О влиянии христианства на язычество в свете краха мифологической теории

Особенность современного информационного общества является очень быстрая, практически мгновенная скорость распространения информации. Для того чтобы в широком потоке интернет-контента сделать информацию читаемой, т.е. популярной, в современных новостных лентах используются различные манипулятивные приемы. Довольно часто броское название статьи или новости не соответствует содержанию, нередко это либо скандальная, либо устаревшая информация. Все выше сказанное вполне соответствует ситуации с одной из гипотез происхождения христианства, которая в библеистике получила название «мифологической» теории возникновения христианства¹.

Суть этой теории заключается в утверждении её сторонниками того, что известный нам из Евангелий Иисус из Назарета является мифом, выдумкой. Все, что описано в Евангелиях и вообще Новом Завете не происходило в реальности, а было заимствовано, из преимущественно древних языческих верований, и творчески переработано в Священных для христиан книгах вне Палестины. Все упоминания об Иисусе Христе у нехристианских авторов – позднейшие христианские вставки. В лучшем случае, представители этой школы не исключали существование некоего человека Иисуса, но все, что нам известно об Иисусе Христе считали мифом, как, например, Эрих Церен («Лунный бог» 1959, рус. пер.: М., 1976) и Арчибальд Робертсон («Иисус: миф или история?» 1946. с.31, 35)².

Несмотря на то, что подобные сомнения в реальном существовании Иисуса Христа впервые возникли в XVIII веке, и что специалисты в области Нового Завета в подавляющем большинстве не считают эту теорию научной³, медийная популярность её достаточно высока. Достаточно вспомнить роман Дэна Брауна «Код Да Винчи» (2003) и голливудский фильм, снятый по упомянутой книге (2006). Можно вспомнить и первую часть документально-публицистического фильма «Дух времени» («Zeitgeist» 2007), который был снят антиглобалистом Питером Джозефом. Последний был просмотрен миллионы раз только на YouTube. Сюда же нужно отнести десятки книг и статей, в которых утверждается, что история Иисуса – это комбинация известных языческих мифов о Спасителе⁴.

Популярность подобных взглядов у нас в стране также имеет свою историю. В свое время каждый образованный человек в Советском Союзе старался прочитать роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», где в самом его начале, литератор Берлиоз в беседе на Патриарших прудах с пролетарским поэтом Иваном Бездомным, воспроизводит основные аргументы «мифологической школы» относительно Иисуса Христа: «Нет ни одной восточной религии, – говорил Берлиоз, – в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых…»⁵.

Причина популярности мифологической теории в СССР также объясняется особенностями атеистической пропаганды. В свое время, В.И. Ленин оказался под впечатлением книги одного из известных представителей мифологической теории немецкого философа Артура Древса («Миф о Христе» 1909). Древс синтезировал основные идеи мифологистов. Он был не библеистом, как и подавляющее количество разработчиков этой теории, а философом, – сторонником пантеистической метафизики Эд. Гартмана (1842–1906) и считал, что христианство должно пасть под натиском «арийской религии». На этом пути идея личного Бога и личность исторического Иисуса – лишь препятствия, поэтому объявляя Иисуса мифом, он надеялся разрушить христианство⁶.

Именно эта, к тому времени уже достаточно раскритикованная в научных кругах книга и сама концепция мифологистов⁷, вдохновила первого руководителя советского атеистического строя на её использование против верующих. В своей статье от 1922 года “О значении воинствующего материализма“, вождь пролетариата пишет: «“союз” с Древсами в той или иной форме, в той или иной степени для нас обязателен в борьбе с господствующими религиозными мракобесами»⁸.

Активными усилиями лидера «Союза воинствующих безбожников» Ем. Ярославского (Губельмана) этот завет Ленина стал воплощаться в жизнь. Уже с I съезда безбожников (апрель 1925 года), началась борьба за устранение из теории атеизма всякого намека на “исторического Иисуса”. Как отмечают исследователи, после 2-го съезда безбожников (1929 г.) в борьбе с христианством мифологической теория стала считаться «подлинно научной основой атеистического мировоззрения нового советского человека»⁹.

На многих современных западных авторов, прибегающих к аргументам мифологической теории, повлияла книга Керси Грейвса «Шестнадцать распятых спасителей: христианство до Христа» (1875), например, на Дэна Брауна¹⁰. Среди перечисляемых Грейвсом персонажей, которые соответствуют его легенде о чудесно рожденных, а затем распятых и воскресших богах перечисляются Будда, превратившийся в дракона герой древнегреческой мифологии Кадм (Apollod. III, 5, 4), и даже «Мохамад» из Аравии¹¹. «Все они получали божественные почести. Почти всех их почитали как богов или сынов богов. Большей частью они воплощались как Христы, Спасители, Мессии и Посредники. Целый ряд из них, как считалось, были рождены от девственниц. Характер некоторых почти идентичен тому, который христианская Библия приписывает Иисусу»¹².

Каким образом реагировали на подобные вызовы представители христианства? В основном, это возражения, основанные на опровержении главных аргументов мифологистов: о Христе есть упоминания нехристианских авторов (I-III вв.); нет первоисточников о почитании «бога Иисуса» в дохристианском мире; мифы об умирающих и воскресающих богах не имели никакой связи с реальными историческими событиями, а евангельский рассказ полностью включен в исторический контекст; текст Евангелий теснейшим образом связан с культурным, историческим и религиозным контекстом Палестины I в н.э.; синоптические Евангелия были написаны не во 2 в., а еще при жизни многих очевидцев земной жизни Иисуса Христа¹³.

Кроме этого, многие христианские апологеты, как на Западе, так и у нас в стране, высказывали предположение об обратном влиянии христианства на языческие культы в период со II-IV века н.э. Протоиерей Сергий Булгаков, говорил о том, что подобные представления о религиозном синкретизме Евангелия, напоминают казус гимназического списывания, а случаи видимого заимствования объясняются логикой непримиримой борьбы христианства с язычеством. В частности, он со ссылкой на мнение исследователя митраизма Франца Кюмона пишет, что «когда христианство стало моральною силою, оно наложило свою печать даже на врагов. Фригийские жрецы Великой Матери открыто противопоставляли свои празднества весеннего равноденствия христианской Пасхе и приписывали крови, пролитой на тауроболе, искупительную силу Божественного Агнца»¹⁴.

Более подробно об этом пишет профессор МДА А.И. Осипов, который ссылаясь на историков религии, в основном XIX века говорит, что некоторые параллели с буддизмом, кришнаизмом, зороастризме и митраизме являются следствием либо прямых заимствований, либо косвенного влияния христианства на эти верования и культы¹⁵. Похожий аргумент встречается у зарубежных христианских апологетов, например, об этом пишет Рональд Нэш. В частности, он указывает на то, что распространение мистериальных языческих культов и появление в них некоторых обрядов, напоминающих христианские таинства Крещения и Причащения, происходят уже после 100 г. н.э., когда новозаветные тексты уже обрели письменную фиксацию. Поэтому о влиянии язычества здесь говорить нельзя, а можно предполагать обратное – влияние христианства на языческие практики¹⁶. Эта гипотеза представляется достаточно интересной и обоснованной, её преимущество заключается не в оборонительной, а если так можно сказать, в наступательной стратегии.

Казалось бы, весь этот спор с мифологической теорией есть лишь вариант своего рода апологетики для своей аудитории: для людей не принимающих проповедь о Христе есть возможность сослаться на аргументы мифологистов о синкретическом характере христианской веры. Для людей верующих имеется не меньший объем достаточно убедительных аргументов о том, что Господь Иисус Христос – реальная историческая личность. Он Воплотившийся Сын Божий пострадавший за нас при Понтии Пилате и Воскресший на третий день после Крестной смерти и никакого влияния язычества здесь нет. При такой ситуации ни одна сторона и её аргументы не кажутся убедительными для другой ни наоборот.

Однако неожиданно к этому спору решил присоединиться известный библеист, исследователь в области текстологии Барт Эрман, который подверг мифологическую теорию разгромной научно-обоснованной критике. Сам Эрман именует себя «агностиком атеистического толка», что особенно выглядит шокирующе для её адептов¹⁷. Мифологическую теорию он называет «крайне маргинальной»¹⁸, а аргументы представителей мифологической школы обидно называет хлипкими¹⁹.

Если проанализировать аргументацию и анализ основных авторов – мифологистов, сделанный Эрманом, то получается следующая характеристика данной теории:

• Отсутствие ссылок на первоисточники (с. 39, 45).

• Использование устаревших, либо дилетантских работ XIX – XX века в качестве ссылок как на якобы научные произведения (с.39, 46).

• Использование дезинформации для подтверждения своих аргументов (с. 47, 49).

• Выборочное, вырванное из контекста цитирование исследователей по Новому Завету с целью подгонки их цитат для применения в своей концепции²⁰. При этом сами цитаты понимаются авторами – мифологистами превратно (с. 39).

• Попытки использовать в своих рассуждениях лженаучные теории, такие как, например, лжелингвистика²¹ и псевдоархеология²².

• Не соответствие выдвигаемых научных гипотез историческому и культурному контексту объекта исследования (на примере книги С. Ачарьи. «Заговор Христа». С. 40–41).

• Использование при защите своих теорий необоснованных предположений о подделке или интерполяции древних текстов (с. 53–54., 169, 188–189). Подстраивание фактов под свою теорию ( с. 265).

• Игнорирование фактов и исследований, которые противоречат мифологической гипотезе (с. 86. 169) и обвинение в предвзятости специалистов в области Нового Завета и истории древнего христианства (с. 39).

При таком рассмотрении аргументов мифологической школы вырисовывается полное её несоответствие критериям научности. И наоборот, если использовать критерии отличия научной теории от лженаучной, то мифологическая школа соответствует лженауке сразу по нескольким критериям²³.

Что самое интересное, Б. Эрман приводит ссылки на исследования, которые доказывают изначальную методологическую ошибку, которую допускали авторы при исследовании древних языческих культов, что и послужило основанием для предположений о существовании заимствований. В частности, он говорит о теории, выдвинутой в конце XIX века Джеймсом Фрэзером, об умирающих и воскресающих божествах, связанных с растительными циклами земли, когда зимой растительность погибает, а весной возрождается. Многие сторонники мифологизации событий Евангелия видели в ней научное обоснование их аргументов²⁴.

Эрман пишет: «Какое-то время в определенных научных кругах эта теория пользовалась уважением. Однако в конце ХХ века она подверглась разгромной критике. Правда, и сейчас отдельные ученые продолжают думать, что умирающие и воскресающие божества существовали. Однако даже это меньшинство не считает, что данная категория помогает понять предания об Иисусе»²⁵. Вера первых христиан в воскресение Иисуса из мертвых не была заимствована из языческих мифов о возрождающихся божествах. Она, по словам Эрмана, «уходит корнями в еврейские представлении о воскресении как эсхатологическом событии, в котором Бог заново утвердит свою власть над миром»²⁶.

Обоснованную критику доводов Фрэзера из его книги «Золотая ветвь» предложил видный специалист по истории религии Джонатан Смит. По его мнению, «В истории религий нет ни одного несомненного случая умирающего и воскресающего божества»²⁷. Более того, в своей аргументации Фрэзер допустил серьезную методологическую ошибку. Об этом пишет специалист по Ближнему Востоку Марк Смит. Джеймс Фрэзер рассматривал древние языческие верования через призму христианских взглядов, естественно находя при этом указания на их «умирание» и «воскресение». Но этого на самом деле не было. На основании такого субъективного подхода, Фрэзер из сказаний о разных языческих божествах, относящиеся к самым разным культурам и столетиям, создал единый синтез²⁸. Естественно, что научная обоснованность такого метода не выдерживает критики.

Кроме этого, другой исследователь, Марк Смит замечает, что значительную часть информации об этих языческих богах мы получаем из источников, которые датируются христианской эпохой. Сами авторы этого периода находились под влиянием христианства и получали сведения не из первых рук. Поэтому представления о языческих культах до христианства нам достоверно не известны, тем более ничего не известно о наличии там умирающих и воскресающих божеств²⁹.

Следовательно, предположения о влиянии язычества на христианство наукой не подтверждается. В свете этого все имеющиеся предположения о заимствованиях можно интерпретировать и по-другому. Упоминавшийся Джонатан Смит пишет, что лишь в более поздних текстах, уже после возникновения христианства, можно найти упоминания о «возвращении» Адониса. Однако, «на эту версию наложило отпечаток христианство с его верой в воскресение мертвых. Иными словами, не миф об Адонисе повлиял на христианские представления об Иисусе, а наоборот»³⁰.

Если христиане заимствовали идею воскресения у язычников, то в чем тогда заключался острый конфликт этих мировоззрений? Не понятна тогда реакция язычников на проповедь апостола Павла о воскресении из мертвых: «Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (Деян.17:32).

Также непонятно, почему предполагаемое заимствование из языческих культов и мистерий в христианстве приводит при принятии христианства язычником к совершенно противоположному. Это не просто только монотеизм, но и требование для нового христианина отказаться от всего языческого, осуждению всего, что связано с язычеством и готовностью ради Христа претерпеть гонения и мучительную смерть за веру. Естественно, что многие новообращенные члены Церкви были знакомы с язычеством, его мифологией, некоторые, до своего обращения, были посвящены в языческие мистерии. Неужели они не могли узнать в новом для себя культе эти общие для язычества черты и обряды? Логика мышления язычника и склонность к синкретизму неизбежно приводили бы к противоположному результату – к попыткам примирения с язычеством, а не конфликту.

Например, в правление императора Валериана (257–260 гг.) язычники предлагали христианам мир, при условии, что наряду с почитанием Господа Иисуса Христа они будут почитать и языческих богов. Однако такой компромисс, естественный для синкретичного греко-римского язычества, христиане отвергли³¹.

Для самих язычников не существовало никакой проблемы в почитании Иисуса Христа наряду с другими божественными персонажами. В жизнеописании императора Александра Севера говорится, что он в равной степени почитал изображения некоторых самых лучших обожествленных государей, а также Аполлония Тианского, Иисуса Христа, Авраама и Орфея (SHA, Alex. Sev.,29).³²

Как отмечает, Джон Мэчем, «восточные религии были терпимы к другим вероисповеданиям; религия Павла, как и древняя религия Израиля, требовала абсолютно исключительной преданности. Человек может стать посвященным в мистерии Исиды или Митры, вовсе не отказываясь от своих прежних верований; но если он хочет быть принятым в Церковь, согласно проповеди Павла, он должен оставить всех других Спасителей ради Господа Иисуса Христа. Это различие ставит достижение Павла в совершенно иную плоскость по сравнению с успехами восточных мистических религий. Одно дело предлагать новую веру и новый культ просто как дополнительный способ установления контакта с Божественным, и совсем другое, и гораздо более трудное (а в древнем мире за пределами Израиля это было неслыханно), – требовать от человека отречься от всех существующих религиозных верований и практик, чтобы полностью положиться на единственного Спасителя»³³.

Поэтому некоторые предполагаемые сходства язычества с христианством, возникшие в достаточно позднее время и объясняемые христианами диавольским коварством, о чем пишет Тертуллиан³⁴, можно в свете новых данных интерпретировать как попытку плагиата со стороны язычества. Это достаточно хорошо укладывается в имеющиеся сведения о синкретическом характере развития языческих культов.

Можно также сослаться на известную фразу фригийского жреца культа Митры, которую приводит блаженный Августин: «Et ipse Pileatus christianus est».³⁵ Она свидетельствует о попытке язычников приспособиться к тогда уже почти господствовавшему христианству³⁶. Как отмечает Брюс Метцгер, «не следует бездумно опираться на предположение, что мистические культы всегда влияли на христианство, т.к. не только возможно, но и весьма вероятно, что в некоторых случаях, влияние шло в обратном направлении»³⁷.

Например, современный исследователь Ян Бреммер («Взлет и падение загробной жизни» 2002) высказывает предположение о том, что культы Аттиса и Митры несут на себе следы влияния христианства³⁸ Некоторые авторы склонны видеть следы заимствования идей иудаизма и христианства в зороастризме³⁹.

Р. Нэш: «И не стоит удивляться тому, что лидеры культов, которые христианство успешно вытесняло, должны были каким-то образом сдерживать это наступление. А был ли для этого лучший способ, чем предложить языческий суррогат? Попытки язычников противостоять растущему влиянию христианства путем подражания ему ясно просматриваются в мерах, введенных Юлианом Отступником, который был римским императором с 361 по 363 гг. н.э.»⁴⁰.

Чем же тогда можно объяснить такую популярность ненаучной мифологической теории среди сторонников атеизма и агностицизма? Ответ на этот вопрос и понудил Б. Эрмана написать свою очередную книгу «А был ли Иисус? Неожиданная историческая правда». Эрман пишет в конце своего исследования такие слова: «Мифологистами движут вовсе не научные соображения. Их программа носит религиозный характер. Это религиозные идеологи. Они занимаются не историческим исследованием, а богословием. Правда, богословствуют они с целью уничтожить традиционную религию. Однако их нападки основаны не на науке, а на религиозных взглядах»⁴¹.

Собственно именно о таком характере атеизма писали представители русской религиозной философии еще в начале XX века. Например, Н.А. Бердяев приходит к выводу о том, что атеизм может носить религиозный характер: «Идейный атеизм всегда в сущности означает переход к какой-либо форме идолатрии и идолослужения»⁴².