Новый способ доказательства достоверности Евангельских сказаний на основании внутренних признаков

Борьба конечного человеческого разума, стремящегося все измерять свойственным его природе масштабом и нерасположенного признавать за истину то, что не вмещается в его узкие рамки, – и веры, расширяющей область человеческого знания и существования за пределы настоящего, конечного и видимого, – эта борьба составляет неизбежную принадлежность настоящего состояния мира, в котором свет и тьма, добро и зло, истина и ложь, допущены существовать совместно и одновременно. Но каждое время имеет свои главные пункты нападения и защиты. Если в этом отношении мы дадим себе отчет о своем времени, то увидим, что в наши дни эта борьба сосредоточилась, самым решительным образом, около центра христианской истины и основания христианской веры – около лица и жизни Основателя христианской религии, И. Христа. Даже не истина бытия Божия служит в настоящее время главным предметом борьбы между верою и неверием, хотя эта истина и есть настолько первичная и общая, что необходимо начинает собою ряд истин веры каждой религии. Как бы ни были победоносны нападения неверующей мысли на эту истину, но пока не вычеркнут из истории «акт явления и жизни в мире такого религиозного деятеля, который и в слове, и в деле, и в целой личности и жизни Своей явил Себя посланником неба, вся история которого есть неумолкаемая проповедь религиозной идеи, – до тех пор все враждебные против последней умствования будут оставаться напрасными, нерешающими окончательно вопроса. Кто есть Христос по своей природе и в чем заключается сущность совершенного Им в истории мира и человечества дела, – это суть основные истины христианства, на которых зиждутся все другие христианские догмы и правила, то как необходимая предпосылка тех фундаментальных истин, то как необходимый их вывод. Поэтому всегда должно было ожидать, что враждебная христианству мысль, по мере своего развития и усиления, в конце концов сосредоточит свои нападения на христианство на его центре – на лице и жизни И. Христа. И вот таким образом случилось, что в наши дни весь интерес борьбы веры и неверия сосредоточился около Евангелий и того лица, повествования о котором они в себе заключают; четыре небольших истории, которые современное усовершенствованное книгопечатание может уместить на нескольких страницах, в настоящее время приковывают к себе внимание, можно сказать, всего мира, – по крайней мере всего того мира, который уже вышел из состояния наивной, традиционной веры; все, заинтересованные в исходе совершающейся здесь борьбы, – а заинтересованы в этом все, кому дороги вечные истины человечества, – не без большего или меньшего волнения следят за переменным успехом то той, то другой из ратующих сторон. Разумеется, твердо верующий не сомневается в победе веры. Но чем более дорога для него вера, тем менее и он может оставаться спокойным, видя, как искусно иногда дух злобы облекается в одежду ангела светла, во всеоружие по-видимому непреложных истин науки, и в борьбе с действительным светом знания и веры имеет временный успех.

Но особенный драматизм этой борьбы заключается в том, что она нередко происходит во внутренней области одного и того же субъекта; не ученые разных направлений спорят между собою по тому или другому вопросу, а человек борется сам с собою, раздвояется и колеблется, падает и восстает, то подпадая влиянию духа сомнения и неверия, то возвращаясь к душевному миру, водворяемому верою. Не всякому приходится переживать эту трудную борьбу: в нравственной области борьбу злого и доброго начала испытывает, и притом постоянно, всякий, у кого есть желание быть лучше, нежели он есть, и сознательное отношение к нравственным вопросам; борьбу же мысли в области веры переживают не все верующие. Еще менее людей, которые переживают серьезную борьбу с духом неверия. Большею частью эта борьба внутри человека составляется из отрывочных, время от времени нападающих сомнений. В таком виде она совершается в натурах неглубоких, поверхностных, для которых недорого расстаться с тем, во что они долгое время веровали, как в непреложную истину, точно также как и с тем, в чем они однажды убедились после серьезных, как им обыкновенно кажется, размышлений. Сообразно с своею природою, такая борьба и оканчивается обыкновенно очень незамысловато: или тем нерешительным состоянием, имя которому – индифферентизм, или легкомысленным глумлением над всем, во что доселе человек веровал, или же наконец – таким успокоением в признании снова того, в чем по временам человек сомневался, которое есть собственно следствие апатии духа. Но когда сомнение закрадывается в натуру серьезную и глубокую, вследствие основательных поводов и причин, – тогда в душе поднимается такая буря, которая не иначе может разрешиться, как только самыми решительными, счастливыми или несчастными, последствиями. И каковы бы ни были эти последствия, – в том и другом случае процесс такой борьбы веры и неверия в душе человека поучителен и исполнен самого живого интереса для всякого мыслящего человека. Для друзей же веры этот процесс должен быть исполнен особенного интереса и поучения в том случае, когда человек вышел победителем из борьбы с обуревавшим его более или менее долгое время духом сомнения и отрицания.

Понятно само собою, что если бы счастливо переживший такое состояние духа потрудился описать нам то, что он пережил, то из его описания, можно надеяться, вышел бы прекрасный и оригинальный апологетический труд. Этот труд мог бы быть неоснователен с точки зрения строгой науки, особенно в частных, отдельных вопросах, потому что он то и дело давал бы на своих страницах такие основания к успокоению взволнованного сомнением духа, которые удовлетворили лично только автора и вовсе не были предназначаемы для убеждения других. Однако же этот труд вероятно будет прекрасен, потому что он, как это понятно само собою, непременно будет повсюду дышать такою искренностью убеждений и такою свежестью лишь – только пережитых мыслей и чувств, каких невозможно встретить не только ни в каком сухом, строго систематическом исследовании, но даже и в преисполненной ораторского искусства речи проповедника. В тоже время можно ожидать, что такие труды в большинстве случаев, если не всегда, были бы оригинальны, представляли бы для христианской апологетики новые способы и приемы защиты христианства, потому что всегда являлись бы плодом самостоятельной работы духа.

Такого именно рода апологетический труд представляет собою озаглавленное выше сочинение неизвестного английского автора. Так как в наши дни борьба веры и неверия сосредоточивается около лица и жизни Основателя христианства, то понятно, почему наш автор, как скоро был вовлечен в круговорот этой борьбы, остановился именно на евангельской истории и для выхода из нее занялся исследованием о лице и жизни И. Христа. Что же касается достоинства этого труда, ради которого мы и желаем познакомить с ним наших читателей, то они заключаются именно, с одной стороны, в глубокой искренности, которою дышет каждая мысль, каждое слово автора, с другой – в оригинальности пути, которым автор возвратился от сомнения к вере, равно как и в оригинальности всего склада мыслей и понимания автором предмета своего исследования. Но кроме этого, хотя настоящее исследование представляет собою плод работы, предпринятой автором для личного удовлетворения, а потому в нем встречаются суждения и взгляды, при оригинальности своей неправильные: в целом оно, однако, настолько глубоко по мысли, что и православный христианский богослов найдет в нем поучительные для себя страницы. Наконец, беспристрастие, с которым автор одинаково относится к суждениям и взглядам как верующих, так и неверующих, и которое столь же резко бросается в глаза при чтении его книги, как и искренность его убеждений, в соединении с воодушевлением, с которым он ведет свои рассуждения, – сообщают особенную вескость и убедительность его суждениям и заключениям.

В чем же состоит тот путь научного исследования истории жизни и дела Христова, которым наш автор нашел нужным пройти для удостоверения в истине и которым он возвратился к ней после некоторого времени удаления из-под ее крова? Об этом сообщает нам сам автор в своем предисловии.

«Кто чувствует себя неудовлетворенным обыденными понятиями о Иисусе Христе», говорит он, «и вместе с тем проникнут живою потребностью составить себе более определенное представление о Нем, может предпринять работу, которая людям, не ощущающим этой потребности, покажется смелою и опасною. Он может проследить исторически, с самого начала, весь ход этого мирового события, с тою целью, чтобы составить себе заключение, которое было бы основано не на внешнем авторитете, а на фактических по-видимому доказательствах, критически рассмотренных. Для этого ему необходима мысленно перенестись в те времена, когда Тот, которого мы называем Христом, еще не носил этого имени, а представлялся людям, по описанию св. ев. Луки, молодым многообещающим человеком, пользовавшимся любовью в среде тех, которые Его знали, и особенным благоволением Божиим (этим объясняется, заметим, заглавие книги: «се человек»), – и затем проследить шаг за шагом все Его последующее жизнеописание».

«Подобную работу предпринял автор настоящей книги для собственного удовлетворения, после того как, прочитав немалое число сочинений о И. Христе, он принужден был сознаться, что нет другой исторической личности, которой побуждения, цели и чувствования оставались бы для него столь непонятными. Исследованию, оказавшемуся полезным для самого автора, может быть, суждено принести пользу и другим».

Как всякий, сколько-нибудь знакомый с современным положением вопроса о евангелиях и евангельской истории, может, видеть, – проложенный себе нашим автором путь к выяснению истины о Христе и Его деле в существе не нов. Это есть обычное утверждение так называемой отрицательной критики, что современное общехристианское понятие о Христе и Его деле – совсем не то, какое имели современники Христа и даже сам Христос, что оно есть плод церковного развития и выработалось современен и постепенно, хотя основы его даны уже и в апостольское время, именно в воззрениях ап. Павла, что, следов., для восстановления истины историческому исследованию нужно вернуться на рубеж древнего и нового мира и оттуда начать совершенно независимое от ортодоксального взгляда рассмотрение как дошедших до нас памятников, могущих быть источником сведений о Христе и Его деятельности, так и заключающихся в них фактов, совершая это дело с самою строгою критическою осторожностью. Кто не знает, что в этой именно независимости исторического исследования от общехристианского понятия о Христе отрицательная критика и видит свою особенную заслугу, именуя ее научным беспристрастием? И так, путь автора «Ecce Homo» к исследованию евангельской истории – в существе не нов. И однако же мы сказали, что одно из достоинств его труда заключается именно в оригинальности избранного им пути для удостоверения в истине о Христе. Почему же? А потому, что представители отрицательной критики, обещая сами и приглашая других вступить на указанный путь, на самом деле никогда на него не вступали, что хвалясь научным беспристрастием в историческом исследовании, они на самом деле более пристрастны, нежели верующие, положительного направления историки-богословы. За современной исторической критикой совершенно справедливо утвердилось название отрицательной: это – краткая, но вполне точная ее характеристика. Обыкновенно ученые этого направления исходят в своих исследованиях из следующих положений, которые составляют их исповедание веры: чудо вообще невозможно; соединение в одном лице существ бесконечного и конечного есть непримиримое противоречие и не может быть допущено здравым рассудком; так как все совершающееся в мире есть бесконечная цепь причин и следствий, то, в частности, каждое событие в истории человечества есть только необходимый результат прошедшего с одной стороны, с другой – тех бесчисленных условий современных, при которых и среди которых оно совершилось, равно как и каждое историческое лице, каждый исторический деятель едва может быть носителем и исполнителем выработанного предшествующим временем. Отсюда уже делаются без всяких исследований прямые выводы, которые образуют новые члены веры последователей отрицательной критики: так как чудо вообще невозможно, то все повествования о чудесах Христа суть плоды или вымысла народной молвы, или ошибок неумелого наблюдения очевидцев Христа, или даже обмана; так как личное соединение конечного с бесконечным невозможно, то Христос не мог произносить таких речей и изречений, в которых бы приписывал Себе сыновство Божие не в теократическом, а в собственном смысле; так как Христос мог быть только носителем и выполнителем идей, господствовавших в Его время, то первоначальное христианство, как оно изошло от самого Христа, не должно быть далеко от иудейства ни в догме, ни в обряде. Вот те догматы веры, на которых построяются все исследования отрицательной критики о евангелиях и евангельской истории. Понятно само собою, что такого рода исследования составляют только длинный, предлинный путь возвращения к положениям, от которых исходят, Приступая к делу исторического расследования истины; эти исследования не могут привести ни к каким иным заключениям о Христе и Его деле, кроме вышесказанных положений. А так как эти положения суть достояние известного направления философии нашего времени, то и выходит, что исследования отрицательной критики не восстановляют нам и не могут восстановить образа Христа, каким Он был на самом деле или хотя бы казался современникам; представители отрицательной критики дают нам образ Христа, каким Он представляется их сознанию, связанному вышесказанными догматами их веры.

Что же касается автора «Ecce Homo», то нельзя не заметить, что и он вернулся воспоминанием к веку Христову в одежде сына 19 века, что неизбежно; однако же, – как увидим из обзора содержания его книги, – приступая к работе, он запасся беспристрастием в такой степени, что едва ли он не имел права сказать о своем труде то, что сказал о нем в предисловии. Он приступает к своему исследованию действительно в расположении духа еще неверующего наблюдатели шагов, слов и дел И. Христа. Но он точно также действительно становится в ряды современников-очевидцев Христа и потому вместе с ними не дозволяет себе быть настолько доверчивым, чтобы без достаточных фактических оснований признать в Иисусе из Назарета Основателя религии, считающей веками свое существование, как это на самом деле делают последователи отрицательной критической школы. Таким образом наш автор, выходя на борьбу с неверием, как бы принимает оружие, которым предлагает сражаться враг; но благодаря нравственной мощи своего духа, так владеет этим оружием, что обращает его к защите себя и к поражению врага.

Впрочем наш автор не берет вопроса об истории И. Христа во всей его обширности. Вопрос этот, вообще говоря, в настоящее время распадается на два вопроса: о евангелиях и евангельской истории; в первом случае требуется критическая проверка подлинности евангелий, как произведений современников-очевидцев Христа и как, поэтому, вполне достоверных источников сведений об основателе христианства; во втором случае ученому исследованию предлежит двойная задача: во 1) проверка достоверности сказаний евангельских, во 2) выяснение заключенных в них истин о Христе и Его деле. Очевидно, что все эти вопросы стоят в тесной между собою связи, так что решение одного из них в известном смысле есть предрешение и других в смысле соответственном. Однако же наш автор нашел возможным – и на деле доказал эту возможность – совершить основательное исследование евангельской истории без предварительной проверки внешних признаков подлинности евангелий. «Он, говорит Гладстон, занялся оценкою не полномочия посла, а содержания послания; предоставляя другим исследовать подлинность печати и надписи пакета, он принялся за изучение того, что в нем заключается. Такой способ понимания критической работы, прибавляет Гладстон, имеет весьма существенное значение: оценка внутреннего характера документа и содержащегося в нем учения может, до известной степени, заменить другое сильнейшее доказательство, основанное на внешних признаках подлинности происхождения рассматриваемого документа» (стр. 4). – Но и из того, что принял на себя наш автор, он исследует только одну сторону вопроса, в рассматриваемой же 1-й части своей книги – даже половину ее. «Настоящее сочинение, говорит он в предисловии, составляет только часть исследования; оно не касается никаких богословских вопросов. Христос, как создатель нового богословия и новой религии, составит предмет другого сочинения. Пока автор постарался дать ответ на вопрос: что имел в виду Христос при основании того общества, которое носит Его имя, и каким образом это общество приспособлено к достижению предложенной ему цели». В чем, наконец, заключается оригинальность склада мыслей и понимания автором предмета своего исследования, это видно будет из самой его книги, к изложению содержания нескольких глав которой мы теперь и приступим.

Исследование свое автор начинает с истории явления Крестителя. При чтении этой главы, равно как и большей части всего последующего, не следует забывать, что автор рассматривает события евангельской истории с точки зрения хотя честного, беспристрастного, но еще неверующего наблюдателя. С такой точки зрения, конечно, явление Крестителя должно представляться исключительно только плодом современного ему народного настроения, а Христос – только продолжателем и исполнителем того же дела, которое предпринимал, не совсем удачно, еще Креститель. – «Движение, говорит автор, из которого возникла христианская церковь, началось еще до пришествия И. Христа», и не только Иудея, но и вся римская империя находилась в состоянии замечательного подготовления к восприятию учения и учреждения, осуществившихся в христианской церкви. Драма древнего общества была разыграна до последней сцены и повсюду чувствовалась нужда в всестороннем обновлении. Но более всего к этому была подготовлена Палестина, и там еще до пришествия предопределенного Основателя этого нового порядка появились уже, более или менее несовершенные, попытки к его осуществлению. Такая попытка принадлежит именно Крестителю, этому возродителю древнего пророческого духа.

Явление Иоанна Крестителя, облеченного пророческою властью, после нескольких веков, в течение которых Иегова лишил Свой народ этого дара, – должно было произвести и произвело величайшее возбуждение в народе, – несравненно большее, чем всякая война или революция. Однако же, вероятно, многим из тех, которые были свидетелями того величественного зрелища, как к Иоанну на Иордан стекались отовсюду для крещения народные толпы, в последствии приходила на ум мысль, что Креститель не оправдал возбужденных им надежд.

Но так думать могли только по неведению задачи, какая предлежала Иоанну. Крестителю дано было осуществить два предмета во время своей деятельности: во 1) положить зачатки новому порядку, и во 2) указать народу на преемника, несравненно превосходившего самого Иоанна в величии и могуществе. Этого преемника себе Иоанн усмотрел в одном из своих родственников, Иисусе из Назарета¹. Какие же качества приписывал Иисусу, своему преемнику, современный Ему внимательный наблюдатель – Иоанн, и чего в сущности последний ожидал от деятельности Иисуса? – Мнение Крестителя о И. Христе сосредоточивается в наименовании им Христа «Агнцем Божиим, принимающим на Себя грехи мира». Понятие «Агнец Божий» составляет содержание одного из самых поразительных псалмов (Пс. 22), откуда оно и заимствовано Иоанном, мысли которого вообще были наполнены изображениями почерпнутыми из Ветх. Завета. В указанном псалме псалмопевец описывает себя в виде овцы, принадлежащей к стаду Иеговы, находящейся в безопасности под Его попечением, освобожденной от всяких забот благодаря уверенности его в охране и извлекающей из этой уверенности в безопасности возможность наслаждаться без пресыщения всеми естественными благами, которые представляет жизнь. Такое настроение души, которое поистине составляет всеми искомое счастье и желаемое царство небесное, дается немногим. Но те немногие, которым удастся обресть это внутреннее царство Божие, могут быть названы победителями в борьбе, – им принадлежит царство и венец жизни. Сам Креститель не мог быть причислен к агнцам Божиим, – Он был борцом в жизни, личностью, которой нелегко и только после продолжительной борьбы дается душевный покой. Волнение духа привело его, в пустыню, где он в продолжении нескольких годов боролся с мыслями, с которыми ему нелегко было совладать, и где он наконец провозгласил громкую тревогу в народе. Сознав превосходство Того, чья уверенность никогда не колебалась и ненарушимый мир духа которого никогда не расстраивался никакими волнениями жизни, – он преклонился пред царственностью внутреннего благосостояния². Чего же он ожидал от Его деятельности?

По словам Иоанна, у Христа в руках будет находиться лопата, которою Он станет веять народ. Христос возобновил древний теократический договор (завет) с народом. Но не весь народ достоин был пребыть в этом договоре. В виду грядущей погибели еврейского народа, которую Иоанн считает неизбежною, в ожидании наступающего «гнева», нужно было искать спасения в тех, в среде которых мог бы увековечиться завет, в собрании около Христа лучших умов народа, для включения их в тот преобразованный (новый) завет, который мы называем христианством и который устоял и распространился после разрушения иерус. храма. – Далее, как говорит Иоанн, Христос будет крестить «Духом Святым и огнем». Иоанн сознавал, что в его крещении заключалось только понятие отречения от худых привычек. Но еще большее необходимо было. Нужно было возбудить воодушевление. Бесстрастное (холодное) сердце не может быть чистым, добродетель не ограждена от падения, пока она не согрета воодушевлением. Эту-то согретую огнем воодушевления добродетель и должен был развить Христос. – Заметим, что лучшего понимания последних слов Крестителя со стороны неверующего – нельзя и желать.

Под влиянием «возбуждения духа» (понятно, что не иначе мог понимать наш автор слова евангелистов: «веден бысть духом в пустыню»), – вызванного как самым крещением и сопровождавшими оное небесными знамениями, так и указанием Крестителя на Иисуса, как на идущего за ним», – Христос удалился в пустыню. Там в уединении и после внутренней борьбы, подобной, может быть, той, которой подвергся Креститель до своего появления в качестве народного пророка, созрел тот план действия, который И. Христос стал приводить в исполнение, с самого момента своего возвращения в среду общества, с непоколебимою уверенностью и с несокрушимою твердостью. В чем же заключалась эта «внутренняя» борьба И. Христа в пустыне и откуда она зародилась?

Изложим это словами автора:

«В чудеса вообще верится не легко, и потому их достоверность признается обыкновенно только тогда, когда они подтверждены многочисленными фактическими доказательствами. Некоторые из евангельских чудес сопровою даются доказательствами, которые, при беспристрастном их обсуждении, оказываются весьма сальными; так например подтверждены: воскресение Христово, явление Христа апостолу Павлу и наконец тот факт, что Иисус Христос вообще чудесно исцелял болезни. Доказательства, представляющиеся в подтверждение этих чудес, так сильны, что они не могут быть объяснены никаким другим предположением, как только тем, что означенные чудесные действия истинно совершились. Если же допустить действительность этих чудес, то, тем самым, невероятность многих других сверхъественных явлений, менее сильно обставленных фактическими доказательствами, значительно ослабляется; так напр. чудесные явления, сопровождавшие крещение Спасителя, не принадлежат к числу тех, который подтверждены сильными внешними доказательствами. Что же касается обстоятельств, сопровождавших искушение, то нельзя не заметить, что они не могли быть сообщены очевидцем; следует предположить, что сам Христос передал повествование о них Своим ученикам:

«С другой стороны, удаление Иисуса Христа в пустыню и замечательная духовная борьба, происшедшая в Нем перед начатием предлежавшего Ему дела, суть факты чрезвычайно вероятные сами по себе; описание же обстоятельств, сопровождавших искушение, из какого бы источника это описание ни происходило, носят на себе характер весьма сильной внутренней состоятельности, и даже, что в нем могло бы казаться невероятным, говорят в пользу вероятия факта, в виду невозможности измышления именно того, что в нем заключается невероятного. Народное воображение, которое порождает слухи и затем само же верит им, вообще не очень способно на возвышенные, идеальные и хорошо выдержанные вымыслы. Народное воображение плодородно и держится упорно созданного им самим, но оно не обладает ни особенною силой, ни особенною глубиной. Христос в пустыне – это такой предмет, над которым воображение не могло не работать, но вместе с тем, это несомненно слишком возвышенный предмет, чтобы людское воображение могло работать над ним успешно. Если бы описание искушения Иисуса Христа было последствием народного воображения, то оно вероятно оказалось бы преисполненным весьма странными, но, вместе с тем, и весьма ребяческими подробностями. Между тем, евангельское описание своеобразно и неподражаемо, как неподражаем и сам характер Христа. Это такое искушение, которое никогда и никем не могло быть испытано и вместе с тем, такое, которое именно Христос, и Христос в этих исключительных обстоятельствах, должен был испытать. Замечательно наконец, что самый факт изложен в Евангелии в виде сухой хроники, без всяких прикрас, несмотря на то, что излагаемое событие могло дать богатый материал для целой поэмы; рассказывающий, по-видимому, передает слышанное, но как бы не отдавая себе даже отчета в том, на сколько подробности происшествия могут соответствовать существу его.

«Для правильной оценки положения, мы должны прежде всего припомнить особенности характера Иисуса Христа, в том виде, как они описаны Крестителем. Но этим еще не вполне объясняется все положение; необходимо упомянуть об одном весьма важном обстоятельстве. Только после искушения, Христос является творящим чудеса. Таким образом мы можем представить себе, что только тогда Христос (как человек) воспринял сознание Своей чудодейственной силы. Этого нигде не высказано ясно в Писании, но, между тем, в этом явно заключается ключ к уразумению всего повествования об искушении. Самое искушение обусловливается возбуждением духа от раздающегося сознания сверхъестественной силы.

«Иисус находится в пустыне, в местности лишенной пищи: преобладающая деятельность духа заставила Его забыть временно о телесных потребностях, но, наконец проявляется реакция крайней усталости, с голодом является искушение. «Сын Божий, Тебе подчинены все силы естества; повели, чтоб эти камни превратились в хлеб». Немного найдется людей, которые были бы в состоянии, находясь в затруднительных обстоятельствах и обладая исключительною властью, воздержаться от преступных действий. Но Христос более поражается благоговением, чем возвышается от своего нового дара. В своей крайней нужде, Он предпочитает лучше терпеть, чем искать помощи в средствах, которые признает вверенными Ему, как залог царства Божия. Мог ли, когда либо, поэт или изобретатель дерзнуть вымыслить самоотречение, подобное этому? С другой стороны, какой ответ мог более приличествовать Агнцу Бога, как не приведение слов Писания: «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих»? Новое искушение возникает как бы из реакции самого торжества веры: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: «ангелам Своим заповедает, о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». Никакое другое лицо, кроме Христа, не могло подвергнуться подобному искушению; Он же именно должен был подвергнуться такому искушению. Затем самая победа над последним должна была высказаться в Нем, как в Сыне Божием, безусловно проникнутом сыновним почтением и сыновним доверием к Отцу, – именно в том виде, в каком, по словам Писания, она высказалась: «Не искушай Господа Бога твоего».

«В третьем искушении пред Христом предстало видение всеобщего царства. Чем могли быть вызваны такие мысли у сына плотника (Мк.6:3), чем, как не тем же новым сознанием сверхъестественной силы, которое послужило поводом к искушению: превратить камни в хлеб и броситься на руки охраняющих ангелов? Это обстоятельство, совокупно с предсказанием Иоанна Предтечи, и с изречениями древних пророков о Мессии, которые, без сомнения, были хорошо известны Иисусу Христу, – и могло только вызвать подобного рода видение.

«Повествование об искушении только в том случае может иметь право на наше доверие, если мы предположим, что оно передано нам со слов самого Спасителя; если же из этого заключить далее, что переданный в таком виде рассказ должен по всей вероятности быть признан изложением собственного взгляда Иисуса Христа на происходившее с Ним в пустыне, – то можно представить себе, что пред Ним возникло искушение сотворить нечто такое, что после ближайшего обсуждения, Он признал равным поклонению духу злобы. Но в чем могло заключаться это нечто? Если предположить, что это нечто заключалось в искушении, насильственным путем установить царство Мессии в мире, то этим объяснится весьма многое в последующей жизни Иисуса Христа, и все описание ее получит необыкновенную полноту и состоятельность. Мы можем представить себе, что искуситель приблизился к Нему, как бы нашептывая слова: «препояшь Себя по бедру мечем Твоим, воссядь на колесницу, и десница Твоя покажет Тебе дивные дела». Искушение поклониться злому духу заключалось именно в искушении основать царство Мессии на начале силы. Но Иисус Христос сознательно избирает другой путь. Он решается основать Свое царство на внутреннем духовном согласии людей, а не на страхе; Он решается повергнуть Себя, с Своими царственными требованиями и во всем страшном величии Своей чистоты, в среду людей лишенным всякой возможности защиты, в виду Своего несокрушимого намерения пользоваться сверхъестественною силой только для блага людей, как бы злобно последние ни преследовали Его. Таким в действительности и был Его образ действия. Избрав путь, Он не отклонялся от него в течение всей Своей земной жизни, не смотря на то, что в политическом отношении, если только можно так выразиться, подобный образ действия должен был погубить Его и привести в смущение самых верных Его последователей.

«Такова история искушения Христа. Она не основана на сильных внешних доказательствах, но, по самому существу дела, едва ли можно допустить, чтобы искушение Иисуса Христа было другого рода, – во-первых, потому, что эта история несравненно удивительнее всякого возможного вымысла, и во-вторых, потому что она, в своей необычайности, так хорошо соответствует характеру Иисуса Христа, на сколько мы можем судить о нем по предшествующему ознакомлению и на сколько он еще более выяснится пред нами, в течение дальнейшего исследования³.

Пророчество Крестителя сосредоточивалось в словах: «приблизилось царствие Божие». И. Христос принял из уст его это пророчество и Сам повсюду провозглашал о приближении царствия Божия. А видение Им во время искушения царства показывает, что в мысли Христа с самого начала было, – что именно Он должен был основать это царство. Что же Он понимал под именем царствия Божия?

«Древняя теократия прошла, в своем развитии, два главных момента. В первое время, преобладавшее в иудейском народе сознание, что он состоит под непосредственным управлением Иеговы, было так сильно, что даже мысль, возложить высокое звание царя на человеческое существо почиталась нечестивою. Но и в этот период времени народ не чуждался однако человеческих представителей Иеговы. Когда, в дни опасностей или народных бедствий, воздыхания Израиля бывали услышаны небом и Иегова посылал народу избавителя в лице мудрого законодателя или судьи, – того, в котором пребывала Его мудрость, – десница Иеговы представлялась столь же могущественною, и рука Его столько же видимо распростертою, как и в то время, когда Его непосредственною силою разверзлось море. Но если известное лицо и могло быть исполнено премудрости и силы от Бога, то все же казалось невозможным определить вперед: в каком именно лице эта сила от Бога должна была проявиться. Божественное вдохновение, делавшее человека способным управлять Израилем, уподоблялось, в понятиях народа, тому вдохновению, которое превращает человека в пророка. Возлагать на человека пожизненно царские права, с закреплением таковых в его потомстве, не обусловливая даже преемственности власти какими-либо признаками, могущими служить доказательством пребывания, на преемниках царя, божественной силы и премудрости, казалось как бы равносильным лишению Иеговы права избирать своих собственных послов.

Таким образом, в течении продолжительного периода времени преобладала система, которую можно назвать «почитанием вдохновенных людей». С течением времени, однако, требование народа, желавшего установления неизменного образа правления, с точным определением как присвоенных ему прав и преимуществ, так и способа перехода правления от одного лица к другому, усиливалось все более и более. Несмотря на неоднократные и торжественные протесты со стороны представителей пророчества против всяких подобных стремлений, пришлось подчиниться воле народа и учредить наследственную монархию. Со времени учреждения последней, иудеи находились, вплоть до самого вавилонского пленения, под управлением представителей Иеговы, в лице царей из дома Давидова. Лицо, пребывавшее постоянно, а не при известных только обстоятельствах, представителем Иеговы, лицо, служившее отражением не только Его мудрости и справедливости, но и Его царственного величия перед избранным народом, предстоявший у престола Иеговы муж, который являлся как бы пособником Господа сил, должен был называться уже не служителем, а сыном Иеговы.

В которой же из означенных двух форм намеревался Христос восстановить древнюю теократию? Мы находим ответ на наш вопрос в видении вселенского царства, которое предстало пред Ним в пустыне. Оно заключало в себе, несомненно, представление теократического царства, восстановленного в той форме, в какой таковая существовала при Давиде с видимым царем во главе, царем, который был бы Сам Христос.

Прежде, чем перейти к рассмотрению второстепенного вопроса – какие специально права соединялись, в мыслях Иисуса, с понятием о царском достоинстве, необходимо установить тот главный факт, что Он вообще признавал за Собою царственное достоинство, факт, который нельзя отрицать, не отвергая всех дошедших до нас свидетельств. Жизнеописатели Христа признают Его царем по праву наследства, и придают большое значение происхождению Его из дома Давидова. Он Сам обыкновенно называл Себя Царем и Господом, и открыто заявлял, что Он тот Мессия, пришествия которого народ ожидал, по указаниям древних пророков.

Итак, доселе могло казаться, что Христос имел в виду восстановить теократию в той форме, в которую она была облечена во времена Давида и Соломона. Могло ли однако новое царство сделаться простою копиею прежнего? Тысяча лет прошло с тех пор, как царствовал Давид. В течении этого продолжительного периода времени народился новый мир. Возможно ли было помышлять о восстановлении древней геройской монархии, в среде столь усложненной и интеллектуальной цивилизации, какая проявлялась в иудейских современниках Христа?

Это важное затруднение, однако, не обращало на себя, по-видимому, внимание современников Иисуса Христа. Мессия, которого ожидали верующие евреи, представлялся им не меньшим, но и не большим Давида. Размышляя в пустыне о предстоящем деле, Христос, напротив того, не мог не видеть таких затруднений, о существовании которых люди даже не подозревали. Он ясно сознавал, что Его жизнь должна была быть совершенно различною от жизни Давида, что представлявшийся пророкам образ идеального израильского царя был нанесен красками того времени, в которое они жили, Он понимал, что хотя в пророческих изображениях и было известное сходство с истиною, но что в действительности порученное Ему дело было до того сложно и деликатно, – что сознание всех трудностей подобной задачи было недоступно даже для мудрейшего из пророков.

Так Он явился перед иудеями, как бы сокрытый под незнакомым для них образом. Он привел в замешательство все их понятия и расчеты, провозглашая Себя тем Царем, которого они ожидали, и, вместе с тем, не исполняя ничего такого, что, по понятиям иудеев, должен был делать царь. Он действительно восстановил и теократию и царство, но только в форме не только не похожей на то, что было при Давиде, – но совершенно новой и не имеющей ничего себе подобного даже во всей предшествующей истории.

Многие предполагают, что иудеи пришли в недоразумение только потому, что они придавали буквальное значение символическим словам. Утверждают нередко, что Христос, называя Себя Царем, говорил иносказательно, выражая этим, по мнению одних, что Он Бог, а по мнению других, что Он мудрый, святой учитель нравственности, между тем как иудеи понимали Его слова буквально. Но подобные толкователи не замечают, что они приписывают разумным людям такую ошибку, в которую могли впасть только дикие или дети. Мы не находим в истории примера тому, чтобы целый народ был совращен с своего пути, чтобы проявились смуты и кровавые катастрофы вследствие такого непонимания слов, которое могло быть разъяснено в один момент. С другой стороны они приписывают Христу логически совершенно необъяснимый образ действия. Мудрый учитель может сравнивать себя с царем, желая осязательнее указать на тот авторитет, которым он пользуется, благодаря своей мудрости; но вероятно ли, чтобы он отказался разъяснить употребленную им метафору и взять назад сказанное, убедившись, что его слова ведут к грубому непониманию положения дела, непониманию, которое может вовлечь его и других в политические катастрофы? Между тем, из всего видно, что Христос крепко держался этого титула и придавал ему большое значение. Это подтверждается до очевидности обстоятельствами, сопровождавшими Его последнее вшествие в Иерусалим. Далее несомненно, что присвоение Себе царственности было выставлено причиною Его казни. На прибитой к Его кресту надписи были начертаны слова: «Царь Иудейский». Возможно ли после всего вышеизложенного предполагать, что царственность Его не заключала в себе ничего существенного, – неужели Он умер за метафору?

Не подлежит сомнению, что Христос признавал свою царственность, в сравнении с царственностью Давида, не только не менее существенною, но даже несравненно более славною, хотя Он и понимал эту царственность в совершенно особенном смысле, отказываясь пользоваться разными царскими правами и преимуществами. В каком же смысле Он понимал эту царственность? Земной царь у евреев служил представителем Небесного Царя, но только в некоторых делах; затем оставались еще другие действия, которые не могли входить в круг деятельности земного царя. В обыкновенных делах управления земной царь действовал в качестве уполномоченного от Бога, но оставались некоторые действия, совершенные раз на всегда Иеговою для иудейского народа, по отношению к которым никто из дома Давидова не мог заменить Его, по той простой причине, что эти действия уже более не повторялись. Между тем в них-то именно, а не в обыкновенных, постоянно повторявшихся, делах правления и проявлялось все великое и все славное царственности Иеговы.

К этим последним деяниям следует отнести следующие два – призыв народа и дарование ему закона.

Христос сосредоточил свои мысли исключительно на основном и высшем царственном деле. Он почитал Моисеев закон не менее своих современников, но Он намеренно решился заменить его новым законом, объявленным на основании своего собственного авторитета. Он принял на Себя задачу скорее второго Моисея, чем второго Давида. Хотя Он и отказывался вступать в рассмотрение частных законодательных вопросов, которые Ему предлагались в разное время, мы однако нигде не видим, чтобы Он когда-либо отказывался от объявления своих решений по какому-либо общему законодательному вопросу. Но, вместе с тем, Он пошел гораздо далее, предприняв преобразование несравненно более коренное, чем то, которое было совершено Моисеем. Он смело объявил, что дело, совершенное на Синае, должно быть Им переделано вновь. Он признал Себя вместе с тем уполномоченным повторить и то первообразное дело, которое еще гораздо ранее было совершено Невидимым Царем в земле «Ура халдейского», т. е. тот призыв, которым создан иудейский народ. В словах: «приближается царство Божие», мы видели до сих пор только провозглашение предстоявшего восстановления прежней теократии, но более глубокое обсуждение покажет нам, что этими словами обусловливались – новый призыв, новый закон и новая общественность. В древние времена Аврааму предстал голос, глаголавший: «пойди из земли твоей, от родства твоего, и из дома отца твоего, и иди в землю, которую Я укажу тебе, и Я произведу от тебя великий народ.... и благословятся в тебе все племена земные»⁴. Ныне же послышался в Палестине глас, глаголющий: «нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более,... а в веке грядущем жизни вечной»⁵.

Но в этом заключается еще не вся Его задача. Христос был более, чем новый Авраам и Моисей. Со времени установления Моисеева закона, в понятиях людей произошел переворот, почти не обративший на себя внимания современников, потому что он совершался постепенно, но который, несмотря на то, является величайшим из когда-либо происходивших в человеческих понятиях переворотов. С течением времени люди стали постепенно приходить, если и не к ясному сознанию, то по крайней мере, к предчувствию бессмертия. Этот великий переворот начался еще до времени пришествия Христова; но Христу было предназначено превратить это предчувствие в славную уверенность.

В момент пришествия Христова, учение о бессмертии души уже значительно распространилось между иудеями; вследствие того, понятие их о могуществе и величии Иеговы, представителем которого явился Христос, должно было быть уже несравненно более сознательное и благоговейное, чем во времена Моисея. В древнее время Иегова следил за приведением в исполнение закона чрез посредство уполномоченных Им гражданских деятелей; судебные приговоры, непосредственно от Него исходящие, составляли редкое исключение. С раскрытием идеи бессмертия, задача гражданской магистратуры отодвинулась на задний план; Иегова представился сознанию иудеев лично творящим суд в таинственном царстве, лежащем за пределами смерти.

Отказываясь от исполнения обязанностей гражданского судьи, Христос тем самым не отстранял от Себя всякого дела суда. Мы видели, что судьи считались исполнителями воли Иеговы, но их приговоры составляли только второстепенную, меньшую часть воздействия Иеговы на судьбу своего народа. Отклонив эту последнюю, меньшую обязанность, Христос принял в свою десницу все остальное, т. е. непосредственно божественный суд. Отказываясь настойчиво от исполнения должности гражданского судьи, Христос, однако, постоянно произносил свой суд над людьми – факт этот проявляется в течение всей Его земной жизни и не может не поразить даже при поверхностном ознакомлении с св. Писанием.

Таким образом Христос, называя Себя Царем и вместе с тем Царем царства Божия, или другими словами: Царем, представляющим величие Невидимого Царя в духовной теократии, принимал на себя характер прежде всего Основателя, затем Законодателя и наконец, в несколько особенном и высшем смысле, Судьи нового божественного общества.

Нельзя не удивляться величию предприятия. Но не менее удивительны и средства, которыми оно было приведено в исполнение, т. е. чудеса, сотворенные Иисусом Христом. Но, не выходим ли мы из сферы положительных доказательств, не выходим ли мы из области даже того, что вообще может быть положительным образом доказано, – утверждая, что Христос действительно творил чудеса? Отлагая, пока, разрешение вопроса о действительности сотворенных Им чудес, мы можем в настоящем случае ограничиться постановкой факта, который вполне может быть подтвержден, положительными доводами и который действительно доказан столь же неопровержимо, как и самое непреложное из всех исторических событий, – а именно, что Христос Сам заявлял, что Он творит чудеса. Мы можем, идти еще далее, утверждая с полным убеждением, что последователи Христа верили в Его чудотворную силу и что именно, вследствие этого обстоятельства, они главным образом согласились признать за Ним тот высший авторитет и то высшее достоинство, признания которых Он требовал от своих последователей. Сведения, дошедшие до нас о разных чудесах, могут быть преувеличены. – может быть, что в некоторых случаях были воспроизведены повествования, не имевшие положительного основания; но в общем чудеса занимают столь преобладающее место в деле Христовом, что всякое объяснение, которое стремилось бы представить чудеса вообще – как плод воображения последователей ли Христа или позднейших времен, уничтожало бы тем самым достоверность существующих исторических документов, т. е. Св. Писания, не в некоторых частях только, но в полном их составе, и превращало бы Христа в совершенно мифическую личность, подобную Геркулесу или любому герою мифологии. Между тем, все наше изложение именно стремится доказать, что Христос, в том виде, как Он представляется нам Св. Писанием, не есть мифическая личность; мы основываем наше убеждение на том, что характер, воспроизведенный четырьмя евангельскими жизнеописаниями, поразительно последователен во всех своих широких чертах; и вместе с тем, до того своеобразен, что самое возникновение этого понятия находится вне всякой возможности выдумки. Вымышление подобного характера вполне недоступно творчеству ума даже гениальной личности, а тем более творчеству коллективного рассудка известной эпохи, который называют обыкновенно сознанием века. Если же характер, описанный в Евангелиях, носит вообще реальный и исторический отпечаток, то из этого можно заключить о достоверности самого источника; допуская же эту достоверность, нельзя оспаривать, что личность Христа связывается с понятием о чудесных действиях. Степень нашей веры в действительность чудес должна зависеть, кроме того, в значительной мере, от того понятия, которое мы составим себе о правдивости Христа; а убеждение в Его безусловной правдивости не может не укрепляться в нас все более и более, по мере того, как мы будем подвигаться в изучении Его жизни. Впрочем, в настоящем случае, т. е. при исследовании плана, предлежавшего Христу, и средств, употребленных Им в дело для приведения этого плана в исполнение, сущность вопроса нисколько не изменяется от того, творились ли чудеса действительно, или нет; для нас пока достаточно знать, что современники верили в их действительность, ибо отсюда следует, что влияние их на людей было во всяком случае равнозначащим с влиянием действительно сотворенных чудес. Поэтому, мы здесь можем говорить о них, как о действительных чудесах.

Уже выше было указано, что в чудотворной силе Христа мы находим объяснение того влияния и той власти над людьми, которыми Он пользовался. Важно однако рассмотреть: каким именно образом проявлялось это действие? Одна сверхъестественная сила еще не доставила бы Христу того влияния на людей, которое Ему было нужно для совершения своего дела; она могла бы даровать Ему только то влияние, которое Он отверг так решительно с самого начала. Кроме того, у древних понятие сверхъестественной силы не всегда соединялось с мыслию о Боге или божестве; существовало даже мнение, что сверхъестественная сила может быть столько же принадлежностью злых, как и добрых духов; поэтому, на проявление сверхъестественной силы смотрели не всегда с благоговением, часто она возбуждала ужас. Первые сверхъестественные действия Христа не раз возбуждали чувство страха и беспокойства в свидетелях.

Таким образом можно было ожидать, что неограниченное пользование, сверхъестественной силою будет скорее препятствовать, чем содействовать, осуществлению той задачи, которую поставил Себе Христос. Уверенности что они находятся под властью божественного Учителя, должна была возвышать дух Его учеников и полезно действовать на них, – но вместе с тем, их умственная свобода не могла не быть подавляема сознанием, что они находятся в присутствии всемогущей, всесокрушающей силы. Действие всесокрушающей силы сверхъестественного могущества послужило бы не столько к утверждению, сколько к ослаблению влияния на людей божественной мудрости Учителя, обладавшего этою всесокрушающею силой. Неограниченное применение последней оледеняло бы чувства людей, и связывало бы узами страха их умственные способности; всякий закон, который был бы принят людьми под влиянием подобного настроения, стал бы приводиться в исполнение только до тех пор, пока не изгладилось бы из памяти людей впечатление страха, вызванного в них всемогуществом законодателя.

В одной из предшествующих глав, мы уже коснулись вопроса о мерах, принятых Христом для предупреждения подобного результата. Мы видели, что Он явно наложил на Себя самоограничение в пользовании, сверхъестественной силою. Провозгласив начало: что Он «пришел не погублять души человеческие, а спасать», Христос безусловно воздерживался от всякого действия, могущего нанести вред или ущерб кому-либо. Он следовал по этому пути так неуклонно, что безвредность Его сделалась вскоре явною для всех. Никто не сомневался в абсолютном, безграничном терпении того Царя, царственным претензиям которого все удивлялись; все могли убедиться в том, что Он не противится даже самой отважной критике и что Он смиренно переносит самые горькие и даже самые злобные нападки против Его личности. Человеческие уста обсуждали, с полнейшею свободой, Его права и Его характер. Люди не только не взирали на Него с тем крайним страхом, который мог бы воспрепятствовать им в сознательном принятии Его учения, но, напротив того, они постепенно привыкали обращаться с Ним, несмотря на то, что сознавали Его сверхъестественную силу, с такою беззастенчивою ненавистью, какую они побоялись бы высказать пред обыкновенным врагом. Только этим, и объясняется удивительная непоследовательность, которая, по-видимому, высказывалась в их отношениях ко Христу. Они, например, открыто обвиняли Его в том, что Он находится в союзе с диаволом, допуская таким образом, что Ом имеет возможность причинить им ужаснейшее зло, и, несмотря на то, они столь мало страшились Его, что даже вызывали Его проявить всю свою силу, хотя эта сила и могла быть обращена против них. Дело в том, что они были уверены, что Христос, сознательно и намеренно, Сам обезоружил Себя – и в этом отношении их суждение было вполне правильно. На их злобные действия Он отвечал только словесными укорами и, вследствие того, их дерзость, мало-помалу, достигла таких размеров, что они решились покуситься на жизнь Того, в чудотворной силе которого они даже не сомневались.

Но именно это непостижимое самоограничение, избавив Иисуса от ложных друзей и своекорыстных и низких льстецов, спасло созданное Им царство от растления эгоизмом и мирскими интересами, и доставило Ему такую власть над добрыми сердцами, какой никакое другое средство не могло бы даровать Ему. Власть, соединенная с кротостью, сила, пребывающая в мирном самоограничении, представляют собою самое благородное и самое достойное любви явление, с которым ничто другое не может сравниться. Умеренность Христа в пользовании своею сверхъестественной силою представляет самую замечательную черту Его личности. Она является духовным и нравственным чудом, превосходящим все физические чудеса. Мирный покой в величии, проходящий чрез всю жизнь Иисуса Христа, представляет собою, несомненно, самый возвышенный образ совершенства, какой только может постичь мысль человека. Эти удивительные черты Его характера и были главною причиной Его неограниченной и непосредственной власти над мыслями и сердцами людей. Соединение величия и самопожертвования, невыразимая снисходительность, могущественная сила, сдерживаемая могучим самообладанием, одним словом Крест Христов – вот что приобрело Ему все сердца.

Остановимся на этом. Мы изложили содержание первых пяти глав рассматриваемой книги. Если кому желательно познакомиться с остальными, не менее интересными четырьмя ее главами, то, надеемся, не будет он жаловаться на напрасный расход, приобретя себе самую книгу. Мы же будем считать свою задачу исполненною, если читатель, на основании не столько наших суждений, столько на основании сделанных из книги выдержек – приобрел достаточно ясное о ней понятие. Эти выдержки ясно показывают, что исследование неизвестного английского богослова, несмотря на то, что он начинает его в тоне неверующего наблюдателя фактов евангельской истории, вследствие редкого беспристрастия автора, – на первых же страницах приводит его в союз с защитниками достоверности сказаний наших евангелистов о Христе и Его деле. А чем далее он подвигается на пути своего исследования, тем более проникается убеждением, что образ Основателя христианской религии должен быть именно таков, как начертали его нам наши канонические евангелия. Христос и Его история не могли быть выдуманы ни единичным, ни коллективным умом; основные, существенные факты евангельской истории настолько твердо засвидетельствованы, что действительность их не может подвергнуть сомнению никакое нападение отрицательной критики; если же остаются неоспоримо достоверными факты существенные, то и что не обставлено сильными внешними доказательствами, в глазах беспристрастного читателя не должно, по решительному согласию с тем существенным, возбуждать относительно себя сомнение, – вот выводы, к которым пришел наш автор путем действительно беспристрастного исследования.

Если, таким образом, рассматриваемая книга заключает в себе нелишние страницы для христианской апологетики, то она привносит собою нечто и к более глубокому и точному пониманию характера деятельности Христа и хода евангельской истории. Это нечто имеет своим центром понятие автора о царстве и царственности Христа, где преимущественно и выразился тот своеобразный склад мыслей его в сфере предмета исследования, о котором мы предупреждали в своих предварительных замечаниях о книге. Правда, изображение автором той постепенности, с которою, будто бы, И. Христос приходил, до начала общественной своей деятельности, к сознанию предлежавшей Ему задачи, представляет нечто блазнительное для православного смысла и чувства. Но вот второстепенная сторона дела и может составлять принадлежность лишь склада мыслей автора «Ecce Homo». Но то, что автор самым решительным образом настаивает, что Христос отнюдь не отказывался от титула царя, в соединении с раскрытием высших прав и обязанностей царя, которые в древнее время принадлежали только Иегове, а теперь Христос принимал на Себя, – это не должно пройти бесследно для углубления богословской исторической мысли.

Такое понимание автором свойств и хода евангельской истории имеет, следов., значение и безотносительно к интересам христианской апологетики. Но еще более оно важно в интересах последней, как основательнейшее доказательство достоверности евангельских повествований на основании внутренних признаков. Доселе это доказательство слагалось из следующих частей: отсутствие в Евангелиях противоречий между собою, а также с данными истории, хронологии, этнографии и географии; очевидная объективность повествования; полное соответствие повествуемого с личностью И. Христа, как Богочеловека. Но доселе еще не было такого глубокого и целостного раскрытия соответствия евангельских сказаний с личностью И. Христа, как Мессии. Если это и делали иногда христианские апологеты, то посредством снесения отдельных фактов евангельской истории с отрывочно взятыми ветхозаветными наречениями. Автор же «Ecce Homo» берет цельный образ Христа, как Мессии, и глубоко раскрывает как его существенные черты, так и его полное соответствие тому образу идеального царя, который, только с неизбежною примесью красок своего времени, предносился всегда уму ветхозаветных пророков. Автор, как это мы уже замечали, действительно возвращается умом своим в эпоху начала христианства, действительно становится в среду современных Христу иудеев, внимательно читает ветхозаветные их писания и с точки зрения последних смотрит и судит о Христе и Его деле. Отсюда и произошла своеобразность его взгляда и понимания. Правда, при посредстве ветхозаветных писаний автор мог бы придти и к более возвышенному понятию о Христе и Его деле, нежели какое он высказывает в этой первой части своего исследования. Но и современники Христа лишь постепенно познавали в Нем высшую природу; на первое же время Он был для них только Мессия. Автор ведет свое исследование, угадывая, как понимал, на основании В. Завета, И. Христос Себя и Свое дело. И в результате оказывается, что личность с таким пониманием Себя, своей задачи и средств к ее исполнению – не мог измыслить ни единичный, ни коллективный ум. В этом, по нашему мнению, и состоит главное достоинство книги «Ecce Homo».

Д-в.