Возражение А.С. Хомякова на статью Грановского

В статье, служащей введением к Сборнику исторических и статистических сведений, изданному покойным Валуевым, я назвал Бургундов в числе народов, брошенных на Запад великою бурею Гуннского нашествия. Безымённый критик в Отечественных Записках объявил с добродушною насмешкою, что я ошибся, потому де, что Бургунды уже жили издавна (значит до Гуннской эпохи), на берегах Рейна. Такое, странное возражение заставило меня заподозрить критика в совершенном незнании дела, о котором он писал. Теперь в Отечественных Записках явилось письмо, подписанное г-м Грановским с доказательствами в пользу моего критика, и я прибавил бы, против меня, да нельзя, потому что он действительно против моего короткого рассказа об истории Бургундов не сказал ни полслова.

Первый главный вопрос: было ли движение Бургундов из Германии в область, получившую от них своё имя, следствием Гуннского нашествия? Ответ будет ясен из всего хода происшествий тогдашнего времени.

Я сказал утвердительно, что Бургунды (также как Аланы, Вандалы, Готы и прочие) были отодвинуты на Запад натиском Гуннов. Сказал ли г-н Грановский противное? Нет: он, кажется, этого и не думает. Миллер, с которым он справлялся, говорит ясно об их последнем переселении: «Die neuen durch die Hunnen veranlassten Völkerbewegungen führten die Burgunder ihrer späteren Heimath zu». Ни один добросовестный учёный в Германии не сомневается в этой истине, и действительно, утверждать независимость Бургундского переселения от Гуннского натиска было бы так же разумно, как считать поход Баварского корпуса в Россию в 1812 году независимым от похода Наполеона. Зато г-н Грановский и не говорит этого. Он просто ведёт мелкую войну без всякой цели.

Он заметил, например, что у меня нашествие Гуннов на Галлию помещено в VI веке, а оно было в V. В этом он прав. Он ещё заметил, что Бургунды жили на нижнем Дунае не в V веке, как у меня напечатано, а в III; ибо в IV они уже жили на верховьях Майна, куда Валентиниан посылал к ним послов, что и я сказал в примечании своём. Кажется, уже из моих слов можно было догадаться, что в обозначении столетий вкралась опечатка, потому что трудно вообразить, чтобы я сказал: «Бургунды бежали в V веке с низовьев Дуная к верховьям Майна, где и жили при Валентиниане в IV-м». Также несколько трудно поверить, чтобы я действительно полагал нашествие Гуннов на Галлии в VI веке. Вероятно в книгах, которые дали мне имена царей и подробности об истории сравнительно незначительного племени Бургундов, были и кое какие хронологические показания. О своей стороны я могу сказать, что если бы мне встретились такие две ошибки в статье г-на Грановского, я догадался бы, что это опечатки. А кто знает? Если бы я взялся защитить неправое дело, и я бы впал, может быть, в искушение. Человек слаб²⁸. Впрочем, будь это ошибки или опечатки, так как они нисколько не изменяют отношения Бургундов к Гуннам, можно их оставить в стороне и перейти к другим нападениям г-на Грановского. По случаю войны Гепидов с Бургундами на Дунае, он говорит, что единственное свидетельство о ней находится в Иорнанде; он мог бы прибавить, что это свидетельство подтверждается словами древнейшего свидетеля и современника Мамертина: Gothi Burgundias penitus exscindunt, где общее имя Готфов заменяет частное имя Гепидов. Да что ж из этого? Менее ли верен был бы мой рассказ, если б Иорнанд был единственным свидетелем? Ещё замечает г-н Грановский, что я напрасно привожу Нибелунги, потому что в них обозначено уже житье Бургундов на Рейне. Правда, но из этого следует ли, чтобы в них не было упомянуто об ударе, который был нанесён Гуннами и отбросил Бургундов с берегов среднего Рейна на Юго-запад? А в этом всё дело. К тому ж я прибавляю, что, кроме Нибелунгов, были местные предания о гибели Бургундов в Ворсме и отдельные саги (каковы Вольсунга сага или Вилькина сага и другие), принадлежащая к циклу Нибелунгов, но не входящие в состав поэмы. Эти саги собраны и отчасти разобраны учёными Немцами и, следовательно, я имел право упомянуть об них отдельно от самой песни Нибелунгов²⁹. Наконец, г-н Грановский упоминает ещё о сомнении нашего Шафарика, насчёт пути, по которому Бургунды пришли на верховья Майна с берегов Балтики, и о том, что есть даже учёные Немцы, которые сомневаются в тождестве северных и южных Бургундов, что совсем к делу не идёт, и только.

Постараемся рассмотреть вкратце историю Бургундов, и тогда дело будет пояснее.

В I веке по P.X. является имя Бургундов на Северо-востоке Германии, рядом с именами племён Готфских и отчасти Свевских. Оно, очевидно, принадлежало семье или дружине довольно значительной, ибо оставило следы до нашего времени (остров Борнгольм). В III веке уже помину о нём нет на Севере, но зато оно является на берегах Чёрного моря и при низовьях Дуная³⁰. Само по себе, такое перемещение имени указывало бы с большею вероятностно на перемещение самой дружины или, по крайней мере, значительной части этой дружины; но вероятность обращается в доказательство неоспоримое тем обстоятельством, что имя Бургундов подвигается на Юго-запад не одно, а вместе с именами почти всех племён Прибалтийских или северо-восточной Германии, т. е. Вандалов, Готфов и Свевов. Для разумной критики исторический факт переселения не подлежит сомнению. Бургунды в эту эпоху повинуются общему закону движения Свено-готфских семей на Восток и Юго-восток. Во второй половине III века (около 270 г.), вследствие одного из тех междоусобий, которыми волновалась вся эта масса завоевательных дружин, Бургунды, на голову разбитые Гепидами, исчезают с низовьев Дуная и являются (около 275 года) на верховьях Майна, в соседстве Алеманнов. Внешними доказательствами тождества Примайнских Бургундов с Приевксинскими (теми же Прибалтийскими) служат: 1) тождество имени, 2) синхронизм исчезания этого племени в одной местности и появления его в другой и 3) неоспоримое свидетельство Мамертина, сказавшего: Готфы уничтожают Бургундов, за Бургундов вступаются Алеманны (rursumprovictisarmanturAlamanni). К внешним доказательствам, которые сами по себе неоспоримы, присоединятся внутреннее: сходство нравов и обычаев между Готфами и исторически-известными Бургундами. Это сходство, непримиримое с предположением некоторых Немецких учёных о туземности Бургундов в Примайнской области, признано всеми истинно добросовестными критиками и может быть ещё доказано двумя обстоятельствами, слишком мало замеченными: 1-е, то, что истинный цикл Нибелунгов принадлежит вполне Свево-готфским семьям и нисколько не принимает в себя иноплеменных (например, Алеманнов, или Франков, или Саксов), а в нём главное место занимают Бургунды; 2-е обстоятельство то, что Бургунды (по свидетельству Григория Турского и других) отчасти приняли Арианство, принесённое Готфами с Востока. Это явление, непонятное в Западной Европе, объясняется только племенным сродством по одному из законов здравой критики, прекрасно изложенному нашим покойным Венелиным. Итак, тождество Придунайских и Примайнских Бургундов есть опять факт несомненный. Был ли сверх того новый прилив остатков Бургундской дружины с берегов Одера и Варты, на это нет достаточного указания; приняли ли Бургунды в себя примесь туземную, т. е. романизированных Германцев Примайнских – это более чем вероятно не только по сказаниям современников, но и по промышленному и ремесленному характеру, отличавшему Бургундов в первое время их жительства в Галлии. Впрочем, это дело постороннее³¹. Более ста лет жили Бургунды на верховьях Майна, занимались хлебопашеством ссорясь иногда с соседями, но не порываясь пробиться ни через Римскую границу на Юг, ни через сплошное население Франков и Алеманнов на Запад. Так проходит всё IV столетие. Между тем море Гуннского царства разливается всё шире и шире на Востоке Европы, гоня перед собою или поглощая Германцев. Беглые Германцы, лишённые жилищ и рабов (которые им были едва ли не нужнее самых жилищ), сперва просят униженно убежища в Империи, потом идут на неё войною. Две ужасные бури готовятся на Рим: одна – беглые Вестготты, под предводительством Алариха; другая – смесь разных беглецов, Вандалов, Свевов, Аланов (не-Германских) и множество других под начальством Радагайса. Всё это очевидно в прямой зависимости от Гуннов. Около того же времени переходят Бургунды на Рейн. Был ли этот переход независим от перемен в восточной Европе? До́лжно заметить, что немедленно после Гуннской эпохи, верховья Майна и области на Север и на Юг от них представляются уже жилищем Тюрингов, подручников Гуннских в Тюрингии, Славян-союзников и несомненно братьев Гуннов на Реднице (см. Миллера, Немецкие племена, том 1, стр. 401 и 402), а на Юге покорных Гуннам Свевов и вскоре потом Байеров, в которых ещё недавно Нейман признал Приднепровских Баирков, также Гуннских подручников. В этом переселении ясно видна причина бегства Бургундов на Запад к Рейну. Но положим, что один из моих критиков не знал этого, а другой не заметил; какой же был повод к переселению Бургундов на Запад от верховьев Майна к среднему Рейну? Буря беглецов, собравшихся в Германии под предводительством Радагайса, готова была обрушиться на Италию. Стиликон призвал на помощь Гуннов; они явились с князьком своим Ульдином. Радагайс погиб, и его сподвижники, уже раз выгнанные Гуннами из родины и ими же отогнанные от Италии, побежали искать жилище на Западе за Рейном. Они-то (Свевы, Вандалы, Аланы и другие) увлекли с собою Бургундов; они-то пробили не без великих усилий Франко-Алеманнскую преграду, непреодолимую для Бургундов, и привели невольных переселенцев (около 412 г.) на берега Рейна и устья Майна. Итак, Бургунды удалились вместе с народами, бегущими от Гуннов, а место их занимали подручники и союзники Гуннов. Было ли это переселение Бургундов на Запад независимо от Гуннов? Кажется, тут сомнение невозможно. Посмотрим далее: Бургунды поселились на среднем Рейне, по обоим берегам его и около устьев Майна (см. Миллера, т. I, стр. 340). Оттуда в 435 году пытались они прорваться в северо-восточную Галлию, но были разбиты наголову Аэцием и его наёмными Гуннами; потом часть их попросила жилищ у Римлян и была принята в виде данников в Приальпийскую Сабодию (теперешнюю Савою: у г-на Грановского, по опечатке, Сабандия), но, масса народа оставалась на Рейне и Майне и дождалась Аттилы. Гроза Германского мира налетела на них в 450 или 451 году и сокрушила их силу. С тех пор нет уже их ни на устьях Майна, ни на среднем Рейне: они уже живут в долине Роны, как подручники Рима, и даже до берегов Луары (около Нивернума). Бежали ли Бургунды на Юго-запад от Гуннов? Просили ли они убежища у Римлян, к которым они поступили в подручники? Или всё это движение на Запад, от верховьев Майна до Роны и Луары, было действием собственного желания? Дело слишком ясно не только для меня и для читателей, но даже и для моих критиков. Первый мой критик дал промах; в этом промахе можно было предположить или незнание, или недобросовестную придирку. Я предположил незнание по тону его статьи: он не похож на тот тон, которым учёные говорят о других людях, добросовестно трудящихся для науки.

Перейдём к другому вопросу. В своей статье я назвал Франков развратным племенем. Критик «Отечественных Записок» объявил это шуткой над публикой. В том же примечании, в котором я указал на его незнание истории Бургундов, я прибавил, что ему, видно, неизвестны свидетельства о Франках писателей IV и V веков. И за это нападает на меня г-н Грановский. «Об этом разврате едва ли что-нибудь можно найти в писателях того времени», говорит он. Я со своей стороны ему скажу, что едва ли он найдёт хоть одного писателя, на которого не мог бы я сослаться. Франков, когда не говорят собственно об их мужестве и не называют «praeter ceteros truces» или «omnium in bello ferocissimi», что̀ можно считать за похвалу, – постоянно называют: «genus mendax et dolosum», или «gens perfidissima» или «gens perjura» (в Панегирике Анонима Константину), «fallax Francia» (Клавдиан, Панегирик Гонорию) или «gens infidelis», «homines mendaces» (Caльвиан). Об них говорит тот же Caльвиaн: «Как попрекнёшь ты Франка в клятвопреступлении, когда ему оно кажется не видом преступления, а только оборотом речи?» О них Вописк: «Франки его (т. е. Боноза) призвали, Франки же и предали; ибо у них обычай давать обещание, потом нарушать обещание, а потом смеяться над ним». О них же другие современники, которых у меня теперь под рукою нет: «Франк любит давать клятву, потому что находит наслаждение в её нарушении», или, хваля их гостеприимство, так же как Сальвиан: «Франки гостеприимны, хотя никакой другой человеческой добродетели не имеют». Не явные ли это свидетельства о глубочайшем нравственном разврате народа? Я бы мог привести ещё десятки других цитат, но убеждён, что г-н Грановский знает их не хуже моего, и не хочу, чтобы читатели мои усомнились в этом убеждении. Нельзя сказать, чтобы тут выразилась особенная вражда Римских писателей; ибо Империя страдала от многих народов более, чем от Франков (например, от Готфов, Вандалов или Гуннов), а часто встречаются похвалы честности и правдолюбию страшнейшим бичам Империи – Гуннам, Аварам и Славянам. Нельзя также сказать, чтобы выражения о Франках были пустые фразы риторов. Ужасы эпохи Меровейской, известные всем и о которых Миллер (т. 2, стр. 9) говорит, что едва ли им найдутся подобные в истории человеческой, доказывают слишком явно справедливость приведённой мною характеристики. Мне кажется, лучше и полезнее было бы отыскать причину исторического факта (что я и постарался сделать в статье, поднявшей спор, хоть г-ну Грановскому и неугодно было обратить на это внимание), чем опровергать неоспоримую истину и даже украшать это бесполезное опровержение красивыми фразами, общими местами дурно понятого гуманизма, которые не помешают историку признать развращённым народ развращённый, точно так же как географу называть людоедами народ, который ест человеческое мясо.

Итак, кажется, я могу сказать без самоуверенности и без гордости, что поле факта исторического осталось за мною или, по словам г-на Грановского, за новою наукою; но между нами я могу также сказать со всевозможным смирением, что эта новая наука очень похожа на старую, только несколько забытую своими защитниками.

Впрочем, так как я всегда готов отдать справедливость г-ну Грановскому, я считаю себя вправе прибавить, что его статья (за исключением содержания, а отчасти и направления) всё-таки служит украшением Отечественных Записок. Он замечает очень справедливо две опечатки в хронологии и очень искусно нападает на них, как на ошибки, в чём я готов ему уступить; он шутит очень остроумно над равнодушием публики к спорному вопросу, над новою наукою, которая, разумеется, неравнодушна ни к какому вопросу; над тем, что эта наука, по известному слову, «обретается не в авантаже» хоть, разумеется, не на сей раз, и проч. и проч. Вся статья может быть прочтена с удовольствием.