Падение египетской державы. Разложение египетской религии

Недолговечно было величие фивской державы. Усиление других племён стеснило её с востока. Финикия снова овладела морем, своим давнишним достоянием, которое было впоследствии похищено у неё Элладой и Римом. Египет начал склоняться к падению. Цари, начальники касты военной, были принуждены уступить престол жрецам, соединившим в себе власти светскую и духовную. Восшествиe на престол 22-й династии и победы Шешонка, овладевшего Иерусалимом около 950 лет до P.X. (по согласному показанию писания израильского и памятников египетских), перенесение столицы на север в Танис, Саис или Себеннит, старание соединить в одном роде первосвященство и царский венец, ничто не могло воскресить силы дряхлеющего государства. Народы южные ополчились на своих победителей, и Эфиопия, некогда данница Египта, в свою очередь завоевала его. Первый из фараонов эфиопских, Сабакон и сын его Сев или Севекотер⁹⁸, которых имена явно связаны со священным именем кушитского божества (Шеба или Шева), и внук Сабакона Тахраха⁹⁹, союзник святого царя Эзекии против ассирийского Саннахериба, царствовали со славой. Скромность надписей, оставленных ими на памятниках, священный сан их и человеколюбие, доказанное отменой смертной казни, дают нам тёмное понятие о нравах страны, которой летописи исчезли. Это указание совершенно согласно с прозвищем праведных, не раз данным жителям Эфиопии. Вдали от враждебного столкновения с Ираном, родина Кушитов оставалась бессильной и неоплодотворённой духом, но не ожесточенной и верной кроткому началу человечества.

В позднейшие века борьба с Аравией, с народами внутренней Африки и с Римом придала свирепость нравам, но не пробудила энергии. Тогда уже наступило время северного владычества и торжества иранских семей.

Гиксосы-завоеватели были прокляты, Сабакон и его преемники упоминаются с похвалой. Такова сила племенного и духовного родства.

Начало 26 саитской династии замечательно по имени первого фараона Стефинатис¹⁰⁰. Звук этот так живо напоминает Грецию, что внимание останавливается на нём невольно. Такое сходство могло бы быть совершенно случайным, но история династии доказывает противное. Один из первых преемников Стефината, Псамметих, призывает Эллинов-Ионийцев, даёт им земли, плату, права и для них утесняет своих подданных, наследственную касту воинов, которая отчасти оставляет отечество и удаляется к истокам Нила. Предпоследний царь той же династии, Амазис, отдаёт грекам город Навкратис, позволяет строение Эллениума и сам вносит огромный вклад тысячи талантов в храм Аполлона дельфийского. Умирающий Египет отказывается от своей народности: он чувствует, что время его миновало. Греция, будущая его владетельница, уже внесла свои художественные начала, свои торговые стихии и своё человекообразие религиозное в землю Сезостриса Великого. То, что сделано Псамметихом в большом виде и с государственным расчётом, началось, вероятно, прежде него без расчёта и без цели, от силы самых обстоятельств. Египет давно уже радушно принимал Грецию с её сказками, с её весёлым бытом и военной предприимчивостью. Имя фараона Стефинатис едва ли не носит на себе характер эллинизации самой жизни в Египте и особенно в его северных областях.

Вероятно, уже слава эллинского мужества на суше и на море была велика, вероятно, оно испытано было Египтянами, также как оно было известно Ассирийцам, и Псамметих надеялся иметь в них не только храбрых наёмников, но и надёжных союзников против враждебных Финикиян. Расчёт казался верным; но введение чуждой стихии ускорило внутреннее дряхление государства, а надежда на наёмные войска убила всю воинственность народа. Победа Нехао над царём иудейским, взятие Иерусалима, завоевание Кипра, морские торжества Априеса над Финикией, блаженство Египта при Амазисе, ничто не могло спасти умирающую державу. Вавилон нанёс ей предсмертный удар в поражении Нехао Навуходоносором на берегах Евфрата; дикая сила Персии, развившаяся внезапно из самых недр Ирана, сокрушила навсегда кушитское царство в конце VI столетия до P.X. Египет пал и более не восставал. Раб закона вещественного, поклонник вещественной мудрости, угадав издревле многие тайны её, он перед своим окончательным падением ещё раз блистательной услугой науке показал, как многое могло быть известным, что впоследствии было забыто и воскрешено разве через тысячелетия. Корабли, посланные фараоном Нехао, обогнули мыс Доброй Надежды и протекли путь, которого вторичное открытие увенчало вечной славой Васко-де-Гаму и предприимчивость королей португальских.

Лагиды-Эллины и Аравитяне-Фатимиды и кавказские Мамелюки и много других основывали впоследствии самостоятельные царства в Египте; но это была только земля египетская, а царствовали постоянно племя иранское и иранская мысль.

Последняя эпоха религиозной истории египетской есть, бесспорно, эпоха синкретизма; но его зародыши принадлежали глубокой древности, векам, предшествовавшим нашествию или владычеству Гиксосов. Самоё это владычество было приготовлено радушным приёмом чуждых стихий в Египте и основанием на берегах Нила, особенно около приморья, колоний азиатских. По крайней мере, сказание об Гиксосах даёт скорее понятие о завладении, чем о завоевании. Во всяком случае можно считать следующие положения неопровержимыми: что Гиксосы были близки к семье Эвера по племенному и духовному началу, что они были поклонниками Тифона, т. е. иранского божества, но что это поклонение уже было искажено борьбой с Кушитами и приняло характер кровожадности, также как во всей Палестине, Финикии и Сирии; наконец, что это поклонение не осталось без влияния на Египет.

Это доказывается тем¹⁰¹, что три свечи продолжали гореть в честь Тифона, даже после победы фивской династии, вместо трёх человек, ежедневно приносимых в жертву ему Гиксосами.

Иранское божество было признано как враждебное. Оно, как свободно-духовное, презирающее жизнь вещественную, было в прямом противоречии с божеством кушитским, соединяющим в себе идей жизни и органической полярности. Разница воззрения философского и религиозного, вследствие вражды племён, приняла, как уже сказано, характер вражды между богами. Введение Тифона в круг мифологии кушитской изменило её общий смысл. Первоначальное божество, олицетворённое понятие о мировой стройности, не имело никакого нравственного значения. В нём содержалась возможность добра и зла случайного (феноменального). Шива Индостанский сохранил этот характер; но в Египте он распался от соприкосновения с Ираном на два проявления, независимые друг от друга: на доброго Озириса и злого Тифона, на живителя и убийцу. Как скоро такое разделение было принято, дух, враждующий против вещества и жизни, утратил свой нравственно-духовный смысл и сделался представителем зла вообще. Вещественный бог, покровитель жизни, принял в себя характер нравственной благости.

Такое последствие было необходимо, как скоро дух являлся врагом вещества вообще, а не вещества, во сколько оно было духовно; а мысль иранская, переходя в область кушитскую, не могла сохранить своего высокого первоначального смысла о грехопадении и возмущении жизни мировой против творческой воли и нравственного закона.

Введение нравственного начала в учение кушитское уже было не только зародышем синкретизма, но полным синкретизмом, требующим дальнейшего развития. Иранские религии точно также приняли в себя начало кушитское и разделили божество на органические полюсы. Таково начало человекообразия в вере сказочного неба Вендов и Эллинов, Вишнуизма Индостанского и других. Не оставалось, по-видимому, ни иранского, ни кушитского учения, хотя по общему направлению религии, по характеру молитв, по большему или меньшему развитию слова и другим признакам можно было определить во всяком отдельном народе, какое именно было его первоначальное верование. Бой казался равным, и оба учения примирялись в какой-то средней, духовно-вещественной системе; но действительно торжествовало учение кушитское. Иранское учение, основанное на предании, на поклонении свободной воле и творческому духу, не могло принимать в себя никаких стихий чуждых, не искажаясь вполне, не могло подчиниться ни произволу страстей и воображения, ни строгому закону логического развития, отправляющегося от аналогии с видимым миром, не теряя мгновенно всего своего значения. Учение кушитское могло принимать в себя все начала, ибо они все покорялись одному первоначальному, – необходимости, все основывались на том же, на чём и первобытное кушитство, – на произволе страсти и развитии логическом. Всякий шаг к истории человечества был действительно шагом к торжеству начала южного, принятого племенем Хамидов, и видимое торжество племени иранского оставалось постоянно бесплодным.

Учение Кушитов не было в прямом смысле нравственным; но нравственность человеческая сохраняла свои права, спасаясь в тёмном понятии о гармонии всемирной. Примесь иранства к нему не очистила, не улучшила его, не дала добру твёрдой основы, которой в нём недоставало; но она, по крайней мере, отделила с большей резкостью мир добра от мира зла в их видимом проявлении, т. е. в отношении людей друг к другу. Быть может, она удерживала стремление человечества к конечному своему искажению; но с другой стороны, она лишала религии, т. е. высшую сферу человеческой мысли, всякого определительного начала. Она удаляла равно и строгость логическую, и чистоту духовного созерцания и заменяла их грубым произволом воображения. Так Египет мало-помалу втягивал в себя стихии сказочного человекообразия, и эпоха до персидского нашествия носила на себе характер эллинский, несмотря на то, что смешение с Эллинами было ещё ничтожно.

В смысле нравственном, чистое кушитство выше религий человекообразных. Оно носит в себе, высказанное или невысказанное, начало Буддизма. Пусть мир управляется математическими законами необходимости. Что мне до него? Я становлюсь против мира с гордым сознанием своей духовной свободы и храню её, я презираю рабствующий мир и радуюсь своему самоуничтожению, избавляющему меня от оков мира, или в стройности мировой вижу бессознательное подражание стройности моей самосознающейся воли. В религиях человекообразных божество, мир и человек, лишённые всякого закона и преданные своему произволу, утрачивают всё своё достоинство, и нравственный закон унижается до бессмысленного произвола. Человек лишается той гордости, которая становила его выше богов. За всем тем это падение неизбежно. Человечество не может довольствоваться голым философским законом; ибо самый этот закон, возведённый до своего источника, исчезает опять в положении произвольном о необходимости и в вопросе: что такое необходимость в самосущем? Необходимость имеет действительно смысл отрицательный, и, как весьма справедливо сказал Гегель, содержит в себе необходимость самоотрицания. Оттого-то никакой синкретизм не мог из себя воссоздать чистого религиозного начала. Логика не допускает возврата к учению необходимости; а возврат к поклонению творческой свободе ещё невозможнее. Оно требует веры, а вера требует предания.

Впрочем, нельзя предполагать в синкретизме Египта полного тождества с греческим, не только в подробностях, но и в общем объёме. Для народа религия была вещественнее и грубее, для высших классов она была гораздо выше и разумнее. Память о символизме и отвлечённых значениях символов не совсем утратилась; но она затемнилась, и в этом отношении век Амазиса столько же ниже Рамсеса, сколько век Рамсеса был ниже эпохи до-гиксосской. Ко времени нашествия Персиян все было перемешано: символ, обратившийся в фетиш, сказка, вошедшая в религиозный миф, полярность кушитская, духовность иранская, человекообразие, система эманаций, древнее поклонение змее и привитая вражда против змеи.

Изобретение змеи Апофиса, с которой борются боги и человеки, есть самое явное доказательство синкретизма и его древности в Египте.

Египет потерял веру в своих богов и в себя. Он кланялся Аполлону и нанимал эллинскую дружину. Но за всем тем, он никогда не мог истинно ни усвоить чужого начала, ни утратить вполне свой коренной характер. Замечательно то, что соединение власти жреческой с царской произошло во время упадка религиозного. Жрецы стали домогаться престола тогда только, когда они перестали уважать свой сан и безусловно верить в свою мудрость. Внутреннее падение духовное совершилось прежде падения государственного; но из Египта ещё после его порабощения вышло много начал мысли, много высоких духовных явлений, которые остались незабвенными для человечества, с трудом высвободившегося от их влияния. Таковы многие из эманационных систем, весь гностицизм, ряд эонов, заменивших лестницу триад, параллелизм бога и его сил, неоплатонизм.

Противоположение божественного начала и мудрости явно связано с двойственностью Шивы и его женской эманации, Озириса и Изиды и пр. Это те же силы, – действующая и воспринимающая, которых сочетание создаёт мир; но философия дала другие названия и другие образы мыслям, некогда облечённым в простые вещественные символы. Знание же действительно не подвинулось ни на шаг и подвинуться не могло, покуда оно ставило мир в необходимом отношении к Богу, т. е. делало его необходимостью для Бога. Немецкая философия в наш век часто впадает в ту же ложную систему.