Ветхое и новое в поэтическом цикле «Об опресноках» прп. Ефрема Сирина

Алексей Анатольевич Мельников – бакалавр теологии, старший преподаватель кафедры древних языков Санкт-Петербургской духовной академии (alexei.melnikov@yandex.ru).

В статье рассматривается проблема малой известности подлинных произведений прп. Ефрема Сирина на русской почве. Исследуются некоторые аспекты учения св. Ефрема о соотношении ветхозаветной пасхи и Пасхи Христовой, выраженного своеобразным поэтическим языком в цикле гимнов «Об опресноках». Затрагивается тема антииудейской полемики, присутствующей в этих произведениях.

Преподобный Ефрем Сирин, являясь одним из самых известных отцов Церкви и, пожалуй, самым известным из сирийских авторов, при этом довольно плохо знаком русскоязычному читателю. Связано это с тем, что сочинения св. Ефрема, пользовавшиеся огромным почитанием среди сирийских христиан, очень скоро были переведены на греческий язык. И, поскольку слава и влияние их были очень велики как среди сирийцев, так и грекоязычных, уже вскоре после кончины прп. Ефрема среди тех и других появились многочисленные подражатели и «продолжатели» его творчества. Это привело к тому, что в течение веков, с одной стороны, многие произведения, написанные в стиле прп. Ефрема на сирийском языке другими авторами, были приписаны ему самому. С другой стороны, появилось множество псевдоэпиграфов, составлявшихся сразу на греческом языке, но впоследствии принятых потомками за переводы подлинных произведений прп. Ефрема. Корпус подобных сочинений столь обширен, что для их именования появился даже специальный термин «греческий Ефрем»¹.

В эпоху отсутствия критики текста и зачаточного состояния патрологии большинство этих произведений были включены в издания сочинений прп. Ефрема, выходившие до начала XX века. Также и в восьмитомном русском издании сочинений св. Ефрема, увидевшем свет на рубеже XIX–XX столетий², значительная часть его подлинных сочинений отсутствует, а многие из вошедших в издание либо ему не принадлежат, либо являются произведениями сомнительного авторства³. При этом и жанры, и тематика, и эмоциональная окраска этих произведений чаще всего сильно отличаются от тех, что присущи подлинным текстам сирийского отца.

В итоге, на отечественной почве сложился исторически не совсем верный образ св. Ефрема: он представляется в греческом корпусе своих сочинений (и, соответственно, в русских переводах) по преимуществу учителем покаяния и плача. Конечно, прп. Ефрем по образу жизни был близок к «протомонашеству», в IV веке существовавшему в Сирии, так называемым «ихидайе» или «последователям Единородного»⁴. Также тема покаяния, бесспорно, присутствует в его сочинениях, например, в мемре⁵ об Ионе и покаянии ниневитян⁶, и ряде других текстов. Но, в целом, творчество св. Ефрема, несомненно, имеет иной характер: до нас дошли собрания гимнов (мадрашей), посвящённых разным темам, но одинаково близких библейской поэзии и, похоже, в своей поэтике питающихся, прежде всего, из этого источника. И, надо сказать, эта поэзия имеет в основном радостно-хвалебный строй. Неслучайно прп. Ефрем своей славой более всего обязан мадрашам⁷ – строфическим гимнам, имеющим рефрен, чаще всего восхваляющий Бога⁸.

Произведения св. Ефрема являют нам особый – и достаточно редкий – род святоотеческой литературы, который можно назвать поэтическим богословием. Но, конечно, такое богословие, которое заключается в воспевании Бога и Его промыслительного, спасительного действия в мире, имеет ряд особенностей, сильно отличающих его от умозрения греческих отцов. Как писал в своей «Сирийской патрологии» видный западный патролог Ортис де Урбина: «Изучать догматическое богословие св. Ефрема, одновременно учителя Церкви и поэта, не очень легко: он учит в стихах и, вместо того чтобы использовать философскую терминологию, выстраивает образы и поэтические аллюзии, под которыми зачастую скрывается догматическое учение. В частности, он сплетает воедино символы и прообразы Ветхого Завета с их исполнением в Новом Завете столь прочно, что переход от символической тонкости к полноте христианской реальности почти незаметен. Но эта особенность, хотя и требует внимательного изучения и совершенного знания стиля и терминологии Ефрема, ничуть не мешает его догматической доктрине быть исключительной и при этом отвечающей критериям православия»⁹.

Особый интерес лично для меня представляют гимны прп. Ефрема, посвященные страстям Господним и Воскресению – центральным событиям библейской истории и человеческой истории вообще, тем событиям, на которых зиждется христианская вера. Событий Пасхи Христовой преп. Ефрем касается и её поэтически осмысляет преимущественно в трёх циклах гимнов (мадрашей): «О страстях», «О воскресении» и «Об опресноках»¹⁰. В последний из названных циклов вошли, в основном, мадраши, в которых св. Ефрем сопоставляет ветхозаветную Пасху с Пасхой Христовой, а также критически высказывается об иудействе.

В гимнах «Об опресноках» наряду со многими другими темами и образами присутствуют два лейтмотива: 1) сопоставление ветхозаветного пасхального агнца и новозаветного Агнца Христа и 2) противопоставление Народа в единственном числе (ветхозаветного народа Израиля) народам (всегда во множественном числе) – язычникам, принявшим спасительное благовестие Христа.

Эти сопоставления св. Ефрем проводит, глядя на них сквозь призму «ветхого» и «нового». Противопоставление того и другого в этих мадрашах, кроме всего прочего, во многом служит целям антииудейской полемики.

В некоторых мадрашах цикла (особенно 17 и 18) оппозиция «ветхого» и «нового» максимально заостряется, при этом то и другое в каком-то смысле меняется местами.

При исходе из Египта Бог через Моисея дал Народу нечто новое – бесквасный хлеб (опресноки). В этом бесквасном хлебе содержался новый символ (тайна, прообраз – сир. раза) – скрытое прообразовательное указание на новый хлеб, который явится в будущем: Хлеб Жизни, Тело Христа. Древний народ, как говорит св. Ефрем, в опресноках получил возможность питаться новой тайной, прообразом таинства Евхаристии.

Когда-то вложил Моисей в пресный хлеб

Сына прообраз как снадобье жизни.

Хлеб пресный был образом Хлеба Живого,

И древние новую тайну вкушали.

Ту тайну, что всех обновляет, явил Моисей –

Досталась она ненасытным и жаждавшим плоти.

Об опресноках XVIII, 15:5–6¹¹

Это была тайна духовной пищи, которая должна была открыться в будущем. Пока Народ вкушал земную пищу – пасхального ягнёнка и пресный хлеб – он был носителем обетования о будущей духовной пище, призванной пересозидать и спасать человека – о Крови и Теле Христа.

Однако народ Израиля слишком заботился о плоти, стремился к достижению лишь земных целей и устроению только земной жизни, к обилию видимых благ: «Досталась она ненасытным и жаждавшим плоти», говорит св. Ефрем. Поэтому, по мысли св. отца, народ оказался не в состоянии принять и усвоить тайну, которая предвещалась пищей ветхозаветной Пасхи.

Мадраша 17-я цикла «Об опресноках» открывается чрезвычайно выразительным двустишием:

Нисан, обновляющий корни и травы,

Не смог обновить обветшавший народ.

Об опресноках XVII,1

В новой Пасхе Христовой ученикам, а через них и всему миру, была дана Новая Пища, Агнец Истины и Хлеб Жизни – то самое таинство, которое было предсказано в опресноках и ягнёнке древней Пасхи. Центральным моментом встречи ветхозаветных прообразов Истины с самой пришедшей Истиной стала Тайная Вечеря, на которой древняя пасхальная пища в последний раз съедается, и с тех пор навсегда заменяется Новой Трапезой евхаристии. Прп. Ефрем пишет о Тайной Вечере так:

Между агнцем и Агнцем стояли апостолы,

Вкусили пасхального агнца и Истины Агнца.

Между символом с Истиной были они

И видели: символ закончился, Истина же началась.

Благословенны они, ибо в них и чрез них

Был символ исполнен и явлена Истина.

Об опресноках VI, 1–3

Явился Христос, на которого прежде лишь указывали символы (разэ). Он пришёл как исполнение всех символов, и символы отныне потеряли своё значение. Они лишь указывали на реальность, отныне же Реальность пришла во всей своей полноте.

В этот праздник Господь наш конец положил

Символам, которые прежде Его предвещали.

В этот праздник Он, Истинный Агнец, навек отменил

Пасхального агнца, который закончил свой путь.

Об опресноках XII, 3–4

Представление прп. Ефрема о бесквасном хлебе с момента новозаветной Пасхальной трапезы двояко. В любом случае для него очевидно, что пресный хлеб перестал быть таинственным символом грядущей новой Реальности – Христа и потерял свою обновляющую, к подлинной Жизни ведущую силу. С одной стороны, он говорит об опресноках после Тайной Вечери как об обычной пище, которая может питать тело, но не имеет никакого влияния на душу. В 18 мадраше он сравнивает иудеев со змеёй, которая меняет кожу и как будто обновляется, но, при этом, насколько обновляется снаружи, настолько стареет внутри. Подобно ей и Народ, продолжающий есть опресноки, меняется внешне, но в сердце его пребывает горечь смерти.

Змея обновляется, кожу меняя,

На вид молодея, дряхлеет внутри.

Вот так и Народ: обновляется внешне,

А в сердце гниёт – там господствует смерть.

Об опресноках XVIII, 8–9

Чуть ниже в той же 18-й мадраше прп. Ефрем говорит уже о христианах, которым диавол коварно внушает есть опресноки иудеев:

Бесквасный свой хлеб нам Народ предлагает,

Чтоб в нас становился он ядом смертельным.

Ведь спрятаны в новых бесквасных хлебах

Древние дрожжи отступничества.

Об опресноках XVIII, 11, 14

Похоже, что для св. Ефрема опресноки, являясь, в общем, духовно бесполезными для иудеев после того, как Господь заменил их Своим Телом в Великий Четверг, но не несущими им гибель (эта гибель присутствует в самом сердце иудейского народа, отвергшего Мессию), для христиан уже губительны, ибо их употребление в пищу означает неверность Христу. Здесь нужно вновь заметить, что некоторые мадраши цикла «Об опресноках» (по крайней мере, 3 из сохранившихся 18) имеют ярко выраженную антииудейскую окраску, что было связано с необходимостью предотвратить участие членов христианской общины в иудейских обрядах и посещение ими синагоги. Как отмечает исследователь Шепардсон в статье «Анти-иудаизм и христианская ортодоксия», перед св. Ефремом стояла задача провести чёткую разграничительную линию между христианской и иудейской общинами в соответствии с духом решений Никейского Собора¹². В этом контексте, прежде всего, и нужно воспринимать его антииудейскую полемику.

Продолжая принимать бесквасный хлеб, который в своё время обновлял его и вёл к жизни, иудейский народ состарился (обветшал), а бывшие прежде старыми народы-язычники теперь обновляются к жизни через квасной хлеб, становящийся в таинстве Телом Христовым.

В ветхозаветные времена, пока Народ был восприемником и хранителем божественной истины, он был и носителем «нового» для мира. Но как только он отверг пришедшего в мир Сына и тем самым отказался от Бога, которого приняли иные народы, «ветхое» и «новое» поменялись местами.

В заключение хочется отметить, что поэзия прп. Ефрема чрезвычайно богата интересными образами и неожиданными сопоставлениями. Он искусно играет словами, по-разному их сочетая в различных контекстах. И это приводит к тому, что, скажем, закваска в одном месте у него трактуется как безбожие или язычество Египта, которого должны были избегать евреи после Исхода (что вполне традиционно для святоотеческой мысли), в другом же закваска – это прообраз Сына Божия, которую Моисей вложил в опресноки, дав их Народу, и т. п. В результате, трудно говорить о сколько-нибудь устойчивой терминологии у св. Ефрема. Для умов греческой и, шире, европейской культуры, привыкших к дисциплинированности и последовательности мысли, попытка чтения прп. Ефрема как одного из учителей Церкви IV века представляет определённое испытание. Именно поэтому, мне кажется, прот. Георгий Флоровский с некоторым то ли раздражением, то ли пренебрежением писал: «У прп. Ефрема много смелых образов, но мало оригинальных и смелых мыслей»¹³. Весьма трудно согласиться с таким категоричным утверждением уважаемого патролога.

О знании прп. Ефремом греческого языка трудно судить с определённостью. Себастьян Брок в своей статье о прп. Ефреме в Православной Энциклопедии говорит, с одной стороны, о неплохом знании им греческой мифологии, а с другой утверждает, что вряд ли св. Ефрем хорошо знал греческий язык¹⁴. Поэтому, хотя он был современником отцов-каппадокийцев, вряд ли его вероучительные взгляды формировались под влиянием греческого богословия IV века. Таким образом, его мысли нужно считать вполне оригинальными, то есть принадлежащими ему самому как их источнику (origo). Просто св. Ефрем убеждает не с помощью рассуждения, а вдохновенным поэтическим словом, вызывая у читателя удивление и восхищение красотой личности Спасителя и величием его Крестного подвига и Воскресения.

Поэтому подлинные сочинения св. Ефрема заслуживают как внимательного изучения специалистами-патрологами, так и чтения широким кругом христиан. Нужны только хорошие переводы на русский язык.

Источники и литература

1. Ефрем Сирин, прп. Творения: в 8 т. Сергиев Посад, 1895–1914. [М., 1993–1995, репр.].

2. Ефрем Сирин // Православная Энциклопедия. Т. 19. С. 79–105.

3. Кессель Г. М. Библиографический указатель сочинений прп. Ефрема Сирина, переведенных с сирийского языка в серии ТСО // Богословский вестник. 2010. № 11–12.

4. Ортис де Урбина И. Сирийская патрология. М.: Изд. ПСТГУ, 2013. 283 с.

5. Ефрем Сирин // Православная Энциклопедия. Т. 19. С. 79–105.

6. Beck E. Des Heiligen Ephraem des Syrers Paschahymnen: De Azymis, De Crucifictione, de Resurrectione. Louvain, 1964. 2 vols. (CSCO: 248–249. Syr.: 108–109).

7. Ephrem the Syrian’s Hymns on the Unleavened Bread / Transl. and Introd. by J. Edward Walters. Gorgias Press, 2012.

8. Shepardson C. Anti-Judaism and Christian Orthodoxy: Ephrem’s Hymns in Fourth-Century Syria. Washington, D. C. CUA Press. 2008