Мысли блаженного Августина о лжи

Выбраны из двух сочинений: De mendacio и Contra mendacium ad Consentium. Кроме раскрытия главного предмета, в этих сочинениях заслуживают внимания остроумные и, большей частью, основательные изъяснения многих мест Св. Писания.

Во времена блаженного Августина были люди, старавшиеся доказать, что в некоторых случаях ложь необходима, и потому позволительна и христианину. Против этого мнения Августин доказывает, что ложь ничем не может быть оправдываема, и что употреблять ее, хотя бы и для доброй цели, христианину ни в коем случае не позволительно.

Прежде всего Августин определяет, что такое ложь. Ложь, говорит он, бывает тогда, когда кто-нибудь одно имеет в мыслях, а другое выражает словами или какими-либо знаками. Потому и говорится, что у лжеца двоякое сердце, т. е. двоякая мысль, одна о том, что он считает за истинное и чего не высказывает, другая о том, что он высказывает, зная, что это ложное. Итак, по мысли говорящего надобно определять, признавать ли его лжецом, или не лжецом. Кто говорит ложь вместо истины, думая, что он говорит истину, того можно назвать заблуждающимся и опрометчивым; назвать же его лжецом было бы несправедливо: у него нет двойной мысли, ― он не желает обманывать, но сам обманывается. Виновность же лжеца состоит именно в том, что он желает обмануть, независимо от того, успевает ли в этом, или не успевает.

Такая намеренная ложь решительно запрещается в Св. Писании. В Десятословии сказано: не послушествуй свидетельства ложна (Исх.20:16), где разумеется всякая ложь. В книге псалмов говорится: погубиши вся глаголющия лжу (Пс.5:7). Угоден Господу тот, кто глаголет истину в сердце своем и не ульсти языком своим (Пс.14:2:3). Уста лжущая убивают душу (Прем.1:11). Сам Господь говорит: буди слово ваше: ей-ей, ни-ни, лишшеже сею от неприязни есть (Матф.5:37). И Апостол, когда учил христиан совлекаться ветхого человека, под которым разумеются всякие грехи, говорит: темже отложшше лжу, глаголите истину кийждо ко искреннему своему (Еф.4:25).

Но как изречения Св. Писания могут подвергаться произвольным, часто неправильным истолкованиям, то Августин указывает средство к правильному уразумению предлагаемых в Св. Писании наставлений. «Писание, говорит он, содержит в себе не только заповеди Божии, но и описания жизни и дел праведников, так что, если для нас представляется неясным, как понимать ту или иную заповедь, то это может быть объясняемо делами праведников. Впрочем, здесь надобно исключить те дела, о которых хотя никто не сомневается, что они действительно были совершены, но которые всякий может толковать аллегорически. Такова почти вся история Ветхого Завета. Ибо если Апостол о сынах Авраама, которые, конечно, естественным образом были рождены и жили, говорит, что они означали два завета (Гал.4:22–24), и о том дивном благодеянии, которое Бог явил Израильтянам в избавлении их от рабства Египетского, и о наказаниях, которым они подвергались за грехи свои на пути в землю обетованную, говорит, что вся сия образы прилучахуся онемь (1Кор.10:1–11): то какие же события Ветхого Завета нельзя объяснять аллегорически? Итак, за исключением сих деяний, деяния святых в Новом Завете, яснейшим образом побуждающая нас к подражанию их нравам, имеют значение примеров, служащих к объяснению нравственных наставлений Писания.

Так, когда мы читаем в Евангелии: аще кто тя ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Матф.5:39), то превосходящий пример терпения, конечно, мы должны находить в терпении самого Господа. Но Он, когда получил от слуги архиерейского ударь в ланиту, не сказал: «вот тебе другая ланита», но сказал: аще зле глаголах, свидетельствуй о зле, аще ли добре, что мя биеши? (Иоан.18:23), чем показал, что требуемое заповедью обращение другой ланиты должно быть совершенно в сердце. Эго, конечно, знал и Апостол Павел, ибо и он, когда его, по приказанию первосвященника, стали бить по лицу, не сказал: «ударь по другой щеке», но сказал: бити тя имать Бог, стено повапленая (Деян.23:3), видя в духовном созерцании, что священство иудейское сделалось таково, что сияло только наружным блеском своего имени, а внутренно было осквернено нечистыми страстями, и говоря это, он провидел духом, что по праведному суду Божию оно должно упраздниться; но в тоже время в сердце он готов был не только претерпеть новые удары по лицу, но и перенести все мучения за истину, с любовью к тем, от кого он терпел эти мучения.

Еще написано: Аз же глаголю вам: не клятися всяко (Мф.5:34). Но сам Апостол употреблял клятву в своих посланиях (Рим.9:1; Флп.1:8; Галат.1:20), и таким образом показал, как надобно понимать заповедь Господа о клятве, т. е. что надобно остерегаться, чтобы от клятвы не перейти к слишком легкому употреблению клятвы (ne a jurando ad faciltatem jurandi ueniatur), а отсюда к привычке клясться, а от этой привычки не впасть в клятвопреступление. Потому мы не видим, чтобы Апостол когда-нибудь клялся, кроме как в своих писаниях, где более осмотрительное размышление удерживало язык от неосторожной скорости в клятве. И эта клятва, конечно, была от неприязни, т. е. от несовершенства¹, как сказано (Мф.5:37), впрочем, не его собственного, а от несовершенства, т. е. немощи, тех, кого он старался хотя сим способом уверить в истине. Но как нельзя сказать, что Апостол был виновен в нарушении заповеди Господней, особенно в своих посланиях, написанных и распространенных в Церкви для руководства людей к духовной жизни и спасению, то надобно понимать так, что слово: всяко, в заповеди Господа сказано для того чтобы ты, сколько от тебя зависит, старался не клясться, не любить клятвы, не желать употреблять ее.

Также сказано: не пецытеся на утрей, и: не пецытися, что ямы или что пиемы или чим одеждемся (Мф.6:31:34). Но когда мы видим, что Сам Господь² имел ковчежцы, куда опускаемо было то, что было подаваемо и сохранялось на необходимое по времени употребление (Ин.12:6), и впоследствии Апостолы тщательное собирали заранее на нужды братии, не только на завтрашний день, но и на более продолжительное имевшее наступить голодное время, как мы читаем в Деяниях Апостольских (Деян.11:28–30)³: то довольно ясно, что эти заповеди надобно понимать так, что никакое наше дело мы не должны делать по пристрастию к стяжанию временных благ, или по одному страху нужды, только как бы по необходимости⁴.

Поставив таким образом правило для верного понимания смысла изречений Св. Писания, Августин, основываясь на сих изречениях, опровергает возражения защитников лжи. Они говорили, что тот, кто по какой-либо нужде лжет, в сердце своем не изменяет истине. Августин против этого говорит, что и устами не должно изменять истине, что в христианине не должно быть раздвоение между мыслью и языком, что, когда сказано: сердцем веруется в правду, не напрасно прибавлено: усты же исповедуется во спасение. Не все ли почти отрекшиеся от Христа пред гонителями, имели в сердце своем веру в Него, но, не исповедав сей веры устами во спасение, погибли, кроме тех, которые чрез покаяние снова воскресли для жизни? И Апостол Петр, когда отрекся Христа, конечно, веровать в Него, хранил истину в сердце, но устами произносил ложь. Отчего же он должен был горькими слезами омыть свое устное отречение, если бы для спасения достаточно было одного сердечного верования? Потому он и проливал слезы, что видел погибель в том, что, веруя сердцем в правду, устами не исповедал ее во спасение.

Посему то, что написано в псалме: глаголяй истину в сердце своем, нельзя понимать так, будто можно, храня истину в сердце, устами говорить ложь. Эти слова сказаны против тех, которые стали бы только устами говорить истину, а в сердце ее не имели бы, и которым она потому не принесла бы никакой пользы, т. е. если бы они не веровали в то, что говорят. Посему-то в псалме после слов: глаголяй истину в сердце своем, прибавлено: иже не ульсти языком своим.

Защитники лжи считали позволительным употреблять ложь в сношениях с нехристианами, с еретиками, так как в вышеприведенном изречении Апостола говорится, что мы должны говорить истину ко искреннему своему, т. е. только к подобному нам христианину. Августин против этого говорит, что Апостол сказал так потому, что каждый из нас всякого человека должен почитать тем, чем мы желаем, чтобы он был, т. е. членом тела Христова, хотя бы он еще и не сделался им, как Господь показал, что иноплеменник самарянин есть ближний того, коему он оказал милосердие (Лк.10:30–37). Итак, должно почитать ближним, а не чужим того, с которым надобно поступать так, чтобы он не оставался (навсегда) чужим; и если потому, что он еще не сделался участником нашей веры и таинств, можно скрывать от него до времени нечто истинное, однако поэтому не должно говорить ему ложное.

Вообще, говорит Августин, не одно и тоже скрывать истину и говорить ложь. Ибо хотя всякий кто лжет, хочет скрыть истину, но не всякий, кто хочет скрыть истину, лжет. Не ложно говорил Господь, когда сказал ученикам: много имам глаголати вам, но не можете носити нынь (Ин.16:12). Он умолчал об истинном, но не говорил ложного, умолчал же потому, что знал, что ученики Его были еще неспособны услышать это истинное. Если бы Он не объявил им этого, т. е. что они не могут еще вместить того, о чем Он умолчал пред ними, то мы не знали бы, что справедливо и позволительно это делать и не имели бы в подкрепление себе такого примера. Утверждающие, что иногда должно лгать, неосновательно указывают на Авраама, будто он солгал, назвавши Сарру своею сестрою. Он не сказал: это не моя жена, но сказал: это сестра моя, потому что она действительно была сестра ему по отцу (Быт.20:2:12). Итак, он молчанием скрыл часть истины (aliquid veri taccuit), но не сказал ничего ложного. Также впоследствии поступил и сын его Исаак, ибо мы знаем, что и его жена была ему родственница (Быт.26:7 и 24 гл.).

Защитники лжи говорили, что случается, что если мы скажем правду, то этим сделаем вред ближнему; если же скажем ложь, то сделаем пользу ему: в таких случаях, по мнению их, позволительно употреблять ложь для доброй цели. Августин пространно рассуждает об этом предмете, доказывая, что и для доброй цели лгать непозволительно, что в противном случае надобно будет признать позволительным всякого рода преступления, если они совершаются для какой-нибудь доброй цели.

«Правда», говорит он, «весьма важно то, по какой причине, с какой целью, с каким намерением что-либо делается. Но того, что несомненно есть грех, не должно делать ни под предлогом доброй причины, ни как бы для доброй цели, ни с добрым по-видимому намерением. Ибо есть такие дела, которые сами по себе безразличны, но становятся добрыми или худыми смотря по тем побуждениям, по которым совершаются. Так, например, давать пропитание бедным есть доброе дело, если это делают по побуждению милосердия; таково и супружеское сожитие, если оно имеет целью рождение детей, с верою, что они рождаются для духовного возрождения. Эти же самые дела, если имеют своим источником худые побуждения, обращаются в грехи, например, если бедного питают из тщеславия, если кто живет с женою для сладострастия, если рождают для того, чтобы воспитывать их не для Бога, а для дьявола. Но есть дела, которые сами по себе суть грехи, как-то воровство, любодеяние, богохульство и прочие подобные: кто же осмелиться сказать, что их должно делать для добрых целей (causas), так что эти грехи уже не будут грехами, или, что еще нелепее, будут добрыми грехами (justa peccata sint)? Если мы допустим такое правило, т. е. что в каждом худом деле надобно иметь в виду не то, что делается, а то, для чего делается, тогда почему не делать всякого худого дела ради ожидаемого добра, если ради этого добра и худые дела уже не будут худыми? Тогда можно будет рассуждать так: будем воровать у богатых, чтобы иметь, что дать бедным; будем за деньги давать ложные свидетельства, особенно если от этого невинные не потерпят вреда, а виновные освободятся от суда, и таким образом получится двойная польза, ― и деньги приобретутся, на которые можно будет питать бедных, и вследствие того, что мы обманем судью, виновный избегнет наказания. Отчего также нам не уничтожат подлинных завещаний и не заменят их подложными, чтобы имение досталось не недостойным людям, которые на полученные средства не сделают ничего доброго, но таким, которые будут питать голодных, одевать нагих, принимать странников, строить церкви? Или, если можно ожидать, что какая-нибудь богатая, развратная женщина щедро наградит того, кто удовлетворит ее страсти, отчего не воспользоваться этим человеку сострадательному для доброй цели, именно, чтобы иметь средство помогать нуждающимся, вопреки слову Апостола, который говорит: крадый ктому до не крадете, но паче да труждается, делая своима рукама благое, да имать подати требующему (Ефес.4:28). Но рассуждать так не значит ли ниспровергать основы всякого порядка в делах человеческих, все законы и нравы? Ибо законы справедливо наказывают и того вора, который скажет и докажет, что он похитил у богатого излишнее для того, чтобы доставить необходимое бедному; по справедливости наказывают составителя подложных завещаний, даже если бы он доказал, что сделал это для того, чтобы наследство досталось достойнейшему; справедливо наказывают прелюбодея, хотя бы он доказал, что он совершил прелюбодеяние из сострадания, именно чтобы избавить человека от смерти помощью той женщины, с которой совершил грех. Апостол говорит: не представляйте уды ваша оружие неправды греху (Рим.6:13) (т. е. не делайте членов ваших орудиями неправды, греха). Итак, если ни руки, ни другие члены мы не должны употреблять для постыдных дел, то почему же язык, уста, орган голоса, мы решимся сделать орудием греховной лжи?

Скажут: неужели же того, кто украдет с человеколюбивым намерением, должно почитать виновным наравне со всяким вором? Этого никто, конечно, не скажет, но из этих двух первого нельзя назвать добрым потому только, что другой еще хуже. Хуже тот, кто крадет по страсти к воровству, нежели тот, кто сделал это по побуждению сострадания; но если всякое воровство есть грех, то должно удерживаться от всякого воровства. Есть степени между грехами: есть грехи великие и есть грехи малые; не должно слушать стоиков, утверждающих, что все грехи равны. Но говорить, что иная ложь не преступна, тоже что говорить, что некоторые грехи безгрешны (justa esse peccata), или, что тоже, утверждать, что некоторые беззакония преступны, а некоторые непреступны, ибо Апостол Иоанн говорит: всяк творяй грех беззаконие творит, и грех есть беззаконие (1Ин.3:4). Что делается против закона Божия, то не может быть не преступным. Сказано: закон твой истина (Пс.118:142). Итак, что против истины, то не может быть не преступным. Но всякая ложь противна истине, следовательно, никакая ложь не может быть не преступною. Не ясно ли для всякого, что все что праведно, от истины есть? Но Апостол Иоанн возвещает (clamat): всяка лжа от истины несть (1Ин.2:21). Таким образом утверждать, что позволительно употреблять ложь для доброй цели, не значит ли, вопреки слову Апостола, учит: сотворим злая, да приидут благая (Рим.3:8)?

Прот. В. Сперанский