Святой Димитрий, митрополит Ростовский, как пастырь и пасторолог

Речь, читанная 28 октября 1909 г. в торжественном собрании Академии, посвящённом двухсотлетней памяти (со дня блаженной кончины) св. Димитрия, митрополита Ростовского.

«Сан священства от Господа на земли учинен есть не ради упокоения и прохлады, но да множайшия труды Святитель подъемлет выну, о всех спасения пекийся»

Св. Димитрий Ростовский, соч. т. III. М. 1835, стр. 340.

На сером будничном фоне человеческой жизни, с её мелкими низменными интересами, среди обычной суеты и пошлости, подобно ярким звёздам сияют отдельные высокие личности. Своею жизнью – её укладом, характером и результатами – они ярко свидетельствуют о высоте человеческого призвания, о богатстве и красоте человеческой природы, о её мощных силах и неисчерпаемых дарованиях. Вот почему мне кажется, что момент, переживаемый нами сейчас, должен быть назван не иначе, как великим светлым праздником. Это великий праздник торжества лучших сторон человеческой души, светлый праздник победы их над тёмным царством пошлости и зла.

Ровно двести лет назад, в этот день (28 октября) ранним утром три раздельных удара соборного колокола в Ростове прозвучали над городом печальною вестью о кончине его великого святителя – митрополита Димитрия. Его нашли коленопреклонённого, «в молитве дух свой Богу предавшего»¹. Так умер великий святой подвижник. Он желал, «да час смертный не в праздности застанет» его², и этого не случилось: он и почил в труде, среди подвига молитвы, в последней земной беседе с Отцом Небесным. Да и могло ли быть иначе, если душа его всю жизнь влеклась туда, к миру горнему, а жизнь эта была один неустанный труд, один непрерывный подвиг!

Я не беру на себя задачи следить за всеми фактами этой замечательной жизни, от начала и до конца её. Скажу только, что пред многим здесь мы невольно останавливаемся, в изумлении пред высотою понесённых трудов и в благоговейном, умилении пред святою чистотой их.

Это раннее, ещё юношеское стремление к жизни духовной, созерцательной, – эти самостоятельные, в тиши монастырской кельи, ревностные занятия самообразованием, это не знавшее усталости упоение высоким литературным трудом и особенно трудом над житиями святых, когда душа писавшего их, вся захваченная предносившимися образами, переживала их с такою силою, что созерцала их и в недолгие часы сна, – и вместе с тем, чередуясь с этим самоуглублением и одиночеством, частое выступление пред людьми с проповедным словом, хлопотливое заведывание монастырями, в должности настоятеля их, в различных местах и, наконец, полное высокой ревности и неустанного труда архипастырское служение в Ростове – о чём говорит такая жизнь? Пред нами ясный облик души великой, богато одарённой. Мы видим пытливый, самоуглублённый ум, не удовлетворяющийся поверхностным объяснением фактов и явлений окружающей жизни, а стремящиеся к высшему синтезу их, к конечному и твёрдому решению проблемы мира и человека; перед нами человек сильной воли, преодолевающий все препятствия, нередко воздвигаемые жизнью на пути к его высокой цели; вместе с тем мы видим душу любящую, чуждую и тени гордости и самопревознесения, не замыкающуюся в своей излюбленной стихии – в высоких религиозных подвигах и литературном труде, а с кроткою готовностью жертвующую и ими там, где это оказывается нужным для блага ближних...

Да, такая жизнь заслуживает того, чтобы присмотреться к ней внимательнее, приникнуть к переживаниям этой души не умом только, но и благоговейным сердцем. Но мы не будем следить за всеми трудами и подвигами св. Димитрия. Я ограничусь лишь последними семью годами жизни его – в сане митрополита Ростовского и ещё частнее, я хотел бы вспомнить в главнейших чертах и охарактеризовать собственно пастырскую деятельность его здесь.

На своё высокое служение архипастыря ростовской епархии святитель Димитрий вступил на 51-м году своей жизни, человеком не только уже вполне сложившимся, но и умудрённым богатым опытом предшествовавшей церковной деятельности. Поэтому вся сложность и трудность предстоявшего ему дела были совершенно ясны для него. В то же время его личные душевные качества – этот постоянный религиозный трепет души его, вместе с его кротостью и любовью к людям – должны были, с одной стороны, облекать ожидавшее его дело пастырства особым святым величием, с другой – вливать в его душу живую струю чисто отеческой заботливости о вверенных его попечению. И действительно, такие именно черты, пастырского облика святителя проявляются сразу, при первом же выступлении его пред ростовского паствою.

1 марта 1702 года, в воскресенье третьей недели Великого поста новый митрополит Димитрий, только что прибывший в Ростов, после литургии в кафедральном Успенском соборе, обращается к своей пастве с первым приветственным словом и в нём излагает свой взгляд на предстоящее ему дело, на свои пастырские обязанности и на обязанности пасомых по отношению к нему.

«Аз приидох, – говорит он, – не да послужите ми, но да послужу вам... Приидох к вам с любовию: рекл бых, яко приидох, якоже отец к чадом, но паче реку: приидох, якоже брат к братии, якоже друг к любезным другом... Аще же и отцем мя воззовете, то аз Апостольски к вам отвещаю: чадца моя, ими же болезную, дóндеже вообразится в вас Христос (Гал.4:19)»... Он «радуется духом», придя в этот город и видя свою новую паству, этот виноградник, насаждённый десницею Вышнего и взращённый «трудами прежде бывших архиереев». Он молит Владыку Христа: «да ни едина овца от сея Христовы и Богородичной ограды пойдёт в заблуждение и погибель» ... При этом он ясно видит всю сложность и трудность предстоящего ему дела. «Должен есмь, – говорит он, – ... немощи немощных носити, и не себе угождати, но комуждо вас во благое к созиданию, ибо и Христос не себе угоди. Должен есмь вразумляти безчинныя, утешати малодушныя, заступати немощныя, долготерпелив быти ко всем. Должен есмь добрыя любити, злыя же с милованием наказывати, о всех пользе пещися, всем спасения тщательно искати, о всех молитися». Высота и ответственность такого служения заставляют святителя принять его со страхом, «яко ответ воздати... имущи». Но, с другой стороны, эта же приводящая в трепет высота предлежащей задачи делает слово его властным и решительным: святитель твёрдо устанавливает своё архипастырское требование от пасомых, как их прямой обязанности по отношению к нему, – любви, уважения, повиновения и ревностного исполнения его наставлений. Они должны его, «пастыря своего, знати, любовь же нелицемерную, почитание неленостное и повиновение подобающее являти и со усердием творити». Если он им отец, то и они по отношению к нему должны быть «приснии чада». «Аще изволит есть Христос, да буду в вас первенствуяй: вы убо будете кротцыи и смиреннии под управлением первенствующаго». Если он пастырь их, то они должны быть «истинныя овцы, овцы слушающии, а не преслушающии гласа пастыря своего»³.

Итак, можно сказать, что и содержание, и характер пастырской деятельности святителя Димитрия намечаются пред нами уже в этом первом вступительном слове его к ростовской пастве. Задачу своего служения он ставит широко и жизненно: пастырские заботы его будут простираться на всех вверенных ему Богом словесных овец, соответственно разнообразным нуждам их. Методы и средства пастырских воздействий его будут проникнуты духом любви и милосердия, но вместе с тем и той строгости и решительности, какая требуется высотой и ответственностью его служения. И те семь с половиною лет, какие судил Господь митрополиту Димитрию «послужити» земле Ростовской, являют нам этот кроткий и вместе строгий, но всегда неизменно исполненный самой горячей любви к людям пастырский облик святителя во всём его величии.

Можно, даже не справляясь с историческими данными, наперёд с уверенностью сказать, в каком состоянии нашёл святитель тот виноградник, который поручен был ему Богом. Его ростовская паства не могла составлять светлого исключения среди того общего мрака нищеты, невежества, нравственной разнузданности и дикости, религиозных суеверий и расколов, в каком пребывала тогда вся масса русского народа. Но и в собственных, проповедях святителя Димитрия мы находим яркую картину этого печального во всех отношениях состояния его паствы.

Христа и Его царства, по слову святителя, нет нигде: он не находит их ни в одном сословии. Так, их, конечно, нет в лесах Брынских, среди раскольнического лжехристианского учения, так широко распространившегося и так «утесняющего и умаляющего» святую церковь⁴. Но нет их и в православных христианских храмах, потому что «не изволяет обитати Господь, егда неблагоговейнии и не имущий Божия страха человецы дом Его святый разбойническим делают вертепом». А так именно и бывает, по словам святителя, обыкновенно: и «людие», собравшиеся в храме «будто на молитву», и сами «духовнаго чина лица» ведут себя здесь не только не благоговейно, но и самым непристойным образом⁵. Нет Христа в душах людей, именующих себя христианами: здесь так же трудно найти Его, как «драгоценный бисер во глубине морстей, злата и сребра в недрах земных»⁶... Нет Христа и в «чине духовном», с его честолюбием и властолюбием на высших степенях, с нищетой, невежеством и недеятельностью на низших. Нет Его и в монастырях, где «ныне все попортилося: ничего не стало, и чина не стало... Токмо клопот да ропот, печаль да воздыхание»⁷. Может быть, Христос и царство Божие сохранились в простом народе? «В народе-то, – говорит святитель, – самые делаются беззакония, воровства, татьбы, разбои, убивства, и иная премногая скверная дела, их же не токмо глаголати, но и в помысле воспомянути стыдно есть»⁸. Среди бояр, князей и судей «на правде посажденных на силу когда и бывал Христос... И правда в них скудна и милосердия нимало»... За то есть «многая богатства неправедная, собранная от грабления, хищения, от обид и слез людских»⁹. Не лучше их и «торговые люди», с их всегдашнею ложью и обманом¹⁰. Так и не нашёл святитель ни в одном классе ростовского общества Христа и царства Божия и считает их обитающими разве только в тех людях, нищих и убогих, невинно страдающих от притеснений со стороны власть имущих, которых в то время было так много на Руси. Это царство несправедливости и насилия с одной стороны, забитости и полной беспомощной нищеты с другой, очевидно, было хорошо знакомо ему, потому что он рисует его яркими чертами: «оныя в последней нищете бедствующия, оныя гладом тающия, оныя на правежах, биемыя, оныя плачущия, воздыхающия, и уже едва в ином душа в теле держится»¹¹... В другом месте к виновникам этих «обид, неправд, хищений» святитель обращается с такими словами пророка Михея: «вы же до толика озлобляете нищих и убогих, людей неповинных, яко и кожу с них одрасте и кости их столкосте, и содробисте плоти их»¹²...

Такая мрачная картина ростовской жизни, очевидно, ещё слишком мало затронутой началами христианства, уже сама по себе ясно говорит о слабости или недеятельности здесь людей, призванных быть насадителями этих начал, – пастырей церкви. И действительно, те черты, какими изображает сам святитель Димитрий людей «духовного чина» своей епархии, показывают их полную неспособность хоть сколько-нибудь отвечать своему высокому назначению. По-видимому, они далее мало чем и отличались от массы грубого, невежественного простого народа.

Так, святитель указывает на таких из них, (и вероятно, очень многих), «иже весьма в разуме книжном неискусны суще, едва точию что прочести могуще, ниже чтомаго разумеюще и отнюдь учительствовати не ведуще, со многим тщанием ищут и купуют себе сан священства и пастырства, не да души человеческия упасут и спасут, но да сами пасутся и почитаемы прославляются»¹³. Идут на это высокое и святое дело люди невежественные, конечно, побуждаемые только низменными материальными расчётами. «Что тя приведе в чин священный? – спрашивает святитель Димитрий, – то ли дабы спасти себе и инех?» «Никако же, но чтоб прокормить жену и дети и домашния...» «Рассмотри себе всяк, о, священный человече! что ты мыслил еси, приходя в чин духовный? Спасения ли ради шел еси, или ради покормки, чем бы питать тело? Поискал Иисуса, не для Иисуса, но для хлеба куса».

Каких пастырей можно было ожидать из таких кандидатов священства? Они оказывались «не токмо овцам Христовым не в созидание, но ни же себе в пользу, людем в соблазн, себе же в пагубу; ин, взяв ключ разумения, сам не входит и входящим возбраняет: а ин ниже ключа разумения прием, весьма неделен в звании своем пребывает, не токмо вверенных себе овец во спасение не приводит, но ни же сам пути спасения разумеяй слепец слепцов водит и купно в яму впадают»¹⁴. Печальные результаты такого низкого ценза кандидатов священства проявлялись в виде поразительного невежества их в деле священнослужения, до цинизма грубого отношения их к совершаемой святыне и полной дикости нравственной. Вот несколько ярких иллюстраций.

Святитель Димитрий приходит в ужас, узнав от своих ростовских протопресвитера и протодиакона то, «еже сами они очима своими видеша». В одной церкви «поп служил святую литургию без книги, Служебник нарицаемой, и без молитв, служению подобающих, токмо едины возгласы глаголя»... Когда же они спросили его, почему он так делает, священник отвечал: «уже я прочел служебныя молитвы в дому». Трудно решить, чего здесь больше, – невежества ли, или святотатственной дерзости; вторая, конечно, зависела от первого, но важно то, что это был случай не единственный, не исключительный. Когда стали говорить этому священнику, «яко не добре деет», он сослался на авторитетный для него пример других старых священников: «аз от старых попов сего навыкох, и сказа по имени, от кого навыче»¹⁵. Итак, мы имеем здесь дело с весьма характерной чертой богослужебной практики, быть может, довольно распространённой в то время. А вот и ещё пример, опять взятый прямо из жизни и потому также очень характерный.

В 1702 г. на пути в Ярославль святителю Димитрию случилась войти в одну сельскую церковь. Желая поклониться Пречистым Христовым Тайнам, он спросил тамошнего священника о месте хранения их. «Поп же той, – рассказывает святитель, – не уразуме словесе моего, и яко не домышляяй стояше, молча. Паки рех: где Тело Христово? поп же ни сего словеси познати можаше». Когда же один из бывших с митрополитом «искусных» священников спросил его: «где запас? тогда он изъем от угла сосудец зело гнусный, показа в нем хранимую оную в небрежении толь велию святыню, на ню же Ангели смотрят со страхом». Понятны чувства печали и возмущения у архипастыря, узнавшего об этом. «Держат бо тую толь великую Святыню, – пишет он по этому поводу в своём окружном послании священникам своей епархии, – не на подобающем месте, но негде во угле, а иногда в доме без всякаго почитания, и в сосудех нечистых очернелых: а еже горее, яко ниже нарицания им честнаго ведят»¹⁶. И в данном случае для нас важна, конечно, самая основа, такого, несомненно, очень распространённого явления. О чём говорит оно, как не о крайнем религиозном невежестве священников епархии митрополита Димитрия, откуда исходило и это грубо-неблагоговейное отношение их к величайшей христианской святыне¹⁷.

То же невежество, далее, соединялось в священниках ростовской епархии с общей грубостью нравов их. Такие пороки, как пьянство и грубое сквернословие, по-видимому, очень глубоко вкоренились среди духовенства, причём священники в пьяном виде являлись совершать богослужение и вели себя в алтаре самым непристойным образом. «Не мнее же и о сем болезную сердцем, – пишет святитель в окружном послании, – яко о некиих попах (по достоверному доношению) слышу, что по вчерашнем пьянствовании не протрезвившеся, и похмельем одержимии, ни приуготовльшеся к служению, дерзают литургисати, еже людем есть на соблазн, а самем таковым, иереем на вечную погибель. Друзии же злонравнии в церкве и святом олтаре сквернословят, матерно бранящеся¹⁸, а иногда и дерутся»¹⁹. Разрешая в своей епархии священство одному иерею, посвящённому митрополитом Иоасафом Лазаревичем, Святитель Димитрий находит нужным сделать ему между прочим такие, очевидно, не лишние предупреждения: «во пиршествах не упиватися ему до пьянства, и в корчмы не входить, кощунство и смехотворения не деяти, ниже пения срамословных песен или игр яковых слушати или смотрети»²⁰... Эта грубость нравов и непристойное поведение людей духовного чина, между прочим, ставится на вид святителю Димитрию и светскою властью. В своём указе ему от 7 апреля 1705 года царь Пётр между прочим повелевает не давать попам и диаконам «отпускных» в другие епархии и у себя «ни откуду не принимать», потому что такие бродячие попы совершают тайно литургии и всякие требы в домах, а главное – «живучи в домах („у людей всякаго чина“) праздно безчинствуют, упиваются, и сквернословят, и многие не боящийся Бога им ругаются и биют их, и от того в народе многое осуждение и зазрение, наипаче же от иностранных зельное подсмеяние, а тем архиереом, которыми они посвещены, приносят великую укоризну»²¹…

Прибавим сюда, наконец, нерадение, леность, проявлявшуюся по отношению даже к таким пастырским обязанностям, как напутствование тяжко больных, когда «мнози нерадением священников без исповеди и без причастия Божественных Таин» умирали²². С другой стороны, по-видимому, было обычно среди священников злоупотребление своей пастырской властью по отношению к таинству покаяния. «Неискусные и злонравные» между ними, по словам святителя Димитрия, объявляют грехи, открытые им на исповеди, и обличают их, а при случае, «егда бывают пьяни, хвастают тщеславно детьми духовными, рассказывая, кто к ним приходит на исповедь; если же за что-нибудь разгневаются на них, со укоризною поносят им», угрожая обличить грехи их пред всеми²³.

В таком печальном состоянии представляются нам и паства ростовская, вверенная Богом попечительной мудрости и любви святителя Димитрия, и пастыри её, во главе, которых он стал, чтобы идти впереди их и руководить ими в общем деле. Что же сделано было им? Можно смело сказать, что и всё своё время и все силы души своей, за исключением часов религиозного самоуглубления, святитель отдал горячей заботе о своей пастве: трудился для неё непрестанно – и сам лично, и старался всеми мерами и средствами повлиять на жалких пастырей своей епархии, поднять, воспитать их и пробудить в них пастырскую ревность.

Много времени, труда и сил требовала от митрополита официальная административная деятельность его по епархии, особенно осложнившаяся со времени возобновления Монастырского приказа и часто доставлявшая ему немало, хлопот и огорчений²⁴. Но эта сторона деятельности святителя не так ценна для нас, при выяснении пастырского облика его, хотя уже и в ней видна его неустанная забота и о церковном благоустройстве своей епархии, и о различных нуждах её²⁵. Для нас интереснее чисто пастырская, христиански воспитательная деятельность святителя. И вот она выражалась, прежде всего, в проповеди его.

Значение учительного слова пастырей было так ясно для него, но вместе с тем он видел полную неспособность в этом отношении священников своей епархии и все печальные результаты от этого. «Той душевный глад, глад слышания слова Божия, – жалуется он, – зело превозможе в епархии нашей, понеже несть сеятелей духовнаго семене, несть и земли добрыя. Несть, глаголю, учителей, несть и сердец удобных ко приятию… И не вем, кого первее окапати требе, сеятелей ли, или землю? Иереев ли или сердца человеческая? Сеятели не сеют, а земля не приемлет; иереи небрегут, а людие заблуждают; иереи не учат, а людие невежествуют... От обою страну худо: иереи глупы, а людие неразумны»²⁶… Такое положение дела побуждало святителя тем с большей ревностью отнестись к своей личной обязанности пастырского учительства. Уже давно навыкший в этом, ещё в Малороссии стяжавший славу замечательного проповедника²⁷, святитель Димитрий теперь выступает с проповедью постоянно за богослужениями и в Ростове, и при своих поездках по епархии²⁸. Это – период, быть может, наиболее напряжённой проповеднической деятельности его²⁹. Уже почти на пороге смерти, 26 октября, совершенно ослабевший, он не в силах сам произнести за литургией своё поучение, которое между тем всё же приготовил и к этому дню: «читал же тое поучение, от него самаго прежде приготовленное, по тетради един из певчих», говорится в старинном житии его. Святитель слушал сидя «при царских дверех»³⁰. С такой ревностью и любовью относился он к делу проповеди, очевидно, считая его одной из первых обязанностей своего служения. В результате мы имеем именно от этого ростовского периода наибольшее количество проповедей святителя. Во всех их то более, то менее ярко выступает перед нами одна черта, весьма важная именно для характеристики его пастырского облика, это – любовь святителя к людям и неизменное стремление помочь им быть лучшими, помочь и жизни их стать лучшей и более счастливой. Для этого ей нужна та христианская основа, которой святитель не находил в ней нигде, ни в одном классе общества; в частности же – нужна любовь к человеку и особенно к меньшему брату, к людям низшего сословия. Это излюбленная тема святителя Димитрия, скорбевшего при виде тех неправд, обид и утеснений всяческих, какие причинялись людьми высшими простому народу в его время на каждом шагу³¹. Возмущаясь и болея душой, он старается ободрить и утешить этих несчастных надеждой благ в будущей жизни. «О человецы, в последних бедах страждущий!.. Вы есте новые последних сих времен мученики... Вам сплетаются небеснии венцы, токмо не изнемогайте в терпении, но взирайте на страдание Господа своего, большая за ны пострадавшаго... О новые страдальцы, страстотерпцы, мученики! Молю вы и увещеваю, не изнемогайте в терпении»³²... Добрая, любящая душа пастыря, полная христианского участия к человеку, сказалась здесь так ясно. Но иным он и не представлял себе, как увидим ниже, истинного пастыря церкви: в таком печаловании о нищих и убогих, заступлении обидимых, помощи нуждающимся он видел прямой долг служения пастырского.

Мы отмечаем указанную черту в проповедях святителя Димитрия лишь как весьма характерную в его пастырском облике: но мы не углубляемся в анализ всего содержания его проповеданного слова: то полного благоговейного умиления в изображении любви Божией к человеку, особенно там, где приходилось проповеднику описывать страдания за грехи человеческие Христа Спасителя, – то проникнутого строгим тоном обличения, когда святитель касался явлений современной окружавшей его жизни (что делал он очень часто, безбоязненно и нелицемерно подвергая суду закона Христова жизнь всех классов общества, до царя включительно), – то глубоко проникавшего в греховную душу человека и, изобразив всю мерзость порока, предлагавшего тот путь к высшему духовному совершенству, который был так хорошо известен его собственной святой душе. Это слишком большой вопрос сам по себе, чтобы рассматривать его детально здесь в краткой речи. Скажу только, что проповеданное слово святителя Димитрия всегда было словом истинного доброго пастыря, в душе которого даже и после грозных обличений не могла не звучать, как всегда господствовавшая в ней, мягкая, нежная струна милосердия и всепрощения, а любовь его к людям и горячее желание помочь им в добре заставляли его приспособлять своё учёное слово к общему пониманию: в ростовский период проповедь святителя Димитрия весьма заметно освобождается от приёмов схоластики.

Но, без сомнения, и столь ревностная проповедническая деятельность одного архипастыря была слишком недостаточна для целей христианского влияния на всю его огромную паству. И это прекрасно сознавал сам святитель. Поэтому он старался найти и другие пути к уму и сердцу своих пасомых. Так, в простом народе его обширной епархии не было твёрдого знания и самых элементов христианской веры, самых основных истин её. И вот, с целью научить его³³, упростив дело непосредственных наставников его пастырей приходских, святитель Димитрий составляет род катехизиса под заглавием: «Вопросы и ответы краткие о вере и о прочих ко знанию христианину нужнейших». Символ веры и краткое изъяснение его по членам, краткое «сказание о святых вселенских соборах», учение о. Боге, едином по существу и троичном в лицах, об Иисусе Христе, об ангелах, о церкви, о заповедях, закона Божия, о семи таинствах, и, наконец, краткий отдел «о добродетелях» – таково содержание этого катехизиса святителя Димитрия³⁴. Но при этом интересно отметить, что в строго догматические тезисы его, излагающиеся в вопросо-ответной форме, по местам вкрапливаются подробности чисто местного современного характера, например, направленные против старообрядчества³⁵. Уже отсюда можно заключать о пастырском характере побуждений, вызвавших, составление этого катехизиса святителя Димитрия.

Далее. Старообрядчество, широко распространявшееся по ростовской епархии и привлекавшее все новых последователей из православной паствы митрополита Димитрия³⁶ конечно, не могло не беспокоить его. Со всей пастырской ревностью старался святитель лечить этот тяжкий недуг своей церкви. Для этого в своих проповедях за богослужениями и в Ростове³⁷, и при посещении других городов своей епархии³⁸ он ставил иногда прямой темой своей беседы заблуждения раскольников, подвергая их подробному рассмотрению и опровержению; иногда затрагивал этот вопрос и мимоходом, в поучениях на другие темы³⁹. При этом в своих обличениях тех, кого считал он страшным злом для церкви, святитель принимал иногда тон грозный и решительный, как и вообще действовал с пастырской твёрдостью во всех случаях, когда представлялась большая опасность чистоте веры православной в его пастве⁴⁰. Наконец, с теми же пастырскими целями наиболее широкого распространения правильных христианских воззрений на раскол, его заблуждения и вред для церкви, святитель написал и свой знаменитый «Розыск о раскольнической Брынской вере»

Что это так, ясно видно из предисловия к этому капитальному труду. «Краткую сию книжицу, – говорит здесь святитель, – по должности моей написах: находящим бо волком на стадо, не подобает пастырю сном одержиму быти. Должность архиерейская не молчати, но защищати честь таинства повелевает... Не довлеет нашему смирению к вам, о возлюбленнии, самыми токмо устными словесы беседу простирати, но и писанием полезная беседовати подобает... Яже убо усты глаголю и их же вы поучаю, то судих и писанию предати и в епархию послати»⁴¹. И он успел сделать это: оконченный в первой половине 1709 года⁴² «Розыск» был разослан в списках по епархии⁴³.

Но ещё задолго до начала этого труда, побуждаемый всё теми же пастырскими заботами о возможном расширении христиански-воспитательных средств среди своей епархии, святитель Димитрий задумал составить в кратких и понятных для простого народа чертах изложение главнейших фактов истории – библейской и всеобщей. К тому побуждало его крайнее невежество не только народа русского, но и людей духовного чина, среди которого «редко кто... ведает порядок историй библийных, что когда происходило»⁴⁴. Тому способствовали, между прочим, дороговизна и малая распространённость Библии. Имея всё это в виду, святитель Димитрий со свойственным ему увлечением, окрылявшим его мысль и побеждавшим и самые немощи физические, начиная с 1707 года, работает над своим «Летописцем». Сочинение, задуманное «книжицею не зело великою и умеренною, чтобы мог всяк недорого купити»⁴⁵, скоро разрослось до обширных размеров и не могло быть закончено автором, уже при начале его слабевшим силами. Обширности его способствовал самый характер этого труда – не столько исторического, сколько нравственно-воспитательного, что вполне понятно при чисто пастырских побуждениях, руководивших автором. «Намерение наше, – писал он об этом отцу Феодору Поликарпову (8 ноября 1708 г.), – не толико в историях углублятися, елико в нравоучениях и толкованиях святаго Писания поучатися. И аще бых писал чином историографским, то уже бы совершил начатое... Моему сану (его же несмь достоин) надлежит слово Божие проповедати, не точию языком, но и пишущею рукою. То мое дело, то мое звание, то моя должность. Пишу убо Господу споспешествующу, нравоучения, местами же толкование Писания Святаго, елика могу немощный: а истории, яже в Библиях, токмо вкратце, вместо фемы полагаю, и от тех аки от источников струи нравоучения произвожду»⁴⁶ Отсюда – та сборность и пестрота содержания «Летописца», в которой как бы оправдывался святитель пред своим другом митрополитом Стефаном Яворским, которому посылал отдельные части «Летописца» на просмотр. «Маю же, мало кому понравится сей мой труд, – пишет он, – понеже в нем, как в збитню русском, мешанина: и история, и будто толкованийце некое... изредка местами, и инде нравоученийце»⁴⁷ ... Однако опасения скромного автора были напрасны: именно такой характер сочинения, подсказанный святителю его горячей любовью к народу, знанием духовных нужд его и пастырской заботой об удовлетворении их, и был причиной особенной популярности этого труда св. Димитрия. «Летописец» проникнут тем же духом, что и проповеди святителя. В нём так же болеет своей любящей душой великий архипастырь о нравственных недугах своих пасомых, так же, теми же чертами изображает все эти «грабления, хищения, озлобления неповинных, кривосудства, немилосердства», гордость, разврат и т. д. Тот же и тон Обличения их. Но есть здесь и много других тем самого разнообразного характера, полезных в обиходе русского человека того времени; есть и места, исполненные глубокого лиризма. Не удивительно, что сочинение это, напоминающее по своему духу и по внешним приёмам изложения и древне-русские «пчёлы», и старую русскую летопись, пришлось особенно по душе русскому человеку: в таком большом, количестве списков, как «Летописец», не дошло до нас ни одно из произведений св. Димитрия⁴⁸.

Так трудился над своим великим делом насаждения светлого царства Христова в окружавшем его царстве мрака духовного святитель Димитрий сам лично. От него, как от яркого светильника, поставленного высоко на свещнике обширной ростовской паствы, исходили обильные лучи духовного христианского света. Концентрируясь в Ростове, они расходились оттуда струями по всей его епархии и могли бы озарять даже отдалённейшие уголки в ней, если бы были для того необходимые благоприятные условия. Однако этого именно и не было. Нужны были для этого достаточные надёжные проводники света учения Христова в массы народа, а их-то и не нашёл святитель Димитрий в ростовской епархии. Мы уже видели, что представляли подначальные ему люди духовного чина, призванные быть сотрудниками его. Что могли сделать эти убогие, невежественные пастыри? А между тем, без них что мог сделать архипастырь их один, действуя только сам лично? Итак, в том же пастырском деле сама собою выдвигалась пред святителем неизбежная задача огромной важности и вместе с тем трудности – воспитать самих пастырей своей епархии: не только дать им в руки удобные для их дела средства и пособия, но по возможности довести и их самих до той степени развития, когда они были бы и способны пользоваться этими средствами и желали сделать это. Мог ли такой архипастырь, как святитель Димитрий, с его умом, образованием и горячей пастырскою ревностью, не увидеть этой задачи пред собою? Он сразу и понял её и принялся всеми мерами выполнять её.

Корень всему этому пастырскому нестроению в его епархии – неподготовленность, «неучёность» пастырей. Итак, нужно и лечить недуг в самом корне его. Для этого, конечно, нужны школы, которые давали бы хоть элементарное образование будущим пастырям. Так именно и смотрит на дело святитель Димитрий. 1 марта 1702 года он прибыл в Ростов, а 1 сентября уже открылись занятия в учреждённой им школе для кандидатов священства⁴⁹. Так глубоко сознавал он нужду в «научении книжном» будущих пастырей и с такою горячей энергией сразу же, едва вступив в управление ростовскою епархией, принялся за посильное удовлетворение её своими личными стараниями⁵⁰.

Открытая близ архиерейского дома в ростовском кремле школа эта предназначалась главным образом для детей священников епархии. Последние должны были отправлять сюда своих детей для «безденежного»⁵¹ обучения, о чём делались специальные указы поповским старостам. Но были ученики и из других сословий, и школа отнюдь не была узко-сословной⁵². Та интересная картина обучения и некоторых школьных обычаев и порядков здесь, какую изображает в своём исследовании проф. И.–А. Шляпкин, даёт основание предполагать, что святитель Димитрий пересадил в Ростов многое из той школы, какую прошёл сам в отроческие годы, – из нашей древней киевской коллегии. Однако самый дух школы – те простые семейные отношения, какие царили здесь, при «полном, отсутствии служебной формальности и иезуитизма», эта характерная черта внутренней жизни школы святителя Димитрия, так приятно поражающая нас, носит на себе несомненный отпечаток личности самого основателя её. Ведь и сюда он вложил прекрасную душу свою – свою любовь, свой ум и свою кипучую энергию. Ростовская школа – это было его создание, его родное детище, осуществление его дорогой мечты. Естественно поэтому, что её развитие и преуспеяние были предметом, самой горячей заботы для святителя Димитрия. Он вникал, по-видимому, во все стороны её жизни.

Так, он внимательно следил за учебной частью в школе: «часто посещая оныя училища, сам учеников слушали, и в успехах, пробовал». Мало того, – он сам принимал близкое участие в деле преподавания: «за отбытием учителей оную должность на себя восприимал»; образовал группу из более способных учеников и занимался с ними «в свободные от дел церковных часы» толкованием Священного Писания, причём летом занятия эти переносились в село Демьяны, где в это время обыкновенно жил святитель⁵³. Он же хлопочет о приобретении книг для своей школы⁵⁴; внушает наставникам учить тщательнее; о более прилежных учениках велит докладывать ему; награждает их деньгами и другими подарками, а на летние вакации берёт к себе в село⁵⁵. С чисто отеческой заботой относится он и к учителям⁵⁶. Воспитательная часть школы, особенно вследствие коренной цели её – служить рассадником будущих пастырей церкви, конечно, не могла не интересовать основателя её. Религиозно-нравственное воспитание учеников её – предмет особенной заботы святителя Димитрия. Во время личных посещений семинарии он сам наставляет учеников в добром поведении⁵⁷. Он же устанавливает, чтобы в воскресные и праздничные дни питомцы его школы непременно бывали в соборной церкви на богослужении – за всенощным бдением и литургией, причём, по-видимому, сам строго следил и за аккуратностью посещения богослужений учениками и за тем, чтобы они «со страхом в храме стояли, внимая поемому и чтомому». Во время постов он сам исповедовал и приобщал их святых Таин. Сам, проникнутый до глубины души верою в Бога и любовью к Нему, он вносил эту благодатную религиозную струю и в свою школу. Так, будучи болен, он посылает в семинарию и велит ученикам читать молитву Господню «по пяти крат» – «на воспоминание пяти язв Христовых». «И тогда бывало ему отраднее», говорится в житии его⁵⁸. Дурное поведение учеников доставляет ему глубокое огорчение. «Печалюсь зело и гневаюсь на вас, – пишет он им по поводу дошедших до него слухов об этом и грозит поставить им такого строгого „сеньора“, который станет применять к ним и последнюю меру наказания – плётку»⁵⁹. Строгость по тому времени вполне обычная, самый же тон письма святителя лучше всего свидетельствует об искреннем отеческом отношении его к своим питомцам, чуждом и тени сухого чёрствого формализма. В школе, в общем, применялась дисциплина мягкая; ученикам предоставлено было много свободы; часы досуга заполнялись разумными удовольствиями, среди которых не последнее место занимали театральные представления. И здесь сказалась светлая, богато одарённая личность святителя Димитрия. И к театру своей школы он относился с большим интересом: сам писал для него религиозные драматические пьесы и, вероятно, корректировал написанные учителями школы. Из литературных произведений этого рода, принадлежащих святителю Димитрию, мы видим, что душе его была присуща и поэтическая струя; общий же тон их одинаков со всеми произведениями его: – это всё та же любовь к человеку, особенно к низшему брату и милосердие к грешнику⁶⁰.

Но питомник, насаждённый и взлелеянный столь заботливой рукой, существовал недолго. Монастырский приказ мало заботился о поддержании школьного дела и помимо того – обрушился на церковные имущества такими непомерными сборами на военные нужды того времени, что привёл многие архиерейские кафедры к крайнему обнищанию. Вот что писал святитель Димитрий Иову Новгородскому 10 декабря 1706 года: «попущением Божиим со творшаяся дому архиерейскому скудость и оставишася учения, понеже вознегодоваша питающий нас, аки бы многая исходит на учители и ученики издержка и уже вся та, чем дому архиерейскому питатися, от нас отнята суть... Оскудевше убо во всем, оскудехом и во учении»⁶¹. Так, это прекрасное дело святителя Димитрия должно было прекратиться: в 1706 году с осени школа ростовская уже не открывала своих занятий.

Иссяк источник образования для кандидатов священства, но не иссякла пастырская энергия святителя Димитрия. На его руках была огромная ростовская паства, а во главе её невежественные и недеятельные пастыри. И вот, святитель стремится всеми мерами влиять на этих последних. Для этого помимо личных устных наставлений, – когда представлялся к тому случай⁶², – он пишет нарочитые окружные послания духовенству своей епархии по поводу тех или других недостатков его. С содержанием двух таких посланий его, сохранившихся до нас,

1) по поводу злоупотребления священников таинством покаяния и

2) неблагоговейного отношения их к Тайнам Христовым – мы уже отчасти знакомы.

Указывая на эти тяжкие грехи пастырей своей епархии, святитель раскрывает всю ответственность их пред Богом и старается подействовать на них всеми мерами – обличением, вразумлением, увещанием. Он то грозит им гневом и судом Божиим, а также и своим наказанием⁶³, то горько скорбит о них своим сердцем⁶⁴, то кротко умоляет их⁶⁵. Душа пастыря любящего, но и строго блюдущего свой долг, сказалась здесь вполне. При этом печальные явления, вызвавшие пастырские послания святителя Димитрия, подвергаются им подробному рассмотрению и уяснению, с наставлениями, широко затрагивающими не только эти, но попутно и некоторые другие вопросы пастырского служения.

Так, относительно таинства покаяния святитель подробно и со всей убедительностью уясняет, «что есть тайна исповеди», почему пастырь не имеет права открывать её, как должен он относиться к ней и к каким последствиям ведёт несоблюдение этой тайны для самого духовника и для исповедующихся у него⁶⁶. Здесь же, далее, по поводу нерадения пастырей о напутствовании больных и особенно «людей нищих и убогих», святитель «заповедью Бога нашего заповедует иереом, да всячески пекутся о спасении душ человеческих, во дни и в нощи, не презирающе убогих и нищих, но равно яко же о богатых, тако и о тех радяще»⁶⁷.

В другом послании он даёт подробные наставления пастырям касательно не только благоговейного отношения к св. Тайнам Христовым и хранения их, но и всех сторон приготовления к таинству причащения, также о хлебе и вине для него, о настроении при совершении его и после него, о благоговейном отношении к храму, содержании его в чистоте и т. п. Здесь же опять внушается пастырям, как основной долг служения их, необходимость непрестанного попечения их о спасении вверенных им: «о спасении душ человеческих, пишет святитель, всеми виды во дни и в нощи иерей пещися должен, яко же и о своей душе; дабы его небрежением не погибли словесныя овцы Христовы, за ня же ему ответ Христу Богу дати в день судный»⁶⁸. Поэтому он должен «по вся воскресные и праздничные дни» поучать народ «в церкви от святых книг, прилагая и от своего разума словеса полезная, елико будет возможно». А чтобы это последнее – научение народа «не точию книжным чтением, но и наизустным слова Божия сказанием» – действительно стало возможным, святитель здесь же убеждает священников своей епархии заботиться о надлежащем образовании своих детей: учить их «грамоте гораздо» и отправлять «в училища грамматическия в Ростов». Но те «препростии, безкнижные» люди, из которых состояло огромное большинство ростовской паствы святителя Димитрия, нуждались и в самом элементарном религиозном обучении: они не знали даже главнейших самых простых молитв. И вот, святитель вменяет в обязанность священникам научить народ, «да умеют молитву Иисусову, Царю Небесный, Трисвятое, Отче наш, Верую во единаго Бога, Богородице Дево, Достойно» (малоспособные хотя бы три молитвы: «Иисусову, да Отче Наш, да Богородице Дево»), причём им рекомендуется и простой способ для этого: «иерей по вся воскресные и праздничные дни, по совершении святыя литургии и по прочтении книжнаго поучения, да повелит всему простому народу, в церкви обретающемуся, мужем и женам и детем, яко да по нем вси аки едиными усты глаголют, он же да начинает, сказуя по единой точце, начен от молитвы Иисусовы»...⁶⁹

Но кроме этих нарочитых архипастырских посланий своих, святитель Димитрий не раз останавливается на вопросе о пастырском служении и в своих проповедях. Здесь мы находим ясно очерченный идеал «пастыря доброго» и прежде всего – архипастыря, как призванного осуществлять этот идеал наиболее, по преимуществу, идти впереди всех пастырей своих. Вот основные черты этого идеала, как напечатлелся он в душе самого святителя Димитрия.

«Не может кто добрым пастырем быти, – говорит он, – прежде, даже не сотворится первее сам доброю овцею Христовою», потому что и Христос «от агнчества взыде на пастырство». Итак, истинному пастырскому служению должна предшествовать работа над собственной душой, направленная к тому, чтобы сначала себя сделать «доброю овцою Христовою», и работа эта, по учению святителя Димитрия, должна начинаться с юности: «велико и преславно есть сие дело, еже в юности прилепитися Богу, то бо всего добродетельнаго жития бывает твёрдое основание»⁷⁰. Нужно ли говорить, какой строгой убедительностью должно было звучать это требование в устах святителя Димитрия, с юных лет отдавшего на служение Богу все силы души своей! Засим, следуя евангельской притче Христовой, «добрый пастырь» характеризуется у него тремя чертами.

Первая – «аще дверми во двор овчий вниде, а не инуде пролезе». Что это значит? «Иераршества сан» должен быть получаем «по благоволению самого Христа». Кто же не «по изволению Христову, но по мзде и помощию мирских властей дарами удобренных и коим либо коварством святительства сан приемлет, той тать есть и разбойник, а не пастырь: тать, ибо крадёт тайнокупством сан святительский; разбойник, ибо грабит овцы своя, да обогатится; не пастырь, ибо не овцы пасёт, но себе самаго питает, да утыет и отолстеет»⁷¹. И таких примеров, – «лиц, иже властолюбием и славолюбием побеждаемы, сами власти себе ищут... не по жребию, от рук Божиих приемлемому, но по взыскуемой, паче же по купуемой у человеков благодати»⁷², – таких примеров, нужно думать, в то время среди архипастырей было достаточно, потому что к этому печальному явлению с великой укоризной возвращается святитель не раз в своих поучениях⁷³.

Другая евангельская черта пастыря доброго – «еже пред овцами, а не позадь овец ходити», т. е. «первейшу ему быти во всех добродетелех... яко да будет он образ овцам, а не овцы ему»... Стыдно пастырю, если «овцы его предваряют в подвизех и Богоугождениях». И святитель рисует яркую картину такого обратного порядка нравственной жизни пастыря и пасомых, опять очевидно снятую с натуры⁷⁴. Это требование от архипастыря образцовой добродетельной жизни, нравственного совершенства, святитель Димитрий ставил особенно высоко. «Не добро есть архиерею, – говорит он, – не имети во устах слова: учителю нарицатися, а не учити... горше же есть не имети архиерееви жития добраго, на неже бы взирали людие и пользовалися. Много может пользовати учительное, от уст архиереовых исходящее слово, но множае житие доброе всех пользовати сильно: гласнейший бо есть глас дела, неже глас слова»⁷⁵.

«Третие знамение добраго пастыря есть еже душу свою за врученныя себе овцы полагати» К этому евангельскому требованию святитель Димитрий делает такое, по-видимому простое, но в действительности очень характерное добавление: «аще пастыреви повелевается души своей не щадети овец ради, кольми паче подобает ему имения своего не жалети, но в милостыню истощати овцам нищим и убогим, сирым и вдовицам, больным и странным»⁷⁶. Черта характерная, как вполне отвечавшая – так же, впрочем, как и все другие – пастырскому облику самого святителя Димитрия, и его убеждениям и его деятельности. Поэтому он с особенной настойчивостьй и убедительностью развивает её и в других местах своих поучений. «Сан святительства от Господа на земли учинен есть, – говорит он, – не ради упокоения и прохлады, но да множайшия труды святитель подъемлет выну, о всех спасения пекийся; не собирания ради богатств, но да питает алчущия, одевает наготствующия; имения бо церковная суть имения нищих»⁷⁷.

В своём изображении идеального архипастыря святитель Димитрий проводит прекрасное, взятое из св. Писания, сравнение его с небесными светилами. «Светила небесныя, – говорит он, – на высоте безмерной Божиим устроением поставленная, далече от земли отстоят: и архиереи в церковном небе не низкое содержат место, но превысочайшее, суще образ Сына Божия»... «Светила горняя» – это как бы глаза на небе, «на всех призирающия, на благия и злыя равне сияющия; и архиереи суть яко очеса церковная, бодренно и неусыпно на вверенное им смотрящия стадо, и всех нужду и немощи зрящия, и о всех спасении пекущияся равно, якоже о благих, сице и о злых»... Подобно светилам небесным, непрестанно совершающим своё «непостижное течение» по установленным для них законам, «и пастыри церковнии долженствуют в звании своём, трудящеся непрестанно ниже совратно, тещи в предложенный им закона Божия путь». Наконец, как «светила небесная земным жителем, светят и согревают я», так «и архиереев должность есть светити всем добрыми делы своими, согревати же любовию»⁷⁸.

Такими высокими чертами изображает святитель Димитрий служение пастырское, к которому призван прежде всего архипастырь, этот наместник в церкви самого Христа и глава пастырей. Такие высокие евангельские требования предъявлял он поэтому прежде всего к себе самому и, восхваляя, как образец пастыря доброго, св. Тихона, епископа Амафунского, и св. Гурия, архиепископа Казанского, он изображал то, что глубоко было напечатлено в его собственной душе. Но начертанный здесь высокий евангельский идеал пастыря, по мысли святителя Димитрия, должен быть путеводного звездой не для тех только, которые занимают в церкви место «превысочайшее»: он один и тот же – и по характеру служения, и по существенным обязанностям его – как для самого главы пастырей, так и для каждого из них. Что это так, особенно ясно из специального слова святителя «О пастырстве духовных пастырей», где в своём анализе пастырского служения он имеет в виду пастыря вообще, обращается ко всем, «им же паства словесных овец от Бога вверися, – архиереи и иереи, и прочий духовного чина начальники, душ человеческих пастыри и правители»⁷⁹. Это слово святителя Димитрия – классическое в русской пасторологической литературе того времени. Как написанное со специальной целью выяснить, «какову словесных овец пастырю быти подобает»⁸⁰, следовательно – заключающее в себе пастырские воззрения святителя Димитрия в наиболее цельном виде, слово это заслуживает нашего особого внимания, и потому я не могу не остановиться на нём подробнее.

Дело пастырства «не точию труда, но и искуства велика требует». Если о пастухе бессловесных животных, Иакове, говорится, что он «бысть во дни жегом зноем, в нощи студению померзая, ниже дая сна очима своима», то каких, же трудов требует дело пастыря человеческих душ, искупленных кровью Сына Божия! Здесь пастыря ожидают и труд несравненно больший и искусство неизмеримо великое. Вот основное положение, из которого исходит святитель Димитрий, решая вопрос: каков должен быть «словесных овец пастырь»? И первое требование, какое предъявляет он к пастырю, относится к уму последнего.

Чтобы взяться за такое дело, прежде всего, нужно обладать умом, достаточно развитым путём образования, частнее – образования религиозного. «Вначале убо подобает быти пастырю разумну, учительну», – говорит святитель Димитрий. «Како бо вразумит неразумеющаго, аще сам неразумен будет? Како научит невежду, аще сам неучителен будет? и како учителен может быти, егда сам неучен, ни ведый силы Святаго Писания?⁸¹» Среди даров Духа Святого, которые по пророчеству Исаии (Ис.11:2–3) почиют на обещанном великом пастыре Израиля Мессии, первое место занимает Дух премудрости и разума: «да ведомо будет нам, яко всяк пастырствуяй над людьми Божиими... вначале имать стяжати духовную премудрость, смысл, учительский разум... Да будет премудр ко учению, к наставлению, ко увещанию, ко обличению непокорных. Не имый же Духа премудрости и смысла, не сокровиществуяй во устах своих разума, несть достоин пастырскаго сана». В Ветхом Завете первому архиерею Аарону Бог повелел приделать по краю его первосвященнической одежды «звонцы златые», чтобы слышен был звон их, когда он входил в святилище и выходил из него, – «да не умрет». Но Ветхий Завет был прообразом Нового, и священство его – нашего священства. Поэтому звонки Аарона, по объяснению св. Григория Двоеслова, «знаменоваху глас учения святительскаго, яко подобает архиерею, такожде и иерею не нему быти и уже не звонцы, но усты и языком гласовати, учаще и вразумляюще люди Божия». И как ветхозаветному первосвященнику, если бы он осмелился войти во святилище без звонков, угрожала смерть, так и новозаветного пастыря, «звонцов разума и премудрости духовной не имущаго, ни могущаго учити Христова стада», ожидает «особая некая, аще и не телесная, обаче духовная смерть... Мёртв есть пред Богом той, иже имя токмо и сан пастырства носит, а должности пастырской не исполняет: должность же пастырская первая есть та, еже учити полезно, грехи человеческия истребляющи, на путь же спасения наставляющи»⁸². Итак, ум, просвещённый «научением книжным» и, в частности, «ведущий святая Писания», – вот первое, по учению святителя Димитрия, требование от пастыря, вытекающее как из сложности и трудности его дела вообще, так в частности и из первой обязанности его служения – пастырского учительства.

Но одного умственного развития и «учительского разума» здесь далеко ещё недостаточно, и святитель Димитрий подробно останавливается на другом, уже знакомом нам требовании от пастыря: последнему нужно быть «не токмо... разумну, в Божественном Писании искусну и учительну, но и житием добродетельну и святу; не довлеет бо словесныя овцы учити токмо словом, но и добраго по Бозе жития образом»⁸³. Пастырь сам должен исполнять то, чему учит других, иначе он не сумеет и научить их. «Научит ли иныя творити добрых дел, сам злая творяй? Управит ли кого добре в царство небесное, сам идый во ад?» Слово такого пастыря не может быть действенно. «Глаголяй, а не творяй, подобен есть грому, на облацех во время суши без дождя бывающему. Кая польза от возгремения облачнаго, аще жаждущей земле не излиется дождь? Кое умиление душам от учителева гласа, аще житием не пользует, но паче соблажняет? слово бо без образа добродетельнаго жития несть действенно». Кто хочет поднять падшего, тот сам должен твёрдо стоять; кто желает заблудшего вернуть на путь правый, сам должен «предъидти» таковым. Итак, «должен пастырь во устах имети слово учительное и хранити житие ангельское, святое, непорочное», потому что одно дурное дело его, «в явление пришедшее, тьмы народа соблазнит». Уже в Ветхом Завете от пастырей требовалась и добрая жизнь по Боге. «Дам вам пастыри по сердцу Моему, – говорил Иегова Израилю, – а быти по сердцу Божию – еже творити вся хотения Его. Тем более необходимо это пастырю новозаветному»⁸⁴.

Но в наставлении словом и в руководстве примером собственной жизни далеко ещё не всё дело пастыря. Это, можно сказать, лишь методы, пути пастырства: сущность же, самая душа его не в них. Движущая сила, побуждающая пастыря и к учительству, и к строгой внимательности к личной жизни, это – «попечение велие о стаде». На него и указывает далее святитель Димитрий. К этому неусыпному попечению, неустанной заботливости о пасомых обязывает пастыря страшная ответственность его служения. «Страшно слово Господне во Иезекиилевом пророчестве на нерадивых пастырей слышится», а это слово приложимо и к новозаветным пастырям, которые должны внимать, «коль грозно имать Бог истязати пастырей о пасомстве их»⁸⁵.

Это попечение о стаде потребует от пастыря великих трудов, потому что он должен будет «всех бремена носити». Следуя притче Христовой о добром пастыре, он должен будет «рамена своя подложити вверенной себе овце, носити тяготу ея». И не только подобно пастуху бессловеснаго стада, по подобно матери, которая носит дитя своё, и сама питает его, – «тако да носит духовне пастырь словесныя овцы, духовною пищею аки младенцы млеком я питая» и вместе с тем не оставляя без внимания и внешние нужды их. Всё это потребует от него неисчислимых трудов: найти заблудшего, поднять падшего, исцелить израненного, носить немощи и тяготы обременённых... и в то же время, – «и во внешних нуждах руку помощи подавати обидимым, заступати неповинныя, пещися о убогих и нищих, и иная духовная церковная управления добре строити». И горе пастырю, который «труда подобающаго не подъемлет, иже своея токмо корысти взыскует, себе токмо пасет, а о овцах нерадит». Таким пастырям воздастся «в последний день, в нас грознаго испытания», «за сладкия снеди полынь, за сладкия пития желчь»⁸⁶.

Но никакие труды и никакие тяготы не должны лишать пастыря бодрости, той особой крепости душевных сил, которая так необходима ему в его многотрудном служении. Пастырь – это страж, поставленный оберегать порученное ему стадо, подобный стражу города или полка. «Не спит страж стрегий нощию; не подобает и духовнаго стада пастырю сонливу быти». Образ такого бодраго пастыря нужно видеть в херувимах – шестокрылатых, четвероликих, многоочитых, которых видел у престола Божия св. Иоанн Богослов. Пастырь должен быть против волков, нападающих на стадо, «крепок, аки лев»; трудолюбив в своём деле, «аки вол»: «милостив и сострадателен, аки человек; умом же Богомысленным высокопарен, аки орёл». Подобно херувимам многоочитым «и пастырь должен многоочит быти»; – зорко наблюдать настоящее и предвидеть будущее, вместе с тем внимательно смотреть и внутрь собственной души, чтобы, указывая путь другим, самому не упасть в яму⁸⁷.

Ввиду таких трудностей и такой страшной ответственности пастырского служения, святитель Димитрий предостерегает от недостойного и легкомысленного принятия его, причём указывает примеры из времён древней церкви, когда «многи от святых бегаху пастырскаго сана» – из благоговейного страха пред ним; с другой стороны, в современной ему русской жизни он наблюдает противоположное явление, когда люди недостойные, по низменным побуждениям, «многим попечением и святокупством сан той приияти тщатся»⁸⁸.

Таково содержание этого слова святителя Димитрия «О пастырстве духовных пастырей». Как видим, это цельный пасторологический трактат, написанный прямо на тему о трудности и ответственности пастырского служения. При этом последнее рассматривается по существу, как дело пасторски-воспитательное. В христианском воспитании человеческих душ, вверенных пастырю, сущность этого служения. К своей высокой цели пастырь должен идти путём словесного научения пасомых и руководства их примером собственной жизни, отдаваясь всецело непрестанному всеобъемлющему попечению о них. Пастырское «душепопечение» (древне отеческое «pastoralis cura animarum») – вот центральный пункт, самое ядро, душа пастырского служения. В этом и главная трудность его, а не в богослужебной стороне его, которой совершенно даже и не касается здесь святитель Димитрий.

Как характерную черту этого слова нужно отметить, далее, отвлечённый, по преимуществу теоретический характер его. Элемент современности, в смысле наглядных примеров, и иллюстраций из окружающей современной жизни, здесь очень незначителен. Трактат написан в духе и стиле классических творений этого рода древне-отеческих и именно восточных: тот же идеальный подъём высоко-христианской мысли и благоговейного чувства, тот же метод анализа вопроса и тот же приём обоснования развиваемых положений на Свящ. Писании, с широким использованием ветхозаветных и по преимуществу пророческих мест. Встречаются частые ссылки на св. Иоанна Златоуста, но не на его классическое Περὶ ἱερωσύνης. Для нас слово это представляет особенную ценность, как раскрывающее с полной ясностью пастырские воззрения автора его.

В таких чертах представляются нам пастырская деятельность святителя Димитрия, его учение о пастырстве и весь облик его, как великого, воистину доброго пастыря земли Ростовской. Худенький, небольшого роста, сутуловатый, с маленькой клинообразной бородкой, в очках, в шерстяной ряске любимого тёмно-зелёного цвета – вот и внешние черты его⁸⁹. Великий подвижник, в часы святого религиозного самоуглубления возносившийся всею душою к Богу, неустанный учёный труженик, познавший всю глубину наслаждений литературного творчества, он не замкнулся в себе, не отгородил себя от мира непроницаемою бронёю архипастырского величия и учёной недоступности; нет, – он любил человека и особенно бедного простого человека; он глубоко страдал о его несчастной жизни, погрязшей во тьме невежества, нищеты, неправды и зла, и вот эта любовь и сделала его истинным пастырем.

«Ублажаете, Преосвященство ваше, уединение, – пишет он своему другу, Стефану Яворскому (в первых числах января 1708 г.), – ублажаю и аз. Но и святого Макария Египетского рассуждение не худо, который о пустынниках и о труждающихся во градех и для людской пользы, пишет сице: овыи (пустынножители), имуще благодать, о себе только пекутся: иные же (учители и слова Божия проповедники) иных души пользовати тщатся: сии онех много превышают. Подвизайся о укрепляющем вас Иисусе, подвижнице Христов! Бремя сие не по случаю какому наложися вашему Святительству, но смотрением Божиим... Иго Христово благо носити: буди и бремя Его вам легко»⁹⁰. Так смотрел святитель Димитрий, конечно, и на себя самого. И легко было для него это великое тяжкое бремя пастырства. Для себя лично он ведь не искал в жизни ничего – никаких благ земных. От юности, «от нея еже бо приях святый иноческий образ... даже до приближения моего ко гробу, не стяжевах имения и мшелоимства, кроме книг святых», – читаем в замечательном духовном завещании его, где он умоляет «помянути грешную душу» его в молитвах «безденежно» – «Бога ради»⁹¹. Это был сознательный, убеждённый бессребреник, все скудные средства свои раздававший бедным, «на нужды нуждных»⁹², – митрополит нищий, по смерти своей в архиерейской казне оставивший 39 р. 20 алтын⁹³. Зато какие духовные ценности остались от него России!

Этот, по-видимому, немощный, бессильный, хворавший человек не знал отдыха от постоянных непрерывных трудов – притом самых разнообразных. Мы отчасти видели, что сделано было им в Ростове, уже на остатке дней его. Но мною указано далеко не всё. Я совершенно не касался того литературного труда его, который один обессмертил бы имя его, – Четьих Миней; между тем последняя четверть их была написана здесь же, в Ростове. А сколько мелких, случайных литературных произведений написано им в этот же период! Дух его не знал усталости; в уме рождались всё новые и новые планы. «Не можется скоро писать, – жалуется он в письме Феодору Поликарпову 8 ноября 1708 года, – не токмо за трудностью дела, но и за моею немощью: часто изнемогаю... А к тому очи видя мало видят и очки не много помогают, и рука пишущая дрожит, и вся храмина тела моего близ разорения»... И однако, несмотря на все эти немощи и недуги, неустанный труженик летит мыслью всё вперёд и вперёд: он мечтает, окончив «Летописца», приняться ещё за псалтирь, «еже вкратце изъяснити ю толкованием» и всё с теми же пастырскими целями⁹⁴. Так, несмотря на немощь тела, уже близкого к разрушению, дух его горел и горел.

И горит он и сейчас перед нами – в великих, бессмертных литературных трудах его, в святых молитвах его о нас и в той благоговейной памяти, какую воздаём мы этой красе и гордости нашей Almae Matris.

Н. Маккавейский