Православие и уния в лице двух своих защитников, преподобного Иова Почаевского и Иосафата Кунцевича

10-го Октября 1831 года, следовательно, ровно пятьдесят лет пред сим, на горе Почаевской совершилось событие, сразу порешившее историческую судьбу Почаевской обители. То было возвращение, или сказать вернее, воссоединение Почаевской Лавры из унии в православие. В этот день православные приемщики, принимавшие Лавру от базилиан Почаевских, служили первую православную литургию в успенском соборе Лавры, после чего обитель Почаевская снова вошла в семью православных обителей русских, как было сто лет до этого, в течение пяти веков, от основания монастыря Почаевского до завладения его униатами (1200–1720 г.).

Теперь, когда взоры наши и мысли невольно обращаются к прошедшему Лавры, служившей в течение веков центром религиозной жизни на Волыни и в соседней Холмщине и Галиции, следующие вопросы напрашиваются сами собою: чем же заявила себя уния в сравнении с православием как в Лавре Почаевской, так и вообще в истории и жизни западного края России? Что сделала она и что принесла для утверждения церкви и славы Божией?

Известно, что до последнего времени сравнивали унию и православие с самых разнообразных сторон, и, как и следовало, всегда не в пользу унии. Но сколько мы знаем, никто еще не пробовал поставить унию, если так можно выразиться, лицом к лицу с православием в образе и деятельности лучших представителей обеих церквей, православной и униатской, каковыми, без сомнения, могут и должны считаться святые, признаваемые в той и другой церкви их последователями.

Совершившейся пятидесятилетний юбилей со времени присоединения Почаевской Лавры из унии в православие со всею Почаевской заветною святынею, состоящею, как известно, из цельбоносной стопы Богородичной, чудотворной иконы Божией Матери Почаевской, и нетленных мощей преподобного Иова, игумена и чудотворца Почаевского, дает нам основание и повод привести эту попытку, по мере сил своих, в действие, взявши для сравнения жизнь и блаженные подвиги Иова Почаевского с жизнью и деятельностью униатского святого, Иосафата Кунцевича.

Мы тем более считаем себя вправе поступить таким образом, что Преподобный Иов и Иосафат Кунцевич во первых были современники. Первый из них, родившийся около 1551 года, скончался на сотом году жизни, в 1651 году, а второй убит Полочанами сорока трех лет от роду в 1623 году, следовательно, как родился, так и умер в течение жизни преподобного, и оба они жили и действовали на Западе России в период самого лютого господства унии и латино-униатского преобладания в Литве и на Волыни, так что, заговоривши об одном, до самой исторической необходимости, нельзя умолчать в тоже время о другом. Во-вторых, как Иов, так и Иосафат были земляки, как по месту рождения, так и по месту служения своего. Иосафат родился во Владимире-Волынском в 1580 году и здесь проводил первые годы юности своей, когда преподобный Иов состоял уже игуменом ближайшего к г. Владимиру Честно-Крестского монастыря в г. Дубне, той же Волынской области, куда переведен был из угорницкого галицийского монастыря, по просьбе князя Константина Острожского около 1582 года. К тому же и самое место рождения преподобного Иова в Покутской области в Галиции не менее родственно Волыни, как и самый город, Владимир-Волынский, место рождения Иосафата. Это та самая область, которая, по первому разделу Польши в 1773 году, отошла к Австрии и в настоящее время составляет так называемый Колотыйский Повет между Днестром и Молдовой. Там и доселе уцелели остатки древнего Угорницкого Преображенского монастыря, что ныне селение Угерники, в котором преподобный принял монашество на 12-м году жизни и где, потом возведен в сан иеромонаха (около 1580 г.) и принял схиму (1581 г.) с именем Иоанна, которым наречен был во святом крещении. Кому же неизвестно, что Галиция и Волынь и издревле составляли одно, как по народности, так и по вере. Тем более это было во времена Иова, когда Волынь и Галиция были под одною властью Речи-посполитой, и в особенности, когда преподобный жил и действовал в монастыре Почаевском, откуда с высот Почаевских Галиция и теперь открывается даже простому, не вооруженному глазу.

Но, что всего для нас важнее, преподобный Иов и Иосафат Кунцевич, будучи современниками и земляками, в тоже время считаются святыми, каждый в своей церкви, вследствие чего дают нам полнейшее основание для сравнения их между собою, тем более что и посмертная судьба их и самое прославление во многом сходствуют между собою, хотя и не с одинаковыми последствиями. Когда униаты овладели монастырем Почаевским, то они также приняли в свое ведение и нетленные останки преподобного Иова. Но при всей Фанатической ревности к латинству и ненависти к православию базилиане Почаевские не дерзнули прекратить совершенно уважение к памяти угодника Божия, и даже, как увидим далее, хотели было канонизировать его у Папы римского. Теперь православные на веки предали земле то, что униаты считали мощами Иосафата, или вернее сказать, что латиняне и иезуиты навязывали им под наименованием этих мощей, и по мере распространения православия и православных идей в Холмщине и Галиции самая память Иосафата сглаживается и грозит в недалеком будущем покрыться полнейшим забвением.

Где же причина столь знаменательного явления? Что так могущественно возвышает память одного и умаляет славу и величие другого? Послушаем, что отвечает на это история.

Латино-униаты обыкновенно начинают с того, что превозносят своего Иосафата за его страшную ревность по унии. И мы знаем, что ревность эта была действительно преобладающею чертою в жизни и деятельности бывшего гонителя православной церкви. Но кто не скажет, что ревность была ревностью не по разуму? Сознавали это сами современники Иосафата, – и в какой бы редакции мы ни читали известное замечательное письмо Литовского Канцлера Льва Сапеги к Иосафату, в редакции ли Бантыш-Каменского, или в другой, так называемой подлинной редакции, обнародованной в последнее время самими же униатами¹, мы должны согласиться с их же собственным свидетельством, что Иосафат „наполнял земские суды, магистраты, трибуналы, ратуши и епископские канцелярии позвами, тяжбами и доносами (на ̒православных)“, что он „делал насилие совести человеческой... запирал православные церкви, чтобы люди погибали без богослужения, без христианских обрядов и таинств, как неверные“. –„А ведь Христос Господь не запечатывал, не запирал церквей, как Вашмосц делаете“, пишет Лев Сапега в так называемом подлинном письме своем к Иосафату. Жидам, татарам, продолжает он далее, позволено в областях королевства иметь свои синагоги и мечети, а Вы печатаете христианские храмы“, и т. д... В том же письме Сапега указывает Иосафату и на то грозное настроение православного народа и казаков, которое, по сознанию самого же Иосафата в письме его к Сапеге, грозило опасностью его жизни за его фанатические подвиги против православия, и которое, как справедливо замечает Сапега, „самую унию делало вредною для государства и опасною для самого существования и целости Польши“...². Но для Кунцевича государственные интересы не существовали пред религиозными. Он не заботился даже о собственной безопасности ради излюбленной унии и безрассудно шел на явную опасность. В Витебске, жители которого более других преданы были православию, не дозволяя служить несчастным даже в шалашах и напутствовать умирающих святыми тайнами, он до того раздражил народ против себя, что уличная чернь при первом случае бросилась на него, избила палками до смерти, размозжив у него голову топором, и самый труп бросила в реку³.

И такого-то страшного, безжалостного фанатика непогрешимое папство возвело сначала в число блаженных, а потом (в 1867 г.) причислило и к лику Святых, назначив его „Патроном Руси и Польши“⁴. Впрочем, Папам не впервинку действовать подобным образом. Возвели же они в святые фанатического основателя Ордена иезуитов, испанца Игнатия Лойолу, или страшного изобретателя жестокой инквизиции Петра Авербуэса и др., потому, что в римской церкви для канонизации во святые требуются не богоугодные подвиги христианской любви и благочестия, а хотя бы и кровавые, но блестящие подвиги на пользу и распространение папского владычества и преобладания, ad majorem Dei gloriam... За то и память подобного рода святых, при первом удобном случае падает с шумом, как воочию нашею погибла память Иосафата в Литве и на Волыни, и как теперь погибает она со всею очевидностью в Холмщине и Галиции.

Совсем не таковы истинные слуги Божьи, настоящие поборники святой веры православной. – Преподобный Иов также любил от полноты сердечной свою родную церковь и всеми силами своего духа и жизни старался ратовать об ее славе, чистоте и распространении. Но он любил ее, как подобает истинным последователям Христовым, любовью, соединенною с непоколебимою твердостью и христианскою терпимостью и благоснисхождением к заблуждающим, и той настоящей Евангельской ревностью, которая готова душу положить для обращения неверных, но без насилия их совести, в духе убеждения, а не угнетения и принуждения. Так действовал сам Господь и Спаситель наш Иисус Христос и Его Св. Апостолы, так действовали все святые отцы древней церкви; „вы не найдете у них, как справедливо пишет Сапега к Иосафату о св. Златоусте, ни жалоб, ни протестов, ни процессов, ни судебных объявлений, ни позвов... о гонениях, низвержении и казни благочестивых священников, а найдете только то, что способствует к умножению (действительной) славы Божьей, к назиданию душ человеческих и умилостивлению разгневанных гонителей“...⁵ Так действовал и блаженный угодник Божий, преподобный Иов Почаевский.

Первою заботою его по вступлении в должность Игумена Дубенского монастыря было поднятие уровня нравственной жизни в подведомой ему братии, „ихже свыше данным себе благоразумием, скромностью, ихже частым поучением, а наипаче трудов своих благолепнейшими подвиги более двадесяти лет управляше“⁶• Это была первейшая, живая сила, которая в те времена возвышала православие над другими вероисповеданиями и давала ему значение и крепость неодолимую. Справедливо пишет один из отечественных наших историков о самом же преподобном Иове: „только на взгляд поверхностный может казаться, что сила русского духа и сущность русского характера олицетворяемы были всего больше людьми, которые строили города, обрабатывали поля и отражали неприятельские вторжения. Душой всех этих действий и регулятором страстей человеческих была православная церковь, а церковь сохранили от окончательного упадка только такие люди, как Почаевский Иов. Эти смиренные молчальники, эти неумолкающие молитвенники, эти посредники между отдаленными предками и отдаленнейшими потомками были центрами народной жизни, к которым стремились издали души, обуреваемые житейскими страхами или соблазнами, и от которых по всем направлениям расходились по русской земле слова ободрения и назидания“⁷... Какая поразительная противоположность между Иовом и Иосафатом, из коих о последнем сам Сапега пишет в письме к нему: „я знаю, каких вы рукополагаете священников, таких, т. е, которые способны скорее разорить, нежели создать церковь Христову. Отовсюду слышится ропот, что у вас нет достойных священников, а больше слепых. Невежественные ваши попы вводят в пагубу и народ“... Что же удивительного, что при таком положении уния погибала, так сказать, в самом корне своем, а православие и доселе стоит твердо и непоколебимо“. Дай Бог, скажем словами того же Сапеги, чтобы только у нас побольше было всегда достойных представителей“!!!⁸

Другою, не менее существенною заботою преподобного Иова на острове Дубенском было, как пишет Досифей, распространение церковных книг, которые в те несчастные времена составляли, можно сказать, единственную опору для православия против латино-униатских притязаний Папизма. С этой целью преподобный собрал вокруг себя многочисленное братство, которое под его непосредственным наставлением и руководством занималось изучением и переводом писаний отеческих. Избранные писцы, по указанию св. угодника, переписывали лучшие книги и распространяли оным между православными. „Такожде и писанием книг церковных упражняшеся“⁹. В этом отношении латино-униаты также могут указать нам, что Иосафат со своей стороны тоже „заботился для возвышения просвещения между подведомым ему духовенством о переводе на русский язык богословских книг“... и даже, как говорят, сам издал „краткий катехизис, который, по его поручению, прочитываем был в церквах еженедельно“¹⁰. Но замечательно, что даже такой поклонник Иосафата, как автор „истории Унии русской церкви с церковью Римскою“, упомянувши об Иосафатовском переводе „богословских книг“, не указывает при этом ни одной, которая была бы переведена в действительности, хотя бы из серии тех переполненных историческою ложью и фанатическими нападками на православие латино-униатских книг, которыми изобиловала антиправославная литература западной церкви. А о пресловутом катехизисе Иосафата тот же автор замечает в примечании, под чертою, что только „некоторые части этого катехизиса сохранилась до наших времен“, и что еще курьёзнее, „помещены только неким Итальянским биографом Иосафата, ксёндзом Контьери в приложении к его Итальянской Vita di s. Giosafat, Roma 1867“¹¹. Напротив того со времен самого Иова сохранилась подливная, написанная в его время в Дубенском монастыре известная книга „Диоитра мирозрительная“, переведенная по замечанию ученых исследователей неким Виталием, иеродиаконом Дубенского монастыря при преподобном Иове, именно в то самое время, когда св. угодник „упражнялся писанием книг церковных“. Есть основание думать, что Виталий этот был одним из лучших учеников преподобного Иова; иначе, за что же он удостоился, по удалении блаженного, сделаться его преемником, „многогрешным Виталием игуменом честного креста в Дубне“, как читаем в заглавии его рукописной Диоитры 1604 г. находящейся ныне в библиотеке Волынской духовной Семинарии? – Как бы то впрочем ни было, но современники высоко ценили труд Виталия, так что перевод его Диоитры издавался несколько раз, и в первый раз напечатан даже при жизни самого преподобного Иова в Евье, в 1612 году ¹².

Но еще выше и досточтимее становится для православных святая личность преподобного, когда вспомним, что одна из величайших заслуг приснопамятного князя Острожского Константина Константиновича, – издание Первой Славянской Библии относится именно ко времени пребывания блаженного угодника Божия в Дубенском монастыре. Сами поляки рассказывают, что великолепный вельможный из князей, князь Константин – Василий был так набожен, что с наступлением каждого великого поста переселялся на Дубенский остров (к преподобному Иову) и здесь, сбросив с себя мирскую одежду и одетый по-монашески, затворялся на всю первую седмицу, пребывая в посте и благочестивых размышлениях¹³. Само собою, разумеется, что при таком положении дела св. угодник Дубенский, „всяческими образами“ вымоленный набожным князем для поселения на Дубенском Острове, был всегда непосредственным советником и поверенным всех его княжеских дум, намерений и действий. Какое же дело могло быть ближе для ведающего сердца преподобного Иова, особенно среди библиографических его трудов по части распространения полезных книг, как на издание Св. Библии, этой книги книг на родном отечественном языке для утверждения св. веры и благочестия? Потому мы думаем, не обинуясь, что преподобному Иову принадлежит не только соизволение и благословение на издание известной Острожской славянской Библии 1580–81 года, но и самая инициатива этого дела, его процедура и окончание. Мы тем более считаем себя вправе, думать таким образом, что в те времена лучшие из князей и бояр как на Востоке, так и на Западе Руси никогда не осмеливались делать что-либо без совещания и участия отцов своих духовных. А таким-то именно отцем и был преподобный Иов для князя Константина Острожского во все время служения своего в звании игумена Дубенского до самой смерти боголюбивого князя.

Невольно представляется при этом, как был рад существованию Острожской Библии Иосафат, хотя он и родился только за год до ее издания, но за то, без сомнения, знал об ее происхождении в последующие годы своей жизни, если, – что, несомненно, он до мозга костей был проникнут всеми идеями латинской церкви, которая одним из основных законоположений поставляет запрещение Библии для народа, чтобы удобнее держать своих последователей во тьме невежества и заблуждений.

Переход Иова в Почаев и поставление его игуменом св. горы Почаевской дали ему новые средства для действования на пользу православия. Доселе он пользовался по преимуществу вниманием одного князя Константина Острожского и при посредстве его старался по мере сил своих служить интересам церкви. В Почаеве, вследствие особенного значения тамошней обители, круг духовных его почитателей увеличился. Одни спешили делать вклады на нужды обители от щедрот своих, как это сделали напр. „урожденная пани Куликовская, Анна Александровна Добрынская“ в 1640 г., Иван Жабокритский в 1648 году, Юрий Пузинов в 1649 г. и др.¹⁴• Не говорим уже о Гойской, которая, основав на горе Почаевской в 1597 году общежительный православный монастырь, вместо бывшего здесь доселе монастыря пустынного, в 1617 году, при жизни преподобного же Иова, подтвердила за этим монастырём все свои пожертвования и свое завещание, написанное по этому поводу, облятовала и записала в градских книгах Кременецких в 1620 году ¹⁵. Вместе с этим, зная по опыту, какое особенное значение имеют для возвышения церкви в глазах народа благолепные храмы, преподобный Иов убедил богатых местных землевладельцев–супругов Феодора и Евву Домашевских построить в 1649 г. на собственные средства в Почаевской обители новый каменный, прекрасный храм во имя Пресвятой Троицы, который они украсили „всеми потребами, приличествующими таковой церкви”, пожертвовав для этого не только многие денежные суммы, но и значительные наследственные сокровища, состоящие из золотых и серебряных вещей и других драгоценностей ¹⁶. Без сомнения, по мысли самого же преподобного, этот новый храм расположен был так, что в него, под его своды вошла цельбоносная Стопа Божьей Матери, которая доселе оставалась в течение веков под открытым небом. Тут же, по древнему православному обычаю, поставлена была над царскими вратами и чудотворная икона Божьей Матери, так, что новый храм сделался, так сказать, центром всей святыни Почаевской, тем более драгоценной для православного русского чувства, что во все время пребывания преподобного Иова на горе Почаевской оно только и могло отдыхать и находить себе утешение в благодатной помощи, ниспосылаемой свыше от чудной Стопы и святой иконы Божьей Матери, среди бурь и невзгод, поднимаемых на православие Папизмом и его клевретами в роде Иосафата. Замечательно, что самое прославление чудотворной иконы Божьей Матери в Почаевской обители, начинающееся, как известно с 1597 года, совпадает как раз с началом церковной Брестской унии 1596 года, и последовавших засим гонений на православную церковь со стороны самого Иосафата, так что надобно быть слишком невнимательным к судьбам Божьим, чтобы в этом совпадении времен не видеть действия десницы Божией, которая вместе с горькими искушениями со стороны унии, в тоже время уготовляла для православных и благодатное утешение в чудотворной иконе Пресвятой Девы, таким образом, избравшей гору Почаевскую в место селения своего на защиту народа православного, его ободрение и избавление ¹⁷.

Сам вызванный из Угорницкого монастыря на Дубенский Остров ради чести православия, поддерживаемого, как мы уже сказали, по преимуществу благочестивою жизнью иноков, преподобный Иов готов был воспользоваться всяким удобным случаем для распространения православных обителей на Западе России. И история свидетельствует, что благодаря его влиянию, как духовного отца, известная пани Ирина Ярмолинская в 1646 году особым завещанием основала богатый монастырь во имя святителя Иоанна Милостивого, в имении своем Загайцах на Волыни, причем преподобный сам собственноручно подписался на завещании Ярмолинской, яко духовник ее, и тем на веки скрепил свое непосредственное участие в устроении этого монастыря во славу св. церкви православной. Есть предание, что даже первые иноки для устроения Загаецкого монастыря были присланы, по просьбе Ярмолинской, преподобным Иовом из обители Почаевской ¹⁸.

Нельзя, конечно, отвергнуть, и того, что Иосафат со своей стороны тоже увлекал некоторых из вельможных даже панов русских в свою унию, как напр. Феодора Скумина, Тышкевича, сына его Януша, Яна Мелешко, Солтана и др., вследствие чего православные справедливо прозывали его „душехватом“ ¹⁹. Но при этом Иосафат лишал своих клиентов самого дорогого, что есть для человека, их родной, православной веры, и мы слишком сомневаемся, чтобы таким образом он вносил святой мир в души отступников. Иначе, какой же смысл имеют следующие места из письма Сапеги к Иосафату? „Укажите, Ваше преосвященство, кого Вы приобрели, кого уловили суровостью Вашею, печатанием и запиранием церквей...? Из овец Вы превратили их (своих последователей) в козлищ, повергли в опасность государство, а может быть в погибель и всех нас католиков. Вместо радости пресловутая Ваша уния наделала нам только хлопот, беспокойств, раздоров, и так нам опротивела, что мы желали бы лучше остаться без нее: так много, по ее милости, мы терпим беспокойств, огорчений и забот. Вот плод Вашей пресловутой унии. Сказать правду, она приобрела известность только смутами и раздорами, который произвела она в народе и целом крае... “ и т. д. ²⁰.

Одновременно с заботами о внешнем благоустроении горы Почаевской, имевшем непосредственное влияние на умножение числа братий в стенах обители, преподобный Иов не забывал в Почаеве и излюбленного своего дела о распространении необходимых книг на пользу православия. Теперь ему тем удобнее было действовать на этом поприще, что по переходе в Почаевский монастырь он нашел здесь уже готовую типографию, заведенную, как говорят, самою Гойскою совместно с основанием общежительного монастыря в Почаеве. Вскоре преподобному открылся случай для достижения заветной цели. Известный дидаскал и проповедник в Ставропигии львовского братства Успения Пресвятой Богородицы, Кирилл Транквиллион-Ставровецкий, впоследствии архимандрит черниговский, написал книгу под заглавием: „Зерцало Богословия, которая по благословению преподобного Иова и была „выдрукована в монастыру Почаевском, в маетности его милости пана Андрея Фирлея, року 1618 го, месяца марта 12 дня“ ²¹. Интересно, что сами униаты с уважением относились к этой книге, не смотря на то, что она по преимуществу написана в православном духе, вследствие чего в 1790 году она „паки второе на желание многих издася в обители Почаевской чина св. Василия Великого“, т. е. у базилиан Почаевских, „да кийждо множайшую от чтения приобрящет пользу и изобильнейшую восприимет корысть“²² Есть также известие, что со времени преп. Иова в Почаевской его типографии печатались проскомидийные листы для рассылки в православные церкви, письма или послания православных архипастырей, разные молитвы и т. п. И без сомнения, по малочисленности православных типографий в пределах юго-западного края России того времени, когда по свидетельству истории, все „древнейшая типография Волыни: острожская, кременецкая, рахмановская и др. мало по малу прекращали свое бытие еще в первой половине XVII века, и на Волыни была только одна славянорусская типография почаевская“, обитель Почаевская всюду распространяла свои типографские произведения между православными, и тем немало содействовала к поддержанию истиной веры между ними среди тогдашних бедствий, причиняемых латинством.

В 1628 году, по приглашению православного Киевского митрополита Иова Борецкого, составлен был в Киеве поместный собор, на который созваны были к 15 Августа все южнорусские православные архипастыри, архимандриты и игумены. Кроме других дел, подлежащих рассмотрению собора, как напр. объявление королевского сейма о собрании пожертвований на предстоящую войну с Россией за русское престолонаследство, собор 1628 года главным образом имел нужду рассмотреть действия известного полоцкого православного архиепископа Мелетия Смотрицкого, который, начавши свою архипастырскую деятельность ревностнейшими подвигами на пользу православия, выразившимися в особенности в прекрасных его сочинениях на защиту православной церкви, к настоящему времени начал видимо склоняться на сторону унии и латинства и даже явно стал писать сочинения противные православию, Такова была, например его „апология путешествия по восточным церквам“, в которой Смотрицкий не только выражал желание, чтобы восточная церковь соединилась с западною, но и излагал разные клеветы на церковь восточную и на русских защитников православия, и даже проклял свои прежние сочинения, написанные в защиту православия, и т. д.

Послушный велению архипастыря, а еще более ревнуя о славе родной, православной церкви, преподобный Иов в числе других с радостью поспешил в Киев на собор, и здесь в заключение соборных заседаний имел утешение быть свидетелем отречения Мелетиева от унии, хотя, к сожалению и кратковременного, как он Смотрицкий сам в соборном храме Киево-Печерской лавры Успения пресвятой Богородицы 15 августа топтал собственными ногами свою лживую апологию, как торжественно отрекался он от своих заблуждений и вместе с другими архипастырями произносил осуждение на заблуждение унии и латинства, и т. п. На другой день, 16 августа, от лица собора издано было каноническое объявление, в котором все бывшие на соборе заявили вслух всего мира, что они „твердо стоят в православной восточной вере, не мыслят, об отступлении в унию и под клятвою обещаются не отступать, и к тому же увещевают весь православный народ“²³ Объявление это предложено было подписать всем присутствовавшим на соборе... И в том числе, после подписи митрополита и других приложил свою руку и преподобный Иов, подписавшись, по обычаю, своим схимническим именем: „Иоанн Железо, игумен Почаевский“²⁴.

Понятно само собою, что такие подвиги не могли пройти бесследно для православия. И мы знаем, что они, несомненно, спасли церковь русскую, и таким образом на веки сохранили ту незыблемую почву, на коей и теперь зиждется православие даже там, где, как напр. в Холмщине, враги православной церкви имели полнейшее основание рассчитывать, что она, по-видимому, совсем погибает. Не кому другому также, как преподобному Иову и тому высокому нравственному закону жизни, основание коего положено было блаженным угодником в его обители, обитель Почаевская обязана тем, что из всех монастырей западной Руси она была последним монастырем, обращенным в унию (после 1721 года). До того времени Почаевские иноки, верные завету богоносного отца своего и учителя почти около века со времени появления унии оставались непоколебимыми в православии, не смотря на самые отчаянные усилия, и опаснейшие козни, употребляемый врагами, чтобы совратить Почаевский монастырь в унию ²⁵. К этому мы имеем несомненное известие, что из всех западнорусских униатских монастырей XVIII и XIX го века в одной лавре Почаевской богослужебный чин соблюдался настолько близко к уставам древне-православной церкви, что остальные базилиане называли почаевское богослужение схизматическим ²⁶. Между прочим фактическим доказательством этому и доселе может служить то, что за исключением служебников и требников прочая богослужебные книги, печатаемые в бывшей Почаевской базилианской типографии, содержат в себе весьма незначительные отступления от таковых же православных книг, каковы напр. часословы, октоихи, минеи, и т. п.²⁷. Так сами враги православия не могли до конца истребить то, что посеяно было молитвой и трудами преподобного.

Интересно, что служение преп. Иова, на горе Почаевской для утверждения и защиты православия (1604–1651 г.) совпадает как раз с тем временем, когда в Восточной Руси Святотроицкая лавра преподобного Сергия, одушевляемая всегда присущим ей духом своего великого основателя, отстаивала православие и землю русскую от тех же самых врагов клевретов унии, с которыми боролся преподобный Иов в звании игумена Почаевского. И если невозможно сомневаться, что преп. Иов имел самые обстоятельные сведения обо всем, что совершалось тогда в Московском государстве в смутные времена самозванщины и междуцарствия (1608–1612 г.), то нужно согласиться, что как истинный сын православной церкви, он всеми силами души своей сочувствовал и всему тому, что совершаемо было тогда лаврою и от лавры преп. Сергия, и если не делом, то крепкою молитвою и сердечными благожеланиями споспешествовал тому, на чем теперь непоколебимо зиждется сила и величие народа русского, а с сим вместе, конечно, и всех русских областей, составляющих единое нераздельное целое под скипетром государя Всероссийского.

И ныне, почивая нетленными своими мощами на скалистых твердынях горы Почаевской, в нескольких верстах от границы Галицкой, угодник Божий, так сказать, стоит на страже между русскою православною церковно и отторгнутыми от древнего благочестия чадами его родины, – и нет сомнения, в пренебесных молитвах своих он и доселе молит Господа о возвращении их на лоно православия, дабы с возрождением по вере они могли снова сделаться настоящими сынами святой Руси православной, по отношению к которой Почаевская лавра для Галицких и Холмских униатов, и по географическому и по историческому положению своему, искони служит преддверием и путеводною звездою.

Еще раз перенесемся на время на скалистые выси горы Почаевской и заглянем во внутреннюю жизнь преподобного Иова, чтобы сравнить ее с такою же жизнью – Иосафата Кунцевича. Вот прозрачная, звездная ночь южнорусская. Возвышаясь на сотни футов над уровнем окружающей местности, покоится в сумраке святая гора Почаевская, сверху донизу покрытая вековыми буками, грабами и широколиственными грецкими орехами. Окончивши келейное правило, иноки Почаевские давно уже потушили огни в своих тесных келеях. Одна белая, как снег, ново-сооруженная церковь Св. Троицы с цельбоносною Стопою и чудотворною иконою Богоматери под своими сводами приветливо стоит на самой вершине скалы, как бы на страже за своих молитвенников. А тут внизу, на южном склоне горы, посредине на равном почти расстоянии между Свято-Троицким соборным храмом и горными основаниями, скромно приютилась древнейшая деревянная Почаевская церковь Успения Божьей Матери, и против нее прямо в скале, как темная пропасть зияет глубокая пещера, искони знакомая отшельникам почаевским, как лучшее убежище для молитвенных подвигов и богомыслия, вдали от шума мирской суеты и треволнения.

Но вот святые врата обители тихо растворяются и из них один за другим выходят два человека, первый согбенный под тяжестью лет, но видимо бодрый, здоровый старец в полной монашеской схиме и с настоятельским жезлом в руках, на который опирается, направляя шаги свои. Другой молодой, скромный инок, в обыкновенном монашеском облачении. Оба они, очевидно, идут к Успенскому храму, и в то время, когда молодой останавливается на паперти Церковной, старец мерно подвигается к пещере, и там медленно скрывается в ее могильной мгле.

То были преподобный Иов и ближайший, любимый ученик его, иеромонах Почаевской обители Досифей. Угодник Божий спустился в пещеру, вытянув руки вперёд, почти головою вниз, потому что камни, висящие над спиною, препятствуют прямому положению. Ухватившись при этом рукою за камень, стоящий внутри пещеры с левой стороны, вроде колонны, преподобный стал в пещере, пролезши, таким образом, между камнями около пяти аршин. Здесь блаженные ноги его остановились, прежде всего, на небольшой площадке в аршин длины и ширины, вверху которой, если обратиться лицом к северу, открывается пустое пространство в аршин над головою с таким же потолком, только более неправильной формы. Не смотря на непроницаемый мрак пещеры, преподобный Иов отлично знает ее расположение. Потому, протянувши левую руку и опершись ею о помянутую выше колонну, и в то же время, наклонивши голову, потому что далее следует свод каменный вроде балдахина, Иов поднял ногу как бы на ступень, и, подвинувшись вперед, вступил в самое большее северное углубление пещеры ²⁸. Тут угодник Божий от давних лет поставил на уступе скалы лучшую копию с чудотворной иконы Почаевской, и теперь, не видя ее телесными очами, но устремляя на нее духовные взоры свои, он пал ниц на землю и начал молиться, молиться, по обычаю, глубоко, искренно и чистосердечно. Если бы мы имели возможность сами посмотреть на св. угодника во время этой его молитвы, то мы увидели бы, как из-под худой схимы, открывалась на теле его жесткая власяница, вся покрытая кровью от жестоких ран, производимых на теле святого тяжелыми железными веригами; мы увидели бы его ноги, отекшие от долгих стояний до того, что тело кусками отпадало от костей его, о чем, как пишет Досифей, „и до сего дне свидетельствуют честные мощи его нетленные в раке лежащия“²⁹. Необычайный, неземной свет вдруг озарил пещеру и в течение более двух часов отражался из глубины ее на противолежащей церкви к величайшему ужасу и изумлению Досифея, который, видя все это, мог только пасть на землю, „странным таковым видением побежден“ ³⁰.

„И если бы эта каменная пещера имела уста, то она, как пишет Досифей, о сем совершенно известила бы нас, как иногда через три дня, иногда же через целую седмицу, один в ней затворенный и питаемый только слезами, изливаемыми от чистого сердца, он молился о благосостоянии света, во зле лежащего“ ³¹.

Вот настоящая христианская молитва, не ровня тем молитвам, которые творил хоть бы Иосафат, „при этом остро бичуя себя до крови“, как говорят о нем его панегиристы. Во-первых, как истинно верующие, мы не можем не отнестись с предубеждением против самого этого бичевания, которым вообще латино-униатские подвижники любят сопровождать свои молитвенные подвиги. Настоящею молитвою может быть только та, которая совершается из глубины души, без всякого внешнего развлечения. От того такие св. угодники, как преподобный Иов, и старались по преимуществу избирать для своей молитвы места уединенные, не представляющие никаких развлечений для слабой натуры человеческой. И сам Спаситель в числе важнейших наставлений своих о молитве заповедует каждому из вас: Ты же егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя помолися и Отец твой небесный, видяй в тайне, воздаст тебе яве ³². Какая же сосредоточенность может быть в молящемся, когда он, изливая чувства свои пред Господом, в то же время будет стараться наносить себе раны известного рода орудием. Напротив, такого рода истязание поневоле должно отвлекать его мысли от Господа, и отсюда и самую молитву его делать не вполне глубокою и совершенною. Ко всему этому нельзя не согласиться также, что так называемое бичевание, практикуемое подвижниками западной церкви, по сознанию самых лучших из них, во многих случаях вместо удручения плоти, производит в своих пациентах некоего рода удовольствие, род нравственной истомы, которая иных часто заставляет прибегать к бичеванию не как к спасительному средству покаяния, а скорее как к известному средству наслаждения, очевидно, совершенно противного духу истинного, христианского умиления и покаяния.

Во-вторых, послушайте, о чем молится Иосафат, поражая свое тело бичами... „При бичевании он взывал, пишет один из его биографов: „Господи, истреби схизму и дай унию свенту“... и этой молитвы он не забывал даже тогда, когда сделался епископом“...³³. Вот так настоящая латино-иезуитская молитва, чуждая всякого духа любви и снисхождения христианского, молитва тем более грешная и богопротивная, что Иосафат сам же, даже в качестве латинянина восточного обряда, должен был научиться молиться устами святой православной церкви: „о мире             всего мира, благосостоянии святых Божьих церквей и соединении всех “... Но он, видно, более читал книги латинской церкви, чем православные служебники, и оттуда, из первых из них проникся духом римской молитвы: „да Господь католическую церковь умиротворит, сохранит, объединит и удостоит сделать вместе с папою правительницею всего мира, regere toto orbe terrarum“.., и т. д.³⁴. Каким неизмеримым величием дышит сравнительно со всем этим кроткая молитва преподобного Иова даже не о преуспеянии православной церкви, а только „о благосостоянии света, возле лежащего“...

Насколько цельною, святою и бескорыстною представляется молитва преподобного Иова, настолько поистине благородною и богомудрою является и вся нравственная жизнь его вообще. В этом отношении нельзя не согласиться с г. Кулишом, что „настоящая сфера блаженного угодника была не административная, не практическая, а духовная и идеальная“ – и хотя по мере надобности он „ни отчего не уклонялся, входил в соприкосновение с папскими семействами, когда того требовали нужды православия или выгоды монастыря, и являлся даже на суде в виде челобитчика, когда иноверцы (Фирлей) захватывали монастырское имущество», – но он по преимуществу „был, велик своим богомыслием, влиял на умы святостью жизни своей“. Таким Иов выступает на поприще жизни с 10-летнего возраста, когда „уклонившись от очей любимых родителей“, он удалился в угорницкий монастырь, и здесь просил игумена „дозволить ему служить братии“. Когда же на 12-м году жизни, его постригли „за его добрые нравы, кротость и глубокое смирение“ в сан иноческий, то с того времени, по словам Досифея, он стал „иноком зело искусным”, украшенным не столько летами, сколько добродетелью, „живя как ангел Божий посреди братии“... всем на позор и пользу“, назидание и наставление. И таким пр. Иов остался до конца жизни своей. – „Днем он упражнялся разными рукоделиями, как то посадкою садовых деревьев, умножением щеп, распланировкою садов, насыпкой плотин”, из коих последние уцелели в Почаевской лавре и до настоящего времени, образуя особого рода пруды, которые в Почаеве и теперь именуются сажалками пр. Иова, а по безводью окружающей местности представляют лучшее пособие для лаврского хозяйства, как то для пойла скота и т. п. – А ночь, как мы уже видели, преподобный всю отдавал Господу на молитву и богомыслие...³⁵.

В обхождении с другими пр. Иов был „чрезвычайно братолюбив, смирен, послушлив, кроток, милосерд и до того молчалив, что, по словам Досифея, от него трудно было слышать что либо, кроме разве при каждом деле и движении, как реку, молитву сию: Господи Иисусе Христе, помилуй мя... Всегда „он вел себя как последний между старшими, как самый грешный между праведниками. Даже когда случилось ему быть свидетелем такого греха, как воровство, он и тут ограничивался только соболезнованием о грешнике. Он помог ему скрыть свой позор пред людьми, и только кротко напомнил об отчете, который каждый из нас должен отдать пред Богом“...³⁶.

Не удивительно, что после всего этого преподобного „все боялись, как проницателя в сокровенные души ближнего, и любили как всепрощающего брата”, так как „в любящей и кроткой душе его, без сомнения, всегда и на всяком месте присутствовала мысль о том, кто приходил не затем, чтобы послужили ему, а чтобы послужить другим“...³⁷. При этом преподобный не пропускал ни одного случая, чтобы, так или иначе, сделать добро ближнему. Так во время войн Хмельницкого, (1648–1651 г.), когда, по свидетельству летописей почаевских, «ради нападений неприятельских немного иноков обреталось в обители и от людей мало, кто приходил на гору Почаевскую»³⁸, преподобный открыл у себя убежище для всех соседних обывателей, из числа коих Иван Жабокрицкий напр. в своем духовном завещании 1648 г. положительно свидетельствует, что „при таковом тогдашнем бедствии, которое понесли Речь-посполитая и здешние края, когда он (Жабокрицкий), по причине безурядицы, не мог иметь при себе не только приятеля, но и собственных деток, разбежавшихся по разным местам, велебный в Богу отец Иоанн Железо игумен Почаевский, с братией того же монастыря, до монастыря своего з ласки своей в том несчастливом бедствии принять изволил, и как его, так и сына его младшего, при нем в ту пору находящегося, достаточками своими содержал“... и т. д. Вследствие этого Жабокрицкий, между прочим, просил даже похоронить себя в обители Почаевской, и для сей цели, как мы уже заметили выше, записал в пользу этой обители двести злотых на поминовение, и т. д.³⁹.

В виду таких обстоятельств было бы прямою, непростительною даже дерзостью сравнивать блаженного Иова с Иосафатом. Здесь мы видим цельную, благородную натуру, у коей всякий шаг, всякое движение души, всякое действие основаны на высочайшей любви к Богу и ближнему, которая всецело сохраняет себя на пути долга и правды, смирения и братолюбия от взятия разума до гроба. Напротив, если у Иосафата и были некоторые добродетели, которых мы и отвергать не станем, то все они подавлялись его грубым фанатизмом, который в том именно и состоит, что раздвоят душу человека, и, что всего ужаснее, делает ее злою, жестокою и бесчеловечною во имя самых святейших, но, к несчастью, ложно понимаемых начал веры и религии.

От того, не удивительно, что и кончина того и другого была совершенно различная. Униатствующий Иосафат был убит взбунтовавшеюся чернью, ...а преподобный Иов мирно скончался на сотом году жизни (1651 г. 28 октября), заранее предсказав свою кончину, и в самый день ее даже совершивши божественную литургию, искренно оплакиваемый осиротелою братией и всеми, кто только знал и чтил его ⁴⁰.

Были, правда, слезы и над трупом Иосафата, но это были слезы страданий и горьких проклятий со стороны несчастных жертв, наполнивших тюрьмы и положивших головы свои сотнями за убиение фанатика.

Тем меньше недоумений может быть теперь по вопросу о блаженном прославлении преподобного Иова и папской канонизации Иосафата. – Мне отмщение, глаголет Господь Бог, Аз воздам ти. Праведник же аще постигает скончатися, в покои будет; безсмертие бо есть память его; зане от Господа прославляется и от человек. И надобно иметь слишком больные, тупые духовные очи, чтобы не видеть действия неисповедимых судеб промысла Божия в посмертной судьбе преподобного Иова и Иосафата.

О зачислении Иосафата в число святых Латино-униатской церкви сами же униаты рассказывают, что по просьбе короля и епископов русских, униатских и латинских, – по обследовании всех свидетельств о жизни, апостольских трудах и чудесах (sic!) св. Иосафата, папа Урбан VIII в 1643 беатификовал его, а Пий IX в 1867 году записал в число святых слуг Божьих, даруя его патроном для Руси и Польши“⁴¹.

„Тело Иосафата, по словам того же писателя, почивало до 1705 года в Полоцке, (куда перенесено было по убиении Иосафата). В этом году, когда царь Петр 1-й грозил, что прикажет сжечь его, базилиане полоцкие вывезли его из Полоцка и отдали на хранение князю Карлу Радзивиллу, канцлеру и гетману литовскому. Гетман возил его с собою из обоза в обоз во все продолжение войны, а по окончании войны поместил его в Бялой, в своих имениях на Подлясье. Базилиане ожидали тела Иосафатова обратно, но князь Радзивилл не дозволял возвращать его, и наконец согласился с базилианами, что они возьмут себе одно рамо из тела ⁴², а для остальной его части он соорудит в Бялой церковь и монастырь для их закопа. Против этого протестовали родственники князей Чарторижских и Сапегов. Но Радзивиллы, не смотря на это, остались-таки владельцами святых звлок. Недавно Москва, однако, вынесла их из святыни (храма), в коей они стояли на престоле, и по одним увезла их в неизвестное место, а по другим велела погребсти оных в склепах церковных ⁴³, чтобы удалить от глаз верных этого усерднейшего и отважнейшего защитника унии, которую она (Москва) всеми силами старается уничтожить“ ⁴⁴.

Если даже ограничиться одними этими сведениями о загробной судьбе Иосафата, нельзя не увидеть из них, что в деле так называемого прославления его исключительную роль играют одни только люди и люди... Его беатификует Урбан VIII „по просьбе короля и епископов, латинских и униатских“; по той же просьбе Пий IX признает его святым „за апостольские труды“ на пользу унии... А о том, что самое существенное в деле прославления истинных угодников Божьих, о непосредственной воле Божией на это, равно также и о чудесах, составляющих существеннейшее доказательство святости ублажаемого лица, мы или вовсе ничего не слышим, или слышим только вскользь. И есть несомненные основания думать, что ни такового высшего, небесного соизволения, ни чудес от Иосафата никогда и не было. „Правда, скажем словами одного ближайшего знатока отечественной истории, жизнеописатель Иосафата Кульчинский, а за ним и другие базилианские писатели указывают на некоторые чудеса, будто бы совершенные Иосафатом после его смерти, но, ни одного из них не подтверждают никакими достоверными свидетельствами, а говорят о них голословно, в надежде, что печатная ложь у невежд получит авторитет истины. Некоторые чудеса так плохо ими сочинены, что не стоят опровержения. Они говорят напр., что тело Иосафатово, брошенное в Двину в Витебске, отсюда само приплыло в Полоцк, вверх против течения Двины ⁴⁵, или, что по молитве к Иосафату одной шляхтянки, возвращавшейся из Полоцка, домой в Ушач, воскресла лошадь, околевшая на дороге ⁴⁶. А из комиссарского декрета об его убиении известно, что он брошен был в Двину, чрез три дня вытащен, освидетельствован в замке и отослан уже в лодке, по течению Двины, в Полоцк для погребения ⁴⁷. Вот как должно верить Кульчинскому и ему подобным ревнителям унии! Да если бы по убиении Иосафата от его тела произошло что-либо похожее на чудо, то следователи, королевские комиссары, как ревностные католики, не преминули бы разгласить о том в сказанном выше декрете, когда они исчисляют в нем все мелочные подробности, касающаяся убиения Иосафата, восхваляют ложное его благочестие, мнимые добродетели и даже ношение им на теле власяницы. Сверх того, если бы, какие-либо чудеса проявились по смерти Иосафата, то о них не преминул бы упомянуть сам папа (Урбан VIII) в булле о его беатификации, но в ней о сих чудесах нет ни малейшего намека. Заметим также, что кроме Кульчинского и других униатских и латинских писателей, сочинявших чудеса Иосафата, спустя почти двести лет после его смерти, о них не сохранилось никакого народного предания, ни одного (за исключением сведения о воскрешении лошади) письменного современного акта, ни другого какого либо исторического доказательства. Следовательно, все легенды униатов и римских католиков о мнимых чудесах Иосафата – чистый вымысел, произведение фантазии базилианских монахов, желавших уверить невежественную толпу, будто бы и уния имела своих святых и притом чудотворцев“⁴⁸.

С этою же чисто утилитарною целью, „для возвышения унии“ совершена была папами и сама беатификация, и потом канонизация Иосафата, – „и политика польского правительства, личные интересы униатского духовенства, и невежество народа признали его святым и стали чествовать и ублажать, как действительного святого“⁴⁹. Что же удивительного, что по исполнении времен, Господь подвиг напоследок ревность Богоизбранного народа Русского положить конец суеверию погребением набальзамированных останков Иосафата в земле, и таким образом, по неисповедимыми судьбами своими, разрушил руками избранных своих и уничтожили то, что само по себе было творением грешных рук человеческих.

Совсем не то мы видим в истории прославления преподобного Иова Почаевского. Семь лет лежало тело его в земле после погребения. В это время над могилой его – не раз и не два, а „весьма часто“ являлся необыкновенный свет, приводивший всех в недоумение. Наконец на восьмом году (1659) „во едину от нощей“ сам преподобный явился в сонном видении тогдашнему Киевскому православному митрополиту Дионисию Балабану, извещая его, что Богу угодно, наконец, чрез него открыть кости угодника Божия. Чрез несколько времени видение повторилось. Но митрополит, хотя и узнал блаженного во сне, потому что, по словам Досифея“, еще при жизни хорошо знал образ» лица и богоугодное житие его“, но сразу не обратил серьезного внимания на это, ожидая дальнейших указаний свыше. Тогда преподобный Иов в третий раз явился Дионисию“, не давая покоя митрополиту и уже отмщением грозя ему, если не исполнит повеленного“.

После сего митрополит уже не осмелился противиться воле Божией, и, прибывши на гору Почаевскую и “изведав благие дела преподобного Богу угодные”, велел открыть гроб его, в коем и найдены были св. мощи, “без всякого истления, как бы тогоже часа погребенных и исполненных недоразуменного благоухания”. Митрополит взял нетленные останки угодника Божия и при многочисленном собрании народа с подобающею честью перенес их в церковь живоначальной Троицы и здесь поставил для всеобщего поклонения “року Господня 1659 го, месяца Августа 28 дня”⁵⁰.

С того времени потекли от мощей преподобного многоразличные чудеса, которые тем именно и отличаются от чудес Иосафатовских, что все они не только совершались но и не перестают совершаться доныне, и каждое из них вполне документировано, как несомненные факты, засвидетельствованные часто не только показаниями очевидцев, но и судебною властью, народными преданиями ⁵¹, и т. п.

Из множества этих чудес, о коих желающие могут читать в изданной нами книге под заглавием: „Преподобный Иов игумен Почаевский, его жизнь и прославление“ ⁵², мы укажем здесь на то, которые в особенности идут близко к настоящему исследованию. В истории прославления святых угодников Божиих вообще, – всюду проглядывает тот несомненный факт, что все они строго берегут честь своих блаженных останков и нередко для спасения их от посрамления являют разные чудеса и знамения. То же самое читаем мы и в истории посмертных чудес и знамений преподобного Иова. Так в 1711 году, когда некто Владислав Каминский из Брацлава, будучи в Почаеве, осмелился усомниться в нетлении мощей преподобного, то сам Иов в ночном видении явился ему, грозя ему палицею, „чтобы он не смел хульно говорить о святых Божиих“... На другой день Каминский с двумя братьями своими снова пришел в монастырь Почаевский, и здесь усердно помолившись пред ракою преподобного о прощении греха своего, клятвенно засвидетельствовал о случившемся пред лицом игумена⁵³.

Подобное же чудесное знамение повторилось у мощей преподобного Иова в 1737 году, когда уже униаты владели лаврою Почаевской. В этом году, января 11 дня, пришла в монастырь некая пани Понтовская с малолетними сыновьями своими и дочерью, и просила, „дабы могла выслушать службы Божия. В это время старший сын ее, десятилетний мальчик, спросил экклессиарха: „где почивает Иов Железо, о котором говорят, что он не святой? “ Экклесиарх спросил: „кто же говорил тебе, что он не святой“? В ответ на это мальчик указал на слуг, пришедших с его матерью, и еще усерднее стал просить, чтобы ему показали мощи преподобного. Когда экклисиарх согласился исполнить его желание, то вместе с ними пошли в пещеру к мощам угодника также мать отрока и слуги, но при этом они только посмотрели на раку преподобного, не воздав ему должного почтения. Тогда, лишь только начали выходить они из пещеры, „детище, зле глаголавшее о блаженном, вдруг оцепенело, руки крестообразно простирающи“. В тоже время у него отнялся язык, и все тело стало „как деревянное“. В ужасе мать и слуги схватили пораженное дитя, и понесли его из пещеры, – и только после того, как влили в уста ему цельбоносной воды от Стопы Божьей Матери, насилу привели его в чувство и таким образом „еле живое“ взяли в дом его ⁵⁴.

От чего же, спрашивается, ничего подобного мы не видим у набальзамированных остатков Иосафата? Неужели, если бы действительно он был святой, он не мог вступиться за себя, когда «схизматическая Москва» сокрывала его тело в земле, и таким обр. на веки лишала его прежней чести и поклонения? Но такова именно судьба всякой неправды, что она никогда не в состоянии честно, открыто постоять за себя. Напротив того святая истина торжествует даже там, где, по-видимому, следовало бы ожидать совершеннейшей ее погибели и посрамления. Так случилось и с нетленными останками преподобного Иова. Как только униаты овладели лаврою Почаевской, они тот час закрыли мощи преподобного, и оставили их за решеткою, прекратив на первых порах всякое общение с ними. Базилиане почаевские тем более имели основание действовать таким образом, что не далее как за год пред сим, на известном Замойском соборе 1720 года для униатской церкви строжайшим образом ограничено было число святых угодников древле-православной русской церкви повелением под анафемой чествовать из них только святого равноапостольного князя Владимира, блаженную Ольгу, святых страстотерпцев Бориса и Глеба и преподобных Антония и Феодосия Печерских ⁵⁵. Между тем преподобный Иов скончался уже во времена унии, но не в унии, а в „схизме“ и притом известнейшим поборником православия и противником всякой неправедной унии. Как же было, в самом деле, и почитать его?..

Но так, говорим, было только сначала. Не успели униаты надлежащим образом расхозяйствоваться на горе Почаевской, как преподобный Иов снова начинает творить разные знамения и чудеса, тем более для нас интересные, что они уже записаны не православными, а самими униатами. Одно из таковых знамений мы указали выше в истории чудесного поражения отрока пани Понтовской за неуважение к мощам преподобного. Из дальнейших униатских записей мы узнаем, что в 1748 году преподобный Иов сам лично являлся во сне некоей пани Агнессе Прижмовской из Борецких и напоминал ей, „чтобы она навестила его в Почаеве, где он почивает телом своим, и донесла местному настоятелю, что он (Иов), велебный слуга Божий достоин большей чести, и чтобы тело его было чтимо надлежащим освещением, целованием“, и т. п. С этим вместе та же Прижмовская засвидетельствовала собственноручною записью, под присягой, что до явления угодника Божия она часто болела головою и горячкою, – когда же дала обет навестить „мужа Божия, то сейчас освободилась от всех болезней ⁵⁶. В 1753 году явлением своим пр. Иов даровал исцеление некоему оружейному мастеру Янушу Лигурри из Дубна, который нечаянно раздробил у себя колено саблею ⁵⁷. В 1736 году один исцеленный больной „при возвращении к здоровью за молитвой преподобного Иова“ составил в честь его даже „Encomium или песнь“, которую 10 октября того же года торжественно положил в раке на мощах угодника Божия в воспоминание о своем исцелении ⁵⁸, и так далее.

Опускаем засим некоторые другие частнейшие сведения, которые каждый может читать в униатских памятниках лавры Почаевской. Во всяком случае, и приведенного нами достаточно для того, чтобы видеть, как святой угодник являл славу свою среди самого фанатического увлечения униатов и вопреки всем усилиям латинства давал верующим чувствовать свое заступление. Следствием сего было то, что базилиане почаевские хотя и закрыли решеткой и стеклом мощи преподобного Иова, однако при всем этом не могли не питать к нему своего особенного уважения. И мы знаем, что они напр. несомненно, признавали нетление святых мощей его и даже явственно писали об этом в своих книгах. Так в известной книге „Przeslawna Gora Poczajowska“, читаем, что „тело его (Иова), с 1651 года не подлежащее ни малейшему тлению, почивает здесь (в Почаевской лавре) целое в низкой самородной при каменных пещерах церкви“⁵⁹. Вместе с этим униаты не иначе называли Иова, как „Blogoslawiony, Блаженный“, что от латинского слова beatus вообще означает человека Божия, несомненно, пользующегося прославлением свыше⁶⁰. Есть также несомненные указания, что базилиане почаевские чтили у себя икону преподобного Иова⁶¹, и как говорит предание, даже тайком служили молебны пред мощами его, ставили пред ними свечи, к чему, без сомнения, в особенности должны были побуждать их исцеленные преподобным больные, коим, как мы видели, угодник Божий прямо повелевал воздавать почтение св. мощам его чрез возжжение свечей, целование, и т. п.

Но особенно высокое уважение к преподобному Иову началось у базилиан почаевских, а с сим вместе и у прочих униатов, к концу XVIII-го века, со времени известного фундатора и благотворителя Почаевской лавры, графа Николая Потоцкого, старосты Каневского, так что в 1767 году базилиане подняли, было вопрос о канонизации преп. Иова у папы, чтобы сделать его святым своей латино-униатской церкви. В архиве Почаевской лавры сохранилась целая переписка по этому предмету между Потоцким и тогдашним Супериором (настоятелем) Почаевской лавры, генерал-протоархимандритом базилианского ордена Ипатием Белинским, который в то время находился в Риме по делу о коронации чудотворной иконы Божией Матери Почаевской и в тоже время должен был хлопотать и о канонизации преп. Иова⁶². И что всего интереснее, базилиане так убеждены были в благополучном исходе этого дела, что в виду предстоящей канонизации угодника Божия написали, целую службу в честь преподобного, составили ему акафист, изготовили особую песнь для пения в церкви, – по обычаю униатскому, и наконец, заказали даже печатную доску для распространения изображений преподобного между его почитателями⁶³.

Но истинные слуги Божии, прославленные самим Господом, не имеют нужды в подтверждении своей святости от власти иноверной. Не смотря на несомненную уверенность почаевских базилиан в канонизации преп. Иова, дело это, как и следовало, не состоялось, потому, что папа нашел угодника Божия уж слишком православным, и не решился внести в римские мартирологии явного схизматика, не смотря даже на значительные суммы, для этого пожертвованные Потоцким⁶⁴.

За то теперь, без сомнения, очередь за преемниками бывших униатов, возвращающимися к православию в пределах царства Польского и их единомышленниками, стремящимися к православию в Угорской Руси и Галиции. Тем паче они обязаны должным почтением к памяти преподобного Иова, как ближайшего своего земляка, и одного из лучших представителей русской народности в истории и жизни юго-западной Руси до того, что сами враги православия не могли отказать ему в уважении, хотя и не успели довести это уважение до желанной канонизации преподобного.

В одном месте униатской службы преподобному Иову есть замечательный Богородичен: „Отроков трех рождеством твоим, Богородице, спасшая в пещи Вавилонстей, спасай и нас от бед молитвами твоих трех угодников, наших же отцев: Василия Великого и блаженного Иосафата и Иова“ ⁶⁵. Так униаты ставили в свое время преп. Иова наравне с Иосафатом. Теперь, когда место Иосафата упразднено, для всех бывших униатов, очевидно, остается только один Иов, и мы ничего лучшего не можем сказать им в этом случае, как обратившись к ним словами той же униатской службы: „Приидите празднолюбивых соборы, соберитеся верных лицы, стецытеся людие от конец России и Польши, внидем в храм Господень, в дом Божьей Матери, почерпнем воду от источника исцелений, поклонимся на месте, идеже стоясте нозе девические... и рцем вси к ней согласно: яви древния милости твоя; огради полки ангелов место твое святое, приемля о нас к тебе ходатая, блаженного угодника твоего Железа; молит бо ся присно ко Господу о душах наших“⁶⁶.

А чтобы православные обитатели Холмско-Варшавской епархии ведали, что почитание преподобного Иова для них есть не только нравственный долг, но и законная обязанность, то мы считаем нужным воспроизвести здесь в заключение следующий указ, который, без сомнения остается в силе и до настоящего времени. – Следует помнить только, что указ этот написан в то время, когда православные обитатели Царства Польского находились в иерархической зависимости от архиепископии Волынской.

‹‹В журнале Волынской духовной консистории июня 19 дня 1833 г. »

“Слушали: предложение Его преосвященства Иннокентия в 17 день сего июня консистории сей данное содержания такового: „из сохранившегося в здешнем народе предания и из письменных сведений известно, что из числа древних начальников Почаевской православной обители, особыми подвигами строгой иноческой жизни, прославился преподобный о. Иов Железо, игумен Почаевский, коего смертные останки, быв переданы земле в 1651 г. за 50 слишком лет, до завладения Почаевского монастыря униатами, а после того чрез 8 лет, в 28-е число августа 1659 г. после несколько кратких явлений преподобного во сне Киевскому православному митрополиту Дионисию Балабану, сим же митрополитом в нерушимой целости обретены, в таковой и доселе чрез 182 года, во свидетельство особенной, дарованной ему от Господа Бога, благодати чудесным образом в одной из здешних монастырских церквей сохраняются. Но не менее того известно и то, что сей драгоценный залог древнего в сем крае православия, оставаясь более столетия в руках разномыслящих с нами, не имел в глазах их, как всегдашний грозный обличитель отпадения их от прародительской веры, той цены, какую привыкло привязывать благочестивое усердие к предметам почитаемой им святыни“.

«Ныне, когда по изволению милосердого промысла, во дни благословенного царствования Благочестивейшего Монарха нашего Николая 1-го, неусыпно пекущегося о распространении и утверждении в великом отечестве нашем истинного благочестия, православная обитель сия, в отраду в душевное утешение православных, снова возвращена в лоно нашей церкви и признательная память к приснопамятному насадителю древнего в сем крае благочестия и видимо прославляемая святость его возлагают на нас священный долг питать в благочестивом народе благоговейные воспоминания высоких добродетелей сего праведного мужа. На сей конец с разрешения высшего правительства, отныне каждогодно в 28 день августа имеет быть торжественно празднуемо в обители здешней обретение мощей Преподобного».

„ Консистория о приведении сего во всеобщее, по здешней епархии, известие, чрез объявление священнослужителями прихожанам своим в воскресные или праздничные дни в церквах, учинит немедленно надлежащее распоряжение. Приказали: с прописанием означенного предложения Его Преосвященства для надлежащего по оному исполнения послать из консистории духовным правлениям, монастырям, а также царства польского и Кременецкого уезда благочинным указы, а Почаевские лавры в духовный собор сообщить“⁶⁷.