Значение Карла Великого в истории новой Европы

Значение Карла в истории новой Европы заключается в следующем. Им завершилось дело Франков меровейских, которых состав, как дружины личной, а не народной и, следовательно, основанной на устройстве чисто военном, был способен к принятию в себя всякой стихии, но по своему германскому началу особенно склонен к принятию стихии германской. Оттого-то его торжество было собственно торжество всех немецких поколений, и им определились почти во всей ширине своей границы области, в которой должны была развиться сила германского племени (за исключением британских островов и полуострова Скандинавского). Им также завершилось дело меров австразийских, т. е. вторичное завоевание галло-романской Франции (Невстрии), очевидно находившейся во время последних Меровейцев под сильным влиянием местного начала, противостоящего не без успеха началу германскому.

Это видно из многих имён великих исторических личностей в невстрийской Франции до торжества рода Пипинова. Память же о борьбе с германским (австразийским) началом и о торжестве его сохранилась в народных сказках о роде аймоновом из Монтальбана (Белогория), следовательно, из юго-восточной, некогда полу-славянской Невстрии. Рено и братья его олицетворяют в себе мягкость, полупросвещение, беспечность и разъединённость галло-романской стихии, блистающей бесполезным блеском личной доблести, но очевидно бессильной против плотной и могучей дружинности Севера. В Вивияне и Можисе (или Малагизе), добрых волшебниках и родственниках побеждённого рода, высказывается память о римской науке, которой Невстрия гордилась перед тёмной Австразией. Верный дружинник Роланд, равно прославленный в Германии и в Пиринеях (хотя, вероятно, лицо историческое) есть чистое олицетворение самой личной дружины, равнодушной к областным разделениям и неуклонно служащей своим грозным мечом своему ленному владыке. Роланд готов бы был дружиться с невстрийцем Рено и часто даже является его родственником, но сражается против него с ожесточением по чувству долга. Быть может в его грубоватой доброте (так же как и в назначении его родины) можно заметить какой-то далёкий отзыв славянского племени и сходство с великим идеалом русских Славян, Ильёй Муромцем, хотя Илья стоит гораздо выше его, также как и выше всех других народных олицетворений, будучи полным типом силы, управляемой единственно нравственной правдой и чуждой всякому эгоистическому или случайному побуждению. Но в лице Роланда бесспорно заметны следы германского происхождения¹⁸⁸podpis или, по крайней мере, германских мифов. Такова его неуязвимость, связывающая его с Зигфридом и отделяющая его от кельтских, также как и славянских богатырей (например, круга Артурова или Владимирова), такова почти волшебная сила его меча и рога и пр. Явные признаки древности и народности в Роланде уличают хвастовство Испании в выдумке его победителя Бернарда ди Карпио, ничем не связанного ни с каким преданием или фактом историческим. Роланд – это сама дружина франкского короля, германского по происхождению, уже свыкшаяся и сжившаяся с Невстриею и только случайно поставленная во враждебные отношения к ней. Побеждённый галло-римлянин Рено ищет и должен искать спасения в недрах церкви и в службе Богу; друг его и благодетельный волшебник, Малагиз, посвятил себя также Богу и умрёт святым или взойдёт по иным преданиям на римский престол. В них эта религиозная кончина не случайная приставка позднейших веков или внешнего направления карловой деятельности, как проблеска религиозного значения в Роланде, но отзыв исторического факта. Их победители, богатыри при-рейнские (майнцкие), имеют свой поэтический цикл, менее известный и не столь чисто сохранённый, и этот цикл отличается особым характером. Отстраняя позднейшую примесь, часто соединяющую богатырей при-рейнских (как, например, Дулина, Герарда и др.) с представителями Невстрии, Монтальбанцами, можно заметить в Австразийцах более дикости и суровости, больше преобладания грубой силы, характер чисто германский, быт кастелянов-завоевателей, гордых богатством и владениями, связь с силами мира невидимого, принадлежащая германской мифологии и презрение к галло-романскому миру. К этому кругу примыкает, хотя случайно, Датчанин Ожьер. В преданиях о Невстрийцах, Монтальбанцах при-рейнские Австразийцы являются племенем лукавым, коварным и лишённым всех доблестей, низкими обманщиками и льстецами, с которыми император связан своею случайной слабостью. Разумеется, в этом заметно выражение народной вражды; но, впрочем, не до́лжно забыть, что Австразийцы, как представители чисто-франкского племени, должны были соединять в себе те пороки, которыми было обесчещено это племя и по свидетельству истории, и по свидетельству современных писателей, свирепости и корыстолюбию которых доказательство можно найти в самых героических сказаниях о прирейнских витязях (семьи Дулиновой) с тем бездушным коварством, которое внушило известное слово: «Франки любят произносить клятвы потому, что наслаждаются клятвопреступлением». Иначе и быть не могло (как уже сказано) по историческому происхождению и судьбе франкского союза. До сих пор значение вражды между Монтальбанцами и Майцянами не понято критикой исторической. Эта недогадливость происходит от того, что вторичное завоевание Франции при австрийских мерах мало обратило на себя внимания историков. Последнее торжество того же австразийского начала (хотя уже много изменённого) есть крестовый поход против Альбигойцев.

Ещё важнейшее, может быть, по последствиям своим, дело Карла Великого (начатое уже отцом его, но совершённое им с необычайной энергией) есть обратное завоевание всей Германии германо-франкской дружиной. Нет сомнения, что первые Меровинги уже проложили путь Карловингам; но хотя и нет на это положительных доказательств в тёмных летописях меровейского времени, явно, во-первых, что владычество Меровейцев было более первенством, чем истинным владычеством во многих частях южной Германии, где сохранялась ещё некоторая народная независимость, уничтоженная мечом Пипина и детей его; и во-вторых, что пользуясь внутренними раздорами Франков, Саксонцы распространились далеко по всей северной Германии, основывая государство если и не на общинных началах (как видно из резкого разделения сословий), то, по крайней мере, на началах дружины народной. Карл Великий доставил полное и решительное торжество франкской системе дружины личной, обратив завоевательницу Запада, Германию, в страну завоёванную и определив, таким образом, всю будущую историю Европы с развитием феодальности, унижения народного и окончательной личной разъединённости. Начало, которого он был представителем, было бесспорно сильнее побеждённых им неясных начал (что впоследствии было доказано Норманнами в Англии) и, следовательно, торжество его было неизбежно, и нельзя не удивляться непобедимому гению, железной воле и искусству державного полководца.

Менее важно, хотя вообще более оценено влияние Карла на историю Запада распространением области христианской и основанием политической или, лучше сказать, общественной идеи «Целого Христианства» (Tota Christianitas). Но до́лжно заметить с одной стороны, что успех христианства был неизбежен, и что земли Саксонцев и других язычников, по необходимости, вошли бы в состав христианского мира даже без побед Карла, несмотря на вражду этих народов к учению, которое в их глазах сливалось с ненавистной народностью Франков, а с другой стороны, что идея «Целого Христианства» по западному понятию получила гораздо более нормальное развитие от основных начал самого католицизма западного и папского престола, чем от случайного совокупления всего христианского мира под одним императорским скипетром. В обоих случаях подвиг Карла имел значение второстепенное, ускоряя явления, которые сами по себе были необходимы; но это влияние принесло плоды, неожиданные для его современников и незамеченные их учёными потомками (Немцами). Система вооружённой проповеди, чуждая христианству, введённая первоначально Франками, но получившая своё развитие, без сомнения, от Карла Великого, с одной стороны наполнила историю Европы и всего мира ужасами, которые были бы позором для людоедов (таковы завоевания Испанцев в Америке и, может быть, ещё более крестовые походы против Славян северных и южных), с другой положила начало или приготовила зародыши протестантству: ибо до́лжно заметить, что оно вообще распространилось и укоренилось в странах, обращённых в христианство насилием. Конечно, самый католицизм римский по своей односторонности должен был вызвать противоположную односторонность протестантства; но память о первоначальном насилии, хотя и заглаженная веками, незаметно сливалась с жизнью народов, не призванных, но вмученных в христианство, и делала их готовыми и способными сосудами для будущего протеста и восстания. Основание же государства, заключающего в себе всю целость христианских народов (хотя это государство распалось почти немедленно после смерти основателя), имело то последствие, что оно примешало новую и неразумную стихию к идее «Целого Христианства», вытекающей из римских начал католицизма, и заготовила призрак всемирного обладания, к которому стремились преемники Карла по духу, императоры германские, и который (кроме чисто местных причин) обратил на них все силы папства и облил кровью бо́льшую часть средней и южной Европы. Без сомнения и в отношении к распространению христианской области, и в отношении к одностороннему развитию идеи всехристианской державы, Карл является великим историческим действователем; но так как эта идея в своей односторонности разрешилась в ничто борьбой пап с императорами, так как христианство необходимо должно было распространиться по всей Европе и протестантство возникнуть из односторонности латинства, то нельзя приписать Карлу в развитии всемирных идей той важности, которую он имеет бесспорно в отношении политической и общественной жизни западной Европы. Им заключается и утверждается в ней полное торжество франкской системы (дружины личной) и определяется вся последовавшая за ним феодальность, уничтожившая всякое понятие о жизни общинной и до нашего времени слившаяся неразрывно с бытом и даже умственным развитием всего Запада по обе стороны Атлантического океана.

Царствование Карла Великого составляет, без сомнения, великую эпоху в истории мира. Им кончились века нестройного хаоса, последовавшего на Западе за ослаблением римской державы; им кончилась политическая и государственная история новой галло-германской Европы; с ним связаны первые начала возрождающего просвещения, подавленного и погибавшего во время волнения народов, и он был достоин своего великого исторического значения не по одной силе воли, неутомимой деятельности, военному гению, какому мало равных явилось в течение веков, и по возвышенности помыслов и целей, но и по многим добродетелям, к несчастию помрачённым несколькими пороками (каковы разврат нравов, а иногда и личная жестокость), быть может неизбежными для Франка. Утешительное и поучительное явление в истории мира, он дожил, если не до глубокой старости, которой мог надеяться по железному телосложению то, по крайней мере, до таких лет, в которых обыкновенно истощается человеческая деятельность и, совершив бесконечно много, доказал своим примером в борьбе против папства и начинающейся феодальности, как бессильна самая сильная личность и как мало может человек против логической строгости исторических начал. Он служит им даже тогда, когда борется против них до тех пор, покуда они сами не совершат своего поприща и не дойдут до крайнего развития, обличающего их односторонность и слабость.