Тайная исповедь в исследовании проф. А. И. Алмазова

(Критический этюд)

В русской литургической науке редко появляются не только капитальные самостоятельные исследования, но даже более или менее серьезные научные статьи, а посему обойти молчанием настоящий трехтомный труд проф. Алмазова с вышеприведенным заглавием было бы со стороны критики большею несправедливостью. Обратить должное внимание на этот труд тем более необходимо, что профессор-канонист Алмазов, дебютировавший не вполне благополучно еще в 1884 году с своею магистерскою диссертацией под заглавием: «История чинопоследований крещения и миропомазания», –не новичок в литургической науке. С изумительною настойчивостью, в несомненный ущерб прямой своей специальности, он уже давно стремится завоевать себе место в ряду немногочисленных русских ритуалистов, исследователей исторической судьбы византийско-русского богослужения, хотя, как покажет настоящий посильный критический разбор наш этого последнего, весьма внушительного по объему и не без больших претензий, труда, не только пока безуспешно, но даже без всякой надежды добиться желаемого когда-нибудь и в будущем.

Проф. Алмазов с появления первого своего юношеского труда, по своим научным, своеобразно им понимаемым, приемам, по неуклюжей манере изложения своих мыслей, занял исключительное положение в ряду русских ученых литургистов. Читать его объемистые диссертации не только труд большой, но и подвиг в самом настоящем смысле этого слова, предпринять который не легко даже завзятому специалисту. Трудность этого подвига особенно усугубляется тем еще, что автор почти всегда о каждом предмете начинает свою речь с разбора мнений и суждений по тем-же вопросам его предшественников, хотя бы эти мнения и суждения и были данным давно разобраны и опровергнуты другими исследователями. Благодаря этому приему, г. Алмазов переполняет свои сочинения обширными выдержками и извлечениями из трудов этих предшественников, полемизируя с последними самым развязным образом, нимало не стесняясь в подборе сильных выражений, и критикуя их зачастую, нимало не справляясь с фактическими данными. Отсюда все выходящее из-под пера г. Алмазова принимает по внешнему виду громадный внушительный размер, а по изложению является однообразным, вялым и скучным до приторности. Живая мысль у г. Алмазова отсутствует, или ее трудно обыкновенно уловить, новые и интересные факты теряются в хаосе всякого хлама и ненужностей, которые у него в большинстве случаев господствуют. Пишущий настоящие строки, взяв на себя критическую оценку труда проф. Алмазова, чувствует некоторого рода затруднение и неловкость в виду того, что он с своими трудами стоит именно в числе этих предшественников, и ему весьма нередко отводятся в работах проф. Алмазова целые страницы, на которых он не только полемизирует с нами по вопросам, затронутым в наших работах, но даже и по таким, о которых почему-нибудь хотя бы просто из-за того, чтобы не наговорить каких-нибудь несообразностей, мы воздержались от всякого суждения. Впрочем, из этого последнего затруднения, деликатного свойства, мы надеемся выйти, освободив себя, за редкими и исключительными случаями, от всякой полемики с проф. Алмазовым, благо и полемизировать с ним нам не приходится, ибо за две–три действительные погрешности, указанные им в нашей магистерской диссертации (на одну, впрочем, т. е. относительно чина исповеди Кирилла Александрийского, нам указал еще ранее проф. Η. Ф. Красносельцев) мы должны ему быть, конечно, благодарны, а там, где автор занимается лишь извитием словес, не имея под собою твердой почвы фактов, изощряя свое остроумие , мы отдаем себя на суд более компетентных и беспристрастных ценителей, чем каким себя заявил проф. Алмазов. В этих видах, чтобы окончательно покинуть скользкую почву личных счетов и авторского самолюбия, мы решаемся в своих критических замечаниях главным образом сосредоточить свое внимание на фактической стороне разбираемого труда, на третьем томе его, именуемом «приложениями».

Но помимо этих, чисто личного свойства, соображений, избрать предметом своих критических замечаний данный том диссертации г. Алмазова послужили для нас побуждения и чисто научного характера. «Приложения», состоящие из дословных извлечений из памятников древней письменности, разбросанных по разным библиотекам на громадном пространстве, и изданные по всем правилам научной критики и палеографии, составляют прежде всего и главным образом ценное научное достояние. Всякие суждения и мнения автора, в какой бы научной обстановке они не являлись перед нами, не обязательны не только для обыкновенных читателей, но даже для самого автора, который со временем, после накопления в его руках новых данных, может не только изменить их, но даже совершенно от них отказаться, тогда как «приложения^» делаются всегдашним, неотъемлемым и даже, можно сказать, международным научным достоянием, с которым всякий последующий исследователь в данной научной области обязан считаться, непременно принимать их во внимание. «Приложения» такого рода не суть только оправдания, «документально подтверждающие высказанные в сочинении положения (Введение т. I, стр. IV), как думают наш автор и некоторые ему подобные ученые, но, по нашему мнению, и обличения того, что автором высказывается неосновательно, без достаточно внимательного изучения, им же самим подобранных и изданных, документов. Отсюда, следовательно, в сочинении, написанном на основании новых научных данных, собранных и изданных в первый раз, должны быть ценимы критикой прежде всего и главным образом эти самые «приложения», которыми вполне и со всею рельефностью определяется и важное научное значение самых выводов и положений, высказываемых на основании их в том или ином сочинении. Серьезное отношение к изданию и собиранию новых документов вполне и самым естественным образом должно отразиться на характере научной работы, и наоборот, поверхностность, легкомыслие и небрежность в первом отношении, раз все это будет неоспоримо доказано фактически, подорвут сами собою всякое научное значение за теми выводами и положениями, какие высказываются в книге на основании таким образом подобранных оправдательных документов.

Наконец, остановить свое внимание главным образом на «Приложениях» у нас лично были и особого рода побуждения. Путешествуя нередко за границу с научною целью, мы имели больше, чем другие наши со-специалисты, и естественных удобств и возможности проследить за нашим автором и его работами, так сказать, шаг за шагом в тех самых библиотеках и по тем самым рукописям, которыми пользовался он, при написании своего исследования, хотя не скроем и того, что в некоторых случаях для той же цели мы делали нарочитые поездки и прилагали много усилий и стараний, чтобы видеть ту или иную рукопись¹ раз обнародуемый им памятник казался нам в каком-нибудь отношении заслуживающим особого внимания. Здесь-то, в этих серьезных требованиях, предъявленных рецензентом к себе самому, наши читатели, с одной стороны, пусть видят одну из главных причин, почему наша рецензия появляется в свет несколько поздновато, а с другой, пусть найдут в себе готовность верить научному беспристрастию ее. Итак, что же такое в научном отношении представляет нам последний труд проф. Алмазова и в частности третий том его– «приложения»?

В исследовании наш автор ставит для себя задачею, дать своим читателям «историческое обозрение устава совершения исповеди» (т. 1, стр. 1, введение) или «внешней исторической судьбы исповеди на основании рукописных источников главным образом» (там же стр. II). Следовательно, в «приложениях» к нему мы вправе ожидать, в качестве оправдательных документов, последовательный ряд чинов покаяния на пространстве времени с X по XVI век (там же), каковым временем почему-то вздумалось нашему автору ограничить свою историю данного чина. Впрочем, как увидим ниже, он и сам потом в значительной степени отступил от указанных границ. И действительно, наш автор с полною самоуверенностью и таковою же развязностью утверждает в предисловии, что «из массы ему известных» и в науке «в большинстве случаев неизвестных» рукописных памятников он выбрал только «важнейшие, в коих отражаются характерные моменты» и стороны внешней исторической судьбы исповеди, и, таким образом, будто бы дал в руки своих читателей «коллекцию исповедных памятников», «систематически обработанную, цельную» (т. III, стр. ІV). Но так ли в действительности все обстоит благополучно у нашего автора, и нет ли в его оптимистических заверениях положительных преувеличений?

Обращаемся к самым «приложениям» непосредственно и прежде всего к чинам исповеди греческой церкви, и мы сразу же убеждаемся в крайней бедности фактического материала за намеченный автором период времени. В самом деле, из 23 номеров приложений, если их рассортировать для большей наглядности по столетиям, на долю X века приходится всего на всего один чин под № 15, на долю XI–даже ни одного, на долю ХII, ХIII и ХІV веков тоже по одному под № 16, № 4 и № 17. Если мы теперь станем еще в указанных нами приложениях различать чины греческого восточного (византийского) происхождения от тех же чинов западного происхождения, создавшихся в, так называемой, Великой Греции, у греков, живших в южной Италии, в соседстве с католиками, и под влиянием богослужебной практики западной церкви, а делать это различие , и по мнению автора, необходимо, так как чины западного происхождения «на востоке не практиковались», хотя «время от времени и становились здесь известными» (т. I, стр. 156,149 и др.), то можно прямо сказать, что в «приложениях» г. Алмазова нет ни одного чина исповеди греко-православной церкви на всем пространстве времени с X по XIV в. включительно. Чины исповеди под №№ 15, 16 и 17 сам г. Алмазов относит к числу чинов, «несомненно составленных на западе» (там же, стр. 132–139), а приложение под № 4, хотя взято из памятника восточного происхождения, но прямого отношения к чину исповеди не имеет, так как содержит в себе лишь «Каνоνάριον διαγορεῦον περὶ πάντων λεπτομερῶς τῶν παθῶν καὶ τῶν² τούτοις προσφόρων ἐπιτιμιῶν περί τε τῆς ἁγίας κοινωνίας βρωμάτων καὶ πομάτων καὶ εὐχῶν λίαν συμπαθές», или правильник для наложения епитимий на кающегося.–Немного приходится приложений и на последующие столетия. Так, напр., на долю ХV столетия дано их в книге г. Алмазова четыре, а ХVI век имеет девять приложений. И опять цифры ничтожные, особенно если при этом иметь в виду, как велико было в эго время разнообразие исповедных чинов у нас, напр., в славяно-русском богослужении. С таким незначительным количеством памятников чина исповеди в греческой церкви, признаемся, надо было иметь много мужества и отваги, чтобы, «нимало не колеблясь» (т. I стр. 290), решиться утверждать, что причина разнообразия чинов исповеди в наших памятниках данного времени лежит не в этих греко-византийских чинах, как их прототипах, а где-то инуде, хотя бы и в их «русской самобытности» (стр. 294). По видимому можно было бы предполагать, что наш автор будет более счастлив, при собирании нужных ему памятников чина исповеди в период времени с ХVII по XIX столетие , так как на Востоке, и после введения книгопечатания, долго держался в богослужебной практике чин исповеди рукописный, а в некоторых местах не утратил своего значения и до настоящего времени (вот, между прочим, причина, почему не следовало бы историческую судьбу исповедного чина в греческой богослужебной практике ограничивать пределами ХVІ века), но в действительности и тут он не может похвалиться особенным счастьем. На каждое из этих трех последних столетий мы имеем в разбираемой нами книге лишь по два памятника или приложения, при чем одно из приложений ХVII в. под № 18, как памятник западного происхождения, не имеет прямого отношения к «внешней исторической судьбе» устава совершения чина исповеди православной церкви.

Нисколько не лучше, если только не хуже, обстоит у нашего автора дело личного непосредственного изучения того же чина по памятникам югославянской письменности. Одно приложение под № 1 из рукописного служебника XIV в. в собрании А. И. Хлудова № 118 (т. III, отд. II, стр. 91), два следующих, взятых целиком из хорошо известного в науке синайского глаголического служебника, изданного покойным проф. Гейтлером (стр. 95), и одно из печатного евхология 1545 года в Мелишеве (стр. 100), по нашему мнению, ни в каком случае уже не могут считаться представителями, «отражающими в себе все характерные моменты и стороны внешней исторической судьбы исповеди» в церкви юго-славянской. А между тем г. Алмазов, не пускаясь в далекие путешествия и заграничные плавания, в наших русских библиотеках Петербурга и Москвы мог бы собрать немало характерных и весьма любопытных памятников чина исповеди церквей сербской и болгарской, никем еще не изданных в свет. Мы укажем для Примера на рукопись Q. 1 № 1123 из собрания Верковича, принадлежащего теперь СПБ. публичной библиотеке, в которой находится любопытный «чин исповеданию» ³ автору и те чины исповеди югославянских памятников, которые уже известны у нас в печати.

По-видимому, в более лучших условиях находился наш автор, при изучении памятников данного чина по рукописям славяно-русским, которыми обилуют все более иди менее известные русские книгохранилища. И действительно, в разбираемой нами книге мы находим громадное количество этого рода памятников. В ту пору как греческим чинам в книге отведено девяносто страниц, а южнославянским всего на всего десять с половиною, на долю славяно-русских памятников приходится целых сто девяносто пять страниц. Уже такой внушительный объем достаточно ясно говорит сам за себя. Нужно отдать при этом полную справедливость, подбор этих памятников сделан трудолюбивым автором довольно удачно и, если бы были соблюдены, при составлении его, другие научные требования, то он мог бы представить для будущих литургистов немаловажный интерес. Но, если присмотреться повнимательнее к этому отделу «приложений», то нельзя не заметить, что и здесь, как и в других отделах, отсутствуют некоторые характернейшие представители чинов исповеди. Так напр., за все время до ХІУ века у нашего автора не имеется в приложениях ни одного списка чина исповеди, и известный уже в науке «чиⷩ҇ исповѣнⷣьꙗ» ХII в. (у Одинцов. ΧΙV в.) пергаменной Софийской рукописи № 1056, описанный Н. Одинцовым в его исследовании «Порядок общественного и частного богослужения в древней России до ΧVΙ века» Спб. 1881, стр. 155 – 156, обойден автором полным невниманием. А между тем чин этот, помимо своей древности, как единственный представитель эпохи до ХIII века включительно, имеет важное значение и потому еще, что он, как это знает и наш автор (т. 1, стр. 286, прим. 188), заключает в себе некоторые особенности, «неизвестные нам по другим памятникам». Следовательно, если какой из чинов заслуживает наименования «характерного», то именно настоящий и, следовательно, он сам собою напрашивался на издание в свет. Сознавая важное научное значение этого списка чина исповеди мы и решаемся в приложении под № II к настоящей статье издать его в цельном виде.

Далее. Нельзя не подивиться излишней экономии нашего автора и на приложения из памятников ΧΙV века. Для целого столетия, в качестве характерных документов, у него имеются всего на всего четыре приложения, при чем приложения под № 1 в III отд., под № 8 в ΙV отд. и № 30 в VΙ отд. взяты из одной и той же чудовской пергаменной рукописи № 5, а приложение под № 2, извлеченное из рукописи М. дух. Академии № 184, хотя и отнесено им к III отделу, т. е., к «характерным» памятникам этого чина XIV века, но, как будем иметь случай ниже доказать это, совершенно неверно, так как этот памятник более поздней эпохи, что отчасти, по-видимому, сознает и наш автор, датируя рукопись колебательно ХІV–XV в. (т. III, стр. 106). И эту скупость на приложения и стремление повышать даты памятникам позднейшей эпохи ничем нельзя оправдать у нашего автора. Чинов исповеди в памятниках XIV века имеется достаточное количество в наших книгохранилищах, и заподозривать эти чины в бесцветной монотонности и однообразии едва ли имеются у нашего автора достаточные основания, а посему, нам кажется, несколько больше приложений из памятников этого времени не было бы излишеством в ненужною для дела роскошью. Мы, напр., предпочли бы видеть на страницах книги г. Алмазова, вместо указанного приложения под № 2 в III отделе, чин исповеди из пергаменной рукописи XIV века № 75 в собрании Погодина Императорской публичной петербургской библиотеки. Данный чин исповеди, будучи во многом сходень с подобным чином югославянских памятников (Слич. этот чин «с чин исповеданию» в ркп. из собрания Берковича под знаком Q. 1 № 1123 в Им. Публич. библ.), и с точки зрения нашего автора, должен быть отнесен несомненно к «характерным» представителям своего времени, так как в этом чине он нашел самое раннее свидетельство существования в русской богослужебной практике, так называемых, «поновлений» (т. I, стр. 434 и прим. 369). Изданный им чин более наглядно убеждал бы читателя в справедливости высказываемого положения, чем широковещательные реплики по адресу своих противников на нескольких страницах и апелляция к собственному своему «здравому смыслу». Отсутствие среди «приложений» чина исповеди по рукописи № 75 служить лучшим доказательством, что в нем нет и помина о «поновлениях», с одной стороны, а с другой, что разума человеческий, по апостолу, иногда и кичит...

Совершенно понятно для вас обилие приложений из памятников XV и XVI веков. Их 71 номер: 16 из них падает на долю XV столетия, а 55 приходится па XVI век. В это время чин исповеди достиг наивысшего своего развития и осложнился настолько, что один нередко составлял содержание цельной рукописи весьма внушительного объема. Но недоумение снова возникает само собою, если мы обратим внимание на подавляющую массу приложений из памятников ХVІІ столетия. Их 42 приложения, т. е, всего на тринадцать приложений меньше, чем сколько напечатал их наш автор по памятникам ΧVΙ века. Не следует при этом упускать из внимания и того важного обстоятельства, что автор ограничил историю чина исповеди, как мы уже заметили, ХVІ веком. Мы совершенно согласны с автором, что «рукописные источники в деле исповедной практики на всем православном востоке не теряли своего значения и с выходом печатных официальных (sic!) церковно-практических изданий по предмету исповеди и не теряли до самого позднейшего времени» (т. I стр. II–III), но только лишь на Востоке, а не у нас в России , где печатные чины исповеди в ΧVII в. были, можно сказать, безусловно обязательными, и ими должны были руководиться в деле совершения тайной исповеди и пастыри и пасомые. Рукописные чины исповеди теперь сделались достоянием лишь некоторых местностей, отдельных частных лиц, искавших лично для себя практических удобств, а посему пользовался ими для характеристики богослужебной практики в отношении данного чина в русской церкви вообще и не безопасно и даже нельзя совершенно: практика в этом отношении заключена была у нас в Требники и те частные отдельные издания чинов исповеди, которые печатались, по распоряжению патриарха, на московском печатном дворе. В виду всего сказанного упомянутые 42 приложения ΧVII века мы считаем излишнею щедростью и даже роскошью. Что же касается двух, в тому же весьма обширных приложений в отделах III (т. III, стр. 156) и VІ (стр. 288 и далее), взятых из рукописей XVIII века, то их появление в книге г. Алмазова можно объяснить только тем, что его издание печаталось на казенный счет. К чину исповеди в русской церкви эти приложения не имеют никакого отношения, да к тому же они и изданы в высшей степени неряшливо.

На основании всего сказанного трудно согласиться с автором, что он был подавлен массою нового и интересного материала, и что он делал из него строгий, даже систематический выбор (т. III, стр. ІV), когда приступил к его печатанию и к составлению потом на основании его исследования. Ясно до очевидности, что в приложения данного труда попал весь наличный материал, собранный автором за границею и у себя на родине в России. Некоторый выбор мог у него быть лишь по отношению к памятникам славяно-русским. Этим-то и нужно объяснить тот факт, что в его приложениях много излишеств, прямо не идущего к делу, или же чаще всего, мало имеющего значения для его прямой задачи–представить «историческое обозрение устава совершения исповеди» в православной церкви. В этом отношении приходится пожалеть, что для выполнения поставленной им задачи автор обратился на Запад, главным образом к памятникам богослужения в библиотеках Рима и Парижа, которые дали ему скорее отрицательный, чем положительный материал. Лучшими приложениями в книге нужно считать те, которые извлечены им из рукописей книгохранилищ православного Востока: афинской национальной при университете, святогробской в Константинополе и на Афоне русской пантелеимоновской, и очень жаль, что это обстоятельство не привело г. Алмазова к мысли, вместо Рима и Парижа, поискать источники где-нибудь на Востоке, хотя бы и в других афонских книгохранилищах, помимо пантелеимоновского. Не можем мы признать за данными приложениями–«собрания систематически обработанного» (стр. ІV), так как не видим в них никакой системы. Можно ли назвать это собрание документов систематическим, когда целые столетия остаются в нем без всяких документов (XI столетие в памятниках греческих, с X–XIII в. в памятниках славяно-русских и, можно сказать, вся почти эпоха южнославянского богослужения), или наполняются документами сомнительными (с X–XIV в. в греческих документах), или же почти не имеющими прямого отношения к поставленной автором задаче (ХVII и даже XVIII века в памятниках славяно-русских).

Но отрешимся на время от идеальных взглядов на данный труд его автора и будем смотреть на дело проще. Несомненно, г. Алмазов дал в своих приложениях все то, что нашел в многочисленных книгохранилищах Востока и Запада, так или иначе относящееся к исследуемому им чинопоследованию исповеди, дорожа, в качестве собирателя, по весьма понятным причинам, всяким важным и неважным документом безразлично. Дело науки теперь дать оценку собранному материалу и указать его значение для нее, а к издателю мы в праве предъявить лишь требование относительно добросовестного выполнения принятых на себя обязанностей. Итак, как же выполнены г. Алмазовым чисто издательские обязанности по отношению к рассматриваемым нами документам?

Первое и самое главное требование, при издании всякого памятника, заключается в том, чтобы издатель определил хронологическую дату издаваемому им памятнику точно^; или хотя бы то и приблизительно. Вот это то первое правило весьма часто забывает наш издатель, руководясь в данном отношении теми каталогами, какие ему попадались под руки. Отсюда неточности и даже ошибки в хронологии –явления довольно обычные в книге г. Алмазова. Так, напр., сборник Московской Синодальной библиотеки № 455 г. Алмазов всюду считает памятником просто XV столетия (стр. 23), тогда как он имеет точную дату 1477⁴ год (ркп. л. 417); Барбериновский евхологий № 416 (III. 109) он датирует XV столетием (стр. 55, 54, 87), хотя в нем имеется дата 1576 года (л. 79), евхологий той же библ. № 83 (IV. 40), имеющий точную дату 1572 года (л. 28), помечает XVI веком просто (стр. 29), номоканон той же библ. № 234 (III, I) относит к XV столетию, не смотря на то, что в нем имеется, как составная часть, «Ἀκολουθία τοῦ μεταλαβεῖν ἑτεροδόξων ῆτοι λατίνων είς "ρωμαῖον ὀρθοδόξον, τυποθεῖσα συνοδικῶς παρὰ τῶν τεσσάρων πατριαρχῶν ἐπὶ τῶν ἡμερῶν τοῦ ἁγιου καὶ οίκουμενικοῦ πατριάρχου κυροῦ Συμεὼν ἔτει ιςϡϟβ´.­ Μαίῳ εἰς τὰς κη!» (л. III); евхологий, именуемый иногда номоканоном (Указ. стр. VI), афинской национальной библиотеки № 119 (639) помечается и XVII в. (там же) и 1512 годом (III т., стр. 85), тогда как в рукописи мы находим две дата; 1569 и 1574 годы, и обе они не имеют сходства с указанными нашим автором; евхологий святогробской библиотеки № 134 (593) с датою 1584 года (л. 380) Алмазов относит к XV столетию (стр. 68); Νομοκάνων той же библ. № 150, писанный 30 сентября 1787 года в пирге Симеона Столпника, принадлежащем лавре пр. Саввы Освященного,–к XVII столетию (стр. 89) и т. д. Славяно-русский сборник № ⁶/₁₀₈₃ Кирилло-белозерской библиотеки наш издатель датирует 1482 годом (стр. 165), тогда как этот сборник смешанного состава, и дат поэтому он имеет несколько. Одна из этих дат под Псалтирью читается так: мл҃тию Бж҃їею. аʼ здоро ^в емь гд҃рѧ своего великого кн҃зѧ Ивана Васⷧ҇иевиⷱ҇ (1533–1584) всеꙗ Рꙋси. и блвⷪ҇енїемь и приказанїемь стг҃о Филипа (1566–1569). митрополита всеꙗ Руси докончалъ ꙗ дватцаⷮ каѳиземь и ѳ пѣ́снь. Псалтыри Двд҃ова проркⷪа што привелъ ѿ еврѣиска ꙗзыка на рѹскыи ꙗзыкъ (л. 276 об.) и, следовательно, позволяет относить эту по крайней мере Псалтирь к шестидесятым годам XVI в.–В книге г. Алмазова, впрочем, есть и преднамеренные повышения дат с явною целью ссылки на данную рукопись подтвердить свое, ничем в действительности не оправдываемое, мнение. Так напр., усиливаясь доказать, что пергаменный требник Московской духовной Академии № 184 «нужно признать древнейшим представителем мирского поновления» (т. I, стр. 844), г. Алмазов датирует его XIV–ΧV веком (т. III, стр. 106) и готов по-видимому считать этот требник за памятник даже XIV в., так как он прямо ставит его на ряду се рукописью несомненно XIV в. № 76 из собрания Погодина (т. I, стр. 434, прим. 369). Но внутренние данные рассматриваемой нами рукописи положительно противоречат и выносят ее к концу XV в. или даже в начало XVI столетия. На ектеньях в большинстве чинов прошение о царствующем доме читается так: «Еще мл҃имсѧ ѡ бл҃говѣрныⷯ и бг҃охранимыⷯ ц҃рей нашиⷯ. державы. побѣды» (л. 119 об., 116 и др.); в молитве на водоосвящение священник молится: Сп҃си Ги҃ рабы своѧ вѣрныѧ црѧ҃ нашѧ (л. 117 об.) и только в чине «омыти мощи ст҃ыⷯ. или како пѡⷣбаеть водѹ съ крⷵта пити» (л. 122, 123 и др.). Ни в XIV, ни даже в XV веке, как известно, русские великие князья о царском титуле не мечтали, и первый сталь именовать себя царем Иван Васильевич Грозный. Далее. В находящемся в данной рукописи «послѣдовнїе ст҃го масла ос҃щаемѹ седмїю поповъ», в молитве «Отче святый, врачю душам и телом» на ряду с святыми целителями Сампсоном и Диомидом, на поле рукописи, рукою писца всюду приписано: «и прпѡⷣбнаго ѡца н҃шⷢ҇є Сергїа» (т. е. Радонежского) (л. 24. 27 об., 30, 35, 40, 44 об. и 48 об.). Открытие мощей сего преподобного состоялось, как известно, в 1422 году⁵ но всеобщее чествование его памяти началось лишь в конце 1448 или даже в начале 1449 года⁶ когда он митрополитом московским Ионою причислен был к лику всероссийских святых. Приписка Имени преподобного Сергия Радонежского в чин елеосвящения могла быть сделана, следовательно, ни в каком случае не раньше второй половины XV столетия, к какому времени мы и отнесли в своей диссертации первые памятники или, выражаясь языком нашего автора, «древнейшие представители мирского поновления» в богослужебной практике русской церкви (Богослуж. в русской церкви в ХУІ в., ч. I, Каз. 1884, стр. 340).

Заговорив о несоблюдении издателем первого условия для установления надлежащего значения и научной ценности издаваемого документа, нельзя здесь обойти молчанием и другую его, едва ли заслуживающую одобрения, манеру, практикуемую им также довольно часто. Выше мы указали, что сборник № ⁶/₁₀₈₃-Кирилло-белозерской библиотеки–смешанного состава, части которого нисаны далеко неодновременно, а между тем наш автор ограничился одною датою: 1482 год⁷ (т. III, стр. 165), который к издаваемому им, напр., «поновленїе женамъ начало в̾̾ мѹжескоⷨ поновленїи» (по Алмазову, «без надписания–вопросы женам») отношения не имеет. Как эта статья, так равно и другие, изданные у г. Алмазова, по времени написания должны быть отнесены к ХVІ веку. В других случаях издатель оставляет дату рукописи, несмотря на то, что издаваемая им статья случайно попала в рукопись, напр., при переплете, и по времени написания с основною рукописью далеко не одинакова. Рукопись, напр., парижской библиотеки № 324 (du Fonds), хотя и помечена в каталоге г. Омона ХІV–ХV в., но изданные г. Алмазовым из этой рукописи молитвы (т. III, ч. I, стр. 82 и 250) никоим образом удерживать за собою этой даты не могут, так как писаны позднейшею рукою, ХVІ или даже ХVII столетия, почерк которой начинается с оборота 188 листа. Другая рукопись той же библиотеки № 1087 (du Supplem.) писана действительно почерком XVI в., но только до 130 листа, а далее начинается почерк другой руки XVII в., коим писаны на листах с 163 об. –164 об. (У Алмазова ошибочно указываются эти статьи на листах 47 – 48 об.), напечатанные г. Алмазовым молитвы с датою XVI в. (т. III, отд. II, стр. 81,82). Нелишне, по нашему мнению, отметить и то, что «Εὐχὴ ὑπό τινων ἀφοριζομένων ἀλόγως ἢ λόγου⁸ αυτούς δεσμήσαντα» (Там же, стр. 53), взятая г. Алмазовым из номоканона парижской библ. № 1152 (du Fonds) XIII в., в данной пергаменной рукописи–случайная, вставочная, и писана на бомбицине другою, хотя и современною основному тексту, рукою. Едва ли, наконец, может кого-нибудь удовлетворить и такое хронологическое определение времени происхождения памятника под № 75: «приписка к экземпляру печ. Εὐχολογ. 1613 г. в Москов. типогр. библ». (т. IIІ, отд. II, стр. 76). Конечно, этим обозначением дается до некоторой степени понять, что приписка не могла явиться раньше 1613 года, во сделана ли она в ХVII, или XVIII в., или даже в XIX в.–это так и осталось читателю неизвестным.

Относительно своих издательских приемов г. Алмазов счел долгом дать читателю довольно любопытные предварительные объяснения. «Очень может быть, пишет он в предисловии, что наше издание греческих памятников порою (sic!) и окажется с погрешностями, однако, просим смотреть на такие недостатки, как по преимуществу неизбежные. Такими они должны пониматься в особенности в отношении памятников более позднего времени, нередко написанных в оригинале весьма неудовлетворительно. Славяно-русские памятники, кроме ударений и придыханий, которые за принятым у нас русским шрифтом опускаются, – во всем прочем издаются по возможности с буквальною точностью» (т. III, введ. стр. V). Итак, наш автор ищет снисхождения у своего читателя только по отношению к изданию им памятников греческих, в которых, если и имеются недочеты, то они, как дипломатично выражается он, «по преимуществу неизбежные» и, следовательно, не зависят от издателя, якобы приложившего с своей стороны все внимание и старание к этому важному делу. Что же касается издания славяно-русских памятников, то здесь он не нуждается и в таком ничтожном снисхождении, так как, кроме ударений и придыханий, эти памятники издаются им «по возможности (эта прибавка довольно характерна) с буквальною точностью». Но так ли дело обстоит в действительности?

Прежде чем, однако же, дать ответь на этот вопрос и сделать посильную оценку этой самой важной стороны разбираемого нами труда г. Алмазова, считаем долгом извиниться перед своими читателями, что в выборе фактических доказательств мы положительно затрудняемся, так как, можно сказать, подавлены громадным количеством материала, собранного нами через проверку изданных в книге документов с их оригиналами на месте их нахождения. Все собранные нами «corrigenda» большие и малые, важные и неважные имели бы несомненно свою научную ценность, но они были бы утомительны для читателя и обременительны для журнальной статьи, требуя для себя нескольких печатных листов. В этом случае мы будем указывать лишь важнейшие издательские погрешности, оставляя в стороне ошибки в правописании изданных памятников, что не оговорено издателем и что, по-видимому, он желал соблюсти, и постараемся на всякий конкретный случай приводить в нашей рецензии, за. немногими исключениями, новые документальные данные, чтобы тем самым в возможно большем количестве воспользоваться имеющимся у нас материалом. Теперь же, говоря вообще, мы решительно затрудняемся сказать, какие памятники–греческие или славяно-русские –напечатаны г. Алмазовым хуже, те ли, которые берутся из древних и хорошо написанных рукописей, или те, которые извлечены им из новых и писанных дурным, весьма неразборчивым почерком. Как это, быть может, и не тяжело слышать для нашего автора, но мы откровенно должны заявить, что из всех памятников славяно-русских, которые мы успели проверить по подлинникам, только один оказался напечатанным исправно вполне – это приложение под № 5 в III отделе (т. III. I, стр. 114), а из греческих таковыми можно считать приложения под № 14 в отд. II, под № 4 в I отд., под № 22 и № 48 в III отд. и сравнительно недурно под № 81 в отд. III (т. III, II, 33, 2, 49, 62 и 79), а во всех остальных документах безразлично мы нашли одни и те-же недостатки. Отметим лишь тот любопытный факт, что документы, изданные по рукописям позднейшим и дурно написанным, имеют у г. Алмазова даже меньше ошибок, чем документы, напечатанные по древним и хорошо писанным рукописям. (Мы желали бы, чтобы наши читатели обратили особенное внимание на документ под № 15 в первом отделе, изданный по рукописи ватиканской библиотеки X века, и в частности на «Κανὼν τῶν ἁγίων ἀποστόλων» (т. III, 1, стр. 64–69, 69–73), решительно лишенный смысла у нашего издателя во многих местах). Очевидно, в этом случае памятник был прочитываем издателем с большим напряжением внимания, чем тогда, когда рукопись читается легко. Какого же рода недочеты присущи изданным документам в книге г. Алмазова?

Наиболее часто встречающийся недостаток–это неизбежные пропуски в тексте памятников в несколько слов, происшедшие в силу перебежки глаза, когда внимание переписчика бывает на время отвлечено, или, когда оно ослабевает в силу естественного утомления. Этот недостаток общераспространенный. Чаще всего он встречается в памятниках тогда, когда издатель слишком доверчив в себе самому и не обладает похвальным качеством вторично, или даже в третий раз, сверять списанное с оригиналом и тем уничтожать вόвремя эту естественную человеческую немощь. Таких пропусков очень много в книге Алмазова, как в документах славяно-русских, так и греческих. Мы отметим некоторые из них, ставя в скобки пропуски в славяно-русских рукописях и подчеркивая их в греческих памятниках.

Можно было бы число подобных примеров и увеличить, но мы полагаем, что и приведенные с достаточною ясностью констатируют факт неисправности документов, с одной стороны, а с другой, что эти досадливые пропуски в некоторых случаях, как напр., на страницах 70, 81, 86 и др. второго тома, третьего отдела, лишают смысла документы и приводят в затруднение даже самого издателя. Но все этого рода недочеты мы, однако же, не ставим издателю в тяжелую вину, так как они-то и могут считаться «неизбежными по преимуществу», раз автор по горячим следам не исправил своих погрешностей глаза путем сличения копий с оригиналами на месте, а, при печатании , когда оригинал уже находится не под руками, подобные погрешности неисправимы, и sic и многоточия тогда весьма мало помогают делу... Но мы уже никак не можем извинить издателю прямых искажений текстов, происшедших вследствие неумения в свое время правильно прочесть оригинал, искажений, не заметить которые нельзя даже малосведущему человеку в палеографии , так как они поражают читателя своею грубостью. Такими искажениями переполнены тексты изданных г. Алмазовым документов и, за немногими исключениями, они не оговорены издателем. Искажения эти мы находим в изобилии безразлично и в памятниках славяно-русских, и в памятниках греческих, хорошо писанных и дурно. Вот некоторые из этих искажений:

Говоря об искажениях документов г. Алмазовым, при их издании, мы были бы не справедливы, если бы все эти искажения без исключения приписали его издательской неопытности, плохому знанию языка памятников, небрежности при копировании и печатании их. По крайней мере о некоторых из отступлений от оригиналов мы должны сказать, что они были допущены издателем сознательно, с прямою целью осмыслить издаваемый документ для себя самого, так как эти документы или были дурно списаны, или на самом деле заключали в тексте прямые ошибки. И некоторые из сделанных поправок, напр., в документе № 2 в первом отделе второго тома, замену слов: «διὰ τοῦ θανάτφ» на «διά Νάθαν» и οημείωσον на «σύνταξον» (стр. 5, 6) нужно отнести к числу удачных, потому что, благодаря им, текст памятника значительно выиграл в ясности и удобо-вразумительности, но, к сожалению, наш издатель, как это принято в науке, не оговорил сделанных им поправок ни единым словом. Большинство же допускаемых издателем поправок вносит в текст памятников неясность и даже бессмыслицу и делает эти памятники, можно сказать, неузнаваемыми, при сравнении их с оригиналами. Наиболее дурно изданными документами нужно признать приложения № 74, № 87, № 88, № 89 и № 90 во втором томе, и № 5, № 7, № 14, № 15 и № 17 в первом томе.

Относить большинство этих неисправностей к погрешностям «по преимуществу неизбежным», т. е. слагать вину на самые подлинники, «нередко написанные весьма неудовлетворительно», мы уже не имеем решительно никакого основания, так как видимо автор не постарался о порядочности своего издания, и виноват единственно сам, работая над своим изданием спешно и на скорую руку и не проверяя самого себя. К тому же нужно прибавить, что выше отмеченные нами недостатки–пропуски и искажения встречаются в текстах, несомненно хорошо писанных и даже взятых г. Алмазовым из печатных и старопечатных изданий. Для примера укажем на приложение под № 32 в первом томе, содержащее в себе «вопросы святейшим патриархам московским и всея Русии» и извлеченное из печатного московского издания ХVІІ столетия. Вот какие пропуски и искажения мы заметили в этом старопечатном документе:

Еще более поразительною кажется нам в книге проф. Алмазова перепечатка (т. I, отд. II, № 2) «чиⷩ҇ наⷣ исповѣда ^ѭ щиїмь сѧ», взятая им из известной книги загребского проф. Л. Гейтлера «Euchologium glagolski Spomenik monastira Sinai brda». Zagreb. 1882 pag. 122–147. В этой перепечатке у г. Алмазова (всего на шести неполных страницах с 95–100) мы насчитали более ста семидесяти ошибок всякого рода. Достоин замечания при этом следующий курьез. Проф. Алмазов четыре ошибки в этой перепечатке отметил в своих «опечатках» (т. III, стр. II в конце книги), но при этом две из них исправил ошибочно, а именно; 96. 32, «одуръжаньи» на «ѹдръжаньѧ» вместо «ѹдръжаньи» и 97. 32. «потъщилъсѧ» на «потщимъ сѧ» вм. «потъщимъ сѧ» . Брошюра московского издания XVII в. напечатана крупным четким шрифтом, а для исправного переиздания Гейтлеровского чина исповеди достаточно было иметь под руками, во время корректирования издания, книгу названного профессора.

Не может наш издатель далее пожаловаться на дурное письмо и таких великолепных славяно-русских рукописей, каковы чудовской требник XIV в. № 5, требник Московской духовной Академии XV–XVI в. № 184, требники М. Синодальной библиотеки XV № 307 и XVI в. № 310 и др.; из греческих рукописей, как напр., евхологий VIII–IX в. Барбериновской библиотеки № 77 (III, 55) или Алляциевский евхологий той же библиотеки XVI в. № 416 (III, 109), номоканон, рук. париж. библ. XIII в. № 1152, другой номоканон той же библ. № 67 (du Supplem.) 1614 года, евхологий 1574 г. Афинского университета № 119 (669) и др., а между тем, как это видно из отмеченных выше пропусков и искажений текстов, погрешности встречаются одинаково, при издании документов и по этим превосходного письма памятникам.

Особенно любопытен курьез, произошедший у нашего издателя с приложением, под № 36–37 во втором томе, в третьем отделе, заключающем в себе. «Εὐχὴ ἐπὶ τὸν προπετῶς ὀμνυόντα», которую он позаимствовал (это и единственное приложение из этого древнейшего памятника) из знаменитого Барбериновского кодекса VIII–IX в., известного у Гоара под именем «codex S. Маrсі». Яков Гоар, издавший в 1647 г. настоящую молитву, по печатному венецианскому евхологию, в своих «vаrіae lectiones» относительно той же молитвы в Барбериновском евхологие св. Марка заметил следующее: «Pro ипо singulari fit haec oratio in Barberino S. Marci codicë «ἐπὶ τὸν προπετῶς ὀμνυόντα» и далее прибавил: «tam in ipso vero, quam in Cryptoferratensi Bessarionis et Allatiano, ab orationis textu expuncta sunt illa verbä καὶ Πατὴρ τοῦ Κυρίου ἡμῶν Ἰησοῦ Χριστοῦ» (Εὐχολόγιον Goar. Venet. 1730 pag. 534). Τ. е. знаменитый литургист отметил в качестве, так сказать, специфической особенности (pro uno singulari) Барбериновского евхология надписание данной молитвы: «τὸν ὀμνυόντα» вм. «τῶν ὀμνυόντων», и вот теперь через двести с лишним лет появляется эта самая молитва в печати вторично и уже с уничтожением своей специфической особенности. Проф. Алмазов приложение № 36–37 надписывает так: «Εὐχὴ ἐπὶ προπετῶς ὀμνυόντων» (т. III, отд. II, стр. 54). Но печальная участь данной молитвы из единственного и самого древнейшего литургического памятника в издании проф. Алмазова указанным искажением не ограничилась. Вопреки отмеченному Яковом Гоаром единственному варианту, состоящему в пропуске слов: «καὶ Πατὴρ τοο Koptoῦ ἡμῶν Ἰησοῦ Χριστοῦ», по всем лучшим рукописным ему известным спискам, в издании г. Алмазова неожиданно и, конечно, совершенно неверно, та-же молитва в тексте своем получила следующие варианты или искажения: стр. 54, стрк. 19 сверху παριδεῖν вместо παριδεῖν καταξίωσον, а по-славянски: съподоби прэзьрэти; там же строка 24 «Οτι εὐλоγητὸν πανάγιоν ὄνομα вм. «Οτι ηὐλόγηταί σουτὸ πανάγιον ὄνομα, а по-славянски: zко блг\висz. Нет, все эти ошибки уже–не извинительны, и их можно было избегнуть легко.

Коснемся несколько и других приемов, которые практикуются, при издании документов, г. Алмазовым.

«В виду разнообразия и множества издаваемых теперь памятников, мы, говорит проф. Алмазов, располагаем эти последние, руководясь исключительно внутренним назначением каждого из них. Сообразно с этим мы распределяем их вообще так, как они доставляли материал для нашего исследования. Отсюда, в частности, –в приложениях к первому тому первое место у нас занимают греческие уставы исповеди, а затем последовательно–издаются уставы исповеди югославянские и такие же уставы русские; в приложениях же ко II тому первое место занимают уставы исповеди при особых случаях, затем специальные уставы, соприкасающиеся с предметом исповеди и, наконец, отдельные исповедные молитвы» (т. III, стр. I–II введ.). Издатель, конечно, вправе расположить собранный им материал, как ему угодно, и мы не стали бы делать возражений на этот счет, если бы не заметили в расположении изданных г. Алмазовым документов некоторых неудобств и даже прямых затруднений в понимании их смысла. Так, напр., приложение под № 38 во втором томе, под заглавием: «Ἀκολουθία εἰς λύσιν ἀφορεσμοῦ ἱερέως ἐπὶ κοσμικόν τινα δεσμευθέντα παρὰ τοῦ ἱερέως ἕνεκα ὕβρεώς τίνος» (у Алмазова это слово опущено), начинается следующими странными на первый раз словами: „ποιεῖ τὴν προγεγραμμένην ἀκολουθίαν ἀνελλιπῶς χωρὶς τῶν ἑωθινῶν εὐαγγελίων. ΙΙληρωθέντος δὲ τοῦ ὄρθρου, ἄρχεται ὁ ἱερεὺς τῆς λειτουργίας κ. τ. λ. (стр. 54). Весьма естественно внимательному читателю поинтересоваться этою вышенаписанною службою (τὴν προγεγραμμένην ἀκολουθίαν), а еще более естественно искать эту службу или выше, в этом самом приложении, или уже никак не далее, как в предшествующем, что стоит под № 37, но, к удивлению, ни в том, ни в другом месте этой «вышеписанной службы» здесь не находим, а напечатана она, как раз, наоборот, ниже, под № 39 с заглавием: «Ἀκολθυθία, λεγομένη ὥρᾳ ἡνίκα ἂν ἀρχιερεὺς λύσῃ ἱερέα ἀφορισθέντα“ (стр. 55). Эту непоследовательность заметить легко, лишь после справки с рукописью, что не всякому доступно, а объяснить в издании одного цельного памятника странное перенесение начала на конец и обратно, или, как говорят, «шиворот на выворот», это едва-ли сможет и сам издатель. Удобств от этого произошло мало, а неудобств, сколько хотите. Другой пример. Приложение под № 81 в том же отделе озаглавливается так: «Εὐχὴ ἑτέρα εἰς τοῦτο» (стр. 79). Здесь, в этом заглавии нет никакой мысли. Невольно ищешь в предыдущем приложении, под №80, «Εὐχὴ πρώτη» и, вместо нее, находишь славяно-русскую мл\итва ра ^з реше ^н е ерею іерэа оµдал ^н а ради и ноµжа ради смртныz (там же), к слову же: „εἰς τοῦτο» мелким шрифтом в объяснение, очевидно, подставлены слова: „т. е. εἰς πᾶσαν ἀρὰν καὶ ἁμάρτημα συγχωρητική» (там же). Откуда эти слова берет издатель, –мы не знаем, так как в книге нет никаких указаний на этот счет, но, по справке с рукописью Парижской национальной библиотеки № 67, оказывается, что над первою и, следовательно, предшествующею молитвою стоит следующая ясная надпись: „Εἰς λύσιν ἀφορισμοῦ, λεγομένη ὑπὸ ἀρχιερέως» (л. 47 об.). Признаемся откровенно, мы предпочли бы всегда эту надпись, потому что она ближе подходит и к тексту надписи над параллельною славянскою молитвою, издаваемою автором во втором столбце, по рукописи Имп. СПБ. библ. ХVII в. №851. Излишними кажутся нам прибавки с скобками в заглавиях: «Εὐχὴ (ἑτέρα) συγχωρητικὴ τοῦ σοφωτάτου κοροῦ Μαξίμου, μεγάλου ῥήτορος» в приложении под № 88 того же тома (стр. 84), или (ἕτερον) ἀφέσιμον τοῦ κυρίου (правильно: Ἕτερον (ἔνταλμα) τοῦ κυροῦ) Γερμανοῦ, τοῦ ἐν τῇ Νικαίᾳ (?) (вопрос Алмазова) πατριάρχου“ в прилож. № 74 (стр. 76), так как ни первой молитвы Симеона Ритора, ни первого разрешения Германа Никейского в изданных приложениях мы не находим.

По-видимому, в некоторых случаях неудобства такого искусственного и мелочного дробления издаваемых документов по отделам сознавал и сам издатель, а поэтому прибегал к округлениям и урезкам в издаваемых им памятниках, в значительной степени дискредитировавшим их научную ценность. Так напр., приложение под № 91, во втором томе, надписывается у Алмазова так: «Λύσιν ἀφορισμοῦ πρὸς τινὰ τέκνον» (стр. 87), тогда как в рукописи Афинской национальной библиотеки ХVII в. № 284 эта статья имеет следующее заглавие: «Τοῦ αὐτοῦ λύσις ἀφορισμοῦ πρός τινα» и стоит после молитвы: «Ἕτερον (ἔνταλμα) τοῦ κοροῦ Γερμανοῦ, τοῦ ἐν τῇ Νικαίᾳ πατριάρχου», напечатанной г. Алмазовым ранее в приложении под № 74 (стр. 76). Разорвав эти однородные статьи одного и того же автора и разместив их под разными номерами № 74 и № 91, на далеком расстоянии друг от друга, издатель и сам забыл, кого следует разуметь под «τοῦ αὐτοῦ», и решился им пожертвовать, сделав статью, вопреки справедливости, безымянною. Прием этот едва ли может быть одобрен и назван полезным для науки. Вот в виду этих-то указанных примеров мы и не можем признать практикуемую г. Алмазовым манеру издания памятников по отделам вполне удачною. Наоборот, мы всегда бы предпочли видеть издаваемые памятники целиком, под одним известным номером, как это принято делать у большинства современных издателей. Справка с известным номером легче и удобнее для пользующегося документом, чем отсылка к документу, разбитому на несколько частей, с перестановкой последних как раз наоборот и при том с лишением надписаний имен авторов над издаваемыми молитвами.

«И греческие и югославянские уставы исповеди мы, говорит проф. Алмазов, издаем в каждом конкретном случае целиком со всеми дополнительными и вводными статьями, сопровождающими такой устав в рукописи“ (стр. II, т. III). Заявление естественное и прием вполне правильный, и мы не обратили бы на него никакого внимания, если бы в разбираемой нами книге не нашли нескольких примеров отступлений от указанного намерения издателя. В своей книге г. Алмазов не всегда издает греческие документы целиком и при том, что особенно важно для читателя, даже не объясняет причин, почему он так поступает. Так, напр., в первом приложении первого тома, по рукописи русского Афоно-Пантелеимоновского монастыря XV в. № 153, издатель почему-то оборвал текст памятника, не окончив даже периода. В рукописи после «δίδονται τὰ επιτίμια» период продолжается следующими словами: «ἀλλὰ πρὸς τὴν, ἥν εἷπον σύγκρισιν καὶ διάκρισιν καὶ κρίσιν τοῦ διακρίναι ὀφείλοντος ἀναδόχου τοῦ ἐξομολογούμενου», и далее следует длинное рассуждение на туже тему. Оговорка со стороны издателя была бы здесь весьма не излишняя.

Приложение в первом томе под № 3, по Ватиканской рукописи ΧVΙ в. № 1114, якобы «весьма небрежно писанной» (т. III, отд. I, стр. 10 прим.**), что не вполне справедливо, называется «извлечением из сокращенного устава исповеди Иоанна Постника» (Там же стр. 10) и издается с надписанием: εὐχὴ и с оговоркой в подстрочном примечании в таком роде: «надписание εὐχὴ относится ко всему издаваемому извлечению и понимает это последнее, как одну (курсив г. Алмазова) молитву, предназначенную для разрешения исповедника» (там же). Данное приложение порождает сразу несколько недоумений. Почему это издателю захотелось преподнести вниманию своих читателей данный памятник «в извлечении» когда для полноты его требовалось напечатать начало лишь трех первых «обычных, как выражается издатель, «в уставе Постника» (т. 1, стр. 100–101) молитв с их полными и правильными надписаниями, а именно: 1) Εὐχὴ αφέσιμος· Ὁ θεὸς ὁ Σωτὴρ ἡμῶν, ὁ διὰ τοῦ προφήτου σου Νάθαν μετανόησανι... 2) Εὐχὴ ἑτέρα μετά τὴν ἐξομολόγησιν (у Алмазова, по обычаю, искажено это надписание т. 1, стр. 100 μετὰ ἐξομολογούμενους)· Κύριε ὁ θεὸς ἡμῶν, ὁ τῷ Πέτρῳ καὶ τῇ πόρνῃ διὰ δακρύων ἄφεσιν ἁμαρτιῶν δωρησάμενος... и 3) Εὐχὴ· Ὁ δι’ ἡμᾶς ἐνανθρωπήσας ἁγαθὸς καὶ φιλάνθρωπος ο» Θεὸς καὶ παντὸς τοῦ κόσμου τὰς ἁμαρτίας ἁπόνως βαστάζων... Эти три молитвы: с весьма характерным заглавием ко второй молитве. «Εὐχὴ ἑτέρα μετὰ ἐξομολόγησιν», сразу определяют нам важное значение памятника и дают определенное указание на то, какое отношение имеют все эти молитвы к чину исповеди. Надписание: εὐχὴ, приведенное у г. Алмазова, не дает этого заключения. Далее. По справке с подлинником, писанным, вопреки отзыву г. Алмазова, разборчивее многих других рукописей XVI в., εὐχὴ «не относится ко всему издаваемому извлечению» и «не понимает это последнее, как одну молитву», потому что в рукописи, на полях ее, рукою писца сделано надписание: εὐχὴ и пред последнею молитвою: Ὁ τὴν ἀνθρωπείαν (у Алмазова ὁμοίαν) διὰ φιλανθρωπίαν ὑποδὺς σάρκα ὁ Θεός..., а в конце всей статьи, киноварью, рукою писца на поле, все эти молитвы объединяются следующим заключением: «Τέλος τῶν ἐξομολογούμενων διδασκαλία».

Издавая приложение под № 16, по рукописи XII в. № 1833 Ватиканской библ., содержащее в себе «Τάξις γινόμενη ἐπὶ ἐξομολογουμένους τὰ ἴδια πταίσματα», проф. Алмазов включил сюда и «Εὐχὴ εἰς γυναῖκα μετὰ τὸ τεκεῖν αὐτῆς» (т. III, стр. 76), не имеющую никакого отношения к чину исповеди и стоящую в рукописи особняком среди молитв на различные случаи, к которым, между прочим, отнесены писцом и две молитвы «Εἰς μετανοοῦντας γυναῖκας». Свою небрежность и свой недосмотр г. Алмазов взвалил на плечи переписчика. Назвав эти молитвы «механическим присоединением» (т. I, стр. 135) и высказав сомнение, что «переписчик данного евхология едва-ли ясно сознавал–какое именно они имеют назначение» (Там же стр. 136), несколько ниже прямо объявил, что присоединение «εὐχὴ εἰς γυναῖκα μετὰ τὸ τεκεῖν αὐτῆς» к исповедному чину, вероятно, есть дело случайности» (там же стр. 150). Случайность–это правда, но повинен в ней не переписчик евхология, ясно понимавший значение каждой молитвы, а сам г. Алмазов, не усмотревший разделения между чином и молитвами на различные случаи, среди которых находится занимающая нас молитва и множество других иного назначения.

«Поставив себе задачею издать собственно рукописные памятники, мы, говорит г. Алмазов, затем, издаем, из них только или совершенно неизвестные, или же (в весьма редких случаях) и известные, но по спискам, заслуживающим особого внимания своею древностью и своими разночтениями» (т. III, стр. IV, введ.). Как исключение, издатель перепечатывает в своей книге древнейший чин исповеди из глаголического служебника проф. Гейтлера и современный чин греческой церкви, изданный Морипом, причем в последнем случае, как оговаривается он, «после непосредственного знакомства» с оригиналом, находящимся в Барбериновской библиотеке (Там же стр. IV). Но, присматриваясь внимательно к изданным документам, мы нашли, что проф. Алмазов не остался верен до конца своему заявлению. В его приложениях напечатаны некоторые документы по тем же самым рукописям, по каким они уже известны были издателям XVI–XVII веков, или же по рукописям более поздним, чем эти чины и молитвы были известны в печати раньше. За нашим издателем остается в этих случаях одно неотъемлемое преимущество, что эти переизданные документы являются у него всегда с пропусками и искажениями текстов сравнительно с рукописными оригиналами, или же, что особенно любопытно, с дословным иногда повторением тех самых погрешностей, какие вкрались в эти документы у издателей прежнего времени, хотя, по заявлению г. Алмазова, все они и переиздаются им «после непосредственного знакомства» с оригиналами. Укажем на факты. Мы уже отметили выше, что г. Алмазов напечатал из евхология VIII–IX в. Барбериновской библиотеки № 77 (III, 55) «εὐχὴ ἐπὶ τὸν προττετῶς ὀμνυόντα», т. е. ту самую молитву, которая нам уже была известна, по изданию Якова Гоара, и напечатал, как мы указали, с ошибками против подлинника. Но это оказывается не единственный пример. Tacite г. Алмазов перепечатал в приложениях под № 38 «Ἀκολουθία εἰς λύσιν ἀφορισμοῦ ἱερέως ἐπὶ κοσμικόν τινα δεσμευθέντα παῤ αὐτοῦ τοῦ ἱερέως ἕνεκα ὕβρεώς τινος» (т. III, отд. II, стр. 54), под № 39 «Ἀκολουθία λεγομένη ὥρα ἡνίκα ἀν ἀρχιερεὺς λύσῃ ἱερέα ἅφορισθέντα» (стр. 55) и под № 90 „Τάξις εἰς λύσιν τετελευτηκύτος ἐν δεσμοῖς ἀρχιερέως» с «Εὐχὴ εἰς ἀφορισμοῦ τεθνηκότος» (стр. 87), давно уже известные, по евхологию Гоара, который напечатал их по тому же самому Алляциевскому первому кодексу № 416 (III, 109) (pag. 532, 531 и 546–547), коим пользовался теперь и г. Алмазов. О последовании «Ἀκολουθία τῶν ἐξομολογουμένων» в приложении № 14, изданном г. Алмазовым по тому же кодексу № 302 (III, 25) Барбериновской библиотеки, что и у Гоара (pag. 541), мы уже не говорим, так как у нашего издателя на этот счет имеется достаточно мотивированная оговорка. Мы, конечно, ничего бы не имели против переиздания всех этих документов проф. Алмазовым, если бы он, проверив тексты по оригиналам, хранящимся в римской библиотеке кардинала Барберини, исправил и освободил их от тех погрешностей, которыми эти документы обилуют в издании Якова Гоара. К удивлению, своему, мы должны констатировать такой любопытный факт, что наш издатель все свое «непосредственное знакомство» с оригиналами ограничивает лишь только указанием на номер, под которым ныне хранится рукопись в библиотеке, и на лист, на коем находится в рукописи данная статья, а текст заимствует целиком из печатных источников, т. е. евхология Гоара, прибавляя к ошибкам предшественника, по обычаю, и свои собственные. Другим ничем мы не можем объяснить замеченных нами повторений в ошибках одних и тех же документов в двух разновременных изданиях, т. е. у Я. Гоара и у проф. Алмазова. Для большей наглядности сгруппируем здесь эти погрешности того и другого издателя и укажем, как их следует исправить по тексту названной рукописи:

Итак, теперь не может подлежать никакому сомнению факт полной зависимости названных приложений в книге г, Алмазова от тех же молитвословий и последований, напечатанных у Гоара.

При переиздании «Ἀκολουθία τῶν ἐξομολογουμένων» под № 14 в первом томе, г. Алмазов поступил несколько иначе. Здесь он избрал себе руководителем более надежного спутника, ученого современника Я. Гоара, Морина с его известною книгою: «Cammentarius historicus de disciplina in administratione sacramenti poenitentiae. Venet. 1702 an.», опять-таки мало обращая внимания на Барбериновскую рукопись № 302 (III, 25), по которой издал этот чин Морин и с которой г. Алмазов «имел возможность ознакомиться непосредственно» (т. I, стр. 126). Вот какие ошибки мы заметили у обоих издателей–у Морина и Алмазова, и вот как их следует выправить по оригиналу:

Нельзя, наконец, не пожалеть и о том, что в книге проф. Алмазова имеются некоторые совершенно излишние приложения, как напр., «Μεθοδίου, τοῦ ἁγιωτάτου πατριάρχου, διάταξις ἐπὶ τῶν διαφόρω τρόπω καὶ ἡλικίᾳ ἐπιστρεφόντων» (т. III, отдел. II, стр. 5) и «Περὶ τοὺς χριστιανοὺς τοὺς μαγαρίσαντας εἰς τὰ ἔθνη, μὴ θέλοντας αὐτῶν» (там же стр. 6–7). В последнем приложении ни единым словом не говорится о «тайной исповеди», а то обстоятельство, что «εὐχὴ ἅλλη εἰς ἱλασμόν» послужила оригиналом для «мо ^л на ^д кающимъb» слишком недостаточное основание, чтобы печатать для сего в приложениях целиком чин, не имеющий прямого отношения к исследуемому вопросу. На этом самом основании проф. Алмазов вправе был бы включить в свои «приложения» и цельные чины елеосвящения. И мы недоумеваем, на самом деле, как он игнорировал их в своем исследовании, потому что в молитвах этого чина, начиная с четвертой, «испрашивается только отпущение грехов» болящему (пр. М. Архангельский. О тайне св. елея. СПБ. 1895, стр. 201). В частности, молитва шестая чина елеосвящения, по наблюдению о. протоиерея Архангельского, имеет «сходство с двумя молитвами ко Господу Иисусу Христу, положенными в «чине исповедания грехов» прядь исповедью» (там же стр. 206), седьмая уже «буквально сходствует со второю молитвою, положенною в «чине исповедания грехов» пред исповедью» (там же стр. 208), а последняя молитва, по возложении на болящего евангелия, «почти буквально сходна с первою молитвою пред исповедью» (там же стр. 211). Таким образом, данный чин имеет, по нашему мнению, больше прав на внимание к себе со стороны щедрого издателя, чем даже напечатанные им. Прочитав же внимательно и другие наши чины и последования, издатель присовокупил бы к своим приложениям несомненно и многие из них, так как молитвословия их преисполнены покаянного характера. Впрочем, жалеть о последнем не только не приходится, а даже этому нужно радоваться, потому что у проф. Алмазова, как увидим ниже, под рубрику «Тайной исповеди» подошли весьма многие и такие чины и последования, которые, по-видимому, насильно подогнать нельзя...

Вышеуказанные нами оба приложения излишни далее и потому еще, что они давно уже известны в печати по евхологию Гоара (pag. 689–692, 693–694), при чем последний указал даже варианты к ним по замечательному Виссарионовскому кодексу XI века из Гроттаферратской библиотеки (pag. 692–693), научная компетентность которого ни в каком случае не ниже кодекса 1027 года № 213 Парижской национальной библиотеки, или кодекса ХVІ в. той же библ. № 1087, послуживших теперь оригиналом для нового переиздания этих чинов. Если же принять во внимание обычные спутники всех приложений проф. Алмазова–пропуски и искажения в текстах ⁹ являются у нашего издателя, можно сказать, излишним балластом.

Не можем мы разделять также скорбь проф. Алмазова и по поводу следующего приложения № 14 под заглавием: «Ἀκολουθία τὸ πῶς δεῖ ἀναστρέφειν τούς παραβάτας εἰς τὴν ὀρθόδοξομ πίστιν καὶ τοὺς ὑπαχθέντας τῇ ἐθνικῇ πλάνῃ, καὶ ἐπιστρέφαντας, προσδραμόντας τῇ τοῦ Θεοῦ ἐκκλησίᾳ» (т. III, отд. II, стр. 7), которое он, как видно из его оговорки, «по независящим условиям», напечатал «в кратчайшем извлечении» (там же прим.*), потому что эта «Ἀκολουθία», как и предыдущие два приложения, прямого, непосредственного отношения в чину исповеди не имеет, о чем, впрочем, красноречиво говорит и самое заглавие.

А. Дмитриевский. Рим–Неаполь, июль 1897 г.