Не у дел

В августе 1933 года епископ Афанасий опять вернулся в свой родной город. Он побывал на могиле матери, повидался с близкими. Настроение было отнюдь не радостным: в Успенском соборе располагался антирелигиозный музей, а Владимирскую кафедру занимал признающий митрополита Сергия архиепископ Иннокентий (Летяев). Поскольку епископ Афанасий считал митрополита Сергия узурпатором патриарших прав, он не мог оставаться под его началом. В декабре 1933 года он направил митрополиту Сергию письмо, в котором официально отказался от церковной работы под его руководством. 4 сентября епископ Афанасий был уволен на покой.

Отправленного на покои владыку во Владимире уважали и любили. Даже не выступая публично, он мог значительно увеличить число противников митрополита Сергия. Не желая провоцировать конфликтов, епископ Афанасий уезжает в Старую Руссу – древний город Новгородской епархии, уклад которого Достоевский изобразил в романе «Братья Карамазовы». Прожив некоторое время в Старой Руссе, епископ Афанасий перебирается в Егорьевск, а затем неподолгу живет в разных провинциальных городах и поселках.

Переезжая с места на место, он совершал тайные богослужения на квартирах своих знакомых. Сохранилось описание одного из этих богослужений, относящееся к маю 1934 года: «Он приехал к нам в Лосинку под вечер дождливого майского дня и поднялся по узкой лестнице в мезонин дома № 46 по Тургеневской улице, туда, где помешалась домовая церковь иеромонаха Троице-Сергиевой Лавры о. Иеракса (Бочарова). Его с волнением ожидали. Он вошел в маленькую комнатку, изображавшую из себя столовую и спальню за занавеской.

В стекло стучались изумрудные ветви яблонь, покрытые дождевыми каплями, изящные, бело-розовые чашечки яблоневых цветов заглядывали в окно.

Владыка снял серый плащ и такую же серую простую кепку, из-под которой на плечи его упали тонкие косицы русых волос. Распахнулась дверь в соседнюю комнату, и перед его взором предстало чудесное зрелище: окна были задрапированы занавесями – сначала темными, поверх светлыми, отчего в комнате царил полумрак. На деревянной рамке под потолком были натянуты белые полотняные занавеси, полукругом отделяющие угол, а поверх изящными складками спускались до полу кружева, изображая собой воздушный иконостас. К нему были прикреплены бумажные иконочки, вделанные в картонные рамки. От потолка свешивались лампады, отбрасывая вверх трепетный свет. Перед полотняной завесой, которая раздвигалась в обе стороны, скользя на железных колечках, расстилался ковер. Деревянная рама сверху была вся увита гирляндами из еловых веток. За завесой в уголке помещался небольшой престол, налево – небольшая полочка, служащая жертвенником. Это был храм в честь иконы Богоматери «Отрада и Утешение». <...> Вечер был субботний. После легкой закуски владыка отслужил воскресную всенощную, а наутро – литургию. Служил он с подъемом, без каких-либо пропусков, но быстро и громко. <...> Наутро «белая церковь» была убрана, и комната превратилась в обычную»⁶⁶.

Участники таких домашних богослужений прекрасно понимали, что, если властям станет что-нибудь известно-лагерный срок неминуем. Законы конспирации выполнялись неукоснительно: случайных людей на этих богослужениях не было, окна домов тщательно занавешивались.

Несмотря на все предосторожности, на этих собраниях присутствовало ощущение неотвратимости ареста. Нина Владимировна Трапани вспоминала, как во время чаепития после такого тайного богослужения епископ Афанасий неожиданно завел с ней беседу о женских лагерях. «Владыка задумчиво посмотрел на меня и долго-долго не отводил своего взгляда. Непонятно было, о чем он думал. И вдруг неожиданно сказал, обращаясь ко мне:

– А вы знаете, что в женских лагерях еще хуже, чем в мужских? – Я смутилась. А у владыки в глазах загорелись веселые искорки.

– Ну что же делать... – в смятении пробормотала я. Так мне запомнился этот момент: дощатая стена, о которую я опиралась в гот миг, задорный взгляд владыки и фигуры людей, окружавшие его. В освобожденные от занавесок окна светило весеннее солнце, зеленые веточки рябины нетерпеливо сбрасывали с листочков жемчужные капли дождя...»⁶⁷ Тогда Нине Трапами было 22 года. Через девять лет после этого разговора она получила пятилетний лагерный срок.

Два с половиной года, проведенные епископом Афанасием па свободе, были посвящены продолжению основных трудов: книге «О поминовении усопших» и службе «Всем святым, в земле Российской просиявшим». Владыка не только работал над текстом службы, но и разрабатывал композицию иконы этого праздника. В 1934 году иконописец Мария Соколова, пользуясь его эскизами п рекомендациями, пишет икону Всех русских святых.

Государственная машина репрессий с каждым годом набирала обороты и НКВД следовало за епископом Афанасием буквально по пятам. В 1936 году, когда епископ Афанасий гостил в Петушках у отца Иосифа Потапова, владимирским милиционерам удалось обнаружить место его пребывания. Одна из его духовных дочерей (имя этой девушки осталось неизвестным) решила срочно поехать в Петушки и предупредить владыку. На вокзале во Владимире она встретила знакомого старичка, стекольщика П.Д. Буланова, человека церковного и, как ей казалось, достойного доверия. На вопрос: «Куда едешь?» – она ответила откровенно. Старичок оказался стукачом и «сработал» настолько быстро, что, когда через несколько часов девушка, сойдя в Петушках с поезда, пошла по направлению к храму, навстречу ей вели арестованных епископа Афанасия и отца Иосифа Потапова.

Из истории советских лагерей мы примерно представляем себе, как следователи добивались признаний. В это время пытки широко вошли в следственную практику. Методы были весьма разнообразными: от простых избиений до изощренных истязаний в лучших традициях испанской инквизиции. Мы не знаем, что именно пришлось перенести епископу Афанасию. В последующие годы он, если и рассказывал о следствии, то только о том, что следователи были замечательными людьми. Рассказы хорошего христианина о тюрьме – плохой исторический источник. Он говорил, что его не пытали, хотя каждая эпоха имеет собственные представления о том, что такое пытка. В 30-е годы, например, многодневное лишение сна пыткой не считали. Мы не знаем, как все происходило, но, находясь уже в полубессознательном состоянии, епископ Афанасий подписал признание в том, что они с отцом Иосифом имели тайную домашнюю церковь и совершали на дому литургию. Абсурдность этого обвинения была очевидна, поскольку отец Иосиф жил при храме и был диаконом. Никакого смысла создавать церковь на квартире у него не было. На другой день епископ Афанасий отказался от этих показаний, но это уже не имело никакого значения. Короткая передышка, которую церковные организации получили после «Декларации» митрополита Сергия, быстро закончилась. В 1935–1938 годах репрессии против верующих и церковнослужителей шли по нарастающей, причем следователей почти не интересовало, к какому именно церковному течению принадлежит обвиняемый. Печально знаменитый тезис И.В.Сталина, согласно которому успехи социалистического строительства ведут к обострению классовой борьбы, требовал новых жертв. Средства массовой информации готовили общественное мнение к идее существования в стране широкого заговора реакционного духовенства.

Изменился и характер следствия. Если раньше для составления обвинительного заключения требовался хоть какой-то конкретный материал, то теперь связь обвинений с реальностью становилась все более призрачной. В число преступлений, за которые епископ Афанасий получил пятилетний лагерный срок, входило участие в работе нелегальной группы епископов, которая готовила свержение советской власти совместно с белоэмигрантской церковью и Ватиканом. Кроме того, представители этой группы якобы налаживали тайные связи с контрреволюционными и националистическими элементами на Украине.

Однако на следствии о связях с Ватиканом или украинскими националистами речь не шла. В заявлении на имя народного комиссара внутренних дел епископ Афанасий довольно подробно описал методы ведения следствия: «Главнейшая же моя вина, как это выяснилось из бесед со следователем, хотя и не было зафиксировано в протоколах, заключалась в том, что на этот раз я не участвовал в деятельности ... группы архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием Страгородским⁶⁸. Все следствие велось крайне тенденциозно. Мои показания следователь Новиков не записывал точно с моих слов, а формулировал их так, что получился совершенно иной смысл. Например простое перечисление фамилий в ответ на вопрос «Кто мои знакомые» принимал такую приблизительно формулировку: «В состав возглавляемой мной организации входят такие-то». По этому поводу я подал в конце следствия подробное заявление»⁶⁹. О том, почему на следствии речь шла о взаимоотношениях с митрополитом Сергием, а в обвинительном заключении – о связи с Ватиканом, остается только гадать.