Видение святого Диадоха, епископа Фотики Эпира

1. Вопрос. – Почему ты столь сильно был восхищен пустыней? Скажи мне, молю тебя. Ночью, в душевном покое, я спрашивал, словно присутствующего, Премудрого Иоанна. И ты, о славная Матерь Церковь, – сказал я опять, – почему ты имела столь горячее расположение к этому нелюдимому и небрегующему <о себе> человеку.

И этому гласу, услаждающему человеческий слух, почему ты <позволила> ему прозвучать так приятно в безлюдной пустыне? И он сам, скорее же, как был сам, представ мне, вступил в беседу.

Ответ. – Как я, – сказал он, – будучи вне тленного века, смогу поведать <это> тебе, друже, проводящему в нем свою жизнь до тех пор, пока этого хочет Бог?

2. Вопрос. – Сможешь, о чудный, – сказал я, – если ты согласишься показать мне твою любовь к мудрости в словесных вопрошаниях. И, если ты хочешь, я установлю <порядок>: приблизившись к самому предмету бесед, ты будешь учить, я же – учиться. Итак, ради чего, ты, о мужественный, своими речами и жизнью соделал пустыню такой радостной, создав там град добродетелей?

Ответ. – Там след чистоты жизни, – сказал он, – благоухание пустыни, удаление от городских нравов; общение с благопристойным молчанием. Потому я продолжал жить там, силой терпения усмиряя бурю человеческих помыслов, ожидая в духе того гласа, о котором ты упомянул.

3. Вопрос. – Хорошо. Итак, какого рода <был этот> глас? Ибо я желаю узнать от тебя пока это.

Ответ. – Глас сей вещал о глухоте Израиля, – ответил он, – поскольку они (сыны Израиля) как бы воском неведения запечатали свои уши, отвергая глас знания Всевышнего. Я же из пустынных мест начал призывать дикие народы к сретению веры в Него (Всевышнего), облекая созерцание в форму ясного иносказания.

4. Вопрос. – Но Кто Он, – спросил я, – Показавший силу проповедуемого?

Ответ. – Слово Отчее, – ответил он, – в Духе изрекаемое.

5. Вопрос. – Верно. Но как ты узнал Того, Которого не знаешь, скажи мне?

Ответ. – В человеческом образе я видел Божественное могущество.

6. Вопрос. – Я же, о божественный, был изумлен тобой и твоим дерзновением, – сказал я.

Ответ. – Каким? – спросил он.

7. Вопрос. – Тем именно, что ты, будучи человеком, крестил Сына Божия.

Ответ. – Послушанием я исцелил дерзновение, – сказал он, – ибо нет ничего смиреннее, чем послушание.

8. Вопрос. – Конечно, послушание рождается лишь действительно сокрушенным сердцем.

Ответ. – Ты правильно говоришь, – ответил он.

9. Вопрос. – Я же опять: Как ты узнал блаженство Святого Духа, когда Он в виде от небес снисходил на Господа? Ибо ты засвидетельствовал, что видел Его в образе голубя.

Ответ. – Некие радостные дуновения, – сказал он, – предшествовали Его (Святого Духа) неизреченному пришествию. А затем с небес раздался глас, который словно перстом указывал на Сына, Свидетельствуемого от Отца. Он ясно показал мне беспредельности, присущее этому голубю.

10. Вопрос. – Достаточно. Раздавшийся глас был ли гласом Самого Отца, или некой силы, возгласившей от лица Божия? Ответ. – Самого Бога, – ответил он.

11. Вопрос. – И как, скажи мне, мог пользоваться чувственным гласом Существующий в бестелесном и невидимом естестве.

Ответ. – Божество, – сказал он, – издает звук не через посредство какого-нибудь голосового органа; но, когда Оно возжелает, чтобы Его воля была услышана, то для испытывающего Божественное воздействие воля звучит как глас. Вот почему слышат лишь те, кому Он изволяет слышать, даже если <лица>, которые должны услышать, и недостойные этого гласа находятся вместе.

А потому только в том месте, где был крещен Господь, был услышан глас. Если бы это было не так, весь мир слышал бы его, раздававшийся со столь большой высоты, даже будь то глас Ангела.

Для желающего узнать это особенно явствует из Евангелия боговдохновенного Марка. Ибо он говорит об упомянутом гласе, раздавшемся на горе, когда преобразился Господь: И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшел глас: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте (Мк.9:7–8).

12. Вопрос. – Ты правильно научил, – сказал я. – Но как должно мыслить Святой и Животворящий Дух, Являемый в видимом образе? Ибо он вечен и неизменен, как ты сказал.

Итак, кто знает, каково это блаженное естество?

Ответ. – И этому, – ответил он, – в созерцании по поводу гласа Отца, подобает удивляться. Ибо невидимое и неизменное естество Духа не изменилось в образ голубя, чтобы Он был видим так, как Он хотел; но удостоенный созерцания этой красоты, в которой Божественный Дух, сошедший с небес, восхотел быть видимым человеку, узрел ее. Так что в силу этого изволения образ был явлен созерцающему. Нельзя, однако, сказать, что то неизреченное и непостижимое естество будто посредством ограничения, чтобы было созерцаемо, облеклось в этот имеющий границы образ. Итак, – сказал он, – подобным же образом, словно в зримом виде, созерцали Бога пророки.

Ибо не Сам Он, изменившись в <зримый> вид, являлся им, но они созерцали Безобразного как бы в виде славы, когда в видении им показывалась не природа, а воля <Его>. Так как очевидно, что действие воли являлось им как образ в видениях славы из-за Того, Кто Сам восхотел быть увиденным в 0бразе воли.

13. Вопрос. – Итак, – сказал я, – как же Бог будет зрим людьми в нетленном веке?

Ответ. – Нетление тела, – ответил он, – согласно истинному учению, приближает человека к Богу. И таким образом Бог будет зрим людьми, как человек может Его видеть.

14. Вопрос. – Следовательно, – сказал я, – опять в образе?

Ответ. – Нет, – ответил он, – но в добродетели славы. Поэтому те, которые будут удостоены этого (т.е. видения Бога), всегда пребудут в свете, вечно услаждаясь любовью Божией, но неспособные постичь природу света, осиявающего их, какова она есть <сама по себе>. Ибо каким образом Бог ограничивает Себя, оставаясь неограниченным; таким и тогда, когда возжелает, делает Себя видимым, оставаясь невидимым.

15. Вопрос. – Что же следует считать добродетелью Бога?

Ответ. – Красоту безобразную, лишь в славе познаваемую.

16. Вопрос. – Для меня же, – сказал я, – по разумению человеческому, слава представляется как бы неким возвышеннейшим видением.

Ответ. – Не думай так, – ответил он. – Ибо, согласно <правой> вере, красота этого невещественного и блаженного естества, из-за Его великой чистоты, выше <всякого> образа.

Поэтому только один Бог созерцает еще не существующее, как существующее. Ибо, если это неизреченное естество было бы в неком образе, то <Бог> не созерцал бы еще не существующее как существующее.

17. Вопрос. – Что ты хочешь сказать этим?

Ответ. – Целиком существующее в образе не может совершенно провидеть то, что будет сказано или совершено по той причине, что все оно существует в ограниченном естестве, даже если все это естество будет как бы видением.

Вот почему ум наш, неким зорким оком обозревающий все, ничего не может видеть из будущего, даже по разлучении души от тела, когда вся душа, по нашей вере, будет как бы неким оком.

Таким же образом следует представлять себе и небесные силы, все естество которых, как считается, есть подлинно видение.

18. Вопрос. – Итак, что же <думать о тех>, которые и их <небесные силы> и душу считают выше <всякого> образа?

Ответ. – Они, – ответил он, – делают предположения, далекие от <подлинного> смысла <вещей>. Ибо ни ангелов, ни душу невозможно видеть; по общему признанию, их должно представлять как существа безвидные. Но следует знать, что в неком видении они присутствуют умной красотой и пределом, так что благолепие их умозрений является их образом и их красотой.

Поэтому, когда душа мыслит доброе, она вся сияет и видна отовсюду, когда же злое – лишена света и не вызывает восхищения. Ибо так же тени, схваченные зрачком глаза, по причине большой остроты и ясности его <восприятия>, следует называть ощущением зрительной способности (ибо подобает, чтобы этот недоступный зрению предмет рассмотрения становился доступным <нам>, насколько то возможно, посредством наглядного примера).

Таким же образом и мысль, которую ум извлекает из собственного желательного начала, становится как бы образом действия (энергии) души, что является следствием ее утонченности. Относительно бестелесных естеств все то, что приобретает действие, становится, как я сказал, вследствие ее большой утонченности, <частью> природы; со славой ли, или же со страстью случается это. Точно так же следует думать и о падших ангелах: ибо до тех пор, пока они мыслили подобающее ангелам, сама красота их умозрений становилась для них образом славы; после того, как они пренебрегли богоугодными помыслами, само блаженство их превратилось в образ бесславия.

19. Вопрос. – Итак, – сказал я, – по отношению к дебелости нашего тела и душу, и ангелов должно называть существами невещественными и безобразными; в отношении же беспредельной чистоты Божественного естества они уже не являются <таковыми>?

Ответ. – Образ <есть> завершение всякого возникновения, – ответил он, – но вечно Существующее, не имея возникновения, как мы верим, всегда <является> только Красотой, <пребывая> выше <всякого> образа, Ибо <Оно> получило совершенство не от становления, но имеет бытие от Себя Самого в преестественном естестве.

20. Вопрос. – Объясни мне, желающему знать, еще вот что: почему, когда мы рассуждаем о Боге, то говорим <о нем> как о Красоте, а не как об образе?

Ибо в образе непременно вызывает удивление и красота.

Ответ. – Потому что Красота Божия есть слава сущности Божией.

21. Вопрос. – Тогда, – спросил я, – что же можно сказать о выражении Псалмопевца: Я же в правде явлюсь перед Твоим Лицом, буду насыщаться взиранием на Твою славу (Пс.16:15).¹

Ответ. – Это говорится пророком не в том смысле, что Божественное естество существует в неком лице или виде; но <это означает>, что в образе и славе Сына мы узрим безобразного Отца.

Ибо потому соблаговолил Бог Своему Слову через Воплощение прийти в человеческий образ, оставаясь (ибо почему нет) в Своей вседержительной славе, чтобы человек, взирая на плотность образа этой славной плоти (ибо <только> образ созерцает образ), после своего очищения мог созерцать красоту Воскресения как <красоту> Бога.

Итак, Отец неким таинственным образом откроет себя праведникам, как теперь <Он> является ангелам; Сын же, посредством тела, <сделал это> явно. Ибо поистине, подобает тем, которые в грядущей вечности в полноте знания будут иметь своим царем Бога, всегда созерцать своего Владыку, что было бы невозможно, если бы Бог Слово, через Свое вочеловечение, не облекся в образ.

22. Вопрос. – О, Слово, – сказал я, – Ты научил меня согласно с верой и разумом, всегда указывая мне столп Иоанна. Но, наконец, – сказал я, – молю Тебя, объясни мне остальное об ангельском созерцании, оно, я полагаю, созвучно учению о душе по воскресении тела.

Ответ. – Что именно? – спросил он.

23. Вопрос. – Ангелы имеют чувства или нет?

Ответ. – По слову знания, – сказал он, – в неком избрании оно достигали чувства самовластным желанием. Поэтому и некоторые из них, поработившись страсти, пали.

Но так как не отказавшиеся, через отпадение, от славословия Божественного и славного Духа, были сохранены невредимыми в бесстрастии, то они выше и чувств, пребывая в неком услаждении неизменной славы, почему и мысли их всегда подобны; ибо они не только одинаково познают добро, но точно также не имеют знания о противном ему; то же и в отношении праведных; они имеют надежду родиться в воскресении, когда плод их самовластных <подвигов>, <соделанных> в совершенном отречении, будет представлен Богу.

24. Вопрос. – Правильно. Гласом ли, – спросил я, – исполняют гимны те небесные и святые силы, или, как предполагают некоторые, внутренним словом?

Ответ. – Гласом, – ответил он; ибо, если признавать их пламенеющим огнем, как сообщают Писания (Евр.1:7), то ясно, что они воспевают Бога неким высоким гласом, почему и многие из святых в видении часто слышали их глас, как указывают Писания.

25. Вопрос. – Ясно, – сказал. Но, может быть, некоторые скажут, что после объяснения, представленного о Божественном гласе, должно быть рассмотрено и сказанное об ангельском гласе.

Ответ. – Так как для Бога все возможно, то Он, когда изволяет, обнаруживает Себя, и, как бы говоря, остается превыше всего, поскольку Он один невещественен. Ангелы же не могут делать так, ибо если бы и они, не говоря, словно говоря, могли бы, когда хотели, являть себя, то, они могли бы и из ничего творить то, что они желали.

26. Вопрос. – Очень хорошо. Но что думать о душе, отделенной от тела?

Ответ. – Душа, – сказал он, – отделенная от тела, до тех пор, пока через Воскресение не получит тела обратно, по общему признанию, воспевает Бога внутренним словом, поскольку <способности> говорить она не берет от тела. Ангелы же, поскольку они сотворены в неком простом и <имеющем свойство> любви к пению естестве, пользуются, как мы узнали, нескончаемыми гласами, воспевая не через посредство какого-либо телесного органа, но имя само необычайное вечное движение как бы причиной некоего гласа.

Ибо воздушное естество <ангелов>, так любящее пение, всегда влечет их, побуждая к беспрестанному и чистейшему восклицанию.

27. Вопрос. – Ясно. Итак, – продолжал я, – каким же образом следует представлять, что они изменяются в образ, когда посылаются от Бога к какому-нибудь из святых?

Ответ. – Вопрос, – сказал он, – непонятен для слуха, а потому не найдет ответа. Однако, следует считать, что в какой бы образ, по велению <Божию>, они ни думали облечься, немедленно входят в него через представление. Естество их, из-за великой тонкости его состава, легко содействует их желанию; как бы сгущаясь силой желания, они через представление беспрепятственно приходят от неявленного к явленному, в каком бы, – как я сказал, – виде, они ни хотели быть созерцаемы чистой душой. Ибо только чистая и одухотворенная душа может с несомненностью видеть образ представления. Так как, если названное представление не встречает расположения у представляющего, то ангел и человек никоим образом не могут явно войти в общение. А потому, как мне кажется, по названной причине, они пользуются тогда и чувственным голосом – вид представления, и голосом имеющим свойство подражания.

28. Вопрос. – Убедительно. Но молю Тебя, о Слово, Учитель <мой>, – сказал я, – прежде чем наступил день, объясни мне еще это (ибо я знаю, что с его наступлением ты тотчас уйдешь, так как <с этого времени ты уже не будешь> продолжать являться душе, чтобы впредь говорить <с ней> или созерцать крылатые виды жизни): Ангелы, посылаемые от Бога на землю, в то самое время, когда они находятся в мире, не оставляют ли в небесах своих мест.

Ответ. – Для них, – ответил он, – когда они пребывают в мире, невозможно одновременно быть и превыше небес; ибо это свойственно только вочеловечившемуся Богу Слова, не призрачно являющемуся на этой земле и не оставляющему небесных, но все обнимающему Своим неописанным естеством. Следует знать, что там, где находятся все эти ангельские силы, они видят все небесное и мирское, словно целиком лежащее вокруг них. Ибо их прозрачное естество и то, что ему свойственно – как бы видение отовсюду, особенно вследствие благодати Святого Духа, делает их способными видеть так все. Но лишь один Бог вблизи созерцает грядущее, как существующий превыше всего и <все> обнимающий мыслью; и не только существующее, но и то, что когда-либо будет, как уже существующее. Поэтому Он один знает желание <всех> сердец.

29. Вопрос. – Итак, и душа, – сказал – я, – отделившаяся от тела, согласно объяснению, представленному об ангелах, не только видит вместилище бестелесных, но, подобным образом, видит и все в мире?

Ответ. – Вовсе нет, – ответил он. – Ибо <ангелы>, так как они однажды были сотворены в простом естестве, могут совершенно видеть не только то, что выше пространства, но и то, что в пространстве. Ибо свойство тонкого естества – не быть видимым существующими в дебелом естестве, самим же, – видеть все такие естества. Душа же, после того, как будет отделена от тела, уже не сможет видеть то, что в пространстве; Ибо дух, – говорит <Писание>, – прошел, и <больше> не будет <находиться> там, и уже не познает свое место (Пс.102:16). Ибо <душа> через смещение с телом находится в пространстве. Отделившаяся от всякой телесной необходимости, <она> уже больше не <может> видеть то, что видела через посредство тела; Потому что человек имеет целостность в смешении, ангелы же – в простоте естества. Только это, и кроме того, кое-что другое, О украшенный множеством венцов и светоносный царь, открыло мне Слово, возвестив премудрость Иоанна. Когда наступил день, он скрылся, вновь оставив меня, жаждущего его любви.