Глава 13. Семейные отношения. Патриарх Николай Мистик и вопрос о четвертом браке. Характеристика Льва VI

Важные события, происходившие на окраинах империи, необходимо отвлекавшие наше внимание к перифериям, не позволяли ознакомиться с ближайшей обстановкой, в какой происходило царствование Льва. Как ни мало зависели внешние события от личной воли царя, тем не менее нельзя не признать, что Лев Мудрый своим личным характером, своими личными склонностями и привязанностями наложил известный отпечаток на историю своего времени. Само собой разумеется, непосредственное влияние этого самодержца, ни разу не принимавшего участия во внешних войнах, выразилось главным образом в сфере дворцовых и внутренних отношений, на подборе высших лиц военной и гражданской администрации, и в особенности на церковных делах, которые, впрочем, весьма тесно связаны были с политикой.

Царь Лев VI не предназначался для престола, так как был вторым сыном Василия, рожденным от Евдокии Ингерины, любовницы Михаила III. Но когда старший сын царя Василия Константин неожиданно умер в 879 г., Лев оказался наследником престола вопреки желаниям отца и, по обычаям того времени, назначен был вторым царем. В 881 г. для него была избрана невеста, происходившая из патрикианского рода Константина Мартинакия, по имени Феофано. Этот брак оказался далеко не счастливым, хотя по всем признакам вина была не на стороне царицы³³².

Среди придворных обратила на себя внимание молодого царя дочь этериарха Стилиана Чауша по имени Зоя, с которою он вступил в интимные отношения. Когда эта связь сделалась гласной, царь Василий принял суровые меры против своего сына³³³, но это не восстановило добрых семейных отношений между супругами, напротив, внесло в царскую семью охлаждение и раздор между сыном и отцом. Трудно выяснить тайные пружины, которыми придворная интрига пыталась питать нерасположение между Василием и его сыном. Не подлежит сомнению то, что под конец жизни Василия отношения его к сыну весьма обострились и что любимец его, архиепископ Феодор Сантаварин, искусно воспользовался душевным настроением царя, удрученного смертью любимого сына Константина, чтобы вооружить отца против сына. Известно, что незадолго до смерти Василий даже подверг заключению своего сына и устранил от службы многих лиц, преданных царевичу. Не останавливаясь на подробностях этой семейной драмы, мы должны приходить к заключению, что Лев не был подготовлен к правительственным делам и что его кабинетная и литературная роль, составляющая характерную особенность двух царей династии – Льва и его сына Константина Порфирородного, – является результатом обстановки, в которой ему пришлось жить, и литературных вкусов, преобладавших в высшем обществе в X в.

По смерти Василия (в сентябре 886 г.) Лев вместе с младшим братом Александром стали разделять царскую власть. Двоевластие ограничивалось, впрочем, формой, так как Александр довольствовался лишь внешними отличиями и почестями и не вмешивался в правительственные дела. По существу при Льве продолжалась та же правительственная система, какая установлена была Василием, с тем лишь различием, что второй царь Македонской династии принес на престол прекрасное образование, теоретическую подготовку, изучение философов и ораторов, вообще тот изящный умственный и художественный склад, которым характеризуется византинизм занимающего нас времени. Византийский самодержец больше выделялся своими философскими, ораторскими и литературными способностями, чем правительственными дарованиями, умными системами и теоретическими построениями в искусстве побеждать врага, чем практическим искусством в военном и административном деле. Во внешней политике не первые представители династии дали дальнейшее движение византинизму, благодаря чему он мог пережить напор печенегов и турок-сельджуков и выстоять против европейских крестоносцев, но, несомненно, этим первым царям Македонского дома, Василию, Льву и Константину, принадлежит большая заслуга в истории европейской культуры: они придали Македонскому периоду его неотъемлемое достоинство и безраздельную славу тем, что под их покровительством и по их инициативе возник в Византии период оживления науки и искусства, давший прекрасные художественные и литературные памятники, усвоенные впоследствии всем европейским человечеством.

Одним из первых дел Льва было устранение патриарха Фотия и возведение в епископы Константинополя 16-летнего царевича Стефана, посвященного на службу Церкви еще по мысли царя Василия. Это соединение в одной семье царской и высочайшей духовной власти в империи разрешало многие недоразумения, объединяя светскую и духовную политику. Во всяком случае можно думать, что в планах царя Василия объединение царской и патриаршей власти было достаточно обосновано и вызывалось реальными потребностями. Но фактически его преемники не использовали этого объединения, хотя титул Константинопольского патриарха носил и еще один член Македонского дома. Возведение Стефана в епископы Константинополя и Вселенские патриархи вызвало на первых порах церковное волнение, которым воспользовались представители враждебных партий, никогда не прекращавшихся в Константинополе, для сведения взаимных счетов. Стефан получил посвящение в первый церковный сан от руки патриарха Фотия, который был не раз запрещаем и отлучаем от Церкви как константинопольскими, так и римскими Соборами и который при восшествии на престол Льва, потеряв престол, вместе с тем утратил и влияние, так как большинство его учеников держалось нового патриарха³³⁴, теперь возник вопрос между строгими блюстителями чистоты церковной дисциплины – считать ли законным избрание Стефана и посвящение в епископский сан, если сомнительна каноническая правильность его посвящения в диаконы. Чтобы выйти из затруднительного положения, царь Лев вступил в переговоры с ригористами – они же и противники Фотия, – во главе коих стоял Стилиан, митрополит Неокесарии, и по соглашению с ними решил обратиться за решением вопроса в Риме³³⁵. Припомним, что точно в таких же условиях при вступлении на престол начал сношения с Римом и Василий I. Итак, к папе Стефану VI отправлено было из Константинополя несколько актов по этому делу: письмо царя, ходатайство Стилиана и его единомышленников, в которых выяснялся церковный вопрос с точки зрения новых событий, наступивших после удаления Фотия. Нет сомнения, что картина нарисована в неверном освещении. Стилиан преувеличивал значение своей партии, клеветал на Фотия, рисовал в превратном виде удаление от дел бывшего патриарха и, наконец, в весьма униженном тоне просил снисхождения папы к прегрешениям Константинопольской Церкви по делу Фотия, «дабы ради проступка одного человека не погибла вся Церковь». Охотно идя навстречу желаний царя и части восточных епископов, папа принял на себя задачу умирения Константинопольского патриархата и, чтобы придать делу больше торжественности, пригласил царя прислать в Рим делегатов, дабы возможно было разобрать все дело и постановить такое решение, которое должно быть нерушимым на вечные времена. Но папе Стефану (885–891) не удалось решить этого дела, его преемник Формоз (891–896) ставил вопрос принципиально: если Фотий считался мирянином, то нетрудно разрешить от запрещения посвященных им «по насилию», если же относиться к нему как к епископу, то его ставленники, а между ними и нынешний патриарх Стефан, подлежат осуждению. Такая притязательность со стороны Рима по отношению к внутренним делам патриархата значительно охладила константинопольских корреспондентов папы, которые хорошо поняли, что во всяком случае ни под каким видом царь не пожертвует интересами своего брата, патриарха Стефана, и что, следовательно, дальнейшие заискивания перед Римом при настоящих обстоятельствах бесполезны.

Много шума наделал в Церкви семейный вопрос, соединенный с не допускаемым церковными правилами четвертым браком Льва. Первая супруга Льва Феофано скончалась в 893 г. Зоя, дочь Стилиана Чауша, бывшая предметом внимания Льва еще при жизни Феофано и состоявшая в браке с Феодором Гузуниатом, вскоре овдовела, так что не было более непреодолимых препятствий к тому, чтобы придать законную форму давно уже продолжавшейся связи. Но прежде чем устранены были некоторые затруднения, Зоя допущена была жить во дворце, а отцу ее дан был титул василеопатора, как стал с этого времени обыкновенно называться царский тесть. Препятствия заключались в слишком большой гласности связи царя с Зоей, в распространенной молве о том, что Зоя виновна в преждевременной смерти своего мужа и самой царицы Феофано. Пользовавшийся большим влиянием на царя монах Евфимий, бывший потом патриархом (907–912), представлял всяческие доводы, чтобы отговорить его от этого намерения, но царь рассердился на него и заточил его в монастырь св. Диомида. В конце 904 г.³³⁶ Льва повенчали с Зоей, далеко, впрочем, не торжественным чином; совершивший таинство священник подвергся за это запрещению. Но действительно Льва преследовал злой рок в его брачных делах. Вторую жену он потерял в 896 г., а третья его супруга Евдокия жила только один год (899) и была погребена в первый день пасхи 900 г., к соблазну церковных людей, так как в первый день светлой недели не допускается погребения³³⁷. Царь Лев привык, впрочем, при патриархе Стефане, своем брате, и при его преемнике, дряхлом и безвольном Антонии, свободно распоряжаться церковными делами и вторгаться в чуждые для светского правительства сферы. Это было возможно до тех пор, пока архиепископы Константинополя поступались своими правами в пользу царской власти. Но обстоятельства совершенно изменились, когда на епископскую кафедру в столице был избран Николай по прозванию Мистик, человек прекрасного образования и высокого ума, который воспринял церковные идеи патриарха Фотия и не мог допускать нарушения церковной дисциплины, к соблазну верующих. При оценке характера этого патриарха важно иметь в виду, что он был в родстве с Фотием, у которого учился вместе с царем Львом, «своим названым братом». В первые годы царствования Льва он, как и многие из приверженцев Фотия, был в немилости и жил в монастыре, но затем ему открылась служебная дорога; по смерти патриарха Антония выбор двора остановился на Николае, занимавшем тогда в придворном ведомстве должность мистика; его избрание и посвящение произошло в весьма короткий промежуток времени, с половины февраля 901 г. до 1 марта. Несмотря на все уроки и неприятные замечания со стороны Рима по вопросу о посвящении в епископы Константинополя и патриархи в короткий срок, Восточная Церковь не считала для себя обязательными эти замечания и имела к тому основания, так как многие из патриархов, избранных без соблюдения сроков, оказались наиболее полезными для Церкви деятелями. Патриарх Николай, как ученик Фотия, пытался осуществить в управлении Церковью лучшие заветы своего учителя³³⁸. Между тем, потеряв третью супругу, царь имел намерение вступить в четвертый брак. Это тем более представлялось неизбежным, что в 905 г. вследствие сожительства его с девицей Зоей Карбонопси родился сын, которого он горячо желал и в котором надеялся иметь своего преемника на престоле. Но сын был рожден не в браке, кроме того, для вступления в законный брак после трех венчаний имелись значительные препятствия в обычаях и правилах Восточной Церкви. Так как дело зашло уже слишком далеко и не было ни для кого тайной, что Зоя живет во дворце, хотя и невенчанная, то домогательства царя оформить с канонической и юридической стороны весьма сложный и далеко не обычный случай обратили на себя общее внимание и сделались предметом публичных разговоров. Прежде всего предстояло разрешить применительно к церковной практике дело о крещении родившегося от Зои сына. Патриарх и бывшие при нем архиереи пытались представить царю всю несообразность с существующими положениями его требования крестить рожденного вне брака младенца с «подобающими царскому сыну почестями»³³⁹. Но царь настаивал на своем и в конце концов убедил патриарха сделать ему в этом отношении уступку, обязавшись с своей стороны честным словом и клятвой, как скоро совершено будет крещение, удалить Зою из дворца и порвать с ней связь. Таким образом, в праздник Богоявления, 6 января 906 г., младенец был крещен в присутствии высших сановников империи самим патриархом Николаем, причем восприемниками были царь Александр, младший брат царя, и старец Евфимий, духовник Льва. Новокрещеный получил имя Константина. Это был действительно законный преемник на престоле царей Льва и Александра, знаменитый своей литературной деятельностью царь Константин VII Порфирородный. Хотя торжественно совершенным актом крещения он причислялся к царской семье, но в церковно-юридическом смысле его права еще не были вне сомнений.

Лев не мог решиться расторгнуть союз с Зоей и спустя три дня после крещения сына снова ввел ее во дворец и требовал к ней таких же знаков почтения, какими удостоена по ритуалу сама царица. Для будущего наследника престола весьма важно было, чтобы совершенно изгладилось пятно незаконного рождения, для чего представлялось единственное средство – вступить Льву с Зоей в законный брак. Но как победить настойчивость патриарха? Исчерпав в этом отношении все средства, царь нашел возможным обойтись без согласия патриарха и официальной Церкви и удовлетворился совершенно скромным церковным венчанием чрез некоего пресвитера Фому, как, впрочем, поступали не раз и его предшественники. Лев усугубил допущенное им отступление от церемониала и тем, что сам возложил на свою супругу и царскую корону. Это и есть знаменитый в истории церковных нестроений четвертый брак, который в течение целых десятков лет держал в напряжении патриархат и влиял на его отношения к Римскому престолу³⁴⁰.

Неожиданный оборот дела привел в немалое смущение, по выражению патриарха Николая (письмо 32), архиерейский и иерейский чин и все государство. В Восточной Церкви вообще были строгие взгляды на повторяемость брака, в особенности это не допускалось для лиц царской крови. Второбрачных и троебрачных подвергали эпитимии, к четвертому браку тем более относилась Церковь с беспощадным презрением, приравнивая его к незаконному сожитию и блуду. Гражданские законы, изданные Василием и самим Львом, осуждали и третий брак, а четвертый признавали совершенно недозволенным. При указанном положении дела для Константинопольского патриарха было чрезвычайно затруднительно определить свое отношение к совершившемуся факту. «Что мне было делать, – писал впоследствии патриарх Николай, – молчать и спать или мыслить и действовать». Он пытался употребить личное свое влияние на царя, убеждал его удалить Зою, хотя бы на время, чтобы исполнить элементарные требования законности. Хотя царь, говорил он, есть неписаный закон, но не для того, чтобы беэзаконничать и делать все, что желается, а чтобы по деяниям своим быть тем, чем является писаный закон: ибо, если царь будет врагом законов, кто же будет их бояться?» Видя, однако, что все убеждения бесполезны, Николай дает совет удалить Зою впредь до созыва на Собор представителей от всех патриархатов, которые должны будут решить этот вопрос. Царь согласился на предложение патриарха созвать Собор, но положительно отказал в той части совета, которая касалась удаления из дворца Зои. Знакомый с событиями церковной истории и с положением патриархатов, царь имел все основания предполагать, что на Соборе ему удастся достигнуть своего заветного желания.

Прежде чем состоялся этот Собор, отношения между царем и патриархом осложнились тем, что, уступая требованиям части духовенства, патриарх решился наложить на императора церковную эпитимию, которая состояла в отлучении от причащения и в запрещении совершать некоторые действия в богослужении, совместные с его царским достоинством (каждение, участие в великом входе и др.). Видимо подчинившись этому церковному распоряжению, царь в душе питал против патриарха раздражение и придумывал средства сломить его настойчивость или по крайней мере устранить его влияние на имеющих прибыть в Константинополь представителей папы и восточных патриархов. Между прочим, он старался заподозрить патриарха в политической неблагонадежности, раздувая молву о сношениях его с бунтовщиком Андроником Дукой и приписывая ему враждебные замыслы на жизнь царя³⁴¹. По обычному в жизни государства церемониалу, патриарху и царю необходимо было часто встречаться в праздничные дни на глазах народа и придворных чинов, и при этом не раз натянутые отношения между церковным и светским владыкой проявлялись, к общему соблазну, в довольно резкой форме. Так, в праздник Рождества Христова, когда царь входил в храм св. Софии, патриарх встречает его в царских вратах и обращается к нему с такими словами: «Не угодно ли будет вашему царскому величеству пройти боковыми дверями с правой стороны: мы вам разрешим без колебания вход через царские врата в Богоявление. Если же вы захотите пройти теперь, то знайте, что мы удалимся из храма». На этот раз царь исполнил желание патриарха и вошел боковыми дверями, чтобы стоять при входе. Но когда в Богоявление снова встретилось препятствие к допущению царя принять участие в церковном входе, то Лев выразил свое раздражение в резкой форме: «Ты, кажется, хочешь издеваться, патриарх, над нашим величеством; не ожидаешь ли мятежного Дуку из Сирийской земли и не в надежде ли на его помощь так презрительно относишься к нам?» После таких объяснений, которые, конечно, стали известны присутствовавшим и были разнесены по городу, дальнейшее пребывание патриарха Николая во главе Церкви становилось весьма затруднительным. Царь, с своей стороны, стал привлекать на свою сторону часть митрополитов и духовенства и подготовлять себе партию в будущем Соборе, которая бы снисходительней посмотрела на дело о четвертом браке. Наконец 1 февраля 907 г., за несколько недель до прибытия уполномоченных от патриархов, царь пригласил к себе на трапезу патриарха и нескольких митрополитов и после стола начал выражать свои жалобы на то, что патриарх не держит своего слова, унижает царя публично, в присутствии сената и духовенства. Когда же Николай стал приводить в свое оправдание церковные правила и волю архиереев, царь разгорячился и наговорил много резких слов и, между прочим, снова сделал намек на изменнические сношения с Андроником Дукой. Но конец этой царской трапезы превосходил все ожидания. Выразив мысль, что он предоставил решение вопроса о браке с Зоей Карбонопси местоблюстителям святых патриарших престолов и что, как уведомляют его Лев Хиросфакт и Симеон Асикрит, его уполномоченные для ведения об этом переговоров, из Рима и от патриархов Антиохии, Александрии и Иерусалима уже отправлены легаты с примирительными поручениями, закончил следующими словами: «Я буду теперь спокойно ожидать решения Собора, как будет устроено мое дело, так и будет. Но точно так же и вам, владыки и святые отцы, повелеваю поступить по моему примеру. Вы будете удалены из города вместе с патриархом и останетесь в заключении до тех пор, пока не окончится мое дело решением Собора». Таким образом наиболее настойчивая часть духовенства, которая могла повлиять на расположение новоприбывших членов Собора, была своевременно удалена из Константинополя.

На этом, однако, не остановился император. Из переговоров с некоторыми духовными лицами он вынес убеждение, что в своих мерах против патриарха он найдет поддержку в значительной части духовенства. Тогда он предложил патриарху добровольно отречься от власти, поручив ведение переговоров по этому вопросу протовестиарию Самоне и некоторым митрополитам. Под давлением обстоятельств патриарх дал собственноручную запись, что он отрекается от кафедры, но удерживает за собой архиерейский сан. Эта последняя оговорка сделалась впоследствии причиной новых церковных смут, так как приверженцы Николая – партия николаитов – продолжали видеть в нем своего духовного вождя и после того, как место его занял синкелл Евфимий³⁴². После того как получено было отречение Николая, царь озаботился избранием ему преемника. Кандидатом оказался угодный царю монах, игумен монастыря Псамматии и синкелл Евфимий, в котором никак нельзя было ожидать энергии и настойчивости бывшего патриарха. Евфимий отличался аскетическим образом жизни, пользовался большим уважением как подвижник и незлобивый человек, от которого всего можно добиться, по словам его жизнеописателя, если нанести ему достаточное оскорбление. Он, впрочем, долго уклонялся от сделанного ему предложения и уступил только личной просьбе и настоянию Льва, который поставил перед ним следующую угрозу: «Если ты будешь сопротивляться, то я впаду в пропасть отчаяния и бесстрашно буду делать всякое зло и лукавство, и Господь взыщет душу мою от рук твоих». Таким образом была поколеблена воля Евфимия, и он согласился принять на себя управление Константинопольским патриархатом. Между тем в конце февраля 907 г. прибыли уполномоченные из Рима и от восточных патриархов и составили Собор, на котором не было ни патриарха Николая, ни его приверженцев и который, как и ожидал царь, весьма снисходительно отнесся к главному предмету, предложенному на его обсуждение. Римская Церковь придерживалась в вопросе о повторяемости брака более снисходительных взглядов, чем Восточная, поэтому римские легаты не признавали предосудительным четвертый брак Льва с Зоей Карбонопси, между прочим, и потому, что «нет греха, побеждающего человеколюбие Божие» и что папа, получивший от Христа власть вязать и решить, мог освободить Льва от эпитимии, не расторгая заключенного им брака.

По всему видно, что собравшиеся члены Собора были хорошо предрасположены в пользу благоприятного для царя решения дела, так как прежде всего они не поставили никаких затруднений по случаю неявки на Собор патриарха Николая и разделявших его взгляды епископов и сочли себя вполне компетентными обсуждать предложенный им вопрос без участия противной стороны. Как можно заключить из письма Николая к папе Анастасию³⁴³, папские легаты вообще не считали преступным повторяемость брака и ссылались на слова апостола Павла: безбрачным и вдовам говорю... если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться³⁴⁴. Но в частности, мы не знаем, как происходили совещания на Соборе и в какой форме постановлено было решение. Это последнее касалось двух сторон: 1) отцы Собора согласились принять Льва в общение с Церковью, не расторгая его четвертого брака; 2) признали патриарха Николая подлежащим извержению³⁴⁵, а Евфимию предложили принять на себя управление Церковью. Деяния Собора, по обычаю, были отправлены в Рим и утверждены папой, но от этих актов не сохранилось следа.

Дело о четвертом браке этим не окончилось. В Константинопольском патриархате образовались две враждебные партии: защитники церковной дисциплины, отстаивавшие свободу Церкви против вмешательства царской власти, и сторонники Льва, одобрившие его четвертый брак и снявшие с него церковную эпитимию. Повторились те же явления, какие происходили в IX в. при патриархе Фотии; как прежде образовались две Церкви, Фотиева и Игнатиева, так и в настоящее время николаиты и евфимиты в Константинополе и провинциях разделяли на две враждебные партии всех верующих. Новый патриарх на первых порах думал обуздать строгостию тех епископов и священников, которые не хотели иметь с ним общения, так, он исходатайствовал наказание ссылкой для митрополитов Ефесского и Ираклийского, но опальное духовенство не уступало, а патриарх Николай поддерживал своих приверженцев надеждой на перемену обстоятельств. В этом он не ошибся. Через пять лет, проведенных им в заточении, патриарх Николай в 912 г. был вызван снова в Константинополь с целью «устроить церковные дела согласно с канонами». Престарелый Евфимий был удален с кафедры и возвратился в устроенный для него монастырь τον Aγαθον³⁴⁶, а Николаю предстояло начать свое второе патриаршество при условиях весьма неблагоприятных. Приверженцы низложенного Евфимия были многочисленны и не хотели подчиняться Николаю, который, чтобы сломить сопротивление, составил Собор и осудил Евфимия на лишение сана и пожизненное заключение, а его приверженцев подверг разным наказаниям. Кроме восстановления внутреннего порядка в Церкви патриарху Николаю предстояло начать переговоры с Римом по делу о четвертом браке, которое прервало сношения между Церквами. В обширном послании на имя папы Анастасия III патриарх изложил весь ход дела о четвертом браке, указал разности Римской и Константинопольской Церкви в воззрениях на повторяемость брака и предлагал вновь проверить действия римских легатов и исправить неправильные решения, принятые на Соборе в 907 г. Но на этот раз предложения патриарха были приняты холодно, на них не последовало ответа. Не входя здесь в излишние подробности, ограничимся замечанием, что в 920 г. наконец удалось патриарху Николаю снова подвергнуть обсуждению вопрос о четвертом браке на Соборе из представителей обеих враждующих партий, николаитов и евфимитов, и достигнуть единогласного постановления, осуждавшего четвертый брак как недопустимый в христианской стране. Это известный в истории брачного права νομος της ενωσεως. Папа Иоанн X прислал в Константинополь двух епископов, Феофилакта и Кара, которые присоединились к решению Константинопольского Собора и осудили четвертый брак (920). Окончательное примирение по поводу возбужденных при этом споров последовало лишь при патриархе Сисинии II (996–999), т. е. вопрос о браке Льва с Зоей занимал Константинопольскую Церковь почти сотню лет и, несомненно, сопровождался весьма вредными влияниями в истории развития церковных идей.

Рассмотренный вопрос, на котором мы сочли необходимым остановиться довольно подробно, отмечает весьма рельефно настроение византийского общества и может знакомить с теми принципами, какими приводилось в движение общественное сознание. Легко понять, что вопрос о церковном взгляде на четвертый брак стал основой, по которой вышивались разнообразные узоры, даваемые современной жизнью. Вместе с его развитием обострялись и отношения между Римом и патриархом, и находили себе в то же время пищу для дальнейших споров церковные партии в самой Византии. В смысле личной характеристики Льва Мудрого здесь также получаем важный материал. Действия и распоряжения царя должны быть рассматриваемы параллельно и проверяться сопоставлением одного с другим. Поставив круто дело с противниками его желаний и перенеся на личную почву вопрос о крещении своего сына, прижитого вне брака, император отрешил себя от всяких обязательств и стал позволять себе обман и ложные клятвы. После законодательства IX в., точно определившего отношения между светской и духовной властью, Лев как будто пытался исправить сделанное Фотием и дать преобладающее значение императору над патриархом в сфере духовных дел. Это может быть рассматриваемо как определенная тенденция первых царей Македонской династии, пытавшихся соединить в своей семье царскую и патриаршую власть. До какой степени безграничны были притязания царя и как он издевался над церковными правилами, принятыми в смысле канонических устоев, показывает хотя бы то, что он же, домогаясь утверждения четвертого брака, издал новеллу, определяющую церковное наказание для вступающих в третий брак, а еще в другой новелле незаконное сожительство позволял себе называть не только оскорблением веры, но и природы³⁴⁷. С этой точки зрения упорное сопротивление патриарха домогательствам царя получает в наших глазах значение настоящего подвига. Личные качества Льва оказываются далеко не привлекательны, если ближе всмотреться в его действия и в окружающую его обстановку. Получив лучшее по тому времени образование и окруженный в юности просвещенными учителями и даровитыми товарищами, Лев, однако, не умел употребить свои знания в дело и в практической жизни не отличался от посредственностей. Можно полагать, что, богато одарив Василия, природа мало дала его сыну. Даже его литературная деятельность, проявившаяся в разных областях, не идет далее обычной стилистики и подражательности. Таковы его церковные слова и поучения на праздники и памяти святых, часть коих остается неизданной³⁴⁸. Ему принадлежит, кроме того, несколько церковных песнопений, послание к калифу Омару. Но присвоенное ему наименование Мудрый скорей можно оправдать приписываемыми ему в средние века сказаниями о будущих судьбах империи и города Константинополя³⁴⁹.

Основные черты к характеристике Льва Мудрого в обилии черпаются из современных писателей и в особенности хорошо рисуются по той среде, которая вокруг него образовалась. Прежде всего злым гением Льва следует назвать уже много раз упомянутого Стилиана Чауша, отца второй его жены, по имени Зоя. Этот Стилиан, возведенный в звание василеопатора, для него в первый раз при дворе учрежденное, пользовался неограниченным влиянием на слабовольного царя. Стилиан происходил из Армении и начал свою карьеру еще при царе Василии I, который возвел его в звание этериарха, или главного начальника над чужеземными дружинами, поступавшими на службу империи. Влияние его, между прочим, проявилось в семейном деле царской фамилии, когда Василий по проискам Сантаварина думал ослепить своего сына и лишь по настойчивым представлениям василеопатора отказался от этого намерения. Есть мнение, что Василий назначил его опекуном над своими сыновьями и поручил ему заведование всеми делами. Отсюда естественно заключать, что Стилиан относится к числу тех армянских выходцев, которые сделали в Константинополе счастливую карьеру вместе с Василием и которые приняли участие в администрации империи со времени основания новой династии. В течение X и XI вв. мы встретимся с крупными деятелями в Византии, происходящими из армянской народности. Роль Стилиана, однако, не делает чести оценке людей основателя династии, ибо в царствование Льва он был виновником многих несчастий, имевших объяснение в его лихоимстве и излишнем доверии к недостойным людям. Так, между прочим, его доверенные лица Лев Мусик и Ставракий злоупотребляли продажей должностей, излишними поборами и притеснениями торговых людей на границе с Болгарией возбудили Симеона Болгарского на войну с империей. Дурное влияние Стилиана на государственные дела продолжалось до смерти его в 894 г. Но затем возвышается другой временщик, в лице Самоны, выходца арабского происхождения, который обратил на себя внимание царя доносом на подготовлявшийся при дворе заговор. Самона, возведенный в патрикии и получив придворную должность протовестиария, считался правой рукой царя и без меры злоупотреблял его доверием. В столь крупном вопросе, как дело о четвертом браке, Самона исполнял самые деликатные поручения царя и пользовался полным его доверием. Он, между прочим, воспринимал от купели вместе с патриархом Николаем сына царя Константина, он поддерживал всем своим влиянием притязания Зои Карбонопси, которая с своей стороны защищала интересы Самоны и его приверженцев. В борьбе, завязавшейся между царем и патриархом, Самона был верным союзником Льва и ожесточенным врагом патриарха. На него была возложена задача вынудить патриарха дать отречение от престола. Будучи человеком весьма скромного происхождения, Самона заботился прежде всего о том, чтобы обеспечить на всякий случай свое материальное благосостояние, так как понимал всю непрочность своего положения. В 909 г. прибыл в столицу его отец, имея вместе с другими мусульманскими посланцами поручение переговорить об условиях обмена пленными. Принятый радушно царем, он был поражен богатствами двора и так тронут оказанным ему вниманием, что выразил желание остаться в Константинополе и перейти в христианство, только советы сына остановили его от исполнения этого намерения. Причиной падения этого временщика был памфлет с ругательствами на царя, искусно подброшенный и прочитанный Львом. Когда было произведено дознание, то оказалось, что его составил Константин Родий по приказанию Самоны, якобы от имени его соперника, которого ему хотелось заподозрить в глазах царя. Виновника постигла наконец кара: он был пострижен в монахи и заключен в монастырь. Некоторое время у царя имел значительное влияние человек совершенно других качеств, чем упомянутый выше, это был Лев Хиросфакт, родственник четвертой супруги Льва. Нося сан магистра, Лев оказал царю важные услуги, будучи употребляем для дипломатических поручений в чужие земли. Три раза он правил посольство в Болгарию и раз был отправляем к сирийским арабам. Оказанные им услуги и его значение в истории того времени выясняются из его переписки³⁵⁰. Таково, например, его письмо к императору Льву (ер. 18).

«Государь! Если мое ходатайство, изложенное в прежних письмах, не побудило твою державу к милостивому ко мне отношению, я ссылаюсь как на ходатаев перед тобой на мои три посольства, которые я держал в Болгарию, и на мою миссию в Сирии, имевшую десяток целей. Между прочим, я освободил из агарянского плена сто двадцать тысяч пленных и заключил с арабами мирный договор; с другой стороны, я принес в дар твоему царству тридцать крепостей в феме Драч со всем богатством и со всеми жителями, наконец, когда болгаре задумали занять и заселить завоеванную и опустошенную агарянами Солунь, я побудил их не делать этого. Если затем припомнить мое посольство к правителю правоверных, то надеюсь, что признаешь основательным мое выражение о десяти удачных делах. Заключение мирного договора; освобождение томившихся в плену соплеменников и, наконец, прибытие вместе со мной мусульманских послов с поклоном твоему царскому величеству и со многими дарами; далее, я привел с собой в столицу представителей восточных патриархов, Антиохийского и Александрийского, для участия в Соборе; я достиг того, что две сарацинские провинции стали платить дань ромэйской державе; не говорю уже о мирном соглашении с эмиром Мелитены и освобождении бывших там пленников, равно как о заключенном с эмиром Тарса договоре, вследствие которого после каждого двухлетия войны должен быть год спокойствия и обмена пленными³⁵¹. Вот, государь, что я полагаю в качестве защитников по моему ходатайству. Если же это тебя не тронет, вспомни, что я нахожусь в родстве с твоей супругой».

И тем не менее этот государственный деятель подвергся опале по наветам Самоны и был сослан в заточение, откуда и обращался с просительными письмами к царю. Заслуги Льва Хиросфакта, о которых имеются сведения и в летописи того времени, были действительно весьма ценны столько же в интересах государства, как и по отношению лично к царю.

Между письмами, нас занимающими, обращают на себя внимание те, которые писаны к Симеону и от него получены; они весьма характерны для обоих корреспондентов, представляя собой литературный турнир и забавную игру словами. Главное содержание их касается выдачи пленных, но о пленниках совершенно забываешь за дешевым остроумием и схоластикой. Приводим несколько выдержек.

«Магистр Лев, – пишет Симеон, – совсем ты не был осведомлен относительно будущего и тайного, написав нам то, что написал, хотя, впрочем, и твой царь, и метеоролог отнюдь не сведущи в будущем. Правда, у меня было на уме возвратить пленных, но теперь я решил не посылать, поскольку ты не угадал будущего и дабы не пришел к легкой мысли, что я отошлю пленных, и не имел права на получение награды за предсказание. Желаю здравствовать». Не менее остроумно и непринужденно пишет Лев к Симеону: «Я получил твое письмо, на котором отсутствует обычный знак креста в начале, и поражен величием присущей тебе откровенности: двусмысленностью своего маленького писания и упущением обычного знака ты незаметно подчеркнул неискренность его. Мы бы дали веру тому, что в письме изложено, не только на основании его содержания и благорасположенности к отцу и царю, но также и потому, что оно снабжено в начале крестным знаком; но теперь мы должны признать неискренним настоящее письмо и признать его более легкой шалостью, потому что в нем все несогласно с прежним письмом»³⁵².