Дмитрий Владимирович Веневитинов

Душа сказала мне давно:

«Ты в мире молнией промчишься!

Тебе все чувствовать дано,

Но жизнью ты не насладишься».

(Д. В. Веневитинов.)

К числу забытых поэтов, прекрасные произведения которых пользуются вниманием немногих читателей, принадлежит Дмитрий Владимирович Веневитинов.

Дмитрий Владимирович Веневитинов родился 14 сентября 1806 года в Москве, в сердце России, где родились А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов и многие другие русские писатели.

Отец его был довольно состоятельный человек, имевший богатое поместье в Воронежской губернии. На воспитание будущего поэта он не оказал никакого влияния, так как он умер вскоре после рождения Дмитрия Владимировича.

Мать его, Анна Петровна, была умная и добрая женщина, страстно любившая своих детей. Под ее-то влиянием, чуждым мелочных стеснений и родительской тирании, воспитывался Дмитрий Владимирович до восьмилетнего возраста.

Дальнейшее воспитание Дмитрия Владимировича продолжалось под руководством образованного француза – гувернера Дорера, который занимался со своим способным и внимательным воспитанником французским и латинским языками. Для изучения греческого языка к Дмитрию Владимировичу был приглашен учитель – грек Байло.

Дорер и Байло сумели заинтересовать своего ученика языками классических народов и заставили его полюбить древний мир, где «мысли и чувства соединялись в одной очаровательной области, заключающей в себе вселенную, где философия и все искусства, тесно связанные между собою, из общего источника разливали дары свои на смертных¹. Знакомство с древне-классическим миром развило изящную гармоничность душевного строя Веневитинова, отразившуюся впоследствии в неразрывной связи между его поэтическим вдохновением и его философским мышлением.

Переводы греческих и латинских писателей (напр., Эсхила и Виргиния) делались иногда даровитым учеником Байло и Дорера стихами. Это и были первые поэтические Дмитрия Владимировича Веневитинова².

Из всех остальных предметов, преподаваемых разными учителями, которых Анна Петровна своевременно приглашала к себе на дом для занятий с Дмитрием Владимировичем, наиболее интересовали его рисование и музыка. С большой любовью занимался он этими искусствами и впоследствии достиг значительных успехов в живописи³ и был не только хорошим музыкантом, но и композитором⁴.

Семнадцатилетним юношей Веневитинов стал посещать Московский университет. В студенты он не поступил, а слушал те лекции профессоров, которые интересовали его. Особенно интересовали его лекции Мерзлякова, Давыдова, Павлова и Лодера. Эти профессора, исключая Мерзлякова, старались связать преподавание своего предмета с господствовавшею тогда на Западе философскою системой Шеллинга и, несомненно, много способствовали умственному развитию Веневитинова в духе шеллингианства.

Большое влияние на Дмитрия Владимировича оказывал и философский кружок Н.М. Рожалина, в котором он принимал живое участие, обнаруживая свой ясный и глубокий ум и блестящую диалектику.

Сдав через два года выпускной экзамен, требовавшийся по указу 1809 г. для приобретения некоторых преимуществ по гражданской службе, Веневитинов в 1825 году поступил в Московский Архив Коллегии Иностранных Дел, намереваясь потом служить по дипломатической части за границей.

Легкая канцелярская служба оставляла много свободного времени, и поэтому «архивные юноши⁵ могли свободно заниматься литературой и философией. «На свою службу в Архиве Иностранной Коллегии говорит Н.А. Котляревский, они смотрели как на одолжение, которое они делают начальству. На какой улице Архив помещается, это они, конечно, знали, но что в нем хранится, – об этом, вероятно, только догадывались. Собирались они в его гостеприимных стенах, болтали, спорили о только что прочитанных книжках читали стихи – свои и чужие и, с благословения ближайшего начальства, к театру весьма неравнодушного, переводили драмы Коцебу. Есть известие, что в присутственные часы они даже сочиняли – о, ужас – сказки... В обществе эти молодые архивариусы были в большом почете. Уважали их за их ум и знания, за их образование, за то, что, несмотря на свои молодые годы, они были «мудрецами»⁶.

Д.В. Веневитинов серьезно и с увлечением начал заниматься философией, особенно философией Шеллинга, которая тогда была в большой моде. «Вы не можете себе представить, говорит кн. Одоевский, какое действие произвела в свое время Шеллингова философия, какой толчок дала она людям, заснувшим под монотонный напев Локковых рапсодии. В начале XIX вежа Шеллинг был тем же, чем Христофоры, Колумб в XV веке: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие то баснословные предания, – его душу; как Христофор Колумб, он нашел не то, чего искал; как Христофор Колумб, он возбуждал надежды неисполненные,–"Ho, как Колумб, дал новое направление деятельности человека. Все бросились в эту чудную, роскошную страну: кто ради науки, кто из любопытства, кто для наживы. Одни вынесли оттуда много сокровищ, другие лишь обезьян да попугаев, но многие и потонули» ⁷. Веневитинов, бросившись в эту «чудную, роскошную страну ради науки», не потонул, а вынес оттуда много сокровищ.

Около него образовалось довольно многочисленное литературное общество, а пятеро из его друзей составили более интимное тайное общество «любомудрия», с целью исключительного занятия философией. Литературное общество собиралось каждый вторник в доме Веневитинова. Здесь члены общества читали свои сочинения и обсуждали разные литературно-философские темы. Для этих собраний Веневитинов написал одно философское сочинение: «Беседа Платона с Анаксагором» и два литературных наброска: «Скульптура, живопись и музыка» и «Утро, полдень, вечер и ночь».

В 1826 году у членов общества явилось желание издавать свой журнал. А.С. Пушкин, приехавший в это время в Москву, одобрил это намерение и обещал участвовать в журнале. Веневитинов, находившийся в дальнем родстве с Пушкиным⁸ и уже известный ему по своей критической статье о первой песне «Евгения Онегина», написал Пушкину программу задуманного обществом журнала, озаглавив ее: «Несколько мыслей в план журнала». По этой программе основная задача русского периодического журнала должна была заключаться «в создании у нас научной эстетической критики на началах немецкой умозрительной философии и в привитии общественному сознанию убеждения о необходимости применять философские начала к изучению всех эпох наук и искусств».

В духе веневитиновской программы с начала 1827 года стал выходить журнал «Московский Вестник» под наблюдением коллективной редакции⁹ и под официальной ответственностью М.П. Погодина.

Веневитинов принимал самое живoе участие в «Московском Вестнике», несмотря на то, что в конце 1826 года он уехал в Петроград¹⁰.

Получить место в Петрограде в Канцелярии Иностранной Коллегии Дмитрию Владимировичу удалось благодаря страстно любимой им женщине, княгине Зинаиде Александровне Волконской¹¹, которая просила за него графа Лаваля, а через князя П.М. Волконского и самого министра иностранных дел графа Нессельроде.

Отправляясь из Москвы в Петроград, Дмитрий Владимирович взял с собой спутником француза Воше, который только что возвратился из Сибири, куда он провожал графиню Е.И. Трубецкую, исследовавшую за сосланным мужем-декабристом. При въезде в Петроград Воше и Веневитинов были арестованы вследствие крайней подозрительности полиции ко всем, имевшим, хотя малейшее, отношение к декабристам.

Двухдневный арест на одной из Петроградских гауптвахт произвел на Веневитинова тяжелое впечатление и неблагоприятно отразился на его слабом здоровье.

Радушно встреченный своим начальством и найдя в лице некоторых поэтов и литераторов расположенных к себе друзей, Веневитинов повел деятельную жизнь аккуратно исполняя служебные обязанности, посещая высшее петроградское общество и, сверх того, находя время для усиленных занятий поэзией. Вот что писал о Веневитинове своему брату Ф. С. Хомяков, живший с ним вместе: «Это – чудо, а не человек; я перед ним благоговею. Представь себе, что у него в 24 часах, из которых составлены сутки, не пропадает ни минуты, ни полминуты. Ум, воображение и чувства в беспрестанной деятельности. Как скоро он встал и до самого того времени, как он выезжает, он или пишет или бормочет новые стихи; приехал из гостей, весело ли ему было или скучно, опять за то же принимается, и это продолжается обыкновенно до 3 часов ночи. На наше житье-бытье смешно смотреть: мы сидим в двух комнатах, одна подле другой с открытыми дверями, часто в одной, и в целый день иногда двух слов не промолвим иначе, как за обедом или когда придет кто-нибудь к нам в гости. Он редко читает, гулять никогда не ходит, выезжает только по обязанности»...¹².

В письме к сестре Веневитинов писал: «Ты бы меня не узнала. Петербургский климат завил мне волосы и сделал глаза чернее; кроме того, я ношу бакенбарды, усы и испанскую бородку. Все это придаст мне такой самоуверенный вид, какого ты во мне не можешь представить»¹³.

Д.В. Веневитинов мечтал отравиться летом па службу за границу, именно в Персию, чтобы там «на свободе петь с восточными соловьями». Но этой мечте не суждено было осуществиться. В начале марта 1827 года Ланские, хозяева дома, в котором жили Веневитинов и Хомяков, давали бал. Веневитинов был в числе гостей. После бала, разгоряченный танцами, не обращая внимание на холодную погоду, он в одном фраке возвратился к себе, во флигель. За такую неосторожность он поплатился жизнью: схватив жестокий тиф, он прохворал несколько дней и на руках Хомяковых, А.И. Кошелева и кн. В.Ф. Одоевского скончался.

По свидетельству А.И. Тургенева, у Дмитрия Владимировича был перстень, найденный в одной из гробниц Геркуланума. Этот перстень он хотел надеть или перед венчанием или перед кончиной¹⁴. Когда Дмитрий Владимирович стал умирать, то Ф.С. Хомяков надел ему этот перстень на руку. Заметив это, Веневитинов спросил: «Разве я венчаюсь?» «Нет, – ответил Хомяков, – ты умираешь». Веневитинов зарыдал и через несколько часов скончался.

Дмитрий Владимирович Веневитинов умер 15-го марта. Бренные останки, его были перевезены в Москву и преданы земле в Симоновом монастыре.

Весть о внезапной кончине Дмитрия Владимировича поразила всех знавших его. «Дмитрий Веневитинов, – писал М.П. Погодин в своем дневнике – был любимцем, сокровищем всего нашего кружка. Все мы любили его горячо... Двадцать пять лет собирались мы, остальные, в этот роковой день, 15-го марта, в Симонов монастырь, служили панихиду и потом обедали вместе, оставляя один прибор для отбывшего друга»¹⁵.

И старец со слезой, быть может,

Труды нелживые прочтет.

Он в них души печать найдет

И молвит слово состраданья:

«Как я люблю его созданья!

Он дышит жаром красоты,

В нем ум и сердце согласились,

И мысли полные носились

На легких крылиях мечты.

Как знал он жизнь, как мало жил!»

(Д.В. Веневитинов.)

«Воистину, – говорит профессор А.А. Царевский, – поразительна и невыносимо обидна какая-то страшная, фатальная судьба, тяготеющая на великих русских людях!.. Сердце болезненно сжимается при одном только воспоминании о том, напр., что Пушкин и Лермонтов, эти крупнейшие две звезды русского гения, были насильственно лишены жизни, один только что достигши расцвета своих гениальных сил, а другой даже еще и не доживши до этого расцвета, на заре дней своих... А Дельвиг, Хемницер, Языков, Веневитинов, Полежаев, Кольцов, Никитин, Помяловский, Белинский, Курочкин, Мей, К. Аксаков – эти жертвы более или менее невыносимой судьбы, погибшие, далеко не успевши развернуть всей шири своих гигантских сил и талантов»¹⁶. Особенно следует пожалеть о безвременно скончавшемся Дмитрии Владимировиче Веневитинове: этот юный поэт умер на- 22-м году своей жизни; когда бесспорно выдающийся талант его только еще начинал развиваться. По словам В.Г. Белинского, «из всех молодых поэтов пушкинского периода Веневитинов один обнимал природу не холодным умом, а пламенным сочувствием, и силою любви мог проникать в ее святилище; он сам собою составил бы школу, если бы судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни».

Д.В. Веневитинов успел обогатить родную литературу немногими поэтическими произведениями: от него осталось 30 лирических стихотворений, около 10 эпических произведений, при чем некоторые неоконченными, напр. «Смерть Байрона», и 3 драматических. Некоторые из этих произведений, а именно «Знамения перед смертью Цезаря»¹⁷, «Веточка»¹⁸, «Песнь Кольмы»¹⁹, «Земная участь и апофеоз художника», отрывки из «Фауста» и сцены из «Эгмонта», представляют из себя превосходные переводы из Виргилия, Грессе, Макферсона и Гёте. «Юноша Веневитинов, – говорит Н.А. Энгельгард, – оставил немного, но это немногое представляет отражение его кристально-чистой личности, и форма – превосходна, виртуозна. Это небольшой, но чистой воды сафир» ²⁰.

Отличительными чертами поэзии Д.В. Веневитинова являются глубокий ум²¹, тонкая наблюдательность, полная гармония ума и чувства и отсутствие чопорной изысканности как в мыслях, так и в выражениях²². Последнее качество особенно интересно отметить в виду того, что многие современные Веневитинову поэты, находясь под обаянием романтизма, воспевали «разлуку, и печаль, и нечто и туманную даль» вычурными, витиеватыми стихами. О чопорной изысканности в мыслях и витиеватости в выражениях тогдашних последователей ложно-классического направления говорить не приходится: эти качества воем хорошо известны; достаточно вспомнить, например, следующее заглавие произведений Семена Боброва: «Рассвет полночи, или созерцание славы, торжества и мудрости порфироносных, броненосных и мирных гениев России с последованием дидактических, эротических и других разного рода в стихах и прозы опытов».

В поэтических произведениях Д.Б. Веневитинова сказывается влияние Шеллинга, точнее художественных комментаторов его философии, немецких романтиков Новалиса, Тика и Баккенродера. Философия Шеллинга, открывавшая душу во всех проявлениях живой и мертвой природы, усматривавшая таинственные связи и соотношения между самыми разнообразными ее проявлениями и, наконец, сулившая новые и неизведанные формы жизни в бесконечном процессе бытия, – была, конечно, по душе немецким романтикам, произведения которых пользовались большим успехом среди образованных русских людей начала XIX века. Русские шеллингианцы с увлечением читали роман Новалиса, «Heinrich von Ofterdingen» и произведение Тика «Franz Sternbalds Wanderungen». Сочинение Баккенродера «Phantasien uber die Kunst von einem kunstliebenden Klosterbruder» так нравилось друзьям Веневитинова, что они перевели его на русский язык под заглавием «Об искусстве и художниках».

Пессимистическое настроение певцов «голубого цветка», их искание идеальной любви и дружбы, преклонение перед искусством и взгляд на поэта, как на провозвестника небесных истин, – все это ярко выражается в лирике Д.В. Веневитинова.

В своих лирических стихотворениях Д.В. Веневитинов высказывает взгляд на жизнь («Жизнь», «Крылья жизни», «Жертвоприношение»), любовь («Завещание», «К моей богине»), дружбу («К друзьям», «Послание к Рожалину», «К друзьям на новый год»), искусства («К.И. Герке», «Утешение», «К любителю музыки») и поэта («Поэт», «Поэт и друг», «Послание к Рожалину», «Последние стихи»).

Жизнь для юноши – «коварная сирена»²³: и «радость резвая» и «печаль туманная»²⁴ – все влечет его к себе и «греет»²⁵ молодое кипучее сердце его. Правда, загадочное будущее несколько страшит неопытного юношу, но в этом страхе он находит для себя «наслаждение»²⁶. Познакомившись с жизнью, человек начинает привыкать ко всем «чудесам»²⁷ ее, а узнав горьким опытом, что жизнь

Кубок

счастья подает

И

песни

радости поет,

Да

в

кубке счастья

–

лишь измена,

И

в песнях

радости –

все ложь

²⁸

,

он начинает смотреть на все «лениво»²⁹, и жизнь в его глазах теряет всякое обаяние.

Сначала жизнь пленяет нас:

В ней все тепло, все сердце греет

И, как заманчивый рассказ,

Наш ум причудливый лелеет.

Кой – что страшит издалека,

Но в этом страхе – наслажденье:

Он веселит воображенье,

Как о волшебном приключенье

Ночная повесть старика.

Но кончился обман игривый!

Мы привыкаем к чудесам.

Потом – на все глядим лениво,

Потом – и жизнь постыла нам:

Ее загадка и завязка

Уже длинна, стара, скучна,

Как пересказанная сказка

Усталому пред часом сна

³⁰

.

(«Жизнь».)

Жизнь украшают любовь и дружба. Любовь – вечное чувство; пред ним бессильна смерть: оно продолжается и «за могильным сим пределом»³¹.

...Ты веришь, милый друг,

Что за могильным сим пределом

Душа моя простится с телом

И будет жить как вечный дух,

Без образов, без тьмы и света,

Одним нетлением одета.

Сей дух, как вечный бдящий взор,

Твой будет спутник неотступный,

И если памятью преступной

Ты изменишь... Беда! с тех пор

Я тайно облекусь в укор,

К душе прилипну вероломной,

В ней пищу мщения найду,

И будет сердцу грустно, томно,

A

я, как червь, не отпаду

³²

.

(«Завещание».)

Дружба – великое благо: человек с своими верными друзьями и без громкой славы «счастлив», и без золота «богат», и без шумных страстей «весел участью своею»³³. Но найти верного друга трудно:

Как часто в пламени речей,

Мечте обманчивой послушный,

Давал я руку простодушно, –

Никто не жал руки моей.

Здесь лаской жаркого привета

Душа младая не согрета

³⁴.

(«Послание к Рожалину».)

В виду этого нужно дорожить друзьями и среди житейской суеты не следует забывать «старых искренних друзей ³⁵.

Искусства имеют огромное значение в жизни людей³⁶. В прекрасных, бессмертных созданиях живет божественное вдохновение³⁷ гениальных творцов, которое способно «чужую грудь зажечь» ³⁸и сделать людей «друзьями вселенной ³⁹, которые смотрят на всех людей, как на своих братьев.

Шумное, крикливое выражение восторга по адресу служителей искусств есть не больше, как желание невежественных людей «блеснуть личиной страсти принужденной»⁴⁰.

Молю тебя, не мучь меня:

Твой шум, твои рукоплесканья,

Язык притворного огня,

Бессмысленные восклицанья

Противны, ненавистны мне.

Поверь, привычки раб холодный,

Не так, не так восторг свободный

Горит в сердечной глубине.

Когда б ты знал, что эти звуки,

Когда, бы тайный их язык

Ты чувством пламенным проник, –

Поверь, уста твои и руки

Сковались бы, как в час святой,

Благоговейной тишиной,

Тогда-б ты не желал блеснуть

Личиной страсти принужденной,

Но ты-б в углу, уединенный,

Таил вселюбящую грудь,

Тебе бы люди были братья

Ты-б втайне слезы проливал

И к ним горячие объятья,

Как друг вселенной, простирал

⁴¹.

(«К

любителю

музыки».)

Чуткие ко всему прекрасному служители искусств лучше других понимают тайны природы:

Природа не для всех очей

Покров свой тайный подымает:

Мы все равно читаем в ней,

Но кто, читая, понимает?

Лишь тот, кто с юношеских дней

Был пламенным жрецом искусства,

Кто жизни не щадил для чувства,

Венец мученьями купил,

Над суетой вознесся духом

И сердца трепет жадным слухом,

Как вещий голос, изловил

⁴²

.

(«Поэт и друг».)

Матерью всех искусств является поэзия⁴³. Ее служители – «сыны богов, питомцы муз и вдохновенья»⁴⁴.

В обыкновенных условиях жизни поэт ничем не выделяется среди окружающих: он прост и скромен; но в минуты вдохновения его душа без страха высказывается в пламенных речах.

Не вспыльчив он, и строгий ум

Не блещет в шумном разговоре,

Но ясный луч высоких дум

Невольно светит в ясном взоре.

Пусть вкруг его, в чаду утех.

Бунтует ветряная младость, –

Безумный крик, нескромный смех

И необузданная радость, –

Все чуждо, дико для него:

На все безмолвно он взирает;

Лишь что-то редко с уст его

Улыбку беглую срывает

⁴⁵

.

Его богиня – простота,

И тихий гений размышленья

Ему поставил от рожденья

Печать молчанья на уста.

Его мечты, его желанья,

Его боязни, ожиданья –

Все тайно в нем, все в нем молчит:

В душе заботливо хранят

Он неразгаданные чувства

⁴⁶

.

Когда ж внезапно что-нибудь

Волнует огненную грудь, –

Душа без страха, без искусства

Готова вылиться в речах

И блещет в пламенных очах.

(«Поэт».)

Поэта следует любить и преклоняться перед ним. Но любя поэта, как проповедника небесных истин⁴⁷, нужно остерегаться «лже-пророков».

Люби питомца вдохновенья

И гордый ум пред ним склоняй,

Но в чистой жажде наслажденья

He

каждой арфе слух вверяй:

He

много истинных пророков

С печатью тайны на челе,

С дарами выспренних уроков,

С глаголом неба на земле.

(«Последние стихи».)

Из эпических произведений Д.В. Веневитинова следует отметить: «Песнь грека», «Новгород» и «Домовой». Это небольшие, но очень красивые стихотворения.

Наброски неоконченного романа представляют из себя черновую работу поэта, который хотел показать, как человек (Владимир Паренский) под влиянием страстей совершает одно преступление за другим (отравляет своего соперника, губит любимую девушку, бесчестит дочь своего хозяина) и в конце воинов ощущает в душе пустоту и тяготится жизнью⁴⁸ .

Оригинальных драматических произведений у Д.В. Веневитинова нет; он перевел драматические произведения Гёте: «Земная участь и апофеоз художника», отрывки из «Фауста» и две сцены из «Эгмонта».

Особое внимание Д.В. Веневитинова к произведениям Гёте можно объяснить тем, что характер творчества этого поэта соответствовал характеру творчества Веневитинова. Характеризуя творчество Д.В. Веневитинова, Н.В. Станкевич говорит: «В нем (Веневитинове) было художнически-рефлективное направление в роде Гёте».

Стихи Д.В. Веневитинова отличаются изобразительностью и музыкальностью. Г. Болдаков утверждает, что некоторые стихи его, например: «Поэт», «Жертвоприношение», «Утешение», «Я чувствую, во мне горит», «Поэт и друг», «Последние стихи» по своей безукоризненной форме могут померятся со стихами Пушкина ⁴⁹.

Любимым стихотворным размером Веневитинова является ямб. Его ямб, подобно ямбу Пушкина, отличается бодростью и энергией, например:

Ěщē | свѣ̆жѣֿй | ŏт трē|тьӗй вѣֿֿ|ӗт,

Хŏтяֿ | ŏнā | нӗ в нē | бӗсāх |;

Ěē | дляֿ жāр | кйх уֿст | лӗлѣ̆ | ӗт

Лю˘бōвь | нӑ дēв | ствӗнныֿх | щӗкāх |.

Нŏ эˉ|тӑ рō|зӑ скō| рŏ вяֿ| нӗт;

Ŏнā | пу˘глиֿ | ва ӣ | нѣ̆жнā |

Й тщēт|нŏ уֿт | рӑ луֿч |прŏгля| нӗт,

Нӗ рāс | цвѣ̆тēт | ŏпять | ŏнā |.

(«Три розы».)

Встречается у Веневитинова музыкальный хорей, например:

Пуֿсть вӗ|сēлi˘й| рōй шỹ|мяֿщi˘й|

Зā сŏ | бōй тŏл | пыֿ влӗ | чēт.

Пуֿсть нӑ | иֿх ӑл | тāрь блӗ | стящий

Кāжды˘й | жēртвỹ | пōнӗ | сēт...

(«К друзьям».)

Есть у Веневитинова и спокойно-величавый амфибрахий, например:

Трй уֿчӑ|стй в мiрѣ̆ | зӑвӣдныֿ, |дрỹзьяֿ!

Счӑстливӗц |, ктŏ вѣ̆кӑ | сỹдьбōй ỹ| прӑвляֿӗт, .

В дỹшѣ̆ нӗ| рӑзгāдӑн | нŏй дуֿмы˘| тӑяֿ.

Ŏн сѣ̆ӗт | для˘ жāтвы˘ | , нŏ жāтв нӗ | сбйрāӗт...

(«Три участи».)

Дактиля и анапеста у Веневитинова нет.

По количеству стоп стихи у Веневитинова разные: есть и короткие двустопные (например, «Песня Маргариты») и длинные шестистопные (например, сонет «К Тебе, о чистый Дух!..»).

В стихах Веневитинова встречаются рифмы только мужские и женские (дактилических нет), которые обыкновенно чередуются между собою, например:

Волшебница! Как сладко пела ты

Про дивную страну очарованья,

Про жаркую отчизну красоты!

Как я любил твои воспоминанья...

Есть у Веневитинова и белые стихи. Такими стихами написано, например, красивое стихотворение «Крылья жизни»:

На легких крылышках,

Летают ласточки,

Но легче крылышки

У жизни ветреной.

He

знает в юности

Она усталости

И радость резвую

Берет доверчиво

К себе на крылия.

Летит, любуется

Прекрасной ношею...

Но скоро тягостна

Ей гостья милая;

Устали крылышки,

И радость резвую

Она стряхает с них.

Печаль ей кажется

He

столь тяжелою,

И прихотливая

Печаль туманную

Берет на крылия

И вдаль пускается

С подругой новою.

Но крылья легкия

Все боле, более

Под ношей клонятся,

И вскоре падает

С них гостья новая;

И жизнь усталая

Одна, без бремени,

Летит свободнее;

Лишь только в крылиях

Едва заметные,

От ношей брошенных,

Следы осталися,

И отпечатались

На легких перышках

Два цвета бледные:

Немного светлого

От резвой радости,

Немного темного

От гости сумрачной.

Закончим свой беглый взгляд на поэзию Д.В. Веневитинова замечанием А.П. Пятковского о литературном значении этого поэта. «У Веневитинова, – говорит он, – не было прямых подражателей и последователей в литературе, но нравственное влияние тонко и неуловимо: оно не всегда сказывается одним определенным образом, одною резкою и очевидною чертою; довольно того, что идея сознательного творчества, полного согласия ума и чувства, которой представителем является Веневитинов, была постоянно жива в русской литературе и часто напоминалась лучшими критиками»⁵⁰

Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и так сказать, венцом просвещения.

(Д. В. Веневитинов.)

Прежде чем приступить к разбору критических статей Д.В. Веневитинова, бросим беглый взгляд на состояние журналистики до Веневитинова.

«Фактически русская журналистика началась изданием Миллера. «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащия», которое функционировало, меняя свои названия, с 1755 г. по 1764 г. По примеру Миллера А.П. Сумароков в 1759 г. начал издавать «Трудолюбивую Пчелу», в которой сатирический элемент принял более широкие размеры, чем в «Ежемесячных сочинениях» Миллера. Вскоре в Москве появились и другие периодические издания, например, «Полезное Увеселение», «Невинное Упражнение» и т. д. Все эти издания не имели того резко определенного направления, которое заметно в последующих сатирических журналов, начавших свое существование с 1769 г.⁵¹ Журналы эти по своему направлению тесно примыкали к литературным воззрением Сумарокова. Проф. Н. Булич в своей монографии «Сумароков и современная ему критика» утверждает, что Сумарокова, даже лично участвовал в некоторых из этих изданий. Наряду с деятельностью Сумарокова развивалась деятельность даровитейшего литератора своего времени Н.И. Новикова, издававшего целый ряд журналов: «Трутень», «Живписец», «Кошелек» и другие. Первые его журналы отличались резким сатирическим правлением. Печать сатирического направления лежала и на тогдашней русской критике; критика эта почти не возвышалась над личным полемическим задором. С 1791 г. Н.М. Карамзин стал издавать «Московский Журнал», в котором скромное место отводилось критике. Впоследствии Карамзин издавал литературные альманахи («Аглая», «Аониды») и журнал «Вестник Европы». И в этих изданиях критика занимала скромное место. Большее внимание литературной критике уделял журнал Бенитцкого «Цветник». Между тем потребность в серьезной литературной критике увеличивалась. С Запада стали проникать в русскую журналистику идеи романтизма. Представители классической теории в периодическом издании «Дух Журналов» выступили против новых литературных воззрений Шлегеля. В журнале Измайлова «Российский Музеум» начали печататься стихотворения А.С. Пушкина. В 1820 г. появилась в печати поэма A.С. Пушкина «Руслан и Людмила», вызвавшая против себя бурю возражений и упреков со стороны приверженцев классической теории. Полемика, возникшая между приверженцами классической теории и сторонниками романтизма по поводу первой поэмы Пушкина, отличалась бессилием в решении многих вопросов, касавшихся литературных произведений. Причина такого бессилия заключалась в отсутствии необходимых критических базисов, еще не выработанных журналистикой предшествовавших лет. Обществу нужен был руководитель, который должен был обратить внимание на роль и задачи литературной критики, столь необходимой для строгого контроля всяких литературных новостей. Таким руководителем явился Н.А. Полевой, издатель «Московского Телеграфа». Предпринимая издание журнала, Н.А. Полевой решил следовать в своей журнальной деятельности следующему взгляду на журналистику, высказанному в первой книжке «Московского Телеграфа» за 1826 г. в «Письме к N. N.»: «Журналистика должна пользоваться важным преимуществом своим – представлять отчетные извлечения из всех книг любопытных и важных и уведомлять читателей обо всем, что слышно нового; журналист – разносчик вестей: встречаясь с ним, не спрашивают, что вы знаете, но – нет ли чего-нибудь нового? Вот почему я полагаю критику одним из важнейших отделений журнала; пусть только она будет умна, правдива, дельна». Но Н.А. Полевой только дал толчок оживлению дремавших сил, современного ему общества. Он «сделал критику постоянной принадлежностью журнала, первый обратил ее на все важнейшие современные вопросы». В этом отношении заслуга его, конечно, велика. Однако, следует заметить, что Н.А. Полевой, осмеявший представителей классицизма, сам обладал весьма сбивчивыми, непрочными понятиями об искусстве. Вследствие этого он не мог более или менее ясно истолковать задачи и цели романтизма, и его журнал больше интересовался приложением романтической теории на практике, чем философским объяснением нового литературного направления. Недостатка, замечавшегося в критике «Московского Телеграфа», избежал «Московский Вестник», начавший издаваться с 1827 г. под наблюдением коллективной редакции и под официальной ответственностью М.П. Погодина. «Московский Вестник», по мнению проф. И.И. Замотина, уже вполне последовательно стал разбираться с новых литературных понятиях, взявши себе за руководство немецкую романтическую критику. Выводы, к которым пришел «Московский Вестник» в своей литературной теории, взятые в своем целом, представляют собою, можно сказать, начертание новой романической поэтики и опровержение теории ложно-классицизма»⁵² «Московский Вестник» был первым журналом, в котором русская критика делает попытку обосноваться на философских принципах. В журнале «Московский Вестник», как известно, живое участие принимал Д. В. Веневитинов. Остановимся теперь на его критических взглядах, которые во многом обосновываются на положениях романтической поэтики.

Статья «Беседа Платона с Анаксагорам» дышит безграничной верой в философию, которую Д.В. Веневитинов считает «высшей поэзией». Анаксагор восхищен в поэтическом произведении описанием золотого века. Но переносясь в блаженные времена человечества и сравнивая их со своим временем, он задает вопрос: «для чего дано человеку понятие о таком счастье, которого он достигнуть не может? для чего имеет он несчастную способность мучить себя игрою воображения, прекрасными вымыслами?» Анаксагор, следовательно, считает изображение золотого века вымыслом. Платон отвечает Анаксагору: «Поэт выражает свое чувство, а все чувства не в воображении его, но в самой природе». Платон согласен увенчать истинных поэтов цветами, но он все-таки склонен к тому, чтобы просить их оставить пределы его идеальной республики; он не считает поэзию вредной для человечества, по считает ее бесполезной в том случае, если поэт замыкается в сферу личных чувств и если его мысль не ищет ничего вне себя. Поэтому на вопрос Анаксагора, не считает ли он поэзию вредной для общества, а, следовательно, и для человека Платон отвечает: «Ни вредною, но бесполезною. Моя республика должна быть составлена из людей мыслящих, и потому действующих. К такому обществу может ли принадлежать поэт, который наслаждается в собственном своем мире, которого мысль вне себя ничего не ищет и, следственно, уклоняется от цели всеобщего усовершенствования. Поверь мне, Анаксагор, философия есть высшая поэзия». Считая высшей поэзией философию, Платон допускает в процессе творчества раскол между мыслью и чувством. «Представим себе Фидиаса, – говорит Платон Анаксагору,– пораженного идеею Аполлона. В душе его совершенное спокойствие, совершенная тишина. Но доволен ли он этим чувством? Если б наслаждение его было полно, для чего бы он взял резец? Если б идеал его был ясен, для чего старался бы он его выразить? Нет, Анаксагор, эта тишина – предвестница бури. Но когда вдохновенный художник, победив все трудности своего искусства, передал мысль свою бесчувственному мрамору, тогда только истинное спокойствие водворяется в душе его, – он познал свою силу и наслаждается в мире ему уже знакомом». «Беседа» заканчивается выражением веры в наступление эпохи счастья, которая некогда существовала и о которой мечтают смертные. С наступлением этой эпохи все познания человека сольются в одну идею о человеке, все отрасли наук сольются в одну науку самопознания.

Наиболее ярко критические взгляды Д.В. Веневитинова высказываются им в статье «Несколько мыслей в план журнала». Взгляд, высказанный в «Беседе» относительно творчества художника, в узком смысле этого слова, проводится и в объяснении творчества поэта. «Художник одушевляет холст и мрамор для того, чтоб осуществить свое чувство, чтоб убедиться в его силе; поэт искусственным образом приносит себя в борьбу с природой, с судьбой, чтоб в сем противоречии испытать дух свой и гордо провозгласить торжество ума». Выясняя вопросы, какими силами подвигается Россия к просвещению и какой степени достигла она в сравнении с другими народами на сем поприще, Д. В. Веневитинов говорит, что, несмотря на некоторые успехи, сделанные в борьбе с классицизмом, положение современной ему России в литературном мире – положение совершенно отрицательное. «Мы, – говорит он, – отбросили французские правила не оттого, чтобы мы могли их опровергнуть какою-либо положительною системою, но потому только, что не могли применить их к некоторым произведениям новейших писателей, которыми невольно наслаждаемся. Таким образом, правила неверные заменились у нас отсутствием всяких правил». Жалуясь на отсутствие положительных основ в современной русской критике, Д.В. Веневитинов указывает и на последствия этого отсутствия. «Одним из пагубных последствий сего недостатка – говорит он, – была всеобщая страсть выражаться в стихах... Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия; самые пиитические эпохи истории всегда представляют нам самое малое число поэтов». Причину такого явления Д.В. Веневитинов объясняет законами человеческого ума. В доказательство им приводится тот принцип, согласно которому он понимает процесс творчества. В данном случае принцип этот выражается Д.В. Веневитиновым в краткой, но наиболее яркой форме. «Первое чувство никогда не творит и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе, и тогда, уже снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения». Из этого принципа вытекает и взгляд на задачи истинного поэта и поэзии. Поэт не должен довольствоваться выражением безотчетных чувств, но он должен разбираться в них, потому что в противном случае язык поэзии будет бессильным орудием. Поэзия не должна довольствоваться чувством безотчетного наслаждения прекрасным, потому что в противном случае она будет отвлекать человека от высокой цели усовершенствования.

Разбираться в чувствах, порожденных созданиями искусств, человек может при помощи познающего ума. В «Письме к графине NN»⁵³ Д.В. Веневитинов пишет: «Вы видели мадонну, и она привела вас в восторг; вы спросили, отчего это мадонна прекрасна? И на это отвечала вам наука прекрасного или эстетика. Но вы спросили, отчего чувствую я красоту сей мадонны? Какая связь между ею и мною? И не могли найти ответа. Он принадлежит, как мы увидим впоследствии, к философии, ибо тут дело идет не о законах прекрасного, но о начале всех законов, об уме познающем, принимающем впечатления».

Философские принципы, как критические базисы, выдвигает Д.В. Веневитинов в своих статьях: «Разбор рассуждения г. Мерзлякова о начале и Духе древней трагедии» и «Разбор статьи Н. Полевого об «Евгении Онегине».

В критике воззрений А.Ф. Мерзлякова Д. В. Веневитинов опирается па принципы А. Шлегеля, выраженные этим ученым в своем труде «Теория драматического искусства». По мнению А. Шлегеля, понятие об искусстве не дается опытом, а только в опыте развивается; понятие об искусстве зарождается в первоначальной свободной деятельности нашего духа. Внешнее чувство подмечает в предметах неопределенное множество частей, которое соединяется в одно стройное целое посредством суждения, что относится к высшей сфере понятий. Романтизм, не являясь случайным и мимолетным актом человеческого духа, коренится в недрах этого духа; он является частью и силою человеческого духа и имеет сков внутренние законы, которые человек может постичь путем изучения собственной души и изящных созданий искусства.

В статье «О начале и духе древней трагедии» А.Ф. Мерзляков говорит: «Трагедия и комедия, так же как и все изящные искусства, обязаны своим началом более случаю и обстоятельствам, нежели изобретению человеческому. Мудрая учительница наша природа явила себя нам во всем великолепии, красоте и благ неисточных, возбудила подражательность и передала милое чадо свое на воспитание нашему размышлению, наблюдениям и опыту». Следовательно, изящные искусства своим возникновением обязаны подражательности природе. Усовершенствование греческой трагедии происходило, по мнению А.Ф. Мерзлякова, благодаря «мудрым покровительствам правителей общества», которые прибегнули к трагедии, как к решительному средству обуздания пылких страстей. Касаясь вопроса о романтизме, А.Ф. Мерзляков говорит, что «соблазняемые, к несчастью, затейливым воображением наших романтиков, мы теперь увлекаемся быстрым потоком весьма сомнительным временных мнений»; он видит в этом увлечении «судьбу изящных искусств, склоняющихся уже к унижению».

В статье «Разбор рассуждения г. Мерзлякова о начале и Духе древней трагедии» Д.В. Веневитинов считает ошибочным мнение А.Ф. Мерзлякова о подражательности в искусстве и говорит: «Поэт без сомнения заимствует из природы форму искусства, ибо нет формы вне природы; но и «подражательность» не могла породить искусств, которые проистекают от избытка чувств и мыслей в человеке и от нравственной его деятельности». Не соглашаясь со взглядом А.Ф. Мерзлякова на древнюю трагедию, как на «средство обуздания пылких страстей», к которому будто бы прибегали греческие правители в политических целях, и не считая причиной развития драматических произведении покровительство правителей древним поэтам, Д.В. Веневитинов видит в этом, покровительстве желание мудрых правителей (напр. Солона и Пизистрата) при помощи поэзии распространять среди народа любовь к отечеству, свободе и славе. Хотя древняя поэзия и была приноровлена к современным нравам и узаконениям, но это совершилось только потому, что и сама философия во время рождения трагедии в Греции была более нравоучительною, нежели умозрительною⁵⁴. Д.В. Веневитинов отмечает, что в выяснении вопроса относительно истории трагедии Мерзляков совершенно упускает из виду эстетическую точку зрения на поэтические произведения. «При нынешних успех эстетики, – говорит он, – мы ожидали в истории трагедии более занимательности. Для чего не показать нам ее развития из соединения лирической поэзии и эпопеи? Для чего не намекнуть на общую колыбель сих родов поэзии? Из подобных замечаний внимательный читатель заключил бы, что они неотъемлемо принадлежат человеку, как необходимые формы, в которые выливаются его чувства. Мы бы объяснили отчего находим следы их у всех народов, увидели бы, что не стремление к подражанию правит умом человека, что он не есть по природе существо единственно страдательное». Возражая А.О. Мерзлякову относительно его взгляда на романтизм, Д.В. Веневитинов говорит: «Я осмелюсь вступиться за честь нашего века. Новейшие произведения без сомнения не могут сравниться с древними в рассуждении полноты и подробного совершенства. В них еще не определены отношения частей к целому. Я с этим согласен. Но законы частей не определяются ли сами собою, когда целое направлено к известной цели?.. Поэзия древних пленяет нас, как гармоническое соединение многих голосов. Она превосходит новейшую в совершенстве соразмерностей, но уступает ей в силе стремления и в обширности объема. Поэзия Гёте, Байрона есть плод глубокой мысли, раздробившейся на все возможные чувства. Поэзия Гомера есть верная картина разнообразных чувств, сливающихся как бы невольно в мысль полную... Науки и искусства еще не близки к своему падению, когда умы находятся в сильном брожении, стремятся к цели определенной и действуют по врожденному побуждению к действию. Где видны усилия, так жизнь и надежда»

В 1825 г. между Д.В. Веневитиновым и Н.А. Полевым возникает горячая полемика, но поводу первой главы «Евгения Онегина», появившемся тогда в печати. В журнале «Московский телеграф» Н.А. Полевой поместил критическую статью, наполненною похвалами таланту автора «Евгений Онегин». В этом новом своем произведении А.С. Пушкин обнаружил, по мнению Н.А. Полевого, «не просто талант, а что-то выше». Похвалы, щедро расточаемые А. С. Пушкину, подкрепляются голословными осуждениями по адресу критиков классического направления и мнением, что поэт может не считаться с правилами пиитик. «Не поэту же, – говорит Н.А. Полевой, – спрашивать у пиитиков, можно ли делать то или то! Его воображение летает, не спрашиваясь пиитик; падает он, – тогда, торжествуйте победу школьных правил; если же полет его изумляет, очаровывает сердца и души, дайте нам насладиться новым торжеством ума человеческого». Такое мнение вытекало из взгляда. Н.А. Полевого на романтизм. «То самое высокое наслаждение, – говорит он, – выговором человек, упоенный очаровательным восторгом, не может, не смеет дать самому себе отчета в своих чувствах: все ограниченное в наслаждениях эстетических отвращает человека, и в неопределенном, неизъяснимом состоянии сердца, человеческого заключена и тайна, и причина так называемой романтической поэзии... Та беда, что поэт не волен в направлении своего восторга; что ему поется, то он и поет».

Являясь противником беспринципной критики, противоречащей понятию о романтизме, как о явлении, имеющем свои внутренние законы, Д. В. Веневитинов в своей статье критикует взгляд Н.А. Полевого и указывает на поверхностность целого ряда его мнений. Оценка Н.А. Полевым «Евгения Онегина» не идет далее неглубоких замечаний о ряде в нем картин чудной красоты, разнообразных, полных, живых и увлекательных. В глазах Д.В. Веневитинова такие достоинства литературного произведения являются второстепенными: главное достоинство всякого произведения – сила мысли, сила чувства. Не отказывая автору романа «Евгений Онегин» в поэтическом таланте, Д.В. Веневитинов не может согласиться с Н.А. Полевым, что A.С. Пушкин такой же поэт, как Байрон. «Кто отказывает Пушкину, – говорит он, – в истинном таланте? Кто не восхищался его стихами? Кто не сознается, что он подарил нашу словесность прелестными произведениями? Но для чего же всегда сравнивать его с Байроном, с поэтом, который, духом принадлежа не одной Англии, а нашему времени, в пламенной душе своей сосредоточил стремление целого века, и если б мог изгладиться в истории частного рода поэзии, то вечно остался бы в летописях ума человеческого?» Пушкин прежде всего – поэт национальный, и его роман «Евгений Онегин» нельзя отнести к такому же роду произведений, к какому принадлежат поэмы Байрона и произведения Гёте. Имея в виду отрицательное отношение Н.А. Полевого к критикам, утверждающим, что автор поэм «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» в своих творениях не вполне самостоятелен, Д.В. Веневитинов замечает, что хотя нельзя определено говорить о заимствовании Пушкиным из произведений Байрона планов поэм, характеров действующих лиц, описаний, но все же следует признать несомненное влияние на творчество русского поэта тех впечатлений, которые неизгладимо оставил в его сердце английский поэт.

На критику Д.В. Веневитинова Н.А. Полевой ответил в своем журнале (см. «Московский Телеграфе» за. 1825 г., № 15) антикритикой, в которой, обвиняя своего противника в пристрастном суждении о Пушкине, обнаружил много ловкости, но мало добросовестности в толковании чужих слов. Антикритика пестрит пустыми придирками, Н.А. Полевой критикует, например, выражение Веневитинова: «Байрон сосредоточил в душе своей стремление целого века». «Сосредоточить в душе своей стремление целого века Байрону было невозможно, – говорит он, – ибо слово целый может относиться к слову век тогда, если мы примем его в смысле столетия. Г-в⁵⁵ верно хотел сказать, соединил (или, положим, хоть сосредоточил) наклонность своего века, и здесь можно бы понять, что Байрон был, так сказать, отпечаток нынешнего времени».

Антикритика Н.А. Полевого не осталась без ответа со стороны Д.В. Веневитинова. Последний показал всю несостоятельность и придирчивость ее. Относительно вышеприведенной критической заметки Н.А. Полевого он говорит: «Во-первых, соединить наклонность века – очень дурно и неправильно выражает мою мысль: сосредоточит стремление века; во-вторых, Байрон – отпечаток нынешнего времени – ничего не значит. Отпечаток нынешнего времени есть характер, дух века. Байрон может носить на себе сей отпечаток, но сам не может быть отпечатком нынешнего времени, при том же большая разница между нашим веком и нынешним временем: веку принадлежат те только произведения, по которым потомство определяет характер века; к нынешнему времени относится все ныне написанное, не исключая даже дурных антикритик».

Ответом Д.В. Веневитинова Н.А. Полевому заканчивается их литературная полемика. .

Остается еще сказать несколько слов о критической статье Д.В. Веневитинова, посвященной разбору отрывка трагедии A.С. Пушкина «Борис Годунов». Статья эта, небольшая по своему объему, написана на французском языке под заглавием: «Analyse d’une scène détachée de la tragédie de mr. Pouchkin, insérée dans un journal de Moscou... Здесь Д.В. Веневитинов полнее высказывает свой взгляд на влияние Байрона на Пушкина. Поэзия Байрона является для Пушкина воздействием зрелой силы, толчком, заставляющим нашего поэта сознавать в себе наличность собственной творческой силы. Зрелая сила английского поэта служит для Пушкина как бы мерилом его собственного духовного богатства. «Хотя и блистательны успехи этого поэта (т.е. Пушкина), – говорит Д.В. Веневитинов, – но все же истинные друзья русской литературы, к сожалению, замечали, что он во всех своих произведениях до сих нор следовал постороннему влиянию, жертвуя своею оригинальностью, – таланту английского барда, в котором видел поэтический гений нашего времени. Такой упрек, столь лестный для Пушкина, несправедлив, однако, в одном отношении. При развитии поэта (как вообще и при всяком духовном развитии) необходимо, чтобы воздействие зрелой силы показало ему, каким возбуждениям он доступен. Таким образом, приведутся в действие все пружины его души и проснется его энергия. Первый толчок не всегда определяет направление духа, но он сообщает ему полет, и в этом отношении Байрон был для Пушкина тем же, чем для самого Байрона были приключения его бурной жизни». Рассматриваемое произведение А.С. Пушкина Д.В. Веневитинов ставит наравне с лучшими драматическими произведениями Шекспира и Гёте.

Все приведенные критические взгляды Д.В. Веневитинова, разбросанные по разным статьям, позволяют нам смотреть на безвременно погибшего поэта, как на талантливого критика, у которого «ум и сердце согласились, и мысли полные носились на легких крылиях мечты». Поэзия для Д.В. Веневитинова тогда только велика и цепная когда в ней синтезирована сила мысли с силой чувства. Вследствие этого достоинства поэтических произведений ставятся им в тесную связь с успехом современной философии. Строгие идейные требования и эстетический взгляд, которыми руководится Д.В. Веневитинов, как и прочие сотрудники «Московского Вестника», устанавливают более глубокое и серьезное отношение к литературе. «Я вообще, – говорит Д.В. Веневитинов, – разделяю поэтов на два класса – на дурных и хороших, выражаясь языком не ученым, но понятным для всякого; дурных кладу в сторону, хороших читаю, перечитываю и стараюсь определить себе их характер». В этом стремлении изучить поэта и потом уже определить его характер состоит, несомненно, важная заслуга русской критики начала XIX столетия, – сделанный ею шаг вперед.