Знамение времени («Полунощники». Повесть Н. Лескова)

Небольшой рассказ известного беллетриста, уместившийся в двух осенних номерах «Вестника Европы», раздался звонким заушением Православной Церкви. Смысл рассказа заключается в сравнении современных религиозных идеалов – православных и толстовских. Выводятся представители того и другого религиозного склада и раскрывается безусловное якобы превосходство последних, даже не превосходство, а полная противоположность! представители православия (от лучших пастырей и академических профессоров до простолюдинов) это сыны тьмы по Лескову, а последователи толстовского учения – сыны света, исполненные любви и самоотвержения ученики евангелия (разумеется в толстовской переделке). Значение повести заключается в том, что автор сопоставляет оба мировоззрения не с научно-теоретической стороны, но в их жизненном воплощении, и притом в лицах, не вымышленных, но действительных: его рассказ вращается около известнейшего деятеля Православной Церкви, на которого с благоговейной любовью взирает весь русский народ и верующая часть общества.

Содержание повести заключается в том, что автор от нечего делать поехал из Петербурга в тот город, где живёт означенный деятель Церкви и остановился в гостинице, устроенной для богомольцев, которую он называет «Ажидацией», от слова ожидать, т. е. свидания с тем духовным лицом. Одна часть рассказа состоит в описании гостиницы, а другая большая – в передаче слышанного автором через стену разговора из соседнего ему номера. Характер странноприимного учреждения, или ажидации, по автору – весьма неблаговидный. Заведующие гостиницей женщины самыми низкими средствами стараются выведать от приезжих их характер и обстоятельства жизни, чтобы затем всё это передать духовному лицу и дать ему возможность разыграть роль пророка и сердцеведца, а с простодушных поклонников сорвать побольше денег. Впрочем, люди-то приезжают к этому человеку самые ничтожные: то промотавшийся пьяница с целью наживы, то развратная купчиха, надеющаяся через небесную помощь приговорить себе любовника, отказывавшегося от привольной богатой жизни во имя высших толстовских принципов. Купчихе этой не спится и она заставляет старую приживалку рассказывать, как та однажды добывала нового пророка для того, чтобы разубедить в толстовских понятиях одну барышню из другой купеческой семьи и уговорить её выйти замуж за выгодного жениха. В этом рассказе описываются самыми неприглядными чертами разъезды «духовного лица» по Петербургу, причём его везде встречают громадные толпы народа и путём обманов, подкупов и насилий хватают из кареты в карету и возят из дома в дом. Наконец рассказ приживалки доходит до описания встречи толстовской девицы с «ним», как выражается рассказчица. И что же? Со стороны девицы высокие речи о любви ко всем и самоотверженном труде, а с его стороны правила самой мещанской хозяйственной морали, направленных к убеждению девушки выйти за выгодного жениха. Барышня отвечает из толстовского евангелия, что она чувствует в себе новую жизнь и предана другому. Священник настолько будто бы чужд евангельских понятий, что понимает это чувство новой жизни в смысле преступной беременности и берёт назад свои советы о выходе замуж. Другой учёный столичный священник по поводу постоянных ссылок барышни на евангелие злостно сетует на современное распространение св. Писания, как на главную причину ереси и пытается спорить с нею следующими академическими приёмами: Когда барышня намекнула ему, что наши пастыри – обуявшая соль, он «ловко её осадил», объяснив, что только палестинская соль теряла свою солёность на солнце, а русская елтонка не может обуять. Не в лучшем свете очерчен академический профессор, проводящий время в трактирах за биллиардной игрой с пьяным купчиной скандалистом. Толстовцы напротив представлены, как святые; воззрения гр. Толстого автором выдерживает весьма строго: И. Христос в речах его героини есть только учитель добродетели, а не Сын Божий; над словами Ап. Павла (совершенно отвергаемого Толстым), автор издевается; в частности издевается над теми словами Апостола, которые постоянно приводил в своих поучениях и беседах главное лицо рассказа – уважаемый народом священник. Слова эти: «благодать преобладает там, где преизбыточествует грех» автор кощунственно вспоминает при виде множества оборванцев, мошенников и проституток на улицах города, в который он приехал. – Последователи новых евангельских сект упрекают нашу Церковь в безжизненности церковных авторитетов – в бесплодной, личной аскетической жизни. Последние годы открыли в православном отечестве некоторое новое религиозное движение, поднятое делами любви, действенной молитвы и одушевлённой проповеди именно того священника, который выводится в рассказе. Движение это отрадно именно с той стороны, что в нём объединялись и аскетические предания средних веков, и жизненная всеобъемлющая любовь первых веков христианства. С этой же стороны весьма ценны печатные проповеди и дневник помянутого пастыря. Подобно творениям Св. Тихона, они выше эпохи и народности: чистое, церковно-евангельское христианство так и дышит в каждой мысли проповедника. Его творения и жизнь отражают в себе именно то царство Божие, которое Господь принёс на землю. – Отсюда весьма понятно, что это явление современной церковной жизни более всего возбуждает злобу врагов Православия, распространителей ново-евангельских сект. – Отшельники, постники, девственники, молитвенники т. п. типы православного подвижничества не так опасны для успеха их пропаганды, ибо они не только отрицают такие подвиги, но прямо глумятся над ними. Зато как им сладить с этим новым живым доказательством того, что Православная Церковь нисколько не утеряла ни широты евангельских воззрений, ни теплоты любви евангельской, но, напротив, находит в формах своего строя – столь ненавистного сектантам – вполне подходящее средство для проведения в общественно-народную жизнь евангельских идей, так что сектантское разрознение и даже противопоставление последних и нашей бытовой церковности оказывается делом или недоразумения или даже злостного навета.

Г. Лесков, никогда не державшийся православных воззрений в своих религиозно-бытовых очерках, всегда любил противопоставить церковные понятия с евангельскими и понемножку кощунствовать: даже его «Соборяне» не чужды таких приёмов. Теперь же, когда он из мистика пашковского пошиба, после периода отчаянного увлечения спиритизмом, примкнул к воззрениям гр. Толстого, очевидно ему пришло в голову разгромить наиболее живучий оплот православной современной жизни. Задача конечно заманчивая для сектанта и достаточно увлекательная, чтобы подвигнуть старого болтуна даже – на чёрную клевету. – Действительно, довольно раскрыть любую проповедь очернённого пастыря, чтобы понять, как далеко от истины обвинение его в непонимании тайн христианских и в частности евангельских слов о новой благодатной жизни, о возрождении. Смеем заверить г. Лескова, что это учение (конечно не в пантеистическом смысле гр. Толстого), есть постоянная тема его поучений и частных бесед и именно ею озаглавлен его дневник в печатном издании: эта же мысль о христианском возрождении через познание жизни и воли Божией заключается в осмеянном у Лескова изречении Ап. Павла: «Идѣ́же бо умно́жися грѣ́хъ, преизбы́точествова благода́ть» (Рим. 5:20) – та же мысль, которая лежит в основании притчи «о блудном сыне». Что касается до пресловутых «ожиданий» и пророческих шантажей, то при всей предусмотрительности клеветы для целей популяризации¹, надо сказать, что она совершенно не достигнет цели по отношению к людям, знающим очерняемого пастыря, потому что всем им известно, что этот пастырь всегда уклоняется от роли оракула, предсказателя будущих судеб, хотя многие почитатели стараются поставить его в такое положение.

Известно также всем знакомым с толстовщиной и то обстоятельство, что даже настоящие последователи нового учения, составлявшие земледельческие общины, никак не могут похвалиться тою внутреннею удовлетворённостью или восприятием «новой жизни», с которою они изображены у Лескова; напротив того, искреннейшие между ними с горьким воплем отчаяния признаются в неспособности исполнять требования нравственного долга и тем ясно свидетельствуют о невозможности спастись без благодати, как объяснил отвергаемый ими Апостол (Рим. 7:14–25). Таким признанием служить известное «Письмо» самого гр. Толстого к Гильтебранту, а также корреспонденции из «общин», помещавшиеся нынешней осенью в «Смоленском Вестнике» одной из последовательниц секты.

В теоретических построениях можно отстаивать заблуждения, но практика нравственной жизни общественной и личной всегда будет подтверждать слова Гамалиила (Деян. 5:34–40), и мы знаем, что вопреки тенденциозной повести Лескова, толстовские общины распадаются через два, много – три года. Православный пастырь конечно ничего не потеряет от клевет Лескова: было бы слишком странно, чтобы такой видный деятель не был бы никем очернён, когда даже о Спасителе «о́вiи глаго́лаху, я́ко бла́гъ е́сть: ині́и же глаго́лаху: ни́, но льсти́тъ наро́ды» (Ин. 7:12). Мы обращаем внимание читателей на выходку Лескова с тою целью, чтобы показать, чего боятся наши секты, с чем они могут бороться только посредством клеветы² и чему злорадно смеются: под последним разумеем нападения автора не на главную личность повести, а на другие типы. Ясно отсюда и то, в какую сторону должны быть направлены наши миссионерские силы. В этом смысле повесть Лескова есть знамение времени, а ненавистное ему явление нашей церковной жизни – образ для посильного подражания нам и меч истребления для сект.