О титулах

После кончины Святейшего Патриарха Алексия I (1970 г.) в Совете по делам религий и у «смежников» настали горячие денёчки; нужно было «подработать кандидатурку». По коридорам Лубянки с папками бегали чекисты не ниже полковника, а на «Старой площади» – не ниже заворготделом ЦК. Кто-то спросит: при чём здесь в то время был ЦК? Послушаем мнение специалиста. «Номенклатура в СССР, как и в других социалистических странах, это номенклатура не формально назначающих государственных или общественных органов, а фактически назначающих бюро и секретариатов руководящих партийных комитетов, – пишет М. Восленский. – Таково абсолютное правило. Его надо твёрдо осознать для того, чтобы не делать ошибки и понимать: избираемый Собором Русской православной Церкви Патриарх Московский и всея Руси состоит в номенклатуре Политбюро ЦК КПСС»⁵⁷⁴.

В то время были две реальные кандидатуры на Патриарший престол: митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен и митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим. Один из иподиаконов, имевший с владыкой особо доверительные отношения, спросил в те дни у святителя: каковы его шансы «выйти в финал»? И тот, понизив голос, промолвил: «Они меня в патриархи не пропустят». И похлопал рукой по плечу, намекая на погоны тех, кто «на самом деле всё и решает». Впрочем, это и неудивительно; ведь владыка до «первой группы» не дотягивал... Вот как высказался на этот счёт митрополит Волгоградский и Камышинский Герман (Тимофеев):

Патриарх Пимен... он, конечно, приличный был человек, он любим был московскими верующими, на всех он производил адекватное своему положению впечатление. Но он был не так изобретателен и не так опасен [власти]. А владыка Никодим возьмёт, да и придумает что-нибудь, а тут ломай себе голову, как эту задумку или осуществить, или похоронить. А владыка Пимен не придумывал ничего. Он просто шёл по течению. При всех его положительных качествах. У владыки Пимена не было высшего духовного образования, но зато была большая практика церковной жизни – он был иноком ещё тогдашнего, 1920-х годов скита Параклита Троице-Сергиевой Лавры... Он был очень традиционный архиерей, но из рамок обычных своих дел не выходил. Стратегом не был. Осмыслить планы на будущие десятилетия был не способен, несмотря на все другие положительные свои качества. А с другой стороны, Патриарх – это предстоятель. Сам ведь он не будет «черновую» работу исполнять. Всё равно нужны были председатели Отдела внешних церковных сношений. Вот владыка Никодим на этой должности [председателя ОВЦС] и остался. Патриарх Пимен его наградил правом совершать богослужения с преднесением креста. Как Патриарх служил владыка Никодим! Но в 1972 г., после инфаркта, владыка Никодим подал прошение об увольнении от должности председателя Отдела внешних церковных сношений, оставшись председателем Комиссии по вопросам христианского единства и межцерковных сношений⁵⁷⁵.

Помимо удара «слева» был и удар «справа». В «Обращении к Поместному собору 1971 года» священника Н. Гайнова и мирян Ф. Карелина, Л. Регельсона и В. Капитанчука утверждалось, что митрополит Никодим с группой богословов на протяжении многих лет развивал и насаждал в Русской православной Церкви новое, соборно не обсуждавшееся учение в духе «апокалиптического религиозного коммунизма», в котором давалась новая догматическая формулировка тех основ христианской веры, которые не были сформулированы в догматах вселенских соборов⁵⁷⁶.

Более подробно об этом пишет архиепископ Василий (Кривошеин).

Говоря о современности, владыка Никодим пользовался осторожным выражением: «Церковь имеет свободу в пределах конституции или ту, которую ей предоставляет конституция страны». Но и это, увы, неточно, конституция сама по себе безбожна и постоянно нарушается во вред Церкви. Несравненно более печальны и опасны были попытки как-то с христианской точки зрения идеологически оправдать атеизм и революцию. В этом смысле у митрополита Никодима были в прошлом перегибы. Так, в ЖМП была напечатана статья за его подписью, что́ нужно различать между дурным «буржуазным» атеизмом и добрым революционным и что́ только первый нужно отвергать. Говорят, что эта статья была написана по заказу митрополита Никодима протоиереем Петром Гнедичем. Он был известный богослов и так скорбел и каялся, что вскоре умер. Сюда же относилось и пресловутое «октябрьское богословие», о котором я уже говорил, т. е. стремление рассматривать октябрьский путч как величайшее событие в истории христианства, какое-то новое откровение Божие, подобное Воплощению (такого рода статья была напечатана митрополитом Никодимом в ЖМП). Я как-то спрашиваю его: «Владыко, Вы написали, что Воплощение Сына Божия было, конечно, громадным событием, но только с момента «октябрьской революции» оно стало осуществляться в жизни, имело последствия и стало действительностью». Митрополит Никодим чуть не вскочил. «Не может быть! Я не такой дурак, чтобы написать это!» Потом помолчал и добавил: «Да, я, конечно, дурак, но всё же не до такой степени!» Как это нужно было понимать? Забыл ли он то, что писал? Или под его именем напечатали вещи, ему не принадлежащие?⁵⁷⁷

Но, как бы то ни было, власти продвигали в патриархи митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена (Извекова). «Власти боялись влияния митрополита Никодима, вынуждены были считаться с его авторитетом. Об этом почему-то умалчивают те, кто ставят в вину покойному владыке его ориентацию не на противостояние, но на диалог с «царством кесаря», – пишет митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев). – Однако мы-то помним, что епархиальным архиереям давались прямые указания и инструкции: ни в коем случае не голосовать за митрополита Никодима во время избрания Патриарха. Это можно назвать доказательством от противного: если кандидатура митрополита Никодима была неприемлема для гонителей веры, значит, его труды были угодны Богу и хороши для Церкви»⁵⁷⁸.

Однажды владыка рассказал о том, как, будучи ещё в сане архимандрита, он был направлен в Грузию – присутствовать на праздновании тезоименитства грузинского патриарха Ефрема IV. Обращаясь с речью к виновнику торжества, гость из России произнёс: «Ваше Святейшество!» – и далее по тексту, не учтя того, что у грузинского патриарха есть второй титул: «... и Блаженство». И тогда патриарх Ефрем, вклинившись, воскликнул: «Нэ жалэй! Нэ жалэй!»

Историк Рой Медведев приводит следующий эпизод, который говорит о многом. Разговаривая с католикосом Грузинской православной Церкви в середине 1940-х годов, Сталин спросил его: «И кого же Вы больше боитесь – меня или Бога?» Служитель Церкви был в замешательстве и не смог ответить. Тогда Сталин высказал следующую мысль: «Я знаю, что Вы боитесь больше меня, иначе Вы не пришли бы на встречу со мной в обычной гражданской одежде» (духовенству тогда было «не рекомендовано» появляться вне храмов в церковном облачении). В этом контексте отождествление Сталина себя с Господом Богом полностью подтвердилось. Католикос действительно боялся Сталина больше, чем Бога⁵⁷⁹.

Ещё одним Блаженнейшим был владыка Елевферий (Воронцов). Родился он в Москве в 1892 г., в архиереи рукоположен в 1943-м; стал епископом Ростовским и Таганрогским. После освобождения Чехословакии ему было предложено стать Патриаршим экзархом, архиепископом Пражским и Чешским.

Приехав в Прагу, осмотрелся: масса проблем, неустроенность. Вернулся в Москву, и сразу – на приём к патриарху Алексию I. Состоялась беседа.

– Ваше Святейшество! Освободите от послушания! Верните на родину!

– Владыко! Это ведь будет понижение! Здесь Вы и Высокопреосвященнейший и Блаженнейший!

– Да Бог с ним, с «Блаженнейшим»! верните на русскую кафедру!

Тем не менее Блаженнейшему пришлось пребывать на «братской чужбине» с 1946 по 1955 гг. А потом он, «желая служить на родине, а также по состоянию здоровья, устраняется от первосвятительства и возвращается в Россию, где назначается на вдовствующую Ленинградскую митрополию»⁵⁸⁰.

Будучи ещё архимандритом, о. Никодим был однажды приглашён на престольный праздник в собор, куда прибыло духовенство из разных епархий. У престола все должны вставать «по старшинству» – архимандриты, протоиереи, священники. У «младших» наперсные кресты посеребрённые («беленькие»), у «средних» – позолоченные, а у «старших» – с украшениями. Здесь всё просто, без вопросов. В своей «подгруппе» тоже можно определиться: пожилые, маститые протоиереи занимают почётные места, за ними следуют менее «продвинутые в возрасте».

О. Никодим оказался в паре с незнакомым архимандритом, приблизительно одного с ним возраста. Казалось бы, становись к престолу и молись. Но занять место «одесную» (справа от престола) – более почётно, чем «ошуюю» (слева). И вот «конкурент» подходит к о. Никодиму и, сладко улыбнувшись, спрашивает: «Как Ваше святое имечко?»

– Никодим.

– А с какого Вы года?

– С 1929-го.

– И я с 29-го.

Отошёл в раздумье. А через пять минут – новый заход.

– А в каком году Вас рукополагали?

– В таком-то.

– Надо же! И меня в том же!

Снова «впал в задумчивость», и по третьему кругу.

– А в каком месяце?

И тут о. Никодим не выдержал и рассмеялся.

– Батюшка! Становитесь справа! (И, дескать, не морочьте мне голову!)

«Ревнитель протокола» с радостью встал одесную; он, видимо, забыл евангельские слова: «Последние станут первыми...». А когда о. Никодим стал вторым лицом после патриарха, подобные «искатели чинов» подходили в рязанском соборе к матери владыки и пытались «приложиться к ручке»: Владычица! Но митрополит такие попытки безжалостно пресекал.

В 1970-х годах викарным архиереем Ленинградской митрополии был епископ (впоследствии – архиепископ) Тихвинский Мелитон (Соловьёв). Бывший фронтовик, он до преклонного возраста сохранял врождённую мягкость и деликатность. Митрополит Никодим называл его «владыка-воин». Главным бухгалтером в епархии в те годы была горластая наглая тёткообразная дама, не боявшаяся никого, кроме митрополита. Ежемесячное жалование почтительно, в конверте, доставлялось ему прямо в покои. А викарию она могла позвонить по местному телефону и изречь властным тоном: «Зайдите ко мне в кабинет!». И маститый архиерей смиренно заглядывал в «серпентарий»: «Вызывали?» Узнав об этом, митрополит немедленно уволил зарвавшуюся «владычицу»: «если хамство в крови – надо делать переливание крови». В резолюции на увольнение было начертано: «Для пользы Церкви».

Один из молоденьких иподиаконов владыки был призван на военно-морскую службу. Митрополит посылал ему телеграммы, иносказательно поздравляя с Рождеством, Пасхой и днём ангела. «Архипастырское благословение» он заменял простым «благопожеланием». А про ангелов – «сил бесплотных», в Вооружённых силах тогда лучше было не заикаться. И чтобы не «дразнить гусей» – особистов, владыка подписывал «шифровку» предельно кратко – «Ленинградский», что, вероятно, и давало чекистам пишу для размышлений, анализа, сопоставлений...

Этим иподиаконом был Герман Ветров, старший матрос, служивший тогда на военно-морской базе в Северодвинске. Когда приходила очередная поздравительная телеграмма, сослуживцы Германа кричали ему с КПП: «Ветров, тебе опять шифровка из Центра!».

Наконец чекистские нервы не выдержали, и однажды на «объект» в Северодвинске прибыл особист из вышестоящего Североморска. Майор в чёрной форме ВМФ с красными просветами на погонах: береговая охрана, военная прокуратура... Матроса Ветрова вызывают в кабинет к замполиту на задушевку.

– Как жизнь, как служба?

– Не жалуюсь. (А попробовал бы пожаловаться!)

Ещё ряд отвлекающих вопросов, а потом внезапно:

– У тебя день рождения такого-то числа. А почему поздравления приходят в другое время? И кто такой «Ленинградский»?

Прижатый к стенке, старший матрос Ветров пытался что-то переспросить, но прозвучало резкое: «Здесь вопросы задаём мы!». А потом был следственный конвейер, и в конце концов из Ветрова удалось выбить признание: он связан с «религиозниками». А это уже новый поворот темы.

– Значит, откажешься брать в руки оружие?

– Нет, почему? Я же не иеговист, а православный и давал присягу. А православные христиане всегда защищали Отечество: Александр Невский, Дмитрий Донской...

Особист чешет маковку, у него «ломка сознания»: их так не учили. А потом – долгая беседа, и соседи матроса Ветрова по казарме удивляются: «Уж полночь близится, а Германа всё нет».

Идеологическое влияние ГлавПУРа на флоте всегда было слабее, чем в армии. Недаром моряки говорят: «Кто в море не хаживал, Богу не маливался». А особенно, если ты – в подплаве. И вскоре Герман пошёл на повышение; ему присвоили очередное звание – старшина 2-й статьи, повысили «классность». А потом и вовсе (по тем временам) фантастика; старшина 2-й статьи Ветров дважды в год убывал из расположения части на несколько дней в командировку – «с деликатной миссией». Автобусом до Архангельска, оттуда самолётом – либо в Москву, либо в Питер – к месту «дислокации» «Ленинградского». И эти «командировки» почему-то случались под праздник Рождества Христова и на Пасху.

Из аэропорта – в комендатуру за штампиком в «предписании»: «Прибыл». Потом в собор – на архиерейское богослужение. И снова дежурный офицер в комендатуре дышит на печать: «Убыл».

А теперь приготовим носовые платки. Как-то по пьянке командир проболтался иподиакону-подводнику о том, что особист, который вёл дело матроса Ветрова, вскоре сам чуть было не попал под трибунал. Возвращаясь из Северодвинска в Североморск, он в дороге «утратил» портфель с «материалами» на «разрабатываемого»... «Холодный ум» и «горячее сердце» с бодуна остались с «чистыми руками»... Смех сквозь слёзы...

Ангел-хранитель оберегал Германа и при возвращении на «гражданку». Грузовик, на котором уволенные в запас возвращались из Северодвинска, перевернулся; в живых остался лишь один Герман. Продолжив учёбу в семинарии, он принял монашеский постриг, закончил академию. Долгие годы архимандрит Маркелл был настоятелем Феодоровского собора в Царском Селе (г. Пушкин); в 2006 г. рукоположен во епископа Петергофского.

Но не всем «срочникам» везло так, как Герману Ветрову, особенно, когда речь шла о протестантах. В те годы в Петрозаводске зверь-уполномоченный захотел посадить местного баптистского пресвитера уж больно активный миссионер-проповедник! И «на контакт» не идёт. Предлог был найден: по воскресным дням в молитвенный дом тайно приходили верующие солдаты, отпущенные в увольнение из близлежащей воинской части. В «подсобке» они переодевались в гражданскую одежду, чтобы не «светиться» во время богослужения.

И вот милицейская облава; солдат бросили в воронок. А потом – под трибунал; за «покушение на дезертирство». Пастора – под следствие: пособник дезертиров, помогал доставать гражданскую одежду. А ещё маячила статья за шпионаж: ведь та воинская часть была особо секретной.

Тогдашний старший пресвитер по Северо-Западу срочно прибыл в Петрозаводск – вызволять собрата из темницы. А хам уполномоченный на него – матом! Пришлось осадить самодура: есть свидетели, вечером вылетаю в Москву, а с утра – в Совет по делам религий, с жалобой на самоуправство.

... В аэропорте идёт посадка на вечерний рейс, пассажиры проходят через «катушку» – контроль «на металл». Если даже у пассажира «всё чисто», всегда можно устроить так, что раздастся тревожный звонок. А это – предлог для личного досмотра.

– Что у вас в кейсе? Откройте!

– Так, Библия! И ещё одна? Значит – распространение! А как озаглавлен рукописный сборник-конспект? «Царство света и царство тьмы»? А это уже антисоветчина. Будем составлять протокол.

– Опоздаете на самолёт? А Вам теперь торопиться некуда! Пройдёмте!

Посадка на самолёт закончена. А для старшего пресвитера она только начинается, но уже не на самолёт. А просто – посадка. Что же спасло его в тот вечер от темницы? Как это ни странно – местное УКГБ, состоявшее в грызне с МВД. (Смертельная схватка спецслужб (Андропов – Щёлоков) шла в Москве, но трясло и провинцию.)

В дежурку стремительно входит незнакомый человек в штатском.

– Сергей Иванович! Так ведь, кажется? Извините и забудьте!

(Рвёт протокол, а «менту»: «Вон отсюда!!»)

– Простить-то прощаю, но на самолёт я опоздал!

– Не волнуйтесь, отправим на вечернем поезде, за наш счёт.

Утром поезд подходит к столичному Ленинградскому вокзалу, на перроне – руководство московской общины ЕХБ, уже «сориентированное»:

«Может, не надо жаловаться? Дело-то утряслось...»

И действительно, зачем жаловаться? В Петрозаводске и не таких обламывали. В 1944 г. вторым секретарём горкома партии стал «приснопамятный» Юрий Андропов. А через три года – вторым секретарём ЦК КП Карело-Финской ССР. Андропову было тогда тридцать три года. Как и для всех при Сталине, это было для Андропова неспокойное время. Первого секретаря арестовали. Андропов рассказывал, что и он «тоже ждал ареста со дня на день... но пронесло»⁵⁸¹. Уже тогда он был искусным пловцом в кровавом море чисток.

... Как-то владыке Никодиму пришлось выступить в роли «капеллана». Одна из его поездок была в соседнюю Польшу, и он направился туда поездом. В Бресте – двухчасовая стоянка: погранконтроль, таможенный досмотр, смена колёсных пар под узкую колею. Офицер-пограничник обратился к нему с необычной просьбой: нельзя ли за это время съездить в воинскую часть и поговорить по душам с призывником-отказником? И вот архиерей на армейском «козлике» едет в пункт дислокации, оставив своё купе на попечение келейника.

«Увещевательная беседа» оказалась бесплодной.

– Я ему: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). А он мне: «Вложи меч в ножны» (Ин. 18:11). Я ему: «Продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22:36). А он мне: «Меч Господень! Возвратись в ножны свои!» (Иер. 47:6).

Так и ходили по кругу...

Визит архиерея в воинскую часть по тем временам был большим ЧП. А сегодня мы воспринимаем как нечто обыденное такие строки: «В настоящее время российских военнослужащих окормляют около 2.000 епархиальных священников, из них около 950 – на постоянной основе... В соответствии с Соглашениями о сотрудничестве, военнослужащие срочной службы имеют возможность в воскресные и некоторые праздничные дни участвовать в богослужениях в 156 воинских храмах и часовнях, а также более чем в 400 монастырских и приходских храмах, находящихся недалеко от мест дислокации воинских частей. Продолжается строительство новых гарнизонных храмов. В частности, в 2003 г. завершено строительство храмов во всех военных гарнизонах Ядерно-технического комплекса Вооружённых сил»⁵⁸².

И мы начинаем привыкать к тому, что на территории штаба Ракетных войск стратегического назначения действует храм преп. Ильи Муромца.

У владыки был реальный взгляд на современное положение Константинопольского патриархата. Где-то в душе он, по-видимому, считал, что Москва по-прежнему остаётся Третьим Римом. В официальной церковной печати Патриарх Константинопольский никогда не именовался «Вселенским».

У Московского патриархата были старые счёты с Константинопольским. Угрожаемое положение «Вселенского» престола, подвергнутого жесточайшим репрессиям со стороны правительства Кемаля Ататюрка, вынуждало Константинопольских патриархов и тесно связанных с ними глав других Восточных Церквей искать поддержки сначала у царского правительства, а затем и у советского. Такую поддержку обещали выхлопотать обновленцы; они всячески укрепляли авторитет восточных патриархов, признавших обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской православной Церкви, патриарха Тихона – виновником церковного нестроения, а сам институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционной эпохи, – неуместным и вредным для Русской Церкви.

Лишь после того как митрополит Сергий (Страгородский) сумел добиться такого же «доверия» советской власти, как и обновленцы, восточные патриархи признали также и его Синод и стали призывать к объединению двух частей Русской Церкви (обновленческой и сергианской)⁵⁸³.

23 апреля 1924 г. Постановление Вселенского Патриарха Григория VII об «отстранении» патриарха Тихона от управления Русской Церковью, о признании обновленческого Синода и о направлении делегации в Москву для расследования⁵⁸⁴.

Июнь 1924 года. Ответное послание патриарха Тихона Вселенскому патриарху о внутрицерковных делах в России с возражениями против его позиции.

«...Прочитав указанные протоколы. Мы немало смутились и удивились, что представитель Вселенской Патриархии, глава Константинопольской Церкви, без всякого предварительного сношения с Нами, как с законным представителем и главою всей Русской Православной Церкви, вмешивается во внутреннюю жизнь и дела Автокефальной Русской Церкви...»⁵⁸⁵.

10 июня 1924 года. Открытие обновленческого «Предсоборного совещания» (перед «Вселенским собором», назначенным на 1925 г., после Пасхи в Иерусалиме).

Участие представителей Константинопольского и Александрийского патриархатов. Избрание Константинопольского патриарха Григория VII почётным председателем Совещания. Из приветствия Совещания Советскому правительству: «... Великое Российское Предсоборное совещание отмечает перед церковно-общественным русским и зарубежным миром, что всем этим оно обязано принципам советской государственности, предоставившей впервые за всю русскую историю действительную свободу совести...»⁵⁸⁶

1 января 1931 г. Приветственная рождественская грамота Вселенского Патриарха Фотия II обновленческому Синоду с выражением скорби об отсутствии «умиротворения» в Русской церкви.

Приветственная рождественская грамота патриарха Иерусалимского Дамиана обновленческому Синоду⁵⁸⁷.

Будучи представителем Третьего Рима (Москва), митрополит Никодим постоянно отстаивал позиции Русской православной Церкви на переговорах с представителями Второго Рима (Константинополь). Так, митрополит Никодим резко прокомментировал подписанные 7 декабря 1965 г. папой Павлом VI и Константинопольским патриархом Афинагором документы по поводу отмены взаимных отлучений между Римом и Константинополем. «Декларация Константинополя – это поспешный и неосторожный шаг Афинагора, она поставила другие Церкви перед свершившимся фактом, – вскоре заявил владыка Никодим в одном из интервью. – Такие важные решения не должны приниматься в спешке. Афинагору легко делать впечатляющие жесты. За ним никого нет. Но мы имеем миллионы верующих. Мы должны учитывать их реакцию и иметь в виду мнения верующих, клира и епископата. Афинагор вынужден вести себя так из-за своих трудностей с турками»⁵⁸⁸.

Владыка Никодим рассказал об одном из Всеправославных совещаний на о. Родос, когда патриарх Афинагор всё подготовил заранее; был назначен председатель, были установлены распорядок дня и процедура. Тогда митрополит Никодим поднялся и отказался продолжать дискуссию до тех пор, пока собрание свободно не изберёт председателя и не утвердит регламент дня: «Я готов воздать должное уважение Вселенскому Патриарху, но я не приму какого-либо приказа с его стороны. У меня есть мой Патриарх и мой Синод. Я ясно сказал журналистам, что не может быть одновременно двух Пап. Тот факт, что одна из Православных Церквей приблизилась к Риму, не сможет облегчить процесс сближения Православных Церквей между собой»⁵⁸⁹.

Тем не менее, «на людях» противостояние Второго и Третьего Рима не афишировалось. Так, на одной из пресс-конференций один западногерманский журналист спросил владыку Никодима; правда ли, что между Московской и Константинопольской патриархиями натянутые отношения? И митрополит резко ответил: «Вы это спрашиваете, потому что желаете, чтобы эти отношения продолжали быть натянутыми и стали ещё хуже. Должен вас разочаровать. Вы этого никогда не дождётесь. Если между нашими Патриархатами и возникают иногда разногласия, то мы их братски улаживаем, путём взаимных переговоров, а в будущем надеемся достигнуть полного единомыслия». Такого рода ответы очень нравились грекам, и они начали провозглашать архиепископа Никодима «великим дипломатом»⁵⁹⁰.

В 1970 г. владыка пошёл на заведомый конфликт с Константинополем, подготовив решение Синода РПЦ о даровании автокефалии Американской православной Церкви и автономии – Японской. Вот что пишет об этом архиепископ Брюссельский Василий.

"Митрополит Никодим потрудился больше всех в деле дарования Московской Патриархией автокефалии американской «митрополии», наследнице дореволюционной Североамериканской епархии Русской Церкви, плоду трудов русских миссионеров XVIII–XIX вв. с преподобным Германом Аляскинским и святителем Иннокентием Московским во главе, включая и Патриарха Тихона, и в деле преобразования её в Православную Церковь в Америке. Именно ему принадлежит мысль об автокефалии. Ему пришлось много бороться за неё, прежде всего, с греками. Они оказались неспособными противопоставить что-либо положительное, творческое и подлинно церковное смелому замыслу владыки Никодима. Ему пришлось бороться также с людьми, неспособными возвыситься над узконациональными или местными интересами на высоту вселенской канонической правды. Милостью Божией он нашёл в Соединённых Штатах активных сотрудников и компетентных советников в лице достойных священнослужителей, протоиереев (впоследствии протопресвитеров), профессоров Владимирской Духовной Академии"⁵⁹¹.

Митрополит Никодим любил рассказывать историю о том, как один из титулярных архиереев (т. е. не имеющий реальной епархии) Константинопольской патриархии с подковыркой спросил митрополита Московской патриархии: «Какого числа в этом году будет советская Пасха?» – «В тот же день, что и турецкая», – последовал ответ.

Пути митрополита Никодима и Солженицына никогда видимым образом не пересекались. (Разве что Александр Исаевич несколько лет прожил на Рязанщине). И «Великопостное послание» в 1972 г. Солженицын адресовал не владыке Никодиму, а тогдашнему главе Русской православной Церкви (МП) – патриарху Пимену. «Церковь, диктаторски руководимая атеистами, зрелище, не виданное за два тысячелетия!» – написал он, вызвав переполох в ЦК КПСС, где принялись срочно мобилизовывать религиозных деятелей под знамёна борьбы с «клеветническими наветами на Русскую православную Церковь». (Будущий «перестройщик № 2» – А.Н. Яковлев в ту пору был первым заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС)⁵⁹²

Парадоксально, но факт: в «деле Солженицына» единственным «голубем» оказался Андропов, да и тот предпочитал выслать Солженицына не по доброте душевной. Хорошо было Политбюро решать, что должны делать другие, не неся при этом никакой ответственности за исполнение решений. Андропов же знал, что все негативные последствия ареста и суда над Солженицыным повесят ему на шею. И он, разумеется, нашёл выход, как повернуть решение Политбюро на 180 градусов, а точнее говоря, нашёл страну, которая согласилась принять Солженицына вопреки воле писателя.

Для Андропова и отчасти для Громыко решение Политбюро об уголовном преследовании Солженицына было крайне неприятно. Мало того, что Политбюро с ними не согласилось и отвергло их рекомендации – а такое поражение уже само по себе ничего хорошего не означало,– но все их хитрые игры в «детант» (разрядку международной напряжённости) оказывались под ударом. Что же им ещё и оставалось делать, как не обратиться к «партнёрам» по этой игре – немецким социал-демократам? И те не подвели. В течение месяца ответ был найден: канцлер ФРГ Вилли Брандт 2 февраля вдруг заявил, что Солженицын может свободно и беспрепятственно жить и работать в ФРГ.

«Такое заявление Брандта даёт все основания для выдворения Солженицына в ФРГ, приняв соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его гражданства. Это решение будет правомерно и с учётом наличия в отношении Солженицына материалов о его преступной деятельности»⁵⁹³, – тотчас доложил Андропов в ЦК.

Для сравнения. Во время войны, в одно почти время с Солженицыным, такое же «преступление» совершил немецкий писатель Борхерт, нелестно отозвавшийся в частном письме с фронта о фюрере. Борхерт получил по суду восемь месяцев заточения, а Солженицын – 180. Почувствуйте разницу.

Мало того, чтобы уж наверняка добиться своего, Андропов делает ещё две вещи: во-первых, инспирирует доклад своих подчинённых – Чебрикова и Бобкова – о настроениях в стране в связи с делом Солженицына, где даётся понять, что у того довольно много последователей даже среди рабочих, считающих, что писатель выступает за снижение цен и «против вывоза из страны необходимых народу товаров под видом помощи арабским государствам».

Во-вторых, он обращается с письмом лично к Брежневу, где пишет, что вопрос о Солженицыне «в настоящее время вышел за рамки уголовного и превратился в немаловажную проблему, имеющую определённый политический характер».

«Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы, в Комитете, ещё раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына»⁵⁹⁴.

Словом, Андропов добился-таки своего и, конечно же, был прав: издержек при выдворении было гораздо меньше. Оттого-то этот вид политической расправы и стал таким распространённым к концу 1970-х годов.

Когда началась травля будущего нобелевского лауреата, многие «номенклатурщики» должны были «отработать должок»: в «Правде» и «Известиях» появились гневные письма выдающихся деятелей науки, культуры и искусства – с осуждением «литературного власовца». Многие подписывали «телегу» недрогнувшей рукой, не терзая себя муками совести. (Какие могут быть муки того, чего давно нет?) А совестливых «удушали в объятиях». О том, как это было с Василем Быковым, рассказывает лауреат премии Солженицына Игорь Золотусский.

Те, кто мечтал его согнуть, не забывали о нём. И в один прекрасный вечер (или уже была ночь) ему, находящемуся в командировке в каком-то городе и проживавшему в гостинице, позвонили из Москвы. Незнакомый голос, отрекомендовавшись сотрудником газеты «Правда», сообщил Быкову, что завтра в номере будет напечатано письмо писателей, сурово осуждающих Солженицына, и что под этим письмом, подписанным видными деятелями культуры, стоит и его, Быкова, подпись. Василь в трубку закричал: «Нет!», что-то хотел добавить, но Москва дала отбой – она не желала его слушать.

На следующий день вышел злополучный номер «Правды», где среди авторов напечатанного в ней письма (по-моему, называвшего Солженицына чуть ли не «власовцем») рядом с другими именами стояло и имя Быкова. Это был удар прямо в сердце. С Быковым случилось то, что случалось в его же повестях с его героями... Авторы этой подлой акции решили «ликвидировать» писателя Быкова, потому что с таким клеймом он был уже не Быков. Теперь любой гражданин, показав ему эту газету, мог сказать: «А ты кто? И чем ты отличаешься от изображённого тобой Рыбака? Или от труса Голубина из повести «Пойти и не вернуться»»?

Как было доказать свою правоту, как рассказать о том, как всё произошло? В печати тебе никто не даст этого сделать, а ходить по домам и объясняться с теми, кто до сей минуты верил в тебя – да разве это возможно? Василь замкнулся. Представляю, на сколько звонков ему пришлось отвечать, на сколько вопросов на улице, в доме, где он жил. Завистники и ненавистники, тут же повылезшие из нор, потирали руки и высоко задирали носы: «Вот вам и Быков!».

Быков после этого много писал, нигде, как всегда, не отступая от правды, но то ли кончилось его время, то ли оно кончилось и для нас. Власть, похоже, считала «дело Быкова» закрытым. На него посыпались премии и награды: Государственная премия (1974), Ленинская премия (1986), звание Героя социалистического труда (1984)⁵⁹⁵.

Честь российской литературы спасла Лидия Корнеевна Чуковская. В сентябре 1973 г., в разгар газетной травли Сахарова и Солженицына, в самиздате и по «голосам...», прозвучала её статья «Гнев народа».

Она назвала «актёрами народного гнева» авторов бездумных, угрожающих и лживых обвинений, которыми запестрели страницы советских газет.

Чуть позже в статье «Прорыв немоты» Чуковская приветствовала выход первого тома «Архипелаг ГУЛАГ». Она написала: «В наших газетах Солженицына объявили предателем. Он и в самом деле предал – не родину, разумеется, за которую честно сражался, и не народ, которому приносит честь своим творчеством, а Государственное Управление Лагерей – ГУЛАГ, – предал гласности историю гибели миллионов, которую обязан знать наизусть каждый, но которую власть изо всех сил пытается предать забвению... Солженицын – человек-предание, человек-легенда – снова прорвал блокаду немоты... вернул событиям их истинный вес и поучительный смысл».

А в 1974 г. Лидия Чуковская была исключена из Союза писателей за свою гражданскую позицию, выражающую непримиримость со злом и сопротивление ему.

Кто-то из деятелей искусства по тактическим соображениям «не возражал» против подписи под текстом, осуждавшим Солженицына. Так, главный режиссёр Ленинградского БДТ Георгий Товстоногов долго бился с обкомом за разрешение на постановку жутко смелого спектакля «Три мешка сорной пшеницы» (Премьера 27 декабря 1974 г.; кто сейчас помнит об этой пьесе?) А в качестве «предоплаты» – подпись под письмом в «Правде» (24 января 1974 г.): «Пропагандистская сенсационная шумиха, поднятая на Западе вокруг антисоветской книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», призвана помешать благотворным переменам в мире. Нетрудно заметить, с каким злорадством воспринято это сочинение теми, кто радуется любому поводу, мешающему духу сотрудничества и сближения народов в борьбе за мир». Товстоногов Г.

О том, как при советской системе всячески поощрявшейся властями могла проявиться и расцвести пышным цветом вся мразь, таящаяся в глубинах человеческой души, поведала Галина Вишневская.

Группа певцов: Милашкина, Атлантов, Мазурок, придя на вечернюю запись своей «Тоски», узнали, что утром началась запись той же оперы с другим составом. Казалось бы, ну и делай своё дело, пой как можно лучше, их же не лишили их работы. Но куда деваться от зависти? Нужно было любыми средствами избавиться от опасных конкурентов. Ухватившись, как за якорь спасения, за высланного уже Солженицына и его «Архипелаг ГУЛАГ», пошли они в ЦК партии к Демичеву. К их благородной миссии, почуяв хорошую поживу, присоединились Нестеренко и моя бывшая, ученица Образцова.

Увидев у себя в приёмной рано утром караулящих его приход «трёх мушкетёров» и двух «леди», Демичев был несказанно удивлён.

– Чем я обязан столь раннему визиту артистов Большого театра?

Первым выступил тенор – Атлантов, – хватив сразу с высокой фальшивой ноты:

– Пётр Нилыч, мы пришли к Вам по чрезвычайно важному делу, и не как артисты, а как коммунисты. Мы просим отстранить Ростроповича (Мстислав Ростропович – муж Галины Вишневской – прим. ред.) от оркестра театра.

– А разве он плохой дирижёр? Вы имеете что-нибудь против него как музыканта?

И он в отдельности каждому задал этот вопрос, на что каждый ответил, что музыкант Ростропович великий и дирижёр то же самое.

– Так чем же он вас не устраивает?

Тенор, баритон, бас, сопрано и меццо-сопрано, не считаясь со слаженностью ансамбля, заголосили, каждый желал выделиться, кто как может.

«Он поддержал Солженицына своим письмом и тем самым выступил против линии нашей партии... И теперь, когда по иностранному радио передают »Архипелаг ГУЛАГ«, мы от имени коллектива и коммунистов Большого театра требуем не допускать Ростроповича к оркестру театра. (Ай, как не повезло им, что был уже не 37-й год!»).

Тут уж даже видавший виды секретарь ЦК по идеологии разинул рот от столь блестящего и хитрого хода и долго пребывал в таком состоянии. Когда же опомнился, то понял, что оставить сей великолепный донос без внимания нельзя: бравая пятёрка, имея на руках «козырный туз» – не допустить к оркестру Большого театра врага народа, – побежит в другой кабинет по соседству, уже с доносом на него, что у него отсутствует чувство бдительности...

Всю эту историю рассказал нам на другой день, зайдя к нам вечером, министр внутренних дел Н.А. Щёлоков, закончив её вопросом:

– А что же ваша протеже Образцова? Ей-то что было нужно?⁵⁹⁶

В Московской патриархии таких «инициативницов», к счастью, не было, но кто-то должен был подписать бумагу в стиле: «Мы, как и весь советский народ...» Однако «Старая площадь» решила не тревожить ни Святейшего, ни Высокопреосвященнейшего. Подобное письмо от Московской патриархии было опубликовано в тогдашней прессе за подписью престарелого митрополита Крутицкого и Коломенского Серафима. Того самого Серафима, который, будучи ранее архиепископом Курским, предписал исключить из месяцеслова празднование иконы Божией Матери Курской Коренной. Вот текст этого «исторического документа».

Александр Солженицын, очевидно, склонен считать себя христианским писателем, выражающим чувства, мысли и настроения Русской православной Церкви. Однако своими действиями он раскрыл, что в душе он не является христианином, а является человеком, который с неудержимой ненавистью, как кажется, наслаждается нагромождением клеветы на страну, в которой он родился. Как мы, верующие нашей страны, рассматриваем поведение этого человека, который исповедует то, что он христианин?.. человек, не имеющий ничего святого...

Солженицын, как блудный сын, пользуется всеми благами нашего мирного труда, однако он отверг христианскую веру в помощь своим ближним и опустился до того, что оскорбляет наш народ и нашу страну, присоединившись к тем, кто хочет подорвать мирную жизнь людей. После всего, что он сделал против нашей страны, может ли Солженицын действительно считаться её сыном? В глазах верующих Русской Православной Церкви он давно уже утратил право называться христианином.

Искренне, Серафим, митрополит Крутицкий

и Коломенский, Москва⁵⁹⁷.

В те дни честь Русской православной Церкви спас архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин). Вот что он пишет в своих «Воспоминаниях».

Как известно, Солженицын был выслан из России в феврале 1974 г. Как ни возмутителен был этот факт сам по себе, мне и в голову бы не пришло против него протестовать, так как не архиерейское дело заступаться за писателей. А у Солженицына и без меня много защитников, не говоря уже о том, что всякие протесты против советской власти совершенно бесполезны. Но я возмутился до глубины души, что в это дело вмешался митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим и «как митрополит Русской Православной Церкви» одобрил высылку Солженицына. Поэтому я тоже «как архиепископ Русской Православной Церкви» в телеграмме Патриарху Пимену от 17 февраля выразил своё «глубокое огорчение» поступком митрополита Серафима⁵⁹⁸.

А в Совете по делам религий на это смотрели иначе. В самом деле, кто такой «гражданин Кривошеин»? – Эмигрант-невозвращенец, 1925 по 1947 гг. жил на Афоне, «где оторвался от действительности». Другой дело – владыка Серафим (Никитин). В 1928 г. окончил государственный архитектурный институт; в течение ряда лет – на гражданской службе. С 1941 по 1945 гг. – в рядах Советской Армии. С 1945 по 1951 гг. – снова «на гражданке». В 1951 г. рукоположен во диакона, в 1962 г. принял монашество, в 1962–1971 гг. – епископ Курский и Белгородский, с 1971 по 1977 гг. – митрополит Крутицкий и Коломенский⁵⁹⁹. Человек наш проверенный.

Но, как сказал поэт, «бывают странные сближенья». В 1974 г. КГБ бросило нобелевского лауреата на нары в Лефортово (перед высылкой за границу).

Впрочем, нам не привыкать. Процитируем краткое, но выразительное сообщение о присуждении Нобелевской премии Ивану Бунину, появившееся на родине писателя в ноябре 1933 г. Изворотливый автор в лучших советских традициях объяснял тогда, на кого и почему пал выбор Шведской академии: «... белогвардейский Олимп выдвинул и всячески отстаивал кандидатуру матерого волка контрреволюции Бунина, чьё творчество, особенно последнего времени, насыщенное молитвами смерти, распада, обречённости в обстановке катастрофического мирового кризиса, пришлось, очевидно, ко двору шведских академических старцев».

Несколько лет спустя фюрер бесновался по поводу присуждения «нобелевки» Карлу фон Осецкому (1889–1938). (Немецкий публицист польского происхождения был обвинён в государственной измене за критику фашизма и помещён в концлагерь Зонненбург. Присуждение Осецкому Нобелевской премии мира [1936 г.] вынудило нацистов перевезти тяжело больного писателя в больницу, где он и умер.) А кремлёвские вожди бились в истерике всякий раз, когда узнавали о присуждении Нобелевской премии Пастернаку, Солженицыну, Сахарову, Бродскому... 25 октября 1958 г. газета «Правда» статьёй «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка» начала травлю Бориса Пастернака, удостоенного Нобелевской премии по литературе за изданный за границей роман «Доктор Живаго». Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Владимир Семичастный не преминул выразить «отношение молодёжи» к этому событию: «Свинья не сделает того, что он сделал...».

Солженицын сидел в Лефортово, когда экзарх Западной Европы митрополит Антоний (Блюм) демонстративно отслужил в Лондоне молебен «за здравие раба Божия Александра». Снять владыку Антония с Лондонской кафедры органы не смогли (руки коротки), но должность экзарха он оставил. И тогда это бремя взял на себя митрополит Никодим; должность экзарха стала ещё одной – наряду с прочими его многочисленными титулами.

Первая «атака» на владыку Антония (Блюма) была предпринята в 1964 г. О том, как это было, рассказывает архиепископ Василий (Кривошеин).

В конце сентября 1964 Патриарх Алексий совершал, по приглашению Англиканской Церкви, поездку в Англию в сопровождении целого ряда лиц. В состав делегации входил и митрополит Никодим. Чтобы встретиться с Патриархом, я тоже поехал в Лондон. Здесь я был принят Патриархом, несколько раз говорил и с митрополитом Никодимом.

В Лондоне, на Темзе, в день Богоявления Господня был совершён православными крестный ход и крещенское водосвятие, имевшее характер своего рода протеста и демонстрации против гонений на Церковь в Советском Союзе. Наш Экзарх, архиепископ, впоследствии митрополит, Антоний возглавлял богослужение.

Протоирей Сербской церкви Владимир Родзянко произнёс пламенную речь о преследовании Церкви (сам владыка Антоний ничего не говорил). Об этом богослужении было заранее написано в газетах, посему собралось множество народу, и вообще всё дело сильно нашумело. Понятно, что вся эта демонстрация очень не понравилась большевикам, которые стали давить на Московскую Патриархию, чтобы Экзарха Антония сместили с его поста. Патриархия долго не хотела вмешиваться, но, наконец, уступила – с решением всё обставить «приличным образом».

Дело облегчалось для них тем, что у владыки Антония, при всех его выдающихся личных качествах пастыря и проповедника, умеющего привлекать людей к Церкви, были крупные административные недостатки (он не отвечал на письма, не ездил в Париж и запустил там все дела Экзархата, так что целый поток жалоб шёл из Парижа в Московскую Патриархию). Однако в самой Англии дела у владыки Антония шли хорошо. Причина, по которой Куроедов требовал его удаления, крылась совсем в другом. Как бы то ни было, патриаршая делегация, со Святейшим во главе, отправилась в Лондон – с намерением предложить архиепископу Антонию добровольно подать в отставку с должности Экзарха (оставаясь правящим архиереем в Англии).

Об этой поездке узнал в Женеве наш представитель при Всемирном Совете Церквей отец Виталий Боровой и страшно обеспокоился! Он подсел на самолёт Патриарха в Женеве и, как мне рассказывал сам о. В. Боровой, всю дорогу вёл разговор с владыкой Никодимом. Он убеждал митрополита Никодима не настаивать на увольнении архиепископа Антония, так как тот пользуется огромной популярностью на Западе, в инославных и экуменических кругах, не говоря уже о православных. Отец Виталий говорил, что эта отставка нанесёт огромный вред Московской Патриархии и будет воспринята как (именно!) гонение на Церковь. «Мне удалось убедить владыку Никодима. Он обещал не вмешиваться в это дело, во всяком случае, не настаивать на увольнении архиепископа Антония», – рассказывал мне о. Виталий.

По-видимому, митрополит Никодим исполнил своё обещание и не вмешался. Накануне отъезда из Англии Патриарх принимал вечером, в присутствии митрополита Никодима, архиереев нашего Экзархата по отдельности. Когда он принял меня, я вручил ему письмо от нашего парижского архимандрита Дени Шамбо. Не читая его. Патриарх спросил: «Скажите, что произошло между о. Дени и вашим бывшим Экзархом митрополитом Николаем? Почему они разошлись и не могут работать вместе?» Я сказал, что «с владыкой Николаем не только о. Дени, но и никто не мог работать. Он был крайне подозрительный и нервный человек, а поэтому мы все облегчённо вздохнули и были рады, когда на его место был назначен владыка Антоний». Это было чистой правдой, но, зная о ситуации, мне хотелось подчеркнуть качества владыки Антония и поддержать его. «Почему, ведь он не справляется со своим делом как Экзарх?» – удивился Патриарх. Я ответил, что у него могли быть некоторые административные промахи, не отвечал на письма, не ездил в Париж и т. д., но всё это мы готовы терпеть. Важно, что он – хороший пастырь и духовный руководитель, его любят и ценят не только в Англии.

«Да, – он хороший приходский батюшка», – ответил Патриарх. Хочу заметить, что при этом разговоре присутствовал и митрополит Никодим, он сидел молча и ни во что не вмешивался. Выйдя от Патриарха, я понял, что положение архиепископа Антония сильно пошатнулось, и решил рассказать ему о разговоре с Патриархом.

Мы встретились с ним, только на следующее утро, когда пили чай в его доме, где я остановился вместе с епископом Алексием (Ван дер Менсбрюгге). Неожиданно владыка Антоний произнёс: «Вчера Патриарх предложил мне подать в отставку и просил подготовить моё прошение и подать его». Мы были поражены, хотя после моего вчерашнего разговора с Патриархом можно было этого ожидать. И вот как владыка Антоний рассказал подробности встречи: «Вчера Патриарх принял меня поздно вечером. Пока я ожидал приёма, ко мне подошёл Даниил Андреевич Остапов. Он начал подробно расспрашивать, как моё здоровье, не переутомляюсь ли я от дел, справляюсь ли с ними, не тяжелы ли для меня обязанности Экзарха и всё в таком духе». Архиепископ Антоний, по скромности, естественно, ответил, что, конечно, ему трудно, что он плохо справляется, что здоровье у него слабое... (но это не означало отказа от экзаршества). После этого расспроса Остапов вошёл к Патриарху и сказал ему, что архиепископ Антоний сам признаёт, что не справляется со своими обязанностями и даже ими тяготится! Через несколько минут владыку вызвал Патриарх, который сразу сказал ему: «Я слыхал, что Вы не справляетесь со своими обязанностями как Экзарх и тяготитесь ими... Предлагаю Вам подать прошение об освобождении Вас от обязанностей Экзарха по состоянию здоровья. Прошу приготовить это прошение к завтрашнему утру и вручить его мне до отъезда из Англии».

«Я так и сделал. Написал прошение и сейчас иду подавать его Патриарху», – закончил свой рассказ архиепископ Антоний. (Добавлю ко всему, что в последние дни он был награждён орденом Святого Владимира первой степени, официально – за организацию приёма делегации в Англии, но, скорее, чтобы «позолотить пилюлю» отставки.)

А протоирей Виталий Боровой, комментируя роль Д.А. Остапова в этом деле, резонно сказал мне: «Роль Остапова, как агента Куроедова и КГБ, в организации и проведении отставки владыки Антония выявилась с полной ясностью и в полный рост. То, чего не захотел сделать митрополит Никодим, успешно проделал Остапов»⁶⁰⁰.

«Дело Блюма» было закрыто (до поры до времени). 6 октября 1964 г. в Серебряном Бору за «хитрым ужином» собрались владыка Никодим, архиепископ Брюссельский Василий и П.В. Макарцев – помощник Куроедова в Совете по делам религий.

«Я был удивлён неожиданной встречей, пишет владыка Василий. – Сели ужинать, митрополит Никодим – во главе стола, я – направо от него, Макарцев – налево, напротив меня. Видно было по всему, что он здесь бывает часто и чувствует себя как дома. Говорили, что он с митрополитом Никодимом «на ты», но я этого не заметил. Слышал я и о том, что владыка Никодим спаивает его и тогда добивается уступок для Церкви и разрешения тех или иных вопросов, но насколько это была правда, я не знаю. Впрочем, это было распространённое явление в Советском Союзе, когда архиереи спаивали уполномоченных, чтобы они лучше относились к Церкви. Таким «методом» особенно пользовался, как говорят, рижский римо-католический архиепископ. Сейчас, однако, Макарцев оставался всё время трезвым».

Сначала разговор шёл по принципу: «Всё ни о чём, ничего обо всём», и владыка Василий начал недоумевать, почему его пригласили «на Макарцева». Но вот наступил «момент истины», о чём и рассказывает архиепископ Брюссельский.

Вдруг митрополит Никодим как-то сосредоточился, задумался, переглянулся с Макарцевым и, помолчав минуту и каким-то серьёзным голосом проговорил (я сразу почуял, что начинается «настоящее» дело): «Удивил нас владыка Антоний своим прошением об отставке. Вот уж не ожидали. Чего это ему вздумалось? Он нас огорчил!». Сердце моё так и забилось. Ведь как мы знаем, это всё было не так. Но, в свою очередь, я удивился: неужто владыка Никодим так наивен, чтобы полагать, что архиепископ Антоний не рассказал мне о подлинных обстоятельствах его отставки, от кого исходила инициатива, и как всё было «хорошо» обставлено. Нет, митрополит Никодим не был так наивен, с его стороны это был сознательный манёвр, чтобы я усвоил и подтвердил официальную версию: добровольную, по собственной инициативе и по состоянию здоровья, отставку владыки Антония. «Насколько мне известно, – ответил я, – сам Патриарх предложил архиепископу Антонию подать прошение об освобождении от должности Экзарха. И мы все очень огорчены таким оборотом дела и его уходом». Тут в разговор вмешался Макарцев, и они вместе с митрополитом Никодимом начали критиковать владыку Антония как Экзарха (запустил все дела, не отвечает на письма, идут на него жалобы и т. д.). На что я ответил: «Как мне известно, в Англии все им довольны, да и в Париже не так всё плохо. Мы очень ценим его как человека и Экзарха, гораздо больше, чем его предшественника, митрополита Николая. А владыку Антония мы ценим за его пастырские способности и личные качества. Кроме того, он пользуется широкой известностью и популярностью в инословных кругах западного мира. Его увольнение произведёт большой шум на Западе и будет понято как гонение на Церковь».

Последний аргумент, видимо, произвёл впечатление на Макарцева, он задумался и сказал: «Так что же, по-Вашему, нужно делать?». На что я ответил: «Очень просто, не принять прошения, архиепископа Антония и оставить его на должности Экзарха».

На этом разговор прекратился, и на лицах моих собеседников я увидел явное разочарование от моего предложения. Они обманулись в своих ожиданиях, ведь они, конечно, полагали, что я присоединюсь к критике архиепископа Антония и одобрю его увольнение. Моя защита владыки Антония их разочаровала, а следовательно, и моя готовность сотрудничать с ними оказалась их вымыслом. Словом, моя кандидатура отпала сразу, и «смотрины» провалились, чему я был только рад!

Как ни странно, последствия нашего ужина оказались для архиепископа Антония совсем благополучными. А именно, заседание Синода, на котором, как я слыхал от сопровождавшего меня по Москве священника, должно было рассматриваться прошение владыки Антония и назначение нового Экзарха, было в последнюю минуту отменено. Через некоторое время он был вызван в Москву, виделся с Куроедовым и Макарцевым и не только не был уволен, но был подтверждён в должности Экзарха и возведён в сан митрополита⁶⁰¹.

Но ровно через десять лет, в 1974 г., владыка Антоний (Блюм) был освобождён от должности Экзарха. О нюансах этой «причинно-следственной связи» вспоминает архиепископ Брюссельский Василий.

21 февраля 1974 г. наш Экзарх, митрополит Антоний Сурожский, подал прошение об освобождении его по состоянию здоровья от должности Экзарха. Так как это прошение было подано всего через три дня после того, как он служил в своём лондонском храме «молебен протеста» о диссидентах в связи с высылкой Солженицына, то в западном общественном мнении отставка его была понята, как будто бы Московская Патриархия уволила его за этот «протест».

На самом деле это было не так: в отличие от 1964 года, когда владыка Антоний вынужден был подать в отставку, сейчас его отставка была для Патриархии неожиданной и даже нежелательной, так как создавала впечатление, будто митрополит Антоний стал жертвой репрессий с её стороны. Митрополит Никодим, любивший подчёркивать, что митрополит Антоний был его кандидатом в Экзархи, хотя он впоследствии в нём разочаровался в деловом отношении, ценил его в качестве Экзарха как человека, пользовавшегося большой популярностью на Западе. В связи с этим прошение митрополита Антония было принято Синодом только 5 апреля, а назначение нового Экзарха задержалось до 3 сентября. Помню, я получил тогда в Брюсселе телеграмму о назначении Экзархом митрополита Никодима. Для всех это было полной неожиданностью...

Но самое главное: человеку, пережившему несколько инфарктов и нуждающемуся в отдыхе, было бы безумием нагружать себя ещё новой работой. К сожалению, митрополит Никодим не хотел этого понять, и чем дальше шло время и чем сильнее ухудшалось его здоровье, тем он больше стремился расширяться и торопился⁶⁰².

В границах Советского Союза Русская православная Церковь была «Церковью молчащей». Но на «зарубежный роток не накинешь платок». И на защиту её доброго имени открылись уста сразу двух заграничных архиереев, причём они действовали независимо один от другого. Об этом писал архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин) митрополиту Сурожскому Антонию (Блюму).

Я рад, что мы в один день, 17 февраля, не сговорившись между собою, каждый по велению своей архиерейской совести, выступили: Вы – молебном о «людях доброй воли», я – телеграммой Патриарху. Для меня очень отрадно и духовно, и практически, в смысле взаимной поддержки, хотя между нашими выступлениями большая разница. Вы, вероятно, будете не согласны, но скажу прямо, как думаю: Ваше выступление политическое, в широком смысле этого слова и в хорошем его смысле, моё церковное. Поводом Вашего молебна была высылка Солженицына, целью – молитвенная поддержка его и всех «инакомыслящих» и политических заключённых в России (Буковский и т. д.). Поводом моей телеграммы было не изгнание Солженицына как таковое, а выступление митрополита Серафима против него. Если бы митрополит Серафим не выступил, и я, вероятно, не счёл бы полезным и возможным вмешаться, при всём моём сочувствии Солженицыну. Правда, это сочувствие, ярко выраженное в моей телеграмме, придаёт и ей «политический» характер, но это не на первом месте. Главная моя цель – забота о добром имени Московской Патриархии⁶⁰³.

Однако вскоре архиепископ Василий был вызван «на ковёр».

Я прибыл в Москву 14 мая 1974 г. Был принят митрополитом Ювеналием и Патриархом. Объяснялся с ними по поводу телеграммы о Солженицыне, в общем, всё обошлось благополучно. Но самое длинное объяснение было у меня с митрополитом Никодимом, к которому я поехал, по его же приглашению, на праздник святителя Николая (9/22 мая). Начался разговор не сразу, скорее, я сам его подвёл к обсуждению телеграммы. Но потом разговорились и стали кричать друг на друга. В общем, он старался мне доказать, что не следовало вмешиваться в дело Солженицына, на что я отвечал, что первым начал писать митрополит Серафим. «К тому же моё выступление не носило политического характера!» »Нет, – возразил митрополит Никодим, – это был определённый политический антисоветский акт«. »А разве это плохо?« – спросил я его. »Я не говорю, что плохо, – ответил владыка, – но не следовало этого делать!"⁶⁰⁴

Владыка Антоний (Блюм) расстался с титулом Экзарха довольно спокойно. Он с юмором рассказывал об ослёнке, на которого воссел Христос при входе в Иерусалим. «Многие постилали одежды свои по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге. И предшествовавшие и сопровождавшие восклицали: Осанна!» (Мк. 11:8–9). А ослёнок думал с гордостью: «Надо же, как меня любят, как встречают!».

Прошли годы, пал режим, речь зашла о возвращении нобелевского лауреата в посткоммунистическую Россию. И тогда, «в связи с изменившимися обстоятельствами», на Лубянке стали заметать следы.

Акт об уничтожении 105 томов оперативного дела на Солженицына: «Я, ст. оперуполномоченный (...), рассмотрев материалы оперативной проработки на «Паука» № 14271 – Солженицын Александр Исаевич, нашёл; в настоящее время находящиеся в оперативной подборке материалы, а также приобщённые к ней материалы для оперативной разработки на «Паука» (арх. № 33518) и дело формуляра ПФ, архивный № 11375, утратили свою актуальность, оперативной и исторической ценности не представляют.

Постановил; тома дела уничтожить путём сожжения. «Паука» с оперативного учёта КГБ СССР снять»⁶⁰⁵.

Точно так же «был решён вопрос» с «материалами» на другого нобелевского лауреата. Справка Пятого управления КГБ СССР о соединении дел оперативной разработки Елены Боннэр («Лиса») и Андрея Сахарова («Аскольд», он же «Аскет»); постановление от 6 сентября 1989 г. о прекращении этого дела оперативной разработки производством в связи с тем, что материалы утратили актуальность. Акт об уничтожении дела № 10740 от того же числа. Комитетчики Шевчук, Соловьёв и Степахин вместе со своими не указанными в акте предшественниками сожгли 583 тома дела. По утверждению сотрудников КГБ, в этих томах были и рукописи Андрея Дмитриевича⁶⁰⁶. Вот так безвестный Степахин палил историю русской мысли и русского духа.

Гоголь, со вторым томом «Мёртвых душ», отдыхает...

После отмены статей УК, каравших за «антисоветскую агитацию», шеф ГКБ Крючков издал приказ, призванный замести следы текущей преступной деятельности его ведомства, № 00150 от 24 ноября 1990 г. Уничтожению подлежали дела оперативного наблюдения и разработки с «антисоветской окраской». Ведь преданные гласности – и то далеко не целиком – бесчинства власти в отношении Сахарова, Солженицына, дела подвергавшихся преследованиям диссидентов, то, что скрывать дальше уже не было никакой возможности, – лишь верхушка айсберга всестороннего контроля государства над своими гражданами. Это был обширный список лиц, в том числе известных учёных и литераторов, которых советское государство подвергло «оперативной разработке».

Были уничтожены дела на следующих лиц; Георгий Владимов (48 томов), Владимир Войнович (10 т.), Юлий Даниэль (7 т.), Александр Зиновьев (35 т.), Лев Копелев (21 т.), Борис Можаев (1 т.), Александр Некрич (3 т.), Валентин Турчин (18 т.) и многих других.

Видимо, работа по заметанию следов производилась выборочно, до некоторых дел к концу 1991 г. руки не дошли. Их героями были Леонид Баткин (1 т.), Лариса Богораз (8 т.), Владимир Дудинцев (1 т.), Наум Коржавин (1 т.), Феликс Светов (17 т.) и другие⁶⁰⁷.

... Став Патриаршим экзархом Западной Европы (3 сентября 1974 г.), владыка Никодим вскоре дал мне послушание: заведовать перепиской с Экзархатом. Поначалу писем было немного, и весь архив умещался в нескольких папках, хранившихся в тумбе стола в митрополичьем кабинете. Порой владыка уезжал за границу на месяц, на полтора, и за это время скапливалось много писем, требующих ответа. А когда святитель возвращался в епархию, на него обрушивалась лавина неотложных дел.

... Очередной посетитель выходит из кабинета; робко заглядываю в дверь – в руках папка с проектами ответов на письма. Владыка машет рукой: потом, некогда! И принимает следующего клирика. Целый день провожу в «засаде», но безрезультатно. Удаётся «перехватить» правящего в коридоре ближе к полуночи, когда он уже спешит на поезд. И снова слышу: не сейчас!

– Как благословите! «Наше дело телячье: привязали – стой, хвостом маши!»

В следующий архиерейский приезд действую более решительно и кладу на стол в кабинете ворох «своих» бумаг поверх груды «чужих». Владыка вчитывается в текст, смотрит на дату и ахает: прошло три месяца! И задумчиво произносит: «Нет! Так работать нельзя!».

Дальше идёт лихорадочная сортировка корреспонденции: поздравления с праздниками – в одну стопку; деловые бумаги – в другую: «проблемные» – в третью. В «третьей группе» – два письма от итальянского клирика, бывшего католика. В первом – описание мучительных раздумий, в результате которых тот решил «конвертироваться» (обратиться) в православие вместе со своими прихожанами. И лишь вскользь – о конфликте с местным католическим епископом. И просьба – принять его приход под святительский омофор.

Во втором послании – снова мучительные раздумья: теперь «проблемщик» решил переметнуться к зарубежникам и выскользнуть из-под омофора Московского патриархата. У митрополита всего минута на то, чтобы вникнуть в клиническую картину полусумасшедшего маргинала. Он ещё раз смотрит на листы, где моей рукой уже проставлен штамп «входящий – исходящий» за номером таким-то. А потом решительно рвёт письма «конверта», и они летят в корзину вместе с конвертами...

Многочисленные титулы, должности, учёные степени и звания были перечислены в некрологе, после того как непосильное бремя погубило владыку Никодима. Но на его надгробии, помимо титула «митрополит Ленинградский и Новгородский», высечено только то, что досталось ему по стечению обстоятельств: «Патриарший Экзарх Западной Европы».

У владыки была большая записная книжка, куда он заносил адреса, телефоны и памятные даты (день Ангела, день рождения, день хиротонии) своих «контактёров»: от деревенской бабульки из села Давыдово ярославской епархии до тогдашнего генерального секретаря Всемирного совета церквей д-ра Филиппа Поттера. Иногда он извлекал этот «гроссбух» из необъятного кармана подрясника, чтобы уточнить какую-либо дату и послать адресату поздравительную телеграмму. Глядя на эту карманную «энциклопедию», я невольно вспоминал девиз Джона Уэсли (основатель методизма, XVIII в.): «Весь мир – мой приход».