6 дней творения. Библия и наука о творении и происхождении мира

Апологетика старого стиля отжила свой век. Она слишком часто являлась выражением неверия, маловерия и ещё чаще – умственной лени и казённого окостенения. Неверующий хватался за данные так называемого точного знания в надежде оправдать своё неверие и создать из этих данных своего рода отрицательную апологетику. Маловерующий и ленивый мыслью, принимая за веру покорную готовность выполнять казённые заказы и повторять шаблонные фразы, опирался на те же данные точной науки и философии в надежде зажать им рот их же руками. И тут, и там – много преднамеренного рассудочничества и очень мало подлинно философского одушевления, пафоса истины.

Наступают другие времена. История, ставшая грозной трагедией, вводит нас путём огненного искушения в органическую эпоху веры и целостного знания. Тёмному, суеверному духоненавистничеству противостоит свет любви, свет верующей философии. «Премудрость есть Госпожа философии», – говорит Климент Александрийский. Эта истина уводит нас из области отживающего, старого, распадающегося и вновь раскрывает входы в храм вечного, древнего, всегда сияющего неблекнущей красотой. Ибо Премудрость – единое материнское лоно любви и знания – есть вместе с тем и обиталище Славы Божьей, несозданного Фаворского Света.

В. Ильин

Капбретон

Август, 1930

Вокруг вопроса об отношении библейского повествования о начале земли и человека к научной картине их происхождения и возможной гибели скопились целые горы недоразумений, заблуждений, двусмыслиц и злонамеренной лжи. Здесь, как и всюду, очень важно отличать ложность от лживости. Ложность является на почве заблуждений и недоразумений, имеющих своим источником ограниченность и извращённость познавательных сил человека. Ложные суждения возникают в силу недостаточности материала, его несогласованности, противоречивости, а также – в трактовке данной темы – от философско-богословского недомыслия. Но там, где налицо имеются злонамеренные искажения и где действует моральная дефективность, сказывающаяся в сознательном извращении истины, в нарочитом приятии заведомой лжи, – там мы усматриваем лживость. Лживые суждения вообще возникают на почве субъективно-психологического пристрастия к излюбленным, произвольно принятым взглядам. При этом – в огромном большинстве случаев – объективная истина и связанные с её открытием объективные научные заслуги не только не принимаются во внимание, но заранее берутся под подозрение как могущие быть опасными для предвзятых и излюбленных доктрин.

Разберём некоторые неверные предпосылки, более всего запутывающие вопрос об отношении Библии к науке – особенно там, где дело касается проблемы возникновения и гибели Вселенной; в частности – нашей Земли и человека на ней.

И друзья, и враги Библии обыкновенно полагают, что как эта книга, так и наука раз и навсегда всё установили по вопросу о происхождении и гибели Вселенной и что между этими двумя решениями существует какое-то основное расхождение. «Друзья» Библии стараются как-нибудь, с грехом пополам, компромиссно сгладить и затушевать это мнимое расхождение, внести худой мир – хотя бы до первой доброй ссоры, – предстающий обыкновенно в образе какой-нибудь научной новинки. Враги – всеми силами стараются углубить фантастическую пропасть, усилить воображаемое расхождение, разжечь призрачную вражду.

Между тем дело обстоит совершенно иначе; да и положение верующего (особенно верующего и мыслящего христианина) по отношению к положительному знанию совершенно иное.

Нет никаких готовых систем мироздания (космологии), нет и готовых учений о происхождении мира (космогонии) – ни в Церкви (на почве библейского свидетельства), ни в науке (на почве наблюдений и вычислений). И в Библии, и в науке – перед нами задача, и притом бесконечная. Библейский текст, несмотря на свою монументальную простоту, – вопрос, а не ответ, уже потому, что он, как слово Божие, повествующее о «началах», неисчерпаем и для его дешифрирования требуется как наука (главным образом, филология и естествознание), так и боговдохновенное прозрение. Изучаемая наукой картина Вселенной – не менее загадочна. Мы видим и знаем в ней очень мало и очень односторонне. Многое множество в ней, особенно таинственные «начала», неизменно ускользает от орудий опыта и наблюдений и, при настоящем состоянии человеческого духа, от нас совершенно скрыто. Кроме того, помимо наблюдений и вычислений, здесь также требуется вдохновенная интуиция, так называемое научное воображение; и космогонические мифы (включая библейски) здесь не только ничему не противоречат, но при соответствующем использовании могут дать беспредельно много. Проблему решают в равной мере религиозные мифы (во главе с библейскими) и научное решение загадки Вселенной. Впрочем, и сама наука имеет мифологические, и даже религиозно-мифологические корни. Для историка науки это несомненно; однако сокровенное мифологическое зерно со всей мощью даёт себя знать в основах научного мышления и творчества – в научном воображении и особенно в гипотезах. Наше время открыло и многие другие связи мифа с предметом и методом знания. Речь об этом будет впереди.

Прежде всего, надо оставить маниловские мечтания апологетической лжефилософии о каком-то компромиссном «согласовании» и «примирении» Библии с наукой – имеем в виду как историко-филологические науки, так и естественные. Такая мечта сейчас же родит законный вопрос – из какой, например, эпохи естествознания и из какого направления в нём брать систему понятий на предмет компромисса и примирения? Особенно, если принять во внимание, что одни и те же теории не раз принимались и отвергались. В мире вообще борются одни постоянные типы физического и метафизического миросозерцания, о чём очень интересную книгу написал Э. Нобл (Edmund Noble «Purposive Evolution». New York, 1926). Тут вообще более чем странно требовать формального «согласования» религии (в частности, например, православного христианства) с наукой – этот вопрос очень остроумно поставил в своё время проф. C.С. Глаголев.

Основой веры православного христианина является Никео-Цареградский Символ (325–381 гг.). Никакой космогонии (т.е. данного в понятиях учения о фактическом происхождении мира) в этом символе нет. Есть только утверждение веры в Бога-Отца как «Вседержителя Творца неба и земли», мира «видимого (телесного) и невидимого (духовного)»; есть исповедание веры в сына Божьего (Логоса), через Которого всё произошло – «Им же вся быша» (δἶ οῦ τὰ πάντα ἐγένετο). На этом необходимо остановиться.

Верующий и мыслящий христианин пребывает совсем в иной плоскости по сравнению с врагом Библии, предвзятым безбожником, ибо христианство есть религия Воплощённого Логоса, Воплощённой Божественной Мысли, принявшего плоть Божественного Слова – «Божией силы и Божией премудрости» – по выражению св. ап. Павла (1Кор.1:24). Человек, носящий образ и подобие Божественного Слова (так веруют христиане), – поскольку он добросовестно мыслит, а значит, изучает, создаёт науку, – делает это силой Логоса, Его Именем; и то, что он открывает, есть действие Логоса в мире. Не материализм и не спиритуализм лежат в основе христианской философии, но священный материологизм.

Для верующего христианина основной априорной истиной является то, что Одним и Тем же Логосом, Одной и Той же Премудростью создан мир и явлена в нём премудрая («софийная») книга – Библия. Один и Тот же Логос, Одна и Та же Премудрость действуют в строе природы («естества чин» – τῆς φύσεως τάξις) – в её так называемых законах – и в то же время открывают этот строй, эти законы познающему разуму учёных и философов, поскольку ими руководит чистосердечное желание истины. Сам Воплощённый Логос сказал: «Я есмь путь, истина и жизнь» (Ин.14:6).

Поэтому верующий христианин, в силу своей веры, необходимо должен утверждать, и утверждать притом заранее, априорно: Библия и наука не могут враждовать, они говорят об одном и том же, но часто на разных, несоизмеримых – в этом трагедия – языках Библия и наука – двойная поэма о недоступной в своей основе чудной страшной истине мироздания. Если же нет веры, которая одна является орудием восприятия глубинного и сокровенного смысла, то в глазах такого неверующего исчезает само понятие Библии как священной, таинственной книги. Её боговдохновенная символика перестаёт восприниматься, – подобно тому, как перестаёт восприниматься художественность серьёзной музыки субъектом, лишённым вкуса; никакие попытки «согласования» здесь не помогут, да и не нужны они. В лучшем случае помогут плохо, поверхностно, фиктивно, – а то дело может свестись и к лицемерию.

Разница между наукой и Библией, конечно, есть, но не там, где это обыкновенно полагают. Только Библия есть раскрытие последнего смысла «альфы и омеги» – «начала и конца» (Книга Бытия и Апокалипсис); наука же изучает отдельные факты, их ряды, часто вне объединяющей связи (раскол гуманитарных и естественных наук) и, тем более, вне связи со всей совокупностью мирового бытия как целого. Это целое Плотин назвал «единое и всё» (ἕν καὶ πᾶν); с христианской точки зрения мы именуем такое целостное всеединство софийностью. Роковой разрыв между так называемыми науками о природе и науками о культуре (науками естественными и гуманитарными), ставший основной темой философии Риккерта, до конца не преодолим ни наукой, ни философией, – если только мы не почувствуем великого религиозно-онтологического единства, раскрывающегося в тайниках библейского духа. Религия ведь и есть прежде всего «связь» – она софийна по преимуществу; но бытие и познание прежде всего основываются на «связи» и «связях», т. е. и они – софийны. Всякий разрыв всегда означает в каком-то смысле неведение и смерть – поражение знания и бытия.

Однако самое важное различие науки и Библии отметил средневековый философ Гуго де Сен-Виктор (XII век): наука смотрит на мир с точки зрения происхождения, а Библия – с точки зрения спасения¹, т. е. в конечном счёте восстановления первоначального единства, целостности, т. е. софийности. Конечно, Библия тоже учит и о происхождении мира, но в совершенно особенном смысле. Для неё важно, что живая основа мира – личный Бог – есть разумный Творец, Промыслитель и Спаситель.

Отсюда следует и то, что для Библии в центре внимания стоит человек, и притом человек греховный, нуждающийся в спасении; естественно, в центре внимания находится также и земля, на которой человек обитает. Библия (религия) и тесно с ней связанные гуманитарные науки в силу своего задания, предмета – антропоцентричны (т. е. ставят человека в центре своего внимания) и геоцентричны (выдвигают землю на первый план). Науки о природе по самой сущности своей космоцентричны, они обращены на весь мир. Впрочем, ввиду особенной таинственной связи человека и мира (мы её рассмотрим далее) науки о природе через мир приходят к человеку, а Библия (религия) и с ней гуманитарные знания (науки о культуре) через человека приходят к миру. Происходит встреча Библии, наук о природе и наук о культуре, их пути перекрещиваются. Тому, кто захочет попристальнее вглядеться в тайны этого «перекрёстка», становится ясно, что он есть некий общий фокус, откуда исходят три луча: религиозно-библейский, гуманитарный и естественнонаучный. Несомненно, Библия и науки (естественные и гуманитарные) нуждаются друг в друге, дополняют друг друга; хотя Библия – как «единое и всё» – в известном смысле господствует не только над наукой, но и над её объектом – над всем миром. Эта царственная Книга Господа Вседержителя. События, сообщаемые Библией, являются идеальными, смысловыми и символическими изображениями жизни и бытия, их смысловой, типической, так сказать образцовой археологии – так или иначе соответствующей археологии конкретных эмпирических фактов. В них свет Библии открывает вечный, провиденциальный смысл бытия Мира. Это особенно касается творения, потопа и истории Израиля, судьбы которого переходят в Апокалипсис

Постараемся, по мере сил и возможностей, сравнить, сличить оба языка таинственной, великой поэмы мироздания и мироразрушения – языки Библии и науки. Попытаемся на основе этого сравнения вознестись мыслью к подлиннику «Поэмы Вещей» и хотя на миг приобщиться к «пиру богов».

Этим мы оправдаем своё человеческое достоинство и сделаем поистине богоугодное дело – исполним волю Божью: об этом свидетельствует сама Библия, само слово Божье.

«И предал я сердце моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью всё, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём» (Еккл.1:13).

Понятие мифа принято противопоставлять действительности, эмпирической реальности. Мало того, «миф» в популярном словоупотреблении стал синонимом басни, сказки, фантазии, выдумки. Этого обывательского взгляда на миф держатся многие учёные, специалисты по гуманитарным знаниям; о натуралистах мы уже и не говорим. Исследуют мифы, равно как и саги (сказания), легенды, анализируют их влияние друг на друга, но совершенно не помышляют о феноменологии, т. е. о том, как объяснить сущность самого образа, даваемого мифом, как вскрыть основу и корень его бытия. Выражения вроде: «выдумка», «фантазия», «аллегория», «метафора», «примитивное естествознание», «надстройка» – ровно ничего не дают и являются обывательскими отговорками и отписками.

Со всей неумолимостью точной мысли этой обывательщине противопоставляются научно-философские вопросы: «что именно?», «как?», «почему?», «откуда?», «в чём смысл?»

Если мы не желаем принципиально отказаться от объяснения и выдать науке свидетельство о бедности, нам до́лжно признать, и притом заранее (априорно), что в основе этих так называемых «выдумок», «фантазий», «олицетворений» лежит подлинная реальность. Образ мифа есть реальность – и реальность должна лежать в его основе; в противном случае причина не будет соравна (адекватна) действию и конструкция научного объяснения подсекается в самом корне. Проследить судьбу образа, восходя к его первоначалу, – вот что должно лежать в основе подлинно научного объяснения мифа. Индивидуальное творчество поэтов и художников не представляет исключения, не говоря уже о том, что оно сознательно или бессознательно питается сверхиндивидуальным мифом и его, в свою очередь, питает. Попытка свести данный образ на что-нибудь ему чуждое, например, на материалистическую доктрину, на «классовый интерес» и т. п., – есть вопиющая подмена подлинного объяснения; это логическая ошибка, называемая «переходом в другой ряд» (μετάβασις εἰς ἄλλο γένος). Никакие физиологические процессы, происходящие в мозгу, нервах, желудке и прочих органах художника – пусть даже больного, пусть, наконец, сумасшедшего – не имеют ничего общего с создаваемым им образом – они просто не похожи на него, в самом элементарном смысле слова. Эти процессы могут содействовать, – способствовать, но всё же они сами по себе, а образ сам по себе. Иначе, если бы рассуждать так последовательно, то из каждого классового интереса и из каждой желудочной или иной функции следовал бы строго определённый образ. Однако ни доказать, ни даже показать этого до сих пор не смог ни один марксист, ни один позитивист, и можно поручиться, что этого никто никогда не покажет, ибо сам вопрос нелеп.

Итак, только образ может быть причиной образа, и, следовательно, от реальности мифа и даже от реальности индивидуального художественного образа мы должны умозаключать о реальности первоначала, первообраза, лежащего в основе даваемых ими образов. Требуется строгая и тщательно обставленная объективным критическим аппаратом история образа, требуется непредвзятый анализ культурного окружения (комплекса), в обстановке и на почве которого является и живет данный образ; требуется, наконец, подлинное естественнонаучное открытие реальности образа, которого не может не быть; ибо если он не найден, то это значит, что прервалась нить исследования и вступил в свои права печальный дефект забвения; в силу этого требуется создание соответствующей рабочей гипотезы, без которой не может обойтись никакое точное исследование, ориентирующееся на первоначало; ибо гипотеза и есть в идее первоначало. Отсюда тесная связь науки и мифа, отсюда известные религиозно-мифологические истоки так называемого точного знания, как гуманитарного, так и естественного. Отсюда, наконец, и первоначальная и изначальная общность наук о культуре и наук о природе, объединяемых первоначалом мифа, первоначалом великой Гипотезы.

Как в основе мифа, так и в основе так называемой научной данности лежит некоторый изначальный, первичный, более или менее или же совершенно скрытый таинственный факт, исходный момент – «вещь в себе», «изначало». Эта «вещь в себе», это «изначало» раскрываются одновременно как религиозный миф и как индивидуальное поэтическое творчество. Истинный поэт – всегда мифотворец. Миф, сагу, легенду – продукт соборного творчества, равно как и личное творчество истинного поэта или художника (живописца, музыканта, скульптора и т. д.), можно уподобить некоему колодцу, шахте, которые, прорезая все слои эмпирической действительности, доходят до её первоначального и сокровенного ядра, до «вещи в себе».

Библейский миф и вообще всякий миф (равно как и сага, легенда, поэзия) перекрещиваются с наукой именно в таинственной сфере «вещи в себе». В древней философии, столь тесно связанной с точной наукой, Платон сообщает свои откровения, основы своего учения в форме мифов. Проблему «изначала» он открывает усмотрением «идей», являющихся «архитипами» (ἀρχητύποι) и «образцами» (παραδείγματα) эмпирических вещей. Идеи эти умопостигаемые, вечны и внепространственны, они усматриваются в «небесном месте» (ἔν οὀρανο τόπω). Другой греческий философ – стоик Хризипп – учит нас различать «явления» и «вещи» ещё задолго до Канта. Такое направление древнегреческой мысли, столь блистательно заявившей себя на всех поприщах духовной деятельности, в том числе и на поприще точной науки, объясняется необычайно широко развитой религиозной мифологией. Впрочем, это же приходится сказать и про Древний Восток: Халдею, Ассиро-Вавилонию, Иран, Индию и Древний Египет. Уже беглый взгляд на историю их культуры улавливает теснейшую связь точной науки, прикладных знаний и философии с «изначалами» мифологии... «Уран и Нептун, Гея или Кибела, Великая Матерь, рождающая детей из земли, в философском отношении есть, во всяком случае, более удовлетворительная гипотеза для объяснения мироздания, нежели абсолютный случай, творящий из мёртвой материи, из мешка с прыгающими в нём атомами развивающуюся жизнь, как этому учит мифология материалистического гилозоизма», – совершенно верно замечает профессор Булгаков С.Н.²

Без «вещи в себе», т. е. без мифологического «изначала», не может обойтись ни научное, ни философское мышление. Особенно важное значение термин «вещь в себе» получил в новой философии – у Мальбранша и затем у Канта. Мальбранш приписывает видение сущности вещей «самих в себе» (en elles-mêmes) Богу и учит о видении вещей в Боге. Неокантианство, столь ревностно боровшееся с элементами иррационального, должно было ввести через своего величайшего представителя Германа Когена такие явно мифологические понятия, как понятие «порождение мышления» и понятие «проблема изначала» (Problem des Ursprungs). Последнее – с явно библейским оттенком.

Миф о миротворении и есть такое видение естественных явлений, приводимых к своим «изначалам» и к «вещам в себе». Выражаясь языком научной философии, здесь генезис (происхождение) и феноменология (усмотрение смысла) совпадают в едином понятии творящего Провидения. Ведомые лишь высшему Божественному разуму «изначала» и «вещи в себе» открываются в боговдохновенном созерцании озаряемых свыше тайновидцев.

К сожалению, неотчётливая и противоречивая постановка проблемы «вещи в себе» у Канта (несмотря на важность её в системе его философии – на что указал Якоби) приучила философскую мысль к довольно аляповатой концепции в виде двух резко разграниченных слоёв бытия «явлений» (феномены) и «вещей в себе» (ноумены). Значительная доля вины здесь лежит и на платонизме, так что критика Аристотеля имеет свои глубокие основания³. Философы сплошь и рядом мыслят отношение ноуменов и феноменов наподобие того, как популярное сознание мыслит отношения души и тела. Душа – инструмент, тело – футляр. Так и явления (объект науки) мыслят как футляр для «вещи в себе» (объект метафизического или религиозно-мифологического усмотрения).

Углубление от поверхности предмета или явления к их сверхвременному и сверхпространственному ядру и есть проникновение в недра «вещи в себе». «Вещь в себе» являет себя в мифе, легенде, поэзии, так сказать, слоями, – происходит как бы снятие покровов Изиды, – но никогда до конца. Это доступно лишь одному всеведущему Богу, в мыслях, в идеях Которого и укоренены «вещи в себе». «Колодец», «шахта», через Которые мы смотрим в сущность вещей и откуда сущность вещей смотрит в нас, собственно и есть миф в широком смысле слова. Он же есть корень науки, философии и метафизики. Расходящиеся на поверхности сферы явлений: наука, философия, метафизика – по мере углубления сближаются и где-то во вневременном и внепространственном мифологическом центре «изначала» совпадают. Есть различные степени достижения этого центра, так сказать, «мифологизации» науки и «онаучивания» мифа. В связи с этим различие между научным и мифологическим познанием то увеличивается, то уменьшается, колеблясь между двумя крайними пределами – полным совпадением и полным разрывом.

Так называемое точное измерение времени и пространства – вот что, как принято думать, отделяет миф от науки. Обычный приём рационалистической критики мифа, легенды, саги – это попытка доказать, что того-то и того-то никогда не было. Иногда такие «доказательства» легко обнаруживают свою элементарную ложность, как это, например, мы видим в попытке Древса доказать несуществование Христа⁴ в книге «Миф о Христе» (Christos Mythos). Существует более тонкая проблематика «изначала», где «время» и «пространство» мифа и эмпирического объекта науки хотя и перекрещиваются, но лежат в разных плоскостях.

Обычное заблуждение здесь состоит в следующем. Полагают, что время есть нечто вполне независимое от событий, от их темпа и нарастания, от их динамической онтологии или же что оно равномерно присуще всем событиям. Если не говорят, то думают, что от момента возникновения мира (что это за «момент»?) и чуть ли ещё не до этого – особенно, если предполагается вечность мира (что такое «вечность»?) – идут где-то какие-то очень хорошие часы (очевидно, сконструированные господами критиками мифа), отсчитывающие безошибочно время. Полагают, что где-то находятся очень хорошие масштабы, измеряющие пустое пространство. В эти временно-пространственные мерки «междумирового бюро мер и весов» мировые события будто бы входят, как «тесто в вафельную форму», – по ироническому выражению Фихте.

На этом основании и в полной уверенности, что это якобы существующее абсолютное время безошибочно определяется наукой – вперёд и назад, равномерно и постоянно, – полагают, что раз оказалось формальное расхождение в определении времени между Библией и наукой (вернее, одной из её бесчисленных и противоречивых теорий), то Библия поэтому заранее неправа. Например, если Библия говорит о днях творения, а геология и астрономия – о миллионах и миллиардах лет, то иным кажется, что Библия ошибается в расчёте времени, что она «ненаучна».

Критически-философский подход к проблеме указывает нам на то, что время и пространство есть свойства связи данного рада явлений, рассматриваемого в тесном единстве с субъективным познанием, но ни в коем случае не есть свойство «вещи в себе», ибо она есть предмет библейской мифологемы. Повесть о начале мира есть не история, а метаистория, т. е. символическое изображение того, что было до истории и что лежит в её основе. Равным образом и Апокалипсис есть ви́дение конца истории и перехода к заисторическому сверхбытию. «Времени не было», «времени не будет» – вот как вкратце можно определить тему «начала», Книги Бытия и тему «конца», Апокалипсиса, возвышающихся над современным историческим «время есть». Однако само бытие исторического времени двусмысленного конца рационально неопределимо и находится в зависимости от того, что не есть время. В самом деле, прошлого уже нет, будущего ещё нет, а настоящее, про которое мы говорим, что время есть, является границей между двумя сверхвременными сферами. При таких условиях время оказывается чем-то коренным образом двусмысленным, ибо оно всецело зависит от того, что не есть время. И начинаешь понимать слова великого философа, который сказал, что «время есть подвижный образ вечности». Настоящее оказывается как бы точкой, или, лучше, не имеющей толщины линией, скользящей по морю вечности: за ней прошлое, перед ней будущее. Что значит с научной точки зрения передвигающаяся линия настоящего в пучине прошлого и будущего? Это при современном состоянии знания нам открывает теория относительности. Она соединяет понятие временного «теперь» с пространственным «здесь» и учит, что каждому пространственному «здесь» соответствует своё временное «теперь». Выражаясь точно, каждой данной системе координат, каждому пространственному комплексу, движущемуся с определённой скоростью, соответствует, и только ему соответствует, данное измерение времени – «четвёртая координата», по определению Минковского. Таким образом, то̀, что для данной системы координат есть настоящее, для другой может оказаться будущим или прошедшим и обратно. Это значит, что в мире существуют состояния, которые познающий субъект называет временными и пространственными. Этот же самый познающий субъект, действуя свободно, может определять творчески временно-пространственные комплексы⁵. Ясно только одно, что динамическая активность, выражающая себя во временном формировании пространственных форм, может быть осмыслена и осознана как действие познающего и одновременно творящего духа. Дух и есть носитель творческих потенций, выращивающих временно-пространственные комплексы. Они являются «относительными» по отношению к духу.

Теория относительности открывает созерцание абсолютного. Для абсолютного духа все временно-пространственные комплексы берутся в отношении к нему как к творческому субъекту. В этом метафизический корень принципа относительности. «Сущее творит существующее» (l’Ente créa l’esistente), по выражению знаменитого итальянского философа Джиоберти. Этим объясняется отсутствие и невозможность абсолютных измерений, что философия точного знания установила с несомненной достоверностью. Известный физик Анри Пуанкаре в своей замечательной книге «Ценность науки» показывает невозможность такого абсолютно точного и абсолютно объективного инструмента, измеряющего время. Достаточно вспомнить, что время отсчитывается маятником; но так как ход маятника зависит от величины силы тяжести, а тяжесть изменяется в зависимости от положения на земле (например, от широты), то один и тот же маятник идёт различно в различных местах земного шара и указывает неодинаковое время. Совершенно неизвестно, какое из этих «времён», отмериваемых маятником на различных широтах, следует предпочесть. Помимо этого, сама сила тяжести зависит от скорости вращения земли, а эта скорость, равно как и разные сопутствующие обстоятельства, всё время меняется. Психологически у нас нет непосредственной интуиции равенства двух промежутков времени⁶, а объективно точного времени не существует: «Относительно двоих часов, – говорит Анри Пуанкаре, – мы не имеем права сказать, что одни идут хорошо, а другие плохо»⁷. В другие периоды на Земле, на других планетах и в других местах Вселенной совершенно иные единицы времени и иное представление о нём, – если вообще здесь может быть речь о времени и если в этих «иных местах» есть кому представлять. С точки зрения теории относительности понятие одновременности по отношению к двум различным системам лишено всякого смысла. Сравнивать некому и не с чем. Поэтому более чем странно говорить о времени в современном смысле до возникновения Земли и получения ею той скорости, с которой она движется в настоящее время.

Теория относительности учит нас тому, что абсолютного времени нет, равно как нет и абсолютного пространства, и каких-либо абсолютных положений в пространстве. Масштабы и время изменяются в зависимости от скорости. Время то спешит, то запаздывает; пространство то «сжимается», то «расширяется»; наконец, сама Вселенная тоже меняется в своих временно-пространственных очертаниях. О законах этого мирового ритма сказать решительно ничего нельзя, ибо известные нам законы природы, выражаемые во временно-пространственных формулах, сами подчиняются этому пульсу. Известный философ Эмиль Бугру в своём труде «О случайности законов природы» ставит вопрос об изменяемости самих законов, а Анри Пуанкаре, исходя из строгих научно-философских соображений, вполне принимает возможность того, что он называет «эволюцией законов» (l’évolution des lois)⁸. Трагедия человеческого так называемого «точного знания» состоит в том, что у нас даже нет возможности должным образом и точно заметить такое изменение, теоретически вполне возможное.

Нет ни абсолютного пространства, ни каких-либо абсолютных положений в пространстве. Принцип Ленарда гласит: «При любых движениях все явления природы должны протекать совершенно одинаково, будут ли наблюдатель или всё окружающее пространство приведены в соответствующее движение». Это значит, между прочим, что нет никакой принципиальной разницы между вращением Земли вокруг Солнца и Солнца вокруг Земли. Время и пространство имеют значение только для данной системы тел, или, выражаясь строже, для данной системы координат. Чем быстрее движется тело, тем медленнее для него протекает время. И для тела, движущегося с предельной скоростью света (300 тысяч км в секунду), время оказывается остановившимся и перешедшим в вечность. При дальнейшем увеличении скорости оно станет мнимым, пойдёт назад⁹. Любопытно, что теоретически принцип относительности устанавливает возможность обращения времени. Масштабы тоже изменяются от движения, сокращаясь в его направлении. Равным образом и масса тела возрастает вместе со скоростью и при скорости, равной скорости света, становится бесконечной¹⁰. Поэтому часы и масштабы действуют лишь в ограниченных пределах, имеют значение лишь для данных сравнительно небольших скоростей. Как уже было сказано, нелепо применять понятие «одновременность» к разным системам, движущимся с разными скоростями, равно как и неприменимы масштабы системы, движущейся с другой скоростью.

Сказанного достаточно для утверждения, что выразить сущность игрового процесса в его всевременности и всепространственности (идя от «начала» к «концу», т. е. от Бытия к Апокалипсису) возможно лишь в порядке символической интуиции, даваемой мифом, как научным, так и религиозным. Эта интуиция объединяет и соединяет все безнадёжно разделённое разными временными и пространственными планами. Нужно видеть «вещи в себе», а это и даётся научно-мифологической гипотетикой и религиозно-символическим видением. Религия есть соединение, связь того, что в обычном порядке несоединимо или же безнадёжно разделено. Наша эпоха есть вообще эпоха единения знания и веры совсем в особом смысле. В другом месте¹¹ мы показали, что целостность мира, его единство несоединимо с материалистическим миросозерцанием, знающим лишь раздробленность составных его частей. Не части обусловливают целое, а целое обусловливает части. Великое единство целого всегда лежит в основе религии и даётся образом мифа. Так как бытие и жизнь даны лишь целому, а не частям (и части живут лишь в целом), то образ мифа есть, кроме того – и это всего важнее, – символическая интуиция жизненной глубины бытия. Мир имеет живую глубину.

Религиозно-интуитивное видение вещей и создаёт миф. Но так как миф повествует о начале и конце вещей, то необходимо утверждать, что миф создаётся вместе с самими вещами, есть выражение их сокровенной сущности. В то же время миф является метафизической и – как мы дальше увидим – биологической памятью об «изначале» (память ретроспективная – Книга Бытия) и о «конце», о «цели» (память проспективная – Апокалипсис). Но память так же, как и деятельность, активность, есть основное свойство духа. Дух есть память и творчество – чистый акт – atto puro, по выражению Джиовани Джентиле, повторяющего формулу Аристотеля. Поэтому мы говорим о мифотворческом процессе, где в памяти соединяются деятельность Творца и твари. Религия и миф имеют тварно-нетварный состав. Так как мифический образ вещей онтологически первее самих вещей, то поэтому и можно говорить о мифологическом образе как о возникающем в творческой памяти образе, проекте реальной вещи. Это, так сказать, гипотеза творения до дней творения. Эта гипотеза может частично отменяться свободой твари и опять творчески восполняться Промыслом Творца.

Религиозно-мифологическое воззрение создаёт особое бытие в духе. Его плод – творчество вообще и духовно-религиозно-культурное творчество в частности. Результаты его изучаются науками гуманитарными. Религия, язык, поэзия – вообще фольклор – все это есть объект гуманитарных наук. Это область гуманитарного знания, ибо здесь явно выступает антропоцентризм, центральное положение человека как образа и подобия Высшего творческого Духа.

Реализация творческого образа связана с его материальным выражением, с его, так сказать, воплощением, материализацией. Материя, её законы и судьбы есть объект наук естественных. Но так как материя всегда предстаёт перед нами в том или ином образе, в той или иной «форме» – вплоть до образа одушевлённых существ – и вполне безобразная материя есть небытие, то отсюда выясняется теснейшая внутренняя связь наук естественных и гуманитарных. Их живой связью и является миф. Миф есть, таким образом, словесно-формальное раскрытие слова – образа, которым оформляется материя и приводится к истинному бытию. Слово – форма-образ – и есть дух по преимуществу; а миф – повествование о духе.

Основным содержанием гуманитарных наук являются произведения человеческого слова. Но слово есть вообще орудие и форма всякого познания и всякого опыта, в том числе и естественнонаучного. Этим объясняется важность филологических исследований не только для комментирования произведений словесного искусства, но и для понимания естественнонаучных воззрений, идущих из глубины веков. Впрочем, и произведения философов природы нового времени, например, Канта, Шеллинга и других, для их понимания нуждаются также в филологическом комментарии. Когда же речь идёт о стародавних мифах, в которых слово может быть уподоблено геологическим и палеонтологическим остаткам, то здесь гуманитарное знание само собой оказывается в теснейшей связи со знанием естественнонаучным. Однако популярное «научничество» нового времени давно уже стало считать гуманитарные знания какими-то полунауками. Специалистам гуманитарных знаний прощали их специальность под условием полного неверия в свой объект. В этом фактически и было различие наук естественных и гуманитарных. Учёный гуманист приобретал и сохранял свою академическую репутацию при условии безоговорочного неверия в свой объект. Учёный естествоиспытатель приобретал и сохранял свой авторитет при условии безоговорочной и не рассуждающей веры в свой предмет.

Подлинная реальность, однако, говорит о чём-то совсем другом. На месте действия героического эпоса Илиады Гомера произведены были раскопки знаменитым археологом Шлиманном (Schliemann). Результат был оглушительным в полном смысле слова: литература, сказка, вымысел, фантазия, сага – всё это ожило, воплотилось и оказалось самой наиреальнейшей, осязательной действительностью. Шлиманн непоколебимо уверовал в Гомера с детских лет, и эта вера оказалась бесконечно плодотворнее жалкого сомнения «учёных» акрибий. Одушевлённый этой верой великий археолог-купец предпринял свои раскопки в 80-х годах прошлого столетия, на берегу Дарданелл, на холме, называемом Гиссарлык Его усилия были щедро вознаграждены: он открыл шесть городов, возникших последовательно один за другим, – хотя и принял ошибочно второй и третий город за Трою Гомера. Троей оказался шестой город¹². Во всяком случае, грандиозное дело Шлиманна, приведшее впоследствии к открытию так называемых микенской и минойской культур, есть плод непосредственной веры в поэтическую сагу, в легенду и реальность этой легенды. Если существование самого Гомера, предполагаемого автора «Илиады», подвергалось жесточайшему оспариванию и отрицать его считалось признаком хорошего учёного тона, то сомневаться в действительной, вещественной, материальной основе рассказанной Гомером саги оказалось невозможным. В руки исследователя поступил археологический материал, археологический инвентарь, в точности соответствующий «описи», данной в поэме Гомера, и, что любопытнее всего, на месте, указанном в саге. Этот материал можно подвергнуть физико-химическому анализу, если в этом окажется нужда.

В наше время подобное же исследование и с таким же результатом было предпринято относительно некоторых мест, указанных в «Энеиде» Вергилия. Археологические исследования подтверждают верность сведений, сообщённых Библией о потопе. Измерения большой пирамиды в Египте и вообще исследования касательно этого предмета, предпринятые Пиацци-Смитом и Дэвидсоном, косвенно подтверждают реальность некоторых деталей, сообщаемых Библией относительно Ковчега Завета и вообще священных библейских мер. Странный, на первый взгляд, эпизод, рассказанный в Библии, в Книге Судей (Суд.14:8, 15:4) о лисицах, которых Самсон связал хвостами, и о рое пчёл в львиной пасти, находится в зависимости от некоторых деталей орфического и митраистического культов. Эти культы и представляли самую настоящую реальность и были, в свою очередь, связаны с мистико-астрологическими и натуралистическими углублениями в тайну мира. Сюда же относится и поразительное сообщение в Евангелии от Матфея (Мф.2:1–2) о мудрецах с Востока, увидевших звезду Божественного Младенца и пришедших поклониться Ему. Известно, что основным культом персидского Ирана был культ Митры, олицетворявшей Солнце. Плащ, накинутый на плечи Митры, часто украшался знаками Зодиака и звёздами. По аналогии с тем, как Ферекид истолковал покрывало Изиды в храме Саиса, мы заключаем, что здесь, несомненно, дан символ космоса. В свете этих данных Евангельское сообщение и вдохновлённый им известный рождественский тропарь приобретают одновременно высокое символическое значение и реальную конкретную полноту:

«В нем бо звездам служащие звездою учахуся Тебе кланятися солнцу правды и Тебе ведети с высоты Востока»¹³.

Жрецы-волхвы, соединявшие точное наблюдение небесных светил с астрологической символикой, могли увидеть и, наверное, увидели в некоторых комбинациях звёзд нечто большее, чем календарный инвентарь, составлять который, впрочем, они были большие мастера. Ко времени рождения Спасителя солнечно-звёздный культ Митры был во всеобщем распространении. Знаменательное и глубоко символическое явление!

Наконец, изучение современной литературно-поэтической продукции, живописи и, по всей вероятности, музыки, становясь на почву такого объединённого, точно урегулированного и уравновешенного сочетания символизма с натуралистическим и даже биологическим реализмом, может давать совершенно неожиданные результаты. Пример – «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» Свифта. По новейшим исследованиям, сюжет этого произведения, раньше толковавшегося в духе довольно плоской и банальной общественной морали, восходит к старым преданиям арабского, персидского и китайского фольклоров, а эти, как думает известный Даке, являются памятью о некоторой древнейшей антропологической реальности. Несомненно, что воспоминания о каком-то эпизоде из посещения представителей великорослой расы некоторых пигмейских племён сыграли первенствующую роль в возникновении этого, на первый взгляд, курьёзного, литературного сюжета. Сюда же относится и сообщённый Платоном в его диалоге «Тимей» миф об Атлантиде. К этому можно бы причислить и данные психоанализа Зигмунда Фрейда (Siegmund Freud) и его школы относительно сновидений, так называемой психопатологии обыденной жизни, а также фольклора, если бы объективность фрейдианства не была в значительной степени подорвана чрезмерной прямолинейностью сексуального монизма и тенденциозной антирелигиозностью.

Примеры этого рода можно приводить без конца.

Какие же выводы можно отсюда сделать? Прежде всего, три основных.

1. Под данными гуманитарного знания, того, что Риккерт называет «науками о культуре», – языка, фольклора, наконец, религии, – оказалась материальная основа, могущая быть объектом естественнонаучного анализа (геологии, биологии и физикохимии) – «наук о природе».

2. Вполне естественно по аналогии с этим искать реальные основы (в точном научном смысле слова) в других сагах, мифах-фольклорах, религиозных мифах – и даже в поговорках, пословицах и сказках, – и во всех атрибутах соборного и индивидуального творчества – метафорах, олицетворениях, так называемой фантастике и т. п.

3. Фольклор (собственно факты, сообщаемые им) оказывается соединительным звеном, общей базой, общей почвой, местом встречи наук естественных (наук о природе) и гуманитарных (наук о культуре).

Горизонт той зачарованной страны, где сама сказка – правда и где миф – быль, начинает обрисовываться. Огромная заслуга в деле этой вторичной реализации мифа принадлежит современному немецкому геологу и палеонтологу Эдгару Даке в его монументальном труде «Первобытный мир, сказания и человечество» (Edgar Dacqué. Urwelt, Sage und Menschheit. München und Berlin, 1927)¹⁴.

Существуют геологические и палеонтологические остатки древнего органического и неорганического мира. Если теперь мы имеем древнее предание о чудовищах, великанах, героях, необычайных происшествиях вроде возникновения и гибели миров, то почему тогда и эти словесные «отложения» не отнести к остаткам и следам того, что было в действительности? Даке задаёт этот вопрос и отвечает на него утвердительно. Так, столь чуждые друг другу раньше палеонтология и филология превращаются обе в отрасли единого целого, которое можно назвать истиной о первозданном, древнем и целостном бытии. Этим совершается реальное объединение наук о природе и наук о культуре. Этим же преграждается раз и навсегда путь к некритическому употреблению в серьёзных научно-философских трудах термина «фантазия», к ссылкам на «страх» и т. п.

Если выражение «фантазия» позволительно употреблять обывателю, то биолог и научно мыслящий натурфилософ просто должны забыть о его существовании. Раз в психике позднейших поколений соборно и индивидуально, у детей и взрослых, у поэтов и обыкновенных людей возникают и упорно планомерно держатся «фантазии» о рае, аде, об ангелах, демонах, чудовищах и необычайных событиях, то биолог может объяснить это исключительно родовой памятью, имеющей в своей основе действительное видение предыдущими поколениями того, что для позднейших в качестве воспоминания является будто бы «фантазией». Выражаясь языком точной биологии, вполне возможна и даже необходима память на основании закона, открытого Геккелем, согласно которому развитие индивидуума повторяет развитие рода («онтогения повторяет филогению»). И тогда монизм Геккеля и теория непрерывности зародышевой плазмы Вейсмана, столь плоско использованные, становятся неожиданно основой мифологического реализма и важным аргументом в его пользу. Образы – изначальны и ниоткуда не могут быть выведены.

Реальный мир, в гуще которого мы живём, является двусоставным, он лежит на границе двух сфер – высшей и низшей. Он может быть назван «амфибией» – двоякодышащим. Сверху над ним простирается «умное небо» – местопребывание Платонова «Мира идей» (вернее – «мира эйдосов»), лежащего в основе временного и исторического бытия. Снизу его омывает океан бессознательного и подсознательного, который хранит перлы, но и кишит страшными и отвратительными чудовищами. Мы плывём в утлом судёнышке нашей индивидуальности между «верхней» и «нижней» бездной, наше личное бытие так же, как и историческое бытие человеческого рода, окружено водами «великой бездны». И когда настаёт «ночь», и особенно «ночь смерти», когда граница между общим и частным стирается иди истончается, тогда обе бездны являют себя – одна в своём великолепии, другая в своих ужасах.

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь объята снами.

Настанет ночь, и звучными волнами

Стихия бьёт о берег свой.

(Тютчев).

Эти слова гениального поэта-метафизика великолепно выражают сущность дела. К этому надо прибавить, что таинственная «ночь», вызывающая эти реальные «сны», всегда тем или иным путём врывается в бреши той стены, которую человек воздвигает в борьбе за среднюю линию жизни, против угрожающего ей океана беспредельного.

Небесный свод, горящий славой звёздной,

Таинственно глядит из глубины,

И мы плывём, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

Всё в мире имеет начало. В этом нас убеждает ежедневный опыт, этого требует от нас размышление. Но как бы мы легко, на основе естественного закона причинности, ни восходили к началу какой-нибудь вещи или процесса, все же само начало, сам принцип начала остаются таинственными и рационально необъяснимыми. Это станет для нас особенно ясным, если мы поставим проблему «начала начал», проблему того, что можно назвать первопринципом. Ссылки на бесконечность причинной цепи в обе стороны и на естественную эволюцию ничего не дают в смысле выяснения первоначал, первопринципов. Бесконечность не может быть выведена из причины или из начала. Бесконечность беспричинна и безначальна. Что же касается идеи естественной эволюции, то, несмотря на её непрерывность и длительность, все же на её протяжении получается нечто новое, а старое проходит – в непрерывности эволюционной цепи мы наблюдаем разрыв. Здесь нечто, определяемое выражением: «не это, а другое». В процессе развития получилось нечто такое, чего мы не наблюдали прежде. Старое изменилось, получилось новое, таким образом, в основании эволюции лежит рационально необъяснимое понятие творчества, которое здесь выступает в обличии «изменения». Этот момент эволюции в противоположность повторению с особенной отчётливостью подчёркивает Риккерт¹⁵. Дело не в незаметности или непрерывности, а в том, что новое, не отождествимое со старым, все же есть. В образе мира сосуществуют эволюция и устойчивый типизм бытия, аналогично времени и вечности. И если теплота превратилась в механическую работу, механическая работа превратилась в электричество, а электричество – в свет, то это не одно и то же, а вещи различные. Это очень хорошо понял и отметил в качестве основной проблемы натурфилософии замечательный современный немецкий философ Николай Гартман¹⁶. Наконец, эмпирическая действительность ставит нас лицом к лицу с фактом мутации, т. е. внезапного, без промежуточных ступеней, прерывного изменения бытия. В физике Мориц Планк показал, что энергия передаётся толчками, так сказать отдельными минимальными порциями, которые он назвал квантами. Внезапные изменения живых существ показаны биологом Д. Фризом и рядом других учёных. В философии лучше всех почувствовал и внутренне осознал творческий характер развивающегося и движущегося бытия знаменитый французский мыслитель Анри Бергсон в своей книге «Творческая эволюция». В этой книге он даёт три типа причинности: толчок, взрыв и развёртывание. Внезапность творческого воздействия и появление нового особенно ясно дают себя чувствовать во взрыве и толчке. Так или иначе, проблема происхождения по своей логической структуре стоит на границе возможности человеческого рационального познания вообще. Кант доказывает, что можно одновременно утверждать: мир начался во времени и ограничился в пространстве и мир не начался во времени и не ограничился в пространстве; что мир сложен (прерывен) и прост (непрерывен); что необходимо мыслить абсолютное существо как часть мира или вне его и что нет никакой необходимости мыслить абсолютное существо ни в том, ни в другом смысле¹⁷.

Из сказанного видно, что «проблема изначала» сводится к проблеме происхождения и состава и не может быть до конца осознана в порядке рациональном ни наукой, ни философией. Наука и философия могут, не впадая в противоречивый антиномизм, исследовать уже лишь произошедшее. Происхождение же, начало, могут быть раскрыты лишь в порядке откровенного мифа. Таким мифом являются первые две главы Книги Бытия Библии. Там исчезает само понятие причинности и заменяется понятием начала или принципа¹⁸. Исчезает понятие «происхождение» и заменяется понятием «творение». И остаются в приложении к бытию две основные категории: творение и рождение.

Творение и рождение – в равной степени метафизичны и трансцендентны, для обоих понятий одинаково нет места в рационально-эмпирической, «сциентической» мысли, и в то же время без них обоих эта рационал-эмпирическая мысль вынуждена вращаться в порочном кругу (circulus viciosus) – если она не желает признать своей безосновности, вернее – неосновательности (petitio principii). Таким образом, вне богословско-метафизических понятий творения и рождения рационал-эмпирическая мысль, избегая ошибки порочного круга, впадает в ошибку необоснованности и обратно. Положение для неё создаётся безнадёжное, и спастись она может только перейдя на прочные основания богословско-метафизических категорий творения и рождения. Однако существует фундаментальное различие между этими двумя категориями. Категория рождения есть категория личная. Она имеет отношение только к Божеству и к тому в твари, что в том или ином смысле подобно Ему. В самом Божестве, именно в Его Первооснове (Бог Отец), есть отрицательная категория неожиданности и несотворенной, – но это относится к апофатическому (отрицательному), неизреченному моменту Божества. Слово, через которое мы только и можем знать о Божестве, – оно «рождено, но не сотворено». Это есть несотворенная, рождённая и творящая личность. Тварь может быть либо только сотворённой (материальный мир), либо сотворённой и рождённой (живой мир). То есть Бог творит неорганический мир, организмы и человека, а организмы и человек рождают себе подобных.

В чём же сущность рождения и творения и в чём же различие между ними?

Здесь часть вопроса касается рационал-эмпирического знания, но часть уходит в глубины откровенной метафизики. Для рождения характерно единство по существу и, в большинстве случаев, по форме рождающего и рождаемого. Например, возьмём размножение полипо-медуз. Эти кишечнополостные, как известно, имеют два поколения – бесполое и половое. Бесполое то, которое мы называем гидрантом, коралловым полипом. На материнском теле вырастает почка, повторяя в точности по существу и по форме материнскую сущность и находясь с ней в теснейшей материальной и метафизической связи. Такое повторение может происходить в огромном числе, и образуется колоссальный «коралловый риф» – в общем, однотипный и односоставный. Но из того же бесполого полипа вырастает медуза, представляющая его половое поколение, по форме хотя и непохожая на полип, но всё же выделившаяся из его субстанции. Медуза плавает и рассеивает свои яйца, из которых вырастают опять полипы, явно показывающие, что медуза одного с ними существа и естества. То же касается рождения существ высшей организации, например, человека. Ребёнок связан телесными и духовными узами с существом своих родителей, он есть их продолжение, их второе «я».

Для творения характерно нечто совершенно противоположное, а именно – отсутствие единства, разрыв, пропасть, бездна небытия между творящим и творимым. Творение есть «переход в иной род» (μετάβασις εἰς ἄλλο γένος), выражаясь на языке формальной логики. И тайна этого перехода в волящей, хотящей свободе Творца, взывающей к несущему – да будет! – и оно становится сущим.

В творении дано абсолютно новое по существу, по природе. В рождении дано абсолютно новое по личности, по ипостаси. В творении мы имеем иносущное, сотворённое иносущное по отношению к Творящему, и это всецело в свободе, т. е. в метафизической независимости творимого и творящего¹⁹. В рождении мы имеем единосущное. Рождаемое единосущно по отношению к рождающему (и это вне свободы).

На этих двух основах базируется наше понимание природы творящей и природы творимой, выражаясь в терминах Иоганна Скотта Эриугены.

Рождение – выше свободы, творение – в свободе и свободно. И рождение, и творение объединяются и обосновываются единой первоосновой. Эта первооснова – любовь. В любви является личность, рождающаяся из личности рождающей. В любви возникает творение в порыве свободной творческой воли и действенного разума творящего.

Научно-критический подход к библейскому тексту ставит сейчас же две проблемы:

1) проблему состава текста и его разночтений,

2) проблему влияний на него небиблейских источников.

Рассмотрим первую проблему. Внимательное чтение первых глав Книги Бытия сразу же показывает нам, что в библейском повествовании мы имеем дело, по меньшей мере, с двумя текстами. Эти тексты подверглись более поздней, объединяющей редакции. Эвальд, Грамберг, Кюнен, Велльгаузен, Дильман, Гункель и ряд других учёных гебраистов-ветхозаветников различают эти тексты следующим образом. Первый из них, по всей вероятности, более древний, написан автором или авторами, принадлежащими к священническому сословию; в этом тексте Бог именуется «Элогим» (собственно, «боги» – множественное число от «Элоах» – Бог). В библейской критике принято названный текст обозначать буквой Р (от немецкого слова Priester – священник). Другой текст, по всей вероятности, более поздний, исходит из кругов, не принадлежащих к священническому сословию. В нём пользуются для обозначения имени Божьего словом «Ягве» (произносится также «Иегова», что приблизительно значит «Сущий»). Текст этот обыкновенно обозначают буквой J (первая буква латино-немецкого начертания слова «Ягве» – Jahveh).

Было время, когда в науке очень увлекались этим противопоставлением двух текстов. Новостью его считать нельзя. Впервые эту мысль высказал Астрюк † 1766 г.). Он изложил её в книге, озаглавленной так: «Conjectures sur les Mémoires originaux dont il paraît que Moise s’est servi pour composer le livre de la Genèse». Эта характерная книга вышла анонимно в Брюсселе в 1753 г. В известном смысле можно сказать, что зачинателями библейской критики с точки зрения «элогизма» и «иеговизма» являются никто иные, как отцы и учителя Церкви первых времён христианства – Тертуллиан, бл. Августин и Севериан Габальский (его произведения неверно приписываются св. Иоанну Златоусту).

Увлечение противопоставлением текстов ныне прошло, но с проделанной работой необходимо считаться. Действительно, у священного, боговдохновенного автора – по церковному преданию Моисея – было не менее двух, а может быть, и трёх записей или кодексов, которые им редактированы в одно целое. В подробности этого вопроса здесь не место входить, ибо проблемой кодексов занята специальная библейская критика. В данном случае необходимо указать на наличность объединённых общей редакцией двух текстов, так как с этими текстами придётся иметь дело при анализе двух основных проблем библейского учения о сотворении человека и потопе. Вторая проблема касается:

а) сличения библейского повествования с рядом других повествований, прежде всего ассиро-вавилонских, и

в) естественнонаучного обоснования этих повествований и их связи с той или иной реальной действительностью.

Некогда в отрицательно-апологетической (т. е. тенденциозно-безбожной) литературе принято было считать, что сходство повествований Библии со священным преданием других народов отнимало якобы у Библии её исключительность, а потому и подрывало её авторитет. С этой целью параллелизмы Библии с преданием других религий выискивались и подчёркивались с особенным усердием. Этому нельзя не удивляться. В самом деле: достаточно немного углубиться в философскую сторону этой проблемы, чтобы убедиться в том, до какой степени авторитет какого-либо свидетельства повышается в своей объективной значимости подтверждением его со стороны. Поэтому работа собирания аналогичных Библии преданий в других религиях имела не отрицательное, как бы это хотелось многим собирателям, а глубоко положительное значение. Надо заметить, что эта отрицательная по намерениям и положительная по результатам работа началась под влиянием одного ложного, издавна (с III века, со времён Тертуллиана) господствовавшего в некоторых церковных кругах мнения. Принято было, вопреки авторитету св. ап. Павла, считать, что все в язычестве есть ложь и неправда, а потому заранее отрицалась возможность истинных или, во всяком случае, параллельных свидетельств в Библии и в языческих преданиях. Этим создавалось для Библии чрезвычайно тяжёлое положение, а на объективное исследование источников налагался обскурантский запрет. Дело доходило до того, что вместе с Тертуллианом склонны были видеть в параллелизме дьявольскую пародию (!). По всей вероятности, эта еретическая презумпция еретика Тертуллиана, принявшая обличие церковного предания, и послужила причиной тому, что, в пику будто бы Церкви, с усердием стали разыскивать в действительности подтверждающие её правду параллелизмы. Так промыслом Божьим зло было обращено в добро.

Книга Бытия, первая в Пятикнижии Моисеевом и в Библии, открывается сказанием о происхождении мира в шесть дней (Быт.1:1–31). В этом тексте наибольшие затруднения для толкования представляют первые два стиха и термин «день».

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водой» (Быт.1:1–2).

Эти два стиха можно и нужно рассматривать как пролог ко всему повествованию. Так на него смотрит Севериан Габальский по аналогии с прологом к четвёртому Евангелию: «В начале было слово»... и т. д. (Ин.1:1)²⁰. Здесь несомненно два совершенно различных «начала». В четвёртом Евангелии провозглашается начальный принцип Бога Слова, через Которого сотворён мир. В прологе Книги Бытия говорится о первоосновах творения. Во-первых, о самом принципе творения – «в начале сотворил»; во вторых, раскрывается субъект творения – Бог; в-третьих, – объект творения – «небо и земля»; в-четвёртых, – состояние этого объекта: «безводность», «пустота», «тьма над бездной» и первозданные «воды».

Как понять термин «сотворил»? И что это за таинственное «начало»?

Ясно, что слово «начало» (евр. «берешит») нельзя понимать в том смысле, в каком берётся этот термин в пролог четвёртого Евангелия. Там он означает принцип несозданного бытия Бога Слова и Его отношение к Богу Отцу. В Книге Бытия, очевидно, речь идёт о принципе творения, о «начале пути» (Притч.8:22) Творца. В этом «начале» как бы содержится потенциально уже вся тварь. В указанной 8-й главе «Притчей Соломоновых» это таинственное «начало» само себя именует «Премудростью» (евр. «хокма», греческое σοφία). Это таинственное «начало» содержит в себе момент несозданности, ибо вытекает из недр Божественной безначальности; с другой стороны, это есть принцип, начало всетварности («вся тварь» – πᾶσα ἡ κτῆσις). Эту всетварность можно было бы, идя вслед за некоторыми отцами Церкви и Иоганном Скотом Эриугеной, назвать Божественными «идеями», которые, с одной стороны, сотворены Богом в их совокупности и, следовательно, являются природой тварной, а с другой – сами творят мир и, следовательно, имеют в себе природу Божественную. Совокупность этих идей, эта всетварность (πᾶσα ἡ κτῆσις), по выражению апостола Павла, и есть то, что Иоанн Скот Эриугена назвал «природой сотворённой и творящей» (quae creator et creat)²¹.

После этого предварительного замечания о смысле термина «в начале» легче истолковать и термин «сотворил» (евр. «бара»). Форма ріеl этого глагола, наиболее соответствующая этимологическому смыслу, как утверждает Пинар (Pinard), дает для этого глагола такие значения: «высекать», «вырезать», «выпускать в свет». Ряд этих значений может быть объят русскими глаголами «делать», «мастерить»; в каноническом греческом тексте LXX («семидесяти») переведено – ἐποίησεν («сделал» от πονέω – «делаю»). То есть: «В начале сделал Бог небо и землю»²².

Если теперь принять во внимание, что еврейское начертание термина «Премудрость» имеет преимущественное значение «мастерицы», «искусницы», то устанавливается полная согласованность выражений «в начале» и «сотворил». Бог Слово, через которого все «начало быть, и ничего не начало быть, что начало быть» (Ин.1:3) – «Им же вся быша» (Никео-Цареградского символа веры), есть Творец «идей», – той совокупной личной всетварности, с которой Он от века соединён неслияно и нераздельно. Можно сказать, что эта одушевлённая всетварность, личная Премудрость и есть то Божественное орудие, через которое Слово «делает, мастерит» мир. При таком толковании выясняется и таинственная личность «Демиурга» в диалоге Платона «Тимей», который творит, вернее, делает, мастерит мир, взирая на вечные идеи и имея над собой верховную, несомненно божественную идею Блага. Дело в том, что устанавливается особого рода внутренняя связь между идеями и самим «Демиургом». Идеи –– это прототипы отдельных вещей; «Демиург» – их личная, живая совокупность – София. Вот почему, по Платону, мир вообще есть «одушевлённое существо» ζών ἐμψυχόν)²³, «видимый Бог» (Θεὸς αἰισϑητός)²⁴, «икона Творца» (εἰκὼν ποιητοῦ)²⁵.

Однако если между Богом и миром существует нераздельная связь через личную, целокупную софийную всетварность, то, с другой стороны, между миром и Богом есть отношение неслиянности. Мир не только имманентен Богу через Софию, но он и трансцендентен Ему как мир созданный. Между миром и Богом есть пропасть небытия. И если мир «сделан» Словом руками Софии, то он в то же время и «сотворён» из ничего (ех nihilo). Эту сторону происхождения мира нельзя непосредственно извлечь путём библейской экзегезы (выводящего толкования). Для этого требуется продолжающееся откровение, каковое и дано в святоотеческой письменности. Идея творения мира из ничего выставлена впервые во II веке св. Иринеем Лионским.

Как понять это «ничто»? Это, пожалуй, одно из самых таинственных и непостижимых мест космогонии. Определять что-либо через отрицание – вообще, значит, ничего не разъяснить. Однако существуют отрицания особого порядка. Так называемый Дионисий Ареопагит, следуя традициям эллинской мысли, выставил идею апофатического (отрицательного) богословия – идею Бога как превосходящего всякое определение и потому определяемого через отрицание всех признаков. Очевидно, и в твари есть основа, лишённая всех признаков, и в твари есть свой апофатический момент. Однако, если апофатика (отрицательность) в Творце означает то, что Он выше всякого определённого бытия, то апофатика твари означает то, что она ниже всякого определенного бытия, что она вызвана из некоторой великой бездны, из «ничто» (μὴ ὄν), про которое, как учит Парменид, нельзя даже сказать, что оно есть.

Так как Бог Вездесущ и помимо Него нет ничего, «без Него ничего не начало быть, что начало быть» (Ин.1:3), то естественно предположить, что само небытие, из которого вызвана тварь и из которого она создана, есть таинственное дело рук Божьих и есть как бы потенциальная тварь, жаждущая бытия как высшего блага. Преп. Максим Исповедник так и учит, что само небытие имеет в Боге свою причину²⁶.

Это значит, выражаясь в терминах Аристотеля, что «ничто», «небытие» есть «материя» твари. В самом деле «материей» называется то, из чего что-то сделано, создано, а так как тварь создана из «ничего», то «ничто» и есть материя твари. Но и обратно логически рассуждая, мы должны признать, что материя есть некоторым образом «ничто»²⁷. Так и учит Платон, называя материю «тёмным и трудным видом» (χαλεπὸς καὶ ἀμυδρρὸς εἰδος). Если «ничто» есть «материя» твари, то её формы будут Божественной идеей, творческая совокупность которых и будет началом путей Божьих – София Премудрость. Идеи суть персты Божественных сил («идеи-силы» – idées forces по Фуллье), которыми мрак созданного «ничто» преобразуется в различимые и реальные вещи Космоса. Поэтому и можно сказать, что вещи – это суть «ничто», в котором действуют Божественные силы. Но поэтому и «ничто» есть приложение Божественных сил. Бог есть предивный Скульптор, Которому мрамором служит Им же созданное загадочное «ничто». Следовательно, если мрамор есть питатель и наполнитель, выразитель, воплотитель идей скульптора, то и «ничто-материя» является питателем прилагаемых к нему формирующих Божественных «идей-сил». Поэтому Платон не только называет материю отрицательным именем «тёмного и трудного вида», но и усматривает в ней и некоторый онтологизм (бытийственность), говоря, что она есть «мать и кормилица» (μήτηρ καὶ τιθήνη). Такой бытийно-небьггийственный характер материи, скрытый в богословско-философском откровении и размышлении, вполне соответствует и раскрывающейся естественнонаучной правде о материи, согласно которой электроны, составляющие атомы материи, не имеют субстанциального (т. е. в конце концов бытийственного, онтологического) носителя, но являются существующими сами по себе зарядами электричества как некоторой первичной силы. Таким образом, основа материи, электрон, есть «заряженное ничто». Или, выражаясь метафизически, – обнаружение силы в «ничто» и на «ничто».

Бердяев Н.А полагает, что основой твари является свобода. Мысль головокружительно смелая и метафизически чрезвычайно глубокая, но она есть вопрос на вопрос и поднимает ряд других вопросов. Мы полагаем, что несказанная свобода Божьей Первоосновы (Бог Отец) призывает тварь к свободе и кладёт в её основание свободу как первооснову самой твари. Это и есть то небытие, которое «до» твари и как её зерно создал Бог, поставив рядом со Своей, несозданной свободой свободу созданную. Атом свободен, свободен и человек. «К свободе призваны вы, братия», – говорит св. ап. Павел.

Для термина «тёмный и трудный вид» существует великолепный синоним – «хаос» (еврейское «bohu»), Собственно говоря, хаос и есть «смесь» бытия с небытием. Или вернее – зачинающееся первобытие. Но так как этот хаос есть «мать и кормилица» вырастающего из него конкретного, дифференцированного, оформленного бытия, то он есть поистине некоторым образом темное материнское лоно. Поэтому Тютчев и называет «древний хаос» «родимым». В этом первичном родимом хаосе были смешаны и небо, и земля²⁸. Поэтому бытописатель в Книге Бытия и соединяет их как бы в одно. И потом уже характеризует хаотическое состояние земли, выделяющейся из общего хаоса: «Земля была неустроена и пуста» (Быт.1:2). Это еврейское выражение (tohu vabohu) переведено в каноническом тексте LXX ἀόρατος καὶ ἀκτασκεύαστος – «невидима и неустроена». Впрочем, этот текст имеет много версий и переводов, из которых каждый полезен тем, что прибавляет новую черту к характеристике первичного хаотического состояния Земли²⁹.

Всё это показывает, что священно-мифологическая, тайнозрительная и философско-метафизическая мысль усматривала в первичном бытии Земли её слитность с мировым хаосом, неразличимость, недифференцированность и бездейственность – то, что можно было бы на языке термодинамики назвать энтропией.

Переходим к загадочному слову «день», вызвавшему против себя целый ряд наскоков воинствующего вульгарного безбожия всевозможных видов, но также поднявшего вопросы очень трудные и тонкие. Сюда относится сходство библейского повествования с преданием других религий и народов, например, ассиро-халдеян (вавилонян) и др.³⁰

На первый взгляд кажется, что библейское учение о творении мира в шесть дней есть что-то среднее между гипотезой мгновенного возникновения мира и его длительной, непрерывной эволюцией.

В первые века христианства было очень распространено мнение, что мир сотворён мгновенно. Так думали такие первоклассные богословы и мыслители, как Климент Александрийский, Ориген и Афанасий Великий. Климент Александрийский даже отрицает какую бы то ни было связь термина «день» с его обычным толкованием, хотя бы распространённым, например, срок, эпоха и т. п. Он говорит: «день было Слово» ἡμέρᾳ γὰρ εἴρηται ὁ Λόγος³¹. Гениальный Ориген признаёт мгновенность творения мира и в то же время постепенность тварей на основании метафизических и астрономических соображений, о которых речь будет впереди³². Афанасий Великий просто утверждает, что «все виды были созданы сразу одним и тем же повелением» πάντα ἔνι προστάγματα ὑπέστι³³. Надо заметить, что понятие мгновенного творения ничего в сущности не объясняет в переходе от вечности к времени, да и само «мгновением есть не что иное, как символический синоним таинственного начала», о котором уже шла речь. Это особенно ярко даёт себя знать у Климента Александрийского. Впрочем, вследствие колоссальных философско-метафизических трудностей идея мгновенного творения не утвердилась и авторы толкований на библейские шесть дней творения (так называемые «шестодневы», например, св. Василия Великого, Севериана Габальского и др.) стали на точку зрения реализма в понимании термина «день». Надо признать, что еврейское слово «йом» – день, переведённое в каноническом тексте LXX ἡμέρα, в прямом смысле означает то, что мы ныне называем днём: по еврейскому счёту – сутки от вечера до вечера. Это видно из библейских выражений: «и был вечер и было утро день» такой-то. Но в то же время отсутствие солнца, луны и звёзд в первые три дня творения решительно исключает буквальное понимание слова «день» в смысле современных суток. Совершенно нелепо предположить, чтобы это затруднение мог не заметить, во всяком случае, гениальный автор Книги Бытия. Тем более что, говоря о четвёртом дне, он указывает на светила как средство различения времён, дней и годов. Мы уже не говорим о том, что культура древнего семитского Востока, откуда вышла Библия, с незапамятных времён знает точную астрономию в такой степени, в какой и не подозревали до сих пор. Эти затруднения заметили Климент Александрийский и Ориген – и пришли к необходимости признать мгновенность творения мира, отчего трудности, впрочем, только возросли. Это затруднение подчеркнул и блаж. Августин, который и потребовал для слова «день» распространительного толкования³⁴.

Во всяком случае, Библия не препятствует, а святоотеческая традиция прямо поощряет расширять толкование термина «день» до степени периода, эпохи и даже эона, т. е. замкнутого в себе сверхвременного цикла бытия. Это тем более законно, что по-еврейски не существует слова для выражения «эпоха». К тому же по-еврейски «йом» – день – значит не только день, но и период неопределённой длительности. Вигуру³⁵ приводит места из Библии, подтверждающие это: Быт.2:4; Исх.10:6; Лев.7:35–36; Чис.7:10, 84; Втор.9:24; Втор.31:17–18; Втор.32:7; Пс.2:7; Ам.3:14; Наум.3:17; Ис.64:4; Иер.46:10; Иоил.2:31; Зах.14:9; Мф.10:15; Мф.12:36; Ин.8:56; Рим.2:5; 2Кор.6:2. При этом Вигуру замечает³⁶, что слово «неделя» по-еврейски употребляется не только для выражения семи дней, но также семи лет (неделя лет=7 годам). Подобного рода символикой изобилует и античная мысль. Эта символика, несомненно, есть обнаружение вечной идеи в себе завершённого цикла бытия – эона. Это – реальная ипостась времени. В ней таинственно содержится сам источник времени с его реальной числовой символикой – тоже столь свойственной семитскому и античному Востоку, общий исток знаний которого, вопреки Эд. Целлеру, не подлежит сомнению. Временной реальный символизм связан теснейшим внутренним единством с реальной ипостасностью числа. Каждое число имеет своё вечное и неизменное лицо, отражающееся в различных видоизменениях конкретно эмпирической реальности. Отсюда священная символика числа «6» дней творения в целом, и числовое лицо каждого дня – в отдельности. Первый, второй, третий... дни – всё это вовсе не порядковая нумерация, но лично-символическая, ипостасная характеристика каждого дня. Эта символика есть явление онтологии числа, явление его внутреннего бытия, явление бытия через число, – что тесно связано с онтологией имени. Сущность вещей также выявляется через именование, как и через число. И даже, быть может, число идёт из более глубоких слоёв бытия, чем само имя, Согласно Николаю Кузанскому, основой и началом числа является бесконечное единство. Счисление и именование восходят к самому истоку бытия – к Престолу Единосущной Вечной Триады – и исходят из Неё. «Бог именовался», по выражению св. Григория Богослова, и «может быть благочестиво счисляем», по выражению св. Василия Великого. Отсюда глубокая и истинная идея о Боге как источнике меры и числа. «Мерило не верное – мерзость перед Богом, но правильный вес угоден Ему» (Притч.11:1). Первоисточник священных чисел творения (6+1=7) – ниоткуда не выводим и сам есть числовая основа божественного творчества, коренящегося в неисследимых глубинах Премудрости Божьей. Выведение числа 7 из древней Седмерицы планет должно быть оставлено, как это показывает Каутцш³⁷. К тому же такое выведение ничего не даёт, так как речь идёт в Библии, собственно, о шести днях творения («гексамерон») – «шестоднев»; седьмой же день в это число не входит. Никакого «шестоднева» Древний Восток, в частности, Ассиро-Вавилония, не знает, по верному утверждению Альфреда Луази³⁸. Известный Иеремиас (Ieremias), хотя и связывает еврейскую седьмерицу с вавилонской, но отвергает её планетное происхождение, приписывая вообще происхождение священных чисел историко-политическим случайностям³⁹.

В другом месте⁴⁰ мы уже приводили счастливую формулу профессора Степуна ФА, согласно которой «случай есть атеистический псевдоним чуда». В конце концов, конечно, правы пифагорейцы⁴¹, считая число принципом бытия и познания и – «логосом в веществе» – λόγους ἐν τῇ ὔλη⁴².

Мудрость Каббалы с колоссальным влиянием на неё неоплатонических и неопифагорейских воззрений говорит о том же, сочетая онтологию числа с онтологией имени⁴³. По этому поводу нельзя не заметить, что идеализм кантианства и неокантианства с его резким изъятием числа из сферы бытия и перенесением числа в познающий субъект в качестве только категории рассудка связан с несомненным падением метафизического сознания. Древняя мудрость является, наоборот, живым выражением онтологического понимания числа. Таково и числовое именование дней творения.

На основании всего сказанного можно, следуя за аббатом Море, так изложить план творения, сообщённый в первой главе Книги Бытия.

День первый.

Творение материального Космоса (неба и земли), света и вод.

День второй.

Образование тверди и разделение вод над твердью и под твердью.

День третий.

Появление суши и растительности на ней.

День четвёртый.

Появление светил: солнца, луны и звёзд.

День пятый.

Образование морских животных, пресмыкающихся, насекомых и птиц.

День шестой.

Образование наземных животных и явление человека.

Совершенно естественно здесь слово «день» может быть принято в смысле эпохи или периода. Кроме того, вглядываясь в эту таблицу, мы видим, как бытописание творения, библейская космогония распадается с необычайной, естественной лёгкостью на две триады: первый – третий дни и четвёртый – шестой дни. Каждая триада содержит один начальный, астрономический «небесный день» и два геологических «земных дня».

Первая триада:

1) создание небесно-земного хаоса, света и вод,

2) разделение вод и явление тверди,

3) явление суши, моря и растений.

Вторая триада:

1) создание (или явление) светил,

2) создание морских животных и пресмыкающихся,

3) создание животных и человека.

Если мы проследим обе триады, то увидим, что они не являются строго хронологическим последованием, но, соответствуя друг другу, как бы накладываются одна на другую. Первому дню соответствует четвёртый – момент астрономический и вселенский. Второму соответствует пятый –– уготование условий топографических и физических для низшего животного мира. Третьему соответствует шестой день – появление физико-географических и биологических условий для бытия высшего животного мира. Далее мы увидим, что такое расположение материала так или иначе соответствует основным космогоническим, геологическим и биологическим гипотезам, из которых многие, по-видимому, останутся загадками «до скончания века», т. е. до явления того эона, когда откроется иное, высшее знание, и то, что «мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» явится «лицом к лицу»(1Кор.13:12).

Наибольшие трудности в научном объяснении происхождения Вселенной вообще и нашей Земли в частности заключаются: во-первых, в происхождении материи и, во-вторых, в возникновении небесных тел (туманностей, звёзд, планет, комет, аэролитов). Здесь наука, по-видимому, осуждена на состояние вечной гипотезы. Отсюда и множество космогонических теорий, из которых каждая по-своему толкует происхождение мира. Эти теории иногда усовершенствуют одна другую, а иногда и отрицают друг друга.

Состояние «вечной гипотезы» станет нам понятно, если мы вспомним, что наука может иметь дело лишь с явлениями и фактами, но никак не с их «первоначалом». Наука исследует лишь уже начавшееся, но не само «начало». Отсюда и неизбежность религиозных и метафизических мифов в проблеме «начала» мира и, в частности, «начала» материи.

Космогоническая проблема распадается на две ветви:

1) проблема происхождения, в частности, происхождения неорганического и органического материального бытия (генезис, генеалогия; еврейское «толедот»); и

2) проблема развития, в частности, развития неорганического и органического (изменение, эволюция; мы предлагаем также название «гетерология» – учение об изменении).

В чистом виде радикальные различия этих двух проблем космогонии существуют только для начального момента мира. Здесь мы должны резко различать вневременной момент происхождения и временную идею развития. По эту сторону начала неразрывно соединены оба момента – происхождение и эволюция. Сюда относятся: происхождение первоматерии, происхождение миров из первоматерии, происхождение неорганических веществ из первоматерии миров, происхождение органического из неорганического, происхождение высшего и низшего, в частности, появление растений, животных и человека – все это проблемы, в которых одновременно сосредоточены оба момента – происхождение (генезис) и развитие (эволюция).

Однако в начальном моменте мира одинаково непонятны с рационал-эмпирической точки зрения и само «начало начала», и «начало эволюции». Даже известный упорством своего рационализма и безбожия сербский позитивист Бранислав Петроневич упирается здесь в стену, полагающую предел «просветительской» всепонятности; он говорит: «Итак, мы можем утверждать, что общее развитие Вселенной хотя весьма правдоподобно, но не достоверно, оно остаётся только гипотезой. Для того чтобы эта гипотеза стала вполне установленной истиной, надо было бы показать путём дедукции, что начальное состояние материи уже в первый момент изменения было таково, что мир как целое необходимо должен был развиваться во всей своей совокупности, – доказать это трудно и, быть может, даже невозможно»⁴⁴.

Дело в том, что само понятие мира как целого (le monde comme un tout) есть понятие не механическое и не рационалистическое, но органическое и метафизическое⁴⁵.

После этих предварительных замечаний нам станут понятны две основные особенности первой главы Книги Бытия: слитность, синтезированность проблемы начала Земли и первоматерии, а также слитность и синтезированность моментов астрономического и геологического. В Библии мир встаёт перед нами как органическое целое, причём внимание бытописателя сосредоточено на важнейшей для него части этого целого – на Земле. Здесь возникает проблема геоцентризма (Земля в центре). Боговдохновенный миф Книги Бытия даёт единое целое всех этих проблем. Но интерпретация этого мифа с точки зрения так называемой точной науки представляет ряд неисчислимых и в некоторых случаях непреодолимых трудностей.

По соображениям как научного, так и апологетического свойства, мы начнём с проблемы геоцентризма и гелиоцентризма, тем более что, как было показано в предыдущей главе и как мы это увидим далее, проблема четвёртого дня тесно связана с проблемой первого дня. И, следовательно, идя от задач, поставленных научному сознанию мифом о четвёртом дне, мы неминуемо и необходимо приходим к задачам первого дня, и наоборот.

В повествовании о первом дне наша планета выходит из единства «неба и земли», из хаоса, окружённая мраком и первозданными водами⁴⁶. В повествовании о четвёртом дне на тверди небесной, окружающей землю, являются «светила для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов» (Быт.1:14). В этом стихе речь идёт о явлении светил на тверди по отношению к Земле и с точки зрения земного наблюдателя. В стихе 15-м говорится о явлении светил на тверди, а не об их создании: «да будут светила на тверди небесной». Следующие стихи – 16-й и 17-й – говорят о последовательности этого события: «и создал Бог два светила великие» (ст. 16); «и поставил их Бог на тверди небесной...» (ст. 17). Во всех трёх стихах указана цель сотворения по отношению к земле: «для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов» (ст. 14)⁴⁷; «...чтобы светить на земле» (ст. 15); «…для управления днём… для управления ночью» (ст. 16); «…чтобы светить на землю и управлять днём и ночью и отделять свет от тьмы» (ст. 18). Внимательное чтение этого места Книги Бытия сразу устанавливает в нём три момента:

1) создание светил безотносительно к Земле;

2) «постановка» их на тверди небесной, т. е. явление их Земле;

3) целесообразность по отношению к Земле Нет никакой возможности здесь вычитать ни решения проблемы геоцентризма и гелиоцентризма в ту или другую сторону, ни утвердительного заключения о том, что создано раньше: земля или так называемые светила небесные. Не библейская космогония и космология ставят Землю в центре, но библейская телеология, т. е. учение о целеположности творения. А это вещи совершенно различные. Таким образом, проблема о времени и способе происхождения Земли и небесных тел остаётся открытой, равным образом остаётся открытой проблема геоцентризма и гелиоцентризма. Это станет нам понятным, если мы вспомним о том, что решения названных проблем могут быть только относительными. Нет абсолютного времени, – и то, что есть раньше для одних небесных тел, то может быть позже для других небесных тел. Если же мы примем во внимание, что речь идёт не об уже возникших небесных телах, но о самом их возникновении и, следовательно, о таинственном и нам абсолютно непонятном рождении времени, то сами понятия раньше или позже могут иметь либо мифологически символическое значение, либо просто быть удобными для современных научных вычислений, кстати сказать, всегда приблизительных (принцип научно-методологического прагматизма). Что же касается проблемы геоцентризма и гелиоцентризма, то, ввиду того, что абсолютного пространства так же нет, как и абсолютного времени, – принцип относительности в формулировке Ленарда утверждает равноправие за обеими точками зрения (см. выше, гл. I). В истории наук смена геоцентризма Птолемеевой системы гелиоцентризмом системы Коперника имела значение отнюдь не принципиальное и абсолютное, но лишь методологическое и служебное; система Коперниковского гелиоцентризма так же мало может претендовать на абсолютное значение, как и Евклидова геометрия трёх измерений, хотя и Коперник, и Евклид очень «удобны». Но здесь речь идёт не об удобстве, а о безотносительной истинности. Здесь необходимо, кстати сказать, что превратное мнение о Библии, как будто бы отвергающей шарообразность Земли и догматически утверждающей геоцентризм, лишено всякого основания. Мало того, у нас есть косвенные данные утверждать, что для некоторых священных авторов Библии шарообразность Земли и её движение не были тайной. Мы не говорим уже о том, что жрецам Халдеи, Ассиро-Вавилонии и Египта были известны все важнейшие истины современной астрономии – вплоть до расстояния Земли от Солнца (это показали Море, Нейбургер, Нетлинг и другие учёные⁴⁸. Борьба с идеей шарообразности Земли и вообще космологическая реакция и космологический обскурантизм вышли совсем из иных источников. Главным виновником этого печального явления был живший в первой половине VI века выходец из Александрии – византийский географ и путешественник Косма Индикоплевс. В 547 году он написал большой географически труд, названный им «Христианской топографией» (Χριστιανικὴ τοπογραφία). В этом труде он совершенно произвольно утверждает несоединимость учения о шарообразности Земли с христианством, т. е., в конце концов, с Библией. Формой Земли он считает плоский, продолговатый четырёхугольник, края которого встают прямо, как стены, – с опирающимся на него кристальным сводом небесным – по образу Ноева ковчега. В первое время после своего появления гео-астрономическое учение Космы Индикоплевса встретило резкий отпор учёно-богословских кругов. Св. Фотий, знаменитый патриарх Константинопольский, дал уничтожающий отзыв о Косме Индикоплевсе⁴⁹. Однако, несмотря на это, широкие круги церковников и благочестивых читателей так увлеклись незамысловатыми, но увлекательно изложенными построениями Космы, что они стали вскоре общераспространёнными, войдя, между прочим, и в так называемую «Толковую Палею»⁵⁰. Эта книга, пользовавшаяся колоссальной популярностью у нас на Руси, представляет христианско-апологетический комментарий на Книгу Бытия. В бранчиво-агрессивном тоне проводит этот любопытный памятник, между прочим, и идеи Космы Индикоплевса, придавая им почти догматическое значение.

Косма Индикоплевс может считаться одним из создателей индивидуальных мифов. Однако в его тёмных блужданиях и искажённых представлениях есть всё же некоторое глухое, бессознательное выражение рационально ему совершенно недоступной истины, как оно имеется и в орфическом мифе о серебряном яйце, из которого вылупилась Вселенная. И загнутые края, смыкающиеся с небесным сводом у Индикоплевса, и замкнутая кривизна орфического яйца – всё это есть выражение глухого чувства истины, отрицающей «дурную бесконечность» Вселенной. Если сообщить этим представлениям соответствующую форму, то у нас и получится идея о кривом и даже замкнутом пространстве и о кривом времени, идея, которая ныне с таким блеском развивается в теории относительности. К этому современная наука возвращается, например, в идеях голландского астронома де Ситтера. Здесь несомненно дан образ эона – великого мирового «дня» – замкнутой в себе сферы бытия. О нём говорят и философские умозрения древних элейцев и вещего Гераклита.

В представлениях, подобных представлениям Индикоплевса или орфиков, ложны не идеи, а их применение и толкование.

Всегда можно сделать ложные применения самых истинных и ценных идей. Библия не представляет исключения – особенно там, где перед человеческим умом встают такие трудные и до конца неразрешимые проблемы, какие поставлены в библейском повествовании о первом и четвёртом днях творения.

Первый и четвёртый дни представляют космический астрономический момент в истории Земли, т. е. в геологии, к каковой и имеет преимущественное отношение Библия.

Однако, прежде чем могли появиться оформленные светила и сама Земля в качестве небесного тела, должна была уже существовать и получить своё начало, равно как и импульс к развитию и формированию, сама первоматерия. О первоматерии в Библии не говорится определённо, в ней нет даже какого-либо одного фиксированного термина, который бы непосредственно по смыслу был связан с первоматерией, но зато есть ряд терминов и выражений, которые в своей совокупности дают картину того, что можно назвать первоматерией. Это не удивительно, ибо сама первоматерия не есть что-либо определённое, но содержит в себе потенции, или возможности, самых различных качеств и форм. Первоматерия бесконечно многолика и потому безлика, она бесконечно многоформенна и потому бесформенна. Отсюда её «отрицательность» в определениях, её «тёмный и трудный вид» (по Платону).

Что это за выражения в Библии, совокупность которых даёт картину первоматерии?

Прежде всего, несомненно, сам таинственный термин «начало», о котором уже выше шла речь; затем сюда же относятся «безвидность», «пустота», «тьма», «бездна» и «вода». Но к этому присоединяются ещё два других действователя, без которых эта первоматерия не может выйти из своего отрицательного многолико-безликого и многоформенно-бесформенного состояния, приняв устойчивость и определённость.

Этих два действователя суть Дух Божий (евр. «руах», греч. перевод LXX – πνεῦμα) и свет. Как понять здесь выражения «Дух Божий» и «свет»? Для этого обратимся к другому месту Священного Писания, именно к Пс.103 (по еврейскому счёту – 104). В ст. 4-м этого Псалма мы читаем: «Ты творишь Ангелами (посланцами, посланниками, вестниками) духов, служителями Твоими – огонь пылающий». Филологическая экзегеза (выводящее толкование) учит нас тому, что здесь под «духами» надо «разуметь ветры, порывы их бурного дуновения». Это объясняется тем, что уже в древней святоотеческой традиции мы находим тесную связь природных стихий с ангелами (например, у св. Епифания, у блаж. Феодорита Кирского и др.)⁵¹. Св. Епифаний, например, в своём толковании на первый день творения говорит об ангелах облаков, мрака, снега, града, инея, грома и молнии и др. Это мы находим и в другом Псалме (Пс.148:8; евр. 149). В нём «дух бурный» призывается к славословию Бога, т. е. ему усваивается ангельское достоинство, или, вернее, за ним усматривается ангельская сила. Поэтому у нас есть основание полагать, что под Духом Божьим в Книге Бытия надо прежде всего разуметь не Третье Лицо Пресвятой Троицы, но нечто совсем другое – некоторый физический агент (например, находящуюся в состоянии бурного движения газообразную материю).

Впрочем, метафизическая спекуляция платоников вроде Филона Иудейского находит возможным сближать материальное и духовное понимание терминов πνεῦμα. По этой причине у него мы находим целую гамму значений и толкований этого термина. С одной стороны πνεῦμα есть третий элемент, или третья «стихия», στοιχεῖαν – воздух в материальном смысле. С другой – πνεῦμα (дух) есть познание (ἐπιστήμη) и мудрость (σοφία). Сближение этих столь противоположных значений совершается таким образом, что понятию «познание» усваивается значение не логической концепции, но божественной силы, действующей в мире и в человеке. Следуя представлениям стоиков, Филон приравнивает здесь «дух» «огню» со всеми характерными для стоической философии материальными атрибутами мирового разума – логоса. Совершенно верно замечает Лейзеганг (Hans Leisegang), что «исходя из идеи всенаполняющего воздуха» (быть может, эфира в нашем смысле. – В.И.), Филон приходит к чисто спиритуалистической характеристике Духа как «познания и мудрости» (Hans Leisegang. Der heilige Geist. Leipzig – Berlin, 1919. C. 23–24). Что же касается специально «первого дня» творения, то здесь понятию «дух» (πνεῦμα) приписывается значение бестелесной субстанции, сближаемой с идеями мира умопостигаемого κόσμος νοητὸς), откуда исходит мир чувственный κόσμος αἰσϑητὸς См.: Филон, De opiflcio mundi. § 29. М. 6 и сл. Здесь уже резко различаются «воздух» и «дух». На основании всего сказанного можно утверждать, что хотя чисто материальное понимание «духа», несомненно, имеется налицо, но именно в понимании первого дня творения происходит разграничение обоих значений термина «дух» с несомненным оттенком «софийного символизма» в материальном его понимании. Через это мы возвращаемся к «ангельскому» истолкованию «духа», свойственному вышеназванным св. отцам. Софиологический характер платонизирующей ангелологии очень хорошо раскрыл профессор Булгаков С. (см. его «Лествица Иакова». Париж, 1929. С. 117 и сл.): «Умные силы есть тварная София в небесном образе... Это – умные силы космоургического служения в соответствии космоургическому характеру Второй Ипостаси. Они приникают к миру и проникают его, как идеальная его основа, идеи и формы». Но жизнь мира подаётся дыханием несотворенного Духа Божия. Заметим, что эта «хорошая двусмысленность» в антитезе «дух – дыхание», содержащаяся в самом Евангелии «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким рождённым от Духа» (Ин.3:8). Здесь основа для глубочайшей диалектики.

Этим зарисовывается картина хаоса. Для хаоса вообще характерна неразличимость и, вследствие этого, в известном смысле небытие, или, вернее, полубытие. Творение в собственном смысле слова начинается с внесения принципа и стихии различения. Античная наука считала такой стихией «воздух».

Лосев А.Ф., разбирая античный смысл термина «воздух», говорит: «Воздух обстоит как понятие. Что это значит? Воздух Диогена Аполлонийского „всё знает“. Недаром Диоген хвалит Гомера за то, что он говорил о богах не только в мифах, но и в истинных понятиях, называя Воздух Зевсом, так как Зевс все знает (Diels А 8). Блаж. Августин (clv. D. VIII2) тоже подчёркивает пронизанность Диогенова Воздуха божественным разумом (Sed eum seil, aerum, esse compotem divinae rationis, sine qua nihil ex eo fieri posset). Симплиций, приводя цитаты из Диогена, несколько раз говорит о наличии „великого мышленника“ в установленной им Первосубстанции (В. 2). Каковы же результаты этой ноэсис (мышления, – В. И), этого живого понятия, которое есть все? Это – начало меры, порядка, последовательности и согласованности. Без неё невозможно было бы различение и разделение первовещества, не было бы определённой меры в вещах, не было бы лета и зимы, ночи и дня, ветра и солнечного света (фрагм. 3)» (Лосев А.Ф. Античный Космос и современная наука. М, 1927. С. 449). И далее: «Воздух этот... не только начало единства и различия, но и жизненное соединение их: теплота, поддерживающая жизнь, и самотождественна и различна, и она же основа жизни и бытия (ср. далее фрагм. 5)» (Там же).

Таким принципом, такой стихией согласно библейской космогонии является свет. С его создания и внесения в мировую хаотическую бездну и начинается собственно творение. Но так как тьма и хаос имеют смысл лишь по отношению к свету и устройству, то онтологически свет первее хаоса и тьмы.

Впрочем, с полной уверенностью можно утверждать, что началу творения нашего космоса, его первому дню, предшествовала какая-то домирная, метаматериальная и метафизическая трагедия, страшным эпилогом которой явились тьма и хаос. Было ли этой трагедией падение Денницы, превратившегося в страшного ангела тьмы, было ли этой трагедией крушение предыдущего, нам не понятного и не выговариваемого эона? По всей вероятности, и то, и другое. Наступил эон человека, сделавшегося через образ Божий в нём и через воплощение Сына Божьего центром Твари. И вот здесь утешение страшного бушевания хаотических бездн происходило силой Духа Утешителя, парившего над пучиной, куда низошел Бог Слово «затворять и запечатывать» бездну Своим «страшным и славным Именем». Здесь мы с умилением читаем сирскую версию Книги Бытия, где Дух Божий сравнивается с наседкой, согревающей творимый мир Своей теплотой. Утешение бездны стало утешением «горького хаоса». Творческая жертва сходящего в бездну Слова нераздельна с веянием Духа Утешителя. В бездне, в страшных и «горьких» провалах загорается свет духовного и материального бытия.

Так великий древний конец стал новым началом и эпилог сомкнулся с прологом.

Существование и распространение света связаны с некоторыми абсолютными основами материального бытия и в то же время с образом бытия Божественного, ибо «Бог есть свет и нет в нём никакой тьмы» (1Ин.1:5). Вместе с тем свет является образом вообще бытия и жизни. Здесь символика и реализм, метафизика и физика, супранатурализм и стихийность природных сил, диалектика и эмпирия находятся в удивительном соответствии. Далее мы будем иметь случай говорить о значении света для жизни. Поистине то, чем свет физический является для органической жизни, тем свет духовный, свет Божественный является для жизни души. Но нельзя забывать, что душа человека тесно связана с его телом и призвана наряду с ним к вечной жизни и вечной славе. Поэтому и существует таинственная связь между несозданным духовным светом Божества и созданным физическим светом, огнём Божества и физическим огнём, возжигаемым через посредство «ангела огня». Вот почему в природе видится и чувствуется рука Божества и выполняющий Его волю ангельский мир. Вот почему природа софийна. Вот где источник узрения самой Софии в виде огненного ангела, каким Она изображена в Новгородском соборе.

Что касается физико-натуралистической проблемы света, то она связана с бытием стоящего на границе физики и метафизики таинственного, загадочного «первоначала», субстрата физического мира, которому уже давно дано имя – эфир. С точки зрения физика, на проблему эфира можно дать два ответа: или он есть, или его нет. Тогда, если эфир есть, то он является последней основой физического бытия, за которым и с которым начинается (и кончается, смотря по направлению) бытие духовное. И тогда свет есть первое обнаружение этой основы. Или же эфира нет. Но тогда свет и вообще лучистая энергия и будут последней основой, последним обнаружением материального бытия. Тогда придётся поставить знак равенства между светом и тем, что принято было называть эфиром. Получается логически довольно трудная концепция: свет является своим собственным носителем, он, так сказать, сам себе эфир. Это, несомненно, тавтология, неизбежная, когда речь идёт о первоначалах. Её мы видим и в современном учении об электронах, где заряд электричества является своим собственным носителем. Таким образом, оказывается, что логически равноценно и равнодоказуемо: сказать ли, что эфир есть, или что его нет. Это значит, что бытие эфира, равно как и бытие света, – антиномичны, т. е. содержат в себе два взаимно противоречивых утверждения. Этот абсолютизм и предельность света доказываются ещё и тем, что скорость света абсолютна; но ведь само это выражение – антиномично, ибо выражение триста тысяч километров в секунду есть, несомненно, относительное выражение, и в то же время это понятие абсолютное; ибо из формулы Лоренца явно следует, что скорость триста тысяч километров в секунду такова, что за её пределами само понятие скорости теряет смысл. Так как скорость связана с массой, а масса, приобрётшая скорость света, становится бесконечно большой, для увеличения которой необходима, следовательно, бесконечно большая сила, то отсюда следует, что скорость выше света невозможна, т. е. отсюда следует, что свет является пределом физики и механики. Мы точнее выразимся, если лучистое состояние со скоростью триста тысяч километров в секунду назовём пределом науки о материи (физики, химии и механики). Современная наука приходит к мысли, что сама материя в основе своей обязана волнообразному движению, тесно связанному с лучистым состоянием и механикой так называемых квант (т. е. минимальных величин энергии), о которых будет речь ниже. Материя, несомненно, имеет лучисто-световую природу, и возможно даже, что электричество и его элементы – электроны, из которых состоит материя, вторичны и производны по отношению к свету и эфиру (или светоэфиру). О первичности света догадались в древности и в великую эпоху средневековой философии два гениальных мыслителя. Гераклит (VI век до P. X.) учил, что в основе мира лежит огонь⁵². В Средние века Роберт де Гроссетест (ХПІ век) в основу материального мира клал мгновенно распространяющийся сферически из центра свет⁵³. Это гениальное прозрение содержит некую высшую истину, ибо с точки зрения наблюдателя, летящего со скоростью света, время кажется остановившимся и все пространства – пройдёнными мгновенно. В свете есть некоторый образ вездесущия.

Итак, физика света стоит на границе естествознания, за этой границей начинается метафизика, – да и сами гипотезы, касающиеся эфира, света и генезиса материи наполовину всегда метафизичны. Поэтому можно сказать, что между самими терминами «гипотеза» и «эфир» (свет) существует своеобразная и глубокая внутренняя связь, между ними можно в известном смысле поставить знак равенства. Гипотеза (от ὑπὸ – под и τίϑημι – кладу, полагаю) есть высказывание о подоснове; эфир же или то, что ему соответствует, и есть такая подоснова, основа всех основ. Поэтому и можно сказать, что идея эфира есть гипотеза по преимуществу, гипотеза как таковая (par excellence). Это гипотеза основная и неоспоримая.

Миф о первом дне есть миф о световом эоне и о первоначале материи. Этот миф содержит поэтому и основную гипотезу о физическом первоначале и есть символическое высказывание о нём. Наука также символична, как и миф; но только научные мифы-символы имеют иную установку сравнительно с религиозными мифами-символами, ибо имеют другие цели. Но корень у обоих общий.

В небытии неведомым и несказанным творческим актом возникает начало-центр. Дрогнула бездна и в лучистом волнении стало созидаться пространство – эфир. Необозримые просторы первозданного эфира наполнились «огнём, пламенем и лучезарностью, безбрежным светом» – по образу вечного, божественного нематериального огня, которого «никто нигде не видел». На этот огонь «не смеют чины ангельские взирать». Лишь внутренним, в себя обращённым взором тварь может узреть образ несозданного огня, по которому возник огонь созданный. В Библии повествование о создании земли поставлено вне счета дней; а первый световой день показан «после» сотворения неба и земли. Но ведь и первоматерия, и небо, и земля возникли из недр первопространственного светоэфира. В чем дело? – Дело в том, что, во-первых, слова «сотворил небо и землю» – есть вступление, относящееся ко всем шести дням, и, во-вторых, тёмная и не ведомая земля могла возникнуть в одно из тех периодических сияний и затуханий мирового огня-эфира, в один из тех «мировых дней», которые ничего общего не имеют с 24-часовыми сутками. Астрономия даёт нам карта ну такого периодического сияния и затухания отдельны? миров и туманностей. В один из таких периодов и засиял для неведомой и темной Земли её первый день. Шестимесячный день и шестимесячная ночь на полюсе могут служить в данном случае великолепным наводящим примером, отрывающим нас от фатальной привычки мыслить смену дня и ночи в пределах двадцати четырёх часов.

По указанной причине мы и можем «тёмный и неустроенный» вид земли – хаос – отнести к моменту образования земли из первоматерии, в свою очередь возникшей из светового эфира. О промежутке между «и стал свет» (относящийся ко всему космосу астрономический период) и «тьмой верху бездны», «невидимостью», «неустроенностью», «покрытостью водами» (относящееся собственно к Земле начало геологического периода), – об этом промежутке священный библейский миф не говорит ничего. Возможно, что он относится к обоим моментам – астрономическому и геологическому, хотя, по всей вероятности, в большей степени к последнему. Поэтому мы здесь всецело зависим от астрономических и частью геологических гипотез, относящихся к космогонии (к учению о происхождении мира). Геология уступает своё место астрономии вновь в период четвёртого дня (создание и появление солнца, луны и звёзд) – самого трудного для объяснения дня. Поэтому мы и применяем здесь метод соединения дней первого и четвёертого.

К проблемам, сюда привходящим, относятся: соединённая проблема времени, пространства и материи (также время субъективно-моральное и время объективно-механико-материальное); проблема происхождения материального мира – астрономического космоса, наконец, частный случай этой проблемы – происхождение солнечной системы и Земли. К этому надо присоединить уже отчасти рассмотренную проблему гео- и гелиоцентризма, проблему множества миров и их обитаемости и соединённую с ней проблему об ограниченности или неограниченности мира.

Время и пространство, при удачном и достаточно глубоком, вдумчивом воззрении на них, сразу символизируют духовную подоснову двуединого материального бытия. Поясним это вкратце.

Декарт резко разграничил дух и материю, приписав первому свойство мышления, а второй – свойство протяжения. Однако если мыслительные и вообще духовносознательные процессы безпространственны и лишь протекают во времени, то материальные процессы не только протекают во времени, но ещё и пространственны. Вообще говоря, материя есть пространствообразующий (форогенный) процесс. Через время внутренняя, «внутриположная», духовная интенсивно-динамическая сущность бытия, познаваемая во внутреннем опыте, реализует себя в пространственных формах Пространство определяет внешнюю материально экстенсивную внеположную сущность бытия, оно есть образ внешнего опыта. Между временем (интенсивностью) и пространством (экстенсивностью) существует ещё не вскрытая в достаточной мере диалектика.

Каково взаимоотношение времени и пространства в приложении к материальному бытию?

Теория относительности тесно связывает время и пространство с самим бытием материи в единый комплекс. Понятие скорости и системы координат есть единый временно-пространственный комплекс (Минковский вводит время в качестве четвёртой координаты). Сама масса, в которой заключена сущность материи функционально связана со временем и пространством, т. е. с движением. Она возрастает и убывает со скоростью. Этим показывается, что материя не только экстенсивна, внеположна, но и то, что она интенсивна, внутриположна, что она по природе динамична и есть, прежде всего, обнаружение «внутренней» силы. В основе силы лежит энергия. Но энергия, как показывает выставленная Морицем Планком теория квантов, передаётся прерывно-отдельными, минимальными количествами, которые названы квантами. Их не следует смешивать ни с электронами, ни с фотонами, ни с атомами. Но что такое передача энергии? Это есть экстенсивное выражение интенсивной сущности, или пространственное выражение безпространственного бытия. Поэтому можно утверждать, что минимум энергии есть вместе с тем минимум пространства и, быть может, минимум времени. Энергия, передаваясь, действуя, притягивая, отталкиваясь, создаёт пространство и, быть может, время. И время, и пространство являются обнаружением сил энергии. Однако здесь мы находимся на границе возможного опыта. Для постижения сущности материи требуется произведение опытов в таких минимальных и в таких максимальных размерах материи, которые неосуществимы в наших лабораториях Движение в небесных пространствах осуществляется в таких размерах, и массы её нагромождены в таких количествах, при таких температурах и давлениях, процессы длятся такое время, что для всего этого часто не может быть никакой аналогии в наших лабораториях. К тому же известно из физики, что сами законы (например, закон Бойля-Мариотта) лишь приблизительны и действуют в определённых пределах. Изменение в количестве несоизмеримо с изменением, в качестве, и универсальный закон, охватывающий всю лестницу изменений и процессов, испытываемых веществом, например, при сжатии и разрежении, при нагревании и охлаждении, нам принципиально недоступен, ибо содержит внутреннее противоречие.

Если же к этому всему присоединить эволюцию самих законов природы, о чём выше шла речь, то происхождение материи и её первые стадии существования, равно как и последние судьбы, уходят от нас в трансцендентные, в полном смысле слова потусторонние сферы, где время не время, и пространство не пространство, и сама материя стоит на границе материального бытия, выходя из недр таинственного «нечто». Об этом «нечто» никогда нельзя будет сказать, существует ли оно, или не существует в рационал-эмпирическом смысле, ибо здесь начало и основа самого существования и возможности самого опыта, а не простой опыт, и основа явлений, а не само явление. Короче говоря, этому физико-метафизическому, духовно-материальному началу придётся приписать одновременно те свойства, которые античная диалектика приписывает исходному «единому», а Кант относит и к «вещи в себе», и к так называемому трансцендентальному единству апперцепции, т. е. к субъективным условиям возможности опыта. Здесь тайна Логоса в материи, тайна священного материологизма, тайна софийного «начала» материального бытия.

Важно, интересно и показательно, что астрономические и астрофизические гипотезы тесно связаны с физикой и метафизикой материи, т. е. что история мира тесно связана с откровением о сущности материи. Мы видим как макрофизика («физика большого») мировых пространств и микрофизика («физика малого») атома и его составных частей сходятся на некоторой границе бытия материи как временно-пространственной механической массы. Теория относительности, возникшая из астрономии и астрофизики, говорит нам о максимуме материи-массы (мир ограничен) и об её внешних пространственно-экстенсивных границах. Теория атома и теория кванта (возникшая из термодинамики и оптики) говорят нам о минимуме материи и об её внутренних (интенсивных) границах. Можно сказать, что атом есть наименьшее количество материи, а квант – наименьшее количество энергии (и временно-пространственного единства). Это минимальное временно-пространственное количество энергии, по-видимому, и порождает элементы атома из той таинственно-двусмысленной сущенесущей первоосновы, которую мы называем эфиром и которую можно было бы назвать седалищем первоволн и местом приложения квант-энергии. А первоволны эфира не суть волны в обычном смысле. Само понятие волнообразного движения эфира или вообще «последней среды», последнего «в чём» – противоречиво, антиномично и не может быть до конца последовательно определено. В чём движется эфир, в чём происходят его волны, если сам он есть то, в чём всё происходит? Скорее всего, здесь мы имеем дело с моментом появления пространственно-временных минимальных комплексов. Во всяком случае, сравнивать волны «последней среды» (эфира) с волнообразными движениями жидкостей и газов – более чем рискованно. Да и в самой уже готовой материи, например в жидкости и газах, собственно волнообразное движение (undulatorische Bewegung) – и обычное передающееся движение (translatorische Bewegung) понятия совершенно различные. Движение в подлинном и чисто количественном смысле мы представляем себе только как передающееся движение, где данная частица материи в каждый последующий момент занимает иное место в пространстве сравнительно с предыдущим. Притом непонятно, что значит «иное место», если пространство всюду одинаково – «изотропно»? В волнообразном же движении наблюдается внутреннее состояние, передающееся соседним частицам без перенесения на их место. Волнообразное движение есть, так сказать, «бег на месте». Пример: ряд солдат начал бег на месте – первый, второй, третий... пятый. Все стоят и все движутся. Со стороны можно наблюдать, как движение «пробежало» по неподвижным рядам. На основании этой аналогии и других более точных соображений мы можем предполагать, что внутреннее состояние так называемого волнообразного движения впервые зарождает как материю, так и собственно передающееся движение. Из волнообразного движения возникает феномен давления, т. е. обнаружение силы, а давление приводит к передающемуся движению (translatorische Bewegung). Это может быть наглядно иллюстрировано на примере знаменитой «вертушки» Лебедева, приводящейся в движение лучами света. Однако при этом должно быть ещё нечто кроме волн, нечто аналогичное «солдатам», в приведённом примере не совершающим перебежки. Это нечто – световые тельца, световые корпускулы (фотоны).

Внешнее движение прекращается при 273 градусах ниже нуля (так называемый абсолютный нуль). Это, очевидно, нуль для передающегося движения. Но внутреннее состояние и волнообразное движение сохраняются. Это и есть особая энергия, которую Нернст (Nernst) назвал «энергией нуля», «нулевой энергией» (Nullpunktsenergie), где масса стоит на границе эфира, что, по-видимому, происходит также и при движениях, близких по скорости к скорости света, или при некоторых чрезвычайно высоких, так называемых гипертермических температурах. Нернст считает, что нулевая энергия так же возвращается в мировой эфир, как она произошла из него⁵⁴. Здесь мы всё время вращаемся в кругу периодизмов (так же, как, впрочем, и само волнообразное движение, движение по замкнутым кривым и вращение тоже периодичны). Периодизмы эти характеризуются всё время качественно-количественными переходами. «Атомы распадаются в эфир и образуются опять из него». «Эфир и есть, таким образом, совершенно особый, своеобразный источник энергии», – говорит проф. Иоганнес Рим (Riem)⁵⁵. Но периодизм тесно связан с диалектикой.

Первый день есть, таким образом, основа и образ материального мира. Известный английский астроном Эддингтон полагает, что газовые раскалённые звезды есть место, где материя сосредоточивает свою энергию из эфира. Вихерт думает, что мы, как происшедшие из материи, не можем уловить эфир, но воспринимаем лишь материю. Согласно этому воззрению, эфир и есть умопостигаемая метаматерия. «Мы должны признать», – говорит проф. Рим, – что первооснова материи – эфир – вышла из рук Творца, как седалище (Sitz) всякой материи и всяких запасов энергии (Energievorraete). «Из эфира по неизвестным причинам наступает то особое явление, которое мы видим на небе, например туманностей»⁵⁶. Это самый трудный и непреодолимый для чистого естествознания момент. Это есть первое изменение, первый переход из «ничего» в «нечто» – великий переход в иной род (μετάβασις εἰς ἄλλο γένος).

Это и есть творение из ничего. Здесь зародилась материя, здесь зародилось движение в собственном смысле слова, что знаменитый физик Дюбуа-Реймон (Е. Du Bois Reymond) относит к неразрешимым загадкам: «Не знаем, и знать не будем» (ignoramus et ignorabimus).

Говоря о свойствах уже готовой и уже поддающейся наблюдениям и измерениям материи, профессор Рим подчёркивает, что основные из них – как в качестве, так и в количестве. По качеству – потому что она, её производящая энергия должны были бы давно подчиниться закону энтропии и рассеяться, став 0 (нулём); по количеству – потому что она, сравнительно с пространством (эфиром), чрезвычайно редка. Соотношение скопления материальных масс к тому пространству, в котором они находятся, таково, как если бы на площади, равной, например, площади Германии, было рассеяно около двух дюжин булавочных головок. Таким образом, в мировых просторах материя есть не норма, но исключение⁵⁷. Эту истину надо хорошенько запомнить материалистам. Замечательно, что такие же пропорции сохраняются и внутри атомной структуры. Модели атомов давали Рутерфорд, Бор и др.; модель эта представляет некоторое подобие солнечной системы. Ядро – «солнце» заряжено положительным электричеством, а электроны – «спутники», «планеты» – отрицательным. Простейший атом водорода, из которого согласно возрождённой ныне гипотезе Пру состоят другие элементы, имеет одно центральное ядро и один электрон – «спутник». Размеры его (радиус) относятся к десятимиллионным долям сантиметра (2,57*10^–8 см)⁵⁸. Посредством спектра рентгеновских лучей, полученного путём пропускания их через кристалл, вычислены размеры составных частей атома. Относительно водорода пропорция такова: представим себе, что шар радиусом в 120 м вращается на расстоянии 3.500 км (приблизительно ½2 земн. радиуса) вокруг детского мячика радиусом в 6 см⁵⁹. Если же принять во внимание, что электрические заряды, составляющие электроны, не имеют субстанциального носителя, то выясняется, что вообще понятия массы и материи суть понятия кажущиеся и производные. Материя «производится» в мировых пространствах эфира непонятным нам творческим актом. Из таких первоначальных обнаружений первоматерии наибольший интерес представляют космические туманности – постоянно открываемые и постоянно пополняющие небесный каталог. Ныне их число возросло свыше миллиона. Особенно известны и служат постоянным предметом наблюдений, исследований и размышлений туманности, находящиеся в созвездиях Ориона, Лебедя (туманности неправильной формы); Лиры (сферической и кольцеобразной формы); Андромеды (глиптической формы); Гончих Собак (спиральной формы, которая вообще господствует). Их химический состав, выясняющийся путём спектрального анализа, очень беден – водород, гелий и неизвестный газ, названный «небулиум». Возможно, что мы здесь являемся свидетелями начального момента образования космической материи, в основе которой вообще лежит водород (речь идёт об уже готовой, настоящей материи, о так называемых химических элементах, а не о первоматерии и светоэфире, о которых шла речь раньше). Разрежённость газа в туманностях доходит до чрезвычайной степени: по некоторым соображениям можно предполагать, что она более чем в 250 миллионов раз превосходит разрежение, достигаемое самыми совершенными искусственными методами в лаборатории. При такой степени разрежения температура туманностей этого типа должна приближаться к температуре абсолютного нуля (около 270 градусов ниже нуля). При таких условиях свечение туманностей непонятно⁶⁰. Труднейшей проблемой является возникновение неподвижных звёзд и образования вокруг последних планет и спутников. Встаёт вопрос: являются ли туманности началом солнечно-звёздных миров, концом их или же возможен и тот и другой случай? Здесь мы вступаем в область так называемых космогонических гипотез.

История Земли, таким образом, распадается на два периода:

1) появление Земли в качестве мирового тела – её «звёздный период»,

2) возникновение на Земле присущих ей своеобразных особенностей – коры, атмосферы, неорганического и органического мира, – её планетный период. Первый период всецело относится к области общих космогонических гипотез.

Теория квантов Планка, возникшая в 1900 г., основана на том, что всякий источник лучеиспускания (всякий «радиатор») испускает или поглощает энергию скачками, разъединёнными единствами некоторых элементарных количеств. Эти количества и были названы квантами. С полным основанием утверждает Э. Мейерсон (Meyerson Е.), что теория квантов произвела переворот в современной физике гораздо больший, чем открытие Эйнштейна⁶¹. Прежде всего, теория квантов потрясла волнообразную (ондуляционную) теорию света. Выяснилось, по словам де Брольи, что световая энергия не ослабляется на расстоянии, что она, по выражению того же де Брольи, «остаётся концентрированной, наподобие взрывчатого снаряда на любом расстоянии от дула орудия»⁶². Оказалось необходимым предположить, что излучение является одновременно истечением частиц (корпускул) и колебанием (эфира?) и что эти две столь различные вещи суть, по выражению Гейзенберга (W. Heisenberg), «две формы явлений одной и той же сущности»⁶³. Комптон (Compton А.Н.) утверждает⁶⁴ невозможность описания движения светового или электронного луча, не вводя одновременно представления и частиц (корпускул) и колебаний. Тот же физик⁶⁵ утверждает, что частицы света так же связаны с волной, как молекула с материей в целом (en bloc), и что волна, как пилот, направляет частицу. Поэтому, предполагает этот автор, нельзя думать, что обе теории исключают друг друга, ибо они, напротив, дополняют друг друга⁶⁶. При всём том авторитетный Бор утверждает, что существует логическое противоречие между теорией колебания (ондуляционной теорией) и теорией истечения световых корпускул (так называемых фотонов). Де Брольи не теряет надежды примирить обе теории. Он говорит: «До сих пор мы констатировали корпускулу, как находящуюся вне волны; а их движение единственно определяли распространением волны „пси“. Это, без сомнения, временная точка зрения. Подлинная теория атомной структуры и излучения должна включить (incorporer) корпускулу в феномен волнения». Де Брольи сознаёт трудность⁶⁷ мыслить это и утверждает существование кризиса⁶⁸. В другой статье де Брольи говорит о том, что оказалось необходимым ввести непрерывность и прерывность. Понять этого полностью нельзя. Здесь, несомненно, содержится противоречие – антиномия. Шредингер полагает, что сочетание волн и электронов есть лишь временный способ выйти из затруднений⁶⁹. Эддингтон заостряет противоречие, в которое впала физика квантов: уже более пятнадцати лет происходит одновременное пользование классическими теориями и теорией квантов, что, хотя очень плодотворно, но противоречиво. Эддингтон приводит остроумную шутку сэра Уильяма Брагга (Bragg): «Мы пользуемся классическими теориями в понедельник, среду и пятницу и теорией квантов во вторник, четверг и субботу⁷⁰».

Мейерсон не разделяет оптимизма де Брольи⁷¹ насчёт возможности благополучного разрешения этой антиномии прерывности и непрерывности («cette fusion restera toujours un desideratum pur et simple et Tant inomie demeurera antièr»)⁷². Далее он говорит: «Световой луч – одновременно „пакет волн“ и облако корпускул»⁷³; известно, что свет в одних обстоятельствах являет себя как луч, а в других – как скопление корпускул. Но почему здесь одно и другое? Чтобы ответить на это, надо было бы знать, как оба аспекта соединяются один с другим. Этот автор полагает вместе с Бором, что здесь две противоречивые концепции.

Надо заметить, что теория волнения (ондуляционная теория) Гюйгенса-Френеля основана на таких неудобовразумительных и трудных представлениях, как поперечные колебания эфира, так и существование самой этой среды. Это со всей решительностью провозглашает Комптон: «Если есть волнение – должна быть среда, в которой оно происходит» – и прибавляет: «Однако, принимая подобную среду, сталкиваемся с большими затруднениями»⁷⁴. Впрочем, и отвергая эфир, мы впадаем в не меньшие затруднения.

Этот жестокий кризис и острота явленной антиномии привели к тому, что поколебленной оказалась основная методологическая предпосылка классического естествознания: причинная необходимость и точное определение положения и скорости, – «в такой степени, что сами понятия времени и пространства оказались опрокинутыми в гораздо большей степени, чем это совершилось в теории относительности»⁷⁵. Бор утверждает, что предпосылка кванта имеет в качестве следствия отказ от причинного объяснения оптических явлений во времени и пространстве. Отсюда возникла идея выбора, т. е. свободы, понимаемого притом двусторонне: Дирак (Dirac) говорит о выборе⁷⁶, совершаемом самой природой в атомных явлениях; Гейзенберг говорит о выборе со стороны наблюдателя природы⁷⁷. Лоренц, критикуя идею выбора, замечает, что доведённая до конца, она делает предсказание невозможным. Сам Планк думает, что «достаточно несколько изменить детерминизм сравнительно с тем значением, которое ему даёт классическая физика»⁷⁸. Легко сказать «несколько видоизменить»! Это напоминает выражение одного из персонажей венгерского романиста Мавра Иокая – «немножко умереть».

Изобразим схематически сущность дела. Передача и поглощение энергии прерывными толчками означают не более, не менее как то, что во внутреннем состоянии атома все изменения тоже происходят прерывно и толчками, почему и электроны меняют свои положения не по пространственным траекториям, но внезапно, вне времени и вне пространства. По этой причине придётся признать, как это ни странно, безпространственное вездесущие элементов данного физического комплекса. Поэтому Планк утверждает, что в современной физике приходится трактовать физический комплекс как целое⁷⁹. Действительно, каждая частная математическая точка системы находится, в известном смысле, во всех моментах и одновременно, во всех местах целого пространства, находящегося в сфере системы. Это не в смысле силового поля, которое оно распространяет вокруг себя, но, наоборот, со своей собственной массой и своим собственным зарядом. Таким образом, концепция математической точки самое элементарное представление классической механики – должна быть устранено, ибо нельзя точно описать в ондуляционной механике движение частной точки⁸⁰.

«Атом, – говорит де Брольи, – аналогичен вибрирующей системе»⁸¹. Шредингер⁸² показал, в чём основа этой вибрации: в атоме существует прерывная последовательность возможных стабильных состояний.

Подчёркивая эту идею Шредингера, сам де Брольи утверждает, что волны не дают возможности удовлетворительным образом определить движение соединённых корпускул⁸³; скорее, даётся лишь, статистическая картина их возможных движений⁸⁴.

В другом месте де Брольи ещё сильнее и определённее выражает эту мысль: «Законы причинности, заменённые законами вероятности, физические индивидуумы, точно локализованные и движение которых точно определено, заменённые физическими индивидуумами, которые не поддаются простому определению и могут быть описаны лишь наполовину, – таковы поразительные следствия новых теорий»⁸⁵.

Попытаемся выразить возникающую новую идею оптико-физико-геометрического синтеза.

Уже теория относительности показала нерасторжимость геометрии и физико-оптических электромагнитных реальностей. Основное понятие точки совпало в его геометрическом и физико-оптическом значении. Точка есть некоторая физическая реальность, находящаяся в неразрывной связи с системой – комплексом других таких же геометрических точек, составляющих физико-геометрическое тело. Оказывается, что внешне определённое (экстенсивное) положение в системе временно-пространственных координат может иметь лишь такая «точка», которая сама внутри себя (интенсивно) является системой. Пусть эта система находится частью в возможности и лишь частью в действительности, все же она система, а не ничто, каковой до сих пор представляли себе точку в геометрии и в физике. Поэтому если точка не имеет ничего внутри себя, если она не «интенсивна», если она в возможности или в действительности не есть ничто, то она нигде не может существовать вовне, во внешнем «экстенсивном» пространстве. Если точка есть физическое или геометрическое ничто, то она и нигде, т. е. она отрицательно вездесуща, её всюду нет. Про точку можно лишь тогда сказать, что она где-то, если она сама внутри себя есть что-то.

Если точка внутри себя интенсивно реальна, т. е. она в возможности и в действительности представляет физико-геометрическую реальность, то она может сосуществовать лишь в системе, и потому она связана со всеми частями системы и всюду существует в экстенсивном (внешне протяжённом) плане этой системы. Она находится всюду, она положительно вездесуща, она всюду есть. Но это и есть результат теории относительности, положенной на язык корпускулярной оптики и теории квантов. Тело, достигшее скорости света, теряет внешний экстенсивный характер и становится бесконечно интенсивным, приобретает бесконечную массу. Это и есть идея вездесущей точки. Точка положительно или отрицательно вездесуща.

Современная физика возвращается, пройдя длинным диалектическим путём, к идеям весьма близким к Плотину и Лейбницу. Происходит своеобразное оправдание истории естествознания, вообще тесно связанного с историей философии. Современное понятие точки, наделённой бесконечной массой и вездесущием, и есть «монада» Лейбница и «единое и всё» Плотина. Происходит удивительное сближение и соотнесение того, что, казалось, было навеки не сближаемым и несоотносимым материального атома и духовной монады. Такую концепцию мы уже неоднократно именовали материологизмом. Это объясняется тем, что само понятие единства есть духовный, умопостигаемый образ. Из этого видно, что новый синтез не имеет ничего общего ни с материалистическим механизмом, ни с пантеистическим гилозоизмом. О возврате к идеям Лейбница говорит и такой компетентный физик, как уже не раз цитированный де Брольи – один из главных создателей современных физических теорий. Через Лейбница происходит возвращение к античному пониманию монады как замкнутого, завершённого единства. Это мы видим, например, у Платона, истолковывающего свои идеи монадологически. В основании материи лежит свободный дух. Материализм заменяется материологизмом.

Точка, движущаяся со скоростью света, собственно и есть фотон – световая корпускула. Она олицетворяет прерывность, дискретность, индивидуальность. Направление её движения и есть волна эфира. Это направление известно в геометрии под именем линии. Но известно, что точка не существует вне линии, линия не существует вне поверхности, поверхность же не существует вне тела. Это сосуществование линии – волнообразного направления корпускула-фотона с поверхностью-телом и есть, собственно говоря, волнообразное (ондуляционное) представление о материи. Точка, линия, поверхность, координатная системность тел являются в соотносительной зависимости с ондуляционно-корпускулярной физикой. Но это и есть ближайший результат теории квантов Планка, непосредственно выводимый из формулировки самого Планка. Встаёт гигантский образ физико-оптической геометрии. В ней протяжение количества и числа не навязаны извне познающим разумом, а составляют с ним непреложное единство бытия и познания, благодаря чему и возможно познание. В противоположность идеализму материалистов и механистов новая теория существенно анти-идеалистична и отличается реализмом. Ибо материализм есть форма рационалистического идеализма и враждебен онтологическому реализму.

Точка, движущаяся со скоростью света, обладает бесконечной массой, и время её является остановившимся, т. е. она живёт в вечности. Так как масса соотносительна энергии, то тело бесконечной массы, движущееся с предельной скоростью, обладает бесконечной энергией. Отсюда два вывода. Частица, корпускула (фотон), движущаяся со скоростью света, обладает бесконечным запасом энергии чем и объясняется открытый современной физикой и великолепно сформулированный де Брольи постоянно равный себе запас энергии фотона на всём как угодно великом протяжении пути его. К свету и к телу, движущемуся со скоростью света, неприменимы законы термодинамики, законы превращения и рассеяния энергии и вещества. Впрочем, сама теория квантов стоит уже у выхода из этих законов. А так как, чтобы сообщить какому угодно маленькому тельцу скорость света, нужна бесконечная сила, то отсюда вывод: начальное возникновение света требует бесконечно большой силы или всемогущества.

Кроме того, точка есть минимальное тело; таким минимальным телом является фотон; он и есть светящаяся точка. Все светящиеся точки находятся повсюду. А там, где их нет, – там ничего нет. Так называемое «пустое пространство» есть не пространство, а ничто. Свет впервые творит пространство, он есть агент форогенный (творящий пространство). Бытие света соотносительно бытию эфира, от которого пространство также начинает своё бытие. Поэтому всё множество фотонов равняется одному начальному фотону, возникшему во тьме ничто. Здесь множество равняется единству. Онтологическая диалектика светящейся первоточки и облегающей её тьмы – «тёмного и трудного вида», – тьмы, которая сама вследствие этого стала быть в своём небытии, – вот начало или первопринцип «первого дня» творения. Световой эон потому первый, что со света всё начинается:

«И сказал Бог: да будет свет, и стал свет» (Быт.1:3).

«И свет во тьме светит и тьма не объяла его» (Ин.1:5).

Помимо всего прочего, эти тексты означают, что свет – всюду и что к нему неприменимы роковые законы энтропии и рассеяния. Второй закон термодинамики свету не угрожает.

Таким образом, современная физика выходит за пределы классического представления о линейных причинных связях и о линейном времени, связанном с этой причинностью, – каузализмом. Мы здесь избегаем терминов «детерминизм» и «индетерминизм», ибо они имеют характерную морально спиритуалистическую и даже психологическую окраску. Этого лучше избегать, хотя до конца избежать этого нельзя. Сверхпричинность, метакаузальность последних основ физического бытия обнаружилась внутри самой физической науки именно благодаря её колоссальной современной точности и удивительной методологической последовательности в постановке проблем и их экспериментально-математической разработке. Старый материализм и механизм есть результат неточности и предвзятой метафизики. Планк, Шредингер, Гейзенберг, Бор, Дирак, де Брольи и др. – всё это физики и только физики. И именно поэтому так драгоценны метафизические результаты этой гигантской и славной работы. Внутри самой физики, именно в отделе строения вещества, произошёл в процессе прорабатывания проблем «переход в другой род» μετάβασις εἰς ἄλλο γένος). Физика, став сверхпричинной, метакаузальной, стала как будто метафизикой внутри себя самой. С теорией произошло то же, что происходит с веществом, достигшим скорости света. Что это?

Невольная измена себе или изнеможение у последней грани?

– Ни то, ни другое. Наоборот, физика именно теперь получила подлинную свободу и стала на подлинно самостоятельный путь. Она освободилась от плохой философии и плохой метафизики, навязанных со стороны каузального и агрегатно-механического миросозерцания. Правда, физика в действительности шла всегда не этим путём. Её эмпирико-математический метод имеет мало общего как с рационализмом логики (органона) Аристотеля, так и с индукцией Милля и с механическим материализмом Демокрита, Лукреция, Эпикура. И тем более физико-математические науки не имеют ничего общего с презренным и жалким биологическим материализмом XIX века (Фохта, Молешотта и Бюхнера), прежде всего и больше всего вредившим самой биологии. Впрочем, ещё более презренным и жалким является так называемый исторический материализм Маркса и Энгельса, совершенно лишённый исследовательского пафоса, как-никак, а всё же присутствовавшего в биологическом материализме. Механически-агрегатное миросозерцание есть больная и ложно-лживая фикция падшего разума, навязывающего эту фикцию подлинной материальной реальности, ничего общего с агрегатным механизмом и материализмом не имеющей. Закон энтропии, закон сохранения вещества и энергии – это злой призрак падшего духа, навязывающего закон смерти тому, что изначала создано бессмертным.

К сожалению, метафизика материалистического механизма и каузализма, рационализма и индуктивно-эмпиристической логики издавна тяготела над физикой и физикохимией, искажая их пути и выводы. Теперь происходит освобождение физико-математического естествознания от этой дурной метафизики. Дурной догматизм стабильных метафизических систем готов вновь уступить место динамическому реализму онтологической диалектики с её свободой от каузализма и механизма. Вновь засияли духовные образы Пифагора, Гераклита, элейцев, Платона и Плотина – с их последователями.

Правда, это освобождение происходит при очень дурных предзнаменованиях. Заря нового знания и возрождающейся античной диалектики обложена черными тучами такого варварства, какого мир не видел. Варварство марксизма осмеливается говорить о диалектике, и духоубийцы дерзают пародировать величайший завет свободной мысли, свободного Логоса.

Космогонические теории и гипотезы находятся в теснейшей связи с общими естественнонаучными представлениями современной им эпохи. Влияют на них в сильной степени также и натурфилософские взгляды соответствующих авторов и школ. Религиозные убеждения (положительные или атеистические) тайно или явно тоже оказывают на них влияние, иногда в сильной степени.

Начиная с середины XVIII века и вплоть до наших дней наблюдается необычайное обилие построений этого рода. Однако в этой массе положительных знаний, а также научной и полунаучной фантастики наблюдается несколько довольно устойчивых направлений, которые и облегчают задачу классификации космогонических гипотез. Первый тип этого рода построений исходит из идеи первоначальной туманности; к ним относятся теории: Канта, Лапласа, Брауна, Фая (Faye), Лигонде, Си (See), Джинса (Jeans) и др. Второй тип исходит из скоплений метеоритных масс, тёмных и холодных вначале, а потом раскаляющихся; к ним относятся теории: Локайра (Lockyer), Оливера Лоджа, Генри Дарвина, Честера (Schuster). Третий тип смешанный, в него входят теории туманностей, метеоритов и ряд других соображений; тип этот склоняется вообще к синкретизму; сюда относятся теории Цендера, Аррениуса, аббата Море (Moreux), Мультона (Moulton), Чемберлена и др. Совершенно особняком стоит недавно появившаяся и вызвавшая как ожесточённую критику, так и восторженное признание – во всяком случае, чрезвычайно оригинальная, – «Ледяная космогония» (Glacialkosmogonie) венского инженера Ганса Гербигера (Hans Hoerbiger), к которому примыкают Фаут (Fauth) и Фишер. Теория эта тесно связывает космогонию с геологией и даёт в этом отношении очень стройную картину органической связи Земли с Космосом. Нет надобности принимать её целиком со всеми её подчас странными особенностями, но отдельные её моменты имеют огромную ценность. С теорией Гербигера мы будем иметь дело, главным образом, в проблеме так называемого мирового потопа.

Начнём с космогонии Канта. Она появилась в 1755 году и озаглавлена «Общая естественнонаучная история и теория неба» (Allgemeine Theorie und Naturgeschichte des Himmels). В своё время эта теория была большим приобретением; ныне же в ней не осталось камня на камне, и она имеет лишь исторический интерес. Однако в популярных представлениях полуобразованных безбожников и «просветителей», донашивающих моды XVIII века, она продолжает господствовать, с забвением, впрочем, как имени самого автора, так и содержания развиваемой им теории.

Теория Канта подводит итоги трудам Коперника, Кеплера и Ньютона в области космогонии и является, собственно говоря, их космогоническим приложением. Согласно Канту, вначале существовала одна общая туманность, из которой и возникла Солнечная система. Пределами этой системы теория Канта и ограничивается. Туманная масса, свободно висящая в пространстве и подчиняющаяся взаимному притяжению своих частиц, принимает форму шара. Всё возрастающее притяжение частиц этой газообразной материи приводит к постепенному её сгущению. Сгущение возрастает по направлению к центру. По причине сжатия и возникающих при этом боковых движений и трений вся масса приходит во вращение. Внутри вращающегося шара отдельные сгущения образуют планеты и спутники вокруг планет. Гипотеза Канта была усовершенствована Лапласом в 1796 году. Лаплас внёс в неё в соответствии с открытиями того времени настолько большие изменения, что говорить о Канто-Лапласовской теории (как это зачастую практикуется во всевозможной популярщине) просто не приходится. Предположение Канта, что первоначальная газовая масса от сжатия должна была прийти во вращение, не имеет ни математических, ни физических оснований. Ничего не говорит Кант и о первоначальной температуре массы. Предположение, что число спутников начиная от внутренних планет должно возрастать, – верно только до Сатурна включительно, ибо у Урана и Нептуна, открытых после Канта, число спутников уменьшается. Совершенно противоречит теории Канта то, что Феба, спутник Сатурна, вращается в направлении, противоположном остальным восьми спутникам, а спутники Урана и Нептуна движутся не в плоскости эклиптики, но приблизительно под прямым углом к ней; равно и то, что сами планеты Уран и Нептун вращаются вокруг своей оси в направлении, обратном сравнительно с другими планетами. Затем, если вычислять согласно Канту общую массу планет и солнца, то получится, что масса планет составляет 1/17 массы Солнца (в действительности же она составляет 1/650).

В противоположность Канту Лаплас в «Exposition du système du monde» предполагает первичную массу в раскалённом состоянии и уже имеющую вращательное движение, – объяснение того и другого им не дано. Охлаждение и сжатие вызывали ускорение вращения, и наступил такой момент, когда центробежная сила, превысив тяготение, оторвала на экваторе кольцо; это кольцо, разорвавшись и свернувшись, образовало планету. Так же образовались и спутники. Здесь мы имеем аналогию с известным опытом Плато. У Канта с Лапласом при всём их различии есть общие основания. Так вот, эти общие основания и огромное большинство деталей не выдерживают критики. Гениальный математик Гаусс назвал теорию Лапласа фантастикой – и имел на это веские основания. Математически рассуждая, нельзя никак допустить образование колец. Это показал Гольцмюллер⁸⁶. И если предположить, что такое кольцо могло образоваться самостоятельно, то оно немедленно упало бы на Солнце. Кроме того, если принять во внимание оборот газового шара в 164 года (современная скорость Нептуна), то на основании теории Лапласа мы получим для Урана – 67 лет, для Юпитера – 5 лет и для Солнца – 0,0014 дней. В действительности же мы наблюдаем 84 года – для Урана, 12 лет – для Юпитера и 25 дней – для Солнца. Что касается движения спутников Сатурна, Урана и Нептуна, а равно и обратного вращения двух последних планет, то эти явления так же мало согласуются с теорией Лапласа, как и с теорией Канта.

Дальнейшие видоизменения теорий Канта и Лапласа дал иезуит Браун. Он принял во внимание критические возражения против обеих теорий, и его гипотеза представляет интересные детали. Важно, что первоначальная газовая масса, из которой он исходит, как Кант и Лаплас, является у него основным материалом не только Солнечной системы, но и вообще всей Вселенной. Исходным моментом для Брауна является нарушение первоначального равновесия, причины которого он, в конце концов, не объясняет⁸⁷. Это нарушение вызвало сгущение, которое вместе с увеличением температуры привело к образованию солнц, т. е. звёзд. Эти звёздные массы подверглись действию силы взаимного притяжения и трению газовой массы; они сталкивались по разным направлениям и получили вследствие этого вращение, неодинаковое в разных местах, что мы и наблюдаем на примере Солнца. Взрывы дали начало спиральным движениям. Планеты и их движение возникли подобным же образом. Однако попытки дать строго математические объяснения движений спутников Урана и Нептуна, так же как и спутника Сатурна – уже упомянутой Фебы, не увенчались успехом.

Фай⁸⁸ отправляется от спиральной холодной туманности; так же, как Лаплас, он приходит к образованию колец, а из них – планет. Во многих местах он говорит о необходимости вмешательства Высшей Силы. Анри Пуанкаре⁸⁹, критикуя гипотезу Фая, указывает на эфемерность и неустойчивость колец. К этому он присоединяет ещё важное замечание: точные исследования приводят к тому, что первоначально движение всех планет было обратное, и лишь действие приливов, согласно указанию Г. Дарвина, превратило их в прямое.

Основной задачей теории Лигонде⁹⁰, появившейся в 1897 году, было объяснение всё той же роковой для астрономов и астрофизиков причины вращения первоначальной газовой массы. Как Браун, он предполагает столкновение отдельных масс в этом хаосе по разным направлениям. Эти столкновения, по его мнению, должны привести к развитию теплоты и к дифференциации первоначально однородной массы. Небольшие отклонения от первоначального прямого направления должны были привести, в конце концов, к вращению. Вращение это преобразовало мировую массу в чечевицеобразный диск. Диск разделился на кольца, из которых получились планеты. Анри Пуанкаре⁹¹ указывает, что исходные положения Лигонде должны были бы привести к форме сильно сжатого сфероида без особенно заметного сгущения в центре. Теория вероятности даёт мало оснований для вывода вращательного движения всей массы из отдельных толчков.

Но наиболее убийственное общее возражение против всех теорий, опирающихся на первоначальную туманность, приводит Лемке⁹². Оно связано со вторым правилом термодинамики. Лемке показывает, что конечная масса, находящаяся в бесконечном пространстве, может лишь тогда прийти в равновесие, когда её давление и плотность равны нулю. Другими словами, это также значит, что находящаяся в равновесии начальная мировая масса должна занимать бесконечно большой объём в математическом смысле слова. Если доводить это рассуждение до его логического завершения, то придётся признать, что в равновесии можно мыслить лишь пустое пространство, или, вернее, эфир. Единственным выходом из этого затруднения будет признание, во-первых, конечности пространства и, во-вторых, признание, что возникающие изменения в абсолютно уравновешенном эфире, приводящие к возникновению первоматерии, являются и первыми нарушителями равновесия, без чего невозможно мало-мальски удовлетворительное построение космогонии вышеприведённых типов.

Всё это побудило некоторых исследователей избрать иные предпосылки для своих теорий.

Английский астрофизик Локайр (Norman Lockyer) выставил в 1890 году так называемую метеоритную гипотезу⁹³. Согласно этой гипотезе, Вселенная произошла из гигантской, некогда заполнявшей пространство метеоритной массы. Совершенно естественно спросить: откуда взялись столь сложные часто по своему химическому составу метеориты? Объяснить это Локайр не пытается. Нельзя понимать теорию Локайра в грубом смысле как объясняющую происхождение небесных тел путём простого скопления метеоритов, вроде наблюдаемых, например, нами каменных конгломератов. Происхождение звезды он представляет себе таким образом: сначала – холодное скопление холодных метеоритов, холодная метеоритная туманность, элементы которой находятся в постоянном столкновении. Эти столкновения вызывают выделение более лёгких газов – водорода и гелия, дающих характерный спектр блестящих линий на тёмном фоне. Столкновения умножаются, температура возрастает, и всё приходит в раскалённое состояние. Спектр при этом изменяется, появляется сплошной спектр с тёмными линиями вследствие того, что часть материи улетучилась и является поглотителем. В результате газообразная горячая звезда, элементы которой находятся в диссоциированном (разъединённом, неспособном на химические соединения) состоянии. Равным образом Локайр полагает, что метеоритное облако, проходящее через туманность, также раскаляется и даёт начало звезде. Первоначально раскалённая, раскалённая в высшей степени (голубая) звезда путём охлаждения проходит все три стадии – белую, жёлтую и красную. Большую роль отводит Локайр внутренним процессам в звёздах. Так, например, он объясняет образование новой звезды посредством прорыва затвердевших оболочек. Пятна на солнце он объясняет началом охлаждения. (Другие авторы, например, патер Секки, полагают, что пятна на Солнце – это, наоборот, перегретые, гипертермические области, переставшие посылать светлые лучи.) Теория Локайра представляет очень ценный вывод из спектральных наблюдений, каковые и были основной специальностью этого учёного. Он даёт теории туманностей простых, спиральных, звёзд двойных и переменных, но происхождением планет не занимается. С точки зрения его метода – это очень добросовестно. Как правильно замечает проф. Иоганнес Рим, у него, собственно, не космогония, а лишь часть космогонии⁹⁴. Теория Честера (Schuster), появившаяся в 1903 году⁹⁵, есть видоизменение теории Локайра. Честер пытается показать, как столкновение метеоритов приводит к образованию газовой (водородно-гелиевой) звезды и как последняя превращается в так называемую «металлическую звезду» (по причине большого числа металлических линий в её спектре). К этим звёздам относится и наше Солнце. Существенным отличием теории Честера является то, что он отрицает диссоциацию элементов и полагает, что спектр звезды изменяется в зависимости от появления тех или иных элементов на её поверхности.

Как применить метеоритную гипотезу Локайра и Честера к образованию планет? В сущности говоря, как это предполагает Иоганнес Рим, Земля и прочие планеты могли образоваться через взаимонагромождение холодных метеоритов, что могло произвести значительное нагревание, заметные следы которого мы видим и поныне. Однако Земля могла быть также и давно охлаждена и нагрета лишь на поверхности разными последующими космическими факторами⁹⁶. Любопытный вариант метеоритной гипотезы даёт Оливер Лодж⁹⁷. Небольшие небесные тела, образовавшиеся из метеоритов, не способны удерживать на своей поверхности необходимое количество атмосферы и поэтому не могут быть обитаемы. Возросшие до необходимой величины, они удерживают атмосферу и могут быть обитаемы. Наконец, если метеоритный агрегат достигнет необходимой величины, равняющейся, например, миллиону объёмов Земли, то в нём возникают совершенно новые свойства (количество перешло в качество!), в нём аккумулируется радиоактивность, он самонагревается, раскаляется и начинает испускать лучи, необходимые для жизни на «средних» небесных телах (планетах). Посредством своей силы тяготения такая звезда втягивает в свою орбиту меньшие тела и даёт начало солнечно-планетной системе. Несмотря на свою некоторую фантастичность, эта гипотеза не лишена некоторого правдоподобия и стройности.

Гипотезы Мультона и Чемберлене родственны метеоритным гипотезам Локайра, Честера и Лоджа, с одной стороны, а с другой, – примыкают до некоторой степени к гипотезам Цендера и Аррениуса.

Для Цендера⁹⁸ характерным является своеобразный, вечный круговорот возникновений и разрушений мировых небесных систем. Конец одной системы кладёт начало другой и т. д. Например, два небесных тела столкнулись, произошли взрыв, соединение и улетучивание обеих масс. Образовывается туманность – исходный момент мирообразования. Впрочем, случай такого столкновения по причине вышеуказанной редкости материи ничтожно мал и фактически равен нулю. Вероятнее случай, когда оба тела, сблизившись, начинают вращаться по удлинённым эллипсисам. Вследствие трения в эфире происходят замедление движения, встреча, столкновение. Огромное количество тепла обращает оба тела в пар и газ. Далее Цендер даёт картину, родственную Лапласу и Лигонде, с той выгодной для него разницей, что предыдущее столкновение объясняет как вращение туманности, так и её накалённое состояние. Однако далее рассуждение Цендера идёт в направлении, диаметрально противоположном Лапласу. Газы, по его мнению, должны всё более разрежаться. С разрежением наступает охлаждение до температуры абсолютного нуля. Через отдачу тепла наступает медленная конденсация. Раньше всех являются тяжёлые вещества. Хотя эти скопления образуются по всем направлениям, но по причине сплющенной формы раньше всего – на экваторе. Это дало возможность возникать другим скоплениям наподобие того, как это раньше было с Солнцем. Приходящие извне частицы со своей большей скоростью толкали внутри лежащие слои: постепенно получилось общее вращение. Только самые внешние слои составляли исключение. В них вследствие более сильного охлаждения образовалось много сгущённых ядер, сталкивавшихся между собой по причине эксцентриситета⁹⁹. Так объяснены Цендером вращения Урана и Нептуна. Однако такое состояние системы не может, по его мнению, продолжаться всегда. Вследствие трения в эфире и столкновения мировых тел исходное событие должно повториться. Сначала планеты должны упасть на солнце. Сами солнца должны столкнуться и соединиться, пока опять не образуется большой мировой шар, – и процесс начинается и продолжается без конца.

Космогония Аррениуса¹⁰⁰ очень похожа в основных чертах на только что разобранную космогонию Цендера. К невыгоде для своей теории он полагает, что прямое столкновение звёзд вовсе не редкий случай! Такое столкновение, или вхождение тёмной звезды в туманность, приводит к возникновению новой системы. Вследствие вращения обеих столкнувшихся звёзд материя распределяется в той же плоскости, в какой одна звезда натолкнулась на другую, почему и возникает спиральная туманность. Вытолкнутые массы охлаждаются, в то время как центр сохраняет высокую температуру. Центральная часть превращается в солнце, а вытолкнутые части – в планеты, вращающиеся в той же плоскости.

Обе теории – Цендера и Аррениуса – хотя и содержат элементы, могущие быть принятыми во внимание при построении космогонии, но исходят из таких предпосылок, которые надо признать совершенно ложными. Вероятность первой предпосылки – центрального или близкого к нему столкновения светил – фактически равна нулю, не говоря уже о том, что трение в эфире есть чистейшее предположение. Равным образом сила тяготения при таких степенях разрежения и при таких расстояниях не только претерпевает существенную метаморфозу¹⁰¹, но, по всей вероятности, вовсе перестаёт действовать, заменяясь другими феноменами.

Существенное усовершенствование в теорию спиральных туманностей вносят Си¹⁰² и Нельке¹⁰³.

Си полагает в своей теории (1911 г.), что вращающаяся туманность получается, если две туманности проходят в достаточной степени близко одна около другой, тогда получается одна общая туманность своеобразной искривлённой формы наподобие латинского Б. В других случаях это соединение туманностей даёт общую кольцеобразную туманность. Нельке вносит в объяснение происхождения подобного рода туманностей новую силу – давление лучеиспускания. Возможно, что эта сила не только действует, как антагонист силы тяготения, но что последняя в космических процессах, подобных этому, вовсе не действует, заменяясь давлением лучеиспускания и ему подобных энергии. Во всяком случае, давление лучеиспускания вполне может быть принято для объяснения формы спиралеобразных и даже кольцеобразных туманностей. Впрочем, всё здесь сказанное касается, главным образом, туманностей и неподвижных звёзд.

Совершенно в стороне от разобранных теорий стоит космогония Ганса Гербигера¹⁰⁴. Раньше она называлась «Ледяной космогонией» (Glacialkosmogonie), теперь она получила наименование «учение о мировом льде» (Welteislehre).

В основе этого учения лежит факт повсеместного нахождения в мире воды (в виде льда). Гербигер доказывает, что большинство небесных тел, а равно и земные метеорологические явления – перистые облака, тропические дожди, град, гроза, даже зодиакальный свет, – являются обнаружением мирового льда. Внутренние планеты состоят из минералов, на них находится мало воды (это касается и Земли), так мало, что вода давно была бы потреблена физико-химическими процессами, если бы она всё вновь и вновь не поступала из мирового пространства. Легкие внешние планеты должны целиком состоять из воды, равно как и Луна, и Марс. Мировые пространства содержат массы ледяных метеоритов; они падают в большом количестве на Солнце и на планеты. Взрывы погрузившихся в Солнце ледяных метеоритных масс выбрасывают водород в виде так называемых протуберанцев. На достаточном расстоянии от Солнца водород вновь соединяется с кислородом, а образовавшаяся вода немедленно замерзает, и на Солнце падает постоянно ледяной ливень (Regengüssen). Дальнейший ход космогонических идей Гербигера в значительной степени аналогичен ряду космогонических представлений, рассмотренных выше авторов. Так, Гербигер полагает, что вследствие трения планет и спутников в эфире они постепенно сокращают свои орбиты и, в конце концов, должны упасть на центральное тело. Фишер, последователь Гербигера, очень картинно передаёт в своей космогонии, как Земля имела и будет иметь ряд спутников, которые силой тяготения втягивались в земную орбиту. Земля, таким образом, имела безлунные и лунные периоды своего существования. Вхождение современного спутника в орбиту Земли привело к потопу и ледниковому периоду, так как, по мнению автора этой идеи, Луна была раньше значительно бо́льших размеров и очень большая часть находившегося на ней льда и ряда других веществ попали на Землю в период втягивания этого спутника, который раньше вращался самостоятельно. Фишер, следуя идеям Гербигера, полагает, что будущим спутником Земли станет Марс. Всё это должно, разумеется, сопровождаться всёистребляющими катастрофами. Эта теория даёт своеобразную и очень страшную картину чередующихся творений и разрушений на самой Земле в тесной зависимости от космических причин, сводимых, главным образом, к мировому льду. Возникновение новых солнц теория Гербигера также склонна приписывать столкновению уже охладившихся и ставших ледяными телами звёзд. Льдом объясняет теория Гербигера так называемый зодиакальный свет и даже Млечный путь, который, по мнению этого автора, сравнительно недалеко отстоит от Солнечной системы. Небесная механика этой теории частью напоминает, как мы уже сказали, Цендера, частью – Локайра. Оригинальная часть учения – а именно теория мирового льда – основана на том, что удельный вес внешних планет близок к 1, а также на распространённости водорода в мировых пространствах.

Уничтожающую критику Гербигера дал Нельке¹⁰⁵. Он показал, что тот приток льда, на котором основывается Гербигер, должен был бы замедлять движение Земли на 7 с половиной суток в тысячелетие. Земля, таким образом, должна была бы давно остановиться, что нисколько не соответствует действительности.

Хотя невероятность теории Гербигера в целом более чем очевидна, частичная ценность гипотез, выставленных этим несомненно талантливым автором, не подлежит сомнению. Вероятность «мирового льда» должна быть признана значительной и не считаться с возможностью участия этого фактора как в жизни звёзд, так и планет – в частности Земли, – было бы научно неосторожно. Огромную ценность имеет также одна из основных идей Гербигера, состоящая в утверждении тесной связи творения и разрушения – Бытия и Апокалипсиса. Гигантские извержения, потопы, ледниковые периоды, наконец, большой потоп и последовавший за этим большой ледниковый период, исчезновение целых материков – всё это факты, ныне не подлежащие сомнению и вполне согласующиеся с катастрофальной теорией автора «Мирового льда».

Все приведённые космогонические гипотезы, по всей вероятности, содержат долю истины каждая. Однако, есть ряд основных вопросов и загадок строения нашего Космоса, по отношению к которым не только приведённые гипотезы безнадёжны, но есть много оснований полагать, что для того типа ума, который свойственен современному человеку, такие задачи абсолютно не под силу.

Прежде всего сюда относится так называемая «задача о трёх телах». Дело в том, что, по законам Кеплера и Ньютона, возможно точное вычисление силы и скорости только в отношении к двум взаимно притягивающимся телам. Если сюда привходит третье тело, например, к связанной тяготением паре Солнце – Земля присоединяется спутник Земли Луна, то общее и точное решение этой задачи становится невозможным. Возможно приближённое решение такой задачи, практически достаточное для сравнительно больших сроков вперёд и назад. Однако вполне в математическую форму проблема трёх тел не укладывается. А между тем мы знаем, что как Солнечная система состоит из большого числа тел, так и в мировом пространстве сплошь и рядом попадаются группы не только двойных и тройных звёзд, но и такие, число которых доходит до семи. Здесь так называемая точная наука бессильна¹⁰⁶. Другая задача, ставящая непреодолимый, по-видимому, предел вполне точному постижению Вселенной, есть проблема всемирного тяготения. Его скорость настолько превосходит все до сих пор известные скорости, в том числе и скорость света, что приходится говорить о его мгновенном распространении, что совершенно непонятно по отношению к материальной реальности, которая ведь перестаёт существовать, уже достигнув скорости света (300 тыс. км в секунду). Эйнштейн сделал героическую попытку обойти проблему тяготения: одно из основных утверждений его то, что вообще тяготения не существует и все феномены, им до сих пор объяснявшиеся, – суть проявления свойств пространства; например, криволинейное движение планеты вокруг Солнца на определённом расстоянии есть результат искривлённости пространственного плана. Так называемые поля тяготения являются лишь, таким образом, выражением геометрических свойств пространства, и физико-механика здесь ставится в зависимость от геометрии. Однако это всё же лишь гипотеза, вернее постулат, из которого выводится стройная математическая последовательность, но который сам недоказуем и подлежит лишь приятию или отвержению, наподобие знаменитой одиннадцатой аксиомы Евклида. Кроме того, в самой математической картине так называемого закона тяготения замечается одно загадочное обстоятельство, делающее этот закон приблизительным¹⁰⁷. Как известно, закон квадратной пропорции, распространённый Кулоном (Coulomb) на электромагнитные явления, гласит: сила, с которой два тела взаимопритягиваются, равна произведению их масс, делённому на квадрат расстояния (mm¹/r²). Сюда привходит ещё и специальный множитель, так называемая константа К=mm¹/r². Выяснилось на основании исследования движения Меркурия, что показатель 2 должен быть взят с некоторой десятичной дробью. Мало того, подобно многим другим законам природы, постоянная числовая характеристика (в данном случае 2 с дробью) имеет, по-видимому, значение лишь в данных пределах (например, в границах Солнечной системы, включая и кометы). При значительных удалениях показатель 2 с дробью увеличивается и при достаточном удалении выражение К=mm¹/r² (формула тяготения) может оказаться равным нулю или бесконечно приблизиться к нему. Во всяком случае, вряд ли есть основание думать, что сила тяготения связывает Солнечную систему с ближайшими неподвижными звёздами, не говоря уже о более отдалённых. Так что, например, сила, связывающая группу из 400 звёзд, к которой принадлежит и наше Солнце, равно как и сила, влекущая наше Солнце к известной точке в пространстве (между созвездиями Лиры и Геркулеса), точно так и сила, связывающая сложные группы звёзд, должна быть отнесена к разряду пока нам недоступных факторов космологии и космогонии. Фактор этот, во всяком случае, не ньютоновское тяготение.

Движение мировых звёздных потоков, описанное Джинсом и другими учёными, имеет вид формальной упорядоченности и стройности, но сила, действующая при этом, наверное, не есть сила ньютоновского тяготения. Скорее можно предположить, что здесь действуют силы, двигающие световые фотоны по волнам эфира. Силы эти типа интенсивного (внутриположного), а не экстенсивного (внеположного) характера. Оживает ставший мёртвым благодаря материалистическому истолкованию принцип инерции. Современная картина строения вещества и Вселенной всё более и более возвращается к тому пониманию инерции, которое мы видим у гениального Эйлера: инерция есть внутренняя сила тела. Материалистический принцип линейной причинной зависимости именно по отношению к закону инерции (сформулированному Ньютоном так же, как и закон тяготения) впадал в безнадёжное противоречие с самим собою: получалось так, что данное тело, по прекращении действий причины, продолжало двигаться беспричинно. Это было так странно, что, по верному замечанию проф. Зеньковского В.В., «уже у создателей принципа инерции инерция понималась как сила, присущая материи, как истинная причина, в силу которой тело пребывает в своём состоянии» («Проблема психической причинности». Киев, 1914. С. 35). Но этим нарушалась материалистическая экстенсивная линейная причинная зависимость и заменялась монадологической интенсивной действенностью. Подобному же преображению подвергся и закон тяготения в формулировке Кулона, ибо в нём произведение масс заменено произведением зарядов. А ныне известно, что экстенсивность массы есть функция интенсивности зарядов, т. е. что формулировка Кулона, где даны заряды, онтологически первичнее формулировки Ньютона, где даны массы. Но есть фактор первичный по отношению к обеим формулировкам, из которого, как нам кажется, исходит и принцип инерции. Этим фактором является само внутреннее состояние тела, его внутренняя живая, софийная, онтологическая глубина. При такой точке зрения прежнее понимание инерции как косности, вытекавшее из мертвецко-материалистической клеветы на мир, из дьявольского противософийного духа, заменяется прямо противоположным: инерция есть активность тела, в которой синтетически соединены внутриположное, временное (интенсивное) действие и внеположная (экстенсивная) пространственная форма, образ, эйдос этого действия. Он является перед нами в виде звёздных потоков, «стройных хоров светил».

Закон тяготения сформулирован Ньютоном и впоследствии расширен и приложен Кулоном к другим сферам физического бытия. Однако три знаменитых закона Кеплера, вывод из которых представляет будто бы закон тяготения, имеют над последним решительное и подавляющее преимущество. Оно заключается в том, что в трёх законах Кеплера синтезированы: геометрия (1-й закон), форогенная (т. е. пространствообразующая) механика (2-й закон) и связь времени и пространства, т. е. связь геометрии и физикомеханики (3-й закон). Ибо само бытие материальных тел друг для друга зависит от их пространственно-временных соотношений. Рассмотрим это вкратце. Если тела находятся на бесконечно большом расстоянии друг от друга, то их притяжение бесконечно мало, скорость сближения бесконечна мала и сближение произойдёт через бесконечно большое время. Бесконечному пространству соответствует бесконечное время. Это равносильно их отсутствию и небытию тел друг для друга. Начало времени и притяжения наступает лишь тогда, когда тела начинают существовать друг для друга, т. е. когда наступает реальное протяжение и притяжение. Но это возможно лишь по той причине, что они движутся по инерции, т. е. у них есть внутренние состояния, посредством которых они возникают друг для друга. Теория относительности учит нас тому, что тело, достаточно удалённое от реальных полей тяготения, образуемых другими телами, выявляет своё движение через возникновение внутренних состояний, обнаруживаемых статически. Когда тела через своё внутреннее состояние сблизятся настолько, что для них начинают существовать внешнее время, внешнее пространство, тогда и сами они начинают существовать друг для друга. И когда они столкнутся, то нулю пространства соответствуют здесь нуль времени и нуль притяжения (превращающийся в молекулярное отталкивание т. е. в свою диалектическую противоположность). Диалектика, свершив свой цикл, сделала бесконечность равной нулю. Крайности сошлись, и обнаружилось, что реальное бытие друг для друга, реальное время и реальное пространство укоренены в вечной истине неслиянного и нераздельного многоединства.

Эту истину, где синтетически слиты законы Кеплера, Ньютона, Кулона, законы инерции и принцип относительности, эту великую истину являют «хоры стройные светил» – звёздные потоки, движимые «внутренним состоянием». Но этот же принцип открывается нам и в высшем бытии духа – в бытии соборном.

А между тем образ Вселенной, к которой принадлежит наша Солнечная система, складывается в определённую и очень стройную картину, случайность которой можно утверждать лишь с явным намерением отвергнуть её разумность. Ссылка же на так называемые вечные «законы природы» здесь уже потому ничего не даёт, что сами они нуждаются в объяснении и, кроме того, подвержены непрерывным изменениям, находясь, так сказать, в текучем состоянии. Их стабильность есть лишь иллюзия, вызываемая лишь эфемерностью срока человеческой жизни, да и жизни самого человечества. Наука ведь, если принять во внимание даже египетские, халдейские и арийско-индусские древности, – явление более чем молодое.

Есть много оснований предполагать, что Вселенная, в состав которой входит Солнечная система с Землёй, представляет гигантскую спиральную туманность чечевицеобразной формы. Приблизительно середине этой туманности находится звёздная куча из 400 звёзд, находящихся друг от друга в среднем на расстоянии около 100 световых лет. Звёзды эти все приблизительно одного типа, так называемого жёлтого. В числе их находится и наше Солнце. Можно думать, что эта куча образовалась из одной туманности, составляющей часть Млечного пути. В этой картине есть много деталей, вызывающих размышления. Прежде всего, солнечно-планетная система есть не правило, а исключение. Мировые астрофизические процессы вообще склонны к образованию беспланетных звёзд и туманностей. К этому надо прибавить, что сама стабильность Солнечной системы представляет исключение. Она обусловлена чрезвычайной ничтожностью массы планет сравнительно с массой Солнца. Наблюдается чрезвычайная малость взаимного притяжения планет сравнительно с их тяготением к Солнцу; Этим исправляется возмущающее действие планет друг на друга и поддерживается стабильность системы. Далее, все горячие голубые и белые звезды находятся на чрезвычайно большом расстоянии от Солнечной системы, чем избегается разрушительное действие их радиации, не говоря уже о громадной силе их притяжения, которая при более близких расстояниях могла бы расстроить правильный ход солнечного космоса. Сама Солнечная система – независимо от того, образовались ли её члены вместе или порознь, – нуждалась в относительном покое и не возмущающих её покоя пространственных условиях. Это могло быть лишь при условиях огромного, и притом равномерного, отдаления от больших звёздных и туманностных масс. Этому условию как нельзя лучше соответствует положение в группе небольших и уже сравнительно остывших звёзд в центре Млечного Пути. Исключительность такого случая, как наша Солнечная система, подтверждается ещё рядом других аргументов. Не может быть и речи о спокойном состоянии небесных тел, движущихся с гигантской быстротой в раскалённой туманности. Наблюдения за звёздными кучами, например, в Плеядах, показали, что самые яркие из них окружены туманностями, почему не может быть и речи для них о стабильной планетной системе. Сложные группы звёзд, связанные взаимным тяготением, безусловно, препятствуют стабильным планетным системам вокруг них. Такая система должна была бы с самого момента её образования быть деформирована, разорвана силой тяготения, действующей по направлениям находящихся в разных местах гигантов. Теперь представим себе, что планетная система образовалась путём отрыва от Солнца небольшой части его массы. Это могло произойти, например, вследствие прохождения вблизи Солнца другого большого небесного тела. Сразу делается очевидным, какое большое число шансов против такой возможности и «благоприятности» (с точки зрения образования планетной системы) получившихся результатов. Во-первых, с точки зрения теории вероятности при уже указанной редкости материальных масс в мировом пространстве число шансов такого прохождения чрезвычайно ничтожно. Затем это тело должно было пройти на строго определённом расстоянии от Солнца, иметь строго определённый объём, чтобы произвести отрыв массы в нужном количестве и оттянуть её на должное расстояние, не деформируя и не увлекая по своему направлению. Всё это вместе взятое делает вероятность такой системы, как наша, практически равной нулю. Если к этому присоединить ещё, что сама Земля для появления на ней соответствующих биологических условий должна находиться именно на том расстоянии, на котором она находится, иметь данный наклон оси к эклиптике, вращаться с определённой скоростью, то «случайность» такого образования должна быть приравнена к абсолютному чуду.

Таким чудом и будет то, что миф о первоначале называет творением.

Все эти соображения усиливаются и подкрепляются данными, добытыми трудами двух новейших учёных: фон Брунна (von Brunn) – специалиста-исследователя сложных звёзд, и Джинса (Jeans), прославившегося своей теорией туманностей¹⁰⁸.

На основании второго правила термодинамики ничтожные при всей их огромности раскалённые мировые массы должны были бы давно прийти в состояние энтропии и рассеять свою тепловую энергию в ледяных пространствах абсолютного нуля. Понятие «вечность Вселенной» есть понятие не физическое, но метафизическое, и поэтому откровение о творении не только ничему не противоречит, но и оказывается наиболее приемлемым для объяснения первоначала Вселенной.

Тут возникает ещё одно очень важное и интересное соображение, говорящее, между прочим, против возникновения Земли из общей с Солнцем туманности.

Земля, если она отделилась от общей с Солнцем туманности, должна была охладиться гораздо скорее Солнца (по причине её размера). На ней должны были наступить условия, годные для жизни, ещё в тот период, когда Солнце было белой, и быть может даже голубой звездой, т. е. когда оно посылало на Землю разрушительные лучи. Время, потребовавшееся для перехода Солнца из состояния голубого в белое, а потом в жёлтое, – гигантское (по всей вероятности, многие миллиарды лет), если только позволительно здесь употреблять само понятие «года». Это более чем сомнительно с точки зрения астрономии и теории относительности. Во всяком случае, за это время Земля должна была бы промёрзнуть до конца, на ней должны были бы вследствие процессов денудации и эрозии уравняться все моря, реки, горы, континенты и вообще возникнуть состояния энтропии и невозможности необходимых для жизни разностей. Вообще, совпадение этих данных – цвета Солнца, его расстояние от Земли, жизни на Земле – всё это становится абсолютно чудесным в своей невероятности. Оно может быть объяснено тем, что образовавшаяся отдельно от Солнца Земля в подходящий момент включилась в орбиту Солнца и, быть может, подобрала (одновременно с включением, раньше или позже) Луну. Это значит, что четвёртый день был включением Луны в орбиту Земли и включением Земли в орбиту Солнца.

Даже если стоять на нерелигиозной точке зрения, всё же и тогда библейский четвёртый день представляет одну из интереснейших гипотез (если только не самую интересную); а с точки зрения религиозно-апологетической – образ провиденциального параллелизма в образовании большого мира – Вселенной (макрокосма) и малого мира – Земли (микрокосма).

Картина Космоса и положение в нём Земли поистине поразительны.

На периферии Вселенной – огромное кольцо звёздо-туманностей. Оно являет «древний», «родимый хаос» и возникающий из него первый звёздный день мироздания. Затем следуют редкие группы созвездий. И на огромном, недостижимом с точки зрения земных времён и скоростей расстоянии, в центре мирового диска-спирали – наше Солнце с населённой Землёй, с имеющими идею Бога Творца обитателями. В центре тварного мира – духовное самосознание тварности и молитвенная обращённость к Творцу.

События в Космосе, относящиеся к повествованию о первом дне, в такой же мере могут быть отнесены к земле, как к части мировой космической материи, так и к Земле, начинающей свой собственный «планетный» жизненный путь.

Свет в бездне и над бездной – это может означать раскалённую светящуюся «земную» туманность, движущуюся в тёмной и ледяной бездне Мирового эфира. Но это может также означать и первые проблески света, прорывающиеся сквозь густую оболочку паров и газов, окружающих первозданный океан, водную бездну, одевшую погасший и охлаждённый шар. Если стоять на почве буквального и строго филологического понимания текста, то придётся отдать решительное предпочтение второму пониманию перед первым. «Тьма верху бездны» (Быт.1:2) означает тьму над глубокими водами. В греческом переводе LXX мы видим слово ἄβυσσος; что и соответствует «глубокой воде». Ещё более мы утвердимся в этом заключении, если сравним библейское повествование с халдейской клинописной космогонией. Она была найдена в 1875 году Смитом (Smith) и относится приблизительно к XXXIV веку до P.X. В ней говорится следующее:

«Некогда то, что было сверху, не называлось ещё небом; и то, что было внизу, на земле, не имело имени. Они произошли из бездонной пропасти. Море, из которого всё зародилось, было хаосом. Воды были собраны все вместе»¹⁰⁹.

Индусская Ригведа повествует в том же духе:

«Вначале всё было тьмой; всё было неразличимым морем, окутанным мраком».

Приблизительно в том же, до тождества приближающемся к духу библейского повествования смысле говорят о начале Мира и другие индусские памятники – Законы Ману и текст Вишну Пурана.

Невозможно определённо ответить на вопрос о первоначальной огнежидкости Земли, с которой и началась её «планетная» жизнь. Внутреннее состояние земного шара нам совершенно неизвестно. Исследования не пошли далее двух с лишним километров, а это слишком мало сравнительно с радиусом земли в 6.000 километров. Возрастание температуры от поверхности в глубину тоже не говорит ничего определённого. Земля, как правильно замечает профессор Рим, могла быть тёмным и холодным телом, согретым лишь на поверхности благодаря влиянию различных факторов. Этими факторами могли быть нагревающие падения большой массы метеоритов. Однако возможно, что понятие температуры обусловливалось различного рода химическими процессами, радиоактивностью, а также огромным давлением, возрастающим от поверхности к центру. Веским аргументом в пользу первоначальной огнежидкости земли является её форма: сплющенность у полюса и растянутость у экватора (так называемый сфероид вращения). Также вычисления показывают, что наиболее плотные, тяжёлые части, по всей вероятности металлы, скопились в центральном ядре земли, что могло быть также лишь в условиях некогда бывшей общей удобоподвижности её массы. Впрочем, сфероидальность Земли довольно естественно объясняется теорией Гербигера, а скопление тяжёлых масс у центра вполне согласуемо и с метеоритной гипотезой.

Единственное, что можно с несомненностью предположить в начале «холодной стадии» земного шара (если только он вообще был когда-либо огнежидким), – это первичный густо насыщенный разными неорганическими соединениями океан и чрезвычайно плотная, очень сложная по своему химическому составу газовая оболочка над ним. Независимо от начального состояния земного шара всё это должно было быть погружено в глубочайшую темноту, временами прорезываемую блеском сильнейших электрических разрядов и ярким заревом обильных вулканических извержений. Бурное состояние первоокеана и первоатмосферы не подлежит сомнению. Об этом и свидетельствуют тексты древних космогоний: «Дух Божий носился над водой» (Быт.1:2); «Всё было погружено в полную темноту без всякого света, бушевал без перерыва бурный ветер» (Халдейская Космогония)¹¹⁰.

Физические условия этой первой стадии «холодного» существования были таковы, что сильнейшие движения по всем направлениям как гидросферы (водяной оболочки), так и атмосферы (газово-паровой оболочки) давали часто смесь без резко различимой границы между тем и другим. Этого рода хаос, главным образом и прежде всего, имеют в виду древние космогонии.

Следующая стадия бытия Земли характеризуется, явлением дифференциации методу гидросферой и атмосферой.

«И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй» (Быт.1:6–8).

Переход от первого дня ко второму может быть охарактеризован, собственно, тремя дифференциациями:

1) появление твёрдой оболочки, твёрдых горных пород – так называемой литосферы;

2) появление жидкой оболочки – так называемой гидросферы и, наконец,

3) появление оболочки газов и паров – так называемой атмосферы. Если принять во внимание, что тяжёлые части литосферы сосредоточены у центра, по направлению к которому и возрастает плотность земного шара, что плотность воды морской на глубине больше, чем на поверхности, и что плотность атмосферы уменьшается по мере удаления от поверхности Земли (за исключением равномерно плотного озонного слоя, начинающегося на высоте 60 км), то у нас получается своеобразная и величественная картина постепенного ряда убывающих по своей плотности и дифференцированных слоёв литосферы, гидросферы и атмосферы. Творческий акт как различение, распределение и иерархия встаёт здесь перед нами во всём своём блеске. Эта дифференциация заканчивается делом третьего дня: появлением первоматериков и распределением суши и морей. Первые три дня творения дают картину преимущественно астрономическо-геологической истории Земли. Геология здесь явно преобладает, и если придерживаться точного чтения библейского текста в сопоставлении его с другими космогониями, то можно вообще сказать, что первая триада есть символико-мифологическое повествование о геологической дифференциации и неорганическом периоде жизни земного шара.

Очень много возражений в духе критиканствующего неверия вызвал термин «твердь». Предполагали, что здесь утверждается представление о твёрдом кристальном небе, на котором впоследствии укрепятся светила, тем более что учение о кристальных планетных сферах содержится в космологии Птолемея, которую очень связывают с Библией и ставят её в вину в качестве тормоза научного прогресса. Предполагают, что здесь происходит грубое смешение астрономического неба, т. е. мировых пространств с рассеянными в нём гигантскими телами, и атмосферного неба с его характерным видом и цветом. Ложность первого утверждения явствует из того, что учение о кристальных сферах явилось во II веке по Р.X. в эллинистических научных кругах совершенно независимо от Библии. Ложность второго утверждения разоблачается путём точного чтения и правильного толкования библейского текста. Славяно-русскому слову «твердь» соответствует древнееврейское rakiah. Точное значение этого слова есть «протяжение»; евр. rakiah, в греческом переводе LXX δτερέωμα – собственно пространство (отсюда стереометрия – геометрия в пространстве). Что это за «протяжение» и что это за «пространство»? Бытописатель отвечает определённо: это то, что отделяет воду, которая «под», от воды, которая «над». Совершенно ясно, в каком смысле надо понимать воду, которая «под»: это и есть, точно говоря, гидросфера, вода, жидкость, первоокеан. Не менее ясно, в каком смысле надо понимать воду, которая «над»: это есть атмосфера, в которой содержится испарившаяся вода, сгущённая в облака. Речь идёт, таким образом, о появлении атмосферы как самостоятельной стихии, как пространства, полного газами, парами и облаками. Сближение еврейского термина с шатром (Пс.103; Евр.104) объясняется тем, что в Библии очень распространено сравнение водно-облачной оболочки, парящей в атмосфере, то с шатром, то с одеждой:

«Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатёр; устрояешь над водами горние чертоги Твои, делаешь облака своею колесницею, шествуешь на крыльях ветра» (Пс.103:2–3).

«Он заключает воды в облаках Своих, и облако не расседается под ними. Он поставил престол свой, распростёр над ним облако своё» (Иов.26:8–9).

Из этого текста и ряда других видно, что бытописатель имел в виду, прежде всего, атмосферу, облагающую Землю одеждой облаков. С точки зрения геологической с несомненностью приходится утверждать, что дальнейшее охлаждение Земли путём излучения в мировое пространство должно было привести частью к осаждению из первоначальной газовой оболочки излишка воды, частью к образованию всё более и более стабилизирующейся атмосферы, определённой степени влажности и к появлению облачной оболочки. Впрочем, если под твердью понимать так называемый небесный свод, то и здесь понятие тверди уже не столько в первоначальном библейском, сколько в последующем смысле имеет свои основания. На высоте около 60 км находится оболочка из озона равномерной плотности, облегающая в виде сферы всю Землю. Она представляет область, непроницаемую для солнечных ультрафиолетовых и иных радиаций, губительно действующих на организмы. По всей вероятности, на её долю надо также отнести загадочный феномен голубого цвета, которым мы восхищаемся, созерцая небесный свод.

К моменту образования атмосферы-тверди, по всей вероятности, и относится выделение из неё с дождём некоторых лёгких веществ, вроде соединений натрия, фосфора и др., – дольше всех находившихся в первоначальной горячей газовой оболочке. Водород соединился с кислородом, как только температура упала ниже критической температуры воды (+360°), получившаяся вода частью выделилась в виде дождя, увлекая вышеупомянутые лёгкие соединения, частью удержалась в виде влаги и послужила причиной образования облаков. Их роль в экономии органической жизни огромна. Они удерживают излучаемую Землёй теплоту, отражая её обратно на Землю и способствуя созданию равномерно нагретых областей. Они же посылают на Землю столь необходимый для органической жизни дождь. Электрические разряды, происходящие в облаках, способствуют образованию озона (уплотнённый трёхатомный кислород) и аммиака, представляющего собой соединение водорода с азотом (NН₃. Аммиак, несмотря на его ничтожно малое процентное содержание в воздухе (0:000001), тем не менее совершенно необходим для жизни растений. Образуясь во время гроз, он увлекается дождевыми потоками на землю, где выполняет соответствующую функцию).

Свободный кислород смешался с недеятельным азотом, и образовался современный воздух – главный материал и главная основа того, что в Библии именуется твердью. Стоит представить, что произошло бы на Земле, если бы эта смесь водяных паров с азотом превратилась в значительной своей части в соединение, т. е. в вышеупомянутый аммиак. Однако это соединение произошло и происходит ровно в такой пропорции, в какой оно необходимо в экономии органической жизни. Образование современного воздуха происходило, по всей вероятности, постепенно в течение целого ряда геологических периодов – при колоссальном участии организмов биосферы, – пока, наконец, путём поглощения азота и выделения кислорода процессами дыхания растений¹¹¹ не установилось стабильное процентное соотношение его с азотом (1/5 кислорода и 4/5 азота). К истории атмосферы относится и постепенное уменьшение количества углекислоты (соединение кислорода с углеродом – СО₂). Вначале её было очень много. Палеоатмосфера была прямо насыщена углекислотой. Современное процентное её содержание в атмосфере (0:0004) установилось, по всей вероятности, на границе новой (третичной) и новейшей (четвертичной) эпох.

Таким образом, дело второго дня распространяется и на последующие дни и периоды.

Особенно важны в этом отношении три функции «тверди небесной». Круговорот воды, происходящий путём испарения вод, образования облаков, дождя из них и нового испарения выпавшей из атмосферы воды, играет колоссальную роль в геологических процессах, происходящих на поверхности Земли. Атмосферными водами, «которые над твердью» – непосредственно в виде осадков и посредственно путём источников, рек, ключей и проч., – производятся размывы (эрозия) и обнажение горных пород (денудация). Влияние в этом смысле вод настолько велико, что в своё время появилась даже целая геологическая школа так называемых «нептунистов», объяснявших вообще состав и состояние земной коры исключительно действием речных, морских и атмосферных вод. Это, конечно, односторонность, но односторонность, имеющая под собой огромные основания.

Другая функция «тверди» – это защита земной поверхности от постоянной её бомбардировки метеоритами. Через атмосферу Земли пролетает ежедневно около 100 миллионов метеоритов, а в более глубокие слои атмосферы и на Землю попадает их ежедневно около 20 миллионов. Не трудно себе представить картину разрушительного действия такого каменно-металлического дождя, если бы упругость и иные свойства «тверди» – атмосферы – не служили надёжным щитом против этой губительной бомбардировки. В Сибири осколками крупного метеорита были повалены и сожжены сотни десятин вековой тайги. В Библии в Книге Иисуса Навина (Нав.10:11) мы читаем: «Когда же они бежали от Израильтян по скату горы Вефоронской, Господь бросал на них с небес большие камни [града] до самого Азека, и они умирали; больше было тех, которые умерли от камней града, нежели тех, которых умертвили сыны Израилевы мечом».

Если бы не атмосфера – такие случаи были бы не исключением, а правилом.

Наконец, «твердь» – именно та часть, которая лежит на высоте приблизительно 60–80 км над Землёй и состоит главным образом из озона, защищает органическую жизнь на Земле от губительного действия солнечных и, весьма возможно, звёздных и всяких других радиаций (преимущественно ультрафиолетовых).

Второй день творения является, таким образом, одной из основных предпосылок дальнейшей эволюции поверхности земного шара и органической жизни на нём.

«И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землёю, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, древо плодовитое, приносящее породу своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду её, и древо, приносящее плод, в котором семя его по роду его. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий» (Быт.1:9–13).

В этом отделе, повествующем о третьем дне, мы сразу улавливаете два момента: момент геологический (ст. 9–10) и момент биологический (ст. 11–12). К литосфере, гидросфере и атмосфере присоединяется отныне биосфера¹¹². Так как оба момента объединены общим понятием третьего дня, то у нас нет никаких оснований сообщать им характер строгой хронологической последовательности, о которой вообще нельзя говорить в истории Космоса и Земли, где периоды и Эоны идут частью последовательно, частью параллельно и частью перекрещиваются и включаются друг в друга. Из библейского повествования о третьем дне можно только заключить, что бытописатель предпосылает возникновение определённых физико-геологических условий возникновению органического мира. Если расширить и распространить эту несомненно верную и единственно мыслимую идею, проецируя её на другие периоды и эпохи (мы уже говорили о параллелизме двух триад миротворения), то библейская идея, выраженная в мифе о третьем дне, может быть пересказана в следующих словах: из недр первоокеана или одновременно с ним стала появляться суша – острова и материки; в один из таких периодов образования суши на Земле возник органический мир, в частности, так называемые явнобрачные растения («зелень», «трава» и «дерево плодовитое») – («сеющие семя» и «приносящее плод»). Бытописатель оставляет совершенно открытым вопрос о начале органической жизни в первоокеане и о том, в какой из периодов образования суши и вообще её истории появились явнобрачные растения – как голосемянные, так и покрытосемянные; из них последние, главным образом, и интересуют бытописателя, стоящего на антропоцентрической точке зрения.

Таким образом, хотя хронологически третий день и следует непосредственно за первым и вторым, но его, так сказать, характерные признаки, его лик видятся и проступают и в другие периоды творения. По этому плану вообще строится символика первых трёх глав Книги Бытия.

Таким образом, здесь не решение геологической и палеонтологической задачи, но лишь её творческая постановка – с перспективой возможных решений и с указанием такого отправного момента, при котором восстановление картины древнего бытия может быть наиболее вероятным и естественным.

Проблема третьего дня ставит перед нами, таким образом, следующие геологические задачи:

1) возникновение и история суши и морей (собственно геология и палеогеография);

2) возникновение и судьбы органического мира (палеобиология); эта задача, в свою очередь, распадается на две ветви:

а) возникновение и история растений (палеоботаника) и

б) возникновение и история животных (палеонтология).

Здесь мы проследим основные проблемы геологии и палеогеографии, проведя их вкратце через все последующие эпохи творения. Что же касается палеоботаники, которую бытописатель связал с третьим днём, то будет вполне естественно и нисколько не исказит общего плана миротворения, если мы отнесём её также к четвёртому, пятому и шестому дням, связав её общими проблемами возникновения жизни, эволюции видов и круговорота органической жизни. Это мы можем сделать, не впадая в искусственность и натяжки, ибо, повторяем, геологический и палеогеографический момент третьего дня проходит через все периоды творения и творческой эволюции земного Космоса.

События той эпохи творения, которая подходит под общее понятие третьего дня естественно делятся на два больших периода:

1) период возникновения морей и суши;

2) общая история образовавшегося комплекса, как с точки зрения морфологической, физико-химической, так и биологической. К первому периоду относятся, главным образом, океанография и орогенез (учение о происхождении гор, долин и вообще складок земной коры); с этой ветвью геологии связаны минералогия и петрография (учение о горных породах – камнях и скалах). Второй период начинается с момента возникновения жизни на Земле; он идёт, начиная с определённого момента, параллельно первому периоду, является одним из факторов и в свою очередь испытывает на себе его сильнейшее влияние. Это изучают уже упомянутые палеобиология, палеоботаника и палеонтология – в собственном смысле слова (учение об ископаемых древних формах животного мира). Из приведённой схемы видно, что только начальная часть геологического периода независима от палеобиологии – а именно океанография и орогенез. На всём же своём главном протяжении геология, как правильно замечает Леон Бертран (Bertrand), сводится к «параллельному изучению двойной эволюции – физической и органической, которая происходит в глубине и на поверхности земной коры со времён наиболее древних, и к установлению взаимных отношений, тесно связывающих обе эти линии этих одновременных эволюций»¹¹³.

Но из такого задания геологии проистекают основные и характерные трудности её метода, представляющего в основе очень характерный «логический круг»: древность и последовательность горных пород, слоёв и отложений приходится определять на основании палеобиологических (палеоботанических и палеонтологических) данных, а последние – на основании первых. Академик Вернадский В.И. показал принципиальную неотделимость геосферы от биосферы. Приходится на основании рабочих гипотез выбирать так называемые «хорошие ископаемые» – по выражению Дувилле (Douvillè)¹¹⁴, т. е. такие, которые, залегая в определённом слое, характеризуют данный геологический период.

Переходя к начальной истории земной коры, приходится считаться с мнением почти единодушным, что от первоначальной земной коры почти ничего не осталось. Тонкая и сравнительно равномерного состава, она должна была подвергнуться радикальному действию древних вод и древней атмосферы, которые изменили её до полной неузнаваемости. Кроме того, она была погребена и оттеснена на недоступные глубины обильными вулканическими извержениями, столь характерными для первоначальной эпохи. Принципиально это рассуждение остаётся в силе и для метеоритной гипотезы, равно как и для теории Гербигера, – скорее, даже усиливая вескость своей аргументации по причине колоссальной мощности воздействовавших на земную кору астрономических факторов. Кроме того, как показывает акад. Вернадский В.И., земная кора с незапамятных времён подверглась перерабатывающему действию организмов (биосферы).

Относительно первоокеана и первосуши в геологии до сих пор не установлено: был ли первоокеан сплошной водяной оболочкой, облегавшей литосферу (минеральную, неорганическую кору, образовавшуюся на охлаждённой поверхности земного шара), или же воды заполнили только часть углублений, образовавшихся в земной коре, так что моря и континенты образовались одновременно. Первого мнения держится знаменитый австрийский геолог Зюсс (Suess)¹¹⁵. Другие учёные, например Берже (Berget)¹¹⁶ держатся второго мнения. Обе теории, тесно связывающие океанографию с орогенезом, делают свои выводы на основе общих соображений о механике охлаждения и сжатия земной коры. Зюсс полагал, что вследствие сокращения и сжатия центрального ядра части земной коры проваливались, образуя углубления, долины и складки. Другие геологи, например, вышеупомянутый Берже, отвергая случайность и беспорядочность образования подобного рода углублений и складок, выставляют гипотезу так называемой тетраэдрической симметрии. Эта гипотеза основана на том, что уменьшающийся вследствие сжатия внутреннего ядра земной шар стремится принять правильную форму фигуры, которая занимает минимум объёма для данной поверхности. Геометрическим телом, удовлетворяющим этому условию, является правильный тетраэдр (пирамида, ограниченная с четырёх сторон равносторонними треугольниками). Всё это очень интересно, но более чем сомнительна первоначальная огнежидкость Земли. К тому же совсем не доказано, что современное протяжение континентов с севера на юг и вообще современный вид суши существовали с самого начала. Этого мнения держатся только некоторые геологи, например, Дана, Гейкей. Другие, например, Oг (Haug), Делоне (De Launay), Даке (Dacquè), держатся того мнения, что суша и море в течение ряда геологических периодов не раз менялись местами и принимали всевозможные очертания. Некоторые из этих радикальных изменений, как думают эти учёные, произошли сравнительно давно (например, погружение материка Гондваны, находившегося на месте нынешнего Индийского океана); другие относятся к новой эпохе, (например, погружение Атлантиды и появление Альп и Гималаев на месте так называемого Альпино-Гималайского моря. К этой же эпохе относится и поднятие американских Анд).

Общая картина образования моря и суши будет такова. Вначале – твёрдая оболочка литосферы; её покрывает первичный океан – целиком или в значительной части; из этого океана, возрастая в занимаемой поверхности, поднимается суша. Всё это очень неопределённо.

Поднятие суши тесно связано с возникновением гор (орогенезом). В библейском повествовании о третьем дне об этом ничего не говорится. Но зато параллельно этому повествованию Пс.103 (Евр.104) в ярких и сильных поэтических выражениях даёт картину чередования воды, суши, возникновения гор и долин.

«Бездною, как одеянием, покрыл Ты её; на горах стоят воды. От прещения Твоего бегут они, от гласа грома Твоего быстро уходят; восходят на горы, нисходят в долины, на место, которое Ты назначил для них. Ты положил предел, которого они не перейдут, и не возвратятся покрыть землю» (Пс.103:6–9).

Особенно замечательно выражение «бездною, как одеянием покрыл Ты её». Бездна, согласно уже установленному нами еврейско-греческому словоупотреблению, означает глубокую воду – океан. Выражение «одеть землю океаном, как одеждой» возможно и имеет смысл лишь при наличии представления о шарообразности Земли. Картина первоокеана, объемлющего земной шар, дана здесь со всей простотой и со всем величием. Не менее знаменателен и ст. 9 этого Псалма, говорящий о возрастании суши и устранении для неё опасности того, что в геологии называется трансгрессией моря. Книга Бытия и Псалтирь дают не подлежащий сомнению наглядный творческий образ земной поверхности, лика Земли; история же этой поверхности, судьбы её и «законы естества», управляющие этими судьбами, представляют бесконечную и почётную задачу для науки.

Относительно образования гор и долин полагают, что их возникновение обязано двум главным процессам: общему сжатию и смещению земной коры и местным вулканическим явлениям (собственно извержение и землетрясение). К этим процессам изменения земной поверхности надо, с точки зрения Гербигера и его школы, присоединить внешние, исходящие из мирового пространства факторы в частности рассеивающиеся в земной атмосфере, втягиваемые землёй метеориты и спутники (Луны); они-то и давали в различные геологические эпохи обильный материал, способствовавший изменению состава и вида земной поверхности. К этому надо присоединить ряд наводнений, потопов, трансгрессий (наступлений моря на сушу) и, в частности, большой мировой потоп, в факте которого вряд ли в настоящее время можно сомневаться, – разногласия возможны лишь относительно его хронологии.

Теперь мы можем перейти к схеме так называемых геологических периодов. Эта стройная схема, обязанная, главным образом, трудам «отцов геологии» Лайеля (Lyell)¹¹⁷, Мурчисона и Седжвика, оказалась очень устойчивой и удобной для научного обихода. Однако она нуждается в существенных оговорках, особенно в наше время, когда нельзя не считаться с идеями школы Гербигера и принципом биосферы Вернадского В.И.

Приводим в кратком виде эту схему. Она начинается с древнейших эпох и кончается новейшей.

Через все периоды, приведённые в этой краткой геологической схеме, проходит то, что мы в начале этой главы назвали первым моментом третьего дня творения, т. е. чисто геологические явления горообразования и вулканизма. К этому мы здесь ещё присоединим и ледниковые периоды, повторявшиеся не раз на протяжении истории Земли. Архейская эра, т. е. эпоха, непосредственно следующая за образованием литосферы, характеризуется одновременно обильным вулканизмом и горообразованием. Прекембрийский период отличается одновременной наличностью вулканизма и ледников, которые (т. е. ледники) простираются и на период кембрийский. В середине или конце силурийского периода, до которого господствовал, по-видимому, единый безбрежный океан, почти без суши, обнаруживаются энергичная горообразовательная деятельность и поднятие суши, продолжающиеся в каменноугольный период и завершающиеся ледниками и вулканизмом пермского периода. Относительный покой первых двух периодов мезозойской эры (триассового и юрского) прерывается горообразовательной деятельностью мелового периода этой же эры. Она продолжается с присоединением сильнейшего вулканизма в третичную эру. На границе между третичной и четвертичной эрами произошло катастрофическое событие, по-видимому, потоп, завершившееся образованием гигантского ледника и наступлением чрезвычайно длительного ледникового периода, с чередованием таяния и новых эпох оледенения.

С конца архейской эры почти до середины первичной господствует огромный океан.

Через все эпохи идёт непрерывная борьба воды и огня, моря и суши, жизни и смерти, сопровождаемая страшными катастрофами и заканчивающаяся мировым потопом уже в период существования человека. О времени потопа в науке существуют большие разногласия. Так или иначе, но вода, влажное начало, к которому присоединяется свет, возрастающий от первого дня к четвёртому (когда явились для Земли небесные светила), вода, озарённая светом, – вот та среда, в которой возникла жизнь. Обе эти стихии – вода и свет – приобретают на протяжении геологических эпох то образ творческий и благостный, то разрушительный и страшный – в виде огня и потопа. Ганс Фишер полагает, что истребительные катастрофы мирового ритма-пульса способствовали образованию новых видов¹¹⁸. Но над всем господствует вода. Без неё нет жизни. Вот причина той устойчивой символики этой стихии, которую мы видим в древнейших мифах и тайных учениях человечества; корни их ведь сами погружены в бездонные глубины влажной первоматерии и являются её памятью и самосознанием. Из неё непостижимым творческим актом Бога Вседержителя возникли растительно-животный мир и на вершине его – человек, «венец творения». Об этом мы читаем замечательные слова у Джордано Бруно: «Природа производит свои предметы не как человеческая техника посредством отнимания и прибавления, а только посредством разделения и развития. Так учили самые мудрые люди между греками, и Моисей, описывая возникновение вещей, вводит общую действующую сущность, говоря так: „Земля да произведёт живые твари, вода да произведёт своих жителей!“ Он как будто говорит, что их производит материя! Ибо у Моисея материальный принцип – вода, а потому он говорит, что деятельнообразующий разум, который он назвал духом, витал над водами, и, когда он им дал производящую силу, наступило творение»¹¹⁹. В этих словах дерзкого вольнодумца, погибшего от рук тьмолюбивого и духоненавистного фанатизма, – словно слышится невольный перифраз слов Псалмопевца: «Пошлёшь Дух Твой – и созиждутся» (Пс.103:30).

Понятие «дни творения» имеет совершенно особый смысл. И философское рассуждение, и богословско-церковное предание разумеют под днями творения периоды или эпохи явления тех или иных форм конкретно-материального бытия. Первичными в этом представлении оказываются сам тип, сама форма этого бытия, а время является моментом производным. Дни творения – это лики, «ипостаси» конкретно-тварного бытия, почему по отношению к ним удобно применить термин «Эона». Дни творения – это Эоны бытия, его замкнутые в себе циклы, каждый со своим временем. Этим объясняется, почему они в значительной своей части идут параллельно, перекрещиваются и распространяются, так сказать, назад. Так, например, третий день творения, образование моря и суши, распространяется в качестве условия органической жизни на все последующие дни творения, т. е. на пятый и шестой. Четвёртый день творения, как мы видели, имеет отношение к третьему, второму и первому. Ибо Земля есть космическое тело, а потому и включена в четвёртый день, являющийся эоном мировых тел, взятых в отношении к Земле. Но в то же время четвёртый день имеет особый смысл по отношению ко второму периоду третьего дня. Ибо без непосредственного действия солнечных лучей было бы невозможно появление зеленных хлорофилловых и покрытосемянных растений. Эти растения названы бытописателем «травой» и «деревом плодовитым, сеющим семя по роду его». Второй период третьего дня касается пятого и даже шестого дня, так как эти растения появились гораздо позже элементарных представителей растительного и животного мира. Можно даже сказать, что второй период третьего дня, эон начала жизни, распространяется на все дни, поскольку речь идёт о Земле, пригодной для жизни, хотя бы в самых её элементарных видах. Новейшая наука установила вопреки ходячим представлениям отсутствие абиогенетических, т. е. «безжизненных», формаций земной коры. Современное живое вещество связано непрерывно с живым веществом всех наиболее ранних геологических эпох¹²⁰. Сам состав земной коры, её структура и состав атмосферы находятся в теснейшей связи с облегающей земной шар живой оболочкой невероятной мощи и значения. Эта живая оболочка названа геологом Зюссом биосферой. Жизнь не есть внешнее или случайное явление на поверхности Земли, она тесно и непосредственно связана со строением земной коры, составляет часть её механизма, выполняет функции первейшей важности, связанные с самим существованием этого механизма¹²¹. Говоря короче, жизнь есть творец земной коры. На философском метафизическом языке это и значит, что эон жизни распространяется на все периоды творения. Растительный мир есть аккумулятор и трансформатор солнечной энергии, через этот мир проявляющей свою гигантскую мощь и бесконечное разнообразие. Нельзя ставить вопрос о происхождении жизни из неорганической материи, ибо то состояние земной коры и атмосферы, которое нам ныне известно, само есть результат жизни и уже предполагает жизнь.

Чтобы представить себе всю мощь биосферы, возьмём следующий пример, приведённый акад. Вернадским В.И.¹²². Бактерия Фишера занимает ничтожный размер 10^–12 куб. см. Размножаясь беспрепятственно на поверхности океана, покрывающего весь земной шар, она должна достигнуть скорости 33.000 сантиметров в секунду. Эта бактерия, размножаясь, могла бы оббежать земной шар немногим менее чем за 36 час. Размножение всех организмов выражается в геометрической прогрессии¹²³. Всякий организм мог бы, если бы ему не противостояли внешние обстоятельства, покрыть в определённое время весь земной шар, создать через размножение массу, равную массе океана и даже всего земного шара. Лишь сосуществование организмов, борющихся за дыхание и пищу, кладёт предел этому размножению и устанавливает равновесие, выражающееся в том, что можно было бы назвать живой силой биосферы в каждой данной её точке. Это явление очень аналогично тому, которое развёртывает перед нами классическая механика. Здесь биология становится вполне точной физико-математической наукой. Через понятия скорости жизни и её давления (веса) биосфера включается в физико-астрономический комплекс¹²⁴.

Всякий раз, когда возникает вопрос о физико-химических условиях возникновения жизни, встаёт общая проблема возникновения жизни и её распространения по всей Вселенной. Мы рассмотрим сначала проблему условий органической жизни, а потом перейдём к этим двум проблемам. Первое, что бросается в глаза при рассмотрении условий органической жизни, – это их сравнительная широта для низших форм и необычайная узость, исключительность и трудность – для высших.

Здесь открывается широкое поле для приложения тревожащего и острого учения Николая Гартманна о порядке и взаимоотношениях категорий бытия¹²⁵. Это построение в высшей степени оригинально и стоит в стороне от банальных антитез материи и духа, спиритуализма и материализма. Здесь Николай Гартманн, в сущности, даёт учение об онтологической зависимости ступеней ценности, своеобразную аксиологическую онтологию. Это выражается, главным образом, в «законах ступеней» (die Schichtungsgesetze), излагающих учение о «пластах» бытия, и в «законах зависимости» (die Abhängigkeitsgesetze), излагающих взаимоотношение ступеней бытия. Наиболее важные положения этого учения сводятся к следующему. Низшие категории свободны от высших, но высшие зависимы от низших. Существует обратная зависимость между «крепостью» (Stärke) и «высотой» (Höhe) категорий. Чем категория выше, тем она слабее; чем категория ниже, тем она сильнее. В общем, выражаясь языком богословским, здесь выражено состояние «падшего бытия», так же как и в нашумевшей книге Гейдеггера «Бытие и время» (Heidegger. «Sein und Zeit»). На это указывает и авторитетный Бердяев Н.А. Николай Гартманн своим учением о категориях вновь и вновь подтверждает – в порядке умозрительном – роковую власть закона энтропии, тяготеющей дамокловым мечом над органическим бытием. Равным образом здесь подтверждаются сужение и затруднение условий жизни высших форм. Сюда же относится и зависимость (несвобода) высших проявлений жизни (например, внутри данного организма) по отношению к низшим, и полная свобода и независимость последних по отношению к первым. Преодоление этого «падшего» порядка и есть то, что в богословии называется «спасением» (в общем) и «чудом» (в частном). Но спасение начинается с величайшей трагедии: высочайшее бытие – Богочеловек – нисходит к нижайшему – в ад. И лишь после этого страшного нисхождения совершаются восхождение, спасение и преодоление: «сокрушаются вереи (узы) вечные» – «содержащие связанные» (св. Иоанн Дамаскин, Пасхальный канон, песнь 6-я).

Органическая жизнь связана с функцией особой субстанции, называемой белком. Это самое сложное из всех нам известных органических соединений – до сих пор химический анализ бессилен перед разрешением до конца проблемы белковых тел. К тому же виды белков необычайно разнообразны, и в общем можно сказать, что белков столько же, сколько и типов органической жизни. Перед нами любопытнейшее явление того, что можно было бы назвать химическим индивидуализмом; и замечательно, что этот химический индивидуализм теснейшим образом связан с духовным индивидуализмом: ничто в органическом мире не похоже друг на друга до конца, – а человек вообще есть по преимуществу существо духовно-личное. И всем этим вариациям не только в типах, но и внутри типов (индивидуальные вариации) соответствуют вариации белков. А между тем вряд ли найдётся даже материалист (если не считать религиозных фанатиков этого учения, для которых резоны не писаны), решающийся утверждать, что индивидуальные особенности творчества, например, Шекспира или Достоевского, подлежат только естественнонаучному анализу и им исчерпываются. Ещё менее возможно говорить об установлении аналогии, скажем, между особенностями «Гамлета» или «Братьев Карамазовых» и особенностями белков, входящих в состав мозгового вещества Шекспира и Достоевского. Связь, вернее соотношение, здесь есть, но она метафизична и принадлежит к числу бесконечно сложных проблем. Перед нами здесь в буквальном смысле слова бездонная пропасть с точки зрения проблематики.

Итак, состав белка неопределённо сложен, и вариации его неограниченны и бесконечно разнообразны. Это и приводит к исключительности и неповторимости высших явлений органического мира. Здесь сфера того, что в терминах Риккерта можно было бы назвать «индивидуальной причинностью» (individuelle Causalitaet). Таким образом, здесь условия всякий раз сводятся к единичности и неповторимости. Психофизическая проблема в данном случае предстаёт перед нами в её нерасторжимом и неслиянном единстве тела и духа.

Но не только эта узость диапазона условий органического мира характеризует высшие индивидуальные проявления органической жизни. Её общие условия и условия высших её проявлений также узки и исключительны. Около 70 градусов большинство белков свёртываются и погибают для жизни. Исключения составляют лишь некоторые низшие организмы. Из солнечных лучей только некоторые необходимы для органической жизни, многие лучи убийственны для неё и задерживаются частью в верхних, частью в нижних слоях атмосферы. Вода – необходимое условие органической жизни. Человеческий организм на три четверти состоит из воды; живущие в воде организмы – некоторые кишечнополостные, например, медузы, – часто состоят на 98 и более процентов из воды. Но для высших организмов одинаково гибельны как излишек, так и недостаток воды. Кроме того, многие организмы живут лишь в строго определённых условиях влажности, например рис, или сухости, например, кактусы, агавы и др. Атмосферные условия должны удовлетворять точно определённому физическому состоянию (плотность) и химическому составу (кислород, азот, углекислота, аммиак, водяной пар). Замечательно, что многие из этих условий разнообразно связаны с целым рядом определённых функций, чем предпосылки органической жизни ещё более сужены. Углекислота свыше 0,0004 гибельно действует на высших животных и на человека. Но при более низком процентном содержании не могло бы поддерживаться определённое состояние равномерно тёплой температуры и влажности в воздухе; равным образом, растения не могли бы усваивать углерод из воздуха, а животные и человек не получали бы этого углерода из растений. Высокое процентное содержание азота в воздухе необходимо для того, чтобы умерять деятельность кислорода, огромная окислительная сила которого в чистом виде гибельна для большинства организмов; и в то же время лишь при наличии этого высокого процентного содержания азота в воздухе возможно усвоение его непосредственно некоторыми низшими организмами, которые передают его высшим растениям. Другая часть азота поступает в организмы в виде аммиака, находящегося в воздухе. А между тем аммиак очень ядовит и при содержании более 0,000001 вреден для высших организмов.

Всё это и ещё многое другое до крайности суживает круг условий органической жизни на Земле и для высших форм превращает её в исключение. Эту исключительность высших форм и подчёркивает бытописание в Библии, как специальный акт творения.

Насколько узки условия жизни для высших её проявлений, настолько широки они для её низших представителей. Некоторые споры выдерживают минутное нагревание до 140° и действие текучего пара в течение 24 часов. Что касается низких температур, то они выдерживали 10 с половиной часов в пустоте при температуре 269° ниже нуля. Получается, таким образом, очень широкий диапазон в 450°. Жизнь дрожжей сохранилась при давлении 8.000 атмосфер. Анаэробные организмы, открытые Пастером, живут в атмосфере, совершенно лишённой кислорода. Автотрофные организмы, открытые Виноградским, могут жить в исключительно минеральной среде. Споры и семена, по-видимому, могут жить неопределённо долгое время в среде, лишённой газа, воды и абсолютно сухой. Некоторые микроорганизмы выдерживают действие самых ядовитых веществ – серной кислоты, едких щелочей и даже сулемы¹²⁶.

В биологии оправдывается универсальный закон, открытый Николаем Гартманом, согласно которому высшие категории слабее низших и зависят от них, а низшие категории сильнее высших и от них независимы. Было бы в высшей степени неверно толковать этот закон в духе, хотя бы отдалённо напоминающем материализм или механизм. Здесь тоже проявление свойств падшего бытия, о которых мы говорили в главе, посвящённой строению вещества. Падение произошло в высших духовных сферах, в то время как низшие сферы жизни и вещество сохранили в значительной степени свою первозданную силу и первозданное бессмертие. Если дух в безгрешном состоянии выше и сильнее материи и низших проявлений жизни, то в падшем состоянии он опускается ниже самых низких пределов элементарной жизни и элементарного вещества.

Можно ли считать высшую жизнь в мировых пространствах правилом?

На этот вопрос ответили выражением сильнейшего сомнения.

Мы уже говорили, что сама материя (имеется в виду неорганическая материя) в мировых пространствах есть лишь редчайшее исключение. Но в этом исключении планетная система представляет новое исключение. Как правило, солнцам не свойственно иметь планет. Если же мы обратимся к планетной системе, обращающейся вокруг Солнца, то увидим, что на ней условия высшей органической жизни, какие мы наблюдаем на Земле, являются исключением. Три исключения в исключении! Если же к этому прибавить, что вообще наиболее вероятное состояние есть энтропия и смерть, то высшая органическая жизнь на Земле предстанет перед нами как исключительный случай и чудо творения.

На основании всего сказанного необходимо считать с огромной степенью вероятности органическую жизнь – во всяком случае, в её высокоразвитой форме, жизнь, увенчанную гением человеческого духа, – исключительной особенностью Земли. Вселенная, несомненно, одушевлена и населена, но существами совершенно особого порядка.

Возникает проблема происхождения жизни. Здесь необходимо оговориться: никакой способ происхождения жизни на Земле не может быть возражением против религиозного мифа о творении. Ибо творение не есть способ происхождения жизни, появление самого принципа жизни, независимо от того, какими путями этот принцип себя обнаруживает. В наше время можно считать достаточно выясненным радикальное отличие между явлениями, происходящими в неорганической и органической природе, и всю несводимость самих понятий жизни и сознания на неорганические процессы. Этим замечанием здесь можно было бы и ограничиться. Однако на этот счёт существуют некоторые мнения – ложные, с углублённо философской точки зрения. На этом необходимо остановиться.

Согласно Браниславу Петроневичу можно насчитать четыре теории происхождения органического мира:

1) гипотеза творения (креационизма);

2) гипотеза первичности (приоритета) жизни;

3) гипотеза вечности органических зародышей (панспермия);

4) гипотеза непосредственного (самопроизвольного, спонтанного) зарождения; её ещё иначе называют generatio aequivoca.

Первой гипотезы придерживался, между прочим, знаменитый Чарльз Дарвин, человек, как известно, глубоко верующий. Её придерживаются многие натуралисты, философы и богословы. Однако она должна быть исключена из числа теорий и гипотез происхождения жизни. Креационизм не есть теория между теориями, но может быть распространён –– вопреки существующему на этот счёт мнению – на любую теорию. Креационизм есть богословско-философское зрение на смысл жизни, её исключительное, не сводимое ни на что другое положение в мировом процессе. Креационизм рассматривает начало жизни не с точки зрения временного выведения из временных неорганических процессов, но признаёт вневременность самого принципа жизни, имеющего своим источником вечную и самосущую жизнь, т. е. Господа Бога и Творца Вселенной; поэтому креационизм, повторяем, не есть ни теория, ни гипотеза, но исповедание веры и богословско-философский принцип, соединимый со всякой естественнонаучной теорией и гипотезой. Нельзя, однако, не признать того, что некоторые теории естественнее и ближе, так сказать, родственнее принципу креационизма, а некоторые, на поверхностный взгляд, ему более чужды и кажутся несовместимыми. Замечательно, что чем естественнее теория соединяется с креационизмом, тем она удобнее и совершеннее в научном отношении, и наоборот. Поэтому библейский миф о творении есть в то же время весьма удобная отправная точка для создания наиболее естественной и совершенной теории происхождения жизни.

Второй гипотезы о первичности (приоритете) жизни над всеми процессами и во всех процессах¹²⁷ придерживались гениальный Шеллинг и блестящий физик, математик и мыслитель Густав Теодор Фехнер. В новейшее время её придерживаются Прейер (W. Preyer) и Бергсон. Мысли, развиваемые Прейером, хотя и отличаются крайней фантастичностью, всё же очень интересны, а главное – много дают для философско-богословского узрения сущности материальных процессов. Прейер полагает, что даже в раскалённых мировых телах существуют «пламенные организмы» и «пламенные туманностные протоплазмы». Гораздо трезвее и в то же время плодотворнее для постановки проблемы происхождения и сущности жизни остроумные соображения, развиваемые Бергсоном в его блестящей книге «Творческая эволюция». Основной мыслью Бергсона является то, что жизнь есть основной фактор бытия, творящий новое по целям. Эта гипотеза очень удобно соединяется с принципом креационизма. В сущности, она является единственной научной гипотезой, вполне соответствующей своему объекту и соединяющейся с религиозным мифом и богословским учением о творении, не разрывая с ним и не смешиваясь с ним.

Третья гипотеза о вечности органических зародышей утверждалась такими учёными, как лорд Кельвин (Томсон), Целльнер, Гельмгольц и Аррениус. Отношение этой гипотезы к идее креационизма и к вере в Бога как Творца зависит от того, как мы истолкуем понятие вечности, являющееся основным понятием этой гипотезы. Если мы под вечностью будем разуметь то, что Гегель назвал «хорошей бесконечностью», т. е. замкнутым в себе совершенным принципом (актуальная бесконечность), то тогда эта гипотеза представляет своеобразное сочетание разобранной выше гипотезы первичности жизни с идеей креационизма. К этому был близок лорд Кельвин. Если же мы под вечностью будем подразумевать так называемую «дурную бесконечность», т. е. неопределённо затянувшуюся длительность (потенциальная бесконечность), то тогда объяснения никакого не получается, ибо оно отодвигается назад на неопределённое время и на неопределённое число звеньев причинной цепи. А сам мир превращается в бессмысленный perpetuum mobile, кстати сказать, в порядке естественнонаучного рационализма, – нелепый и необъяснимый. Такого типа понимание вечности органических зародышей естественно должно быть атеистическим. Его придерживался Аррениус¹²⁸. Недостатки теории Аррениуса выясняются при ближайшем рассмотрении этой теории; оказывается, что она не выдерживает серьёзной естественнонаучной критики.

Теорию Аррениуса следует рассматривать:

1) с точки зрения общей проблемы возникновения жизни,

2) с точки зрения переноса органических зародышей в мировом пространстве.

Первой проблемы Аррениус не решает и ссылкой на вечность жизни отодвигает её в бесконечность. В сущности, эта «вечность» есть атеистическая маскировка трансцендентного метафизического «первоначала». Что касается проблемы переноса органических зародышей – в частности, переноса их на Землю, – то вот что следует сказать про эту гипотезу. Единственный нам известный способ, с помощью которого такое распространение могло бы происходить, – это действие световых лучей. Выяснилось, что световые лучи производят давление; это установлено и измерено русским физиком Лебедевым. Возможно представить себе материальную частицу таких размеров, притяжение которой каким-либо мировым телом будет преодолено давлением светового луча (например, солнечного). Такая частица будет унесена и может достигнуть поверхности Земли вместе с лучом и, попав в условия для себя благоприятные, дать начало органическому миру. Вопрос в том, существуют ли такие органические зародыши среди нам известных, размеры которых удовлетворяют физическим условиям переноса их световым лучом. Тельце должно быть круглым и обладать размером около 0,00016 мм. Органических зародышей столь малых размеров мы не знаем. Но всё же споры некоторых бактерий, например, бешенства (водобоязни), рожи, жёлтой лихорадки, обладают размерами около 0,0002–0,0003 мм. До некоторой степени это есть удовлетворительное приближение к требуемому размеру, но все же не полное его достижение. Совсем иное придётся сказать, рассматривая условия, при которых придётся совершать такому зародышу путешествие в междупланетном пространстве – в продолжение, например, 9.000 лет (от одной из ближайших к нам звёзд Альфы Центавра). На основании некоторых бактериологических работ выяснилось, что температура, довольно близкая к абсолютному нулю, например, кипящего при –252 градусах жидкого водорода, не убивает органических зародышей. Однако более чем сомнительно, чтобы они выдержали действие ничем не ослабленных ультрафиолетовых и других лучей. Притом и само достижение им поверхности какой-либо планеты более чем проблематично ввиду того, что такая частица будет оттолкнута давлением световых лучей того солнца, к которому принадлежит данная планета. Частица будет, таким образом, без конца совершать своё путешествие, нигде не находя себе пристанища, ибо отовсюду будет изгоняема соответствующими лучами. Наконец, представить себе, что вся органическая жизнь на Земле, вплоть до высочайших явлений человеческого духа, есть развитие бешенства, рожи или жёлтой лихорадки, – более чем трудно¹²⁹. Теория Цельнера построена на переносе органических зародышей в метеоритах. Невероятность этой гипотезы станет сейчас же очевидной, если мы вспомним, при какой высокой температуре происходят распад и даже испарение вовлечённых в земную атмосферу космических тел.

Четвёртая гипотеза о возникновении жизни из неорганизованной материи предполагает возможность так называемого самопроизвольного зарождения из неё. Этой гипотезы с особенным фанатизмом придерживался Геккель в своей «Общей морфологии организмов» (Generelle Morphologie der Organismen. 1866 г. T. 1. С. 111–190); также в «Естественной истории творения» (Natürliche «Schoefungsgeschichte»). То же утверждают и монисты¹³⁰, главой которых является сам Геккель; в этом к ним примыкает блестящий физиолог Макс Ферворн в своей «Общей физиологии» (Allgemeine Physiologie. 1903. С. 319–335); также Шефер (Schaefer) и др. Относительно этой гипотезы существуют два заблуждения. Во-первых, думают, что она связана с какими-то «новейшими» успехами естествознания и есть достояние современности; во-вторых, полагают, что она несоединима с креационизмом и верой в Творца, а также с признанием специфических особенностей живого процесса. Всё это неверно и кроется частью в недодумывании и недомыслии, частью является сознательной ложью и выражением духа фанатического, более или менее воинствующего безбожия. Гипотеза самопроизвольного зарождения в неорганической материи вовсе не есть «новейшая» и «современная» мысль. Так думал Аристотель (384–322 до Р.Х.), так думал в XVІІ веке Ван Гельмонт. Ложно также предположение, что эта гипотеза обязательно связана с материализмом и неверием. Аристотель, придерживавшийся гипотезы самопроизвольного зарождения, был великий спиритуалист, и идея Бога занимает центральное (в буквальном смысле слова) место в его философско-метафизической системе. Величайший представитель средневековой церковно-католической мысли Фома Аквинат, живший в XIII веке, был, следуя Аристотелю, сторонником этой гипотезы, не только соединяя её с верой в Бога, но утверждая, что лишь силой Бога возможно появление органической жизни в неорганической материи Нами было уже сказано, что теория самопроизвольного зарождения хотя и удобна для материализма и атеизма, но далеко не всегда соединяется с этими учениями¹³¹. Надо заметить, что «удобство» это чисто внешнее. Главным образом, всё это сводится к ссылкам на «особые условия», когда-то существовавшие на Земле. Ссылка эта есть типичная логическая ошибка, называемая petitio principiі. Она сводится к тому, что само нуждается в доказательстве. Что же касается данных современного естествознания, то пока никаких признаков самопроизвольного зарождения установить не удалось. Невозможность самопроизвольного зарождения доказал знаменитый Пастер в ряде опытов, проделанных во время его спора с Пуше; недоказанность самого принципа признали такие крупные учёные, как Клод Бернар, Вирхов, Флуранс, лорд Кельвин (Томсон) и др. Пришлось сознаться в этом и двум знаменитым дарвинистам – Гексли и Геккелю.

Таким образом, специфическое безбожное употребление гипотезы самопроизвольного зарождения терпит крах по двум направлениям:

1) возможно её соединение с креационизмом и верой в Бога;

2) в порядке естественнонаучном и экспериментальном не доказана возможность её оправдания.

Всё сказанное можно рассматривать следующим образом: какой бы гипотезы мы ни придерживались и какие бы результаты ни дало экспериментирование, – явления жизни и образы живых существ существенно, качественно отличаются от неорганизованной материи, являясь особым началом или принципом жизни. Возникновение этого начала жизни возможно лишь в порядке происхождения его от Того, Что Само является Самосущей Жизнью. Это явление тварной жизни из жизни нетварной и есть то, что называется творением жизни

Возникновение органического мира приурочено в Библии ко второму моменту третьего дня для растительного царства и к пятому и шестому дням для царства животного. К шестому дню – вернее, к его последнему моменту, – отнесено и сотворение человека.

Важнейшие возражения, которые делаются в этом и предыдущих пунктах Библии от имени будто бы науки, сводятся к следующему. На основе дарвиновской теории утверждают, что виды не появлялись в их обособленности, но возникали один из другого путём естественной эволюции, постепенно и незаметно, посредством массы переходных ступеней, приведшей к современному соотношению видов растительного и животного царства; в этом же порядке возник и человек, произойдя от обезьяны или обезьяноподобного предка; покрытосемянные и хлорофилловые растения, которые, по Библии, возникли раньше животного мира, в действительности появились значительно позже – после возникновения и развития животного мира (на границе вторичной и третичной эпох).

Эти возражения возникли частью на основе крайней научной односторонности, а иногда и просто фанатического исповедания недостаточных и частью совершенно ложных научных доктрин, будто бы призванных говорить от имени всей науки, частью – по причине дурного буквализма и дурной наивности в чтении и понимании Слова Божия. Конечно, Слово Божье чудесным образом приноровлено к пониманию простецов и детей, будучи в то же время бесконечной задачей для учёных и философов. Но одно из двух: либо наивное чтение и приятие Слова Божия – и тогда без рассуждений о дарвинизме и последовательности происхождения видов, вообще без естественнонаучной философии; либо рассуждающее, размышляющее чтение Слова Божия – и тогда уже с углублённо-философским пониманием библейского символизма и библейской проблематики дней творения. К сожалению, скрытые или открытые противники Библии поступают наоборот, они обнаруживают философскую наивность в проблеме библейского символизма и резонёрскую рассудочность в проблеме происхождения видов. Причём это резонёрско-рассудочное применение догматов эволюционизма в огромном большинстве случаев связано с полным отсутствием разумно-критического отношения к ним. В общем, получается соединение философской безграмотности с доктринальным догматизмом – соединение малообещающее в деле раскрытия истины.

Что касается эволюционизма, то в нём – совершенно так же, как и в проблеме самопроизвольного зарождения, – следует отличать его соединимость или несоединимость с верующим признанием Бога как Творца видов органического мира от его естественнонаучной ценности. Это две совершенно различные проблемы. Основатель нового эволюционизма Чарльз Дарвин, как известно, сам был священником и верующим человеком. Креационизм в приложении к эволюционизму в сущности означает проявление творческого и промыслительного действия силы Божьей в естественных условиях и факторах возникновения видов живых существ. Однако под тенденциозным воздействием догматиков атеизма эволюционная теория сама эволюционировала в направлении, чрезвычайно удобном для безбожных и механических выводов. Она превратилась в органический монизм. В другом месте мы пытались дать в сжатой форме картину основных дефектов эволюционизма и существующих против них важнейших возражений. Здесь мы остановимся на центральном недостатке, ибо он сталкивается с идеей разумного творения по целям и разумной целесообразной структуры живых организмов. Этот центральный недостаток связан с выдвижением в качестве основного признака эволюции понятия случайного изменения. Организм предполагается пассивно-механическим объектом принципа случайности, вызывающим к существованию всевозможные, в большинстве случаев бессмысленные и ненужные, изменения в нём. Второй принцип – борьба за существование, понимаемый также механически и слепо, автоматически выбирает организмы с «полезными» для него признаками, губя все остальные. Одно из двух: или то, что здесь называется случайностью, возникает закономерно, и тогда перед нами сложное и скрещивающееся действие различных закономерностей, в результате которых получается данный вид. Тогда само понятие «случайное возникновение» (тихогенез) должно быть отброшено как бессмысленное, а главное – ненаучное, и заменено сложной закономерностью (номогенезом). Таким образом, само понятие случайного происхождения (тихогенеза), независимо от привлечения противоречащих ему фактов и от экспериментальной его критики, терпит крушение, разваливается при первом же прикосновении к нему здравого логического анализа.

Однако новейшая наука, исходя из давно, впрочем, известных фактов, ввела два новых принципа, которыми эволюционный тихогенез совершенно сбивается со своей господствующей позиции и превращается во второстепенный фактор в деле возникновения и сохранения видов.

Первый принцип – внутреннее, волевое действующее по целям приспособление самого организма. Этот принцип выдвинут представителями так называемого неоламаркизма. Здесь идея постепенности, свойственная эволюционизму, сохраняется. Организм действительно изменяется непрерывно. Но только это непрерывное изменение протекает в пределах данного вида и следует из внутренней активности самого организма, ставящего себе определённые цели и упражняющего себя в данном направлении. Этот принцип тесно связан с несводимым ни на какое неорганическое явление феноменом памяти и представления о цели. Эти свойства вообще являются основными свойствами органической материи. Ещё в 1870 году знаменитый биолог Геринг (Hering) в речи, произнесённой в Венской академии наук, показал, что память есть общая и основная функция организованной материи. Со всей полнотой и основательностью эта центральная идея высшей биологии была развита знаменитым Земоном (Semon) в его труде «Память как сохраняющий принцип в смене органических явлений» (Die Mneme als erhaltendes Prinzip im Wechsel des organischen Geschehens)¹³². Приводя обильные и интересные примеры, этот учёный доказывает, как основные жизненные явления связаны с тем, что можно назвать памятью в буквальном смысле слова. Действие по целям (телеологическая активность), тесно связанное с представлением цели, т. е. с духовным феноменом памяти, лежит в основе эволюционной теории неоламаркизма. В нём прочно соединены антиматериалистическая биология и номогенетический принцип эволюции, разрывающие с непонятным, бессмысленным и ненаучным принципом случайности.

Второй принцип, которым старый, основывающийся на случайности (на тихогенезе) эволюционизм был сбит с позиции, связан с именем де Фриза (de Vries). На ряде опытов и наблюдений он показал, что новые виды возникают не постепенно и незаметно, а сразу и внезапно, путём, так сказать, взрыва, внезапного изменения, так называемой мутации. В наше время известный французский биолог Бларенгем (Blaringhem) написал замечательную книгу «Внезапные изменения живых существ» (Les transformations brusque des êtres vivants), где он собрал массу разнообразнейших примеров в этом роде. В общем, можно установить следующее правило: в то время как постепенная эволюция нигде никем не наблюдалась (есть и предлог – требуется слишком большое время), внезапное изменение живых существ есть факт, подлежащий экспериментальной проверке и совершающийся на наших глазах.

В сущности, мутация есть творение нового – творческая эволюция, проявляющая себя из недр жизни и живых существ: мутация противоположна механической эволюции (тихогенезу) так же, как и выставляемое неоламаркистами постепенное изменение вследствие упражнения и действия по целям (функциональный телеологизм).

Для дарвиновской механической эволюции, как сейчас выясняется, остаётся одна область – сохранение уже получившегося путём творческой мутации нового вида от уклонений вверх и вниз. Дарвиновский принцип, как и вообще всякий механический и материалистический принцип, есть выявление начала консервативного и косного (инертного), в противоположность творческому началу мутации.

Все это вместе взятое даёт следующую картину трёх содействующих принципов по отношению к возникновению видов живых существ: новые виды возникают путём мутации; возникшие виды усовершенствуются и трансформируются путём внутренней волевой активности в связи с окружающей средой и условиями жизни (функциональный телеологизм). Принцип механического эволюционизма (селекционизма) сохраняет устойчивость данного вида – почему его можно было бы ещё назвать принципом биологической инерции.

Что касается так называемых вариаций, представляющих, по мнению дарвинистов, случайный хаос, то в действительности здесь констатируется нечто иное. Согласно точно обоснованным наблюдениям Депере (Deperet), Неймайера (Neumayer), Ваагена (Waagen) и др. можно считать установленным, что вариации, дающие начало разновидностям, группируются вокруг центрального вида, а сами виды со своими вариантами продолжают оставаться самостоятельными и обособленными. К этому надо прибавить, что согласно наблюдениям упомянутого Депере некоторые виды варьируют очень мало, другие дают массу разновидностей, представляя то, что называется в биологии полиморфизмом. Всё сказанное здесь может быть названо законами образования видов. Эти законы в общей своей совокупности не благоприятствуют переходам одного вида в другой, и поэтому у нас есть все основания предполагать, что наблюдаемые в наше время обособленные виды должны были и возникнуть обособленными. Для каждой данной геологической эпохи существовала своя совокупность условий, которая способствовала возникновению соответствующих видов. Условия эти в связи с изменением атмосферы, появлением материков и изменениями климата давали ряд за рядом начало живым существам, начиная от более простых, соответствующих недифференцированным и однообразным климатогеографическим условиям, вплоть до более сложных и дифференцированных, соответствующих сложности и дифференцированности климатогеографических условий. Катастрофические изменения в последних вызывали такие же катастрофические изменения в первых. В общем же можно сказать так возникшие в первоначальные времена простейшие животные, варьируя, оставались простейшими. Рыбы, возникшие в конце кембрийского и в силурийский периоды, так и остались рыбами, хотя древние их разновидности и вариации вымерли, чтобы дать место новым разновидностям и вариациям. Жуки и скорпионы каменноугольного периода остались по типу жуками и скорпионами, вымирая и варьируя в позднейшие эпохи. То же самое можно сказать про гигантских пресмыкающихся (рептилий) мезозойской (средней) эпохи и обезьян, появившихся, по-видимому, в конце этой же эпохи или в начале следующей – третичной (новой). Животные и растения могли претерпевать самые большие изменения, всё же оставаясь в пределах данного вида. То же самое, конечно, надо сказать и про человека, о котором далее речь будет идти более подробно. Человек мог быть по типу очень не похож на современного человека, он мог иметь черты не только обезьяны, но пресмыкающегося, рыбы или даже членистоногого (Даке говорит о скорпионоподобном человеке). Тем не менее, он оставался на всех этих ступенях человеком, подобно тому как оплодотворённая яйцеклетка человека (бластула), будучи вначале одноклеточным организмом, на всех стадиях своего развития остаётся только человеком и ничем другим. Эту идею поддерживает и знаменитый Гертвиг.

Здесь мы видим, что закон появления, варьирования и сохранения видов аналогичен общему принципу дней творения: однажды раскрытая сущность дня, и в этом дне – соответствующего вида проходит во всём своём своеобразии через все последующие дни и возникающие в них виды, – хотя здесь возможны параллелизмы, перекрещивания и временные слияния.

Отсюда мы видим, как глубоко прав был гениальный основатель современных естественнонаучных классификаций растительного и животного мира Линней. Его в этом смысле определение звучит со всей простотой и величием вечной истины и словно вдохновлено созерцанием Платоновых идей – эйдосов.

«Видов столько, сколько разнообразных форм произвело от начала Бесконечное Существо» (Species tot sunt, quot diversas formas ab initio produxit infinitum Ens).

Впоследствии Линней несколько изменил и уточнил эту формулу, сочетав в ней постоянство основных видов с многообразием вариаций.

Здесь, кроме того, надо, конечно, принять во внимание гигантские катастрофы в течение геологических периодов Земли. О них нам возвещают образы стародавних, исходящих из бездны времён мифов (например, миф о потопе, о фаэтоне) и говорят такие учёные, как Кювье (Cuvier) и в новое время Гербигер с его школой.

Академик Бланшар (Blanchard) бросил в предисловии к своей книге «Жизнь и организованные существа» (La vi et les êtres organises) дерзновенный вызов: «Покажите мне хоть раз пример трансформации видов». Этот вызов остался без обоснованного на фактах ответа, ибо, как правильно замечает Гибер (Guibert¹³³), «большая часть основных видов животного царства не имеет никаких соединительных звеньев, подтверждённых палеонтологически». К этому надо присоединить ещё и то, что непрерывных связей вообще не было установлено нигде и никем, а промежуточные звенья оказывались либо полиморфизмом, либо они были обязаны своим происхождением конвергенции (схождению, сближению) далеко отстоящих друг от друга видов. Если расположить известный нам палеонтологический материал в порядке пространства (так сказать, по горизонтали географического распространения) и в порядке времени (т. е. по вертикальному разрезу геологических слоёв и формаций), то и в том, и в другом порядке выясняется самостоятельность основных видов органического царства и отсутствие у них промежуточных ступеней, – не говоря уже о полнейшей невозможности установить хоть какой-либо намёк на непрерывность. Возьмём, например, девонский период. Перед нами ракообразное членистоногое (Pterygotus) со всеми характерными чертами ракообразных членистоногих; или, например, прекрасно сохранившиеся отпечатки трёх ганоидных рыб (Acantodes, Osteolepis, Cephalaspis) со всеми характерными признаками этих рыб и для нашего времени. Появляющихся в каменноугольном периоде первичной эпохи жуков и скорпионов мы сразу же узнаём, хотя в предыдущую девонскую эпоху их почти не было, и т. д. без конца. Каждая эпоха в связи с климатическими и прочими физическими условиями, каждая географическая зона создают свой круг органических видов, и так продолжается от древнейших времён и до нашей эпохи. Особенно интересно внезапное появление, например, третичной лошади (гипариона) или третичной кошки, совершенно похожей на современную. Относительно этого животного приходится утверждать факт полного отсутствия промежуточных звеньев между ним и крупными животными того же отряда, например, львами, тиграми и т. п. В этом смысле можно сказать, что лошадь и кошка являются настоящими скандалами для эволюционной теории. Впрочем, вся она представляет собой, в сущности, сплошной скандал. Геология и современность дают нам только факты мутаций или же варьирующего полиморфизма внутри данных видов.

Надо заметить, что всё здесь сказанное ни в какой мере не может быть ни за, ни против религиозного воззрения на природу происхождения видов. Гипотеза непрерывной эволюции до такой степени свойственна натуральному человеческому разуму, что отцы Церкви, например, св. Василий Великий и Григорий Нисский, наряду с признанием мгновенности творения признавали также и естественное развитие в порядке природной необходимости.

Библейская картина пятого и шестого дней обходит молчанием возможность эволюционного происхождения видов. Она рисует перед нами последовательность готовых основных типов растительно-животного царства, и в этом смысле она может быть названа отправным и наводящим моментом исследования. Конечно, эта наличность готовых типов более естественно соединяется с теорией мутации и циклов возникновения и творения, чем с теорией непрерывной эволюции.

«И сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся, душу живую (буквально: «пусть кишмя закишат воды»; евр.: шерец га ширцу); и птицы да полетят над землёю под твердью небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода породу их, и всякую птицу пернатую породу её. И увидел Бог, что это хорошо, и благословил их Бог говоря: плодитесь и размножайтесь и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер и было утро: день пятый» (Быт.1:20–23).

Картина, которую здесь нам развёртывает бытописатель, непостижимо сочетая поразительный лаконизм с предельной насыщенностью, является уже не только символическим мифом, но реально натуральным воспроизведением того, что можно ныне установить в качестве неопровержимого факта. Первоначальные следы жизни возникли, несомненно, в огромном первичном океане, который и произвёл сначала низших животных, вроде трилобитов и других, наблюдаемых нами в кембрийский период первичной (палеозойской) эры. В следующий, силурийский, период этой же эпохи появляется так много рыб и низших животных, что это время можно положительно назвать эоном рыб; это же относится и к девонскому периоду, когда впервые возникают четвероногие. Что касается птиц, то в Библии выражение zil zal означает животных, летающих по воздуху и может иметь в виду как летающих насекомых, так и позвоночных птиц; впрочем, в ст. 21-м дана последовательность, вполне соответствующая наиболее проверенным геологическим данным: рыбы, пресмыкающиеся и птицы. Действительно, после рыб силурийского и допотопного периода появляются первые амфибии и рептилии, обитающие на суше наряду с огромным изобилием насекомых и вообще членистоногих, столь характерных для каменноугольного периода. Далее, соответственно вообще с параллелизмом периодов в Библии, идёт последующее развитие пресмыкающихся и ящеров (так называемых завров) через пермский период и через всю мезозойскую (вторичную) эпоху, доходя до колоссальных размеров в меловой период этой эпохи; а немного раньше, именно в юрский период мезозойской эпохи, возникают первые птицы, которых ошибочно, поддавшись гипнозу эволюционизма, выводили из летающих завров этой эпохи (например, из динозавров или птеродактилей). Пятый день, таким образом, захватывает всю первичную эпоху и доходит до середины вторичной (до юрского периода этой эпохи, когда впервые появились настоящие птицы). Согласно библейскому повествованию, после того как возникли низшие животные, рыбы и птицы, являются «звери» и «гады». Под зверями, и особенно под скотами, имеются в виду, несомненно, позвоночные млекопитающие, а под гадами – наземные рептилии (пресмыкающиеся). Это и составляет предмет библейского повествования о шестом дне.

«И сказал Бог: да произведёт земля душу живую породу её, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо» (Быт.1:24–25). Конец пятого дня и начало шестого идут некоторое время параллельно и даже скрещиваясь. Как думает Эдгар Даке, первые следы млекопитающих появились в пермский период палеозойской эпохи, но вполне очевидными их следы становятся уже в триасовый период мезозойской эпохи, т. е. раньше появления первых птиц¹³⁴. Но далее, через всю мезозойскую эпоху и до середины третичной эпохи, идёт непрерывное развитие млекопитающих. Под гадами здесь явно подразумеваются наземные пресмыкающиеся (рептилии), достигающие в мезозойскую эпоху наибольшего развития, – одновременно с появлением млекопитающих и после того, как достигли максимального развития амфибии, – те самые водяные гады, о которых говорит Библия. Замечательно, что во всем этом повествовании Библии периоды частью скрещиваются, частью идут параллельно, совершенно так же, как это мы наблюдаем в палеонтологических характеристиках геологических эпох и периодов. Таким образом, шестой день творения включает часть мезозойской (вторичной) эпохи, быть может, даже, идя назад, обнимает всю эту эпоху, захватывая, по Даке, пермский период и даже часть каменноугольного периода палеозойской (первичной) эпохи¹³⁵. Центральной эпохой шестого дня, конечно, является третичная (новая) эпоха с её обилием и необычайным развитием млекопитающих. К шестому дню отнесено Библией и происхождение человека. Он поставлен непосредственно вслед за млекопитающими, к которым человек по своей анатомо-физиологической организации и принадлежит. Однако к этому Библия ещё присоединяет совершенно исключительную, из ряда вон выходящую особенность человека – несение им на себе образа своего Создателя. Эта двойственность и отмечена Библией. Для человека не выделено особого дня творения – биологически он поставлен в конце родословной животного мира. Но зато сам акт творения отмечен исключительными особенностями, что и связывает возникновение человека с совершенно особым периодом шестого дня

Повествование о происхождении человека содержится в двух местах Книги Бытия: в конце первой главы и в начале второй главы. Повествование первой главы следующее:

«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотам, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт.1:26–27).

Во второй главе Книги Бытия об этом событии говорится так:

«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт.2:7).

К краткому повествованию о создании человека в конце главы присоединены подробности о создании жены и общем райском состоянии первочеты. Эти подробности необходимо рассматривать, как развитие краткого замечания первого повествования о человеке как существе двуполом.

«И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из рёбер его и закрыл то место плоти. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа» (Быт.2:21–23).

Книга Бытия раскрывает перед нами сущность человека и его происхождение, связывая это в одно целое, ибо сущность человека объясняется его происхождением. Можно сказать, что Библия даёт синтез священной антропогонии (происхождение человека) и священной антропологии (учение о человеке). Вчитываясь в библейское повествование о происхождении человека, мы замечаем, как с удивительной ясностью разграничены в нём сфера естественная, биологическая и сфера сверхъестественная, теологическая (богословская). К сфере естественно-биологической относится его включение в один день (в один эон) с высшими представителями животного царства; и не только это: повествование второй главы выводит человека в порядке естественном из праха земного («адама» – значит глинистая красноватая почва, столь характерная для средиземноморского юга и азиатского Востока). Здесь поражает натуральный радикализм повествования. Генеалогия человека не только выводится из неорганического вещества («адама»), но само наименование своё человек получает по имени этой низшей основы своего бытия: Адам – перстный. Эту терминологию принимает в качестве одной из основ своего богословия и ап. Павел. Таинственный акт восполнения человеческого существа через единство полов тоже носит в Библии резко выраженные черты натурализма: крепкий сон (евр. – tardamah, греч. LХХ – ἔξτασις, слав. – «исступление»), изъятие ребра, закрытие места плотью, творение женского дополнения к мужскому существу – всё это полно самой реальной осязательности, хотя и дышит священным трепетом первоначала и являет себя в обличии мифологического символизма. Но к этому биологическому натурализму присоединяются совершенно неслыханные новые мотивы. Если в натуральной части своего существа человек как бы возникает из неорганического праха и подчинён биологическим законам животного бытия, то в своей сверхъестественной части человек как бы сведён Богом на землю и введён в телесное бытие. Через человека Бог как бы начертал (по-славянски – «вообразил») Себя красками материального мира. Бог сделал человека «душою живою». Но не только его: душою живою является ведь и всякое животное. Помимо этого, душа человека, значит и его живое тело, несут печать Божественного Духа ибо Бог есть Дух. Человек создан по образу и по подобию Божьему. Это и значит, что он не только тело и душа, но что он есть и Дух. Выражаясь в терминах Аристотеля, можно сказать, что формой психофизического, душевно-телесного бытия является у человека его дух, т. е. образ Божий.

Самым важным и самым трудным в реальном комментировании и объяснении библейского повествования о возникновении человека и его природе является раскрытие природно-биологических истоков его бытия как основы для приятия Божественного Образа. Встают вопросы: как возник человек в порядке естественном и что в нём может быть названо сверхъестественным и потому в порядке натуральном необъяснимым?

В науке не существует хотя бы приблизительно готовых теорий происхождения человека. Всё, сюда относящееся, принадлежит к сфере гипотез, и притом гипотез ещё более неопределённых, чем гадания о происхождении материального Космоса – звёзд и Солнечной системы. Думать, что «наука доказала» происхождение человека от обезьяны, как это утверждают вульгарные популяризаторы, могут только те, которые не имели и отдалённого соприкосновения с серьёзными трудами, посвящёнными выяснению проблемы человека.

Библейское повествование говорит лишь о начальном моменте творения человека – о его происхождении из неорганической материи и о конечном завершительном моменте творчества – явлении живого существа, носящего на себе образ и подобие Творца Вселенной. Остаётся совершенно открытым вопрос об эволюции человека и о тех ступенях, которые проходила эта эволюция (например, ступенях животноподобного состояния). Остаётся также открытым и вопрос о возникновении человека в порядке внезапной, взрывной мутации. Надо заметить, что в науке обе эти точки зрения существуют независимо от религиозных взглядов их авторов, и даже как бы вопреки им. Так, например, Чарльз Дарвин, первый крупный представитель эволюционной теории, приложенной к человеку (в книге «Происхождение человека и половой подбор»), был верующий; а И.И. Мечников, выставивший взгляд о происхождении человека путём мутации, был при некоторой неопределённости его религиозно-философских взглядов всё же атеистом.

Несомненно, в довольно широких пределах возможны научные гадания о происхождении человека без какого бы то ни было соприкосновения с положительными религиозными учениями (в частности, церковно-христианскими) по этому вопросу. Замечательно, что эти столкновения главным образом имеют место в определении и оценке человека как уже готового типа со всеми его особенностями. Здесь мы действительно встречаемся с взглядами, которые абсолютно несовместимы с положительным церковно-христианским учением о человеке. Взгляд этот сводится к тому, что человек лишь количественно, а не качественно отличается от ближайших по порядку соседей, которыми являются, с этой точки зрения, так называемые человекообразные обезьяны. Это «сходство», при наличии якобы только количественного различия, и приводит к умозаключению, что человек есть последнее звено эволюции так называемых приматов, куда входят человек и человекообразные обезьяны. Таким образом, само учение о происхождении человека от обезьяны, или от обезьяноподобного предка, здесь базируется на признании уже существующего глубокого сходства при несущественности различий. Конечно, такой взгляд не может быть совмещён с учением об образе и подобии Божьем в человеке, ибо это учение предполагает радикальное различие если не во всем, то в существенном между человеком и животным миром. Из сказанного видно, что здесь теория происхождения человека является моментом вторичным и производным в сравнительной оценке человека и животных. В этой сравнительной оценке лишь часть принадлежит объективной науке, например, сравнительной анатомии и сравнительной психологии (хотя и здесь далеко не всё объективно). Что же касается телесного и духовного образа человека, взятого во всей широте и глубине, то здесь оценка вытекает из некоторой первичной установки, связанной с глубинами свободной воли и избрания религиозно-миросозерцательных путей. Достаточно, например, сказать, что человек есть высший тип в развитии млекопитающего, и мы уже сошли с описательно-эмпирической позиции естествознания, вступив в область оценок.

Различие между человеком и животным так велико, что требуются особого рода научный подвиг и научная аскеза, преодолевающие это различие ради установления сходств. Но из этого метода нельзя делать обратного вывода – ради сходств забывать о радикальном различии.

Прежде всего, различия касаются гистологических особенностей (гистология – учение о тканях). Волокна верхней бедренной кости человека имеют совершенно иное направление сравнительно с направлением тех же волокон у обезьян. Это направление тесно связано с прямым положением человека. Заднее головное отверстие, строение и объём черепа, равно как и его лицевая часть, у человека совершенно своеобразны. Знаменитый Кювье говорит по этому поводу, человек среди всех других животных имеет наибольший череп и наименьшее лицо. Средняя вместимость человеческого черепа – около 1.400 куб. см. Минимальная – около 1.000 куб. см (в случаях ненормальной микроцефалии). Средняя вместимость черепа человекообразных обезьян около 400 куб. см. А максимальная, когда-либо наблюдавшаяся, – меньше 600 куб. см. В общем можно считать, что объём черепа у человека приблизительно более чем в три раза превосходит объём черепа человекообразных обезьян. Эти данные сравнительной анатомии настолько красноречивы, что говорят сами за себя.

Прочие отличительные особенности касаются ног, таза, позвоночного столба и половых органов. У человекообразных обезьян первый палец задних конечностей значительно короче других, может образовывать с ними очень большой угол, он противопоставлен им, как говорят в сравнительной анатомии. В общем, первый палец задних конечностей у человекообразных обезьян вполне соответствует большому пальцу передних конечностей. Задние конечности обезьян развились значительно более соответствующих конечностей человека, сохранивших роль органов поддержки, т. е. ног, с характерным для человека положением первого пальца. У человекообразных обезьян эти конечности превратились в хватательные руки, почему вполне правильным и является определение этого отряда как четвероруких. Так думает знаменитый английский анатом Оуэн (Owen). Таким образом, в развитии черепа обезьяна отстала от человека, а в развитии задних конечностей опередила его. Буль (Boule) подчёркивает широкий и низкий таз человека, резко отличающийся от высокого и узкого таза гориллы, равным образом и формы позвоночного столба, изогнутого у человека совершенно иначе. Половой орган самца у обезьян снабжён особой костью (os penis), кстати сказать, присутствующей и у других животных иных отрядов, например, у собаки. У человека нет её и признаков. Половые органы самки отличаются чрезвычайно ничтожным развитием так называемых больших губ (labia majora) и значительным развитием малых губ (labia minora), представляя в этом отношении полную противоположность человеку. Так называемый готтентотский передник, на который как на особенность, сближающую человека с обезьяной, указывает профессор Шимкевич, является эндемической аномалией, и аргументом в пользу близости строения женских половых органов человека и обезьян быть не может. Очень часто сторонники сближения человека с обезьянами (и вообще с животными) указывают на рудиментарные органы, т. е. органы, остановившиеся в своём развитии, как думают, за отсутствием употребления. Сюда относятся червеобразный отросток и ушные мускулы. В первом очень любят видеть след более длинного кишечника, когда человек ещё питался растительной пищей. В ушных мускулах склонны видеть характерную для животных особенность подвижных ушных раковин. Но человек мог питаться исключительно растительной пищей, имея для этого более длинный кишечник, и в то же время вполне оставаться человеком; Библия, кстати сказать, об этом определённо и говорит (Быт.1:29). Что же касается ушных раковин, то в первобытных условиях существования человек в течение поколений так часто упражнял их, что двигательные мускулы могли достигнуть значительной степени развития (по Ламарку), а затем, в иных условиях лишившись употребления, должны были прийти в рудиментарное состояние.

Интересно, что так называемая мозговая, или шишковидная, железа (Zirbeldrüse, glandula pinealis), по мнению Даке, тесно связана с природным ясновидением, с особым таинственным чувством природы (Natursichtigkeit). Им человек был вообще наделён в первобытную пору своего существования. Оно и ныне наблюдается не только у «дикарей», но время от времени и у цивилизованных в виде разного рода метапсихических явлений¹³⁶. Курьёзно, что раньше, в период только что начинавшегося безумного увлечения эволюционной теорией, щитовидная железа (glans tyroidaea) считалась рудиментарным органом. Теперь всем известно, что это вовсе не рудиментарный орган, а железа с внутренней секрецией, чрезвычайно важная для организма. Удаление её приводит к дегенерации и смерти. Такие открытия, должно быть, будут повторяться ещё не раз.

Пожалуй, самым серьёзным аргументом в пользу физически близкого родства человека и обезьян является сравнительное исследование крови, произведённое рядом учёных – Фриденталем, Вассерманом и др. Выяснилось, что реакция между кровью человека и человекообразных обезьян очень слаба, что и является доказательством близости крови человека к крови обезьян. Однако более детальные работы Рессле (Roessle) установили, что реакция лишь констатирует некоторую близость, некоторое сходство, без возможности указать на степень этой близости. Кроме того, как правильно замечает Вассманн (Wassmann), нельзя смешивать химико-физиологическое сходство двух видов крови с их генетическим родством¹³⁷.

Обыкновенно принято считать, что отличительными особенностями человека являются самосознание, членораздельная речь, религиозно-моральное и эстетическое чувство и способность к бесконечному совершенствованию и самосовершенствованию. В общем, всё это, конечно, совершенно верно. Однако не искушённое в горниле научно-философского умозрения элементарное сознание легко становится в тупик, когда ему указывают на то, что те же черты наблюдаются у животных, правда в количественно низшей и зачаточной форме. К этому привлекаются ещё данные этнографии и педологии (науки о детях). Полагают, что дикари и дети представляют – первые в порядке филогенетическом, а вторые в порядке онтогенетическом – переход от животных к вполне развитому человеку, под каковым большей частью разумеется «цивилизованный» европеец. Всё это основано частью на философско-методологических наивностях, столь нередко свойственных позитивистически настроенным «специалистам», частью – на разных предвзятостях и тенденциозных установках; к ним присоединяется ещё, как это ни странно, антропоморфизм – стремление видеть всюду человеческие особенности, изменённые лишь количественно. Этим совершенно неожиданно для господ «обезьянистов» и «бестиалистов» обнаруживаются стремление человека к верховенству и его действительно господствующее положение, но зато основательно страдают интересы знания. Последние требуют прежде всего уловления и точного описания отличительных особенностей исследуемых феноменов; сравнительный метод и установление сходств могут иметь место и быть успешно используемы лишь после этой предварительной работы точного отличающего описания. Наверное, вызвал бы всеобщий смех тот исследователь искусства, который, сравнивая, например, Рафаэля и Леонардо да Винчи, обратил бы внимание на то, что и у того, и у другого на картинах имеются красный, голубой, зелёный и т. п. цвета или что человеческие фигуры того и другого имеют глаза, носы, волосы и т. п., и на этом основании стал бы утверждать, что между обоими художниками существенного различия не имеется. А между тем совершенно таким же образом рассуждают сторонники сближения цивилизованного европейца и переходных, как думают, ступеней к нему (детей и дикарей) – с животными. Получается умозаключение того типа, над которым смеялся в своё время Шопенгауэр.

«У гуся две ноги, у тебя две ноги, следовательно, ты гусь».

Это нелепое умозаключение очень легко превратить в разумное и вполне логичное, сказав вместо «ты гусь» – «ты в некотором отношении гусь». Человек имеет некоторые общие особенности с животными и потому в некотором отношении – животное. Сделать же обратное умозаключение, что животное есть в некотором отношении человек, никак нельзя, ибо человек становится человеком именно через те особенности, которые возвышают его над животным. И животное получив человеческие черты, резко и радикально перестаёт быть животным и превращается в человека. Но тогда решительно всё равно, с богословской точки зрения, получила ли первоначальная неорганическая материя (Земля) сначала животные формы, а потом человеческие (в духовно-телесном смысле), или же возникшее постепенно или сразу из неорганической материи животное получило человеческие особенности. В том и в другом случае наличествует категория человечности, т. е. образа и подобия Божьего, абсолютно невыводимая ни из неорганической, ни из органической материи. Эта категория приходит извне из таинственного «Начала» и «изначально» формирует (образует) первичный материал. Замечательно, что при этом телесные особенности человека – главным образом, его прямое положение и характерная голова – являются следствием, а не причиной (как думает вульгарный сциентизм) его духовного облика; так и утверждает знаменитый биолог Эрих Вассманн:

«Все телесные различия между человеком и животным в последней инстанции есть следствие, функция духовного различия»¹³⁸.

Такое утверждение отнюдь не есть философско-метафизическое умозрение (вполне, впрочем, правильное), но основано на данных экспериментальной психофизиологии. Одно из основных положений последней гласит, что не только тело действует на душу, но и душа действует на тело. Если же принять во внимание всё то, что нам известно о действии души на тело – например, вызывание и исцеление болезней, поразительные изменения черт лица в зависимости от качествования духовно-душевных состояний, метапсихические явления в связи с подсознательной жизнью и с самыми поразительными проявлениями её, вплоть до выделения и исчезновения облечённых в определённые образы материальных масс, – всё это до некоторой степени может дать нам понять, что значит «образовывать» материи по духовному оригиналу. Конечно, в тайне человеческого образа проступают черты и самого конкретного осязательного реализма, поддающегося научно-рациональному и экспериментальному исследованию. Но есть в этом образе первоначальная безосновность, беспричинное качествование, связанное с тем, что само в себе носит свою причину. Этим и объясняется противоречивая антиномическая двойственность человеческой природы. Человек есть «повторение» первообраза, но не сам первообраз; поэтому человечество есть род Божий, по выражению ап. Павла, но не Сам Бог. В этом тайна способной к бесконечному творческому совершенствованию и самосовершенствованию человеческой личности. Эта личность не есть нечто статическое, застывшее, раз и навсегда данное, но, скорее, есть заданность, обусловленная первичным влитием, вдуновением божественной струи. Человеческая личность есть жизнь этого божественного «вдохновения», непостижимым образом ставшего в человеке божественным небожеством. В этом и лежит возможность явления Богочеловека, в нём полнота и совершенство человеческой личности есть в то же время полнота и совершенство личности Божественной. И это есть цель мирового процесса и вершина тварного мира, задание которого свободно преодолеть тварность и дойти до Божества. В Евангелии от Матфея мы читаем: «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:48).

История этого восхождения в своей первичной истории есть метаистория самого человека, начиная с момента его возникновения из праха земного. В этой метаистории её драматические и часто полные самого мрачного, казалось бы безысходного, трагизма перипетии разделяют не только душа и тело, но и дух, бывавший, как говорит нам Библия, «в пренебрежении» (Быт.6:3). Библия указывает нам три основных этапа на путях этой метаистории человека:

1) его грехопадение, таинственно связанное с какими-то глубинами в отношениях его к животному миру (Быт.3);

2) катастрофа мирового потопа, связанная с истреблением целой огромной ветви животно-человеческого бытия и возникновением новой отрасли нового типа в человечестве, что было, в свою очередь, связано с изменившимся его отношением к животному миру (Быт.6, 7, 8:9); и, наконец,

3) разделение внутри самого человечества на языки (расы, племена, наречия) в связи с интонированием основной темы культуры и цивилизации – с построением башни на равнине Сеннаар (Быт.11).

Если в первой, второй и третьей главах Книги Бытия перед нами раскрыта завязка драмы мирового процесса, где действуют Бог, природа и человек, то в главах 6, 7, 8, 9 и 11 той же Книги Бытия («водный» Апокалипсис) уже намечена развязка, окончательно раскрытая в «огненном» Апокалипсисе Творение и разрушение мира, возникновение и трагедия человеческого рода на Земле идут всё время совмещаясь, частью параллельно, частью пересекая друг друга и вторгаясь друг в друга своими планами. Только законы человеческого языка и требования повествовательной архитектоники разворачивают перед нами эту единую драму на отдельные повествования, как будто бы отделённые друг от друга широкими междудействиями, ведущими свою самостоятельную тему. Но на деле это не так. В мире, а тем более в Слове Божьем, внутренне всё связано.

Конечно, историю человеческого типа надо было бы излагать в связи со всеми вышеизложенными моментами, и особенно с историей Ноя и происшедшего в его время мирового потопа, – так же, как и космогонию Книги Бытия («сложение мира») надо было бы излагать в связи с откровением о разрушении мира (Апокалипсисом) и параллельно ему.

Приняв во внимание то, что было нами уже неоднократно сказано о неопределённой длительности дней творения и их совмещении, пришлось бы одновременно излагать космогонию (учение о происхождении Мира в астрономическом и геологическом смысле слова), антропогонию (учение о происхождении человека) с биологической и культурно-исторической точки зрения и эсхатологию (учение о последних судьбах мира в связи с потопом и Апокалипсисом). Это пытались сделать, стоя на внецерковной точке зрения, Даке и школа Гербигера (главным образом Ганс Фишер). В силу требований краткости и архитектоники, а также некоторых других соображений, мы считаем здесь невозможным провести этот принцип до конца и рассматриваем все три проблемы отдельно, хотя и делаем, по мере возможности, установку на их единство.

После тех соображений, которые были высказаны о фундаментальном различии между человеком и животными (в частности, человекообразными обезьянами) мы переходим к постановке вопроса о происхождении человека. Здесь сразу возникает несколько трудностей, связанных с хронологией и морфологией ископаемого человека. Идеальным для науки было бы такое положение, при котором мы могли бы исходя от современного многообразия рас и наций дойти шаг за шагом к некоторым первоначальным видам или одному первоначальному виду, за которыми уже начинается мир животных. Однако археология ископаемого человека оказалась к науке очень немилостивой.

Если историческая археология обнаруживает перед нами разнообразие и роскошь древнейших культур, доходящих до многих тысячелетий до Р.X., то доисторическая археология ископаемого человека вдруг оказывается непомерно скудной и скупой, скупой настолько, что образ первобытного человека, даже не особенно отдалённого, восстановить делается почти невозможным. К этому надо прибавить необычайную узость географических данных. Скелеты и кости первобытного человека, главным образом, разыскивались в Европе. Это естественно, если мы примем во внимание, что Европа есть центр науки и преимущественное местопребывание важнейших научных учреждений. Целые огромные материки остались в этом отношении неисследованными, не говоря уже о материках исчезнувших, например, Атлантиде или Гондване.

Принято думать, что впервые с уверенностью можно говорить о следах человека в связи со следами так называемой первобытной каменной культуры только в четвертичную эпоху. Найденные в отделе плейстоцена этой эпохи черепа (Неандертальский, Гейдельбергский, Английский (эоантропус), а также в Спи, Мадлен, Клиши) представляют собой настоящие человеческие скелеты. Что же касается третичной эпохи, то найденные кремни Тене и в департаменте Луар и Шер подлежат сомнению с точки зрения возможной их обработки человеком.

В общем, современная ходячая схема так называемой доисторической археологии человека в восходящем к более древним временам порядке такова. В верхнем отделе четвертичной эпохи (аллювии) содержатся исторические и доисторические следы современного человека (homo sapiens), в нижнем отделе четвертичной эпохи (диллювии) и плейстоцен находим с гипотетической последовательностью остатки человека: неандертальского (homo Neanderthalensis), гейдельбергского (homo Heidelbergensis) и, наконец, как некоторые думают, самого древнего, эоантропуса (Eoanthropus). В отложениях третичной эпохи до сих пор были найдены, и притом весьма скудные, остатки так называемых питекоидных (обезьяноподобных) форм. Сблизить их с человеком нет никаких оснований, есть, наоборот, все основания отнести их к ископаемым обезьянам. В верхнем отделе третичной эпохи (так называемый неоген) находим палеопитека (palaeopithecus), открытого в Индии в плиоценовых отложениях. Далее, в миоценовых отложениях неогена найдены дриопитек (Франция, Индия, Средняя Европа) и плиопитек (pliopithecus) (Франция и Средняя Европа). В нижнем отделе третичной эпохи (так называемый палеоген) найден проплиопитек (propliopithecus) – в олигоценовых отложениях Египта; предполагают, что в эоценовых отложениях (нижний отдел палеогена) должна находиться первоначальная форма, из которой произошёл проплиопитек. Замечательно, что установить родословную гориллы можно всё же с большей или меньшей удовлетворительной непрерывностью в таком порядке: проплиопитек, плиопитек, дриопитек, палеопитек и горилла. Но между проплиопитеком – общим, как предполагают, предком гориллы (человекообразных обезьян), гиббона (собакоголовых обезьян) – и человеком находится зияющий провал, в фантастическом наполнении которого изощряли свои сочинительные способности фанатики обезьяньей гипотезы – главным образом, Геккель. В своей книге, «Борьба за идею развития» («Der Kampf um den Entwiclungsgedanken») Геккель приводит промежуточные формы, из которых все оказываются вымышленными. К ним относятся: архипитек, затем произошедший от него первобытный гиббон и обезьяноподобный, не говорящий человек (homo alalus); от этой вымышленной формы должен был произойти, по мнению Геккеля, «глуповатый человек» (homo stupidus), а от этой формы – современный «разумный человек» (homo sapiens). Вассманн со злой иронией говорит по поводу этой фантастической генеалогии: «Только две последние формы существуют в действительности, но и тут, я думаю, незачем делать глуповатого человека предком человека разумного»¹³⁹. Неудовлетворительность этой обезьяньей генеалогии, затруднения морфологического и сравнительно-анатомического характера вместе со стремлением насколько возможно далее проследить естественную историю человека привели таких учёных, как Даке, Клаатч (Kiaatsch), Штейнманн, к смелой гипотезе об отнесении первобытного человека к эпохе возникновения наземных позвоночных животных. Клаатч так и говорит: «Древнейшие стадии человеческой праистории должны быть отождествлены... с первоначальной историей наземных позвоночных». Даке основывается на том, что уже в мезозойскую (вторичную) эпоху мы видим животных, приспособленных к прямому положению тела и ходивших на задних ногах; причём большой палец на них своим положением соответствует большому пальцу человека. Даке указывает на то, что в позднюю палеозойскую эпоху, именно в пермскую, а также в триасовый период мезозойской эпохи можно считать класс млекопитающих вполне возникшим и сформировавшимся¹⁴⁰. В этот период существовала группа так называемых тероморфных рептилий, которые устройством половых органов и общим видом могут быть отчасти сближены с млекопитающими. Между ними встречаются формы, соответствующие как хищным, так и травоядным млекопитающим современной эпохи. Но по внутреннему строению и по образу жизни они являются частично амфибиями, частично рептилиями. Существование этих форм совершенно изменяет генеалогию млекопитающих вообще и человека в частности.

Основная мысль Даке столь же простая, сколь и до дерзости смелая. По его мнению, человек наряду с позвоночными животными вообще – включая сюда и древнейших рыб – обладает особенностями своего организма, способствовавшими достижению им высших ступеней, – начиная с низших (червеобразных и ракообразных) и до настоящего состояния. Ни в коем случае нельзя смешивать эту теорию с прежней теорией последовательной эволюции, утверждающей переход одних форм в другие. Смысл теории Даке тот, что все животные идут в своём развитии параллельно, проходя аналогичные стадии развития. Человек оставался всегда человеком, независимо от того, какую стадию он проходил: червеобразную, рыбообразную, стадию амфибии или рептилии. Фантастической теорию эту ни в коем случае нельзя назвать, особенно если мы вспомним закон конвергенции видов, законы параллелизма и полифилетической эволюции.

Закон конвергенции видов, отмеченный ещё Бюффоном, был со всем блеском развит Копом (Соре) и Скоттом (Scott). Заключается он в том, что виды, принадлежащие к различным органическим группам, развиваются часто в одном и том же направлении. Это значит, что различные виды, проходя путь своего развития, могут становиться похожими друг на друга, оставаясь в то же время самими собою.

Закон параллелизма гласит, что виды, принадлежащие к одной группе, часто имеют сходное развитие. Закон этот открыт Осборном (Osborn) и связан с предыдущим законом конвергенции.

Наконец, закон полифилитической эволюции отрицает обязательность единства видовых групп, признавая, что входящие в их состав группы могут иметь, и часто имеют, самостоятельное происхождение. Закон этот связан, главным образом, с именем упоминавшегося уже Штейнманна (Steinmann). К этим трём основным законам, подводящим прочное основание под теорию Даке, надо присоединить открытие де ла Роза (De la Rosa) – закон так называемой «убывающей вариации». Согласно этому закону, по мере того как видовая ветвь прогрессирует, число и величина вариаций убывают. Этим законом объясняется, почему в ранней стадии развития различные виды могли совпадать и перекрещиваться.

Особенно интересен указываемый Даке пример древнесреднепалеозойских панцирных рыб и ракообразных. Эти животные имеют двойную пару глаз: сверху, на головной части панциря, и по сторонам или спереди ещё два настоящих нормальных глаза. Если принять во внимание, что по Даке одна из древнейших форм человека, так называемые послеадамиты, обладала характерной особенностью – глазами по сторонам лба (stirnaugentragende Nachadamiten), то эта форма рыб и ракообразных является, по мнению мюнхенского учёного, морфологическим предшественником лобоглазых послеадамитов.

По мнению Даке, можно утверждать с вероятностью, что человек древен до такой степени, что его первоначальная история совпадает с первоначальной историей Земли и жизни на ней. Эта древность бесконечно превосходит так называемый исторический период и даёт о себе знать в мифах и сагах. Древнейший человек не был найден в ископаемом виде по той причине, что он жил в областях и на материках, ныне в огромной своей части исчезнувших. Непосредственные сведения об этой отдалённой эпохе даёт нам важнейший орган живой жизни и живого сознания – память. Память – есть жизнь, и жизнь – есть память. Об этом говорит очень интересное и серьёзное направление в биологии, представленное Герингом, Земоном (Semon) и философом Риниано (Eugenio Rignano). Память эта обнаруживает себя конкретно в образах мифов и саг. Странные, чудовищные и страшные порой образы эти всплывают и держатся в сознании человечества по той причине, что они воспроизводят всё то, что некогда первобытный прачеловек действительно видел, среди чего жил.

Они воспроизводят картину тех ужасов, которым он подвергался. Сюда же, несомненно, относятся и фантастические образы, неизвестно почему вдруг всплывающие в сознании более поздних поэтов, художников, религиозных мыслителей, философов и т. д. Здесь необходимо иметь в виду, что мифологическое предание идёт двумя путями:

1) внешним, передаваясь из уст в уста, и

2) таинственным, внутренним, основанным на биологической, наследственности и непрерывности так называемой зародышевой плазмы, которая является носительницей родовой биологической памяти; она развёртывает своё конкретное содержание в некоторых благоприятных условиях личного существования. Конечно, первая, внешняя, память не могла бы быть такой цепкой и удерживать так легко свои фантастические и невероятные образы в полях индивидуальных сознаний, если бы не эта мощная родовая, апперцепирующая поддержка единой подсознательной мифологической памяти всего человечества. Её биологическим носителем является единая и непрерывная зародышевая плазма.

В свете всего сказанного совершенно иное значение получает и знаменитый биогенетический закон Геккеля: онтогения повторяет филогению (т. е. индивидуальное развитие зародыша данного вида конспективно повторяет все те ступени, через которые прошёл род в своём развитии).

Данные виды, и среди них человек, проходят по отношению друг к другу, так сказать, аналогичные, подобные, но не тождественные стадии. Каждый вид останавливался, достигнув свойственной ему полноты развития. Одноклеточные животные так и остались такими, кишечнополостные проходят стадию одноклеточных и «застревают» на своей «кишечнополостности», рыбы застревают на «рыбности» и т. д.; наконец, человек проходит все стадии от одноклеточного (оплодотворенная яйцеклетка), кишечнополостного (стадия гаструлы), стадию членистоногих («скорпионоподобный человек» Даке), пятипалой амфибии и рептилии, с характерным положением большого пальца, быть может питекоидного (обезьяноподобного) состояния и т. д., – вплоть до современной стадии. Кроме того, так как до прохождения каким-либо видом всех его стадий и, так сказать, исчерпания всех потенций, в нём заложенных, промежуточная стадия содержит ещё не исчерпанные потенции, то биогенетический закон имеет не только ретроспективное, но и проспективное значение. Индивидуум не только помнит о судьбе своего рода, но ещё и пророчествует о судьбах своего потомства. Для высшего существа, наделённого бесконечными потенциями и неисчерпаемой сокровищницей памяти, обе способности сливаются в религиозно-поэтическом мифе. Этот миф говорит в особых реально-символических формах о прошлых судьбах и первоначалах, о бытии, но он же и пророчествует о будущем, о последних эсхатологических судьбах и об Апокалипсисе. Лейбниц говорит: «Настоящее коренится в прошедшем и чревато будущим». Это и есть духовно-умозрительное, углублённо-философское раскрытие биогенетического закона в применении к духо-душевно-телесным судьбам человека и человечества. Особенно в этом отношении важны грёзы человечества о потустороннем мире, где таинственно слиты и соединены прошлое и будущее.

Даке говорит, что, хотя человек телом был погружён в животный мир, но в нём были потенции для прохождения всего пути развития от Фавна до Аполлона (vom Faun zum Apoll). Отсюда, конечно, и глубоко осмысленные и вполне реальные образы богов, от «панических», звероподобных, слитых с природой фавнов и сатиров и до трансцендентных ей Зевса и Аполлона. Человек прошёл через сатиров и фавнов, содержит их в себе, но стремится достигнуть и достигает высоты Зевса и Аполлона. Но это возможно, потому что Зевс и Аполлон уже существуют, уже заложены в нём.

По мнению Даке, начало человека относится к временам каменноугольного периода палеозойской эпохи; тогда впервые появились покрытые роговым панцирем первоначальные адамиты, быть может, скорпионоподобного вида в соответствии с типом эпохи. Ходил он, как думает Даке, на четырёх конечностях и имел вид амфибии. Это было время природно-сомнамбулического состояния, полной слитности с природой без индивидуализма и рефлексии. В пермский период той же эпохи происходят лобоглазые, после – адамиты (stirnaugentragende Nachadamiten). Тип этих пралюдей – сочетание рептилий с млекопитающими; хотя их тело начинает принимать вертикальное положение, всё же духовное состояние остаётся чистым природным сомнамбулизмом. Наступает мезозойская эпоха. В триасовый период этой эпохи возникают предноахиты (предки Ноя), населявшие, как думает Даке, Гондвану. У них уже значительно развился интеллект в связи с возрастанием размеров и развитием головного мозга; видом своим они напоминают сумчатых животных и имеют руку со срощенными перепонкой пальцами.

В юрский период мезозойской эпохи вместе с началом гибели Гондваны человек принимает вертикальное положение, а в меловую эпоху предноахиты вымирают и уступают место ноахитическому человеку с «хватательной рукой», вполне утвердившимся вертикальным положением тела и плацентальным типом млекопитающего. Этот период, как известно, чрезвычайно богат гигантскими рептилиями. Сюда относятся причудливый диплодок с длинной змееподобной шеей, чудовищный ходивший на задних ногах при прямом положении туловища тираннозавр. Воды населяли крокодилоподобный плезиозавр, обладавший головой, похожей на голову дельфина, ихтиозавр и огромная морская змея – мозозавр. По воздуху летали крупные ящерицы, достигавшие восьми и более метров длины, – динозавры и птеродактили. К этому времени относится большое индивидуально-личное развитие отдельных представителей человечества того времени. Выдающимися индивидуальными личностями были иногда герои, проявлявшие свою физическую силу в схватках с чудовищами этой эпохи; иногда лица, наделённые огромными оккультно-магическими силами и владевшие таинственными силами природы. Эти медиумические, погруженные в природную жизнь вожди – маги – имели не аллегорическую, а действительную власть над человеческим и животным миром, власть, осуществлявшуюся непосредственно с помощью природных сил («vollnatursichtig – daemonisch»). В эту эпоху и возникли важнейшие легенды, особенно легенды о богатырях, например, сражающихся со змеями – драконами, и о колдунах. Этот период обрывается страшной катастрофой всемирного потопа. При этом Гондвана окончательно гибнет, гибнут и все лобоглазые послеадамиты и предноахиты. Здесь палеонтологическое и геологическое значения саг и мифов выясняются с особой силой. В параллельном предании у евреев и халдеян Горион (М. J. bin Gorion) передаёт такую еврейскую сагу. У всех детей перед Ноем руки не имели обычной формы, были как бы закрыты, и пальцы не были отделены друг от друга. Родился Ной, и пальцы его оказались отделёнными, каждый получил самостоятельное движение. Параллельное этой саге повествование мы находим в знаменитом халдейском эпосе о Гильгамеше. Предок Гильгамеша Утнапиштим не узнаёт приехавшего к нему в царство мёртвых Гильгамеша – не узнаёт его правой руки. Невозможно передать спокойное величие этого бесконечно печального места поэмы. В ней не только передаётся воспоминание об изменениях, которые до неузнаваемости преобразили человека в эпоху ноахитов, в ней вообще символизируется трагедия радикальной трансформации на смертном пути перехода в иной трансцендентный мир. Это место, быть может, вообще есть образное выражение идеи, запечатлённой в драме смены геологинических племён и культур. Ассиро-Вавилония дала, кроме того, целый ряд легенд, с удивительной стройностью согласующихся со схемой Даке. Одну из этих легенд передаёт Иеремиас (А. Jeremias). В первые годы творения в Эритрейском море появилось разумное рыбообразное существо. Оно вело жизнь амфибии и, выходя на берег, научило человека письменности, наукам, искусству строения храмов и городов, возделыванию плодов и астрономии. Это существо было рыбообразным, имело человеческую голову под рыбьей головой, а также руки и ноги. Сюда, конечно, надо отнести и миф первого греческого философа Фалеса Милетского о происхождении человека из рыбы. Источник этого сказания, должно быть, общий. Важно здесь отметить, что Фалес был сторонником водяной космогонии и считал воду основным принципом всего бытия. Денхардт (Doenhardt) приводит вавилонские саги о первоначальном человеке; на них и основывается Даке. Адам и Ева были покрыты волосами, которые потом отпали. По другому чтению, Адам наподобие рака и скорпиона имел панцирь; панцирь был красный, роговой, блестящий. Потом он сошёл, и остались лишь ногти на руках и на ногах.

Переходим к дальнейшей праистории человека по Даке. Начинается третичный период. В древнейшую эпоху (палеоген), после потопа, появляются зачатки культуры. Человек начинает возделывать, между прочим, и виноградную лозу. Субъектом этой культуры было ноахитическое человечество («потомство Ноя»). Вторая половина третичной эпохи (неоген) является временем обезьяноподобных (питекоидных) существ и появления человекоподобных обезьян и обезьяноподобных людей. Наряду с этим на островах Атлантиды развивается высшая культура, отмеченная чертами природозрительных оккультных способностей, унаследованных от предыдущих эпох. Большой мозг ноахитов продолжает развиваться. На границе между третичной эпохой и ранним периодом четвертичной (диллювий) гибнет Атлантида с её поздней культурой. Дальше начинается ряд местных катастроф – потопов и наводнений; наступает ледниковый период, человечество вырождается, впадает в дикость. Ископаемые остатки этого одичавшего человека были до сих пор известны под именем так называемого ископаемого первобытного человека. Поздний период четвертичной эпохи (аллювий) характеризуется возникновением современного, аполлинического типа. Начинаются современные культуры и современная история. Даке всё время отмечает, что по мере роста большого мозга и развития интеллектуальной деятельности природнозрительные и оккультно-магические свойства человека (связанные, между прочим, с деятельностью мозговой «шишковидной» железы) всё время угасают. Вместе с этим возникают духовные религии, астрология и культ Солнца. Всё это в конце увенчивается интеллектуальным мышлением и монотеизмом. Клагес (Klages) считает угасание стихийной «душевной» жизни и появление «духа» болезнью. Мнение очень типичное для некоторой части германских богоухоборческих настроений. Впрочем, если под «духом» понимать рассудочное мышление, рационализм, то такой «дух» надо действительно считать злой болезнью и одним из тягчайших последствий таинственного искушения и падения.

Как бы мы ни относились к деталям этого, быть может, чересчур смелого и во многих местах необоснованного учения о геологической праистории человека, всё же мы должны признать, что эта теория выбивает из тупика совершенно исчерпавшую себя банальную механико-эволюционную теорию и раскрывает новые горизонты научной и метаисторической антропологии. Это познание имеет своим источником, так сказать, духовно-археологические остатки, правда, по мере возможности, контролируемые вещественными данными палеонтологии и биологии. Сам Даке является блестящим и тонким палеонтологом и палеогеографом, находящимся во всеоружии своей специальности, что даёт гарантию сдержек от произвольных выводов.

Все теории, «естественно» объясняющие происхождение человека, страдают одним общим недостатком. Этого недостатка не избежал и Даке. Обязательно предполагают, что уродливое животноподобное состояние человека непременно предшествует его «аполлоновскому» состоянию. Между тем возможно обратное, особенно если предположить внезапное, «взрывное» (мутационное) происхождение человека. Слишком много обращают внимания на обезьян и некоторых некрасивых «дикарей» (например, бушменов, австралийцев) и не хотят видеть прекрасных, запечатлённых лучом Эдема зверей и людей. Проходят мимо океанских племён самоа и маори, о. Пасхи, о которых так великолепно, с таким блеском и тонким пониманием дела говорят К. Бальмонт и Ганс Фишер¹⁴¹.

По-видимому, острова Океании – осколки погибшего мира, именно древней («вторичной», «мезозойской») Гондваны, – скрывают загадку происхождения человеческого рода. Её обитатели, часто необыкновенной красоты, одновременно юные, как весна, и древние, как мир. Они не старые, а именно древние. И не знают истории, этого характернейшего признака старости, её злой окостенелой, склеротической «мудрости» – «мудрости», часто более горькой и ужасной, чем самое злое безумие. У них зато есть легенды, которые говорят геософу-метаисторику гораздо больше, чем «насквозь пропитанная ложью муза истории Клио», – по выражению Шопенгауэра. И одна из этих легенд говорит, что насельники бывшей Гондваны приплыли во время потопа со стороны Персидского залива. В Персидский же залив впадают Тигр и Евфрат. Это те самые реки, о которых говорится в Книге Библии, что они обтекали «Рай на Востоке» – место, куда был вселён неизвестно где произошедший человек (Быт.2:8–15). Над этим стоит призадуматься.

Бесконечна трудна загадка человека, и больше того, что сказано о нём в Библии, мы не знаем.

К сказанному надо прибавить ещё следующее. К библейскому повествованию о грехопадении человека тесно примыкает миф о змее и о допотопных гигантах – «сильных издревле славных людях» (Быт.6:4). С этим связано и повествование об «извращении всякой плотью её пути на земле» (Быт.6:12). Зоркий взгляд сейчас же откроет связь между этим повествованием и теорией первобытных богатырей, гигантов и чародеев. Этими сказаниями переполнена и греческая мифология. Сюда относятся саги об одноглазых (глаз во лбу!) циклопах, например Полифеме, о сторуких гигантах, например Бриарее, многочисленные примеры колдовства, например, колдовство Цирцеи (превратившей людей в свиней), и т. д. Злая воля в соединении с природными оккультно-магическими силами и мощными физическими данными должна была, действительно, вылиться в нечто страшное, в небывалую картину развращения и уродства мира человеческого и животного, ибо оба мира тесно связаны между собой душевно-природной динамикой живого процесса. Если не первенствующую, то, во всяком случае, чрезвычайно важную роль сыграли здесь сексуальный инстинкт и эксцессы половой жизни, что видно из начала шестой главы Книги Бытия. Связь – положительная или отрицательная – сексуально-витальных сил с оккультно-магическим знанием не подлежит сомнению. В этой точке Космоса, по всей вероятности, и произошло падение, от которого содрогнулись и небо, и земля в страшных конвульсиях мирового потопа. Эта катастрофа является прообразом и предтечей того очистительного общего конца всех концов и одновременно великого Нового Начала, тайна которого раскрыта в символах Апокалипсиса.

Несмотря на всю недостаточность, несмотря на всё несовершенство проделанного исследования, мы всё же пришли к драгоценному заключению. Оно может быть изложено в немногих словах.

В Библии – в первых главах Книги Бытия и в других её текстах, связанных по содержанию и смыслу с Книгой Бытия, – даны не история или теория мира, но образ возникающей сущности внутреннего бытия вещей. Выражаясь кратко и на языке философии, – в Библии раскрыта генетическая эйдология Космоса с Землёй в центре. В слове Божьем, в священных письменах откровения явлено творческое действие Бога Слова в совершенном образе вещей, в эонах тварного мира как целого.

Никакой определённой теорией не ограничено Св. Писание, ибо «Слово Божье не вяжется» – по чудному выражению св. ап. Павла. Библейская истина – солнце, в лучах которого являются и обличаются учения и теории, вечно приходя, уходя и вновь являясь в новом обличии... «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл.1:9). Есть только одно вечно новое, вечно молодое, и в его свете все кажется старым. Это солнце Любви, внутренняя сущность бытия. Она явлена во всей твари, будучи зерном всего её учения. Но она же имеет своим источником вечную несозданную Любовь, ибо первобытие есть τὸ ὂν ἐστὶν. Оно Само Себя назвало – «Я есмь Сущий» (Исх.3:14). А кто кроме безумца сможет сказать, что «Сущего» нет? Но сущее открылось во всём духовном и материальном бытии. Пусть всё станет только единым, или пусть всё станет только различным, – и мир равно перестанет быть. Должно быть единое, должно быть различное, и должна быть связь. Так открывается в мире тайна Троичного бытия, тайна творящей и держащей мир Пресвятой Троицы. Как волны океана, всегда различные, составляют единое с его безбрежными водами и соединены с ними, так и волны всякого бытия являются, отражают начальный трепет Единосущного и Различимого Первобытия. Оно и есть творящий Первопринцип.

Бог Слово «видит Отца творящего и Сам творит», делает мир, именуя его образы, произнося о них Своё творческое изначальное слово-именование. Бог Слово делает Космос руками Своей Премудрости, предивной Мастерицы, Божественной Софии, целокупной прекрасной всесовершенной твари, непоколебимо укоренённой в Недрах Троичного Единосущия и божественного всеведения, в нерасторжимом двуединстве знания и бытия, знания и любви. Ибо любовь и есть истинное бытие. Почему и говорит мудрый Бонавентура: «Природа есть своего рода книга, в которой мы читаем о творящей Троице». Целокупное всесовершенство «начальной», «первозданной» твари, неслиянность, икона Троичного Единосущия, вне которого дурное небытие, тьма кромешная. Вся Пресвятая Троица равно принимает участие в творении, печать всех Трёх Ипостасей горит на светлом челе Премудрости Божьей, хотя и является Она преимущественным орудием, послушницей Бога Слова. Итак, вся Пресвятая Троица участвует в созидании. Отец – в непреложности Своего творческого хотения, Своей творческой свободы, Своего властного «да будет», сказавшегося в неистребимости тварной основы и отразившегося в свободе тварного духа, самого призванного к царственному творчеству. Сын творит в многообразии твари, в творческом разноименовании вызываемой из небытия твари, в софийном слове о ней, что и отразилось в многообразии знания и самопознания твари, чёткости и ограниченности её форм. Дух Святой явил Себя в устремлённости твари к своему совершенству, к участию в Славе Божьей, к слиянию несозданной Фаворской Красоты Дух Святой явил Себя в библейском «и вот хорошо весьма» – в полноте бытия. Ибо Он и есть Живое сияние несозданной Красоты и Славы. Дух Утешитель есть Жизнь, Красота и Слава.

Вот образец всесовершенства: Основа Бытия – Отец явлен в Слове – Сыне и прекрасен, прославлен в Духе Святом. Говоря словами св. Иоанна Дамаскина, Отец «издревле всё вывел из небытия, созидая Словом, совершенствуя Духом». На языке философии, пользуясь счастливым выражением Тьерри Шартрского, замечательного мыслителя XII века, можно сказать: Бог Отец есть действующая причина (causa efficiens), Бог Сын – формообразующая причина (causa formalis), Бог Дух Святой – конечная причина (causa finalis). Таков образ совершенства, явленный в твари и для твари. Он бесконечно высок, являясь Самим Творцом. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:48). Если не относиться к этому страшному и радостному тексту формально-риторически, то это значит, что тварь должна быть творчески свободна, как Отец, должна, как Отец, родить вне свободы Сына и просиять сверх свободы Духом. И этим оправдать и выявить свою софийность, своё богомудрое «начало». Но так и произошло. Вызванная к вознесению из небытия в бытие тварь в самом совершенном взлёте своём оправдала своего Создателя и сама оказалась оправданной от чад своих. «И оправдалась Премудрость от чад своих». Она родила Своего Создателя, Она стала Его другом, Она просияла Духом в славе всесовершенной Красоты. А что ещё впереди! Какая слава! Какая Красота!

Велики и несказанны дела и дни Господа, преславен Его труд по воззванию мира из ничего! Повинуясь Отчей свободе, сходит в её бездны Творящее Слово и шесть дней ходит по творческим мытарствам. Настаёт седьмой день упокоения и утешения в эоне Красоты Духа Святого. Премудрость, явленная в мире, блистает вечным совершенством, изливает из Себя Несозданный Свет, и Свет Тот стал жизнью человечества, ибо в нём рождено и воплощено Слово. После мытарств и трудов дней творения Слово упокоилось в недрах Софии-Премудрости. И великое совершенство, великая удача твари явились в том, что Она родила Своего Творца. И возрадовалась в великой праздничной красоте «вся тварь», «Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуются». Это и есть седьмой день – суббота.

Ибо, кто не смежил очей своих, не ожесточил сердца своего, не зажал ушей своих, чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать Слова Божьего, тот может и должен внять радости всей твари, веселящейся о своём Создателе.

Красота – спасение миру, истинно так! Но красота есть также и суд миру. Ибо спасение и суд – одно и в одном. Седьмой день уже в мире, но ещё больше впереди, в уповании воскресения мёртвых, страшного суда и жизни будущего века – Царства Славы.