VI. Византийская и древнерусская символика по рукописям от XV до конца XVI в

Было время, когда идеи литературные и художественные составляли в сознании народа одно нераздельное целое, будучи в своих зародышах сосредоточены к религиозному созерцанию и набожному чувству верующего благочестия. Религия поглощала тогда все другие духовные интересы человека; кроме безотчетного, самого полного верования не знал он других путей из действительности в область идей, до которой возвышался он не ради каких-либо случайных целей знания или наслаждения, и только по настоятельной потребности – найти там для себя руководную нить в практической жизни, утешение в горе, спасение от бед и напастей, прибежище для добродетели и наказание порока. Чтение книжное было для него подвигом благочестия; скульптурное или живописное изображение предметом чествования. Вне своих практических взглядов, определяемых религией, он не знал и не хотел знать ни литературы, ни искусства.

При таком расположении духа, свободная деятельность литературной или артистической личности невозможна. Личный произвол уже отклоняется от общепризнанного предания, и потому ведет за собою неминуемое распадение того единства духовных интересов, какое представляет нам эта верующая эпоха. Писатель и художник перестают быть рабскими исполнителями предания, и уклоняясь каждый в свою сторону, способствуют общему перевороту в истории образованности. Писатель подвергается тогда опасности быть осужденным в кичливости своего ума, в ереси, в приницании к книгам отреченным, как говорилось в старину; а художник, усовершенствуя технику своего искусства, больше начинает заботиться о внешней форме, и теряя нити, связывающие его деятельность с преданиями иконописного подобия, уже намеренно желает заинтересовать зрителя, то идеальною красотою, то приближением к действительности, и потому, в том и другом случае нарушает он спокойное созерцание верующего благочестия прибавкою своих личных соображений к произведению, предназначаемому для всеобщего чествования. Таким образом успехи в истории художества больше и больше уклоняют его от служения религии. Икона переходит в картину, и святочтимое изображение низводится до портрета.

Есть счастливые моменты в истории европейского искусства, когда безотчетное верование окрыляло артистические силы художника, и когда изящество и правдоподобие формы бывало не намеренной, случайной прикрасой, нарушающей благочестивое впечатление, а естественной оболочкой самого искреннего религиозного воодушевления. В произведениях от ХIII и не далее XV века можно кое-где встретить это счастливое сочетание художественной формы и верующего чувства. Такие произведения столько же принадлежат истории Церкви, сколько составляют предмет изучения для художника.

Но поднимаясь выше в старину, к эпохе, когда древне-христианская, классическая техника исказилась в руках средневековых варваров, мы усмотрим именно то первобытное брожение литературных, художественных и религиозных элементов, в котором все разнообразие духовных интересов сосредоточивалось в неразвитом чувстве наивного благочестия. Скульптурные и живописные произведения этой эпохи не остановят на себе внимания художника, ищущего красоты очертаний и правдоподобия, но глубиной своих идей и полнотой религиозного впечатления поразят мыслителя, следящего за историческим развитием человеческого духа.

В отношении внешней формы, произведения эти могут показаться даже уродливыми, вроде тех лубошных картинок, которыми на базарах запасаются русские мужички. Но если и позднейшие лубошные картинки в настоящее время по достоинству оцениваются исследователями русской народности, то тем большего внимания заслуживают те древнейшие художественно-религиозные источники, изучение которых вводит нас, так сказать, в самое святилище духовных интересов народа. Произведения эти, сколько бы уродливы ни были при младенчестве художественной техники, тем больше заинтересовывают своими мыслями, чем наивнее их выражают. Они поучительны – конечно не по безобразию своей формы, а по внутреннему содержанию, которое с заботливой точностью передавали из поколения в поколение, едва ли не от самых ранних времен христианского просвещения. И если по старинным эстетикам мы будем определять изящное гармониею идеи и формы, то само собою разумеется, что эти произведения, невзрачные по форме, но назидательные по глубине мысли, должны быть изъяты из области изящного. Это не образец, а материал для художника; для историка же литературы – это ряд идей, составляющих превосходную поэму религиозного содержания.

Чем ближе к своему первобытному источнику, тем сплошнее друг в друга входят элементы литературные и художественные; и как писец, а иногда и автор был вместе и иллюминатором своей рукописи, так и историк литературы очень часто в миниатюрах, которыми украшена рукопись, дочитывает до конца мысль писания, не вполне выраженную в строках. И если для современного художника эти миниатюры будут делом второстепенной важности, только образующим, умственным дополнением к его артистической деятельности; то для истории литературы они – половина, и очень часто главная половина материала, предлагаемого рукописью, и особенно в списках церковных книг, содержание которых стоит вне границ собственно так называемой изящной литературы.

Эти общие соображения почел я необходимым изложить предварительно, чтоб указать читателю точку зрения, с которой буду рассматривать символические формы по миниатюрам Славянской рукописной Псалтыри, писанной в Угличе, в 1486 г., Федором Климентьевым Шараповым, и находящейся ныне в Императорской Публичной Библиотеке (в лист; Отд. 1, № 5, из Библиотеки графа Толстова, Отд. 1, № 32)²⁵³.

Известно, что уже с XI века в нашей письменности распространялись Псалтыри с Толкованиями, или Толковыя Псалтыри, в которых текст Псалмов объясняется не только вообще назидательными наставлениями и богословскими рассуждениями, но и символическим сопоставлением текста Псалтыри с идеями и событиями христианского мира. Без всякого сомнения эти толкования навели миниатюристов на мысль украшать рукописи Псалтыри изображениями, в которых священный текст объясняется и дополняется символическим толкованием. Вероятно, что эти толковые миниатюры, возникшие вследствие богословских учений, существенно отличаются от стиля древне-христианского, ясные следы которого видны в изящнейших миниатюрах Парижской Греческой Псалтыри IX века. Когда г. Лобков²⁵⁴ обнародует принадлежащую ему, во всех отношениях превосходную Греческую рукопись Псалтыри со множеством миниатюр, тогда многое объяснится, как для определения отношения Византийских миниатюр Псалтыри к древне-христианским, так и для оценки русских копий и переделок с Византийских оригиналов, которые были известны нашим предкам по разным редакциям, друг от друга независимым.

Но в ожидании окончательного решения этих вопросов, обратимся к нашей Углицкой рукописи 1485 г. Она содержит в себе только самый текст псалмов без толкований; но толкования заменяются миниатюрами, помещенными на полях.

Способ толкования, принятый иллюминатором, есть символический. Изображение, как буква, должно выражать смысл писания. Но так как этот смысл объемлет судьбы всего человечества, сосредоточенные к событиям Ветхого и Нового Завета и к первым векам христианства, то все это разнообразное содержание составляет предметы для миниатюр. Связь между миниатюрой и текстом не случайная: она определяется вечными законами необходимости, по которым пророчество должно исполниться и преобразование должно воплотиться в действительности.

Впрочем, чтоб вполне познакомиться с символическими воззрениями наших предков, войдем в некоторые подробности о способе представления и о содержании миниатюр Углицкой рукописи.

1) Самый оригинальный и в высшей степени наивный способ представления состоит в том, когда миниатюра, наперекор правдоподобию, становясь выше всякого опасения казаться чудовищной и карикатурной, прибегает ко всевозможным средствам, только бы выразить почти буквально смысл текста. Такая миниатюра, вроде фигурной буквы, составляет как бы переход от символических знаков на древне-христианских саркофагах, к затейливым и чудовищным изображениям Романских барельефов или прилепов. Самые резкие примеры этого способа в нашей рукописи следующие:

Писание: Положиша нa небеси уста своя и язык их преиде по земли²⁵⁵. Пс. 72. Миниатюра: Идут два человека с высунутыми языками, которые почти волочатся по земле.

Писание: Гроб отверст гортани их. Пс. 5. Миниатюра: Стоят рядом два человека, а над ними третий, будто акробат, растопырив ноги, постановил ту и другую на гортани тем двоим. Внизу отверстый гроб.

Писание: Юнци тучни одержаша мя. Отверзоша на мя уста своя. Пс. 21. Миниатюра: Между воинами, которых по двое с обеих сторон, стоит священная фигура, с сиянием вокруг головы; над нею надпись: ИC. ХС. У воинов на голове воловьи рога.

Писание: Яко обыдоша мя пси мнози. Пс. 21. Миниатюра: Та же священная фигура, а по сторонам ее по два воина с песьими головами²⁵⁶.

2) Многие миниатюры восходят своим началом, вероятно, к первым векам христианства, когда новообращенные художники для выражения идей новой религии иногда брали общепринятые античные формы. Не распространяясь об этом предмете, хорошо известном всякому знающему историю просвещения средневековых христианских народов, почитаю не лишним обратить внимание читателей на то, что Византийские рукописи были для древней Руси проводником не только древне-христианских идей, но и античных форм, выражающих эти идеи. Противники византийского направления, гадающие о нем только по наслухам, со временем, без сомнения, изменят свое мнение, когда во всей полноте будет объяснено классическое влияние, внесенное к нам из Византии. Во всяком случае для многих в настоящее время будет приятной новостью узнать, что в каком-нибудь Угличе во второй половине XV века, и наивный писец и его невзыскательные читатели лучше многих образованных людей нашего времени понимали античные формы, принятые христианским искусством в самую раннюю эпоху его развития и господствовавшие у нас даже во времена Петровской реформы. Правда, что эти формы были уже очень искажены, потому что отвечали самым ограниченным требованиям вовсе не эстетического вкуса, как теперь лубошные издания удовлетворяют простонародье. Зато, чем невзрачнее само очертание этих миниатюр, тем поразительнее в них явственные следы античных форм древне-христианского искусства, на которые средневековое варварство наложило свою тяжелую руку. Оттого эти античные формы стали так неуклюжи, что только при пособии археологии можно было открыть в них слабое подобие некогда господствовавшим изящным типам.

В древне-христианской живописи преобладает начало скульптурное, также, как и в живописи классической, образцы которой во множестве дошли до нас в изображениях на вазах, на стенах Геркуланума и Помпеи. Иконописный тип, спокойный и величавый, на одноцветном, иногда на золотом поле, есть не что иное, как перенесение на плоскость типа скульптурного. Священное изображение со многими лицами, без наблюдения правил перспективы, со многими отделами на первом плане, выражающими эпизоды одного и того же изображаемого действия – это барельеф, в котором обыкновенно не наблюдалось единства ни времени, ни места: форма самая обыкновенная в старинных наших миниатюрах и в позднейших лубошных изданиях. Наконец византийские и древнерусские миниатюры без задних планов и часто без грунта, на котором должны бы стоять фигуры своими ногами (как это принято и в рукописи 1485 г.) – не что иное, как ваятельные прилепы, перенесенные на поля рукописи.

Вместе со скульптурными приемами миниатюра усвоила себе и некоторые формы, выработанные ваятелями. Одна из самых обыкновенных форм этого рода есть изображение реки в виде одного или двух юношей, держащих сосуды, из которых льются потоки воды. Иногда вода струится прямо из уст фигуры, какие употребляются в фонтанах. Наша Углицкая рукопись предлагает следующие миниатюры этого содержания. (рис 17 и 18).

17. Из Углицкой Псалтыри 1485 г.

18. Из Углицкой Псалтыри.

Пис. Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к тебе, Боже. Пс. 41. Мин. На шаре сидит синяя фигура, из уст которой льется поток. По воде идет олень.

Пис. Сего ради помянух тя от земля Иорданьскыя. Пс. 41. Мин. Синий юноша из синего же сосуда льет поток; ниже юноши молящийся Давид; между ними в кругу, вероятно, благословляющий Спаситель.

Пис. Река Божия наполнися вод. Пс. 64. Мин. От двух синих фигур изливаются два потока, соединяющиеся внизу в один. У одной из этих фигур сосуд. Между фигурами стоит Давид.

Пис. И преложив в кровь рекы их и источники их да не пиют. Пс. 77. Мин. Две синие фигуры из желтых сосудов льют два бурых потока, сливающиеся внизу.

Пис. Простре розгы его до моря и до рек отрасли его. Пс. 79. Мин. Две синих фигуры из желтых сосудов льют потоки, сходящиеся внизу. Между потоками дерево, около которого три зверя (рис. 17).

Пис. Преложи воды их в кровь. Пс. 104. Мин. Тоже две синих фигуры из синих же сосудов льют потоки, сливающиеся вместе внизу.

Пис. Благословите источници моря и реки. Песнь 8-я Трех Отроков. Мин. Подобна предыдущей.

В отличие от рек, море изображается в виде женщины или старца, обыкновенно сидящего на морском чудовище: вероятно остаток античного типа Нептуна. На Страшном Суде море, отдающее поглощенных им мертвецов, обыкновенно представляется в виде женщины, в нашей же рукописи в виде бородатого Нептуна, а именно:

Пис. Се море великое и пространное. Ту гади ниже несть числа. Животная малая с великими Пс. 103. Мин. Безобразная мужская фигура на морском чудовище. Около один морской гад и поменьше его рыба (рис. 19).

При стихе: Море виде и побеже. Иордан взвратися вспять. Пс. 113, – изображено на миниатюре Богоявление, а внизу две символические фигуры: одна – бегущее море, с распростертыми руками, другая – отворотившийся Иордан, с сосудом, из которого льется поток (рис. 18 и 19).

Четыре ветра, восточный, полуденный, западный и полуночный, изображаются в виде человеческих фигур, без сомнения, по преданиям античного искусства. Так изображены в нашей рукописи в кругу четыре ветра, дующие в трубы, при стихе: изводяй ветры от сокровищ своих. Пс. 134²⁵⁷.

19. Из Углицкой Псалтыри.

20. Из Углицкой Псалтыри.

21. Из Углицкой Псалтыри.

Наконец, на одной и той же миниатюре представлены и Море в виде мужской фигуры на чудовище, и Ветер; а на другой стороне Спаситель, плывущий в ладье с Учениками. Эта миниатюра при стихе: и повеле бури и ста в тишину и умолкоша волны его. Пс. 106 (рис. 21).

Но всего замечательнее античное влияние в изображении солнца и луны в виде человеческих фигур, скачущих на животных, которые запряжены в колесницы. В Углицкой миниатюре колесницы эти только намечены, будто срисованы с самого грубого прилепа. Человеческие фигуры – не олицетворение светил, а божества, из которых у каждого в руке по светилу. Головы этих языческих божеств – жалких подобий Аполлону и Диане – окружены сиянием. Солнце с колесницей и животными – красного цвета, а луна – желтого. Миниатюра соответствует тексту сотворшему светила велия... солнце в область дни... луну и звезды в область нощи. Пс. 135 (рис. 22).

Более изящный тип солнца предки наши видели в красивой юношеской голове, увенчанной короною и сиянием; от головы вниз расходятся лучи. Все изображение яркого красного цвета. Прилагаемый здесь рисунок (рис. 23) снят с миниатюры из рукописи Козмы Индикоплова, писанной в Новегороде в 1542 г., в Макарьевской Четьи-Минеи, месяц Август. (В Синод. Библиотеке, № 997, лист 1263 обор.).

Как бы ни понимали наши предки все эти намеки на античную мифологию, все же нельзя никоим образом отвергать того факта, что Византийская письменность вносила в древнюю Русь элементы Европейского, классического образования; и если эти элементы, будучи ограничены церковным кругом не получили у нас в старину

22. Из Углицкой Псалтыри

23. Из ркп. Космы Инд. 1542 г.

светского и вообще народного развития, ни в литературе, ни в искусстве, то, конечно, виною тому была не Византия, дававшая нам литературные и художественные основы, а та невозделанная почва, на которую эти основы переносились. Несмотря на то, однако, при более близком знакомстве с нашей стариной, нельзя без некоторого уважения перелистывать посильный труд Углицкого миниатюриста, который, без сомнения, понимал, что он рисует, если не Аполлона, Диану, Нептуна, Эола, то по крайней мере – условные и общепринятые фигуры, над которыми для вразумления своих читателей подписывал: Солнце, Месяц, Море, Ветр. Не зная божеств классического Олимпа, наши предки могли видеть в этих изображениях Хорса или Дажь-бога, Морского Царя, Стрибога; если только допустить, то предположение, что кому-нибудь из перелистывавших миниатюры Углицкой рукописи в XV веке могла прийти в голову грешная мысль об этой доморощенной нечести. По крайней мере достоверно можно утверждать только то, что все мифологическое, перешедшее к нам из Византии по преданиям от первых веков христианства, получило в глазах набожных людей высшее значение. Это были уже не мифические божества, но условные знаки, только в смысле символа допущенные в область древне-христианских представлений. Классическая мифология для христианского художника была не случайной прикрасой, не приманкой к чувственному соблазну, а принятой формой, в которой он удобно привык выражать свои мысли. Это также и не холодная аллегория, к которой так неудачно прибегали живописцы позднейшего, испорченного стиля; аллегория подчиняется произвольному толкованию; между тем как символические знаки, заимствованные древне-христианским художеством из античной мифологии, были общеизвестные, определенные типы. Потому число этих типов было ограничено, как и вообще число всех символов христианского искусства, тогда как аллегорические представления, по воле художника, могут быть вымышляемы и видоизменяемы до бесконечности. Итак, неизменностью типа и общим признанием символ существенно отличается от аллегории, хотя оба эти рода эстетических форм обязаны своим происхождением одному и тому же приему творческой фантазии. Это объяснение почли мы не лишним потому, что многие в христианской символике видят холодную аллегорию манерного стиля, смешивая таким образом наивные начатки искусства с апатичной эпохой его падения.

3) Не надобно, впрочем, опускать из виду, что древне-христианское искусство пользовалось и аллегорией, только не произвольно выдуманной художником, а заимствованной из общеизвестной притчи. Углицкая рукопись предлагает нам замечательнейший образец этого рода представлений, в объяснение псалму 143,

24. Из Углицкой Псалтыри.

начинающемуся стихом: «Благословен Господь Бог мой, научая руце мои на ополчение и персты моя на брань». Миниатюра, покрывающая боковое и низшее поле страницы, изображает Древо Жития Человеческого. Внизу от единорога бежит человек к дереву. Потом тот же человек стоит на ветвях дерева, как подобие прельщающегося прелестями мира ceго. Внизу подъедают корень дерева две мыши, белая и черная, с подписями, на одной: День, на другой: Нощь. Еще ниже – пропасть, из которой поднимает свою пасть огненный адский змий. Снимок с миниатюры здесь приложен в рис. 24.

Эта притча во всей подробности с толкованием была известна нашим предкам из 12-й главы Истории о Варлааме и Иоасафе, откуда издавна помещалась уже в древнейших списках Прологов под 19 числом Ноября, когда празднуется память и самого Царевича Иоасафа. Притча об единороге, пропасти, дереве и о двух мышах, принадлежит к тем, которыми пустынник Варлаам украшал свои назидательные беседы с Индийским Царевичем. Людей, непрестанно в телесных сластях пребывающих – говорил Варлаам – и души свои оставляющих томиться голодом, я полагаю подобными человеку_, который бежал, спасаясь от страш­ного единорога, и вдруг с разбегу упал в глубокую пропасть. Но, падая, ухватился он за дерево, ветвями спускавшееся в пропасть, и на ветвях утвердил свои ноги. Взглянув вниз, увидел он – две мыши, одна белая, другая черная, непрестанно подгрызают корень того дерева; посмотрев на дно пропасти, увидел страшного змия, дышащего огнем и готового пожрать его. Взглянув на ветви, на которых он утвердил свои ноги, увидел от стены четыре головы Аспидовы, а от ветвей тех капало немного меду: и, забыв все грозящие ему опасности, он устремился ко сладости малого меда оного. Эту притчу Варлаам объясняет своему ученику так: Единорог – смерть, гоняющаяся за человеком; Пропасть – мир сей, исполненный всяческих зол и смертоносных сетей; Дерево, за которое ухватившись мы держимся – временная жизнь каждого человека; Мыши, Белая и Черная – день и ночь. Четыре Аспида – четыре стихии, из которых составлен человек. Огнеобразный и Неистовый змий – утроба адская, Медвяныя же Капли – сладость мира сего, прельщаясь которой человек оставляет заботу о своем спасении.

4) Самый обыкновенный прием древне-христианского искусства состоит в сопоставлении ветхозаветных сказаний идеям и событиям новозаветным. Самые древние художники, каковы, например, расписывавшие римские катакомбы ранней эпохи, вовсе не знали, как изображать Иисуса Христа, в его собственном иконописном подобии, и евангельские события из его жизни. Вместо того, сверх некоторых символических образов Орфея, Доброго Пастыря, они писали: Грехопадение Адама и Евы, намекая нам на искупление, – Ноя, выпускающего из ковчега голубицу, намекая на спасение рода человеческого, – Моисея, жезлом изводящего из камня воду, в предзнаменование Воды Крещения, – Иону, тридневно погребенного в чреве кита, в преобразование Спасителя, через три дня воскресшего из гроба.

Византийский оригинал, с которого сняты миниатюры Углицкой рукописи, конечно, относился уже к той эпохе, когда в иконописи определились и установились изображения всех важнейших событий Евангельских, типы многих мучеников и святых, а также некоторых церковных праздников. Потому в объяснение пророческого текста Псалтыри, миниатюрист помещает, где нужно, все эти предметы из истории христианского периода. Отношение текста к миниатюрам в этом случае получает высшее значение, как оправдание пророчества сбывшимся событием. Этот способ художественного представления может быть назван символическим параллелизмом.

Оставляя в стороне множество миниатюр из Ветхого Завета, обращу внимание на новозаветные.

Пис. Приведутся царю девы, в след ея искреняя ея приведутся тебе. Приведутся в веселие и радость введутся в церковь Цареву. Пс. 44. Мин. Введение во храм Пресвятой Богородицы.

Пис. Взыде Бог в воскликновении. Господь в гласе трубне. Пс. 46. Мин. Вознесенее Иисуса Христа на небо.

Пис. Обаче Бог избавит душю мою из рукы адовы. Пс. 48. Мин. Воскресение Лазаря.

Пис. И даша в снедь мою желчь и в жажду мою напоиша мя оцта. Пс. 68. Мин. Распятие.

Пис. Ты утвердил еси силою твоею море. Пс. 73. Мин. Иоанн Предтеча крестит в Иордане Иисуса Христа.

Пис. Милость и истина сретостася. Правда и мир облобызастася. Пс. 84. Мин. Дева Мария и Елизавета, обнимая друг друга, лобызаются.

Пис. Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой. Уповаю нань. Пс. 90. Мин. Рождество Христово.

Самые замечательные из новозаветных изображений в нашей рукописи, особенно важные для истории иконописи, имеют предметом Тайную Вечерю. Снимки с двух миниатюр этого содержания прилагаются здесь в рисунках 25 и 26.

25. Из Углицкой Псалтыри.

26. Из Углицкой Псалтыри.

Одна миниатюра соответствует тексту: Отверзаеши ты руку твою: и насыщаеши всяко животно благоволения. Пс. 144: Она изображает Спасителя не сидящим, а возлежащим за трапезою со своими учениками. В том же лежащем положении представлен Спаситель на Тайной Вечери в одной из миниатюр, сохранившихся на нескольких пергаменных листах Евангелия, не позже IX века (в Императорской Публичной Библиотеке).

Другая миниатюра соответствует тексту: сказати сыновом человеческим силу твою. Пс. 144. Она изображает Христа, который стоит у жертвенника. К нему подходит один из шести Апостолов, которому он из сосуда преподает кровь. Остальные пятеро, благоговейно ожидая, стоят особою группою. Из древнейших икон, а также и из мозаики над горним местом в Киево-Софийском Соборе, известно, что это только половина изображения. По другую сторону опять изображался Спаситель, преподающий другим шести Апостолам тело.

Для истории изображений распятия важны те миниатюры, на которых писан только крест без Распятого Спасителя. Вместо того на самом перекрестии помещен круглый медальон с грудным изображением Спасителя, как например, к Пс. 35 и 131. Перед крестом в первой миниатюре молится Давид, а во второй – с одной стороны Давид, с другой Соломон.

Из церковных праздников обращаю внимание на миниатюру, изображающую Воздвижение Честного Креста. Она соответствует тексту: возносите Господа Бога нашего и кланяйтеся подножию ногу его, яко свято есть. Пс. 98.

По необыкновенно-художественному приему в высшей степени замечательна миниатюра, в которой создание человека Господом Богом – сопоставляется работе мастера над сосудом (рис. 27). К стиху: «Руце твои сотвористе мя и создасте мя. Пс. 118, – на стороне во все поле книги приложена миниатюра, состоящая из двух половин. В верхней мастер работает, по-видимому, изящный сосуд: он желтого цвета – золотой или глиняный. Нижняя половина, в соответствие верхней, представляет Иисуса Христа, который творит Адама. Известно, что на русских миниатюрах от XV и даже до ХVIII в. очень обыкновенно изображение Иисуса Христа, вместо Бога Отца, в ветхозаветных сценах из истории первых человеков. Творец по большей части представляется в этих сценах юношей, иногда крылатым. Но в Углицкой миниатюре он имеет свой иконописный тип, с небольшой бородой.

Из символических изображений Богородицы особенно важна миниатюра, представляющая гору, на вершине которой в медальоне помещена икона Знамения Божией Матери. На медальон нисходит сияние, в котором изображен Дух Святой в виде голубя, стоящего на краях медальона. Изображение это повторяется дважды. Во-первых, при тексте: Оснежается в Селмоне гора Божия. Гора тучная. Гора усыренная. Пс. 67. Во-вторых, при тексте: Избра колено Иудово. Гору Сионю юже возлюби. Пс. 77 (рис. 28).

27. Из Углицкой Псалт.

28. Из Углицкой Псалт.

5) Для того, чтоб произвести самое полное впечатление на благочестивого читателя идеей о сосредоточении всех судеб христианского мира к пророческому тексту Псалтыри, миниатюрист начертал во многих местах изображения святых, прославившихся в истории христианской Церкви. Время, когда жили позднейшие из святых, писанных в этих миниатюрах, а также и в Византийских оригиналах, может быть, послужит указанием для определения эпохи, когда и под какими временными и местными условиями рукопись украшалась рисунками. Не вдаваясь в эти археологические догадки, замечу только, что в Углицкой Псалтыри нет ни одного изображения из святых собственно русских. Сверх того, надписи над миниатюрами агиос и агиа (т. е. святой, святая) – прямо указывают на их византийское происхождение.

Для образца приведу несколько данных.

Пис. Тебе рече сердце мое. Господа взыщу. Пс. 26. Мин. Св. Савва.

Пис. К тебе Господи взову. Боже мой. Пс. 27. Мин. Симеон Столпник сидит на столпе.

Пис. Блажени имже отпустишася беззакония. Пс. 31. Мин. Гурий, Самон и Авив.

Пис. Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие. Пс. 36. Мин. Григорий Богослов. Подписано по-гречески: о феолог.

Пис. Суди ми Боже и разсуди прю мою. Пс. 42. Мин. Симеон Столпник сидит на столпе; вниз спускается на веревке сосуд.

Пис. Исповемся имени твоему, Господи, яко благо. Пс. 53. Мин. Св. Феодулия.

Пис. Аз к Богу возвах и Господь услыша мя. Пс. 54. Мин. Св. Фекла. Эта и предыдущая фигура стоя обращены с молитвою к изображению Иисуса Христа в медальоне.

Пис. Радуйтеся Богу помощнику нашему. Пс. 80. Мин. Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст.

Пис. Праведник яко финикс процветет. Яко кедр иже в Ливане умножится. Пс. 91. Мин. Онуфрий Великий. Обнажен, борода ниже колен. Стоит между деревьями; из под одного дерева льется поток.

Пис. Раб твой есмь аз, вразуми мя. И научуся сведением твоим. Время сотвори Господеви. Пс. 118. Мин. Зосима подает ризу обнаженной Марии Египетской.

Пис. Уста моя отверзох и привлекох дух. Пс. 118. Мин. Зосима причащает Марию Египетскую.

В заключение присовокупляю несколько любопытных подробностей для характеристики древне-христианского художественного стиля.

29–32. Из Углицкой Псалтыри.

6) Несмотря на плохую технику углицких миниатюр, нельзя не заметить в некоторых следы высокого стиля. Таково, например, наивное симметрическое расположение врагов и оружия их под стопами Давида (рис. 29), в миниатюре, соответствующей тексту: Пожену враги моя, и постигну я... оскорблю их, и не возмогут стати. Падут под ногама моима. Пс. 17.

7) Для объяснения элементов чудовищного стиля в Романских прилепах не бесполезно обратить внимание на Аспида, затыкающего свои уши от гласа трубного (рис. 30), в миниатюре, соответствующей тексту: Яко Аспид глух затыкаяй уши своя. Пс. 57.

8) Символ петуха, и в особенности красного, один из самых распространенных в средние века. В Углицкой рукописи красный петух изображен на дереве, перед которым сидит Апостол Петр (рис. 31). Миниатюра соответствует тексту: Услыши молитву мою Господи и моление мое внуши: слез моих не премолчиши яко пресельник аз от тебе и пришлец. Пс. 38.

9) Для истории христианской археологии и архитектуры заслуживает особенного внимания изображение алтаря, под которым почивают мощи св. мучеников (рис. 32), в миниатюре к тексту: Хранит Господь вся кости их. Пс. 33.

10) Наконец, для характеристики средневекового быта укажу на изображение монаха или пустынника, который созывает братию на молитву, ударяя молотом в доску, положенную на плечи. Это изображение повторено дважды при тексте: Придите возрадуемся Господеви. Пс. 94.

Из предложенного мною краткого обозрения миниатюр Углицкой рукописи 1485 г. очевидно, что история искусства, состоя в теснейшей связи не только с литературой, но даже с успехами грамотности, приводит исследователя к тем же результатам, которые давно уже объяснены историей древнерусского книжного просвещения. Псалтырь была настольной книгой всякого грамотного человека. По ней учились читать и писать; в ней находили назидание и утешение; из нее извлекали богословское учение о судьбах христианства; наконец, когда суеверие стало смущать умы, на Псалтыри же гадали о будущем люди суеверные, подобно тому, как богословы в текстах ее и в прилагаемых к ним миниатюрах видели неложное пророчество о судьбах мира. Соответствуя такому всеобъемлющему значению Псалтыри, самые миниатюры, которыми она украшалась, имели, как показано выше, самое обширное содержание. Из них можно составить полный лицевой подлинник, объемлющий не только события Ветхого и Нового Завета, но и многие священные лица и празднества, относящиеся к ранней эпохе христианской Церкви.

Церковная живопись некогда заменяла писание для безграмотных. Углицкая Псалтырь могла быть назидательна и для тех, которые не умели читать. Они могли с пользой рассматривать изображения под руководством человека грамотного. И теперь дают детям книги с картинками. Детскому возрасту соответствует средневековый обычай украшать рукописи миниатюрами. Древнейшие из лубошных изданий, предшествующих на Западе собственному книгопечатанию, состояли из картинок, с текстом внизу. Это были самые народные книги. У нас и доселе простонародье пробавляется лубошными картинками. Издание Псалтыри с рисунками по старинным миниатюрам могло бы, кажется, быть самой популярной на Руси книгой.

Коснувшись вопроса об отношении Русской старины к современности, спешу предупредить недоразумение. Само собою понятно, что, следуя за развитием древнерусской живописи, нельзя остановиться на миниатюрах Углицкой рукописи, как на образце для подражания. Важны не очерки, а идеи, в них выражаемые. Уже сама Русская старина постепенным развитием художественных форм внушит желающему мысль отыскать лучшее и изящнейшее. Надобно надеяться, что приведение в известность и издание наших древних художественных сокровищ рассеет множество предрассудков нашего времени, между которыми один из самых наивных состоит в нескромном желании облагораживать древнерусские живописные предания. Чтоб быть разумным и законным, это притязание должно, кажется, ограничиться только внесением правдоподобия, согласного с формами натуры, против которой постоянно грешит искусство древне-христианское. Дальше этого едва ли можно теперь посягать на облагороживание иконописной старины; потому что, утратив искреннее религиозное вдохновение и разорвав все связи, роднившие искусство со стариной и народностью, современная образованность забыла уже те идеалы, во имя которых возможно было стремление к чистой красоте благочестивого религиозного стиля.

33. Миниатюры из Годуновской Псалтыри

Чтоб дать понятие о том, как наша старина, при малых технических средствах, старалась усовершенствовать и облагораживать внешние формы иконописного предания, обращаю внимание читателя на Годуновскую рукопись Псалтыри, писанную спустя слишком сто лет после Углицкой, именно в 1600 г²⁵⁸. Эту рукопись повелел написать, назнаменоватъ, т. е. – расписать миниатюрами, и украсить золотом и серебром боярин Дмитрий Иванович Годунов.

Миниатюры этой Псалтыри одного происхождения и общей редакции с Углицкими; писаны также на полях рукописи, и во всем отличаются от редакции миниатюр Псалтыри Стрелкова XVI в., с которых снимки изданы г. Трамониным.

Не зная нашей старины, многие думают, что Русские миниатюристы рабски копировали свои оригиналы, нисколько не соображаясь сами и не усовершенствуя своего умения. Пересмотрев десятка два Толковых Апокалипсисов с рисунками, от XVI до XVIII в., убедился бы всякий, что наши мастера, хотя и придерживались той или другой редакции, но были совершенно свободны в очерках, в движении и положении тех фигур, которые писали по известной редакции. При неизменности типа мастер умел разнообразить свою работу в подробностях, смотря на оригинал со своей точки зрения и доходя до художественного типа своей дорогой. Точно так с одного и того же натурщика разные мастера снимают разные копии, каждый для своей цели и со своей точки зрения.

В прилагаемых здесь 33-м рисунке (под литтерами а и в) сняты Годуновские миниатюры (к Псалм. 41 и 136), которые очевидно одной редакции с приложенными выше из Углицкой рукописи, может быть, даже с них списаны, но во всех мелочах, и особенно большим изяществом формы от них отличаются. Точно также сходны с Углицкими и все прочие миниатюры и столько же от них отличны. Как, например, выше и художественнее Углицких миниатюр это изображение реки в виде античных юношей? (в том же снимке, под лит. б).

34–37. Из Годуновской Псалтыри.

Видно, что эти миниатюры писаны художником, которому уже известны западные образцы, сильно распространявшиеся в Новгородских и Псковских мастерских с XVI в. Этим объясняются западные костюмы в миниатюре к Пс. 18 (в рисунке 34-м снимков, под лит. а). Несмотря, однако на видимое усовершенствование форм в Годуновских миниатюрах, все же во всей точности передается иконописное предание. Упомянутые выше странные символы Углицкой рукописи прилагаются здесь в улучшенном и, так сказать, в облагороженном виде. Смотр. в рисунке 35-м под лит. б к Пс. 72; под лит. в к Пс. 5. В рисунке 36 и 37-м под литерами а и б к Пс. 21.