К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ АРХИЕПИСКОПА ВИТАЛИЯ 1873–1973 г.г.

Через 2 дня после праздника Преображения Господня 821 августа сего 1973 года исполняется ровно 100 лет со дня рождения Высокопреосвященного Виталия, Архиепископа Восточно-Американского и Джерзиситского, Аввы нашего Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, основателя и первого ректора Св.-Троицкой Духовной Семинарии.

Необыкновенный это был Архипастырь – во всяком случае, совершенно, никак и ни в чем, не созвучный «духу времени», «духу века сего». Говоря как-то о нем, наш почивший Первоиерарх, родившийся двумя днями раньше его, Блаженнейший Митрополит Анастасий выразился так: «он не хочет быть «князем Церкви». И это несомненно была одна из самых характернейших черт нашего усопшего Аввы Владыки Архиепископа Виталия. Он и в архиерейском сане, от которого он так долго отказывался, был прежде всего монахом – строгим монахом, неуклонно стремившимся во всех случаях своей жизни с точностью исполнять все данные им при монашеском пострижении обеты. Иначе он и не мог бы поступить, ибо во всем чувствовалось, что никакой личной жизни, никаких личных интересов и стремлений у него нет:он весь, всем своим существом жил Церковью и для Церкви. Вот потому-то, хотя монашество и было у него на первом месте, он был в то же время и настоящим Архипастырем «Божией милостию», полагающим душу свою за овцы, самоотверженно и ревностно пекущимся о благе вверенного ему словесного стада. Один Бог знает, что было бы здесь в Америке, сохранилась ли бы тут истинная Церковь, если бы не было здесь Владыки Архиепископа Виталия! Не будь здесь Архиепископа Виталия, не было бы в США и Канаде «соборной церкви», как она тогда всеми ревнителями нашей Церкви называлась, не было бы здесь Свято-Троицкого монастыря, каким он теперь стал со своей церковной типографией и Духовной Семинарией, не было бы куда приехать и обосноваться здесь в США нашему Первоиерарху Митрополиту Анастасию и Архиерейскому Синоду. Да и многого чего не было бы: всего и не перечислить, что сделано здесь в Америке для православных русских людей Архиепископом Виталием! Да! подлинно он жил не для себя!

Монашеский обет нестяжательности выполнялся Владыкой Архиепископом Виталием с такой пунктуальной точностью, что у него не было даже своих икон, не было своих книг (самый невинный вид собственности, которого не отвергали совсем и многие строгие по жизни иноки), можно сказать: не было даже своей одежды, ибо он ничего из одежды сам себе не приобретал, а носил то, что ему дарили его многочисленные, почитатели, и легко разставался с этими подарками, даря их другим. Нам пришлось видеть, как он получил в подарок хорошую бархатную рясу-пальто для ношения зимой. Найдя ее, по-видимому, слишком роскошной для себя, он тотчас же преподнес ее в подарок Владыке Митрополиту Анастасию. Келлии его при Вознесенском соборе на Бронксе в Нью-Йорке и в Св.-Троицком монастыре были совершенно пусты, почти без всяких вещей, кроме самого необходимого для повседневной жизни и работы, и никогда не запирались им на ключ, даже когда он уезжал: нечего было в них беречь или прятать!

Жалования от Епархиального Управления и от Вознесенского собора, а также никаких денег от Св.-Троицкого монастыря Владыка Архиепископ Виталий никогда не брал и обходился теми деньгами, которые ему дарили почитатели, но и эти деньги, поступавшие к нему в значительном числе, особенно в день его Ангела, он почти полностью разсылал нуждающимся на Афон, в Святую Землю и в другие места. Нам пришлось быть однажды свидетелями, как на другой день после дня своего Ангела, Владыка положил на стол целую пачку пакетов с деньгами, подаренных ему накануне и, пригласив своего секретаря, велел ему вскрывать эти пакеты, подсчитать, сколько всего в них денег, а затем продиктовал ему, сколько и куда надо послать, после чего лицо его приняло выражение какой-то особенной удовлетворенности, когда он распределил все эти деньги, ничего не оставив для себя. Точно избавился от лишнего груза и беспокойства!

Никогда не забуду моей первой встречи с Архиепископом Виталием, когда он был еще Архимандритом, в Ладомировой на Карпатах, вернее даже встречи не с ним самим, а с его келлией, которая сразу дала мне весьма яркое представление о личности Владыки, тогда Архимандрита. Я проходил тогда свое священноиноческое служение в восточной части, под карпатской Руси, где был центр православного движения, но по какой-то надобности отправился в Ладомирову, находившуюся на западе в Восточной Словакии, или Пряшевской Руси. Архимандрита Виталия я дома не застал, и очень пожалел об этом, так как много о нем слышал. Братия предложили мне переночевать в келлии своего настоятеля. Войдя вечером в эту келлию, я был потрясен, никак не ожидая увидеть то, что я видел, хотя и слышал много о суровой подвижнической жизни о. архимандрита Виталия. Вместо постели стояли грубо-сколоченные козлы, поперек которых были положены три доски. Сверху была постелена овчинка, а для прикрытия во время сна одеялом служила другая овчинка. Никакой печки, никакого отопления, хотя зимой здесь бывает 30-ти градусный, по Цельсию, мороз. Столом служил ящик, вместо стула – обрубок дерева. Вот и все, что было в келлии. Помню, однако, что никогда мне так хорошо не спалось, как на этих досках между двумя овчинками.

Несколько позже пришлось мне встретиться и с самим архимандритом Виталием. И помню: меня поразило тогда необыкновенное сходство его с одним афонским иеросхимонахом, приезжавшим в Болгарию, когда я был еще студентом – и по внешнему облику и по манере себя держать и разговаривать. А схимник тот известен был своей подвижнической жизнью. Видимо, духовное сродство, подумал я тогда. Встречался я потом с о. Виталием, а затем с Владыкой Виталием не раз, и каждый раз выносил то же впечатление. В 1934 году, после своей архиерейской хиротонии, он приезжал ко мне в Ужгород, где было польское консульство, и я рад был оказать ему содействие в получении польской визы для поездки в Почаевскую лавру, так как у меня были очень хорошие отношения с польским консулом, прекрасно говорившим по-русски. Благодаря этому, виза была сразу же любезно поставлена на паспорте Владыки собственноручно самим консулом и даже на право двукратного выезда в Польшу, без запроса Министерства в Варшаве. Потом я узнал, что Владыка Виталий был восторженно встречен в Почаеве, служил там и получил много подарков для своего нового служения, но польские жандармы буквально по пятам всюду следовали за ним и, видимо, недоумевали, как такому «врагу Польши» (таким слыл Владыка) могла быть дана польская виза. И вот несколько позже, когда из Ладомировой отправился крестный ход в ближайшее село за польской границей, из Варшавы пришло сообщение, что виза Владыки Виталия аннулирована, и его задержали на границе, не дав ему возможности участвовать в церковном торжестве.

Снова Бог привел меня встретиться с Владыкой Виталием уже в Америке в 1951 году. Гостепреимно и радушно встретил нас, приехавших из Европы в качестве «Ди-пи», уже весь побелевший Владыка, теперь уже Архиепископ, управлявший всеми нашими приходами в США и Канаде. Ключом кипела тогда церковная жизнь на Бронксе в Вознесенском соборе, где была резиденция Владыки: торжественные богослужения при переполненном храме, многолюдные Епархиальные Собрания, всегда проходившие с большим подъемом и воодушевлением, частые заседания многочисленного в своем составе Епархиального Совета – все это показывало, какой хороший был организатор покойный Владыка, как умел он всех вокруг себя объединить и воодушевить на плодотворную церковную работу. Число вновь возникавших приходов быстро росло, и Русская Зарубежная Церковь в Америке, умалившаяся после Кливлендского Собора 1946 года, приобрела силу, которая заставила считаться с ней даже врагов ее, в начале весьма пренебрежительно к нам относившихся.

Свое время Владыка Архиепископ Виталий делил между Бронксом и любимым им Свято-Троицким монастырем, где его избрали своим настоятелем, и где он основал семинарию, в которой сначала сам ректорствовал и преподавал целый ряд предметов. Вскоре после нашего приезда из Европы, Владыка Виталий взял меня от Митрополита Анастасия, при котором я проходил свое служение и поместил меня в Св.-Троицком монастыре, сделав меня сначала ректором Семинарии, вместо себя, а затем и наместником монастыря. Каждую неделю в пятницу днем он уезжал в Нью-Йорк, а в понедельник вечером возвращался в монастырь. Раз в месяц, на заседание Епархиального Совета, мы всегда ездили и возвращались вместе, садясь в поезд на станции Херкимер. И вот тут-то интересно было Владыку послушать! Не терпя праздности и всяких праздных разговоров в монастыре, в поезде он делался необыкновенно разговорчивым и разсказывал массу интересного о своей жизни и служении в России. Жалею, что не было возможности все это записать!

Суровый и строгий по отношению к самому себе, Владыка Виталий был строг и к другим и весьма требователен в отношении добросовестного исполнения ими своих обязанностей, но вместе с тем был очень добр, благостен и снисходителен к действительным немощам, будучи совершенно неумолимым только там, где усматривал явное проявление злой воли. Этого он не терпел. Вот почему он считал самым важным воспитание в человеке, а в особенности в будущем пастыре Церкви – доброй воли. Для этого он находил чрезвычайно важным прохождение монастырских «послушаний» и все учащиеся нашей Семинарии обязаны были «участвовать» в них. От ежедневного двухчасового исполнения «послушаний» никто из семинаристов не освобождался, даже после проведенной в 1956 году реформы Семинарии, целью которой было дать семинаристам некоторое облегчение.

Пока Владыка был еще достаточно здоров и крепок, он сам давал всем пример, участвуя в «общих послушаниях», как напр., в собирании картофеля, копании огорода и т.п. Бдительным оком он наблюдал, как идет работа, ежедневно обходя все «послушания», и не терпел видеть кого-либо без дела или разговаривающим с другими, вместо работы. Но зато заботился он и о ночном отдыхе братии, сделав строго-внушительную надпись в коридоре: «От 10 часов вечера до 6 часов утра – полный покой и тишина». На местах же «послушаний» была сделана надпись большими буквами: «Молчание».

Последние 5 лет своей жизни, к великой скорби братии, Владыка Архиепископ Виталий провел вне монастыря, у себя на Бронксе, после того, как он сильно простудился и разболелся воспалением легких, возвращаясь в монастырь во время сильнейших снежных заносов. Эти 5 лет были для него как бы постепенным переходом от этой жизни в вечность, и 821 марта 1960 года он почил о Господе. Отпевание его совершал в Вознесенском Соборе Митрополит Анастасий с сонмом архипастырей и пастырей, а погребен он был, согласно оставленному им завещанию, в Св. Владимирском Храме-Памятнике в Джексоне, где собственноручной надписью еще задолго до своей кончины он указал место своего погребения.

Вечная память великому святителю – самоотверженному борцу за истинную веру и Церковь!