Послание 48. К Афанасию, сыну⁸²

С великим терпением прочитал я письмо твое, возлюбленный брат, и весьма изумился внезапной перемене твоей.

Обойду молчанием прежнее, – как ты, находясь перед глазами моими, соглашался, что прелюбодейное лжеучение является ересью, ссылаясь на свое невежество и беседы с другими, и как после этого, прочитав «пять слов», отозвался, что это пять светов. А теперь, кажется, ты говоришь против них, во всей речи своей высказав сходство с прежним своим невежеством или, скорее, вражду против сказанного моим смирением. Если бы то были мои слова, человека темного, то не было бы ничего удивительного. Но так как словами Господа, апостолов и пророков и кроме того, богоносными Отцами доказано, что это – тягчайшая ересь, то пусть посмотрит твое благоразумие и кто бы то ни был другой единомысленный с тобой, против кого вы хотите ратовать.

Ибо ваши доказательства относительно того, что это – не ересь, простите, не от слов Господних и не от уст святого, но, говоря словами пророка, «от земли говорящих» (Ис.29:4), от законов чуждых и от толпы, побуждаемой страхом человеческим повторять чужие мнения. Ты говоришь, что все друзья и вообще все благочестивые, ученые и неученые, изумляются, слыша, что это – ересь, и в свое оправдание приводят следующее: как мы станем называть их еретиками, когда никто не настаивает и не учит прелюбодействовать и разрешать святотатцев?

Что те являются преступниками заповедей Господних, нарушителями божественных правил и святотатцами, – это справедливо. Но можно ли не удивляться, во-первых, вашим усилиям, с которыми вы неоднократно повторяете то же, что и они, слыша при этом истинные суждения, которые могли бы убедить и детей, а во-вторых, тому, как вы, представляете то же самое с еще сильнейшим непониманием и нападением на нас, как будто неосновательно называющих это ересью? Это поистине поражает нас.

О противниках же скажу следующее: как они могут говорить, что не проповедуют и не учат тому, что они соборно проповедовали и утвердили с анафематствованием тех, которые противятся их учению (или икономии) и чему еще продолжают учить каждый день своими делами? За что же тогда я, смиренный, заключен здесь? За что заключенный отец мой страдает, будучи сначала отделен от других, а потом отведен в то место, в котором содержится? За что архиепископ низложен судом их и затем, содержась в великом стеснении, запрещении и под наблюдением (так что и пищу получал мерой, согласно приказанию, отданному подателям пищи), был заключен во дворце, а недавно отправлен в ссылку? За что твоя честность с братьями находится под стражей в Солуни, а игумен Феосост изгнан из того же города с учениками своими, и другой тамошний игумен был безмерно бичуем? За что братья Навкратий и Арсений до сих пор содержатся под крепкой стражей, как и Василий и Григорий? Почему добродетельный игумен Стефан ушел из своего монастыря с пятьюдесятью учениками, со ста десятью другими и с прежним епископом, произнеся анафему на прелюбодейный собор, как нарушивший Евангелие, о чем свидетельствует отправленное им послание? За что содержится в Амморейской крепости благочестивейший игумен Антоний, подобно предыдущему произнесший вместе со своим братством анафему на прелюбодейный собор? За что жившие с братом Емилианом связаны и отведены из Никомидии в Финию и испытали бичевания и поругания, а напавшие на них разграбили имущество монастыря, как воинскую добычу? За что потерпел гонение в Херсоне благочестивейший епископ Лев (по прозванию Валелад) и почтенный игумен Антоний с двумя другими заключен под стражу? За что наши братья содержатся в темнице в Липаре, по ту сторону Сицилии? За что жившие с Литоием в Херсоне задержаны, оттуда отправлены под стражей к Императору, затем посажены в темницу в Византии, а других стерегут в монастырях?

Скажу еще о нас троих. За что в монастыре Агафском объявлено нам от императора через спафариев: «Вы преданы анафеме и низложены собором»? За что содержание под стражей у святого Маманта нас троих, отделенных друг от друга? Зачем прибыли туда те же спафарии с троими, принесшими от противника грамоту для повторного прочтения о нашем низложении и анафематствовании, хотя мы и заграждали уши, чтобы не слышать? За что мы отправлены в разные места и заключены: и эконом, и Арсений, братья, а другие сосланы за двенадцать миль от Константинополя, – так что иные скрываются в пещере, чтобы тайно служить нам, переодевшись в мирскую одежду, а иные весь день прячутся в гробницах и, не имея возможности выходить днем, посещают друг друга ночью? За что те, которые были найдены, задержаны воинами, заключены в темницу, а потом высланы из города?

А если говорить о том, что было в начале, зачем Студийский монастырь был охраняем отрядом воинов, внезапно прибывших, так что мы даже дышать не смели. Зачем прибыли туда епископы Никейский и Хрисопольский убеждать, чтобы мы приняли сочетавшего прелюбодеев, будто бы получившего приказание от прежнего патриарха совершить это прелюбодейное сочетание? «Так как, – говорили они, – повелевший так был святым, как Златоуст, то это было приспособлением святого к обстоятельствам; поэтому примите его».

За что мы четверо были взяты оттуда ночью начальником и воинами и отведены к Симеону (я не знаю, как его назвать), через которого было объявлено нам Императором, чтобы мы, переменив свое мнение, за которое до сих пор стоим, приняли их распоряжение как икономию? За что опять мы были заключены у святого Сергия, куда опять приходил от Императора Симеон с той же целью? Зачем мы были приведены начальниками на многочисленный собор, на котором заседали и трое важнейших сановников? За что я, смиренный, был там оскорбляем и со всех сторон осыпаем бранью: «Ты сам не знаешь, что говоришь, что болтаешь?» Тогда как я взывал: «Гибнет Предтеча, нарушается Евангелие, это – не икономия», – они многократно повторяли, что это именно икономия, что так поступали святые и предшествовавший святой патриарх. Вот свидетели того, что он приказал совершить прелюбодейное сочетание, хотя они и не называли его так, но при имени сочетавшего прелюбодеев скрежетали зубами, как будто желая растерзать говорившего. За что была громко произнесена анафема на не принимающих такой икономии святых, и я вместе с отцом моим и Калогиром был вытолкнут из середины начальнической рукой, архиепископ же задержан и низложен ими, как обыкновенный пресвитер, только потому, что отслужил по моей просьбе в Студийском монастыре?

Сочетавшего прелюбодеев, который низложен Самим Христом и божественными правилами, они оправдали, признав его невинным во всем и еще прежде допустив к священнослужению вместе с собой, а того, который не подлежит низложению по правилам, подвергли низложению, самым делом подтверждая свое учение, что епископы имеют власть по своему произволу пользоваться правилами.

Так они действуют постоянно, не желая понять, что если так будет, то низлагающие епископа тем самым, кого низлагают, сами могут быть низложены, во исполнение апостольского изречения⁸³.

Эту заповедь относительно правил примите от нас, епископы! Соблюдая ее, вы спасетесь и будете иметь мир, а не повинуясь, потерпите наказание и будете иметь постоянную войну между собой, получая надлежащее воздаяние за непослушание.

Зачем было и случившееся после собора, – допрос всех братьев Императором, говорившим, что мы низложены, а собор, утвержденный им, свят, как будто прелюбодейное сочетание – это допускаемая святыми икономия и совершивший его невинен? А когда мы не приняли этого, то последовало заключение каждого порознь, или по двое, или по трое, или большего числа в монастырях и крепостях, бичевания и мучения некоторых, так что это разнеслось повсюду, на суше и на море?

Коротко сказать, за что все это? Не за то ли, что не согласились признать нарушение Евангелия икономией, которую противники делом и словом провозгласили для мира как спасительную и подобную действию святых, и еще до сих пор продолжают так говорить и действовать через гонение? Почему же еще спрашивают: когда никто не настаивает и не учит этому, как мы станем называть их еретиками? А все вышесказанное – мечты и сновидения или истинно? Если истинно, то разве не учат они везде и не проповедуют делом и словом? И вы, слушаясь их, не стоите ли почти вместе с самими говорящими это (впрочем, если бы мы и молчали, концы вселенной возвещают истину), навлекая на самих себя страшный суд за молчание?

По этой причине я, смиренный, вынужден не молчать, но говорить письменно и устно, по мере имеющихся у меня сил, со страхом и трепетом, с готовностью к смерти, хотя кто-нибудь из вас, может быть, и думает, что я совершенно напрасно действую таким образом.

Но возвратимся к предмету речи. Ты говоришь, что когда никто не настаивает и не учит прелюбодействовать и разрешать святотатцев, на каком основании мы станем называть их еретиками? Прелюбодействовать и разрешать святотатцев они действительно не учат словом, ибо и язычники, не имеющие закона, не учат прелюбодействовать, и мы не утверждали, что они открыто провозглашают это. Но утвердив прелюбодейное сочетание (и прочее вместе с ним), а через это признав с произнесением анафемы, с нарушениями божественных правил и другие преступления против Евангелия спасительной икономией, оправдывая это ежедневно вышесказанными ссылками и заключениями под стражу, они действительно нарушили Евангелие, по суждению святых, и насильно внушают, что при всяком преступлении бывает икономия, изменяя неизменные заповеди Божии и представляя их изменяемыми. И как не будут они в таком случае изменяемыми и превратными, если соборно делом и словом учат, что нарушения их являются спасительными приспособлениями к обстоятельствам?

Конечно, они не будут простирать ложь до такой степени, чтобы говорить, что они не составляли собора, разве только скажут, что они не называли прелюбодейного сочетания икономией, подобной действию святых, и не предавали анафеме не принимающих этого. Но если они скажут, что не предавали анафеме, то зачем провозглашали: «не принимающим приспособительных действий святых – анафема!» Очевидно, что некоторые не соглашались принимать, потому так и провозглашено, если мы не опьянели. Какого же другого предмета касалось несогласие, если не прелюбодейного сочетания? Итак, несомненно, именно из-за него было провозглашено анафематствование, как за сопротивление приспособительным действиям святых. Если же их действие подобно этим, то приспособительные действия святых беззаконны. Но так как святые – не беззаконники, что истинно, – то преданы проклятию те, которые не принимали сочетания прелюбодеев, какими бы искусными способами ни старались они представить ясное темным.

Но совершившееся не может укрыться. А что заповеди евангельские неизменны, о том послушай свт. Василия Великого, который говорит: «Может быть, Господь хотел укрепить мою душу и сделать ее более бодрственной на будущее время, чтобы она не внимала людям, но руководилась евангельскими заповедями, которые не изменяются вместе с временами и обстоятельствами дел человеческих, но остаются одними и теми же: как были произнесены неложными и блаженными устами, так и пребывают вовеки?»

А они, провозгласив сочетание прелюбодеев спасительной икономией, что иное объявили, как не то, что заповеди Божии изменяемы, что они иногда изменяются, а иногда нет и действуют неизменно, в некоторые же времена и при некоторых обстоятельствах человеческих, как например, по их словам, в отношении к императорам, изменяются и приспосабливаются к беззаконию, и при этом имеют такую силу, что не принимающие таковых, как говорят они, приспособительных действий святых, – то есть этих преступлений, – предаются Церковью анафеме?

Отсюда следует не что иное, как то, что Бог изменяем и превратен. Это подобно тому, как если бы кто прямо сказал, что Евангелие безразлично в отношении к спасению и погибели. Так что же: относительно всех людей и при всяком нарушении заповеди соблюдается икономия, или относительно некоторых и не всегда? И каково основание того, что относительно некоторых и иногда бывало так, а относительно других и при других обстоятельствах – нет? Относительно же кого именно и сколь многих соблюдается икономия? Относительно одних ли епископов, или и священников? Соборно совершаемая, или и любая, частным образом? Если же относительно одних только императоров, то в отношении ли к одному прелюбодеянию, или и ко всякому беззаконию? И как в отношении к императорам теряют силу заповеди Бога? Совершенно ли, как будто бы царство Его получило конец, – ибо и закон императора не теряет силы, пока не воцарится его преемник, ему другой император?

Но и это еще требует разрешения, так как божественный апостол говорит: «мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна» (Еф.5:25–27).

Как же Церковь, допуская теперь прелюбодеяние и сочетание прелюбодеев, а в другие времена другие подобные грехи, могла бы остаться без пятна и порока и не сделалась бы оскверненной? С трепетом говорю это. Пусть объяснят нам это нынешние евангелисты, ибо они, допуская такие дела, называют самих себя Церковью Божьей, а не принимающих этого признали ее противниками. Но поистине, как говорит пророк, «глупый глупое изречет, и сердце его помышляет суетное, чтобы совершать беззаконные и произносить хулу на Господа» (Ис.32:6).

Итак, это – тягчайшая ересь, и можно здесь повторить слова блаженнейшего апостола: «удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите к иному благовествованию, которое, впрочем, не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово. Но если даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал.1:6–8).

Ибо, вопреки тому, что благовествовал не апостол, но Сам Христос, прелюбодейный собор проповедал, что сочетание прелюбодеев, от которого происходит прелюбодеяние, и всяческое послабление блудникам является спасительной икономией. И это он постоянно проповедует делом и словом, хотя коварно и старается прикрыться, чтобы, по уловлении обманутых опять возвысить своего кориванта⁸⁴. Хитрого замысла его да избегу я, несчастный! Молю я, грешный, чтобы и вы избежали, хотя и не хотите внимать мне!

Итак, брат, вот я из Евангелия, из апостолов и из отцов доказал тебе, если хочешь послушаться слов истины, что этот прелюбодейный собор, несомненно, ввел полную ересь, начав с прелюбодеяния, хотя он и прикрыл это одним названием, или лучше, проповеданием, что прелюбодейное сочетание есть икономия Церкви Божией. Впрочем, не удивляйся, что одно слово производит ересь, когда слышишь слова Господа, Который говорит: «ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Мф.5:18).

Не вздумай говорить: «Какая нужда много исследовать и из одного слова выводить ученые суждения и делать такие-то и такие-то умозаключения», – чтобы тебе не впасть в ересь гносимахов⁸⁵, о которых один писатель говорит: «Гносимахи восстают против всякого познания христианского, утверждая, что напрасно трудятся ищущие каких-нибудь познаний в Божественных Писаниях, потому что Бог не требует от христианина ничего другого, кроме добрых дел, поэтому гораздо лучше всякому жить в простоте и не исследовать никакого догмата ученым образом». Так говорят гносимахи.

Докажи же сам, если можешь, из божественных изречений, что это не ересь, а не указывай мне на большинство и не хвастайся ночными чтителями Бога, которых ты называешь сведущими, простыми и дружелюбными. Если они почитают Бога, то где смелость речи? Если они сведущи (я не говорю, что они не таковы, ибо сознаю, что многие выше меня, человека простого), если они соблюдают истину, – пусть разумно докажут это из самой истины, с помощью примеров, подходящих к делу, а не негодных и противных истине и апостольским и отеческим правилам. Если они любят Бога, то почему они имеют общение с еретиками? Такие люди не бывают истинными и верными друзьями.

Послушай же, брат, что говорит божественный Василий тем, которые судят об истине по большинству. «Кто не осмеливается, – говорит он, – дать основательный ответ на предложенный вопрос и не может представить доказательства, и поэтому прибегает к большинству, тот сознается в своем поражении, как не имеющий никакой опоры для смелой речи». И далее: «Пусть, хотя он и один, покажет мне красоту истины, – и убеждение тотчас будет готово. А большинство, присваивающее себе власть без доказательства, устрашить может, но убедить никогда. Какие тысячи убедят меня считать день ночью, или медную монету признать золотой и считать ее за таковую, или принимать явный яд вместо годной пищи? Так в земных вещах мы не станем бояться большинства лгущих. Как же в небесных истинах я буду следовать бездоказательным внушениям, отступив от того, что передано издревле – и поистине издревле – с великим согласием и свидетельством Святых Писаний? Разве мы не слышали слов Господа: «много званных, но мало избранных» (Мф.20:16); и еще: «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф.7:14)?

Кто же из здравомыслящих не желает быть лучше в числе немногих, тесным путем достигающих спасения, нежели в числе многих, широким путем несущихся к погибели? Кто не пожелал бы, если бы ему случилось жить во время подвигов блаженного Стефана, быть лучше на стороне его одного, побиваемого камнями и бывшего предметом всеобщих насмешек, нежели на стороне многих, которые по несправедливому самовластию считали свое дело правым?

Один благоугождающий Богу достойнее уважения, нежели тысячи самовольно превозносящихся. Так и в Ветхом Завете мы находим подтверждение этому, – когда тысячи народа падали от ниспосланного Богом наказания, один «Финеес встал, и умилостивил» Господа, «и прекратилось поражение сынов Израилевых» (Чис.25:7–12). А если бы он сказал: «Как я осмелюсь пойти против того, что согласно делается столь многими, как я подам голос против решивших жить таким образом?» – и он не совершил бы доблестного подвига, не остановил бы зла, и остальные не были бы спасены, и Бог не оказал бы Своего благоволения.

Итак, прекрасно, прекрасно и одному быть по правде дерзновенным и разрушить неправое согласие многих. Ты предпочитай, если угодно, спасающемуся Ною утопающее большинство, а мне позволь с немногими войти в ковчег. Присоединяйся также, если угодно, к числу многих в Содоме, а я пойду вместе с Лотом, хотя он один спасительно отделяется от толпы. Впрочем, для меня почтенно и большинство, не избегающее исследования, но представляющее доказательства, не отмщающее тяжко, но поступающее отечески, не радующееся нововведению, но соблюдающее отеческое наследие. О каком же ты говоришь мне большинстве? О том ли, которое подкуплено лестью и дарами, обманывается по невежеству и неопытности, предано страху и трепету, предпочитает временное греховное наслаждение вечной жизни? Это многие выразили явно. Не ложь ли ты поддерживаешь большинством? Этим ты показал чрезмерность зла. Ибо чем большее число людей находится во зле, тем больше несчастье»⁸⁶.

Об этом сказано так. Разбирать же другие предложения твои, возлюбленный, было бы тратой времени и потому, что письмо превысило бы меру, и потому, что для того, кто принимает слова с добрым чувством, сказанного может быть вполне достаточно.