Глава 3. Эпирское государство в XIII в.

Новые латинские государства Романии не встретили ни народного восстания греческого крестьянства, ни сопротивления союза городов, ни вообще организованной обороны греков, опиравшейся на обломки византийской администрации. Византийская империя, казалось, не оставила по себе живых общественных сил. С крушением константинопольского правительства в западных провинциях была анархия властелей-аристократов, часть которых приветствовала латинян, другая не могла сорганизоваться и потерпела в Пелопоннисе полный разгром, несмотря на то что не было недостатка в случаях героического сопротивления со стороны отдельных архонтов и укрепленных городов.

Но завоевателей было мало, и они не принесли с собой государственных идей, кроме устарелых феодальных. Латинское духовенство Романии – может быть, потому, что увидело безнадежность культурной роли латинства, или же по своему невысокому уровню – погрязло в корыстолюбии, лени и утехах жизни. Между тем культурное противоречие между завоевателями и покоренными было настолько велико, что и политическое господство латинян не могло быть прочно. Духовные интересы греков воплощались в православной вере, носителями их являлись иерархи и образованные монахи. В этой среде примирения с латинством быть не могло. Под руководством духовных пастырей должно было произойти в умах греков прояснение, оживление национальной идеи, сознание единства перед лицом врага; религиозные идеалы, бывшие народными, не замедлили принять политическую окраску. Иерархи сберегли и утвердили в греческом народе идею национального царства и подготовили политическое объединение греков. На крайнем западе, благодаря географическим и этническим условиям, скоро выдвинулось над уровнем безначалия архонтов крупное национальное Эпирское государство, многим обязанное способностям своих первых деспотов; из них второй уже принял титул царя.

Основатель Эпирского государства Михаил I Ангел Комнин Дука был, несмотря на свой громкий титул, лишь незаконным сыном севастократора Иоанна, брата царя Андроника Ангела, но выдвинулся перед своими законными братьями благодаря своим способностям. В молодости он был отдан в заложники германскому императору Фридриху Барбаруссе при его походе в Азию (1190); затем служил по финансовому управлению в М. Азии; но настоящую политическую карьеру начал обычным образом среди честолюбцев – изменой. Убежав к иконийскому султану, он начал во главе турок опустошать богатую долину Меандра, притом столь сильно, что сам царь выступил против него (1201). На некоторое время история теряет его из виду, но житие Иова передает, что Михаил был правителем в Пелопоннисе и по жене из рода Мелиссинов, владевших громадными землями в Северной Греции, оказался в свойстве с Сеннакеримом, губернатором фемы Этолии и Никополя (т. е. всего Эпира). Не входя в разбор последнего известия, мы знаем, что Михаил уже по отцу, бывшему в той же феме губернатором, имел обширные связи в тех областях.

После взятия столицы латинянами Михаил оказался в числе греческих архонтов при дворе Бонифация. С ведома короля он уехал в Эпир с целью овладеть фемою Сеннакерима, против которого восстали архонты Никополя. Бонифаций послал его в Эпир, как Шамплитта в Пелопоннис, но не разобрал, с кем имел дело. Михаил быстро создал себе положение в Эпире, чему помогло убийство Сеннакерима, вероятно, не без ведома Михаила. Последний взял за себя жену Сеннакерима, хотя брак этот не мог быть законным по свойству. Власть Михаила быстро распространилась на весь Эпир, заселенный греками, албанцами и влахами, включая и Акарнанию, до Коринфского залива, на остров Керкиру, заселенный в середине албанцами, на Диррахий и Западную Македонию до Охриды. Главными городами были Янина, Диррахий, Арта и Навпакт. Скоро понял Бонифаций, что в лице Михаила он получил не вассала, нужного ему со стороны венецианцев, но опасного и непримиримого врага, объединившего местные элементы, связанные православной верой и греческой культурой. «Кир Михали» сумел понять, что население жаждало вождя для борьбы с латинянами. Слабость последних он мог видеть лично при дворе Бонифация. Военная опытность и энергия соединялись в нем с качествами неустанного и непримиримого борца за свой народ, осторожного и неразборчивого в средствах.

По происхождению власти Михаил немногим отличался от Сгура, но он был счастливее Сгура. Владения последнего были оцеплены франками, и не было ему надежды отстоять их. В распоряжении Михаила была Албания, страна малодоступная для латинского завоевания, и венецианцы, которым страна была обещана по разделу, не думали подниматься от побережья в ущелья, на Химарру, и не имели выгоды. Дикое население доставляло Михаилу иной боевой материал, чем мирные парики Греции, занятые своими масличными и тутовыми плантациями. Иной характер имело богатое греческое побережье у Диррахия, Арты и плодородная Керкира. Здесь власть Михаила была уязвима, и ему приходилось применять все свое дипломатическое искусство, чтобы получить в свои руки культурную прибрежную полосу и торговые гавани.

По просьбе Михаила Ласкарь отпустил к нему брата Феодора Ангела, единокровного брата Михаила, со славою сражавшегося под знаменами никейского царя (1205). Получив себе достойного помощника, Михаил немедленно стал во главе движения против латинян в Греции. Поход Михаила в Морею кончился полной неудачей, разгромом греков под Кундуром (1205), но также, как и в М. Азии, греки, разбитые в открытом поле, получили в лице эпирского деспота свое общее знамя, вождя, к которому обращены были надежды в отдаленном будущем, – что не помешало им возлагать ближайшие надежды на императора Генриха. Михаил стал наследником и погибшего Сгура; его брат Феодор, в качестве наместника деспота Михаила, отстаивал некоторое время Акрокоринф и затем Аргос. За неудачами в Морее последовало завоевание венецианским флотом, везшим патриарха Морозини, острова Керкиры и Диррахия. Территория о. Керкиры была роздана венецианским нобилям, обязавшимся платить республике 500 золотых за свои лены. Колонизация была задумана планомерная, но греков оставили жить по-прежнему, обязав лишь присягой венецианским сеньорам. В Диррахий венецианскому дуке Валарессо пришлось считаться с албанским князем Димитрием, жившим в Арбаноне (ныне Эльбассан) и купившим покровительство папы Иннокентия присоединением к латинской Церкви. Эпирский деспот тайно помогал албанцам против Валарессо, который в свою очередь заключил союз с сербским королем Георгием, его братом Младином и Петром Славом. Нанесенный утверждением подтвердив соперникам венецианцев, гражданам торговой Рагузы, привилегии, данные им некогда его отцом севастократором Иоанном, и выдал им грамоту за серебряной печатью деспота: купцы Рагузы могли торговать во владениях Михаила, платя всего 3% пошлин, причем деспот взял под свою защиту имущество умерших купцов и груз разбившихся кораблей из Рагузы. Тем не менее господство Венеции на море угрожало его государству, душило его торговлю. Положение Михаила было трудное. Окруженный врагами и не имея помощи, Михаил должен был пробить себе дорогу, опираясь на одних соседей против других, он и вступает в соглашения, идя от менее выгодных к лучшим, имея в виду выгоды своего государства. Его дипломатия ни с чем другим не считалась; то, что латиняне считали клятвопреступничеством, было для него необходимостью: он был сжат, как в тисках, и при случае прорывалась в его действиях непримиримая, жестокая ненависть к латинству.

Первые шаги его были тяжелы: он начинает с унижения. В 1209 г. он ищет помощи у папы против венецианцев, пользуясь тем, что последние прогнали из Диррахия нового прелата. Иннокентий требует от «знатного мужа Михалицы Комнина в Романии», чтобы он охранял имущества архиепископа в своих владениях, так как он признал себя «слугою Римского первосвященника». Формальное подчинение папе было для Михаила первым шагом. Вслед за тем он шлет послов к Генриху, бывшему в Греции, желая вступить в переговоры. Государи съехались, но личного свидания не было, переговаривались через послов: нельзя было столковаться о формах этикета. Михаил не хотел и не мог вступить в политическую систему латинской Романии, не мог встретиться с Генрихом как вассал с сюзереном, а император Романии не мог признать иной формы встречи, требовал от Михаила ленной присяги. Вместо того эпирский деспот предложил выдать дочь за брата императора, Евстахия, и не преминул вежливо указать, что он один из греков имеет значение и может быть полезен на суше и на море императору. Реальная политика одержала верх над феодальными идеями, и Генрих согласился на предложенную форму дружбы независимых, чуждых государств.

Обезопасив себя со стороны суши, Михаил вошел в переговоры с венецианцами и счел выгодным предоставить Венеции то, в чем отказал Генриху: от республики зависело материальное благополучие Эпира. Михаил признал Венецию своим сюзереном, но обеспечил себе реальные выгоды: Венеция за ним признала не только побережье от Далмации до Коринфского залива, но и внутренние области, отступившись от своих прав. Теперь Михаил имел за собою Венецию в борьбе с противником со стороны материка, т. е. договор был направлен против императора Романии. Для такой крупной цели Михаил мог уступить Венеции многое: платить дань в 42 фунта золота и посылать златотканые одежды, охранять венецианских купцов в своих владениях, не взимая пошлин; отказался поддерживать керкирцев в случае их возмущения против венецианского гарнизона, клялся иметь с Венецией общих врагов и присягнул во всем и за себя, и за своего наследника. Первая уступка обеспечивала торговое процветание страны, последнее что значило для Михаила?

Немедленно он учел выгоды нового договора и выступил против Генриха, невзирая на родственные связи и клятвы. Открылась война и приняла беспощадный характер. Михаил, как и никейский царь, имел в своем войске латинских наемников. Вскоре все латинство содрогнулось от известий, шедших из Эпира. Потерял душевное равновесие сам папа Иннокентий, узнав от «дражайшего во Христе сына» Генриха, что

«Михалица, презрев данную императору присягу в верности (которую Михаил на самом деле не давал), равно как клятву, данную императору и его брату Евстахию при браке дочери, захватил хитростью Амедея, коннетабля империи (Буффа, ломбардского магната и главу фессалийских вассалов), вместе с рыцарями и другими (воинами) числом около ста, некоторых из них подвергнул избиению плетьми, иных заключил в темницу, некоторых подлым образом умертвил, а самого коннетабля с тремя рыцарями и с его капелланом – страшно сказать! – распял на кресте. Ободренный этим успехом к дальнейшей подлости и полагаясь на латинян, которые сбежались к нему в ослеплении корыстью, осадил укрепленные города императора, жег села и приказал обезглавить всех латинских священников, кого он мог схватить, и даже одного вновь поставленного епископа».

В подобных фактах Иннокентий справедливо усмотрел грозный симптом положения латинян на Востоке: беспощадную, неискоренимую вражду греков и изменническую помощь западных наемников (может быть, венецианцев), т. е. крушение идеалов и надежд руководителей крестовых походов, прежде всего своих собственных; тем более, что и из М. Азии дошли такие же вести.

«Если греки, – пишет папа латинскому патриарху, – возвратили бы себе империю Романии, то они совсем задержат помощь Св. Земле, чтобы вновь не потерять свою страну и народ; да и прежде греки, несмотря на неоднократные наши увещания, ни разу не пожелали прийти на помощь Св. Земле, а царь Исаак в угоду Саладину даже выстроил в Константинополе мечеть. Если бы греки могли искоренить латинян (в Романии), то они в своем греховном отступничестве еще сильнее укрепились бы в своей ненависти к латинянам, которых и теперь называют собаками. Тогда будет для Церкви ущерб худший первого, так как и ныне греки не перестают нашептывать, будто политика папского престола склонила латинское войско к завоеванию Константинополя».

Папа требует от патриарха и всех прелатов Романии отлучать от Церкви всякого латинянина, который вздумал бы служить грекам, особенно Михалице, против императора и его вассалов.

Михаил Эпирский стоял в авангарде противолатинского движения и явился для своих врагов traditor potentissimus. В своих горах он был неуязвим, и напрасно гонялся за ним сам Генрих. Подробности походов Михаила мало известны, никейские писатели о них умалчивают. Из циркулярного письма Генриха на Запад (1212 г., из Пергама) видно, что Михаил заключил союз со Стрезом, вышеупомянутым князем Просека на р. Вардаре, причем первый нарушил клятвы четвертый раз, а Стрез – третий раз. Они не имели успеха в открытом поле против франков, потеряли свои лучшие земли, и если бы Генрих не был отозван на Восток, то у Михаила со Стрезом не осталось бы «ни одного домика в Романии». Под влиянием неудач Михаил счел нужным помириться с франками и при отражении Стреза, заключившего союз с Борилом Болгарским, помог им разбить Стреза на Пелагонийском поле. Таким образом, Михаил продолжал лавировать между своими врагами и, вероятно, достаточно себя обеспечил и на этот раз. Действительно, между 1212 и 1214 гг. он был уже в состоянии отнять у венецианцев сначала Диррахий, затем и Керкиру. На последней он выстроил, по преданию, крепость «св. Ангела».

Недолго пришлось Михаилу воспользоваться плодами своих трудов. В 1216 г. он был зарезан в своей постели. Наследовал ему второй из его (законнорожденных) братьев, известный нам Феодор, бывший наместник в Греции.

Внутреннее состояние Эпирского государства за время Михаила менее известно сравнительно с временем его преемника; но деятельность Михаила и в этом отношении сопровождалась прочными результатами, судя по громадной популярности «Кир Михали» среди западных греков и по блестящим успехам его преемника. Договор с Венецией и завоевание побережья обеспечивали торговлю; сильная власть внесла в страну порядок, держала в страхе албанцев и греческих архонтов, делавших при Ангелах все, что хотели. Осторожный Михаил избегал новшеств и довольствовался титулом деспота. Поэтому он не возбуждал подозрительности никейского двора и не доводил соперничества до открытого разрыва. С крупными архонтами он умел ладить. Так, он поддерживал своего отдаленного родственника Константина Мелиссина, владельца земель около монастыря Макринитиссы в Фессалии, и, выдав за него дочь, пожаловал и ему звание деспота. Сестра Михаила, бывшая замужем за графом о. Кефаллонии Матвеем, также подарила жене Константина монастырь св. Илариона. Между тем земли Мелиссина лежали в латинской Фессалии, в империи Генриха; документы Макринитиссы латинского господства в себе не отражают.

Обеспеченная Михаилом политическая независимость Эпира сделала его западным центром для эмиграции греков, не примирившихся с латинским господством. Михаил собирал вокруг себя обломки греческого царства и Церкви. В этом его вторая важная заслуга. Он отнесся с уважением к скитавшемуся царю, старому интригану Алексею, выкупил его у пиратов и содержал у себя в Арте, пока тот не отправился к иконийскому султану. Жена Алексея, царица Евфросинья, скончалась и была погребена в Арте. Важнее было покровительство иерархам, которые, по латинским источникам, оставляя свои кафедры, переправлялись через Коринфский залив к Михаилу. С XIII в. видим в Эпире ряд выдающихся ученых иерархов, врагов латинства, авторитетов в глазах западных греков. Первым из них по времени был митрополит Керкиры Василий Педиадит. Дошло его послание Иннокентию, в котором он возражает против намерения созвать Латеранский Собор: таковой, по мнению митрополита, немыслим без участия Константинопольского греческого патриарха и греческих архиереев, насильно удаленных с их кафедр. Голос Эпирского митрополита звучит непримиримо. Он был в сношениях и с Никейским патриархом и с ученым Хоматианом, последний обращался к Педиадиту по каноническим вопросам. Дошло письмо Керкирского митрополита к ученому К. Стильби, автору стихов на разорение Константинополя. Два года прошло, пишет Педиадит, как он облекся в священный сан и переселился из столицы, города наук, на окраину, в это мужицкое место; как Одиссея, его пригнал ветер из Илиона к Киконам и Харибдам. Пишет он о керкирцах или корифейцах (Кορυφους – Корфу, впервые у Лиутпранда). Климат суровый, больниц нет, пятидесятилетние люди выглядят стариками. Хаты дымные, похожи на шалаши на виноградниках и бахчах, для крыши связывают камыши попарно травою и на них кладут черепицы, неплотно приложенные; фруктов нет ни своих, ни привозных. Доходы митрополии меньше, чем в бедной епископии. Население не понимает и не выносит евангельских слов, книг нет, и народу нет пользы от митрополита, и он обречен терпеть крайнее невежество Корфу. Бесспорно преувеличение в словах ученого византийца, но и жизнь на Керкире, видимо, стала иная после норманнских набегов и поселения албанцев. А этот остров был лучшей частью владений деспота Михаила.

Ему наследовал брат Феодор Ангел Комнин Дука (1216 – 1230), в источниках называемый обыкновенно Феодором Дукой или Комнином, с супругой Марией.

В судьбе этого даровитого государя много общего с судьбой Гильома Вилльгардуэна. Оба они получили от своих предшественников большое политическое и материальное наследство, оба использовали его блестящим образом на первых же порах их правления и оба кончили непоправимой катастрофой при встрече с большими чуждыми силами.

Первым неслыханным успехом Феодора Эпирского было поражение и плен латинского императора Петра Куртенэ у нынешнего Эльбассана (июнь 1217 г.). Об этом событии было сказано в главе о династии Куртенэ.

Гибель латинского императора поразила Запад, который не мог объяснить ее иначе как вероломством Феодора. У греков она вызвала всеобщее ликование. Даже никейский историк Акрополит отозвался об этом событии как о победе, поднявшей дух эллинской нации. Открылись надежды на изгнание франков из Константинополя и всей Романии.

Папа призвал венецианцев, венгров и франков Греции для освобождения легата, кардинала Колонны, попавшего в плен, и послал к деспоту латинского Кротонского архиепископа с той же целью. Видя опасность, Феодор не только отпустил легата на свободу, но и заявил себя покорным святейшему престолу. Для папы Гонория этого было достаточно. Он не только отменил уже собравшийся крестовый поход против Эпира, но категорически запретил венецианцам отнять у Феодора бывшее венецианское владение – приморский город Дураццо, славянский Драч, который безуспешно осаждал погибший император Петр. Венецианцы заключили с Феодором мир на пять лет.

Обеспечив себя со стороны Запада, Феодор приступил к главному делу своей жизни – изгнанию из Македонии латинян и болгар. Солунское латинское королевство представляло из себя печальное зрелище. Политический вождь итальянских баронов, пресловутый Биандрате, только о том и думал, как изгнать из Салоник вдову и сына Бонифация, заменив полугреческий двор чисто итальянским и возведя на престол Гильельмо Монферрата. Между тем только ассимиляция немногочисленных «италов» с греческим населением страны – политика Бонифация Монферрата, императора Генриха и Вилльгардуэнов – могла спасти королевство Биандрате.

Феодор захватил, и, по-видимому, без упорной борьбы, ряд укрепленных городов Македонии и Фессалии: Охриду, Прилеп, неприступный Просек на Вардаре, Платамон и Новые Патры. Опубликованные В. Г. Васильевским письма митрополита Иоанна Навпактского отражают восхищение греческих националистов перед подвигами и успехами «могучего Комнина», «свершителя великих дел», «как солнце хворост, сожигающего италов, оскорбителей Бога и веры, освещающего нас братьев и родных его по плоти».

«Ты лишаешь жизни всех италов, носящих оружие, и тела их повергаешь в прах, – пишет митрополит по взятии Платамона. – Ты обращаешь в прах и вырываешь с основаниями их твердыни, выстроенные ими для безопасности. Они не выдерживают твоего нападения и принимают ярмо рабства. Иные из богоненавистных италов, уподобляясь птицам, выросшим и вылетевшим из своих гнезд, сами просят тебя прийти к ним, чтобы жить под твоею рукою и выращивать своих птенцов; а в разрушенных тобою городах плодиться могли бы одни воробьи. Заоблачная твердыня Платамон тобою взята вместе с окружающим ее посадом, и ты сокрушил этих нечестивцев, укрывшихся в ее стенах. Взятие Платамона есть разрешение уз (πλατυσμος – игра слов). И говорит тебе Бог: разрешу узы твои и распространю (πλατυνω) наследство твое. Всемогущий Бог и венец мучеников великий Димитрий, отдав тебе Фессалию, предписывают тебе войти в соседний великий град Фессалонику. Когда же, о мученик Димитрий, не в мыслях только, но в действительности устремлюсь я насладиться обонянием источаемого тобою мυра и взойду в святилище твое, обойду кругом гробницы твоей...»

Уподобляя Феодора рыбаку, митрополит сравнивает с морем Салоники, раскинувшийся, как море, знатный град, подобающий знатному Комнину, и уподобляет рыбам жителей, схвативших уду ревности о национальном благе, дабы упокоиться на лоне эпирского деспота.

Впрочем, в письмах современников и в собственных грамотах Феодор не называется деспотом. Он подписывается «Ф. Дука» или «Комнин Дука»; его подданные, как Иоанн Навпактский, величают его самым различным образом: «государствующим у нас», «победоносным», «могучим», «славнейшим», «богоспасаемым», «великим борцом»; Никейский патриарх называет и Феодора, и предшественника его Михаила просто «славнейшим» или «знатнейшим».

Если не было титула, то быстро выросли в глазах западных греков авторитет и слава победоносного вождя. Страны с преобладающим греческим населением сами шли ему в руки, иначе трудно объяснить столь быстрые успехи. Подробности походов Феодора остаются темными, но, судя по именам главнейших завоеванных городов, Феодор не только весьма скоро разгромил итальянцев Салоникского королевства, но отвоевал и Македонию у болгар. Дочь свою он выдал за сына сербского короля Стефана Первовенчанного, Стефана Радослава; сохранилось их обручальное кольцо⁴². Не продвинулся он лишь в сторону франков Средней Греции (куда его призывал Иоанн Навпактский), вероятно, потому, что греки Ахейского княжества и его вассалов были довольны своим положением благодаря порядку и экономическому процветанию во франкской Греции.

Папа Гонорий скоро увидел, что держава Феодора стала национальным центром православной Греции, средоточием и защитою непримиримых и ученых вождей православия в Греции, а не мостом к подчинению православной Церкви папству, и отлучил Феодора от Церкви, упразднил акт унии эпирского деспота с католической Церковью, мотивируя отлучение враждою Феодора к Латинской империи, насколько можно судить по посланию папы к императору Роберту.

Разрыв с папой был неизбежен не только вследствие политических причин, войны с латинянами, но и вследствие непримиримого положения, занятого виднейшим и старейшим из иерархов Эпирской Церкви, митрополитом Навпактским, по отношению к попытке никейского царя положить конец церковной схизме и послать для того депутацию в Рим.

«Так как святой наш самодержец, пишет Никейский патриарх митрополиту, пожелал созвать восточных патриархов и сообща отправить послов к папе старейшего Рима для прекращения церковного соблазна и для единомыслия впредь всех христиан, то он созвал Собор на Пасху, а наше смирение (т. е. патриарх, а не царь) писало, между прочим, и благороднейшему Дуке, господину Феодору, о духе сыну нашего смирения. Следовательно, пора и твоему священству всячески подвигаться о таковом благолюбезном деле, и прежде всего благороднейшему Дуке, сыну могущественнейшего нашего самодержца, и послать одного или двух архиереев на предстоящий съезд, а если бы ты пожелал приехать лично, мы были бы несказанно обязаны».

Старый митрополит Навпактский взглянул на дело иначе и ответил длинным посланием следующего содержания. Он принял честное письмо патриарха с должным смирением и благодарит за память о времени их совместного ученья под руководством философа Пселла, но упрекает, почему патриарх не известил его о своем избрании.

«Италийская тирания вырыла материально пропасть между Церквами (Никеи и Эпира), но патриарх, стоящий во главе Восточной Церкви, которая занимает более высокое место в сравнении с Западной, не должен был бы оставить без письменного извещения нас, худых, пренебрегши, как завалящим рубищем или негодной посудиной, нами, заброшенными в этом западном углу... Из письма твоего усмотрел с удивлением, что вы ради брачных уз с латинянами присоединились к ним и заключили с ними мирное соглашение и стали заодно, так что латиняне могут безбоязненно и закрывать церкви наши, где они и начальствуют, и причинять тысячи бед подвластным христианам; и теперь дивлюсь, что вы желаете отправить посольство к наместнику старейшего Рима (т. е. к папскому легату) о тех делах, по которым он, будучи лично злокозненным по отношению к нам, ныне получил от вас прибавление к своему неистовству и всяческому ущербу наших соплеменников. И никто не скажет, чтобы одного хотели утвердившиеся в Романии латиняне, а другого папа теперь или вследствие предполагаемой миссии. Мы бы первые воздали хвалу Богу, если бы вам удалось то, чего не смогли сделать древние цари, обладатели всей Романии, когда и церковное просвещение процветало, и монахи, жившие в одиночестве или же в общежитиях, блистали добродетелью и образованием. Мне, нижайшему, все это кажется безнадежным. Но так как силу Божию познаем в немощи, то следует приступить к делу». Митрополит считает, однако, более удобным, чтобы «апостол» Эпирской Церкви примкнул к «апостолам» никейским во владениях «нашего подвижника Комнина».

«Если же, – продолжает Иоанн Навпактский, – ты считаешь меня другом, то другу нечего скрывать от любимого. Знай же, владыка, что вы причинили душам всех здешних христиан великое огорчение, связавшись с латинянами и прекратив с ними борьбу. Следовало бы и твоей святости и тамошним собратьям епископскими увещаниями и каноническими разъяснениями предотвратить это дело, ибо не постыдно сложить с себя тяжкое бремя и развязаться с вредным для всех делом. При настоящем положении мы рискуем вовсе отстать от вас, чего не дай Бог, или же примем участие лишь для вида, и то только, чтобы не разделилась Церковь Христова. О сем приложи все старание, за сие отдай тело, отдай душу. Как же это погибать от латинян и с ними водиться, бояться убийц и гонителей верных Троице и ублажать, пытаться склонить их, чего не смогли прежние времена, когда эти общие наши враги держались в своих пределах и не вышли в ширь, которую мы сами открыли шириною грехов наших. Как не умножить нам своих молитв? Как не воздевать нам руки ко Всевышнему, молясь днем и ночью за государствующего у нас подвижника Комнина? Ни навязываемое ему латинянами свойство, ни предложения земель и денег не избавили общих этих врагов от его энергии. Ни множество колесниц, ни бесчисленные благородные кони, ни золото и серебро – приобретенная им только что (при пленении императора Петра) военная добыча – не привели его к надменности и не побудили завязать сношения с этими проклятыми. Но днем и ночью, уповая на Бога, он с жаром нападает на них, имея хорошие сведения и хороший план, истребляет общих тиранов и часто с Божьей помощью крушит им головы. Если не сразу уничтожит весь их зловредный легион, то мало-помалу мелкими поражениями он доведет этот легион до погибели и ослабления, так что они или совершенно не будут выступать (в поле), или же с уменьшенными силами и с оглядкой. Если же один совершил такие подвиги, прославившие его у большинства людей, то что могли бы сделать двое (эпирский и никейский государи), во имя Божие став друг другу спутниками и соратниками? Да сбудется сие твоими советами, ты ведь добрый пастырь и радетель церковного единения...»

Таким образом, по делу о депутации в Рим впервые сошлись духовные представители никейских и западных греков в лице патриарха Мануила и Навпактского митрополита Иоанна Апокавка. Первый сначала игнорировал другого. И никейский царь не лично написал эпирскому государю, но поручил это сделать патриарху, даже по такому делу, где Эпир миновать было нельзя. Феодор Эпирский является знатнейшим сыном как для никейского царя, так и для Никейского патриарха. Представитель Эпирской Церкви дал ответ, сообразный с местными церковными и государственными интересами. Они не только фактически сложились на почве борьбы с итальянцами и латинством, но были ясно сознаны и впервые высказаны Никее. Дальнейшими необходимыми шагами было объявление политической самостоятельности и церковной автономии.

Совершенной, полной формой для политической самостоятельности было провозглашение царства. Мы видели это и в Трапезунте. И в том, и в другом случае много помогло имя Комнинов, прямое или побочное происхождение от славной царской династии. Иоанн Навпактский еще до взятия Салоник призывал Феодора Комнина надеть «царскую и отеческую» пурпурную обувь. Для Феодора Эпирского имя Комнина было нелишним козырем даже по взятии царственных Салоник, когда он создал себе империю большую, чем Никейская, и окружил престол свой восхищением западных греческих националистов, более пламенных в своих чувствах в сравнении с восточными, потому что они больше терпели от латинского ига.

Слова восхищения в устах подданных нового царя далеко не звучат одной лестью. Митрополит Иоанн Апокавк стоял одною ногою в гробу и по своему значению и заслугам вряд ли имел нужду заискивать у своего государя; однако он называет Феодора солнцем, общение с ним и самый вид его озаряет все встречное, он Богом посланный чудотворец; он пишет Феодору: «Когда тебя нет передо мною, я умираю, но, подумав о тебе, я собираюсь с духом и оживаю». Не меньшим энтузиастом новой державы является митрополит Керкирский Георгий Вардан, ученик Афинского Акомината: «прославилась десница Всевышнего, и рука Господня проявилась» на подвигах «Великокомнинадуки», «прославленного почти по всей вселенной». Димитрий Хоматиан, греческий митрополит болгарской Македонии, а после побед Феодора – греческой Македонии, венчавший Феодора на царство, не только прославляет его знаменитый древний род, но называет его «мечом Сильного» и рисует в своих письмах в Никею как бескорыстного патриота и народолюбца, ставшего освободителем родины благодаря своим трудам, терпению, заботам и бессонным ночам. Совершенно не зависевший от Феодора изгнанный Афинский митрополит Михаил Акоминат, которого напрасно приглашали и в Никею, и в Салоники, называет Феодора «Божьим доверенным для сохранения подвластных ему от италианской тирании».

«Напряги свои силы, – пишет Акоминат Феодору, – имей успех и окажись превыше всего враждебного явного и неявного, о украшение Комнинов, слава Дук, похвальба ромэев!»

Провозглашение Феодором самостоятельной империи в Салониках было естественным последствием его исторической роли среди западных греков. Быть может даже, оно столько же было ему навязано армией и духовенством, сколько отвечало честолюбию Комнина.

Никейские писатели не скрывают, конечно, своего раздражения. Никогда Никея не признала за эпирскими деспотами законных политических прав. Для Хониата даже Михаил Эпирский, отбивавшийся от латинян в скромных пределах эпирской области, являлся незаконнорожденным и захватчиком. Никифор Григора отзывается о Феодоре как о незаконнорожденном (имя Комнинов не давало покоя никейцам) человеке, хотя и ловком, но своекорыстном и всегда замышлявшем политические перемены. Забывая национальную роль Феодора в борьбе с кровными врагами греков, именует его «новым злом, восставшим из фессалийских пропастей»; все, что уцелело на Западе от латинян, болгар и скифов (куман), было уничтожено Феодором, по мнению Григоры не щадившим своих соплеменников, изнывавших под игом франков и болгар. Акрополит высказался умнее. Вообще он замалчивает успехи государя западных греков сколько возможно и не скрывает, что Феодор «оказал немалое сопротивление» никейскому царю Ватаци, который требовал от Феодора лишь второстепенной роли и не покушался на самостоятельность Эпирского государства. Едко высмеял Акрополит новый царский двор. Феодор Комнин, по словам Акрополита, надев порфиру и красные сапоги, стал распоряжаться по-царски, назначал деспотов, севастократоров, великих доместиков, протовестиариев и прочих царских чинов. Но он оказался тупоумным насчет царских уставов и относился к делам скорее по-болгарски или, лучше сказать, по-варварски, не зная ни устава, ни распорядка, ни древних обычаев царей.

Сохранились медные монеты Феодора, но на них он назван деспотом и изображен в одеянии деспота и без labarum. Возможно, впрочем, что Феодору Комнину следует приписать некоторые монеты, относимые к Феодору Дуке Ватаци, например серебряную с фигурою св. Димитрия рядом с царем в полном облачении византийского императора.

Синодальное постановление всех архиереев Запада о венчании Феодора на царство мотивирует этот акт политическими заслугами, сопровождавшимися освобождением от латинян и скифов православной Церкви и ее устроением, а также происхождением «державного и святого государя и царя нашего господина Феодора Дуки»; но не дает ему титула самодержец (αυτοκρατωρ).

Венчание Феодора на царство привело к дальнейшему обострению отношений между Никейской и Эпирской Церквами. И ранее, после отказа эпирских архиереев присутствовать на Никейском Соборе, созванном в 1220 г. для унии с латинянами, возникал конфликт чуть не при каждом самостоятельном поставлении архиереев во владениях Феодора Дуки. Константинопольские патриархи Мануил и Герман нападали резко, но не всегда удачно, и их западные антагонисты Иоанн Навпактский и архиепископ Болгарии (Охриды) Димитрий Хоматиан (на кафедре с 1219 по 1235 г.) видимо превосходили никейцев как писатели и полемисты, и тон их был более достойный и спокойный. Напрасно патриарх называл себя необычным в подписях того времени титулом «Вселенский патриарх»; его, «вифинского архипастыря», тонко вышучивали и давали понять, что он может вызвать «священную войну». Крупнейшими из самостоятельно поставленных архиереев при Феодоре Дуке были преемник Педиадита на Керкирской митрополичьей кафедре ученик Акомината Афинского Георгий Вардан (с 1220 г., пережил 1235 г. и скончался в Италии, ведя полемику с латинянами) и упомянутый Хоматиан, ставший по смерти престарелого Иоанна Апокавка Навпактскою главою всей Церкви во владениях Феодора Дуки. Он был посвящен Иоанном Навпактским по решению Собора архиереев и по желанию Феодора Дуки, «которого, – пишет Апокавк в Никею, – мы признаем посланным от Бога царем». Выбор был весьма удачен: Хоматиан – один из крупнейших юристов и ученик пастырей Византии, сильный особенно в области гражданского права и обладавший ясным, при случае острым пером. От него остался большой том канонических разъяснений и ответов.

Вследствие отказа тогдашнего Салоникского митрополита (Константина Месопотамита) венчать Феодора на царство короновал нового царя Хоматиан, носивший громкий титул архиепископа Первой Юстинианы (Охриды) и всей Болгарии (Западной Македонии). Этому титулу политическая независимость страны и блестящая личность Хоматиана придали небывалый блеск, сделавший Хоматиана особенно ненавистным Никейской Церкви; его называли чужестранцем и даже малообразованным, что было совсем неверно. Он чувствовал себя как патриарх Западной Церкви без титула, и тем чувствительнее для него было поспешное признание никейским царем и патриархом самостоятельности Сербской Церкви, притом в самых широких границах до Адриатики и Венгрии; эти области до того имели архиереев, поставленных «архиепископом Болгарии». Об этом событии, равно как о самостоятельности Болгарской Церкви, провозглашенной помимо Никеи, будет речь ниже.

Возвращаясь к последствиям коронования для отношений между Никейскою и Эпирскою Церквами, мы приведем значительные выдержки из возникшей переписки между Хоматианом и патриархом Германом; полемика эта ярко рисует взаимные отношения и тесную связь между политикой и Церковью в этот век тяжелой борьбы греков за национальность и свободу.

Хоматиан пишет патриарху письмо, образец учтивости и велеречия.

«Знаем, что ты по присущей тебе заботе об апостольских Церквах желаешь узнать, что сталось с нами. По твоим святым молитвам все пока хорошо. По закону благочестия и разума державнейший и благовенчанный наш самодержец выдвинулся наперед великими трудами воинскими... изгнал латинских лисиц из их нор и устроил Церковь. Мы страстно желаем, чтобы восточная половина (греческой нации) присоединилась к западной и чтобы их государи связали себя узами единомыслия..».

Хоматиан не удержался таким образом от слова «самодержец» и далек от мысли как-либо извиняться в том, что никейцы рассматривали как узурпацию.

«Блаженнейший архиепископ всей Болгарии, – отвечает ему Никейский патриарх, – не вытягивай свое расплывшееся от удовольствия лицо в печальное и брови свои, с важностью приподнятые, ты не опускай, если мы заговорим с тобою необычно и своеобразно... не наша в том вина, но твоего, нужно высказать, незнания или непобедимой забывчивости... Слово нашего ответа... разодрало, как бумагу, твой образ мыслей, водворилось по всему священному братству (т. е. архиереев) Запада, чтобы изобличить и поставить лицом к лицу с ним все, что сделано противозаконного, и не устрашится оно побиения камнями за изобличение: ибо разумное слово камнями не побивается».

«Скажи, священнейший муж, от каких отцов тебе предоставлен жребий венчания на царство? Какими из архиепископов Болгарии были коронованы когда-либо императоры авзонов (римлян)? Когда архипастырь Охриды простирал десницу в качестве патриарха и освящал царственную главу? Укажи нам отца Церкви, и с нас довольно. Вытерпи обличение, ибо ты мудр, и возлюби будучи бием. Не сердись. Ибо действительно нововведенное тобою царское помазание не есть для нас елей восхищения, но негодное от дикой маслины масло. Откуда ты купил сие драгоценное мυро (которое, как известно, варят в патриархии), так как прежние запасы пожрало время», и т. д.

Издевательства в этом патриаршем послании сменяются пастырскими молитвами о единении Церкви Христовой, а о признании Феодора царем и вообще о нем не сказано ни слова.

Хоматиан отвечал пространно и в тоне более достойном.

«Мы оказали, – пишет он, – братское уважение, подобающее твоему сану, а ты ответил бранью и поношением, свойственным извозчикам. Нет между нами общего, кроме правой веры. Ты нас оскорбил и счел достойными церковного наказания за венчание на царство нашего самодержца господина Феодора Дуки и счел это за величайшую дерзость, так как мы будто бы захватили твое право и так как никогда не получались венцы из рук святителей Болгарии... Твое письмо не есть продукт патриаршего суждения, мнения и соглашения. Разве лишь предположим, как писано о патриархе Иакове, что говорила надлежащая власть, а писала рука помощника секретаря твоей святости. Мы не разрушители основ. Но так как в светских делах произошел такой беспорядок, какой, думаю, никогда еще, даже в настоящий век, не гулял с наглостью по земле ромэев, – так что находится в опасности и изувечена непорочная вера наша учением и обычаями народов, осквернивших великую Ромэйскую империю, – уцелевшие на Западе члены синклита и иерархи, да и все бесчисленное войско возбудили вопрос о возведении в царское достоинство названного государя Феодора Дуки и о венчании его теми средствами, и которые были под рукою, так как на содействие извне надежды не было. Ибо восточный удел едва может справиться со своими делами и окружающими его затруднениями, и было нужно, чтобы окружающие нас недруги уступили царскому имени и сану, будучи прогнаны бесчисленными трудами державного и святого царя нашего; и нужно было это для поддержания дисциплины в подданных и особенно в войске. Ибо вызываемый царским саном страх и стыд не только бодрят и радуют подданных, но и сдерживают враждебные настроения».

«Мы совершили помазание не по собственному почину, но по решению всех, ради старшинства нашей кафедры. Греческий Запад, кроме того, поступил по примеру Востока; ведь в обход древних константинопольских обычаев провозглашен царь и избран патриарх в епархии Вифинской по нужде обстоятельств; и когда было слышно, чтобы один и тот же архиерей правил в Никее и назывался Константинопольским патриархом? И это состоялось не по постановлению всего синклита и всех архиереев, так как после взятия столицы и сенат, и архиереи бежали и на Восток, и на Запад. И я думаю, – пишет Хоматиан, – что на Западе находится большая их часть».

«И кого мы венчали на царство? Бесславного ли Саула, погонщика ослов, или безродного Иеровоама? Того, чьи подвиги знамениты не только у соседей, но прослыли на всю вселенную, и слава эта не льстива, но уступает его заслугам; он предает себя всем лишениям, бессонным ночам, голоду, зимней стуже с бурями, летнему зною в непроходимых и безводных горах, и ради чего? чтобы изгнать этих зверей (латинян) и вызволить эту часть ромэйской земли от их злодейств. Что нового и странного, если венчается на царство лицо царской крови, сын севастократора, внук порфирородной царевны, правнук достохвального и великого царя Алексея Комнина?»

«Освящение мυра неизвестно почему присвоил ты одному себе, а оно – одно из совершаемых всеми иерархами священнодействий (по Дионисию Ареопагиту). Если ты разрешаешь каждому иерею крещение, то помазание на царство, второстепенное в сравнении с крещением, осуждается тобою; а оно по нужде времени совершается непосредственно следующим за патриархом, притом по непреложным обычаям и учению благочестия. Впрочем, призываемый на царство по обычаю помазывается не мυром, но освященным молитвами елеем, и почему обвинять нас за то, чего не было, и называть мυроточивыми Димитриями Солунскими? А нам не нужно было бы приготовленного мυра, но у нас рака великомученика Димитрия ручьями источает мυро».

Далее, в обоснование своих прав Хоматиан опирается на принятую в его время местную традицию фальсификации истории. Сам-де Юстиниан происходил из Охриды, даровал ей не только имя Юстинианы Первой, завоевав ее якобы у болгар, но и предоставил ее архиепископу третье место после Римского и Константинопольского патриархов, а также права в отношении к подвластным епископиям, тожественные с правами Карфагенской архиепископии над диоцезом Африки.

«Если же мы, – пишет Хоматиан, – обладаем правами пап в своей области, то отчего нам не помазать и царя, как папа, хотя бы кто-либо при этом, по-юношески, громовым голосом Стентора вопиял о беззаконии».

Одинаково решительно Хоматиан отстаивал перед Германом право посвящать епископов на греческом Западе, раз того требовали нужды паствы, оставшейся без призрения и увлеченной «италами» в латинскую унию. В этих церковных делах для нас интересна их политическая подкладка, проступающая весьма ясно. Патриарх Герман не только писал, но и действовал, посылал назначенных им епископов в Эпир, а их там не принимали. Переписка принимала резкий характер, причем обыкновенно перевес был на стороне западных антагонистов. Митрополит Керкирский, вышеупомянутый Георгий Вардан, должен был отвечать на обвинения патриарха, направленные против эпирского царя. Глава Никейской Церкви обвинял царя Феодора в нарушении клятвенных обещаний, данных царю Ласкарю, когда последний отпускал Феодора к его брату Михаилу в Эпир. Феодору Комнину ставились в вину сношения с агарянами, как будто он был вассал, а царь никейский – сюзерен. Вообще никейская точка зрения была та, что эпирский государь является вторым, или второстепенным (δευτερευων), после никейского, причем неоднократно была речь о клятвенных обязательствах, т. е. о присяге, соответствующей вассальной присяге латинских государей; и нужно помнить, что латинские феодальные воззрения пересаживались на греческую почву еще со времени Комнинов. Ниже мы увидим, что никейский царь осуществил свою точку зрения при преемниках Феодора. Царский сан был с нею несовместим, и теперь, во времена могущества Феодора, патриарх Герман высказывал в послании на Запад, что Феодор не имел права именовать себя царем и что Западная Церковь не могла считать себя автокефальною.

Вардан ответил Герману пространно, хитроумно и с иронией.

«Получили мы, – писал он, – от заоблачного твоего достоинства государево твое письмо, которое, прибыв с Востока, было, однако, писано от имени «правящего Западною Церковью» нашей. Как птенцы, спешим под крылья матери нашей Церкви. Но, к общему несчастью и против природы, присланное из Вифинии в Македонию твое письмо не созывает родных детей под крыло общей матери, напротив того, их разгоняет. Это не лидийская нежная мелодия, но фригийская, раздражающая наш слух; и наше архиерейское собрание, выслушав его, ответило: удали от меня голос песен твоих, и звука органов (музыкальных инструментов) твоих я не услышу. На каком основании вы бросаете нам хулу и поношения, растравляя наши раны, вместо того чтобы положить на них елей? На что без основания поносите благочестивого и боговенчанного самодержца нашего?» Воздав красноречивую, но довольно шаблонную похвалу Феодору Комнину, митрополит Вардан продолжает: «Впрочем, вычеркнем если не все, то некоторое из написанного в письме твоем, и пусть имеет место терпение. Епископ Сапоникский (Константин Месопотамит) сам ушел скитаться, никто его не изгонял (за отказ короновать Феодора), наоборот, царь лично его упрашивал остаться на своей кафедре. Не только епископ, присланный вами в Диррахий, завоеванный столькими трудами нашего царя и его предшественника, но и никто из посвященных в Никее не получит епархии в землях, над которыми господствует на правах самодержца царь наш. Только свои, священнодействовавшие вместе с нами на Западе, могут быть приняты. А это мы считаем не новшеством, но результатом обстоятельств. И мы отстаиваем свое право, чтобы не оторваться от всего сродного тела (т. е. Вселенской Церкви) и не сделаться особым племенем; ибо кто мог бы снова соединить Церковь, приладить ее кость к кости? О том мы вас предупреждали, а вы стоите на своем без уступки, чтобы помешать силе вещей, как будто это возможно. Ваши права также незаконны. Столица Византии многократно прелюбодействовала с насильниками-варварами, а считаемого ею законного супруга (т. е. Вселенского патриарха) в Константинополе не признают и союз считают незаконным. Хочешь ли поступить подобно Иксиону, возлюбившему Геру и соединившемуся с ее туманным подобием? От такого союза родилось ведь чудище кентавр. А если вы окажетесь законным отцом, соединившимся законным браком со столицей Константина, то с нас сего будет достаточно, мы покоримся. Иначе должны мы пойти на взаимные уступки и тогда – да помилует нас Бог – вернуться (в Константинополь), как из вавилонского пленения. Молитва ангелов, бывшая о возвращении из Вавилона, уместна и о некогда счастливой Византии, дабы увидела детей своих с востока и запада, с южного моря и с севера, собравшихся воедино. И тогда, только тогда, мы, живущие и уцелевшие, ныне из чуждых чуждые, приписанные и захребетные, понесем на себе живые знаки отечества и материнства, будем признанными детьми отцов и матерей наших».

«Что касается державнейшего царя, – продолжает Вардан, – то да слышит небо и земля, однако же да скроет солнце свои лучи! протестуем против вашей о нем клеветы. Видел ли ты, когда-либо благороднейшего и храбрейшего государя Феодора Дуку якшающимся с агарянами и приобщившимся к их мерзкому обиходу? Разве тебе известно, чтобы его вызвал от агарян Феодор Ласкарь, державший его в такой ласке? И правивший тогда в Азии Ласкарь еще не надевал царского венца и не носил порфиры, но беспрерывно скитался с места на место, окруженный недругами, отвергавшими его начальство. И мы знаем, что Феодор Комнинодука весьма много помог Ласкарю и много вражьих твердынь ему приобрел, проявив чрезвычайное мужество. Ныне же в воздаяние за расположение Ласкаря наш царь призрел его родню (гонимую царем Ватаци; и преданному патриарху никейского царя было особенно неприятно прочесть это в ответе Вардана)».

«Если же вы пишете, что «самовольно царствующий» у нас связал себя присягою с родом Ласкаря, то это есть соображение человека нерассудительного, ибо какое соглашение может быть между львом и ползучим львом (хамелеоном)? Наше западное царство – сад, полный роз и кипарисов, куда каждому не возбраняется войти, наслаждаться видом, гулять, рвать цветы и отдыхать под тенью. Восточное же царство – одинаково рай, но первым пользовщикам его (узуфруктуариям, намек на родню и сподвижников Ласкаря) он не послужил на добро, но скорее присудил их к смерти; а вход в него оказался мрачным и неприветливым. Кто же пойдет в такой рай, кто устремит свои очи на Восток, откуда исходят тучи угроз и доносятся громовые раскаты? Он предпочтет это западное государство, потому что узнал солнце своего царства. Посланный вами Амастридский митрополит здесь никого не убедил и предпочел уехать ни с чем, нежели получить от нас определенное соборное решение, которое было бы принято и твоею святостью, подтверждая всеобщее признание тебя и ежедневное поминание на церковной службе».

Таков был отпор, данный западными иерархами. Все складывалось счастливо для нового царя. Но, видимо, он был скорее неутомимым и доблестным полководцем из школы Ласкаря и достиг более блестящих успехов, чем Ласкарь; но также он был способен поставить судьбу государства на карту в рукопашной схватке, и если он доселе не знал неудач, то потому, что в пределах западного эллинизма все было подготовлено его предшественником Михаилом: и материальная сила, и признание греческих масс и духовенства. Ослепили ли его неслыханные удачи, или же по природе он не был осторожным и систематическим организатором, но Феодор Дука не остановился, не укреплял и не устраивал свою новую державу в течение ряда лет, как того требовала осторожность. Вместо того он вторгся во Фракию, бесспорно лелея мысль восстановить престол Комнинов в их прежней столице Константинополе. Впрочем, и сербские и болгарские царства на Балканах, быстро распустившись пышным цветом, гибли, не принеся плодов.

Не довольствуясь Македонией, Феодор вторгся во Фракию. Города сдавались один за другим, но беспрерывные походы и содержание войск должны были тяжело отразиться на населении. «Труды и бессонные ночи» честолюбивого Комнина означали для населения разрушение домов и опустошение полей; по крайней мере, никейские историки (Григора) полагают, что Феодор уничтожил в Македонии и Фракии все, что уцелело от болгар и скифов (куман), и говорят о «хороводе или праздничном собрании всяких и разнообразных бедствий», обрушившихся на население.

Перед триумфальным шествием Феодора уцелели лишь владения старого князя Слава в Родопских горах, который спасся женитьбой на родственнице Феодора.

Беспрепятственно были взяты Дидимотих и самый Адрианополь; последний сдан был военачальниками никейского царя, и не подумавшими о сопротивлении, тем более что Феодор обещал горожанам блага и вольности (1225). Феодор двинулся и к Константинополю, взял Визу и побывал в окрестностях столицы; в одной из стычек ранен был барон Ансельм де Кайе, зять никейского царя Ватаци.

Образовалось большое государство – от Адриатики до Марицы, от Коринфского залива до главного хребта Балкан. И казалось несомненным, что Феодор мог завоевать Константинополь, предупредив никейцев; и, стеснив латинян, Феодор показал дорогу восточным грекам.

Находясь на верху могущества, Феодор именовал себя в грамотах полным титулом византийского императора: «Феодор во Христе Боге верный царь и самодержец ромэев Комнин Дука». В 1228 г. он возобновил договор с Венецией и заключил перемирие на год с регентом Латинской империи. В 1229 г. он завязал дружественные сношения с Фридрихом Гогенштауфеном, и это показалось столь опасным папе, что он поспешил отлучить их обоих от Церкви.

Организация его царства мало известна. Выше упомянуты были никейские известия о том, что Феодор образовал при себе пышный двор и раздавал чины и титулы вплоть до самых высших. В разные области им назначались воеводы и наместники с различными, по-видимому, полномочиями, сообразно их личному положению; так Эпир и Фессалия были отданы в удел брату царя деспоту Константину, вызвавшему жалобы Навпактского митрополита Апокавка. Функции наместников и воевод были всеобъемлющи. Им была вверена военная и полицейская охрана, надзор за отправлением правосудия, защита вдов и сирот. Против них самих оставалась одна защита – архиерей и жалоба его царю. Решения Хоматиана и его синода дают понятие о громадной роли духовенства в области гражданского права и семейных отношений. Светским властям оставались дела уголовные, политические и аграрные, взыскание податей и пошлин.

Единственной грозной силой для Феодора был могущественный царь болгар Иоанн Асень. Феодор поспешил предложить ему, по обычаю времени, брачный союз между их домами, и побочная дочь Асеня Мария была выдана за брата Феодора – деспота Мануила. Неясно, по какой причине Феодор сам же нарушил наладившуюся дружбу, обеспечивавшую ему тыл в случае похода на Константинополь. Можно догадываться, что Асень сам имел те же виды и стал поперек дороги Феодору. Трудно согласиться с никейским историком Акрополитом, объяснявшим такой крупный и опасный шаг непостоянством характера царя, сделавшего столь много и упразднившего латинское господство в Румелии. Феодор двинулся вверх по течению Марицы в болгарские владения. Асень пошел ему навстречу, имея с собою, кроме болгар, около тысячи половцев (куман); на знамени была прибита нарушенная Феодором договорная грамота. При селе Клокотнице (ныне Семидже) Феодор был разбит наголову и взят в плен вместе со своими архонтами; пленных простого звания Асень отпустил по домам, желая приобрести любовь населения (весною 1230 г.). Царь Феодор вместе со старшими начальниками остался в плену у Асеня и впоследствии за интриги был им ослеплен. Таков был поворот в судьбе победоносного Комнина Дуки.

Царство его потеряло разом почти все, что Феодором было приобретено. Правда, брат его, упомянутый деспот Мануил, спасся и укрылся в Салониках, где Асень его не трогал, как зятя. Именуясь лишь деспотом, может быть, потому, что царь Феодор был еще жив, Мануил говорил в переписке о своем «царстве» и предъявлял притязания на царские прерогативы, красную обувь и прочее; увидя его подпись красными чернилами, болгарский посол не постеснялся вышутить Мануила. «К тебе, – сказал он, – применимо то, что поется о Христе: тебя царя и государя (δεσποτην)».

Вся Фракия и Македония, Северная Фессалия, Великая Влахия, часть Албании до Драча достались Асеню без сопротивления со стороны народа. Болгарский царь оставил на местах греческих чиновников и обращался с населением бережно и милостиво, чем упрочил свою власть и заслужил, по отзыву никейского историка Акрополита, любовь греков. Деспот Слав Родопский окончил свою жизнь, по-видимому, при дворе Асеня, потому что его имя стоит в болгарском официальном поменнике. Сербский король Стефан Владислав был так же зятем Асеня, как и деспот салоникский Мануил. Латинская империя имела на престоле ребенка Балдуина, и Асеню предлагали над ним опеку. К этому году относится гордая надпись⁴³ Асеня на колонне тырновской церкви Свети Четиредесяти:

«В лето 6748 (1230) III индикта. Я, Иоанн Асень, во Христе Боге благоверный царь и самодержец болгар, сын старого Асеня, создал с самого основания этот святейший храм и вполне украсил его живописью в честь святых Сорока Мучеников, с помощью которых я на 12-м году своего царствования, когда уже храм был разукрашен, пошел войною на Романию, разбил греческое войско и взял в плен самого царя кир Тодора Комнина со всеми его болярами. Я завоевал все земли от Одрана (Адрианополя) до Драча (Дураццо), греческую, затем албанскую и сербскую страну. Фрязи удержали только города около Царяграда; но и фрязи покорились деснице моего царства, так как они не имели, кроме меня, ни одного царя (Асень рассматривал себя как опекуна малолетнего Балдуина) и жили в моей власти по повелению Божию. Ибо без него ничто не делается и не говорится ни слова. Слава Ему вовеки. Аминь».

Одновременно в грамоте⁴⁴ «любовным и всеверным гостем» – купцам далматинского Дубровника (подлинник ее хранится в Петербурге) Иоанн Асень перечисляет области своего царства, в коих они могли торговать и ездить «без печали»: Бдын (Видин на Дунае), Браничев (в Сербии, у Пожаревца), Белград, Тырнов, Загорье (Северная Фракия), Преслава (прежняя болгарская столица), Карвунская область (к северу от Варны), Крынская область (Восточная Фракия от Тунджи), Боруйская (Веррия, Эски-Загра), Одрин, Димотика, области Скопльская (Скопле, Ускюб), Прилепская, Деволская, Арбанасская (Албанская, Эльбассан) и Солунь, где, очевидно, Асень распоряжался как дома. Подписался он на этой грамоте «Асен цар Блъгаром и Гръком». Царство его касалось трех морей, и со времен Симеона болгарская история не достигала такого блеска.

Его столице Тырнову на высотах по обоим берегам Янтры болгарские памятники присваивают имена Цареграда Тырнова, царственного преславного града, второго после Константинополя. Еще в XVII в. посредине Тырнова возвышался шестиугольный замок (Царевец) с пятью воротами, на утесе, с трех сторон охваченном рекою. Здесь был дворец царей XIII и XIV вв., и рядом с ним – патриархия с храмом во имя Вознесения; это ныне сглажено с землею; церковь св. Параскевы Пятницы (Петки) уступила место мечети XV в.; нынешняя митрополия, древняя церковь Петра и Павла, находится внизу Царевца; здесь же, у реки, стоит бесценный памятник болгарской древности – церковь св. Четыредесяти Мучеников с гробницами святых и царей, с историческими надписями на колоннах (надпись Омортага и Иоанна Асеня), с фресками на стенах времени Асеня. На правом берегу Янтры возвышается скала Трапезица, где недавние раскопки, наспех производившиеся, открыли фундамент до 20 церквей с частями стен, покрытых фресковой росписью. Город и окрестности были полны церквей и монастырей. Тырнов был центром политической и культурной жизни Болгарии в XII и XIV вв. Мир и кроткое управление обогатили Болгарию и примирили население покоренных областей. О преследовании богомилов, залившем страну кровью при трусливом Бориле, не было речи при могущественном Асене, которого оружие было страшно для греков, франков и венгров. Богатые приношения Асеня обогатили болгарские и афонские монастыри, особенно Зограф. Важнейшим событием мирной политики Асеня было признание болгарской Тырновской патриархии Константинопольским (Никейским) патриархом Германом с согласия трех восточных патриархов. То, чего не мог добиться Калоянн, получил Иоанн Асень в 1235 г. благодаря союзу с никейским царем Ватаци, закрепленному браком наследника Ватаци на дочери Асеня. Перипетии войн Асеня с франками и греками излагаются в истории последних, так как и известны нам преимущественно из греческих и франкских источников. При преемнике его, малолетнем Калимане (1241 – 1246), завоевания во Фракии и Македонии были утрачены Болгарией в течение трех месяцев войны.

Возвращаясь к эпирскому государству, – этот западный центр эллинизма был сокрушен Асенем в бою под Клокотницей. Пламенные надежды патриотов, столь быстро окружившие Феодора Комнина Дуку, столь же быстро должны были перейти сначала на никейского царя и эпирского⁴⁵ деспота, потом на одного первого. Гибель и падение сопровождались унынием и мраком; плеяда блестящих писателей либо вымерла, либо рассеялась в Италию и Никею. Эпирские источники почти прекращаются, остаются известия врагов. Салоникский деспот Мануил правил спокойно с 1230 по 1237 г. Он заключил союз с Жоффруа Вилльгардуэном, князем Ахеи, даровал рагузцам (Дубровнику) привилегии за их дружбу не только к царству Салоникскому, но и к царю Стефану Сербскому, его зятю и союзнику. Рагузцы могли торговать свободно, не будучи подсудными местным судам, и имущество их было обеспечено, в случае их смерти, наследникам; в голодные годы был воспрещен вывоз жизненных припасов. Деспот Мануил желал было вступить в сношения и с римской курией, но, по-видимому, помешало духовенство, настроенное особенно враждебно к Римской Церкви на греческом Западе, на рубеже латинской пропаганды, часто насильственной.

Катастрофа царя Феодора, смерть Хоматиана и отъезд Вардана в Италию изменили отношения Эпирской Церкви к Никейскому патриарху, и инициатива на этот раз открыто исходила от западного двора. Не могло быть уже речи об отпоре требованиям патриарха Германа, канонически и ранее обоснованным, так как за эпирскими архиереями не стояло более политической силы западного «царя и самодержца». Сам деспот Мануил обращается к патриарху как непреложному вождю христиан во всей вселенной, прося об устранении разногласий и о добром посредничестве перед светлым государем царем Иоанном Ватаци. Умоляя забыть прошлое, Мануил сам просил патриарха прислать ему архиерея для посвящения епископов, так как морские переезды для них небезопасны от пиратов. Патриарх Герман похвалил деспота Комнина Дуку, пожелал ему не только доброго здоровья, но даже и приращения земель; митрополита он ему послал. Однако приращения земель не воспоследовало. Остатки царства Феодора распались на три или четыре удела, и самому Мануилу достался наименьший, несмотря на помощь из Никеи.

Лишь только весть о пленении Феодора распространилась по Эпиру, там появился незаконный сын его брата и предшественника Михаила, носивший то же имя, как его отец. Юный претендент овладел, кроме Акарнании, городом Сервией (на севере Фессалии) и там женился на дочери знатного и богатейшего севастократора Петралифы. Она отличалась христианскими добродетелями; будучи прогнана мужем в угоду любовнице и перенеся это достойно, она окончила жизнь в добром сожительстве с мужем, строила церкви в Арте и перешла в потомство с именем преподобной Феодосии. Из ее краткого жития почерпаются некоторые сведения о судьбах эпирского деспотата. О Михаиле II известно, что он уже в 1236 г. освободил керкирцев от податей, возобновил дарованные отцом его привилегии рагузским купцам и сносился с императором Фридрихом II Гогенштауфеном. Он был едва ли не сильнее Мануила Салоникского.

В 1237 г. Асень по смерти жены Марии Венгерской женился на дочери ослепленного царя Феодора, томившегося в болгарском плену. Ирина сумела очаровать старого царя и выхлопотала освобождение своему отцу. Слепой Феодор явился, переодетый, в Салоники к своим друзьям, которых он некогда облагодетельствовал, захватил власть, провозгласил царем своего сына Иоанна, а брата, деспота Мануила, он отослал к мусульманам в малоазиатский город Адалию. Мусульмане обошлись с Мануилом хорошо и отпустили его к царю Ватаци. Последний принял деспота по его сану и, обязав его присягой, отпустил с шестью кораблями и крупной суммой в Фессалию. Мануил добыл себе небольшой удел в богатой Димитриаде, овладел и городами Фарсалом, Лариссой, крепостью Платамоном и вскоре завязал сношения и с Михаилом II Эпирским, и со слепым Феодором, изгнавшим его из Салоник. Три деспота из рода Комнинов Дук образовали лигу или, вернее, царство Феодора, которое распалось на три удела, сохраняя культурные связи. Если припомним, что и в дни могущества царя Феодора в Эпире и Акарнании правил, с саном деспота, его брат Константин, что и у слепого Феодора оказался впоследствии собственный удел в Македонии, что кругом в Албании и Сербии существовал родовой быт, переходивший для княжеских семей в удельный, то можно думать, что и в эпиро-македонских княжествах семьи Комнинов Дук допустимы и даже наблюдаются неслучайные аналогичные явления. Мануил даже отрекся от Ватаци и при смерти (1241) завещал свои земли Михаилу Эпирскому, а не Ватаци.

Объединение греческих земель могло иметь место только силою оружия, так как попытки никейского царя установить вассальные отношения окончились неудачею. Семейный союз Комнинов олицетворял единство западного греческого царства, созданного на развалинах Салоникского латинского королевства. Вскоре состоялся первый поход восточных греков против западных. Ватаци заманил к себе слепого Феодора Комнина Дуку и задержал его в своей свите. Собрав большие силы, пользуясь смертью грозного Асеня в 1241 г. и малолетством его преемника Калимана, Ватаци вторгся в Македонию и появился перед крепкими стенами Салоник. Взять города он, однако, не смог, и царь Иоанн Комнин Дука, сын Феодора, отбивался успешно. К тому же Ватаци получил грозную весть о вторжении татар в Анатолию и поспешил домой. Предварительно он заключил с Иоанном мир, по которому последний отказался от царского сана, сложил с себя регалии и вступил в подчиненные отношения к Ватаци (1243). Неясно, насколько эти отношения отвечали латинскому вассалитету под формою византийских придворных отношений царя к деспоту. Слепой Феодор был оставлен в Салониках. Благочестивый Иоанн вскоре скончался (1244), и его заменил на престоле брат его Димитрий. Этот был иных нравов и даже охромел, спасаясь от мужа своей любовницы. Он поспешил исхлопотать у Ватаци утверждение в сане деспота Салоникского царства или, точнее, части, принадлежавшей Иоанну; но не прошло двух лет, как против него поднялись знатнейшие жители Салоник и отрядили с жалобой на него депутацию к царю Ватаци, воевавшему тогда в Македонии против болгар. Так быстро исчезло обаяние Комнинов Дук и лояльность населения, признавшего верховную власть никейского царя. Впрочем, Димитрий и сам не уберег ни своего суверенитета, ни личного достоинства.

Ватаци не замедлил появиться под стенами Салоник и потребовал к себе Димитрия. Тот не послушался, но заговорщики открыли ворота города отряду никейских войск. Захватив Димитрия, царь Ватаци присоединил Салоники к своим владениям (1246). Сестра Димитрия Ирина, вдова Асеня Болгарского, выхлопотала брату прощение, и юный деспот лишь был отослан в малоазиатскую крепость. Столь жалкий конец имело государство Бонифация Монферратского и Феодора Комнина Дуки, просуществовав лишь 40 лет. Но этим событием был сделан решительный шаг к объединению греческого народа. Осталось на западе Эпирское государство деспота Михаила II, обнимавшее Этолию, Эпир, Фессалию, Пелагонию (ныне Монастырь) и Прилеп; слепой Феодор сохранил небольшой удел в славянской Македонии с городами Воденой, Старидолом и Островом.

Деспот Михаил II Эпирский Комнин Дука Ангел (1237 – 1266) сначала поддержал дружественные отношения с никейским царем, предоставил свободный пропуск через свои земли отряду никейских войск, посланных в Италию на помощь Фридриху II Гогенштауфену, и даже женил сына на внучке Ватаци.

Тем не менее и Михаил, подстрекаемый своим дядею, слепым Феодором, лелеял планы овладеть Константинополем и провозгласить себя самодержцем ромэев. В 1250 г. он вторгся во Фракию с многочисленным войском. Со своей стороны Ватаци решил положить конец попыткам возродить царство Феодора. Перейдя Дарданеллы во главе больших сил, Ватаци далее отправился морем, высадился в Салониках и взял Водену, город слепого Феодора; последний убежал к Михаилу (1251). Таким образом Ватаци нанес удар в самый центр направленных против него интриг, и эпирский деспот думал уже не о Фракии, а отбивался в собственных владениях в Эпире. Против него было послано войско, но Михаил успешно защищался в родных горах.

Главные силы Ватаци, оставшиеся с ним в Салониках, терпели лишения и голод, хотя Ватаци и учредил впервые особую должность интенданта. Затянувшаяся война разоряла Македонию и была бесцельной, так как перевес сил Ватаци стал очевидным. Непостоянные симпатии македонских патриотов перенеслись на никейского царя, который один был в состоянии объединить нацию и возвратить ей древнюю столицу Константинополь. Собственники земель и горожане в Македонии привыкли быстро переходить на сторону сильнейшего, надеясь охранить покорностью свое достояние и безопасность. В стан Ватаци явились знатные перебежчики, между ними богач Петралифа, брат жены деспота Эпира и вместе с тем зять никейского вельможи Торника; в его лице перешла нейтральная, колеблющаяся часть македонской земельной аристократии. Вслед за архонтами начали и города переходить под царскую руку: Преспа, оба Девола, Костур (Кастория) с их славянским крестьянством; приехал и албанский князь Гулам (Голем) из Эльбассана. Ватаци принимал всех с честью, и положение Михаила Эпирского стало опасным. Он прислал послов к Ватаци и согласился уступить сверх захваченного Прилеп, Белее, албанский город Крою. За Михаилом осталась Фессалия и Эпир. Македония и Средняя Албания были утрачены. Для безопасности от дальнейших выступлений Комнинов Дук Ватаци настоял на выдаче ему слепого Феодора и отослал его в Малую Азию. Отношения по этому договору, заключенному в Лариссе, установились не равные, но почти вассальные. Никейский царь пожаловал сыну Михаила Никифору звание деспота как жениху царской внучки.

Но идеи и реальные силы, вызвавшие в свое время блестящие успехи Феодора, еще были живы при эпирском дворе. По смерти Ватаци (1254) воцарился молодой Феодор. При нем в никейских правящих кругах возобладало настолько непримиримое отношение к западному деспотату, что он не признавал Михаила государем и, желая возмутить его народ, поручил патриарху Арсению наложить анафему на все западное царство. Преданный никейской династии патриарх и его покорный синод не замедлили составить нужный соборный акт и уже огласили в царской резиденции Магниссии анафему, воспретив совершать таинства всему греческому Западу. Эта безумная и незаконная мера, характеризующая Феодора II и его двор, была предотвращена престарелым ученым Влеммидом, который убедил царя разорвать уже подписанное им соборное постановление.

Феодор II не стеснялся в отношении к эпирскому деспоту. На пути в Салоники во время похода в Болгарию (1257) он встретил жену эпирского деспота с сыном Никифором, который при Ватаци был обручен с царской внучкой и получил звание деспота. Теперь они приехали за невестою, чтобы сыграть свадьбу. Царь Феодор задержал их и тогда лишь разрешил венчаться, когда жена деспота, желая вернуть свободу, обязалась за своего мужа и от его имени уступить восточному царю города Сервию (ныне Серфидже) и Диррахий (Драч). Феодору нужно было обеспечить южную и адриатическую границы своих владений на западе, и, добившись утверждения соглашения деспотом Михаилом, царь Феодор торжественно отпраздновал свадьбу в Салониках, куда был для того вызван патриарх. После Ларисского договора это соглашение и брак, казалось, закрепляли отношения на основах почти вассальной зависимости.

Однако деспот Михаил II, или Михалица, как его звали в простой речи, не примирился ни с утратою двух окраин, ни с зависимою ролью, навязанной молодым царем так грубо. Он стал готовить восстание или войну, заручившись на этот раз содействием лишь ближайших и православных соседей – сербов, албанцев и, вероятно, влахов, с князем коих он породнился. Когда известие о бегстве Михаила Палеолога к туркам заставило царя Феодора поспешить домой, он оставил на западе своим наместником (претором) историка и верного своего вельможу Акрополита и некрупные гарнизоны в главных городах. В течение трех зимних месяцев Акрополит объехал кругом Албанию и Западную Македонию, ревнуя о службе своему царю. Прибыв в Прилеп, он узнал об измене Хаварона, губернатора в Эльбассане, увлеченного якобы чарами и письмами родственницы эпирского деспота. Вслед за восстанием в Эльбассане деспот Михаил объявил открыто о своей независимости от никейского царя. Наместник Акрополит созвал в Пелагонию (ныне Монастырь или Битоль) подчиненных ему начальников. Узнав о грозящей потере всей Албании, Акрополит послал в Эльбассан знатного Нестонга, но тот немедленно был осажден в Эльбассане албанцами и с трудом был вызволен оттуда самим наместником. Последнему пришлось отступить при тяжелых условиях; Нестонга оставили в Охриде, а сам Акрополит был рад добраться до укрепленного Прилепа, как в верную гавань. Но и там он был осажден сербами Уроша. И от Акрополита, и из Диррахия (куда был послан из Никеи архиепископом Халкуци, родом из евбейских землевладельцев) понеслись в Никею мольбы о помощи. Царь Феодор поспешил примириться с Михаилом Палеологом и вручил главное начальство на западе, а войско дал самое плохое. Несмотря на это, Палеолог одержал несколько побед, усилившись служившими в македонском гарнизоне лазами (пафлагонами) и турками, разбил наголову под Воденой отборный конный полк эпирцев и, лично подавая пример храбрости, сбил с коня побочного сына деспота, который был тут же зарезан. Несмотря на успехи Палеолога, восстание разгоралось, и сами жители Прилепа впустили в город эпирские войска, хотя так еще недавно славянская Македония добровольно поддалась царю Ватаци... Сам наместник Акрополит был схвачен и закован в кандалы (1258).

Вся Македония, кроме Салоник, была завоевана деспотом Михаилом II. Никейских войск не хватало для охраны завоеваний Ватаци; среди полководцев Феодора выдавался один Палеолог. В настроении западных греков опять наступил поворот в пользу эпирского деспота. Даже несколько никейских военачальников перешли на его сторону, между ними – малоазиатский магнат Нестонг. Царю Феодору донесли даже, будто ему изменил и Акрополит, в оковах перевозимый с места на место. В союзе с эпирским деспотом, находившимся на верху своего могущества, действовали не только сербы, но и король Тарента и Сицилии Манфред из рода Гогенштауфенов, уже в 1258 г. овладевший побережьем Албании от Диррахия до конца Керкирского пролива и островом Керкирой (Корфу), как видно из одного греческого документа.

Вскоре смерть царя Феодора II (август 1258 г.) и захват престола Михаилом Палеологом поставили эпирского деспота лицом к лицу с его опаснейшим врагом. Михаил Палеолог не замедлил снарядить против Михаила II Эпирского большую армию. Нужно было разгромить соперника, претендента на константинопольский престол. Во главе всех сил он поставил своего брата, великого доместика Иоанна Палеолога, с двумя знатными и опытными военачальниками Стратигопулом и Раулем. Побочный сын деспота, способный Иоанн, надолго задержал никейскую армию в проходах под Веррией.

Тем временем Михаил Эпирский поспешил заключить союз не только с Манфредом, но и с Гильомом Вилльгардуэном, князем ахейским, и по обычаю времени оба союза были немедленно оформлены и закреплены брачными узами. Дочь деспота Елена была выдана за Манфреда и принесла супругу подтверждение прав на Керкиру Авлону (Валлону), Химарру и несколько соседних городов. Эти права на столь нужное для итальянцев побережье, господствующее над выходом из Адриатики, явились грозным оружием в руках Анжуйского Карла, разрушившего государство Манфреда; при Карле управлял Драчем одно время русский Суляк (Souliaco). Союз эпирского государя с южноитальянским Гогенштауфеном, хотя нисколько не вредил православию, так как оба контрагента являлись злейшими врагами папы, сопровождался утверждением итальянцев, адмирала Киннарда с 100 галерами, на полугреческом побережье, из-за которого было пролито столько греческой крови. Диррахий (Драч) являлся греческим форпостом правительства Ватаци и его преемника; а теперь Никейский архиепископ был изгнан из Диррахия. Утрата Адриатического побережья являлась в глазах восточных греков новым поводом к войне с Михалицею для воссоединения греческих земель. Эпир был крепок, как передовой оплот эллинизма, теперь же он изменял общему делу и пускал итальянцев на издавна греческие земли.

Одновременно другая дочь деспота Михаила, Анна, выдана была за Гильома Вилльгардуэна Ахейского и принесла с собою небольшие земли в Фессалии, но крупное приданое деньгами (60 000 золотых), свидетельствующее о богатстве эпирского государя. Притом этот брак ставил гордого франкского князя в зависимость если не от деспота, то от его политики. В случае войны с восточным греческим царством Вилльгардуэн обязался выставить большое число рыцарей и иных воинов. Таким образом, Михаил является во главе целой лиги или коалиции, составленной, однако, из чуждых этнически элементов. Немцам Манфреда, французам Вилльгардуэна, грекам, влахам и албанцам Михаила трудно было сражаться рядом. Палеолог не был уверен в успехе и желал избегнуть кровопролития между греками. Он прислал к деспоту слепого архонта Фили, предлагая со своей стороны даже уступки. Деспот полагался на иностранную помощь, верил в звезду Комнинов Дук и отвергнул предложения Палеолога. Фили ему ответил: «...знаю, что безумствуешь и потому говоришь не должное; знай же ты, что вскоре попробуешь царской силы и ромэйской мощи и раскаешься, но поздно». Грозя деспоту ромэйской мощью, т. е. силами объединенного греко-византийского мира, посол Палеолога считал деспота отступником, как его и называл Акрополит в своей истории. Таков был взгляд на эпирского государя при восточном дворе. Союз с латинскими государями являлся прямой изменой греческому делу, будучи заключен накануне взятия Константинополя, и Михалица, по-видимому, мечтал повторить опыт объединения в одном государстве столь враждебных друг другу латинского и греческого элементов. Этот опыт не удался Генриху, а Михалица желал повторить его при ином распределении сил. Он был заведомо обречен на неудачу. Обстоятельства катастрофы 1259 г., постигшей западную коалицию под Костуром у урочища Борилов Луг, не вполне ясны и отчасти были изложены выше в истории Вилльгардуэна. Бесспорно лишь то, что столкновение, предположенное между греками, обратилось в избиение латинских союзников Михаила Эпирского.

Тогда как для франков Греции костурская катастрофа привела к утрате Восточной Мореи, в качестве выкупа за Вилльгардуэна, и скомпрометировала судьбу их цветущего княжества, для греков она, казалось бы, должна была привести к желанному политическому объединению. На первых порах последнее являлось неминуемым. Даровитый побочный сын деспота Иоанн, начальник влахов, сказался вассалом Палеолога. Никейская армия заняла болгарскую и албанскую Македонию, греческий Юг, отряды Стратигопула и Рауля вторглись в Эпир, осадили Янину, взяли столицу деспота, цветущую Арту, проникли до Коринфского залива – и все в течение нескольких месяцев и недель... Разгром государства Комнинов Дук был полный, и сам старый деспот с семьей скитался на кораблях, не имея прочного пристанища. Вскоре, однако же, грабежи восточной армии, состоявшей наполовину из тюркских полков, заставили туземное население пожалеть о своем прирожденном государе. Инициатором движения опять явился Иоанн, побочный сын деспота. Он освободил Арту, куда немедленно явился деспот, и прогнал отряд, осаждавший Янину. Восстание имело тем больший успех, что царские начальники Иоанн Палеолог, Торник и Стратигопул вернулись уже к царскому двору в Азию.

Так верность населения сохранила Эпирское государство. Много значила упорная энергия, наследственная в роде Комнинов Дук. Жизнь Михаила II замечательна. Смутное время рождает такие характеры, как оба Михаила и Феодор, деспоты эпирские, или как Феодор Ласкарь, основатель Никейского царства. Борьба за свою державу – дело их жизни, их не останавливают неудачи, и они сами не останавливаются в выборе средств, прибегая к вероломству и обращаясь к иностранцам, когда нужно.

Уже через полгода после костурской катастрофы Михаил и его наследник Никифор, получив помощь от Манфреда, не только разбили в Фессалии посланного против них Стратигопула, но и захватили его в плен. Был заключен мир, и никейский генерал был отпущен на свободу. «Скверный корень эпирских Комнинов опять пустил скверные, колючие ростки», – отзываются никейские историки. И влахи, и албанцы встали под знамена деспота. Одновременно Манфред укрепился на побережье Южной Албании, занятом им за год до Костурской битвы. Царь Палеолог выслал свои войска и против войск Манфреда, и против деспота. Против последнего был послан все тот же Стратигопул. По дороге он имел неслыханную удачу – захватил Константинополь, а поход в Эпир задержался на год. Прибыв в Эпир, прославленный генерал опять был пойман в горах эпирцами, и на этот раз он был отослан к Манфреду, который взамен Стратигопула выручил свою сестру Анну, вдову Ватаци, томившуюся в заточении при дворе Палеолога. При посредстве жены деспота Феодоры был заключен мир между царем и деспотом, причем сын последнего, молодой Иоанн, был оставлен заложником и женат на дочери севастократора Торника. И это соглашение (1262) было непрочным. Деспот продолжал отвоевывать земли, которые считал родовыми. Тогда был послан против него царский брат Иоанн Палеолог, возведенный после Костурской битвы в сан деспота, и при нем большое войско (1263). Начались безуспешные переговоры. Деспот настаивал на сохранении за ним земель, завоеванных потом и кровью его предков. Лишь весною 1264 г. Михаил уступил, не имея уже помощи со стороны Манфреда, стесненного на родине сильнейшими врагами. Состоялось личное свидание, и был заключен новый договор. Но как только войско Палеолога удалилось, старый деспот тотчас принялся за набеги на царские владения. Очевидно, отношения были таковы, борьба настолько задевала жизненные интересы и унаследованные традиции Комнинов Дук, что Михаил не мог не нарушить договора, коль скоро его отпускал сильнейший враг, схвативший его за горло. Царь Палеолог решил выступить самолично и навсегда сломить упорного врага. И на этот раз он предпочитал покончить дело, избежав кровопролития. Палеолог был не разоритель, но государь, он щадил греческие силы и знал страну, которая не выносила насильственного ига. Ее трудно было бы удержать в подчинении надолго. Со своей стороны деспот не мог более рассчитывать ни на чужую помощь, ни на собственные силы; он уступил Янину и признал себя подвластным самодержцу ромэев (нач. 1265 г.). Его наследник Никифор получил в жены царскую родственницу, был приглашен в Константинополь, обласкан и пожалован саном деспота. С тех пор отношения между обоими греческими государями оставались дружескими. В последние годы своей бурной жизни деспот Михаил добывал себе эпирское наследство зятя короля Манфреда, погибшего в борьбе с Карлом Анжуйским (под Беневентом, 1266 г.). Земли на материке он забрал легко. Чтобы овладеть Корфу, где утвердился адмирал Манфреда Киннард, деспот прибег к вероломству, заманив его в сети той самой своей родственницы, которая погубила никейского стратига Хаварона, женил его на ней и изменнически убил. Это, впрочем, не помогло: на острове остались латиняне, не желавшие его власти. Деспот Михаил II, или Михалица, умер (1266) среди военных приготовлений против латинян у эпирского побережья, работая над тем же делом, которое возвеличило Михаила I и Феодора. Получив отпор на востоке, он возвратился к национальному строительству на западном рубеже.

Пятью годами он пережил объединение Византийской империи, точнее, греческих областей империи Комнинов под скипетром Палеологов. Он должен был, после отчаянной борьбы, признать последствия этого события. Гордые планы Комнинов Дук были навсегда похоронены. Прежнее соперничество стало национальной изменой. Эпирская история получила с тех пор местное значение.