Окружное письмо о смерти преподобного Феодора Студита^*

Претерпевающим гонение ради Господа, и разсеянным повсюду духовным братиям и отцам грешный Навкратий желает спасения.

Достопочтеннейшие и любезнейшие братия и отцы! До сих пор я отлагал послать к вам печальное и прискорбное свое письмо: проходил день за днем, и я все таил скорбь внутри себя. Я делал это по многим причинам, которые, думаю, не безъизвестны и вашей честнейшей любви. Особенно же я молчал потому, что никак не мог решиться быть для вас вестником горестного и достоплачевного произшествия, т. е., преставления блаженного и преславного отца вашего. Но узнав, что слух о сем событии опечалил не только живущих здесь, но и пребывающих в местах отдаленных, так что многим кажется невероятным, чтобы истинный раб Божий прешел от сего мира; – и полагая, что слух сей дошел уже и до вас, хотя мы из опасения и молчали об нем; я, побуждаясь необходимостию, хотя против воли, решился подробно разсказать вам то, что вы слышали уже из разсказов других, разсказать со слезами и рыданием. И у кого бы нашлось такое каменное сердце, чтобы не пролил горячайших слез, при мысли о такой потере, понесенной Церковию? У кого нашлась бы такая твердая душа, чтобы, получив столь неожиданное известие, не показал свойственного человеку сострадания? Жалкий я человек! До какого несчастного времени я дожил! За чем горестная моя жизнь продлилась до сих пор, чтобы мне быть вестником кончины того, который жил не себе, но Христу? Так, скончался общий наш отец, тот, говорю, отец, который любил вас нежною отеческою любовию, как истинных своих чад, как делателей винограда Господня, как послушных сынов, как Христовых воинов, как верных исповедников, как своих сотрудников и соучастников во многих, или лучше, во всех его подвигах? Преставился общий отец наш, который был учеником и подражателем Христовым, устами Церкви, украшением священников, столпом веры, правилом монахов, Евангельским пастырем, преемником Апостолов, славным Исповедником, готовым на все мучения, светом православной Церкви, учителем вселенной. И сей-то общий всем нам отец скончался, – сей громогласный проповедник истины, непрерывно текущий поток учения, муж, имевший какбы необъятный разум для того, чтобы управлять другими по Божественным заповедям, дивный советник, верный строитель таин Божиих (1Кор. 4, 2), гражданин Иерусалима небесного, имевший душу чистую и светлую, как золото, дверь покаяния, источник догматов, согласно настроенная труба духовная, жилище Блаженнейшей и Святейшей Троицы. Говорю это не для того, чтобы преподать вам утешение (ибо какое слово может уврачевать нашу язву?), но для того, чтобы в сих словах излить скорбь, непрестанно терзающую мое сердце. Почил общий наш отец, сей земный Ангел и небесный человек, чистейший храм девства, всегда и во всем глубокомысленный истолкователь духовной мудрости, истинный раб Христов, светлое око тела Христова, образец терпения, низложитель ереси иконоборцев, орудие правды, источник милости, ревностный блюститель законов Господних, сокровищница добродетелей, сладкоречивый и благоприветливый. Кто изчислит такие и сим подобные названия, кои по благодати Божией, Своими дела ми заслужил тот, кто всех любил любовию Апостольскою? О возлюбленные мои! можем ли мы смиренные понять эту тайну? Какая сокрыта здесь премудрость Божия! Мне нужны теперь плачевные вопли Иеремии, или кого другого из блаженных и святых мужей, оплакивавших тяжкое бедствие; потому что скончался муж – столп и опора Церкви; или лучше, прешел от нас к блаженной жизни, и грозит опасность, чтобы, по падении такой опоры, не пали другие, и чтобы чрез сие не обнаружилось то, что было в них гнилого. Сомкнулись уста, кои в законе Господнем поучались день и нощь (Псал. 1, 2), и кои свободно изрекали истины для назидания. Не слышно более советов мужа, стремившегося к Богу. Смежились очи, видевшия сокровенное, и ясно различавшия добро от зла. Запечатлелись уста, кои хранили разум и из коих, как из уст Ангела Господа Вседержителя, другие узнавали закон Божий (Мал. 2, 7). Умолк язык, изрекавший небесные догматы. Охладела рука, обогатившая мир письмами, и обратившая многих к познанию истины. Остановились красные ноги того, кто стоял по целым ночам и благовествовал многим мир и другия блага. Почила душа светлейшая, постигавшая глубины Духа и провидевшая отдаленное. Сокрылось в землю тело, упражнявшееся в подвижнических трудах и претерпевшее много изгнаний и заключений, биений и мучений. Таков по истине был блаженнейший отец наш, отец и учитель многих! Это Авраам, благословенный Богом и имеющий безчисленное семя; это подражатель Предтечи, соревнователь Илии и Финееса; это новый Самуил, избранный от тем (Песн. 5, 10), коего добродетель воспели и прославили многие грады, области и острова, коего жизнь и подвиги ублажает вся вселенная. Ибо кто, подобно ему, любил добродетель, или ненавидел порок? Кто, как он, скажу словами Апостола, умертвил уды свои, яже на земли (Кол. 3, 5), и, очистив себя самого, соделался храмом живого Бога? Кто мог быть таким вождем, каков был он; ибо он так устроил свое воинство против врага, что, сражаясь, счастливо одерживал победу и поражал его? Кто яснее его прозревал в будущее? Кто имел такой твердый и постоянный нрав? Но недостало бы времени, если бы я захотел все говорить об нем; и потому опущу известное всем, дабы письмо не сделалось слишком обширным.

Ах, достопочтеннейшие и возлюбленнейшие! Быв доселе поражаемы многими другими бедствиями и злоключениями, мы однакож еще не получали столь тяжкого и опасного поражения. Но вот, для нас помрачился теперь прекраснейший мир; сетует Церковь, рыдают народы, что не стало борца, что умолк провозвестник и мудрый советник. Священное сословие ищет своего началовождя; исповедники – соучастника в исповедании, борцы – своего подвигоположника, больные – врача, скорбящие – утешителя, несчастные – помощника, сирые – отца, вдовицы – покровителя, бедные – питателя, невинно гонимые – защитника и поборника; все и каждый называют блаженного мужа особым именем, по роду своего несчастия, и оплакивают, приличным себе плачем, того мужа, который обладал многими, или, лучше сказать, безчисленными дарами благодатными, и за сие был ублажаем различными наименованиями, сообразными с сими дарами. Мы, смиренные, больше прочих осиротели в настоящее время, и, по расторжении тела, остались разъединенными; мы сделались тем же, чем были вначале. Мы ходим теперь с печальным и унылым лицем. Мы сделались предметом поношения и радости для противников и еретиков. Иконоборцы отверзли против нас уста свои (Псал. 21, 14), – и мы вменились с нисходящими в ров (87, 5); быхом яко нощный вран на нырищи, яко птица, особящаяся на зде (–101, 7. 8); вмале вселилася во ад душа наша (93, 17). Мы лишились отца и оковались скорбию, поверглись в отчаяние и сделались печальною повестию для мира. О тяжкое и горестное лишение! Как сделались мы подобными одинокому врану? Преставление великого мужа поразило скорбию смиренные наши души, наполнило слезами помраченные наши очи, заставило нас воздыхать и терзаться, сделало для нас самую жизнь неприятною, а смерт желанною, охладило в нас сердечный жар, и то, что многим так любезно, обратило в предмет отвращения. Так-то, достопочтеннейшие! Все у нас плачевно, все горько, неприятно и нерадостно, и в такой степени, что мы даже не можем принять никакого утешения; или, если слабый разум может еще в чем-нибудь обрести успокоение; то разве в том, чтобы постоянно обращать взор свой к Богу и к священному гробу. Каково же теперь положение наше? Спрашиваю о сем не потому, чтобы я не знал. Нет, я знаю, и однакож спрашиваю вас, о возлюбленные! И вы, конечно, скажете тоже, что сказал я словами священного Писания: аще страждет един уд, с ним страждут вси уди (1Кор. 12, 26). А что вы члены, и притом члены самые благородные, – это известно само собою; потому, без сомнения, вы и скорбите. Ах! кто теперь веселым взглядом встретит приходящего! Кто будет приветствовать его с распростертыми объятиями и с светлым лицем? Кто поведает спасительные и душеполезные истины? Кто преподаст печальным потребное утешение? Кто угасит жар и пламень страстей в душах скорбящих? Кто приготовит к борьбе? Кто будет руководителем на поприще благочестия? Кто вдохнет мужество? Кто подкрепит в подвигах за истину? Кто подаст врачевство болящим? Кто чрез письма сообщит отсутствующим то, что им знать нужно? Кто столько возлюбит, что решится, по примеру Иисуса Христа, положить драгоценную душу свою за всякого, как сей, Божественною благодатию поставленный пастырь и учитель? Но нужно ли более оплакивать блаженного и дивного мужа? – нужно ли, когда чрез сии слезы наша потеря делается более чувствительною? Мне же не позволяют сего, как самая продолжительность письма, так, между прочим, и то, что душа моя, пораженная скорбию, не может более описывать великих дел сего мужа. И было ли из дел его хотя одно такое, которое бы могло быть забыто, или заслуживало умолчания?! Но, бедный я человек! побуждаясь внутренним чувством, которое услаждается описанными деяниями мужа, я какбы про тив сознания, продолжаю предаваться скорби, и описанием того, каков был для нас почивший, желая утешить вас, более растравляю сердечную вашу рану, возжигаю внутри вас пламень, усугубляю скорбь, и наполняю слезами глаза братии. Но, любезнейшие отцы и искреннейшие братия мои! постараемся укротить свое сердце, не будем показывать слабости или сокрушения, дабы и нас не обличил великий Апостол (1Сол. 3, 12); но обратимся к родам древним, и посмотрим на них от самого праотца нашего до настоящих времен, и особенно на тех, кои угодили Богу своею добродетельною жизнию, каковы отцы, жившие до закона: Авраам, Исаак, Иаков, – последовавшие за ними и жившие под законом – Моvсей и Аарон, и их преемники: Судии и Пророки; потом жившие и под благодатию: Апостолы, Мученики, Исповедники, Святители, Преподобные, и наконец сей муж, о коем мы теперь говорим; – и мы увидим, что тот-же Господь, который в свое время изводил каждого из них на чреду служения людям, в последствии, также во время благопотребное, и воззывал их к Себе. В таком случае преставление приснопамятного мужа должно не печалить вас, но еще более радовать; потому что он прешел к сонму тех, о коих мы сейчас упомянули; ибо он совершил те-же самые подвиги, и вел такую-же жизнь, как и они. Если вам угодно; то я скажу, что муж сей и не оставил нас; он будет жить с нами, если только мы, как сам он сказал, будем исполнять его заповеди: его ходатайство за нас и помощь сделались теперь гораздо сильнее и действительнее, так как он прежде, говоря иносказательно, служил Богу в зерцале и гадании, а ныне – лицем к лицу, в чистом и ясном свете. Он прежде нас прошел путем Божиим, и указал нам дорогу; а там он уготовит нам жилище блаженного покоя, если только мы будем вести жизнь Богоугодную, будем жить так, как он учил словом и делом. Да послужит это утешением для блаженной вашей души; да успокоится, помышляя о сем, чистейшая душа ваша. День и ночь памятуя заповеди и на ставления преблаженного отца нашего, будем утешаться ими и размышлять об них. Таким образом мы и угодим Богу, коему посвятили себя, и верно совершим предлежащий нам подвиг. Мы прославим Его, и Он взаимно прославит нас; а в будущем веке приготовит нам небесное царство. Но и до сих пор я все говорю о нашем отце. Может быть, по мнению некоторых, это уже выходит за пределы письма; но там не знают пределов письма, где говорить побуждает долг и частию знаменитые заслуги дивного мужа и привязанность к нему смиренной и бедной души моей, а частию желание содействовать вашему спасению и доставить вам утешение.

Но вам, без сомнения, хочется знать, каким образом преставился муж блаженный? Какой недуг постиг его, и сколько дней пролежал он на одре болезненном? Какие были последния прощальные слова его? Какое сделал он завещание и распоряжение? Далее: какое именно и сколь многочисленно было собрание во время его погребения? и много другого тому подобного. – Но кто может все пересказать вам в письме, или кто без скорби сердечной может описать вам все сие? Впрочем, скажу вам главное, дабы и из сего вы получили сколько-нибудь утешения. Недуг у него был прежний, т. е., боль в желудке. Сия болезнь, усилившись от долговременного пребывания в темнице и в изгнаниях и от крайнего небрежения о теле, породила много других болезней, и наконец совершенно лишила его всякого аппетита, так что блаженный муж еще до смерти казался уже почти мертвым. Впрочем, пролежав три дня в этой болезни, в начале Ноября месяца, он, при помощи Божией, поздоровел. Но, о блаженное величие души его и непобедимое постоянство в терпении! Даже во время болезни он не хотел дать себе успокоения или облегчения: так не был привязан он к сей жизни! Будучи утомлен летами, изнурен старостию и повержен на одр жестокими страданиями, он, по слову Давида, не дал сна очам своим и веждям своим дремания, не дал себе покоя, дондеже обрете место Господеви (Псал. 131, 4. 5). И подлин но, он обрел это место. Какое же? Это постоянно и непрерывно каждый час преподаваемое им спасительное учение, которое он, даже лежа на одре, и будучи не в состоянии собрать к себе братию и устно беседовать с ними, диктовал одному из писцов, т. е., говорил какбы языком другого. Сие наставление я присовокупил к моему письму, чтобы из него увидел всякий умный человек, что блаженный муж предузнал день своей смерти, и гадательно предсказал об ней. Наставление есть следующее:

«Братия и Отцы! я был болен, но, вашими молитвами, снова выздоровел. Но на долго ли я выздоровел? Нет, настанет день смерти, когда выздоровление уже не будет иметь места; настанет, говорю, день смерти, в который я должен буду разлучиться с вами и преселиться от людей. Впрочем вы не должны при сем помышлять о сиротстве; ибо верен Сказавший: не оставлю вас сиры (Иоан. 14, 18) и: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Матф. 28, 20). Притом, будет некогда время, когда мы увидимся друг с другом; о, если бы только в неизреченной радости и в жизни нескончаемой! – Вам известно, что случилось со мною во время моей болезни. Меня проник озноб, и я чувствовал нестерпимое трясение; а потом я пролежал целый день в горячке. Находясь в таком положении, я размышлял сам с собою: неужели и на будущем суде я буду ввержен в огненную геенну, и испытаю мучения тартара? Неужели бедный человек должен будет понести сугубое наказание? Впрочем, одно ли будет наказание, или сугубое; о сем можно гадать по тем скорбям, кои постигают нас в настоящей жизни. Известно, что грешников ожидает нестерпимый Божий гнев; а потому должно бояться, какбы не подвергнуться сему нестерпимому наказанию. Настоящее гонение для одних служило поводом к преспеянию в добродетели, коею таковые просияли, как светила в мире, возвещая слово жизни, к похвале моей (если только мне позволено так сказать) в день Христов. Какого блага не получили они! Какого не принесли успеха и плода в добре! Они и себя самих сохранили и сохраняют среди искушений, подобно золоту, испытываемому посредством огня, и сделались блюстителями и стражами прочих людей, как своего, так и всякого другого звания; да сподобит меня Господь иметь с ними общение и там, как здесь Ему благоугодно было, чтобы они имели со мною общение. – Но для других то-же гонение было причиною греха и преступления, т. е., для тех, кои, провождая своевольную жизнь, и забыв повиновение, сами себя обезславили. И потому нам прилично сказать словами Писания: потемне паче сажи вид их (Плач. 4, 8); прилично воскликнуть к ним: сынове беззаконнии, остависте Господа (Исаии 1, 4); вы изменили правилам жизни монашеской, не ходите прямыми стезями, но, подобно хромым, наклоняетесь то на ту, то на другую сторону; вы отделились от своих обществ и пристрастились к миру; а хотя некоторые из вас и остались в уединении, но другие накупили рабов, иные же наконец из корыстолюбия занялись торговлею. Для вас не страшны более укоризны Пророческие, угрозы Апостольские, и, как я узнал, мои смиренные увещания.... Но за чем я бедный, поставленный в одном месте, хочу действовать на всех, изчисленных выше людей? Что иное делать мне, как не плакать, не вздыхать, не скорбеть и не возвещать о грядущем гневе? Если бы они послушались меня и обратились от пути заблуждения и погибели; то принесли бы пользу и моему смирению и себе самим. Если же они испиют зло; то одни пойдут во огнь, возжженный ими, одни подвергнутся наказанию и вечной погибели от лица Божия и от славы крепости Его, когда Он прославится во Святых своих и возвеличится в лице всех тех, кои верно исполняют Его заповеди: сим Он воздаст достойную награду, а противникам своим уготовит вечное наказание. Вас же, братия мои, прошу, поступайте так, чтобы распространялось вами слово благочестия даже между самыми беззаконниками, и руководило их к познанию истины. Все терпите, всему верьте, все переносите, дабы, все и во всем благоугождая Богу, могли вы избежать геен ского осуждения и наказания, и достигнуть царства небесного во Христе Господе нашем, коему слава и держава со Отцем и Святым Духом, ныне и всегда и во веки веков. Аминь.»

По прошествии четырех дней, в следующее Воскресенье, когда по прежнему сидел блаженный муж, и когда читано было сие самое наставление; случилось, что он сделался гораздо бодрее и живее. Говорят, что труд доставляет здравие; бодрость душевная и напряженное усилие возставляют близких к смерти. Поскольку же нужно было совершить священнодействие, к коему блаженнейший муж ежедневно показывал сильное желание; то он пошел в храм, желая очистить себя пред Господом и принести безкровную жертву. Совершив священнодействие, преподав животворящия таинства присутствовавшим, и окончив все надлежащим образом, он зашел оттуда в трапезу, и сделав приветствие многим, находившимся там, отцам и исповедникам, и любезно принявши их, и напутствовавши их словом и беседою о смерти, отпустил их. Впрочем, как вы знаете, он не теперь только поступал так, но и все время жизни сего знаменитого мужа было не что иное, как помышление о смерти, и желание разрешиться и быть со Христом (Фил. 1, 23). А помышляя о сем, с какими искушениями он ежедневно боролся! Но нужно ли пред всеми и подробно возвещать о его преславных деяниях, когда оне сами, за себя говорят? А теперь еще менее нужно говорить о сем; потому что он почти за год уже совершенно приготовлял себя к смерти. Хотя я часто и почти всегда был при сем человеке, который все и делал и говорил по воле Божией; однакож и при такой близости ревнитель смирения Христова не благоволил беседовать со мною об этом. «Не осталось ли», говаривал Он, «еще чего-нибудь из того, что мы необходимо должны были бы сказать? Не оставили ль мы без внимания чего-нибудь такого, что должны были бы сделать?» Так-то мыслила и действовала блаженная сия и многозаботливая душа! На следующий день (это был третий день, в который совершалась память вели кого исповедника Павла) блаженный муж, как любящий Бога и Святых Его, и притом исполняющий Апостольское установление, совершил службу Божию в память Святого. По наступлении вечера, он, побеседовав довольно со многими из братий, сидевшими с ним, по обыкновению, пошел в келлию, и, пропевши положенные псалмы и молитвы, лег спать. Около четвертого часа начала мучить его обыкновенная болезнь, и он, позвав одного из братий, находившегося у его келлии, сказал о своей болезни ему и стекшейся тотчас всей братии. Впрочем в сей день болезнь его была еще не в сильной степени; и потому на другой день, пригласивши всю братию, и какбы уже разлучаясь с ними, повторил им прежние советы. Каким же братиям? Тем, коим он не переставал говорить ежедневно, и о коих заботился день и ночь. Он так говорил им: «Братия и Отцы! Сия чаша есть общая. Ее испили все отцы наши; ее испию и я, и отойду к отцам моим. Вот завещание, которое я оставляю вам: ненарушимо храните вашу веру и ведите жизнь без порочную. Более сего я не имею ничего сказать вам; ибо я прежде сказал уже вам все, что должен был сказать и учил вас всему.» И, как истинный сын мира и любви, он присовокупил и сие: «Передайте от меня со всем почтением и уважением приветствие и желание спасения Господину нашему Епископу; равно и прочим Отцам, Епископам, и Священникам Христовым и исповедникам, претерпевшим страдание ради Господа; – всем братиям, друзьям и знаемым, и тем, кои подвизались на одном с нами поприще веры, как малым, так и великим.» О блаженная и ревностная душа! Даже в этот предсмертный час не помышляет и не заботится ни о чем более, как о том, чтобы угодить Богу и прославить Его. Наконец, когда я смиренный спросил у него: что прикажет он касательно тех братий или мирян, кои подверглись наказанию, и находятся в числе кающихся; то он, как сострадательный врачь и подражатель Христов, отвечал мне: да простит всем им Господь; и, как сын Веры, троекратно ознаменовав себя крестом, произнес молитву: Господь мира да будет с духом вашим, и, облобызавши всех присутствовавших, успокоился. Между тем разнесся слух о его болезни, и стеклось безчисленное множество народа. И сей блаженный муж целых два дня провел в благословении и приветствии приходящих, в тихом и кротком собеседовании с ними и в молитве, и, преподав каждому незабвенную и спасительную пищу, отпустил их с миром.

Потом в Воскресный день, в который совершается память Мученика Мины, прочитав обыкновенные песни и псалмы, и причастившись святых и животворящих Таин, по обыкновению ознаменав себя крестом, и, подняв руки вверх какбы для молитвы, около шестого часа начал он чувствовать в себе слабость и тихим, едва внятным голосом приказал зажечь восковые свечи; после чего мы начали петь псалмы; и лишь только дошли до стиха: во век не забых оправданий твоих; яко в них оживил мя еси (Псал. 118, 93), и еще не кончили его, как он предал Ангелам чистую и свя тую свою душу. Вот вам краткое повествование о преставлении треблаженного мужа! Так-то подвижник кончил свое поприще! Смерть его была успокоением на веки от многих подвигов и трудов.

Но как я могу без слез представить вам то, что за тем последовало, когда мысли, подобно огню, жгут меня, и когда упал мой дух. Впрочем да позволено будет мне продолжить несколько мое повествование. Таким образом лежал блаженнейший муж (ибо нельзя оставить без внимания и сего нового и необыкновенного зрелища), лежал достопочтенный муж, имея вид ангелоподобный, потому что душа, переселившаяся к Господу, какбы отразила некоторые светлые лучи на святом теле, в котором и с которым она служила Святой Троице. Прежде всего стеклось к нему несметное множество монахов, знаменитых мужей и вельмож, вместе с Епископами и Священниками, и всякой из них принес, что только было нужно для погребения блаженного. Одни принесли белые и драгоценные свечи; другие – расписанные Фригийскими художниками плащаницы; иные – сотканные покрывала, серебряные, золотые и янтарные сосуды, ароматы и благовония; другие, сказать кратко, принесли многое другое; так что почти всякой из сошедшихся принес что-нибудь для погребения честнейшего тела. Но в этот день и в эту ночь возстала сильная буря, подобная той, какая была некогда при погребении великого Петра Александрийского. И здесь-то произошло удивительное дело; именно, все забыли и море и бурю и свирепость волн и строгость начальников и всякой другой страх. Рабы в это время бросили свои дела; земледельцы оставили свои поля; блюстители порядка и начальники – свою власть и начальство; мореплаватели и купцы – свою торговлю; путешественники – свое шествие: все соединились и устремили взор свой на почившего, как на некое драгоценное ожерелье, или, сказать точнее, как на живущего и еще могущего говорить. Таким образом, при согласном пении псалмов и блеске светильников, по совершении бдения и коленопреклонений, по отправлении обычного священ нослужения, около седмого часа, он предан был могиле, впрочем не без шума и безпокойства; потому что из множества стекшегося народа всякой желал получить что-нибудь из драгоценных остатков почившего мужа. Блаженнейший муж предан был земле и погребен в той самой пещерной келлии, в которой он обыкновенно писал свои сочинения и молился Господу, и, подобно Апостолу, даже с ослабевшими силами, с худым здоровьем, изнуренный гонением и старостию, занимался рукодельем. Так отец преложился к отцам; священник – к священникам; исповедник – к исповедникам; мученик по своему изволению – к мученикам; громогласная труба истины – к проповедникам. Но прибавлю и следующее: воздержный присоединился к воздержным; чистый – к любителям чистоты; гостеприимный – к страннолюбивым; кроткий – к смиренным и нищим духом. По Божиему смотрению, он, сколько возможно, для всех был всем, дабы спасти всех, или, по крайней мере, многих (1Кор. 9, 22), утверждаясь на примере Апостольском; и таким образом, совершив поприще Апостольское, он со славою взошел на небо и, ликовствуя с Ангелами в месте селения дивного, во гласе празднующих (Псал. 41, 5), наслаждаясь вечными благами в Боге и милостивно призирая на нас, возносит за нас к Богу горячайшия молитвы. А мы, смиренные и уничиженные, оставив надежду на других, при постигшем нас несчастии, возблагодарим Бога, и вознесем к Нему сей преславный глас: Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть (Иов. 1, 21). Что случилось; то случилось по воле Господа, который все устрояет ко благу: воле же Его, говорит дивный Апостол, кто противитися может (Рим. 9, 19)? Однакож мы, следуя влечению природы, подобно сиротам, со слезами разсказываем о деяниях отца, любившего Бога и детей своих. Мы каждый день видим, как братия наши, подобно птицам, из многих и различных мест, близких и отдаленных, стекаются ко гробу отца своего, с лицем унылым, помраченным скорбию и печалию, проливают над ним слезы, и тяжко воздыхают из глубины сердца, так что по одному виду всякий тотчас может понять состояние души их, и какими отеческими благодеяниями многие из них пользовались. И вы, блаженнейшие братия, конечно чувствуете тоже, или еще более, скорбя и о том, что вам не удалось присутствовать при кончине сего блаженного мужа. Но утешьтесь тем, что вы слышите, и с упованием и с новою бодростию неленостно проходите остальное благое ваше поприще, не преставая молиться и о нашем смирении, так как и мы с своей стороны молимся о досточтимой любви вашей (хотя, может быть, это слово покажется вам и дерзновенным). Чрез вас я братски приветствую всю прочую вашу братию. И вся наша братия любезно приветствует вашу святыню.