Псалтирь, как священно-художественное произведение

Из всех книг Ветхого Завета наибольшею любовью, особенным интересом и вниманием со стороны христиан, несомненно, пользуется книга, заключающая в себе собрание псалмов Давида, или Псалтирь. Великое религиозно-нравственное значение этой книги издавна уже засвидетельствовано Церковью, непоколебимо установлено в богословской науке и единодушно признано всеми христианами. Но помимо своего громадного религиозно-нравственного значения, Псалтирь привлекает к себе внимание читателя изящным, художественным строем речи, который ставит эту книгу наравне с лучшими поэтическими произведениями человечества.

Можно смело сказать, что в Псалтири мы находим в изобилии и в удивительном совершенстве все те формы и качества художественной речи, кои присущи лучшим поэтическим образцам словесности.

Художественная речь, как известно, достигается при помощи двух, главным образом, средств: 1) изобразительности или живописи и 2) благозвучия или музыкальности слога. В теории словесности мы находим такое определение художественности речи: «художественною можно назвать такую речь, которая не только делает мысль говорящего или пишущего понятною, но еще сообщает воображению слушателя или читателя живые образы, возбуждает сердечные движения и производит приятные звуковые ощущения». И действительно, что нас особенно поражает при чтении Псалтири, это сильная образная и вместе с тем гармонически-благозвучная речь. Образность речи в Псалтири до такой степени ярка, что даже при невнимательном или рассеянном чтении псалмов некоторые выражения невольно западают в душу и припоминаются иногда помимо нашей воли, подобно тому, как иногда мы слышим мотивы прекрасного музыкального произведения спустя долгое время после его исполнения. Кому, например, с детства еще глубоко не запали в душу чудно-прекрасные по своей яркой образности слова 138-го псалма: «Камо пойду от духа Твоего и от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо, Ты тамо если: аще сниду во ад, тамо еси. Аще возьму криле мои рано, и вселюся в последних моря: и тамо бо рука Твоя наставит мя и удержит мя десница Твоя» (Пс. 138:8–9 ст.); или слова 90-го псалма: «Ангелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих: на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия» (Пс. 90:11–13), и множество других подобных. Как инстинный художник, псалмопевец в первом указанном месте 138-го пс. мысль о вездесущии Божием облекает в возвышенные художественные образы при помощи которых читатель как бы созерцает духовными очами картину вездесущия Божия, для которого нигде нет границ. Во втором указанном месте 90-го пс. особенно красиво нарисован образ: «на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою». Многим, вероятно, приходилось видеть изображение этой идеи на картинах, в виде, напр., ангела-хранителя, который удерживает за руку беспомощного ребёнка над опасным обрывом.

При всей своей яркой образности приведенные отрывки из псалмов являют в то же время гармонию звуков, легких для произношения и приятных для слуха.

Образность речи в Псалтири достигается в высшей степени удачным и всегда уместным употреблением оборотов речи, каковы суть так называемые сравнения, тропы (метафоры), фигуры и проч. Возьмем для художественного анализа первый псалом. «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста»… (Пс. 1:1).

«Совет нечестивых» и «пути грешных», – прекрасные образные выражения, – как нельзя более наглядно рисуют мысль псалмопевца, которую в простом, безыскусственном виде следовало бы формулировать так: блажен или счастлив тот человек, который всегда и всюду, где бы он ни был и что бы ни делал, уклоняется от греха и от общения с грешными людьми. Нечего и говорить, насколько эта простая и безыскусственная речь выигрывает, в художественном отношении, употреблением в ней вышеуказанных образных выражений: «не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста» далее. «Но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь» (Пс. 1:2). Здесь мы встречаем соединение нескольких фигуральных оборотов речи. Для выражения мысли о твердой нравственной устойчивости праведного человека псалмопевец употребляет образное метафорическое выражение: «в законе Господни воля его» (т.е. праведник всегда поступает согласно с волей Божией); для усиления этой мысли свящ. писатель прибегает далее к фигуре повторения или усугубления: «и в законе его поучится день и нощь», – последнее выражение, в свою очередь, является гиперболическим («день и нощь») для усиления основной мысли всего стиха. Благодаря таким оборотам речи мысль стиха является выраженною не только красиво, но и сильно.

В следующем стихе мысль облечена в аллегорическую форму, причем для картинности речи употреблено очень красивое сравнение праведника с цветущим деревом: праведник «яко древо насажденное при исходищах вод, еже плод свой дает во время свое и лист его не отпадет» (Пс. 1:3). Как бы в пояснение этой аллегорической (иносказательной) формы речи псалмопевец добавляет: «и вся, елико аще творит, успеет» (Пс. 1:3), т.е. подобно плодовитому дереву будет процветать и праведник: он будет иметь успех во всех своих делах и начинаниях («плод свой дает»…) и вообще будет пользоваться благоденствием («и лист его не отпадет»). Далее, – во второй половине псалма, речь идет о грешниках, которые противопоставляются праведнику. Для того, чтобы ярче оттенить это противопоставление, псалмопевец пользуется фигурой антитезы (противоположения): «Не тако нечестивии, не тако», – и далее, подобно тому, как выше праведника сравнивал с цветущим деревом, в 4-м стихе сравнивает нечестивых людей с прахом земли: нечестивии, «яко прах, его же возметает ветр от лица земли» (Пс. 1:4). Это сравнение красиво и сильно выражает мысль о полном ничтожестве и бессилии нечестивых людей. Развивая далее мысль о погибели нечестивых, псалмопевец говорит: «Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ни же грешницы в совет праведных» (Пс. 1:5). Здесь для усиления мысли о гибели нечестивых употреблена фигура усугубления в повторении слова: нечестивии – грешницы. Заканчивая псалом и как бы резюмируя все вышесказанное, св. писатель заключает: «яко весть Господь путь праведных и путь нечестивых погибнет» (Пс. 1:6) (фигура антитезы).

Фигуральные обороты речи, придающие псалмам художественно-поэтический характер, встречаются в Псалтири в изобилии. В этом отношении Псалтирь является неистощимою сокровищницей самых изящных, красивых и сильных образцов художественной речи. Нам нет возможности подвергать художественному анализу все псалмы. Мы приведем здесь только некоторые более яркие и характерные образцы псаломской художественной речи.

Эпитеты. Прежде всего обратим внимание на самую основную и простейшую форму художественной речи – эпитеты. Эпитетами, как известно из теории словесности, называются живописные определительные слова, отмечающие в предмете ту черту, которая производит особенно сильное впечатление, (напр., «поле чистое», «зелена трава», «красно солнышко», «мать-сыра земля», «борзый конь», «кровь горячая» и проч.). В церк.-славянском языке, как и в народном русском, встречается множество таких живописных слов. В Псалтири мы находим, напр., следующие эпитеты: «Сион – гора святая» (Пс. 2:6), «псалтирь десятострунний» (Пс. 91:4), «псалтирь красен с гусльми» (Пс. 80:3), «кимвал доброгласный», «кимвал восклицания» (Пс. 150:5), «глас трубный» (Пс. 150:3), «глас радования» (Пс. 46:2), «сень смертная» (Пс. 87:7, Пс. 106:10), «пламень огненный» (Пс. 103:4), «словеса мятежна» (Пс. 90:3), «гнев ярости» (Пс. 77:49), «дух бурен» (Пс. 148:8), «дщи вавилоня окаянная» (Пс. 136:8), «сонм державных» (Пс. 85:14), «царие земстии» (Пс. 2:2), «благословение благостынное», «венец от камене честна» (Пс. 20:4), «кедры ливанстии», «древа польская» (Пс. 103:16), «цвет сельный» (Пс. 102:15), «роса аермонская» (Пс. 132:2), «зверие дубравнии», «скимни рыкающие» (Пс. 103:20, 21) и проч… Насколько подобные эпитеты способствуют изобразительности и красоте речи, можно видеть из следующих, напр., изречений: «Насытятся древа польская, кедры ливанстии, их же еси насадил» (Пс. 103:16). «Положил еси тму и бысть нощь: в ней же проидут вси зверие дубравнии, скимни рыкающии, восхитити и взыскати от Бога пищу себе» (Пс. 103:20, 21). «Человек яко трава дние его, яко цвет сельный, так отцветет» (Пс. 102:15). «Положил мы в ров преисподнем, в темных и сени смертней» (Пс. 87:7). «Хвалите Бога во гласе трубнем…хвалите его в кимвалах доброгласных, хвалите его в кимвалах восклицания» (Пс. 150:3, 5) и проч…

Сравнения. – Гораздо большую роль в деле изобразительности речи играют так называемые сравнения. Посредством сравнений мысль делается более наглядною. Обыкновенно сравнивается мало известный предмет с более знакомым, отвлеченный – с вещественным, неодушевленный – с одушевленным. Мы уже видели образец такого сравнения в 1-м псалме, где праведник сравнивается с цветущим, плодоносным деревом (3 ст.), а грешники – с прахом земли (4 ст.). В Псалтири мы находим множество подобных сравнений, которые как нельзя лучше служат наглядности мысли. – «Упасеши я жезлом железным, яко сосуды скудельничи сокрушиши я» (т.е. людей, восстающих на Господа и на Христа Его, вообще, противников Божиих – см. 2 ст.), читаем мы во 2-м псалме (Пс. 2:9). Противники Божии уподобляются здесь скудельничим сосудам, т.е. таким бренным и хрупким вещам, разбить и уничтожить которые не составляет никакого труда; отсюда понятно, какими ничтожными являются противники Божии для Господа, сокрушающего своих врагов «жезлом железным». Как видим, сравнение в данном месте очень меткое и сильное, благодаря чему и мысль этого стиха является наглядной и картинной. В 11-м псалме находим такое сравнение: «Словеса Господни, словеса чиста, сребро ражжено, искушено земли, очищено седмерицею» (Пс. 11:7). В русском переводе с греческого¹: «Слова Господни, слова чистыя, как серебро расплавленное, отделенное от земли и очищенное седмикратно». Сравнение это так ярко и образно, что само говорит за себя и не требует пояснения. В 16-м псалме пророк взывает: «Сохрани мя, Господи, яко зеницу ока» (Пс. 16:8 ст.), т.е. умоляет охранить так же надежно и крепко, как зеницу ока охраняют от всякого вреда вежды, ресницы и брови. В том же псалме читаем: «Объяша мя яко лев готов на лов и яко скимен обитаяй в тайных» (Пс. 16:12) (ср. Пс. 9:30; Пс. 21:14). Здесь псалмопевец сравнивает своих врагов с дикими зверями. «Отринув разумность естества, они (враги) подражают зверям, которые желают пищи, высматривают оную и внезапно кидаются на нее». (Толкование блаж. Феодорита, еп. Кирскаго). В 31-м псалме находим меткое сравнение неразумных людей с конем и меском (лошаком). «Не будите яко конь и меск, им же несть разума: браздами и уздою челюсти их востягнеши, не приближающихся к тебе» (Пс. 31:9), т.е. «даю вам совет не соревновать в неразумии коню и меску. А если не послушаетесь, то подобно им и вы будете иметь на себе узду и удила» (т.е. понесете заслуженное наказание) (Толк. Феод.). В 36-м псалме читаем: «Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие. Зане яко трава скоро изсушут и яко зелие злака скоро отпадут» (Пс. 36:1–2). (Срв. Ис. 40:6–8). Подобные же сравнения мы находим в 89 псалме: «Уничижения их лета будут: утро яко трава мимо идет, утро процветет и прейдет, на вечер отпадет, ожествет и исхнет» (Пс. 89:6), и в пс. 102-м: «Человек яко трава дние его, яко цвет сельный, тако отцветет» (Пс. 102:15). Мысль этих прекрасных сравнений вообще та, что смертный человек ничем не отличается от травы и от цветка, который весною расцвел и вскоре вянет и отпадает (Толк. Феод.) Красивое сравнение находим в 41-м псалме: «Им же образом желает елень на источники водны: сице желает душа моя к тебе, Боже» (Пс. 41:2) (Срв. Пс. 17:34). На первый взгляд это сравнение кажется непонятным, но вот как объясняет его блаж. Феодорит: «говорят, что олени пожирают ядовитых животных и оттого палит их сильная жажда, и со всем жаром устремляются они к воде; посему и праведники, живя с людьми нечестивыми и беззаконными, которые вполне уподоблялись пресмыкающимся животным, справедливо говорили, что подобно еленям жаждут они Бога».

В 51-м псалме 4 ст., равно как и в пс. 63-м (4 ст.), псалмопевец сравнивает лесть, коварство и неправду человеческую с изострением языка наподобие бритвы или меча. «Неправду умысли язык твой: яко бритву изощрену сотворил еси лесть» (Пс. 51:4). «Покрый мя от сонма лукавнующих, от множества делающих неправду: иже изостриша яко меч языки своя» (Пс. 63:4). Подобное же, но только еще более сильное сравнение встречается в 139-м псалме, 3 ст.: «Изостриша язык свой яко змиин: яд аспидов под устнами их» (Пс. 139:3). (Срв. Пс. 54:22: Умякнуша словеса их паче елеа и та суть стрелы»).

В 51 псалме, 10 ст., псалмопевец делает такое сравнение: «Аз яко маслина плодовита в дому Божии» (Пс. 51:10). Еще более образное сравнение в этом же роде находим в 91 псалме: «Праведник яко финикс процветет, яко кедр, иже в ливане, умножится» (Пс. 91:13) (Срв. Пс. 1:3, Пс. 36:35, Пс. 71:16). Праведник здесь уподобляется «густоте, теплоте и питательности кедра, а также высоколиственности и плодоносию финика. Оба сии дерева тверды и долговечны, но для возрастания требуют и долгого времени. Таково и насаждение добродетели, которая многим трудом и временем возвращается, но подъемлется в высоту, приносит зрелый и сладкий плод и доставляет обильную тень» (Толк. Феод.). В высшей степени образное и красивое сравнение встречаем в 67 псалме: «Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия» (Пс. 67:3). В 101 псалме, изображая грядущее бедственное состояние народа иудейского в Вавилоне, пророк употребляет следующие сравнения: «Исчезоша яко дым дние мои и кости мои яко сушило сосхошася (Пс. 101:4). «Уязвлен бых яко трава…» (Пс. 101:5). Уподобихся неясыти пустынней, бых яко вран нощный на нырищи. Бдех и бых яко птица (точнее: воробей – по толк. Феод.) особящаяся на зде» (Пс. 101:7–8). «Дние мои яко сень уклонишася и яз яко сено изсох» (Пс. 101:12). «Пророк употребляет многие сравнения, – говорит блаж. Феодорит, – желая вполне изобразить бедствия пленного народа. Между прочим, в каждой из поименованных им птиц дает видеть боязнь и недостаток попечителя. Так, воробей от беспокойства прогоняет от себя сон, «нощный вран», избегая домов жилых, отыскивает домы пустые, оставленные, «неясыть пустынная», как показывает самое название птицы, проводит жизнь в пустынях, вдали от человеческих жилищ». В псалме 117 находим сравнение: «Обыдоша мя яко пчелы сот и разгорешася яко огнь в тернии» (Пс. 117:12), т.е. «как пчелы, нашедши сот, высасывают медовую влагу, так и враги («язычницы» – Пс. 117:10) окружили меня, покушаясь отнять у меня бывшую во мне сладость благочестия; надеялись, что весьма легко преодолеют меня, как огнь скоро истребляет терние». (Толк. Феод.). В 118 псалме читаем: «Коль сладка гортани моему словеса твои паче меда устом моим» (Пс. 118:103). «Возлюбих заповеди твоя паче злата и топазия» (Пс. 118:127), т.е. заповеди твои более достолюбезны мне, чем золото и драгоценные камни – топазы, которые в древности, очевидно, предпочитались другим драгоценным камням. В 140-м псалме: «Да исправится молитва моя яко кадило пред тобою», т.е. пророк желает, чтобы молитва его возносилась к Господу и была приятна ему, как курение фимиама.

Мы не приводим всех сравнений, встречающихся в Псалтири, надеясь, что и из приведенных нами примеров ясно видно, насколько сравнение способствует изобразительности псаломской речи. Мы видим, что при помощи метких сравнений отвлеченные мысли псалмопевца приобретают наглядность, картинность и пластичность, облекаются в художественные образы, которые восстают перед нашими взорами наподобие тех чувственных и вещественных предметов, которые мы можем видеть глазами и осязать руками. «Словеса Господни, словеса чиста, сребро ражжено, искушено земли, очищено седмерицею» (Пс. 11:7). Что может быть нагляднее и пластичнее этого прекрасного сравнения!

Тропы. От сравнений переходим далее к более сложной форме художественной речи – к тропам. Основанием для тропов служат сравнения, но тропы отличаются от последних тем, что при сравнении, как мы видели, два сходных предмета только сближаются, сопоставляются, например, «праведник яко финикс процветет» (Пс. 91:13), а в тропе свойство одного предмета переносится или обращается (τρόπος – от греч. «оборот») на другой, например, «напитаеши нас хлебом слезным и напоиши нас слезами в меру» (Пс. 79:6). Отсюда понятно, что тропы суть выражения, употребляемые не в собственном, а переносном смысле. Основанием для перенесения свойств одного предмета на другой могут служить различные отношения между предметами и понятиями; на этом основании различаются и самые тропы, из коих главные суть: 1) метафора – такой троп, в котором на основании сходства приписываются предмету неодушевленному свойства существа одушевленного, отвлеченному предмету – качества вещественного; 2) метонимия – оборот речи, в коем одно понятие заменяется другим на основании смежности или родственности; 3) гипербола – чрезмерное увеличение или уменьшение предмета, действия или свойства.

Обращаясь к первому виду тропов – метафоре, мы находим в Псалтири следующие метафорические изречения (или аллегории – иносказания²).

«Небеса поведают славу Божию, творение же руку его возвещает твердь. День дни отрыгает глагол и нощь нощи возвещает разум» (Пс. 18:1–3). «Да восприимут горы мир людем и холми правду» (Пс. 71:3). «Насытятся древа польская, кедри ливанстии, их же еси насадил» (Пс. 103:16). «Фавор и ермон о имени твоем возрадуются» (Пс. 88:13). «Да возвеселятся небеса и радуется земля: да подвижится море и исполнение его. Возрадуются поля и вся, яже в них: тогда возрадуются вся древа дубравная от лица Господня» (Пс. 95:11–12). «Видеша тя воды, Боже, и убояшася: смятошася бездны, множество шума вод: глас даша облацы»…(Пс. 76:17–18). «Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя» (Пс. 92:3). «Реки восплещут рукою вкупе, горы возрадуются от лица Господня» (Пс. 97:8). Во всех приведенных изречениях, как видим, неодушевленным предметам (каковы: небеса, горы, реки и проч.) приписываются свойства одушевленных существ (возвеселятся небеса, реки восплещут рукою и т.д.); другими словами, неодушевленные предметы природы для живости и картинности речи изображаются здесь в виде живых существ; такая форма речи, помимо общего названия метафорической или аллегорической, называется также олицетворением.

К метафорам следует отнести также и следующие псаломские изречения. «Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася: истина от земли возсия и правда с небесе приниче» (Пс. 84:11–12). «Оружием обыдет тя истина его» (Пс. 90:4). «Положи, Господи, хранение устам моим и двери ограждения о устнах моих» (Пс. 140:4). «Пролию перед Господом моление мое», «Изведи из темницы душу мою» (Пс. 141:3, 8). «Посылай слово свое земли, до скорости течет слово его» (Пс. 147:4) и многие другие.

В следующих изречениях Псалтири мы замечаем замену одних понятий другими, т.е. находим оборот речи, известный под именем метонимии (переименование). «Зубы грешников сокрушил еси» (Пс. 3:7, ср. Пс. 57:7). «Сокруши мышцу грешному и лукавому» (Пс. 9:36). Смысл данных стихов тот, что Господь, сокрушая «зубы» и «мышцы» грешников, вообще лишает этих последних всякой силы и мощи. Другими словами, в этих изречениях употреблена замена понятий: признак «зубы», «мышцы» – вместо предмета: грешники. «Измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу» (Пс. 6:7, Ср. Пс. 59:9). Не трудно догадаться, что и здесь допущена замена понятий. Псалмопевец, употребляя в этом стихе образное выражение: «слезами моими постелю мою омочу», разумеет, несомненно, глубокое, искреннее сокрушение о своих грехах, следствием которого являются обильные слезы; таким образом в данном изречении, по смежности понятий, следствие употреблено вместо причины. «Приими оружие и щит» (Пс. 34:8). «Меч извлекоша грешницы, напрягоша лук свой» (Пс. 36:14). Здесь, очевидно, признак (оружие, меч) выставлен вместо действия (защита, нападение). «Услыши ны, Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли» (Пс. 64:6). Да убоятся его вси концы земли» (Пс. 66:8). Образное выражение «концы земли» обозначает в этих стихах людей, живущих в разных местах земного шара (содержащее – вместо содержимого). «Род строптив и преогорчеваяй, род, иже не исправи сердца своего» (Пс. 77:8). Понятие «род» – целое употреблено здесь вместо отдельных частей его, т.е. людей строптивых и нераскаянных в сердце своем.

Кроме метафор и метонимий из тропов нередко встречаются в Псалтири гиперболы (преувеличения предметов сверх естественных границ); таковы, напр., следующие выражения: «Беззакония превзыдоша главу мою» (Пс. 37:5). «Одержаша мя злая, им же несть числа»… «Беззакония моя умножишася паче влас главы моея» (Пс. 39:13). «Бог сокрушит главы врагов своих, верх влас преходящих в прегрешениях своих» (Пс. 67:22). «Умножишася паче влас главы моея ненавидящии меня туне» (Пс. 68:5). «Падет от страны твоея тысяща и тма одесную тебе» (Пс. 90:7) и проч.

Фигуры. Нам остается рассмотреть еще обороты речи, известные под именем фигур, каковы суть: 1) обращение; 2) повторение; 3) противоположение; 4) вопрошение и восклицание. Фигуральные обороты речи, отступающие от обыкновенного ее логического течения под влиянием сильно возбужденного чувства и воображения писателя, являются могущественным средством оживления речи. Так, посредством первой указанной нами фигуры, обращаясь к отвлеченному, бездушному предмету, как к одушевленному, – к отсутствующему, как к присутствующему, писатель неодушевленным и отдаленным предметам придает образы и лица, которые восстают пред нашими глазами, как живые; таковы, напр., обращения псалмопевца: «Воскликните Богови вся земля, воспойте и радуйтеся и пойте» (Пс. 97:4, Пс. 99:1). «Востани, славо моя, востани, псалтирю и гусли: востану рано» (Пс. 107:3). «Похвали, Иерусалиме, Господа, хвали Бога твоего, Сионе» (Пс. 147:1). «Хвалите Господа солнце и луна, хвалите его вся звезды и свет. Хвалите его небеса небес и вода, яже превыше небес» (Пс. 148:3–4). «Хвалите Господа от земли, змиеве и вся бездны: огнь, град, снег, голот, дух бурен, творящая слово его: горы и вси холми, древа плодоносна и вси кедри: зверие и вси скоти, гади и птицы пернаты»… (Пс. 148:7–10).

В фигуре повторения, желая остановить внимание читателя на каком-либо одном предмете, писатель повторяет известное слово. Прекрасный образец применения такого оборота речи представляет, напр., 28-й псалом, который начинается так: «Принесите Господеви сынове Божии, принесите Господеви сыны овни: принесите Господеви славу и честь» (Пс. 28:1), и далее: «Глас Господень на водах: Бог славы возгрем, Господь на водах многих. Глас Господень в крепости; глас Господень в великолепии»… и т.п. (Пс. 28:3–11). Очень удачно фигура повторения применяется и в 73 псалме: «Ты утвердил еси силою твоею море: ты стерл еси главы змиев в воде: ты сокрушил еси главу змиеву… Ты расторгл еси источники и потоки: ты изсушил еси реки ифамские. Твой есть день и твоя есть нощь: ты совершил еси зарю и солнце. Ты сотворил еси вся пределы земли: жатву и весну ты создал еси» (Пс.73:13–17). См. также Пс. 56:8–9, Пс. 66:4–6, Пс. 116:14–16 и др.

Для сильнейшего разъяснения мысли прибегают к фигуре противоположения, в которой сопоставляются противоположные предметы, – так, напр., в 19 псалме псалмопевец вещает: «Сии на колесницах, сии на конех: мы же во имя Бога нашего призовем. Тии спяти быша и падоша: мы же возстахом и исправихомся» (Пс. 19:8–9). В пс. 21-м находим такое противоположение: «Аз есмь червь, в не человек, поношение человека и уничижение людей» (Пс. 21:7). В 113-м псалме читаем (об идолах): «Уста имут и не возглаголют; очи имут и не узрят: уши не имут и не услышат»… (Пс. 113:13–15). В том же псалме: «Не мертвии восхвалят тя, Господи, ниже вси нисходящии во ад: но мы живии благословим Господа, отныне и до века» (Пс. 113: 25–26). Вопрошение и восклицание имеет место в том случае, когда среди избытка чувств писатель невольно их выражает то в виде восклицания, то в виде обращения к читателю или к другим лицам с вопросом, как бы приглашая разделить объявшее его душу волнение («от избытка сердца уста глаголют»)! Так, в 4-м псалме пророк взывает: «Сынове человечестии, доколе тяжкосердии; вскую любите суету и ищете лжи» (Пс. 4:3). В 87-м псалме «Еда мертвими твориши чудеса, или врачеве воскресят и исповедятся тебе; еда повесть кто во гроб милость твою и истину твою в погибели; еда познана будут во тме чудеса твоя и правда твоя в земли забвенней» (Пс. 87:11–13). В 23-м псалме: «Возьмите врата князи ваша и возмитеся врата вечная: и внидет царь славы. Кто есть сей царь славы; Господь крепок и силен, Господь силен в брани. Возьмите врата князи ваши, и возмитеся врата вечная: и внидет царь славы. Кто есть сей царь славы; Господь сил, той есть царь славы» (Пс. 23:7–10).

Рассмотрев главные формы, коими определяется изобразительность или художественная живопись псаломской речи, мы должны отметить в последней еще следующие характерные черты: 1) простоту и естественность; 2) цельность художественных образов; 3) краткость и силу выражения.

Простота и естественность речи составляет неотъемлемое достоинство всех тех словесных произведений, в основании которых лежит светлая мысль и искреннее чувство писателя. Тропы, фигуры и другие украшения слога только тогда составляют истинную красоту, когда они непринужденны, как будто не нарочно, сами собой встречаются и, по-видимому, неизбежны. Хорош всякий образ, когда он является в речи, вызываемый самою мыслью пишущего, когда он служит отголоском искреннего чувства. Псалтирь и представляет собою именно такое произведение, в котором светлая мысль и глубокое религиозное чувство автора проглядывают в каждой строчке, а красивая образная речь является естественной оболочкой и самой непринужденной формой мыслей свящ. писателя, которого по справедливости можно назвать истинным художником слова. Простота и естественность речи псалмопевца, можно сказать, изумительна. Описывая в своих псалмах многообразные глубочайшие и сокровеннейшие предметы и явления духовно-религиозной жизни человека, псалмопевец рисует эти последние на фоне обычной и хорошо знакомой каждому жизненной обстановки человека, в тесной связи с предметами и явлениями видимого, материального мира, причем эта связь духовных явлений с материальными не только не умаляет высоты полета религиозной мысли псалмопевца, но сама материя при этом как бы возвышается и одухотворяется. Так, напр., в 49-м псалме, предвозвещая ново-заветные времена, пророк говорит о недостаточности для Бога подзаконного служения. Эта глубочайшая мысль, получившая свое окончательное разъяснение только в Новом Завете, наглядно и просто рисуется псалмопевцем на фоне обыденной жизни еврейского народа с его постоянными заботами о жертвоприношениях Богу; причем величественная речь Иеговы к своему народу являет собою в то же время такую простую форму обычных житейских понятий и образов, что при чтении этого места возвышенная сама по себе мысль о недостаточности для полного оправдания человека одних материальных жертв, является до осязательности наглядною и понятною для каждого. Вот это место 49-го псалма. «Не о жертвах твоих обличу тя, – говорит своему народу Иегова, – всесожжения же твоя предо мною суть выну. Не прииму от дому твоего тельцов. Яко мои суть вси зверие дубравнии, скоти в горах и волове: познах вся птицы небесныя, и красота сельная со мною есть. Аще взалчу, не реку тебе: моя бо есть вселенная, и исполнение ея. Еда ем мяса юнча; или кровь козлов пию; Пожри Богови жертву хвалы, и воздаждь вышнему молитвы твоя: и призови мы в день скорби твоея, и изму тя и прославиши мя» (Пс. 49: 8–15).

Светлая мысль и глубокое религиозное чувство, приникающая собою все псалмы царя Давида и сообщающие им простую, естественную форму, в то же время создают поразительную цельность художественных образов псалмопевца. Вспомним, напр., псалом 136-й: «На реках вавилонских». Какая чудная цельная картина безутешной скорби разоренного и плачущего народа! Вспомним также псалом 103-й, где псалмопевец воспевает всемогущество, премудрость и Благость Божии, отражающиеся в устроении мира и в промышлении о нем. Здесь мы созерцаем грандиозную картину основания (творения) неба и земли, созерцаем мудрое устроение на земле природы и всеблагое попечение Творца о жизни животных и людей. Псалом этот представляет, можно сказать, одно величественное целое, проникнутое одной основной идеей промыслительного попечения Бога о мире. Эта идея особенно ясно проглядывает в словах псалма: «Вся к тебе чают, дати пищу им во благовремя. Давшу тебе им, соберут… Отвращшу же тебе лице, возмятутся: отымеши дух их и исчезнут и в персть свою возвратятся» … (Пс. 103: 27–29).

Что касается краткости и силы выражения в псаломской речи, то мы разумеем под этими терминами такой способ изложения мыслей, благодаря которому псалмопевец в немногих, кратких словах умеет сказать очень многое, причем мысль не только не страдает от краткости речи, но приобретает еще большую силу или экспрессию. Речь псалмопевца в этом отношении является прекрасным осуществлением стилистического правила, о котором говорил Шиллер: «Стих, как монету, чекань, строго, отчетливо, честно; правилу следуй упорно, чтобы словам твоим было тесно, мыслям – просторно.» И действительно, слог псалмов по его сжатости и точности, справедливо можно назвать «чеканным» слогом. Прекрасными образцами краткости речи и силы выражения могут служить, напр., следующие псаломские изречения: «Аз уснух и спах, востах, яко Господь заступит мя» (Пс. 3:8). В очень немногих словах этого стиха заключается, можно сказать, описание целой жизни праведника, полагающего в Боге надежду свою. А вот как кратко и в то же время ярко и сильно рисует псалмопевец образ беззаконной жизни. «Се боле неправдою, зачат болезнь и роди беззаконие» (Пс. 7:15).

В пс. 9-м находим описание гибели нечестивых в следующих кратких словах: «Врагу оскудеша оружия в конец и грады разрушил еси: погибе память его с шумом» (Пс. 9:7). Особенно характерно по своей краткости и экспрессии последнее выражение: «погибе память его с шумом». Если вдуматься в это выражение, то нельзя не заметить, что здесь, в немногих словах, выражена очень пространная мысль о том, что гибель нечестивых была до такой степени ужасна и поразительна, что не осталось даже воспоминания об их существовании: самая память о них «погибла с шумом», подобно тому, как, напр., во время землетрясений с невообразимым шумом и треском рушатся и проваливаются в землю целые города и здания, так что и самая память о жителях как бы навеки стирается с лица земли. Нисколько не уступает по краткости речи, сравнительно с приведенным описанием, и описание гибели нечестивого человека в 36-м пс.: «Видех нечестивого превозносящася, и высящася, яко кедры ливанские: и мимо идох, и се не бе, и не обретеся место его». (Пс. 36:35–36). Заслуживает внимания в том же отношении и изречения 89-го пс.: «Уничижения их лета будут: утро яко трава мимо идет, утро процветет и прейдет: на вечер отпадет, ожестеет и исхнет» (Пс. 89:6).

Мы могли бы привести множество примеров подобного рода, но это не входит в нашу задачу. Из приведенных изречений ясно видно, до какой изумительной степени доходит краткость и сила выражения в псаломской речи; в этом отношении последняя может послужить красноречивым и убедительным примером для всех тех, кто имеет привычку к излишнему многословию.

Н. Богословский.