Заключение

На Воскресение Христово мы смотрим, как на «принципиальное откровение» божественной славы, превышающее по ценности воплощение, или откровение божественной жизни в «уничижении», которое также стоит выше творения, или обнаружения божественной силы в абсолютном ничтожестве. Каждое из этих откровений является Делом божественной любви, так как окупается «жертвой» со стороны Бога во благо твари. Думаем, что, называя свою идеологию пасхального догмата православно-мистической, мы не посягаем на не принадлежащее ей имя.

Что наша Церковь смотрит на Воскресение как на начало прославления Христа, окупленное предшествовавшим «подвигом уничижения» и крестною смертью по преимуществу, – это положение не требует нарочитого разъяснения. Точно также достаточно простого указания и на то, что, как в грехопадении Адама она созерцает implicite, заключающуюся всеобщую греховность человечества (догмат первородного греха), или как вочеловечение Бога она оценивает в смысле обожения человечества, так в «Воскресении, или прославлении Христа», она мистически опознает всеобщее воскресение мертвых, принципиальное откровение царства славы. Помимо этой оценки, не были бы понятны: ни радость пасхального торжества в Православной Церкви («яко воистину священная и всепразднственная сия спасительная нощь, и светозарная, светоносного дне востания сущи провозвестница, в нейже безлетный свет из гроба плотски всем воссия. «Сей нареченный и святый день, един суббот царь и господь, праздников праздник, и торжество есть торжеств; воньже благословим Христа во веки»), ни замена именно воскресным днем ветхозаветной «субботы» (последняя могла быть заменена днем воплощения, если бы Церковь смотрела на «оплототворение», как на последнее принципиальное откровение Бога во блого твари), ни «опустошение» и «тщетность» веры в христианском сознании» при отрицании Воскресения (1Кор. 15:14, 17), ни то одушевление, с которым свв. мученики «приветствовали» смерть,, ни то обстоятельство, что со времен апостольских. (1Фесс. 4:13–10) до настоящего времени (чин погребения) Воскресение Христово является лучшим утешением в потере близких, равно как и ободрением для самих умирающих. Центральный по тяжести пункт нашей идеологии вполне совпадает, таким образом, с «православно-церковной» оценкой пасхального догмата.

Не претендуя совсем на то, чтобы быть каким-нибудь «откровением», наша идеология стремится лишь к опознанию существующего высшего христианского откровения из родственного ему начала человеческого разума. Таким началом мы считаем «мистический разум», совершеннейшее обнаружение которого являет собой, религиозно-опытное ведение. Соответствующее принципу мистического разума богопознание на всех ступенях является динамическим: отправляясь от опытного, переживания «силы Божией» вообще, оно достигает в христианстве опознания Бога, как «благой силы» – любви. Отсюда является возможным связать «царство природы», «Царство благодати» и «царство славы» в одну динамическую цепь повышающихся по ценности откровений божественной любви, оплачиваемых соответствующими «жертвами», необходимость которых устанавливается устремлением любви Божией к ничтожеству. Теоретическим «умозаключениям» и практическим «постулатам» мы предпочитали религиозные интуиции, мистические определения, динамические формулы. Применение такого метода к опознанию именно Воскресения Христова, за недостаточностью для нас, по указанному характеру, богопознания, «космологически-теоретического» оправдания в концепции Вл. С. Соловьева и «сотериологически-практического» в системе В. Ив. Несмелова, дает основание нашу работу назвать опытом построенной на мистическом начале идеологии пасхального догмата.

Читателю, наконец, надеемся, должно быть понятно, почему автор, избравший своим принципом мистический разум, естественно, должен был остановиться на «пасхальной» теме, равно как и то, с какою целью им написаны три промежуточные главы, не имеющие прямого отношения к поставленной «теме». Последнее, конечно, объясняется желанием высказаться «по существу», определить свой «принцип», при помощи которого автор намерен был, в соответствии с современным, более мистическим, чем рационалистическим, или практическим, умонаправлением, оперировать над пасхальным догматом, перебросить «мост» от концепций Соловьева и Несмелова к своим собственным утверждениям. Что касается первого – предпочтения пасхальной темы, то оно обусловливается преимущественной показательностью Воскресения Христова в отношении нашего «принципа». Если Бог есть благая сила – любовь, то ни в каком другом откровении она не выказала себя принципиально таким «благом», как в Воскресении Христа, потому что бытие – благо творения – повышено здесь не только до «обожения» или божественной жизни в уничижении, но и до nec plus ultra, до крайнего вместимого для твари блага – божественной славы; окупленной наибольшей жертвой – креста, – смертью Господа славы.

А. Туберовский.

Сергиев Посад.

1915 г. 5 июля; – Воскресение, день Преподобного Сергия.