Великорусские области и смутное время (1606–1613 г.)¹

В настоящее время, кажется, уже утвердилось убеждение, что в истории главный фактор есть сам народ. Дух народный, творящий историю, что сущность в содержании истории есть жизнь народная. Эту идею начал уже проводить и в науке русской истории. Но вот другое начало, на которое еще не обращено детальное внимание в нашей исторической науке: начало провинциализма, областности, если можно так выразиться. У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; развилось даже какое-то чрезмерное стремление к обобщению, к систематизации разнообразной областной истории. Все особенности, направление и факты областной исторической жизни подводилось под одну идею правительственно-государственного, центр централизованного развитие. С эпохи утверждение московской централизации, в наших историях все общее и общее говорится о внутреннем быте провинций; но не раскрываются в частности разнообразные историко-этнографические, экономические, юридические, вообще бытовые особенности каждой отдельной области или группы однородных территориальных округов, местных общин; не изображаются в надлежащей мере местные, политические, моральные и физико-географические условия их внутреннего развития и быта. Местное саморазвитие, внутренняя жизнь областей оставляются в стороне, или ставятся на втором плане; а, вместо того, на первом плане рисуется политическая деятельность правительства, развитие централизационного устройства и быта России, биографии царей и проч. Между тем, нам кажется, ни в одной европейской истории так несвойственно, неприложимо подобное изложение, как в истории обширнейшего в свете государства русского. Русская история, в самой основе своей, есть по преимуществу история областей, разнообразных ассоциаций провинциальных масс народа – до централизации и после централизации. С этой точки зрения, даже вся русская история представляет не что иное, как историческое развитие и видоизменение разнообразных областных общин в двух последовательно-преемственных формах. Первичная, древняя форма – особно-областная. Характеристические черты ее областности очевидны: первоначальное, вольно-народное, колонизационное само устройство каждой областной общины на особой речной системе или на отдельной волоке; общее стремление областных общин к особности, к локализации; местное, большею частью разноплеменное историко-этнографическое самообразование каждой областной массы населения: местное вечевое самоуправление, земско-советие, самобытно- местное, федеративное взаимодействие и местно-удельная междоусобная борьба областных общин. Эта основная историческая форма земско-областной жизни естественно сложилась вследствие колонизационно-территориального стремление всех областных общин быть особно. Тут до эпохи собирания, централизации русской земли, история необходимо должна говорить главным образом о внутреннем, местном самоустройстве и саморазвитии каждой областной общины в особенности, и потом о федеральном взаимно-отношении всех местных общин. Вторая историческая форма – соединенно-областная. Установление этой новой формы исторического строя областных общин также было местно-областное. Оно окончательно совершилось после великой розни областных общин и совокупного решения их в смутное время на местных земских советах – быть в соединении. Областной элемент положен был в основу и этой соединенно-областной формы: областные общины, обособляясь по старым удельно-областным городам, порешили на своих местных земских советах быть в любви, в совете и соединении, следовательно – в значении земско-областной федерации. Потом местно-областное начало жизненно выражалось, в течение всего XVII века, в многочисленных и разнообразных общинно-областных челобитных, подававшихся обыкновенно областными выборными ходоками «во всех вместо» т.е. от целых областных общин. В этих общинно-областных челобитных выражалась общинно-областная совещательность и инициатива, общинно-областная протестация против областных приказных властей и учреждений, наконец местно-областное влияние посредством и этих почти повсеместных челобитных на развитие общего законодательства, так как царские указы и грамоты, сведенные после в Уложении, были прямым ответом на общинно-областные челобитные. Далее, областная жизнь выражалась еще в XVII веке в участии местных общин на земских соборах. Принцип прежней территориальной или земской целости и разграниченности провинций удерживался в старинном делении областей, воеводств и даже многих центральных, московских приказов по древним главным удельно-областным городам. Точно также по-прежнему области назывались землями, государствами, царствами, и т. п. Равным образом о живости старинного особно-областного начала в сознании самого московского правительства XVII в. свидетельствует предположение царя Федора Алексеевича снова разделить русскую землю в церковно-епархиальном отношении по старинным удельным княжествам и областям. Затем, местная, особная областная жизнь выражалась в XVII веке в так называемом в актах счете городов и в прежнем стремлении многих областных общин к финансовой, тягловой особности, самораспорядительности. Наконец, жизненность областных народных сил, антипатий и стремлений многозначительно проявилась во второй половине XVII столетия в разнообразных местных, областных событиях, народных и инородческих. Следовательно, до XVIII столетия, история должна следить, в самой соединенно-областной форме исторического быта общин, за проявлением всех исчисленных нами и других подобных областных начал в каждой земской общине, за самодеятельностью областных общин в сфере и вне круга воеводств центральных приказов московского государства. С XVIII века соединенные областные общины преобразовываются в однобразную форму губерний и провинций. Местная самодеятельность и самоуправительность их окончательно подчиняется центральному правительству и губернским учреждениям. Несмотря на то, и с этого времени, история все-таки не должна терять из вида основоположительной канвы исторической – областности. Централизация – прившедший вновь элемент для внешнего устройства, для обобщения областности, а областность – коренное, непреходящее, только внутренно-видоизменяющееся начало народного историко-географического самораспределения и местно-общинного саморазвития. Со времени учреждения губернии, история должна следить за внутреннею, местною жизнью областных масс в губерниях. Она должна раскрывать, во-первых, местные народно-жизненные результаты предписанного «из ближней канцелярии, из кабинета» Петра Великого росписания России на губернии и провинции, раскрывать влияние в местном народном быту, длившееся через все XVIII столетие, преобразования разнообразных областных общин в однообразную политико-географическую и военно-административную форму губерний. Далее, история должна следить единственно за внутренним поземельным самоустройством, за зкономическим, общественно-юридическим, народно-образовательным, этнографическим и духовно-нравственным саморазвитием или застоем самих провинциалных народных масс, по возможности, в каждой губернии или провинции в частности, только под формами губернских учреждений и политико-географической, административной, законодательной, экономической и народно-образовательной централизации. Если, в эпоху централизации, областные общины не обнаруживали энергической, прогрессивной самодеятельности и жизненного саморазвития, то история должна следить за постепенным историко-физиологическим процессом разнообразного местного изменения самодеятельного духа, жизненых сил областных общин. История должна раскрывать общественные причины упадка или неразвития в областных общинах духа местной инициативы, самодеятельности, и развитая в них, вместо того, привычки во всем полагаться на инициативу, заботливость и опеку центрального правительства. В частности, по областно-историческому принципу, предметами исторического исследования должны быть, например, следующие явления областной жизни: областная колонизация и её местные физико-географические, этнографические, административные условия, средства и ход в каждой колонизующейся провинции; например, в XVIII веке, в Казанской. Оренбургской, Саратовской и Сибирских губерниях, в каждой отдельно. Этнографическая характеристика, жалобы, безпорядки, внутреннее состояние под русским владычеством каждого провинциального инородческого племени в частности. Например, страдания татар в первой половине XVIII века, от военных команд, в роде изображаемых в находящейся у нас рукописи 1741 года, под заглавием: «Экстракт об обидах новокрещенным», или волнения в первой половине XVIII века башкирцев, тептерей, калмыков в Оренбургской губернии, или нападение бурят на первые русские колонии по Лене и т.д. Успехи или задержки внутреннего саморазвития и блогоустройства областных общин в той или другой губернии в частности, при том или другом губернаторе, например, в Сибири – при Чичерине, при Трескине, в Олонецкой губернии – при наместнике Тутолмине, в Тамбовской – при Гудовиче, в Калужской – при Лопухине и т. д. Общественные заслуги или злоупотребления выборных должностных лиц в провинциях, отношения их к губернскому начальству; например протестации их против распоряжений губернских властей, в роде протестации в 1827 году саратовского градского головы Петра Матова, от лица городского общества, против неудобного для общества распоряжения саратовского губернского правления об исключительных выборах в головы думы одних православных, с желанием равноправности в городских выборах всех капиталистов без различия и вероисповиданий – и православных, и старообрядцев, и католиков, и лютеран, и мухаммедан, для облегчения общественной городовой служебной повинности. Взаимные отношения сословий в той или другой провинции; в частности местный быт дворянства, духовенства, купечества, мещанства и крестьянства в каждой провинции, экономический быт и промышленные особенности каждой провинции и местности; состояние и движение народнаго образования в каждой провинции. Происхождение в развитие местных, областных типов и особенностей; развитие областной народной словесности и областных наречий (например, разнообразные областные легенды русские, легенды инородческие – зырянские, лопарские и вообще финские, и проч.), местные варианты одних и тех же русских легенд в Сибири, в разных великорусских губерниях, местные песни русские, татарские, финские и т. д. Местное происхождение и распространение в той или другой области раскольничьих учений, местное видоизменение и влияние их в той или другой областной общин, развитие в областных городах раскольнических общин, согласий, местно-исторических причин отличий областных раскольничьих партий, например, поморских, московских, донских, сибирских. Стремление областных раскольнических общин к особно-областному самоустройству, например, в Атраханской губернии, около Каспийского моря, в Сибири, и – к общинному самоуправлению, в роде, например, попытки старообрядческих обществ, в 1318 году, в пермской, екатеринбургской, тобольской и других соседских сибирских местностях, основать свое общинное самоуправление из выборных попечителей и т. п. Разнообразный взгляд областных общин на областные преобразования правительства; например, взгляд сибиряков на брадобритие при Петре Великом, или малороссиян на крепостное право, или в роде того, как, по поводу обращения при императрице Екатерине II более 200 сел в города, жители Усть- сысольска восстали против распоряжения об устройстве из села Усть- сысольского города, а жители города Владимира по случаю обращения во владимирское наместничество, в 1788 году, многих сел и слобод в города, выразили восторг в прологе «Торжествующий град Владимир», и проч. Таким образом, и в самую эпоху централизационного устройства России, предметом истории будет не развитие централизационной государственности, а разнообразие областной, местно-общинной исторической жизни русского народа и сожительствующих с ним инородческих племен. Русская история, основанная на одной идеи централизации, исключающая идею областности, есть то же, что отрицание существенного, жизненного значения областных общин, как разнообразных органов, в составе и развитии целого политического организма всего народа. А кто не знает, что без знания устройства в отправлений отдельных органов тела нельзя понять жизни и отправлений целого организма? Так точно и без знания разнообразной историко-этнографической организации, характера, наций, воззрений, дарований, сочувствий и антипатий областных масс народных в течение их местной истории невозможно полное и отчетливо-ясное понимание истории всего русского народа. Не возможно тем более, что слишком многосложен и разнообразен историко-этнографический строй наших многочисленных и обширных областей. Не будем говорить о разноплеменном составе многих провиный, о сплошных массах иннородческих, пестреющах на этнографической карте России. Всели общее между одноплеменными провинциями, напр., между малороссийским, белорусским и сибирским народонаселением? Много ли обшего между Одессой, Камчаткой и Кавказом, архангельской областью и казанским краем, и т. д.? А разнообразные областные наречия, из которых составился особый целый словарь? А эти юмористические присловья, которыми так метко и согласно с историей характеризуют у нас жители одной области жителей другой? А областные песни про разные областные местности, напр., про Ярославль, про Ленбурх-город или Оренбурга, про саратовский край, про нижегородские села Павлово, Лысково, Юркино, про донских казаков и проч.? А существование территориальных округов, совершенно независимых от округов административных отличных нравами жителей, языком, промыслами и т. д.? Все это так поразительно, так рельефно рисует нашу обширную Россию во всем историко-этнографическом разнообразии ее многочисленных областей! И в науке русской истории доселе не было обстоятельно, исторически объяснимо, отчего образовались такие типические областные особенности, какое они имели значение в истории, какое значение они имели или не имели, или могут иметь в применении к законодательству, к администрации к народному материальному и нравственному ризвитию, и т. д. Уже в первой четверти нынешнего столетия, лучшие государственные люди, как Мордвинов, граф Воронцов сознавали и оффициально высказывали то убеждение, что должно обращать полное внимание на совокупные права многих и великих областей, составляющих обширную Российскую Империю, что законодательство должно вполне соответствовать всем выгодам местного положения различных областей и главному характеру народов, населяющих эти области, что самое учреждение о губерниях нейдет к многим, особливо к вновь присоединенным и завоеванным нами провинциям, кои имели у себя более устройства, нежели внутри Росии, или к азиатским, по пространству земель их и по образу жизни и нравов тамошних жителей. Если когда, то особенно в наше время, науке русской истории необходимо уяснять историю, дух, характер н этнографические особенности областных масс народных. В высшей степени желательно, чтобь у нас, по возможности, в каждой провинции возникала своя историческая, самопознательная литература, и обогащалась областными сборниками, в роде «Пермского», историко-статистическими описаниями губерней и провинций, в роде, напр., описания оренбургского края Черемшанского, и под., изданием областных памятников и актов, в роде издания актов мало российских, казанских, воронежских, рязанских, владимирских н др., изданием областных шурналов, в роде южно-русской «Основы». Областные сборники, историко-этнографические и статистические описания провинций могут служить не только руководствами нашего областного самопознания, но и органами возбуждения в провинциальных массах идеи политическато самосознания н саморазвития в составе целого государственного союза.

В настоящее время одним из самых отрадных результатов великого вопроса освобождения крепостного народа представляет начинающееся сознание необходимости пробудить провинциальную жизнь к местной самодеятельности, к местному саморазвитию. Теперь и в провинциях уже допускается местная инициатива. Первые, отрадные зародыши, признаки провинциальной инициативы и самодеятельности видим мы в открытии воскрестных школ почти во всех провонциях, в образовании областных обществ распространения грамотности, в деятельности провинциального дворянства по устройству областных земских банков, и т. п. Для возбуждения в провинциях общественного, нравственного, юридического, экономического и умственного самосознания, для наиболее энергической и просвещенной инициативы и самодеятельности, необходимо всестороннее самопознание. Следовательно, необходимо и местно-областное историческое самопознание.

С мыслью о важном значении провинциализма, областного начала в исторической и современной жизни русского народа, предлагаю читателям «Отечественных Записок» на первый раз общий очерк политической самодеятельности великорусских областных общин в смутное время (1606 – 1613 г.). Потом намерен я сообщить исторические очерки областной жизни втечение всего XVII века и эпизоды из истории некоторых провинций в XVIII столетии. Предварительно считаю нужным сказать об историческом эначении и устройстве областных общин до смутного времени.

До образования московского государства, обширная русская земля представляла многосложную федерацию областей, разнообразную в историческом и этнографическом отношении. Форма общественной жизни славяно-русского народа в различных инородческих племен, частью слившихся с ним, частью примыкавших к нему по географическому единству земли, форма земского устроения, до развития государственной политико-географической централизации, была, как мы уже сказали, особно-областная. Главный характеристический признак ее – стремление областей волжско-камской федерации к удельной особности, а областных общин новгородской или полярно-балтийской федераций к общинно-вечевой, или народоправной особности, с сохранением колониально-федеративной связи. Все великорусские области первоначально образовались путем славяно-русской колонизации: преимущественно по речным системам и волокам, частью среди дремучих черных лесов, частью среди разных финских и тюрко-татарских народностей. Эта колонизационная, географическая и этнографическая основа областей была первоначально, естественно-исторической основой, закладкой всего областного строя Великой России. Славяно-русские колонии уседались, распределялись в такие территориальные округи, какие условливало географическое очертание, водное разграничение и этнографическая связь, или взаимное племенное тяготение и сосредоточение народных элементов. По речным системам и волокам, областные общины группировались в форме земско-областных федераций, объединяясь географическою и колонизационною связью. Вот полярно-балтийская озерно-речная система очерчивается, отделяется от волжско-камского бассейна естественною разделительною чертою – северными увалами. Увалы эти, как известно, длинной грядой простираются, то возвышаясь, то склоняясь, от Урала до валдайских возвышенностей, и здесь смыкаются с олонецкими горными отпрысками Скандинавского хребта. Отсюда все воды текут на север, образуя особую цельную гидрографическую область, озерно-речную. Отсюда начинается территория заметно отличающаяся от территории, лежащей по ту сторону увалов, от территории волжско-камской. Начинается обширная область, характеризующаяся особенным обилием озер, рек, речек и стоячих вод, особым климатом, влажным и к северу постепенно холодным, или, как говорили древние новгородцы, «морозным и студеным», от северных ветров и по причине влажного и болотного грунта, особой почвой, нехлебородной, Большею частью болотистой, каменистой и песчаной. По всему этому широкому полярно-балтийскому бассейну, до прихода славян, обитали финские племена: собственно чудь, с одной стороны по реке Луге до Чудского озера, с другой – от Ильменя по Мст и по всему сухоно-двинскому заволочью, водь и ижоряне (ingrikot) между Наровой и Волховом до Финского залива, Невы и Ладожского озера, лопь или лопари вокруг Онежского озера и на севере вместе с карелами по всему поморью. Земля, заселенная этими финскими племенами, простирающаяся от речной системы Чудского озера, Финского залива. Ильменя, Волхова и Ладожского озера до системы Северной Двины, с юга отделяющаяся волоком к увалами от речной системы Волги и на севере замкнутая морем, эта земля, с своею озерно-речною системою, представляла естественно-цельную, связную, округленную географическую область, для образованния, цельной, колонизационно-федеративной земской общины. И вот колонизационно-территориальное устройство поселившегося здесь между финскими народцами славянского племени отлилось в эту географическую форму, в означенных территориальных очертаниях.

Таким образом, говоря языком исторических актов, по земле и по воде, путем постепенной славянской колонизации, основалась область новгородская, и по единству, по цельности земли, называлась землею новгородскою, а по народно-вечевому, политическому самовластию – государством новгородским. Это, по летописям новгородским, земля святой Софии и Новгорода, т.е. территория, которая естественно, по земле и по воде, по связности озерно-речной системы, вследствие церковной колонизации св. Софии и вольно-народной колонизации земских людей Новгорода, неотторжимо тянула к Новгороду. Образуя, по географической цельности и связности, и по колонизационному взаимно-действенному саморазвитию, одно целое, новгородская областная община, как единый целый историко-политический организм, в своем дальнейшем последовательном историко-географическом саморасширении путем колонизации, естественно разветвилась на несколько отдельных местных общин. Первоначальная область пятин или пяти рядов последовательно колонизовавшаяся сначала из Славно-Торга, починка Великого Новгорода, путем торгово-промышленных, гостиных станов поселений – погостов и рядков, в чуди, в лопи, меж родов карельских и проч., по озерно-речной, ильменской, ладожской и онежской системам, потом колонизовавшаяся из постепенно-образовавшихся пяти концов Новгорода, из Словенского конца, из Неревского конца и так далее, путем вольной, земской колонизация пяти-конечных жителей Новгорода и церковной колонизации св. Софии – эта область пятин естественно тянула к пяти концам Новгорода, так что и все погощане, поземщики, по словам писцовых книг, тянули в какой-либо из пяти концов, например, в Неревеский конец, в Словенский конец, и так далее. Таким образом, область пятин составляла особую, цельную федерацию погостских округов или общин, колонизационною и озерно-речною связью внутренно-сплоченных и соединенных непосредственно с Новгородом². Рядом и с федеративной связи с областью пятин, образовались, путем колонизационно-территориального подразделения, другие, внутренне-самобытные местные федерации. И тут опять основа подразделения была естественная, географическая и этнографическая. Как вся географическая площадь новгородской земли, смыкаясь речными системами в одно географическое целое, подразделялась на более или менее мелкие географические округи по отдельным, побочным речным системам, так и колонии Новгорода отдельные местные общины колонизовались и распадались по отдельным, побочным речным водоразделам и волокам, и также назывались землями. Так, например, по реке Двине и ее мелким притокам колонизовались гостями, промышленниками, боярами, боярскими рабами, монастырскими поселениями и разными повольниками и сбойчатыми людьми так-называемая в актах и летописях Земля Двинская состоявшая из пяти городов; иначе эта областная община по реке называлась просто Двиною. По реке Ваге, впадающей в Двину и образующей с своими притоками особую речную систему, основана была, среди чуди, область Вага, или иначе Земля Важская, колонизованная новгородцами, преимущественно бывшими новгородскими посадниками Своеземцовыми, разными переселенцами – боярами, заселившими по реке Ваге до тринадцати волостей – боярщин, и разными промышленниками – выходцами новгородскими, онежскими и заволоцкими. Область эта простиралась до ростовских меж и состояла из пяти станов: Шенкурского, Подвинского, Ровдинского, Вельского, Верховажского, Ледцкого, Паденги, Кок-шенги, Слободы Велякой. По реке Вычегде и ее притокам, Выми и Сысоле с Ужгою, среди зырян, колонизовались города Соль-вычегодск, Вымь, Устьсысольск и волость Ужгинская или Ужга, частью из Новгорода, но ближайшим образом из Двины, Вологды и Устюга, и образовали особую территориальную группу или область, называвшуюся Вычегодскою и Вымскою Землею: основание поземельной, территориальной особности и взаимной связи этих общин – речная система Вычегды и колонизационное единство. Федеративная связь их выражалась во взаимной общинно-областной помощи. В грамоте 1636 года связь эта характеризуется так: «Соли вычегодской посадским же и уездным людям помогают вымичи и сысольци, и во всем меж себя считаются». В северной, обонежской оконечности Новгородской Земли, все реки, как известно, впадают в Белое море, совпадая истоками своими с истоками рек, впадающих в Онежское и Ладожское озера. Эта черезполостность, особность северо-поморской речной системы была естественной основой и территориальной особности беломорских новгородских колоний. Поселения эти, первоначально составлявшие так называемые страдомые деревни – колонии боярских насельников рабов, потом умножившиеся заселениями соловецкого монастыря и разных новгородских выходцев, бобылей и казаков, располагались по поморью, по озерам, по рекам, вытекающим из озер и впадающая в море, и отчасти по волокам, и назывались все по рекам и озерам. Совокупность во всех этих поморских, около озерных и речных поселений, связуясь водно-целое озерно-речного поморскою системою, естественно образовала особую федеративную ассоциацию, называвшуюся Поморскою Областью или Северным Поморьем. В актах даже ХХII века Северное Поморье часто представляется как бы совершенно особою от московского государства землею, в роде особого государства. Географическое, территориальное очертание Поморской Области в актах обозначалось таким выражением; все Поморье до Холмогор. Все поименованные и другие местно-областные, территориальные общины, первоначально образовавшиеся путем новгородской колонизации, потом окончательно установившиеся, определившиеся путем местного, самостоятельного колонизационного самоустройства, каждая на особой речной системе, составляли самобытные, свободные земли. А так как все эти земщины первоначально все-таки были колонии Новгорода, основались на земле св. Софии и Новгорода, в географической черте одной северной речной системы, связывавшей в одно целое всю Новгородскую Землю, то все они были соединены органическою, федеративною связью с Новгородом, назывались волостями и пригородами святой Софии и Новгорода. Конфедеративное взаимодействие их с Новгородом выражалось во всей новгородской истории до эпохи московской централизации. По причине такого федерально-колонизационного единства во всех этих областях текла одна жизнь и кровь новгородская, развивался новгородский дух народной воли, общинного самоуправления, практической деятельности и промышленной предприимчивости, отважного повольничества и порывчатой, сбойчатой стремительности, устойчивости, самовыдержанности. По причине конфедеративного союза Новгорода с его местными общинами, разнообразными по естественным богатствам волостями и пригородами, вследствие федерального обобщения местных сил и богатств, Новгород был, в средние века, и могуч, и богат, быль друг западной Ганзы, daraus, по словам ганзейских купцов, wi aus einem Brunguell alle ander Contors geflossen, und auf derselben Handlung gliechsam fundiret und gegründet – чего не удостоилась Москва со своим особенным общением и складом. По причине федеративной связи Новгорода с колошами – с энергическою мощью и жизненностью возбуждался, потрясался весь организм вольной новгородской общины, при малейшем покушении московских князей порвать федеративную связь Новгорода с его волостями. Чуть отторгалась от метрополии какая-нибудь часть, например, Двина, сейчас новгородцы, бояре и черные люди, богатые и убогие, от мала до велика сбирались на вече и порешили: «пойдем или головы свои положим за землю св. Софии и Новгорода, или найдем волости и пригороды св. Софии и Новгороду». При всем стремлении Новгорода прикрепить к себе прочною связью свои колонии, местные самобытные земщины – стремлении, особенно обнаружившемся в XIV веке, в эпоху колониальных войн с Москвой за сухо-двинские волости, федерализм новгородский, однако, нисколько не заключал в себе элементов противоестественной централизации. Напротив, вследствие свободного, естественноисторического, федеративно-колонизационного самоустройства каждой отдельной земщины, вследствие начала речной и вообще географической систематизации, сгруппировки областных общин, местные, особно-речные земщины постоянно стремились к территориальной самостоятельности и к местному экономическому общинному самоустройству. И вольный Новгород, простирая свои колонии все дальше и дальше, не силился нарушать свободного развития местных общин на особых речных системах. И в самих местных общинах стремление к территориальной самобытности и к местному хозяйственному самоустройству так было обычно и живуче, что они и после, в эпоху московской централизации, долго отстаивали свою местную самобытность. Так, Кеврола и Мезень основались на особой речной системе, отдельной от реки Двины, но под влиянием новгородско-двинской колонизации. По единству колонизации и смежности, Двинская Земля не прерывала федеративной связи с Кеврольским и Мезенским станами; федеративное единство этих станов со своею землею двиняне выражали так: «та земля Кеврола в Мезень одна с нами... Кеврола и Мезень с Двиною одна земля». Но по особности отдельности речной системы и по независимости дальнейшего колонизационного самоустройства, Кеврола и Мезень стремились к местной самобытности, к свободному общинному самораспоряжению, противились государственно-экономической писцовой приписи к Двине, отбивались от стрелецких сотников, от городового дела вместе с двинянами и просили царя «быть особно». Это стремление местных общин к особности было непрерывное. Те же станы, Кеврольский и Мезенский, в совокупности с пинежанами Большой Пенеги и Малой Пенежки, с Закольской и Пильегорской волостями, в 1607 г. просились на особицу от Двины, от Холмогор, на том основании, что они живут от холмогорского города за 300 и за 400 и за 500 верст и больше, и счету им с двинянами и холмогорцами ни в чем не бывало, а считались они опроче, меж себя всеми своими волостями. В области новгородских пятин, также еще в XVII веке обнаруживалось изстаринное стремление волостей, выставок, или погостских колоний, к особности к местному хозяйственному самоуправлению. Так, например, в Обонежской пятине, еще в первой четверти XVII-го столетия, Оштинского погоста выставка, волость Шимоозера со своими выставками – выселками просилась распоряжаться своими мирскими розметами особно, опроче Оштинского погоста, «для того, что та волостка от Оштинского погоста 50 верст, а выставки за 70 и больше, и стали за мхами и за болотами, да им же Оштинского погоста от старост и от целовальников и от праветчиков в податях и в мирских розметах продажи великие». Точно также Важенского погоста выставка – волость Святозерская хлопотала о том, чтоб относиться в казну в Великий Новгород собою, одною своею волостною, а в Важенский погост не тянуть и отписаться от него «для того, что та волостка от Важенского погоста 120 верст и стала за мхами и за болотами, да им же от старост и от целовальников Важенского погоста продажи великие». Таким образом, новгородские волости-выставки, постепенно колонизуясь, расширяясь посредством своих выселков, новых выставок, стремились к самобытной жизни, к дальнейшему территориальному саморазвитию посредством колонизации и к самостоятельному земскому самоустройству. Это стремление волостей и больших выставок новгородских погостов к самостоятельности, к обособлению, исстари прежде всего утверждалось на территориальной, географической, колонизационной основе, и потом на естественном стремлении местных общин к земскому самоуправлению и хозяйственному самоустройству. Обширность лестной территории, отдельность, особности речной системы, черезполосность и другие топографические причины, наконец взаимная неурядица и разлад были естественными и главными побуждениями к отделению одной местной общины от другой – например, больших выставок, колоний от погостов, метрополий их. Области приуральские, хотя также первоначальную основу получили от Новгорода, но по совершенной отдельности речной системы и по особенности племенного состава и историко-этнографического самообразования, рано обособились от новгородского федеративного союза. Здесь главная речная система, как известно, вятско-камская. Главные финские племена, здесь обитавшие, пермяки, зыряне, вогуличи, вотяки, черемисы, и проч., составляли особую отличительную от чудских племен новгородской земли группу, с примесью болгарских и тюрко-татарских элементов. Слитие их с новгородскою, ростовско-суздальскою или московскою, вообще славяно-русскою народностью естественно развивало особый этнографический тип великорусской народности. Вследствие таких географических и этнографических особенностей, общины, устроившиеся на речных системах Камы и Вятки, естественно образовали две особые области – Пермскую Землю и Вятскую Землю. Пермская Земля, по причине особности своей обширной камской системы, отделенной от северо-двинской системы увалами, по причине особности, отдельности обширной приуральской территории, естественно обособилась от новгородской земли путем постепенной колонизации из разных местностей новгородских, сухоно-двинских, вычегодских и ростовско-суздальских или волжских, вследствие своеобразной историко-этнографичоской организации населения из смеси туземной своеобразной зырянско-пермякской и отчасти вогульской стихии с разнообластными славяно-русскими колонистами. Изстаринная земская самобытность пермской области выражалась в собственном туземном управлении. В Пермской Земле, до окончательного присоединения ее к московскому государству, была свои туземные князья, вероятно, из пермского племени, которых летопись насчитывает до тринадцати. Воспоминание о самобытности Пермской Земли так было живуче в некоторых пермских поколениях, что еще во второй половине ХХII-го века выразилось в появлении самозванца, под именем велико-пермского князя. Вятская Земля, древняя колония Новгорода, еще в XII веке образовала особую область, по речной системе Вятки вследствие своеобразного колонизационно-зтнографического склада из смеси новгородско-двинского, ушкуйничьего, повольничьего населения с туземною черемисско-вятскою народностью. О земском обособлении и общинном самоуправлении Вятской Земли в хлыновской летописи так сказано: «начали вятчане общежительствовать, самовластвуя, управлялись и владелись своими жителями, и нравы свои отеческие и законы и обычаи новгородские сохраняли много лет, до обладания великих князей русских, и прозвались вятчане по реке Вятке. Самовластны были 278 лет».

Так как вятско-камская речная система и приуральская территория северными увалами совершенно отделялась от северо-двинской системы и от всей новгородско-поморской территории, то Земля Пермская и Земля Вятская, естественно, образовали новую, отдельную от новгородской федеративной системы, приуральскую областную федерацию. Этот союз их выражался во взаимной общинно-областной помощи. В вышеупомянутой грамоте 1636 года он изображается так: «В иных городах в отпусках город городу помогают: Соли Камской посадским и уездным людям помогают чердынцы, да кайгородцы, да к Соли же Камской дают на ям в подмогу вятчане по 500 рублев на год». Но при этом федеративном взаимодействии, и в приуральской федерации, так же как и в новгородской, отдельные, местные общины стремились к особности, к самостоятельности. Каждая индивидуальная, местная община и волость этой федерации имела свой самобытный круг общинной деятельности, на основании поземельной обособленности одною речною системою. В таком случае, общины или группировались по нескольку вместе, или каждая считалась особно. Так Обвинский и Иньвинский станы, исстари тянувшие к Перми, вследствие обилия «пашней великих и земель родимых, хлебу, и меду, и хмелю, и месть теплых» отовсюду привлекавшие много поселенцев, стремились к особности от Перми и Чердыни, по причине особного положения по р. Обве и Иньве. Средняя полоса Великой России, колонизовавшаяся на системе верхней и средней Волги, путем ростовско-суздальской колонизации естественно- исторически образовала особую область, или особую федерацию городских и сельских общин. Тут первоначально обитало одно финское племя меря. Вследствие новгородской и преимущественно южно и западно-русской колонизации, оно отчасти обрусело, но большею частью оттеснено было в общее северо-восточное убежище финских племен, в Пермско-зырянскую Украйну и на юго-восток. После того, как в этой полосе, рядом с финским городом Ростовом, основаны были предками Юрия Долгорукого первые славянские города Суздаль, Ярославль и Владимир на Клязьме, Юрий Долгорукий, неутомимый устроитель польской и залесской московско-суздальской земли, основал почти все прочие города, находящиеся ныне на этой полосе, начиная от Москвы и Коснятина (в верховье Волги) и оканчивая Костромой. Дети и внуки его только достроили крайние города в пограничных пределах ростовско-суздальской колонизации и территориальных владений Юрьева рода: Всеволод III – Тверь в 1182 году, Юрий Всеволодович – Нижний Новгород в 1221 году. Из всех этих верхне и средне-волжских городов князья, бояре, владыки и монастыри выводили по бортным, пашенным, рыболовлим, сокольничьим, соляным, и другим хозяйственным путям, ухожаям и станам свои починки, села и волости бортничьи, рыболовли, сокольничьи, пашенные, или, как иначе они назывались, хлебные, и т. д., по своим уездам, по кое место чей был уезд, по выражению актов. Совокупность около городов всех колонизационно-хозяйственных городовых путей, ухожаев и станов с селениями при них, в тех пределах, по кое место были эти обще-городовые хозяйственные уезды, совокупность эта образовала территорию городов – общие городовые уезды и станы, которые первоначально имели хозяйственно-промышленное значение, и впоследствии уже получили правительственный характер. Рядом с городовыми, землевладельческими, хозяйственными колониями, в уездах и станах городовых, вольные, охочие люди, садясь на черном лесу, посажая, поставляя починки и деревни на лесех и ширясь по мере того, куды ходил топор, коса и соха, постепенно, целыми общинами, поговоря со всем миром, заселяли черные волости. Совокупность всех верхне и средне-волжских городов с их уездами, станами и волостями составляла одну, нераздельную областную федерацию общин, по причине основания всех этих городов одним княжеским родом, вследствие федеральности, общинности колонизации, по которой колонисты свободно переходили из одной области в другую, постоянно перезывались в каждое княжество из иных княжений и волостей, и, наконец, вследствие распространения по всей системе верхней и средней Волги одной, соединительной колонизации – московско-суздальской: княжеской, боярской, владычней и монастырской. Кроме того, область всех этих городов с их уездами и волостями, область ростовско-суздальского колонизационного строительства Юрьева цикла, естественно смыкала и определяла речная система верхней и средней Волги до впадения в нее Оки, или до Нижнего Новгорода включительно. На запад границей ее были притоки Москвы-реки, на севере – верховье Волги, на востоке – верховья Шексны, Костромы, Унажи и Ветлуги, на юге – южные притоки Оки. При Юрии Долгоруком, вся эта средняя полоса Великой России, по речной системе и по единству колонизации, естественно представляла нераздельное целое и образовала особую новую областную федерацию местных общин, в форме Ростовско- Суздальского княжества, или иначе, Ростовской и Суздальской Земли. А потом, особенно после Всеволода III или Великого, вследствие общего средневекового стремления городских и даже сельских общин к особности, к дроблению, а княжеских земель к удельности, почти все города ростовско-суздальской федерации обратились в удельные. Но и тут федеративная связь между ними нисколько не прерывалась, напротив, крепко поддерживалась, сплочалась географическою связью, единством рода удельных князей, колонизационною общинностью и, в частности, обще-соединительною сетью церковной московско-суздальской колонизации, охватившей всю область верхней и средней Волги с ее притоками и стягивавшей ее к Ростову, Суздалю, Владимиру и главным образом к Москве. Вследствие этой-то колонизационно-географической связи, между прочим, и успели московские князья положить начало государственной централизации прежде всего в средней полоса велико-русской земли и таким образом нарушилось историческое развитие федеративного устройства России. Земская территориальная особность Московской области, в собственном, тесном значений средневековой Московии, равноправность и равнозначительность ее с прочими областями общей великорусской федерации, до образования Московского государства и «собирания русской земли», выражалась в собственном, индивидуальном названии ее Московскою Землею – названии, равнозначительном тогдашним областным наименованиям: Земля Новгородская, Земля Двинская, Земля Пермская, и т. д. Древнее начало децентрализации, земской особности, так крепко вкоренилось в историческую основу всего велико-русского областного строя, что еще в XVII веке Московская область обозначалась в своих первоначально-составных, особных территориальных частях, делилась на государство Володимерское и государство Московское, так же как и все другие русская и инородческая области представлялись раздельными царствами и государствами; писалось, например: Царство Сибирское, Царство Астраханское, Государство Новгородское, Государство Псковское, и все великие царства и государства великого Московского царствия».

Наконец, о земско-исторической особности Юго-восточной Украины, присоединенной к общей велико-русской земле уже в эпоху московской централизации, нечего и говорить. Она естественно образовала особую область или федерацию городских и сельских общин, и по историко- этнографическим и по географическим условиям. Юго-восточное заволжское и за-камское Приуралье составляет особый географический округ, и рекою Камою и ее притокам Чусовой естественно отделяется от северо-восточного пермского Приуралья, образовавшего по камско-вятской системе особую область, и начиная от реки Свияги и этнографически совершенно обособляется от древне-московской земли. С XIII века на этом пространстве основалось особое царство татарское, сложилось из отличительных, инородческих национальностей – финских и тюрко-татарских. Эти народности до XVI века имели свою самобытную историю, сами собой организовали и в течение всей древней истории почти во всей целости сохраняли свою национальность. Изстаринная коренная земская особность Юго-восточной Украйны и на официальном московском языке до конца XVII столетия выражалась старым отличительным названием юго-восточного татарского края Казанским Царством и государством. Весь край в правительственно-географическом отношении делился по туземным дорогам, например, по зюрейской дороге, по олатской дороге, и т. д. Одним словом, татарщина всецело преобладала в этом пространстве или крае.

Таким образом, все велико-русские области представляли несколько особных, самостоятельных, федеративных групп, образовавшихся путем колонизационного самоустройства, большею частью по речным системам. Каждая федерация, и в ней каждая местная община стремились к территориальной особности, не прерывая федеративной связи между собою, основанной на колонизационной общности, союзности. Вследствие первоначального земского самообразования путем колонизации на отдельных речных системах, областные общины стремились к земско-народной самобытности, к дальнейшему территориальному саморасширению, к земскому общественному самоустройству и самоуправлению. Каждая область продолжала сама-собой дальнейшую колонизацию своей территории, путем «поставленья, посаженья новых починков и деревень на лесех», путем так-называемых выставок или выселков из больших старых поселений. По принципу поземельной общинности, все члены областных общин давали земли всем миром, или поговоря со своею братьею и со всею волостью, с соседями, с волостными. Народ в областях до XV века пользовался полным земским самоуправлением, выражавшимся в форме вечей, земских советов, сельских и мирских сходов, остатки которых сохранялись еще в XVI и отчасти XVII столетиях. Общинный, народный состав и полноправность областного веча выражались, например, в такой формуле; «и владыка новгородской, и посадник, и тысяцкой, и бояре, и житейские люди, и купцы, и весь господин Великий Новгород дали грамоту жалованную на вече, на Ярославль двор». Всякое важное земское дело совершалось по совету со всей землей. Вятчане, например, и в последний час земско-областной свободы, когда уже принуждены были 64,000-ю ратью московскою целовать крест великому князю, и тогда еще отвечали на требование московских воевод – выдать изменников и крамольников: «дайте нам, господа, сроку до завтра; мы это ваше слово скажем всей земле вятской». Живя самобытною жизнью в федеративном взаимно-отношении, почти все главные великорусские области имели свои летописи, в которых выражалась их самостоятельная, местная жизнь, в связи с другими соприкасавшимися с ними областями. Так, например, велись летописи псковские, летописи новгородские, летопись суздальская, летопись двинская, летопись поморская, летопись кожеезерская, летопись хлыновская. Вследствие образования путем славяно-русской колонизации среди финских и других инородческих племен, и вследствие векового стремления к земской особности и самобытности, областные общины естественно получали разнообразную этнографическую организацию и составность. В этом отношении основная идея всей физиологической истории великорусского народа есть идея последовательного историко-этнографического областного самообразования, разнообразной местной организации, постепенного нарождения, нарастания велико-русской народности, посредством принятия в состав ее, в различных областях, разных инородческих элементов – финских, тюрко-татарских, монгольских и других, вследствие постепенной славянской колонизации среди этих областных народностей. Тогда как с XVI века, со времени направления великорусской колонизации в казанское и сибирское царства, этот историко-этнографический процесс нарождения, нарастания великорусской народности совершался в этих странах, претворяя в массу ее тюрко-татарские и монгольские народности – до XVI столетия, он совершался почти исключительно на северо-востоке, в финских областях. Вследствие такого, историко-этнографического процесса, великорусская народность в большей части зтих областей не представляет чистый славянский элемент, и организовалась из слияния славянского элемента с финскими народностями, из претворения их в русскую народность. Обитавшие в IX веке, в Восточной России, разные финские племена не исчезли, как обыкновенно говорится, а переродились в русских, обрусели, и таким образом в разных областях привносили в состав велико-русской народности элемент областных особенностей. Процесс слияния их с велико-русским народом, перерождения в русских совершался обыкновенно путем колонизации, поселения среди них русских, посредством взаимных торговых, промышленных общежительных сношений и браков, посредством принятия финскими племенами русской веры, русских костюмов, нравов и обычаев, и наконец, посредством усвоения русского языка. Земско-городовые и церковные власти, бояре и другие землевладельцы, приобретая власть, или волость над разными инородцами, таким образом основывали свои волости. Потом инородцев крестили в русскую веру. А это обращение инородцев, посредством крещения в христиан, или по тогдашнему словоупотреблению в крестьян, на тогдашнем языке было тождественно с обращением их в крестьян. Так, например, в северном поморье, лопари сначала обретались в вотчинное владение под собственным именем: например, волость Кемь отдавалась с лешими озерами и с лопари. Потом эти лопари, по словам игумена соловецкого, Досифея, быша христиане. А в следующих грамотах, грамотах конца XVI века, эти же самые лопари уже называются крестьянами. Так было везде. Браки с русскими довершали обрусение инородческих генераций. Почему во многих областях прозвища крестьянские были инородческие, заимствовались от отцов и дедов – инородцев. Только неподчинявшиеся славяно-русскому влиянию чудские племена вытеснены были натиском славянской колонизации на Украйны, и там, однако, не избежали обшей участи, постепенно русели. А остатки их в разных украинных северо-восточных и юго-восточных областях и доныне мало-помалу русеют. Например, в области поморской, новгородская колонизация распространялась главным образом между двумя финскими племенами – лопарями и карелами, подразделявшимися, в XV веке, на несколько родов, каковы, например, карельские роды: курольды, ровкульцы, вымольцы, тиврульцы, валдеинский род и другие. Куда девалась большая часть этих древних жителей беломорского прибрежья? Известный фенолог Кастрень, хорошо исследовавший исторические судьбы финнов, говорит, что финская народность по берегам Белого моря слилась с русскою, претворилась в русскую национальность. «Что русские поселились здесь мирно (прибавляет он), приняли в себя народность финскую, а не искореняли ее, то доказывается и нечистотою языка архангелогородцев, наполненного финницизмом, и финским обличием, беспрерывно попадающимся под русскою шляпою». Да и на памяти истории, как беломорские инородцы, мало-помалу русея и обращаясь в русских крестьян, постепенно и медленно усвояли русский язык. В конце XV или в начале XVI столетия, игумен соловецкий Досифей об них писал: «там, близ моря и вокруг острова Соловецкого живущие народы – чудь, лопь и ижера – мало сведующие российского языка». Потому и в купчих и данных грамотах соловецких XV и XVI века язык русский чрезвычайно нечистый, исковерканный непонятными словами и неправильными или своебразными оборотами и сочетаниями слов, чуждыми языку новгородских летописей и актов. В Вотской пятине обитавшие некогда финские племена водь, лопь и ижора также не исчезли, мало-помалу сливались с новгородцами. Новгородцы жили с ними мирно с тех пор, как подчинили их своей власти, допускали туземцев финских в общинные старосты, и таким доверием привлекали их к своей народности, Вотские инородцы, однако, долго, до XVI и даже XVII столетия сохраняли свой тип, свои племенные верования и обычаи: покланялись, как и все финны, деревьям и камням, приносили им в жертву пищу и питье; мертвых клали в лесах по курганам, арбуи давали младенцам имена финские, почему в писцовых книгах часто встречаются между жителями имена все нерусские, чудские Погосты новгородские, и по писцовым книгам XVI века, числились в чуди; села и деревни были еще сплошь и рядом населены чудью. По лесам всюду находились чудские священные камни и деревья: от финских сейдь получил название погост Сейдовский. Точно также в областях, населенных преимущественно новгородцами, среди Веси Беловодской на Белоозере и чуди, жившей на реках Вологде, Сухоне и Юге, долго сохранялись оттенки финской народности, особенно идиотизмы языка. Так, еще в XVI веке, Герберштейн писал о жителях Белозерской области, где русский элемент смешался с Чудскою Весью: «Hujus loci indigenae proprium habent idioma, quamvis nunc ferme omnes ruthenice loquantur». То же он замечает о жителях области Вологодско-устюжской: «idioma proprium, quamvis ruthenico magis utuntur». Недаром и в присловьях народных эти области доселе называются Чудью белоглазою. Новгородско-русское население каргопольской местности также образовалось из слияния с местными чудскими племенами, которые назывались в древних памятниках сыроедцами; почему в присловьях областных доселе говорится: «каргопольцы сыроеды – чудь белоглазая». В Закубеньи, в Заволочьи, где были чудь-сыроедцы еще в XVII в. вся местность называлась сыроежкина земля. В Тверской Карелии, где и геогностико-археологический характер края сохраняет много следов отдаленного финского быта, несмотря на вековое сильное влияние славянского населения – тверского, новгородского, ростовско-суздальского и отчасти литовско-русского, и ныне еще сохраняется между русским населением финский народец – карелы. Он составляет или отрывок от онежско-беломорского племени карелов, оттесненный в Весьегонский и Бежецкий уезды первоначальным движением новгородской колонизации, или колонию Соловецкого монастыря из Поморской Карелии, так как у этого монастыря были колонии и между Поморской Карелией и в Бежецком уезде. Этот тверской народец карелы весьма туго подвергается обрусению, доселе отличается многими своеобразными нравами, ни в чем не похожими на русские; еще и ныне есть селения, в которых не всякая женщина умеет говорить по-русски, в которых верхом оскорбительной брани считается «рушкий».

Не говорим уже об этнографической сложности, составности и физиономической и лингвистической особенности русского населения в Вятской в Пермской областях – в этих новгородских колониях среди финских зырян, пермяков, вогуличей, вотяков и черемис, остатки которых доныне еще существуют в этих областях и постепенно русеют. В никоновской летописи области Двинская, Вычегодская, Пермская и Вятская в конце XIV в. еще назывались «иноязычными странами и землями». Следы иноязычности их, привносившей здесь в великорусскую народность свою долю областной своеобразности, долго были целы и явственны. Например, подслеповатые жители Вычегодской области, обитающие по реке Вычегде, которые, по преданию, со времени Стефана Пермского, и доселе называются слепыми, суть не что иное, как обруселые зыряне. В Пермской Земле еще вначале XVI века туземцы далеко не обрусели вполне, не усвоили себе обычаев славяно-русской народности, жили по своенародному, или, как писал московский митрополит Симон, «по ветхому и по татарскому обычаю». Даже в ХVII в. пермские крестьяне плохо говорили по-русски. В наказной памяти 1643 года торговому человеку гостиной сотни Онофрееву о них замечено: «деревенские пашенные крестьяне пермяки мало и порусски говорят» (А. Э. III, № 320). В Вятской Земле было то же, как можно видеть из послания московского митрополита Ионы: здесь также и в XVII веке русские постоянно были даже еще не в ладу с инородцами, особенно с черемисами. Не входя в дальнейшие историко-этнографические подробности, заметим вообще относительно этнографической организации велико-русской народности в разных областях, что в этом отношении особенно резко различаются между собой массы населения северо-восточных и средне-волжских областей. Не говорю уже об этнографическом характере юго-восточного края. Северные увалы, разделяющие речные системы северо-двинскую и волжско-камскую и составлявшие в древней нашей истории разграничительную черту в ходе и направлении новгородской и московской колонизации – северные увалы образовали, вместе с тем, и этнографическую границу областей. К северу за ними еще и ныне ясно видны были следы финского населения. Финское племя, некогда господствовавшее за увалами, не осталось бесследным в историко-этнографической организации русского населения этих областей: рыжие волосы, маленькие глаза, широкие лица говорят ясно, что финны составляли когда-то главное население Заволочья, и, утратив свой язык, свои обычаи, сохранили физические особенности и наложили их даже на славян-гостей в этой стороне. Но по ту сторону увалов, в областях верхне-волжских, начинает преобладать более или менее чистый славянский тип, особенно в женских физиономиях. Впрочем, и в самой Ростовско- Московской области не вдруг исчез древний чудско-мерьский элемент. До XIII столетия, ростовцы, как видно из жития Аврамия Ростовского, живяху чудски, и Ростов, по племенному и религиозному антагонизму, делился на два конца: Славянский и Чудский. Следы чудско-Мерьского обличья не вдруг, конечно, изгладились и в городе Галиче-Мерьском, в селах московских, называвшихся по имени мери, и в тех многочисленных селениях Московской, Ярославской, Владимирской, Костромской и других губерний, в которых некогда господствовал народ чудский, и которые от него сохранили названия: Чудь, Чудины, Чудские, Чудиново, и т. д. Независимо от финской стихии, Московское Государство с XVI века представляло смесь, амальгаму всяких других народностей в смутное время, новгородцы в своей стокгольмской грамоте так, например, характеризовали его этнографическую разносоставность: «Московского Государства всяких чинов люди, царевичи разных государств, князи и мурзы, атаманы и казаки, новокрещеные и татарове, и литва, и немцы», и проч. Население Рязанской Земли представляло смесь славяно-русского населения с мордовскою и мещерскою стихиею. Некоторые погосты Рязанского Княжества еще в XIV века удерживали прежнее этнографическое название – мордовское и мещерское; например, были погосты мордовские, станы мещерские. В числе бояр рязанских, в XIV веке, были люди инородческого происхождения, вроде Софония Алтыкулачевича.

Кроме историко-этнографического разнообразия и особности, разно- составности, велико-русские областные общины имели некоторые отличительные особенности в духовно-нравственном и материально-бытовом характере народонаселения. Например, население Рязанской, украинской области, сложившееся из беглых и добровольных выходцев из разных русских областей, жаждавших степного простора и битвы с «погаными», как тогда говорили, закаленных в постоянном бою сперва с половцами, потом с татарами, мордвою, крымцами, ногаями и с Москвою, население рязанское отличалось суровым, храбрым, воинственным, отважным характером: по выражению Герберштейна, было «gens audacissima, bellicosissimaque». Напротив, жители соседней Московской области, боровшейся с Рязанью, собранные в Московскую область большею частью силою великих князей и находившиеся в их сальной воле, частью собранные под сению московских монастырей и церковных властей, жители Московской области, по свидетельству летописи, отличались смирением и упованием на Бога. Эти отличительные черты рязанского и московского населения летопись XIV века отметила так; «рязанцы люди суровы, свирепы, высокоумны, горды, отважны, людища, как чудища, говорят друг другу: не берите с собой не доспехов, ни щитов, ни копьев, ни сабель, ни стрёл, а берите только с собой одни веревки, ременья, да ужища и станем вязать москвичей. А москвичи смирением и воздыханием уповали на Господа Бога, и Господь увидел смирение москвичей, и вознес их». Места около Оки и за Окой, где в 1565 году построен был город Орлов при впадении реки Орлика в Оку, издавна были притоном для разбойников и воровских людей. И вот орловцев исстари прозвали «проломленные головы», или по другой старинной поговорке: «Орлов да Кромы – старинные воры; Ливны, всем ворам дивны; Елец – всем ворам отец». Жители Ростовской области еще в XII веке, во время борьбы старого, финского города Ростова с новым, младшим, чисто-славянским городом Владимиром, называли жителей Владимирской области      каменьщиками и древоделями, черты, которыми и доселе характеризуются владимирцы. В Ярославском уезде, во многих селах жили все «хамовники и деловцы, промышлявшие скатертным и убрусным делом» (А. Э. Ш, № 280). Новгородцы, но нехлебородности своей земли и по обилию леса, по привычке к плаванию по рекам и озерам, с самого начала поселения своего на Севере, стали заниматься деланьем лодок, которые сбывали на Юг, и вообще плотничеством: в самом Новгороде был особый Плотничий конец; в Вотской пятине по берегу Волхова у них было нисколько деревень, которые назывались плотничими. В Вотской же пятине в Корельском уезде, в большей части погостов, жили плотники, которые ходили «для промыслу плотничного делу в Москву, в Новгород, в Вологду, на Бело-Озеро и в другие города артелями человек от 10 до 200» (А. Э. Ш, № 127). По этой черте, жителей новгородской области еще в X и XI столетиях характеристически называли плотниками. Жители псковской области, находившиеся под влиянием западных начал, отличались большею мягкостью нравов, большею гуманностью (humanioribus, по отзыву Герберштейна), чем москвичи, которых областные летописи, напр., ростовская и псковская, прямо обличают в «насилии». Только в эпоху московской централизации, с усилением московского влияния в областях, псковские нравы утратили свою отличительную особенность, восприняв многие черты московских нравов: «unde factum, говорит Герберштейн, ut pro cultivioribus atque adeo humanioribus plescovienseum moribus corruptions in omnibus fereribus moscoviensium mores sint introducti». Как новгородцы, смелые, предприимчивые искатели земель, колонизаторы, образовали особый тип ушкуйников, молодцов, сбойчатых людей, так жители Двинской приморской земли, исстари имея дело с морем, занимаясь ловлей морских зверей, веснованьем, выработали особый промышленный тип – юровщиков, весновальников, тип, который характеристически изображается в разнообразных поморских легендах о местных святых XVII века. Так точно и другие областные общины чем-нибудь да отличались одна от другой³. Предполагая в особых «Очерках истории народного просвещения и миросозерцания» изложить подробную историческую характеристику отличительных особенностей областного миросозерцания, областных легенд, наречий и проч., здесь мы отметим только еще одну черту–религиозную, также характеризующую в некоторой степени местную особность, раздельность, отличительность моральной жизни областей. Почти каждая область имела своего местного святого, одного или нескольких, и признавала из особенными защитниками, патронами, стражами своей местности и своего населения, почитая в то же время святых всей русской церкви. В одной рукописи XVI века об этом читаем такое свидетельство: «Киев блажит Антония Феодосия печерских чудотворцев; московское царство блажит Петра, Алексея и Иону м Максима; Псков же и Великий Новгород блажат Варлаама и Михаила юродивого Христа ради; Смоленск блажит князя Феодора, Ростов блажит Леонтия, Игнатия, Исаию, Вассиана и Ефрема; Вологда блажит преподобного Димитрия. Каждая область своих блажит. И мы, устюжане, блажим Прокопия Устюжского; северная страна по Двине-реке. Вага-река, на которой город Сенкурия (Шенкурск) – и те блажат Георгия юродивого Христа ради, Соловецкий же остров и все поморье блажат Савватия и Зосиму. Мы, устюжане, Прокопия имеем у себя стражем и хранителем отчизны нашей, Устюга».

Точно так и все другие великорусские местные общины чтили своих туземных патронов, стражей-святых, напр.. Пермь – Стефана Пермского. Вятка – Николая Великорецкого, волость Сийская – Атония Сийского, и проч. В смутное время, когда области разрознились, каждая область в переписке с другими областями напоминала о своем святом. Например, вологжане писали к своим соседям вычегодцам: «а у нас здеся на Вологде преподобный Димитрий (вологодский) милость свою явил, обещался с нами на врагов стоять»; казанцы уповали и в переписках своих ссылалась на своих местных святых – Гурия, Варсонофия и Германа казанских, и москвичи – на Петра, Алексия и Иону московских чудотворцев, и т. д. Подобно местным святым, в каждой области были местные патрональные храмы, напр., в Новгороде – св. София, в Пскове – св. Троица, в Твери – св. Спас, во Владимире – Успенская Богородица владимирская, в Поморьи – дом св. Спаса и Зосимы и Савватия соловецких чудотворцев⁴. Такая церковно-религиозная локализация была как бы освящением начала областности, общего стремления областей к некоторой особности. Наконец, отметим еще одну областную особенность, характеризующую духовно-нравственное различие населения областей московских от населения областей новгородских, северо-поморских. В новгородско-поморской области – средоточии черных волостей, народоправных общин, которые до XV века не были оброчными волостями великих князей московских, а были вольными общинами, в колонии новгородских боярских фамилий, боровшихся с московскими царями за вечевую свободу, напр., Марфы Посадницы, в колонии вольных казаков, бобылей и всяких охочих выходцев – в новгородско-поморкой области население отличалось духом вольным, упорным: казаки, разгуливавшие, переходившие из волости в волость, поддерживали этот дух независимости, народной вольности. По причине слабого распространения в поморье приверженности к церковной обрядности, по исключительному господству во многих местах мирской часовенной религиозности, наконец – по новгородско-псковской привычке к мирскому общинному само- распоряжению церковными делами, в новгородско-поморском населении развивался и дух церковной особности, который отчасти поддерживался и шведскими перебежчиками протестантами. Напротив, в московско- волжских областях, где сосредоточивался дух греко-восточной церкви, где монастыри, исходя из Москвы, из Сергиевой лавры, распространились по всем московско-волжским областям и вместе со своими вотчинными колониями везде распространили свое церковно-грековосточное влияние, с московоко-волжских областях население отличалось, если можно так выразится, своеобразным московско-грековосточным типом, церковным обрядолюбием, духом приверженности к иерархизму. При таком историческом направлении и различии духовно-нравственного характера населения московско-волжских и новгородско-поморских областей понятно, почему в первых во второй половине ХVII века возник раскол поповщинский, клерикално-иерархический и просто старообрядческий, а в новгородско-поморских областях – безпоповщинский, раскол церковно- и гражданско-демократический. Далее, жители Новгородско-поморских областей, при всем обилии своеобразных мифологических суеверий, склонны были собственным умом, мыслью уразумевать многие истины, склонны были к простому натурально-религиозному миросозерцанию. «Вот поселяне (читаем в одной соловецкой рукописи XVI века о яренгских чудотворцах): вот поселяне, то-есть живущие тут в веси Яренге, смыслом научаются мудрости: видят солнце, познают присносущный свет; видят небеса, разумевают творчую славу; землю рассматривают, внимают владычнему величеству; море видят, познают силу владеющего; примечая доброчинное изменение времен, чудятся лепоте строящего мир; смотря звездное течение и лико-учинение, возносятся к доброте сочетавающего то; смотря на луну, удивляются сиянию положившего ее». Не даром стригольники, это своеобразное порождение псковско-новгородского духа, отрицая внешнюю церковность, проповедовали какой-то натуралистический, или, частные, уранический деизм, созерцали будто бы невидимого Бога в видимом небе. Напротив того, жители московско-волжских областей более жили верою в положительные предания и обрядо-созерцанием; по характеристическому выражению царя Ивана Грозного, «подобне царстей власти церковью и гробницею и покровом почитались». Московский митрополит Фотий, представитель и выразитель православно-грекороссийского духа, обличая стригольников, писал к псковичам: тии стригольницы, отпадающе от Бога, на небо взирали тамо отца себе нарицают; а понеже бо самых тех истинных евангельских блоговестий и преданий апостольских и отеческих неверующе, то како смеют от земли к воздуху зряще, Бога Отца себе нарицающе, и како убо могут отца себе нарицати?.. Тии стрегольницы к Божиим церквам, к господу земному не имут быти прибегающе». Таким образом, кроме колонизационно-географической, местно- областной особности, великорусские области много имели разноо6разия историко-этнографического и особенностей духовно-нравственных. Вследствие такого историко-географического и этнографического разнообразия, вследствие вековой особности, раздельности, разрозненности великорусских областей, понятно, что они не вдруг могли поддаться централизации и образовать одно политическое тело. И действительно, дальнейшая история областных общин, как Восточной, так и Западной России, большею частью показала именно такие явления и результаты. В Великой России все самостоятельные области долго боролись с Москвою, упорно противодействовали московской централизации. Борьба эта всем известна из русской истории. Областные летописи, памятники самостоятельной жизни, местного саморазвития областей, органы областной, общинной, земско-народной думы, областные летописи, и отдельно, и в московских сборниках или сводах, подробно передали нам историю борьбы областных общин с московскою централизациею. Борьба эта длилась почти с половины ХIII века и до половины XV или даже до XVI столетия. Области верхней и средней Волги, связанные с Москвою ближайшею колонизационно-федеративною, уделно-родовою, церковною и политическою связью, эти области большею частью легко были присоединены к Москве; но и они иногда сожалели о своей земской самобытности. Например, летопись передает нам в таких чертах положение Ростовской земли, прежде других областей присоединенной к Москве, и так изображает при этом жалобы: «Когда настало насилие большое, то-есть великое московское княжение досталось великому князю Ивану Даниловичу, вместе с тем и ростовское княжение Москве. Увы! Увы! тогда городу Ростову, особенно же князьям его и Отнялись от них власть и княжение, и именье, и честь, и слава, и все прочее. И потянули его к Москве, вышло повеление великого князя Ивана Даниловича, и послан был из Москвы в Ростов как воевода-какой один вельможа. именем Василий, по прозванию Кочев, и с ним Миней. Когда вошли в город Ростов, то причинили большую нужду городу и всем жителям его и большое гонение умножили на него. И многие ростовцы принуждены были отдавать свое имение москвичам, а сами, кроме того, с укоризнами претерпели раны на теле... И что много говорить столько насилия сделали над Ростовом, что и самого епарха городского, старейшего боярина ростовского, именем Аверкий, стремглав повесили, возложили на него свои руки и чуть живого оставили. И был страх большой на всех слышащих. Это было не только в городе Ростове, но и во всех его пределах, и в волостях и в селах». Области Рязанская и Тверская составляли крайние, более отдаленные ветви московской федерации, имели больше колонизационно-территориальной самостоятельности и этнографической своеобразности, особности, и вот борьба их с Москвою за областную самобытность, всем известная из удельной русской истории, была особенно упорна и продолжительна. Потом, когда московские князья, охватив уже почти всю колонизационно-федеративную систему областей верхней и средней Волги, стали простирать централизацию в пределы северо-двинской новгородской колонизационно-территориальной федерации областей, начались вековые, кровавые колониальные войны Новгорода, с Москвой. С каким единодушием восстали новгородцы, когда услышали, что московский князь обольстил их колонию, Двину, отложится к Москве, обещая ей областную земскую самобытность. «Собрались новгородцы (говорит летописец новгородский), и пошли к владыке своему Ивану: не можем такого насилия терпеть от великого князя Василия Димитриевича, что отнял у св. Софии и Великого Новгорода пригороды и волости, наши отчины и дедины, что пошло изначала, и мы, господине, хотим поискать св. Софии пригородов и волостей, отчины своей и дедины. И целовали крест заедино, как им св. София и Великому Новгороду пригородов и волостей поискать⁵. И били челом владыке посадники, и бояре, и дети боярские, и житейские люди, и купцы, и все вои новгородские, и говорили: «Благослови, господин владыко, поискать нам св. Софии пригородов и волостей, да или найдем свою отчину к св. Софии и к Великому Новгороду, или головы свои положим за св. Софию и за Великий Новгород⁶. И собрался весь Великий Новгород, от мала о до велика, от богатых, убогих и нищих» – пошли отмстить за свои волости и, на этот раз, еще спасли на недолгое время волости и пригороды св. Софии и Великого Новгорода от московской централизации. А рассказ псковского летописца «О псковском взятии, како взял его великий князь Василий Иванович» дышит самым сильным, энергическим чувством областной гражданской свободы и самобытности. Сначала он вспоминает минувшую общинно-вечевую свободу псковской области: «от начала русской земли сим городом Псковом никто из русских князей не владел, но на своей воле жили обитавшие в нем люди. Прежние удельные княжества взял князь великий московский под свою область ратью, не в одно время, но порознь, как летописная книга пишет: сперва суздальского князя Симеона покорил себе, потом Новгород, потом Тверь взял и прочие области. Псков город тверд стенами, а потому не нашел на них (псковитян) ратью, боялся, чтоб не отступили в Литву, и потому льстил им лукавством злым, и мир держал с псковичами, и псковичи крест ему целовали. Князь же великий посылал к ним князей своих, по их прошению: кого восхотят, того и пошлет. И когда посылал своих наместников в Псков своей воле, кого захочет, а не по их воле, и те наместники насиловали, и грабили, и предавали их поклепами и судами неправедными. А жители города Пскова и пригородов посылали к великому князю посадников своих жаловаться на наместников. И так было много раз». Потом летописец в следующих энергических словах рассказывает о взятии Пскова: «Приехал в Псков Великий князь Василий Иванович и обычай псковский переменил, и старину нарушил, забыв слова и жалованья и крестные целования к псковичам отца своего и дедов, да уставил свои обычаи и пошлины. Отчины отнял у псковичей, и два наместника уставил и дьяка Мисюря, и 300 семей пскович в Москву свел, и в то место привел своих людей, да из старого застенья вывел псковичей, да тут велел жить приведенным гостям, а в застенье было 6,500 дворов. И был в Пскове плачь и скорбь великая, разлученья ради. Да и в Новгороде изымал и насадил жалобщиков 300 человек псковичей же. А все писал Пскову мягко: «я-де и князь великий Василий Иванович отчину свою хочу жаловать по старине, а хочу только побывать у св. Троицы, управу вам хочу учинить». А все то за наше согрешенье, так Бог повелел быть. Вот и Христос в Евангелии сказал: да не будет бегство ваше в зиме, ни в субботу. Вот уже пришла на нас зима Ибо это царство расширится, и злодейства умножатся. Ох! Увы!... Вот спустили вечевой колокол, и начали псковичи, на колокол смотря, плакать по своей старине и по своей воле. И тогда отнялась слава псковская, и был он пленен не иноверными, а своими единоверными людьми. И кто об этом не восплачет и не возрыдает? О, славнейший город Псков Великий почто сетуешь и плачешь? И отвечал прекрасный город Псков: как мне не сетовать, как мне не плакать и не скорбеть о своем опустении? Прилетал на меня многокрылый орел, исполненный крыл, львовых когтей, и взял от меня три кедра Ливанова, и красоту мою и богатство и чад моих восхитил. И землю нашу опустошили, и город наш разорили, и людей моих пленили, и торжища мои раскопали, а иные торжища конским калом заметали, и отцев и братий наших развели», и проч. С таким воплем, с такой упорной борьбой подчинялись иные великорусские области московскому государству. Только вековая взаимная разрозненность их при изстаринном и постоянном стремлении к особному, местному земскому самоустройству, племенной антагонизм во многих областях, при разнообразной этнографической составности их, разновременность разъединенность, поодиночность их борьбы с Москвой – вот главные внутренние причины, почему области не выдержали вековой борьбы с московской централизацией и не отстояли своей самобытности. С другой стороны, постепенная и энергическая централизационная политика московских князей, беспощадное употребление силы, постепенное скопление, отбирание из областей в руки московских князей больших материальных средств, фаворитство и содействие орды, наконец сильное нравственно-соединительное и колонизационно-географическое централизационное содействие московским князьям (за вотчины и льготы) московской иерархии и всех московских, подмосковных, приволжских и заволжских монастырей во всех областях волжско-камской системы – вот главные внешние причины, почему великорусские области победоносно были завоеваны и присоединены великими князьями и царями к московскому государству. И вот, с тех пор в титуле царском выразилось символически торжество централизации над вековою земскою самобытностью и самоуправлением отдельных областей. Народная летопись отметила первоначальное происхождение областных титл царя, как факт, существенно-ощутительный и знаменательный для областной жизни. В одном рукописном хронографе, за сообщение которого считаю долгом изъявить благодарность В. И. Григоровичу, читаем; «Великий государь царь и великий князь Василий Иоаннович (отец Грозного) повелел писать себя      и в посольских грамотах и в историях: а званием сим, токовым самодежательством никто от роду не писался, как сей самодержец. Титла же его областные такие: Божиею милостью, царь великий князь Василий Иоаннович владимирский, московский, новгородский и псковский, казанский, государь тверской и ростовский, ярославской и вологодской, пермской и вятской, черниговской и рязанской, и прочая». Таким образом, все великорусские области, мало-помалу, были собраны, централизованы в одно московское государство. Но понятно, что после вековой привычки областных общин к земской особности, самобытности, к земскому самоустройству и самоуправлению, после вековой ожесточенной борьбы с московской гегемонией, не скоро могло погаснуть в областных массах средневековое стремление к земской, территориальной особности, к быту на всей своей воле и по старине, не скоро могла возникнуть, развиться и окрепнуть внутренняя органическая связь областей с Москвою. Так, действительно, и было. И в давно присоединенные к Москве удельных областях не скоро единодержавие московских царей укоренилось прочно, спокойно, не вдруг примирилось с духом удельным, областным. Его то-и-дело колебали в областях разные «безлепичные речи и слухи». Оно было опасливо, подозрительно. В XVI веке часто шли дела и распросные речи на-счет безлепичных речей про государя. В то время, как великий князь Василий Иванович мало-помалу старых удельных князей «слуг своих поукрепляет себе гораздо» и первый принимает областные титла самодержца, в то время и отживающий удельный князь еще со злобой говорит: «любо великого князя Василия Ивановича уморю, или сам от государя за то в гневу буду, а одному-де и тому быта уж так». Удельность не выходила из головы московских вельмож и бояр, потомков удельных князей, до конца смутного времени. В самих областных массах, особенно в областях северо-поморской, полярно-балтийской системы, новгородской колонизационной федерации, видим внутренний разлад с Москвой. На первой же поре, всякий акт, всякое тягло, всякое учреждение московского, центрального правительства встречали в областных массах народных протест, сопротивление и даже открытую оппозиции. Например, по старой привычке к свободной земской локализации и особности, областные общины постоянно протестовали против приказной административно-финансовой писцовой приписи или отписи своих земель, когда она нарушала их естественное, географическое положение, например, не по земле и не по воде приписывала одну общину к другой, когда между ними земля и вода были в разделе       и они исстари считались с своими волостями особно, опроче. Изстаринная привычка областных общин к самоуправлению так была живуча, что они, при первом же усилении правительственного начала в областях, обнаруживали открытую оппозицию против приказного областного начальства а приказно-правительственного элемента и живое стремление к самоуправлению. Это особенно обнаружилось в областях полярно-балтийской, новгородской федерации, где более был развит и живуч псковско-новгородский дух общинного самоуправления.

Псковичи первые, почти тотчас же по уничтожении у них веча, вытребовали себе право общинного самораспоряжения и самосуда по делам душегубным, татиным и разбойным. При Грозном вытребовали себе излюбленного выборного самоуправления: несколько сельских общин Белозерского уезда, в 1549 году, Важская Земля в 1552 году, посад или слобода передеяславских рыболовов в 1555 году, Усецкие и Заецкие волости Устюжского уезда в том же году, Двинская Земля в 1556 году. Б общинно-областных челобитных своих, областные общины единогласно изображали в самых мрачных чертах царских наместников, волостелей и тиунов, высказали против них свою оппозицию, доходившую до беспощадного убийства их, и просили у царя права «отставить наместников, волостелей в тиунов и на место их выбрать самим из своих посадских и волостных лучших людей старость и голов, кого они меж себя излюбят и выберу». Царь Иван Грозный беспрекословно уступал такое право самоуправления областным общинам. По поводу постоянных жалоб областных общин, городских и волостных вместе, на наместников, волостелей и праветчиков, он издале даже уставную грамоту о повсеместной замене приказно-правительственного областного управления общинным, земским выборным «излюбленным» самоуправлением. В этой грамоте, как бы давая отчет всему областному земству, он писал: «что наперед сего, мы жаловали бояр, князей и детей боярских, города и волости давали им в кормление, и нам от крестьян челобитья великие в докука была беспрестанная, что наместники наши и волостели и их пошлинные люди, сверх нашего жалованья указу, причиняют им продажа и убытки большие; а от наместников и волостелей и от их пошлинных людей нам много докуки и челобития, что посадские и волостные люди им под суд и на поруки не даются, бьют их, и оттого между ними поклепы и тяжбы большие... И мы, жалуя крестьянство, наместников, волостелей праветчиков от городов и от волостей отставили. А для того, чтобы крестьянству продаж и убытков не было, и нам бы от посадских и волостных людей челобитья и докуки не было на наместников и волостелей и праветчиков, мы велели во всех городах и волостях учинить старост излюбленных, кому меж крестьян управу чинить, которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею». Так живуч, силен, неугомонен был в областных общинах дух протестации своенравной требовательности, дух антагонизма, оппозиции против приказно-московской системы областного управления, что они самоуправно не давались под суд царским наместникам, волостелям и тиунам, беспощадно били их, и своими беспрестанными докуками самого Грозного царя вынуждали отвязываться от них, делать им полные уступки. Кроме того, в Пскове и Новгороде еще так был живуч старый дух вечевой вольности, что не только в XVI, но и в XVII веке в них долго не проходило «старое дурно», как выражались наместники.

Между тем, московское государство еще завоевывало новые области.

Во второй половине XVI столетия к нему силой присоединены были обширнейшие иноплеменные земли: Царство Казанское, Царство Астраханское, Царство Сибирское, населенные преимущественно тюрко-татарскими, монгольскими и, отчасти, финскими племенами Народонаселения и России было так мало (не более 10 миллионов), что новозавоеванные царства некем было заселять, и славяно-русская колонизация их в XVI и XVII веках была самая слабая, незначительная. Иноплеменные народности, особенно татарские племена Казанского и Астраханского Царств, не могли забыть времен Золотой Орды и недавней политико- географической особности и совершенной национальной самобытности своего татарского царства, готовы были восстать против московского правительства и русской народности при первом удобном случае. Не даром московские цари сводили татарских и сибирских царевичей в Москву, татарских и мещерских князей, мурз, сейтов, уланов и новокрещенов испомещали вдали от Казанского Царства, в новгородской земле. Равным образом, они, по необходимости, должны были колонизовать юго-восточный край стрельцами, пушкарями и затинщиками, и обводить засеками, острогами, военно-стратегическими сторожевыми линиями. И не только в Казанском Царстве, но и в Пермской Земле инородцы, движимые духом недовольства русским правительством, тяготившиеся русской колонизацией, выходили из повиновения, возмущались против русского правительства и против русских колоний. Во второй половине XVI века разные юго-восточные инородцы – черемисы, остяки, вотяки, вогуличи и ногаи еще слишком были некрепки московскому государству, то-и-дело бунтовали и нападали на новоустроенные русские колонии. Царь Грозный велит поселенцам пограничных областей «жить с великим бережением, бережно и усторожливо». В 1572 году черемисы, остяки, башкирцы и буинды приходили войною на Каму и побили пермичей, торговых людей и ватащиков. Чусовские вогуличи мешали Строгановым распространять колонии по р. Чусовой. В 1580 г. Они приходили с полымским князем войною на их поселения и остроги, «жгли и повоевали слободки и деревни на Колине, а крестьян с женами и детьми в полон поймали». По собственным словам царя Ивана Грозного: «черемиса, остяки, вотяки и ногаи ему изменили, от него отложились». Он опасался даже измены со стороны Строгановых, знаменитых колонизаторов пермской, приуральской земли, подозревал их в замысле воспользоваться изменой инородцев и «задором сибирского султана для отделения от московского государства пермской земли». «Сентября в 1 день 1580 года (писал Грозный Строгановым), собрався

Пелынский князь с сибирскими людьми и с Вогуличами, проходил войною на наши пермские места, и к городу Чердыни и к острогу приступал, и наших людей побили, и многие убытки нашим людям починили, и то сделалось вашею изменою: вы Вогулич и Вотяков и Пелынцов от нашего жалованья отвели, и их задирали, и войною на них приходили, да тем задором с сибирским салтаном ссорили нас, а волжских атаманов к себе призвав, воров, наняли в свои остроги без нашего указу, а те атаманы и казаки прежде того ссорили нас с ногайскою ордою», и проч. Одним словом, в конце XVI и в начала XVII века между юго-восточными инородцами, по словам актов, была шатость великая.

Таким образом, связь старых и новых великорусских областей с московским государством долго оставалась ненадежною, чисто-внешнею. При первом удобном случае, она могла порваться, и области разрозниться. Повод этот и представился, когда в московском государстве прекратились Рюрикова династия «собирателей русской земли» – в Москве не стало царя. И вот в смутное время произошла рознь всех областей. Не вдаваясь в описание всех событий смутного времени, мы в следующей статье изобразим только эту рознь великорусских областных общин.

Было страшное время для России в 1603 году. Казалось, сама природа наперед пророчила что-то печальное, бедственное для народа. За год перед смутным временем, в одной Москве погребено было более 500,000 человек, погибших от страшного голода и мора. Люди, терзаемые голодом, валяясь на улицах, подобно скотине, летом щипали траву а зимой ели сено. Отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – своих родителей, хозяева – гостей; мясо человеческое продавалось на рынках за говяжье; путешественники страшились останавливаться в гостиницах. Они видели в Москве бедных, истомленных голодом женщин, которые, проходя по улице, схватывали зубами собственных детей, бывших у них на ругах, и пожирали. Народ едва силою мог отнять младенцев и спасти⁷. Еще не успели убрать с улиц всех трупов человеческих, как начались страшные знамения, явления.

По ночам видели огненные столбы на небе, которые светили подобно

месяцу и, сталкиваясь друг с другом, представляли сражение войск.

Иногда, казалось, всходили две и три луны, два и три солнца вместе.

Выли страшные бури и низвергали городские башни и колокольни. Женщины и животные производили на свет множество уродов. Рыбы исчезали в воде, птицы в воздухе, дичь в лесах. Волки и псы страшно выли в той стороне, которая примыкала к Москве с запада, и стадами рыскали по полям, так что опасно было выходить на дорогу без многих провожатых. В самой Москве появилось бесчисленное множество лисиц, так что их руками ловили, и никто не мог придумать, откуда они брались. Люди находились в страшном смущении. В 1604 году, во второе воскресенье после Троицы, в самый полдень, явилась на небе комета.

Народ смотрел на нее с ужасом. Царь Борис Годунов, смущенный явлением кометы, призвал к себе одного старика, незадолго перед тем приехавшего из Германии, и спрашивал: «к-чему явилась новая звезда?» – «Бог посылает такие знамения (отвечал старик) в предостережение великих государей: там, где эти знамения случаются, обыкновенно бывают великие перевороты». Потом старик, вздохнув, пророчески сказал царю: «тебе грозит великая опасность». Зловещие слова его сбылись, в сентябре того же года собралось на русской границе до 6,000 казаков. С ними быстро, стремительно продвигался к Москве первый самозванец; город за городом ему сдавался. Годунову все изменяло: пораженный отчаянием, Борис 13 апреля 1605 года скончался.

Пронесся слух, будто он принял яду. В мае и в начале июня, в Москве все было страшно-тревожно, беспокойно. Все ждали чего-то необычайного, переворота ужасного. Старики говорили, что не к добру явилась еще в прошлом году яркая комета, в полдень, во второе воскресенье после Троицы. Страшные вихри и бури, поднимаясь по-временам, сламывали крыши у домов и куполы у колоколов. Народ говорил: «быть беде!». В домах бояр, чиноначальников, что-то было особенно таинственно, молчаливо, загадочно. В Москве начиналось уже смятение. Народ замутился от пронесшегося по всей России слуха, будто царевич Дмитрии Углицкий жив и идет из Польши в Москву. Доносили уже, что в отдаленных северских областях рассылаются грамоты царевича, в которых он обещается быть в Москве «как на дереве станет лист разлистываться». Над Москвой повисла грозная туча.

В это время, в царских дворцовых палатах, в одном верхнем отдаленном тереме, не раз показывалась у косящатого окна молодая царевна страшно-печальная. Ей было не более 16 лет. Росту она была среднего. Черты лица чрезвычайно красивые, выразительные. Возвышенный лоб выражал природные умственные дарования. Черные, довольно большие, выразительные глаза. вероятно окаймленные черными бровями, по отзыву современников, как-бы блистали ясностью, светлостью природного ума.

Густые, черные волосы кудрявыми прядями волновались по плечам. Вообще вся организация ее физиономии и стана была стройна и гармонична. Девица была бледна, и на лице ее выражалась глубокая грусть, тоска. То была царевна Ксения Борисовна, прелестная дочь Годунова. Бурные волны смутного времени, забушевавшие уже с 1605 г. И сломившие крепкую, могучую натуру отца прекрасной Ксении, готовы были унести и ее, «непорочную агницу», как называли ее современники. После смерти отца, грустная дума постоянно навивала на грудь Ксении какую-то мрачную печаль. А тут, зловещее предчувствие особенно крушило ее нежное, восприимчивое, обильное чувствительностью сердце. Перед воображением ее предносился зловещий мрачный образ Ростриги и темной кельи. Все существо ее содрогалось. На этот раз она не могла даже стоять у окна и ходить по терему, села у стола, где лежали ноты духовных стихов, которые она обыкновенно любила петь. Тут и стих духовный ей не пелся, не утешал ее впечатлительной, восприимчивой души. Она сама теперь была вся воодушевлена элегической настроенностью. Сердце ее уже переполнилось грусти, и живые струи заунывной, плачевной песни просились к излиянию. На глазах ее блеснула слеза. Кто из современников видел ее когда-либо плачущею, тому она в это время казалась неземной красоты. «Когда в жалости слезы из очей испущала (говорит один современник), тогда она особенно чудною блистала светлостью». Такою она была и теперь. Вот заунывная, жалобная песня, в которой изливалась грусть Ксении по отце и мрачное предчувствие злой судьбы от самозванца:

Сплачется мала птичка,

Белая пелепелка:

Охте мне молоды горевати!

Хотят сырой дуб зажигати,

Мое гнездышко разорити,

Мои малые дети побити,

Меня пелепелку поймати.

Сплачется на Москве царевна,

Борисова дочь Годунова

Охти мне молоды горевати!

Что идет к Москве изменник

Ино Гриша Отрепьев рострига,

Что хочет меня полонити,

А полонив меня, хочет пострити,

Чернеческий чин наложити.

А мне постритчися не хочет,

Чернеческого чина не сдержати:

Отворити будет темна келья,

На добрых молодцов посмотрити.

Ино, ох, милые наши переходы!

А кому будет по вас да ходити,

После царского нашего житья

И после света Бориса Годунова!

Ах милые наши теремы,

А кому будет в вас да сидети,

После царского нашего жатья

И после Бориса Годунова.

В то время, когда в царских дворцовых палатах происходила такая трагическая сцена, на улицах Москвы начинались уже народные движения смутного времени – начиналась игра царем. Москвичи ждали первого самозванца. Буйная толпа вторглась в палаты царские; по приказанию самозванца, все семейство Бориса Годунова отведено было в прежний боярский дом его. Прекрасный, умный сын Годунова, Федор Борисович, только что вступивший на престол и подававший большие надежды, был бесчеловечно умерщвлен вместе с матерью, а Ксения сохранена до прибытия... самозванца в жертву его любострастию и потом для заключения в темной келии. Вот и он – Лжедимитрий I, торжественно вступает в Москву. Как только въехал он на площадь через Московский мост и Водяные Ворота, поднялся такой страшный вихрь, что всадники и кони едва не попадала; пыль взвилась столбом и всёх ослепила. Москвичи перепугались и, сотворив крестное знамение, говорили друг другу: «Господи, спаси нас, Быть беде и несчастью...»

И точно, беда для московского государства была неминуема; смуты

росли и росли. Не к добру что-то удалые добрые молодцы, стрельцы и

казаки, давно уже, с самого начала весны, рвались на весновую службу,

на широкую Волгу. Давно в Москве раздавалась песня:

Бережечек зыблетца

Да песочек сыплетца,

Ледочик ломитца,

Добры кони тонут,

Молодцы томятся

Ино Боже, Боже,

Сотвори же, Боже,

Весновую службу

Не давай ты, Боже,

Зимовые службы:

Зимовая служба –

Молодцам кручинно,

Да сердцу надсадно

Ино дай же, Боже,

Весновую службу;

Весновая служба –

Молодцам веселье,

Сердцу утеха

И емлите, братцы,

Яровы весельца,

А садимся, братцы,

В ветляны стружечки,

Да гренем же, братцы,

В Яровы весельца!

На Волгу уж собирались демократические борцы – казаки; готовы были замутиться и юго-восточные инородцы, как в самой Москве вспыхнул мятеж. Москвичи скоро не взлюбили самозванца за его пристрастие к полякам, к католицизму и иноземным обычаям вообще – пристрастие, преувеличенное недовольными, во главе которых стоял князь Василий Шуйский. Песня народная отметила эту нелюбовь к самозванцу:

Владыко Царю Вседержателю!

Да за что ты на нас. Господи, прогневился?

Послал нам, Господи, прелестника,

Тово ли Гришку Отрепьева!

Он прельстил, собака, целы три орды:

Перва орда – проклята Литва,

А друга орда – хана крымскова.

Третя орда – Басурманы запорожские.

Он взмутил, собака, православну Русь:

Не успел он, собака, воцаритися,

Зохотел собака женитися;

Не у нас-то он, братцы, берет в каменной Москве,

Он берет же, братцы,в проклятой Литве,

У того ли у Юрия пана Сендофорсково,

Ту ли Маринку дочь Юрову.

Он и делать свадьбу не в удобной день –

На тот ли на праздник на Николин день.

Все князья, Бояре к заутрени пошли,

А Гришка с Маринкой в баню пошол;

Все князья, бояря от заутрени идут,

А Гришка с Маринкой из бани идут,

На Гришке одежа чернова соболя,

На Маринке одежа рытово бархата.

Он восходит, собака, на красен крылец,

Он вскрикнет, собака, громким голосом:

Ишша если у меня кухури и повары?

Стряпали бы постно и скоромное;

Приидет ко мне незваной гость,

Незваной гость любимой тесть.

Все князья и бояре испужалиса,

Во чудов монастырь побросалиса

К той ли нашой государыне:

Уж ты матушка наша государыня,

Православная Олена Михайловна!

Твой-ать сын нацарство сел,

А ведет сея не по царскому.

Тут заплакала государыня горючи слезы:

Уж вы, глупые бояря неразумные,

Мой-ать сын на Угличе убит:

Лежат ево мошши в каменной Москве,

В тем ли соборе Михаила Арханьела.

17 мая 1606 г. вспыхнул сильный народный мятеж в Москве, и самозванец, через 11 месяцев своего царствования, лишился и короны и жизни. В место него, помимо земского собора, провозглашен был царем Шуйский – и с этой-то минуты собственно настало во всем разгаре смутное время. Известно, что на смутное время у нас историки смотрели различно. Карамзин красноречиво рассказал трагедию самозванства и междуцарствия. Г. Устрялов с приторным патриотизмом изображал торжество православия и единодержавия, и восхищался мнимою, корыстною любовью народа к царю. Г. Соловьев систематически следит в смутное время окончательную борьбу государственного народа с родовым, противо-государственным началом, выставляет на первом плане торжество государственной централизации и над родовою Русью и спасение, очищение московского государства, во имя православия. Не знаю, как смотрят на смутное время гг. Костомаров и Погодин. Осмеливаюсь выразить свой взгляд на это замечательное в истории великорусских областей время.

Я смотрю на него как на разделительную грань между древней особно- областной и новой соединенно-областной, централизационной Россией. В смутное время, областность, разнообразная областная жизнь народа, еще раз выразила реакцию против централизации; еще раз вскрылась, обнаружилась старая, естественно-историческая особность, рознь областных общин. Обнаружилась рознь этнографическая: восстали и забунтовали области инородческие, юго-восточные – поднялись татары, чуваши, черемисы и другие инородцы. Обнаружилась рознь юридическая: во всех областях открылось местное народосоветие, открылись разрозненные областные земские советы. Обнаружилась рознь моральная, нравственная: области были недоверчивы одна к другой, долго не давали одна другой помощи; жители одной области порицали, упрекали, бранили жителей другой. Наконец, обнаружилась и рознь земская, географическая: обозначалась территориальная, колонизационная особность областей. Словом, смутное время, как нельзя более, характеристично названо в актах исторических самими современниками: рознь всех великих царств и государств и великого московского царствия. Ближайшим мотивом к мятежу и разрознению областных общин была недоверчивость их к Москве и ненависть к боярской олигархии.

Областные общины протестовали против исключительных указов Москвы и против исключительных притязаний боярства. Народ, живший в разных областях, разрознился, забунтовал, потому что Шуйского избрали царем одною Москвою, без совета с прочими областными городами. В этом состояла сущность главного спора областного народа с московскими приверженцами централизации. Областные общины стояли за свое земское право участия в устройстве правления и в выборе царя, потому что это дело касалось интересов всего земства и всех областных общин, а не одной Москвы и не одних московских бояр. Главным образом духовенство, этот исконный, часто льстивый друг византийского единодержавия, духовенство поддерживало принцип московской централизации и, во имя византийской апотеозы самодержавия, обличало народное восстание против царя Шуйского. «На царя-то восстание таково было (взывал патриарх Гермоген ко всему русскому народу, увещевая его присягнуть царю Шуйскому): начали читать грамоту, писанную ко всему миру из литовских полков от русских людей: князя-де Василия Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а другие-де города того не ведают, и князь Василий де Шуйский нам на царстве не люб. И мы (Гермоген) против того им говорили: дотоле Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые городи не указывали, а указывала Москва всем городам». Итак, отсюда ясно, что в смутное время был вопрос и шла речь о равенстве земских избирательных прав всех областных городов с Москвой, о праве контроля областных городов указам Москвы, что отвергали приверженцы московской централизации. Сколько ни стояли приверженцы московского «собирания русской земли» за первопрестольное право и значение Москвы, им уж не утушить было вспыхнувшей розни областей. Как причины розни заключалась в самой историко-этнографической организации областных общин, так и начало их нового воссоединения должны были органически развиться из внутри их самих, а не по указу Москвы. И этот тяжелый, болезненный процесс новой конфедерации не мог совершиться дотоле, пока в организации и взаимодействии различных областных общин не улягутся, не успокоятся все разрознившиеся областные элементы розни и борьбы. А этих начал розни было слишком много. Старая, особно-областная Русь еще раз заявила борьбу с новою централизационною Россиею. Для нас не важен исход этой борьбы, не важно то, что областные общины снова соединились с Москвой. Но для нас важен самый факт разрознения областей. Многозначительно то, что областные общины, и в эпоху централизации, громко заявили права своей самобытности, внутренней самоопределяемости и самодеятельности. Грубо, дико, бурно, хаотически сказался в смутное время областной элемент – но сказался, заявил свое историческое значение и в новой государственно-союзной России. Посмотрим, как он проявился в смутное время. В первой четверти XVII в., в Москве сложилась и пелась такая песня, записанная в путевых записках англичанина Джемса в 1619 году:

«А не сильная туча затучилася; а не сильнии громы грянули: куда едет собака крымской царь? А ко сильному царству московскому. А нынеча мы пойдем к каменной Москве, а назад мы пойдем, Рязань возьмем. А как будут они у Оки-реки, а тут они станут белы шатры разставливать. А думайте вы думу с цела ума: кому у нас сидеть в каменной Москве, а кому у нас в Володимере, а кому у нас сидеть в Суздале, а кому у нас держать Резань старая, а кому у нас в Звенигороде, а кому у нас сидеть в Нове-Городе. Выходит Диви-Мурзы сын Уланович. А еси государь наш крымской царь! А тебе, государь, у нас сидеть в каменной Москве, а сыну твоему в Володимере, а племяннику твоему в Суздале, а сродничу в Звенигороде, а боярину копюшему держать Резань старая, а меня государь поцелуй Новым-Городом: у меня лежат там свет добры дни батюшко Диви-Мурза сын Уланович».

Чрезвычайно-характеристично выразилась в этой исторической песне вспышка доселе скрытого, но живучего татарского антагонизма к русской народности и старой татарской притязательности. Ясно выразилась также и старая удельно-областная рознь городов и народностей в смутное время. В это время, не только обнаружилась старая земско- областная разрозненность прежних главных удельно-областных городов, но и татары еще раз покушались снова разделить велико-русскую землю на уделы, и между кем же? Между своими татарскими князьями – мурзами! Так татарское национальное право еще сильно боролось с славяно-русским, московским преобладаньем. При этой жизненности татарского элемента и непрочности федеративной связи юго-восточных и сибирских инородческих провинций с Москвой, понятно, почему в смутное время зашевелились, забунтовали почти все инородцы и юго-восточные, казанские и сибирские. Шерть или присяга, которую дали московскому царю инородцы казанские и сибирские, в смутное время рушилась. «И те люди (читаем в актах исторических), которые в Московском государстве, и татары, и черемисы, и ногаи, и чуваши, и вотяки, и мордва, и сибирцы, и остяки и многие неверные народы и дальние государства, которые в царской державе Василия Ивановича Шуйского, ныне забыв страх Божий, отложились, скопясь разбойнически, сговорясь с ворами казаками, нашли на Рязанскую землю и на прочие города». В Ярославской области возмутились переведенцы татары, насильно поселенные московскими царями в Романов. Солигаличане извещали тотмичей и устюжан: «черемисы у нас луговой пришлов в Галич 5000, а горная сбирается головами». На юге, в казанском краю, в горной стороне и в понизовых городах, возмутились горные чуваши, мордва и черемисы, а с ними вместе всякие сборные люди. Черемисские городки отложились от Москвы. В Козмодемянском, Санчурском, Яранском, Царевококшайском, Чебоксарском, словом, во всех уездах казанских инородцы взбунтовались против русского господства и громили восточные великорусские области. В ноябре и декабре 1609 г. луговые черемисы громили Вятскую область, распространяли в ней между инородцами бунтовские листы, беспощадно воевали города и волости, оскверняли и разоряли церкви, обдирали окладные образа и колокола, мужчин били, а женщин и детей позорили. Русские поселенцы восточных областей были в страшном смущении, то-и-дело жаждали нападения взбунтовавшихся инородцев. Между тем, инородцы все более и более скопляли силы для разгрома городов и волостей московского государства. Об атом жители велико- русских восточных областей с тревожным беспокойством переписывались. В августе 1610 г. пермичи, по отписке казанцев, писали к вятчанам: «пришли-де на заставу в Кушумору волость выходцы черемисы, а в расспросе им сказали: «собралось-де в Санчурском уезд в Юш-волости воров, санчурских черемис, тысячи с две, оголова- де у них черемисский сотник Юшской волости Елпай Токшейков; а в царегородском уезде, в Хозяковой волости, собралось воров черемис царегородских с 1000 человек, а под воровских казаков собрали 1000 подвод; а из Козмодемьянского-де пришел черемисский сотник Ветлужской волости Аникей Кошаков, а с ним козмодемьянских черемис 700 человек, а сходиться-де сговорились все воры в Царевогородском уезде в Хозяковой волости, а на какие волости хотят идти, то неведомо; а скоро нужно ждать их прихода на Вятскую Землю».

За Уралом забунтовали сибирские инородцы: остяки и вогуличи отказались от шерти московскому царю Шуйскому; вогуличи замыслили восстановить сибирское царство Кучумово, а инородцы Восточной Сибири не хотели и знать, кто в Москве царем.

Таким образом, весь инородческий мир в смутное время находился в хаотическом движении. Главной причиной возмущения инородческих племен, кроме памяти о недавнем насильственном присоединении к московскому государству, была тягость московского владычества. Правительство московское, как было сказано, насильно переводило татар и их мурз на новые поселения, в центральные и северные области, обращало татар и черемис в служилых людей – в вожей, пушкарей, затинщиков и т. п., неудовлетворительно испомещало их за службу, отбирало татарские, черемисские и чувашские земли, поселяло там русских воевод, стрельцов, пушкарей и затинщиков, обременяло инородцев налогами, оброками и повинностями. Потом, царские воеводы, русские городовые служилые люди и русские вотчинники с инородцами обращались большею частью бесчеловечно; наконец, духовенство насильно обращало их в свою православную веру. Все это вооружало татар и черемис против московского правительства, против русских пришельцев-колонистов и против соседних великорусских областей. Долго не умрет в инородцах этот националный антогонизм к русскому господству. Он еще раз отзовется в ХVII в. В бунте Стеньки Разина, в XVIII в. В бунтах башкирских и в движениях пугачевщины, когда в духе инородцев под гнетом государственной силы, снова накипит чувство вражды к русскому правительству и воспрянет дух национальной оппозиции.

Между тем, как в областях юго-восточных поднялись в смутное время бунты инородческие, что происходило в самых великорусских провинциях? Полная демократия и рознь! Перед вами не рисуется теперь, на исторической сцене, на первом плане первопрестольная Москва со всем ее чинным, чванным, византийско-государственным этикетом: перед вами на первом плане являются действующими, в разрозненной отдельности, одни областные общины, сами между собой. Вы видите в это время на сцене исторической деятельности пермяков, вятчан, устюжан, вологодцев, костромичей, ярославцев, рязанцев, Государство Владимирское, Государство Новгородское, Государство Псковское, польских и литовских людей, малороссийских казаков – словом, всю земско- областную Русь. Не слышно царских указов из Москвы – слышен только шум по областям, на площадях главных городов. Вся распорядительная власть теперь сосредоточивалась в самых областных общинах. Они ясно выражают свое местное господство, или автономию, и взаимное братство, или равенство. Они сами пишут грамоты друг другу, как равные к равным, называя друг друга господами-братьями.

Любопытное, характеристическое зрелище представляли великорусские области в эту эпоху разрозненности и самодеятельности. Областные массы народные, после развития московской централизации, после так-называемого собрания русской земли, никогда не проявили столько энергической, напряженной политической самодеятельности, как в смутное, безгосударное время. И было в них столько внутреннего морального самообладания и столько сознания необходимости общественного порядка и устройства, что в страшную эпоху всеобщей розни, шатости и разорения, они сами собой и в самих себя нашли силы и средства взаимной, союзной политической деятельности. Многознаменательны в истории наших провинций, в летописях народной общинной думы и политической самодеятельности областей, эти местные земские советы происходившие в смутное время, от 1606 по 1613 год. По всей великорусской земле, на площадях главных областных городов, собирались земские люди, горожане и волостные крестьяне со всего уезда, всею своею землею, и думали думу земскую, об интересах своей области. Повсюду гнались гонцы, шли ходоки и приставы с областными отписками, с вестью, что где делалось, что думала и предпринимала та или другая область. Одна областная община, порешив на своем местном земском совете, посылала отписку другой областной общине – извещала о своем состоянии, о своих намерениях, об отпусках из других областей, и спрашивала: «что ваша мысль? хотите ли с нами держать совет крепкой?» и т. п. Приезжие люди и гонцы привозили ответные отписки других областных общин, и отписки эти читались всенародно, на площади, где происходили земские советы. Выслушав вести из какого-либо города, каждый областной земский совет посылал об них отписку другой соседней области, извещал о здоровье жителей своей области, спрашивал у соседней области совета: «что ее мысль», или спрашивал о том, за кем московское государсто стоит. И в этом-то областном земском народосоветии сказались, во-первых, полное равнодушие, некрепость областей к московскому государству; во-вторых – рознь областей между собою. Было уже около полутора столетия. как все области собраны были в одну державу. Не судом только, но и тяжким тяглом тянули они к Москве в эти полтора столетия – писцовыми приписями прикреплены были к земле московского государства; воеводами и разными приказными государевыми людьми принуждаемы были служить царю московскому; приписаны были к приказам московским; словом, централизация всякими узами и тяглами стягивала области к Москве. Казалось бы, в полтора столетия должна была окрепнуть связь областей с Москвою; механическое, насильственное притяжение их к Москве должно было закрепиться тяжелыми оковами, цепями централизации. Не то было в действительности. При появлении первых двух самозванцев, многие области отпали от московского государства, целовали крест самозванцу; другие оставались равнодушными, кто бы ни сидел там на московском престоле. Внешнее собирание областей, прикрепление их к Москве прервалось, по недостатку внутренней органической связи с нею и вследствие векового стремления областных общин к земскому самоустройству и самоуправлению. Украйныя – северские, южные и крайние восточные области не признавали царем Шуйского, избранного одною Москвою. Шуйский прибегает к ласкательствам перед народом, предоставляет областям право «всем вместе советовать, смотря по тамошнему делу», усиливается привлечь к себе областные общины «жалованным словом» и обещанием больших милостей и льгот, как им прежде того и на ум не всходило, рассылает похвальные грамоты тем областям, которые соглашались целовать крест ему. В грамотах этих истощается все красноречие для того, чтобы как можно трогательнее изобразить беды и опасности, какие угрожали русской земле, «крестьянской» вере и домашнему семейному благосостоянию всех русских людей от смут самозванства, от польских, литовских и всяких воровских людей. «И вы бы (обращается он к отпавшим от Москвы областным общинам), и вы бы однолично, без всякого сумнения, собрались со всеми людьми и шли к нам к Москве, и службу бы свою и радение совершили; а мы вас пожалуем нашим великим жалованьем: вас, помещиков и детей боярских, пожалуем большою денежною и поместною придачею, велим вас испоместить и наше жалованье дать; а вас, посадских и уездных людей, пожалуем льготою на многие лета, торговать велим вам безпошлинно, и во всем велим вас отарханить; да и сверх-того пожалуем нашим великим жалованьем, чего у вас и на разуме нет, и всякие ваши разорения и нужды велим пополнить и службу всех вас учиним во веки памятну». Немногие областные общины сдавались на эти льстивые обещания. Большая же часть преравнодушно выслушивала их. Некоторые из них соглашались лучше присягнуть тушинскому самозванцу, заявлявшему себя царем снизу, из масс народных, чем Шуйскому, провозглашенному царем одной Москвой и притом из родов боярских и одними боярами. В 1606 г. Вятская Область и Пермская Земля изменили Шуйскому – не дали ратных людей для спасения Москвы; ратные люди их произвели мятеж; вятчане – как сказано в исторических актах – стали говорить изменное слово и царское имя поносить, и начали величать вора который назывался Димитрием царевичем за то, что он Москву взял, и в кабак за него чаши пили новгородцы, со всеми пятинами и пригородами, казанцы и все южные и восточные областные общины решительно изменили Шуйскому, считавшемуся законным царем, целовали крест тушинскому самозванцу и обослались между собой крестоцеловальными записями в пользу самозванца. В то время, как одни областные общины, не желая видеть на престоле Шуйского из рода бояр, вообще ненавистных народу, присягали самозванцу, в то время другие областные общины, по-видимому, вовсе не хотели признавать никакого царя, и если присягали самозванцу, то нерешительно. Многие области оставались упорно-равнодушными к бедствиям московского государства, не слушались ни указов Шуйского, ни укорительных увещаний других областей, стоявших за Шуйского.

Долго шла самая разногласная переписка между областными общинами. И в этой-то переписке высказалась чрезвычайно-характеристично рознь областей. Одна областная община увещевает, укоряет, обличает другую.

Например, в 1609 г., сольвычегодцы отписывали пермичам о посылке ратных людей и военных снарядов в Ярославль, с приложением двух отписок ярославцев и устюжан о приходе к Ярославлю литовских людей, и с упреком увещевали их: «Вам бы, господа, прося у Бога милости, государю царю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси порадеть и ратных людей тотчас собрать, и всякого городового народа, и зелья, и селитры и свинцу государю на помощь в Ярославль к государевым воеводам с ратными людьми тотчас однолично послать. А прежде сего мы к вам много раз писали о том государевом ратном деле… И вы Бога не боитесь, и государя не слушаете, и вы то делаете не гораздо, государевым ратными делом не радеете, и вам то от Бога и от государя не пробудет». Несмотря на все эти угрозы, пермичи не хотели дать помощи московскому государству. Они так были упорны, что другим областным общинам стоило много хлопот и переписок, чтобы убедить их в интересах своих, местных, дать московскому царю ратных людей для очищения великорусских областей от общих врагов – польских и литовских людей. В августе 1609 г. устюжане пишут к пермичам о немедленной присылке денежного сбора с сох на помощь ратным людям: «И вам бы, господа, однолично того дела в оплошку не поставить: государевы деньги и с сох в прибавку отпустить тотчас, не замешкав: да и то, господа, вам помнить следует, только от вас к государю и службы, что всего 80 человек в Ярославле а потому, если только ныне вы к нему государю его государевой казны не отпустите и в прибавку денег сбирать не станете и ратных людей не прибавите, и вам от государя вперед какой милости жаждать? Вся русская земля, грех ради всего православного крестьянства, с государем страждет. И вам бы, господа, помня Бога и свои души и крестное целованье, на чем государю души дали, однолично о государевом и о земском деле порадеть». И те областные общины, которые, опасаясь нападения польских и литовских людей на свои места, убеждала соседние области дать помощь и силы для спасения московского государства от общих врагов, и эти областные общины сами пережидали, куда весы потянут, вели между собой двусмысленную переписку, и находились таким образом в колебательном положении. Устюжане, уведомляя вычегодцев о присылке в Устюг из Вологды крестоцеловальной записи на верность Лжедимитрию, в отписке своей от 30 ноября 1608 года, между прочим, спрашивали совета сольвычегодцев, упрекая их за упорное молчание: «А мы пишем к вам всякие вести и совет свой о всяком государевом деле и земском, а вы к нам ничего совету своего не пишете. Да и то-б вам помыслить... буде услышим то, что Бог пошлет гнев свой праведный на всю русскую землю, ино еще до нас далеко, успеем с повинной послать... Пожалуйте, помыслите с миром крепко, и не спешите креста целовать: не угадать на чем совершится».

Таким образом, чрезвычайно медленно шли земские советы во всех великорусских областях в пользу московского государства. Главный интерес областей, в безгосударное время, с 1607 по 1611 год, состоял не столько в раденьи о государевом деле, сколько о земском, местном. Защита своих мест – вот что сначала составляло главный предмет переписок областных общин, вопросы областных земских советов. Области, как видно из их отписок, главным образом советуются об обереганьи своих мест. Каждая область, когда угрожала ей опасность от воровских людей, обращалась за советом к соседним областям, большею частью к тем, которые были одного происхождения с нею – образовались одним путем колонизации. Вологжане, например, получив весть из Новгорода, отписывают устюжанам или вычегодцам. Устюжане, выслушав на совете, при всем народе, вологодские или другие вести о том, что делается в Москве и в соседних с ними городах, отписывают к сольвычегодцам, своим однопоселенцам, испрашивая у них      отвестья и совету «помыслить им у Соли Вычегодской со всею Усольскою Землею: што их мысль? хотят ли они с устюжанами стоять крепко заодно, и совет с ними крепкой держать ли? И просят послать выборных для совету». Сольвычегодцы, в свою очередь, пишут к соликамцам и к пермичам. Все переписывались о взаимном, совокупном обереганьи своих мест. И в этом отношении, в своих местных интересах области также не вполне сходились, долго разрознивались. Например, вологжане, в январе 1609 года, пишут к вычегодцам, между прочим уведомляя их о том, что Новгород со всеми пятинами и пригородами целовал крест самозванцу: «да здесь происходит смута большая от тотмичей и пишут к Вологде и к воеводам с бранью на раздор, а не на единомыслие. И вам бы, господа, свестясь с устюжанами, отписать к тотмичам, чтоб они на смуту и на раздор к Вологде не писали бездельно». К устюжанам вологжане пишут также с упреком: «а нам, господа, в том сумненье, что вы к нам о совете не пишете». Вычегодцы, января 20-го 1609 года, отписывают упорным пермичам с упреком; «И вы к нам пишете словом, что вы стоять с нами заодно единомысленно рады во всем, а делом с нами ничего не делаете; а слухом мы слыхали, что в верховье которые города, Переяславль, Ростов я Ярославль, и рязанские города, и Северская Украйна меж собой не советовались и друг за друга не стояли, и вот они сами в разоренье стали». Потому они побуждают пермичей наблюдать свой местный земский интерес, чтоб литовские люди и русские воры не прошли через Галич и мимо Вологды на Сухону и в их вычегодские и в пермские места, и чтоб, прибавляли вычегодцы, «всем нам, господа, своею оплошкою также от воров в разоренье не быть, как и верховские городы». Рознь, особность областей в смутное время доходила иногда до смешной перебранки. Сколько раз бедные вятчане, страдавшие от нападений черемисов с казаками, ни писали к упорным пермичам о скорейшей помощи, те не слушались их просьб и упреков: напротив, еще советовали им действовать заодно с государевыми изменниками, взбунтовавшимися инородцами и волжскими казаками.

Наконец вятчане вышли из терпения декабрь 1609 года так отписывали к пермичам: «Писали мы к вам много раз, чтоб вам прислать к нам на Вятку ратных людей, для того, что государевы изменники, волгские казаки и разных городов стрельцы и черемиса в Котельнич многих людей до основания разорили, а в Яранском у тех воров большое собранье, а вы к нам ныне писали самою глупостью, а не только что глупостью, пьянством: видите над нами от воров разоренье великое и у вас ратные люди в сборе есть, а к Вятке их не пришлете, а которых было ратных людей к Вятке и послали, и вы их с дороги воротили, а к нам пишете, велите ссылаться с государевыми изменниками. И мы на вашу глупость не смотрим, с изменниками не ссылаемся, а над ворами промышляем и против воров стоим, как нас милосердый Бог вразумит и сколько помочи подаст. А вы над собою милость Божию и пречистой Богородицы и государево царево крестное целованье и его государево жалованье забыли, рады крестьянскому кровопролитью и разоренью: Вятскую Землю ворам в разоренье напрасно предаете, ратных людей к нам не пришлете и с нами на воров не стоите, и вы сами себе предатели, и по своей вам глупости погибнуть. И наперед сего к вам посланы были два государева изменника, а велено их вам казнить смертью: и вы над теми ничего не сделали. Смотрите на то, как слушать и прямять государю царю и великому князю Василью Ивановичу всея Русии устюжане и Соль Вычегодская: прислали к нам для оберегания ратных многих людей, и велено им быть на Вятке по та места, как и Яранск очистится. И вы-б, господа, глупость свою покинули; однолично-б к нам для обереганья прислали ратных многих людей тотчас, чтобы Вятской Земле помочь и ворам не выдать, да и самим бы вам от врагов не быть в разоренье. А что вам сказывал Василий Тырков, и вы тому плутанью верите, а нашему письму ничему не верите: и вам бы самим таковым пьяным всегда быть, каков пьян был на Вятке Василий Тырков». Пермичи, в отписке своей вятчанам, в ответ на их любезности, отпираются от своего невниманья к Вятке, складывают вину на воевод, будто они не велели присылать в Вятку ратных людей, воротили их с дороги: «и та, господине, смута учинилась от князя Михаила Охтомского, да Василья Иванова, и у нас те ратные люди, по отписке князя Михаила и Василья, были роспущены».

Когда рознь великорусских областей, недостаточность, неразвитость в них союзности навлекала общую опасность русской земле, угрожала, вместо московской, польско-литовской централизацией, когда выказалась наружу вся нестройность внутренней организации областных общин, тогда началось в областном народосоветии новое, лучшее направление. Открылась необходимость наибольшего усиления в областных общинах союзного духа, или, как говорили сами русские люди в то время, необходимость любви, союза, совета и соединенья, как внутри каждой областной общины, так и во взаимных отношениях всех областей – сознана была необходимость расширения круга областного народосоветия. И земские общины начали в этом союзном духе взаимную переписку о распространении сферы областных советов, о собраньи, соединеньи всех областных земщин на общий, единомысленный земско-областной совет. Поворотным мотивом к такому областному общинному согласию была именно сейчас указанная нами общая земская опасность, угрожавшая всем великорусским областям со стороны польско-литовского завоеванья. Первый призыв к соединенью, к соглашенью областных земских советов подали области центральная, особенно московская и нижегородская. Теперь, в эпоху междуцарствия, когда не было царя, Москва уж не указывала, не предписывала областным городам царским, повелительным тоном, не предписывала собрать, соединить областные силы для спасения московского государства. Теперь она братским воззванием призывала, умоляла областные общины, во имя всенародного спасенья и спокойствия дать ей свой добрый совет, показать к ней братскую любовь и собрать силы для освобождения ее от польско-литовского ига, одинаково угрожавшего всем областям. Внешнее, механическое, насильственное собрание, прикрепление, тяготение областей к Москве теперь оказалось совершенно недостаточным, несостоятельным. Москва, смиренная, наказанная отпадением от нее разрознившихся областей, призывала теперь их к новому органическому, братскому союзу с нею, во имя духовно-нравственного единства. Признавая местное господство или автономию областей и федеральное равенство или братство их с собой, она называла все прочие областные города господами братьями своими: «Господам братьям нашим всего московского государства (так взывали москвичи к областным общинам), братья мы и сродники, пишем мы к вам православным крестьянам, общим всем народам московского государства. Пишут к вам братья наши, разоренные пленные, которые отцов, матерей, жен и детей своих лишились, до последнего оскудения дошли и не имеют, где главы подклонить, пишут, как нам, всему крестьянскому народу, так и вам, не для чего иного, только для единого Бога всемогущего, видя наконец погибель, постигшую всех нас, утвердить совет, как бы нам, всем православным крестьянам не погибнуть от врагов всего православного крестьянства, литовских людей. Что к нам писали братья, и мы ту грамоту к вам послали.

И мы не слухом только слышим, до нас самих в Москве конечная погибель доходит. Бога ради, не презрите бедного и слезного нашего рыданья: будьте с нами обще, заодно, против врагов наших и ваших общих, помяните одно: только коренью основание крепко, то и древо неподвижно, только коренья не будет, к чему прилепиться? Здесь образ Божией Матери, вечной заступницы христианской, Богородицы, которую евангелист Лука написал, и великие светильники и хранители Петр и Алексей и Иона чудотворцы.. Ужели вы, православные христиане, то ни во что поставите? Об этом говорить и писать страшно. Только, если не будете с нами сообща заедино страдать, сколько силы, сколько милосердый Бог помощи даст и Богородица и великие чудотворцы помогут: никто не думай и не веруй никакому льстивому и соблазнительному слову, чтобы быть пощаженным. Писали к нам истину братья наши. И ныне мы сами видим веру христианскую переменену в латынство, и церквам Божиим разорение; а о своих головах что и писать вам много! Сами правду знаете, что во всех тех городах сделалось, где литовские люди владеют св. церквами и над иконами образа Божия не везде ли разорено и поругано? И вы, ни один не думайте, что вам не Будет того же. Пощадите нас бедных, к концу погибели пришедших душами и головами, станьте с нами обще против врагов креста Христова», и проч. Так смиренно и слезно, и во имя всех своих византийско-православных святынь, Москва призывала все великорусские области к союзу и соединенью на помощь ей!

Замечательно, что теперь, в критическом положении своем, Москва отказывается от усиленной, централизационной инициативы в новой федерации областных общин, и предоставляет эту инициативу областному народосоветию, суду и вол областных масс народа. Кто в самой основе изучил русскую историю, для того вполне ясно, почему Москва избрала для всеобщего земского соединенья и народосоветия три совершенно разъединенные, областные города: Новгород-Великий, Вологду и Нижний-Новгород. Известно, что все великорусские города, на основании колонизационной сгруппировки, делились на три разряда; на города верховые, понизовые и поморские. Новгород-Великий, Вологду и Нижний-Новгород были главными и древнейшими средоточиями колонизации всех этих городов, с их уездами и волостями, колониями их. Вот почему Москва, верная старине, предоставляет этим трем городам, как посредствующим органам, инициативу в организации предварительных областных земских советов о новом воссоединении, о новой федерации областных общин в один вышний политический союз. В них должны были предварительно сосредоточиться народно-совещательные голоса, или, по выражению исторических актов, договоры и добрые советы, для составления всеобщего земского совета. Новгород Великий, Вологда и Нижний-Новгород – центральные и исходные пункты верховых, понизовых и северных поморских городов, должны были собрать народно-совещательные голоса, земские советы всех областных общин, каждый город в своем краю, в группе городов и волостей своего разряда или чети⁸. Здесь, как в средней областной инстанции великого земского народосо- ветия, должны были собраться, приготовиться элементы для всеобщего земского совета, должны были организоваться и сосредоточиться местные земские советы для окончательного развития и составления всенародного земского собора, или совета, в Москве. «Бога ради положите (взывала Москва ко всем областным общинам – господами братьям своим всего московского государства), Бога ради положите крепкий совет между собой: пошлите в Новгород и в Вологду и в Нижний нашу грамоту списав, и свой совет к ним отпишите, чтоб всем было ведомо всею землею – обще стать, покамест еще свободны, а не в рабстве и в плен не разведены».

Таким образом, Москва должна была сзывать и соединять на сбор и на совет города околомосковные, поволжские и залеские, города, лежавшие на системе верхней и средней Волги, в области ростовско-суздальской колонизации, или в пределах древнего московского княжества. Новгород-Великий должен быть собирать города и волости в области своей территории и колонизации, во всех пятинах, с присовокуплением к ним брата Пскова. Вологда, старшая колония Новгорода, в Чуди Заволоцкой, свободная, самобытная и самая цветущая в торговом отношении в средние века из всех новгородских колоний на суходвинской системе, средоточный средне-вековой пункт столкновения и борьбы новгородской и московской колонизации, исходный пункт колонизации болшей части сухонодвинской, угольской или вычегодской, вятской в пермской земли, Вологда должна была созывать для совету и соединенья города северо-двинского поморья и вятской и пермской земли. Нижний-Новгород, старшая московская колония в низовой земле, в южном Поволжье, переходный пункт юго-восточной, понизовой колонизации, Нижний должен был собирать для земского совету и соединенья все юго-восточные и понизовые города с их волостями и уездами. Таким образом областной земский совет, разветвляясь на три главные центра, сообразно с земско-исторической, колонизационной основой деления великорусской земли, естественно и удобно должен был охватить все великорусские области, и потом через «выборных добрых людей» из всех чинов, из всех областей, выразить свое окончательное решенье, свою всенародную волю, думу, совет и договор, на всенародном земском совете в Москве.

И в таком действительно порядке началась новая областная переписка о всеобщем земском совете и соединеньи. Теперь главным и сильным внутренним мотивом великого земского народно-областнаго движенья были два главные начала: во-первых, сознание всенародного права на земский совет, сознание равноправности всех областных городов, как господ братий, в деле восстановления московского государства; во-вторых, сознание земского народного единства, создания федеративного единства и общности всей исторической жизни народной и всей русской земли, при всей географической и этнографической розни областей. Движимые этими двумя началами, великорусские областные общины, хотя и медленно, но мало-по-малу сговорились в своих земских переписках стоять заодно, быть в любви, в союзе, в совете и в соединеньи. Сознание всенародности права на земский совет, потребность всеобщего земского народосовета побудили областных земских людей идти на всенародный земский совет против исключительных притязаний и затей боярства. Прокопий Ляпунов, начавший национальное движение в Рязанской области, в северских и украинных городах, где началось и антицентрализационное противо-государственное движение, Лянунов от имени всей Рязанской и Северской Украйны взывал в «преименитый Новгород Нижний всему христианскому народу: Мы, господа, про то знаем подлинно, что на Москве всему христианскому народу гоненье и теснота большая от бояр и от польских и литовских людей. И мы боярам московским давно отказали, и к ним о том писали, что они, прельстясь на славу века сего, приложилися к западным и жестокосердым, на своих людей (овец) обратились. И на том, господа, мы, сославшись с калужскими и с тульскими и с михайловскими и всех северских и украинных городов со всякими людьми, давно крест целовали, чтоб нам за московское государство с ними и со всею землею стоять всем за один и с литовскими людьми биться до смерти ... Да бояре, господа, пишут из Москвы в Тулу, чтоб туляне к нам не приставали, а к нам на Рязань они (бояре) шлют войною пана Сапегу да Струса со многими людьми литовскими, и туляне боярам, господа, потому же отказали и ту боярскую грамоту к нам прислали. А Володимер, господа, и другие города с нами одномысленны. И мы, господа, послали к вам для всякого договору и для добраго совету стряпчего Ивана Иванова Биркина, да дьяка Степана Пустынника, с дворянами и всяких чинов людьми». Далее, Ляпунов, от лица всего рязанского и северского народа, просит преименитый Нижний-Новгород дать свой совет и отписать во все понизовые города, а также в Вологду и во все поморские города. На это возвание рязанского и украинского народа все областные общины отозвались единогласно отказывать боярам, против бояр всем стоять друг за друга. Если сознание всеобщности земского народно-областного права побуждало областные общины противодействовать исключительной, олигархической притязательности бояр московских, то, с другой стороны, сознание земского и нравственного единства, сознание единства и целостности русской земли и истории побуждало областные общины подумать всею эемлею об очищении русской земли от польских и литовских людей, о конфедерации разрознившихся областей и об устройстве всею землею всеобщего, верховного правительства, в котором бы объединялись и находили контроль разнообразные интересы всех областных общин.

Смутное время было для русского народа горнилом искушения, очищения. Во время пятилетней или шестилетней розни областей, русские люди ясно увидели, чего недоставало для полного, всецелого единства русского народа, для органического союза областных общин, для правильной организации народосоветия: недоставало лю6ви, совета и соединенья. Земские общины сами говорили, что они наказались за свой земский грех, за недостаток лю6ви, совета и соединенья. И вот во вторую половину смутного времени, особенно с 1611 года, все земские люди заговорили о любви. В исторических актах смутного времени, среди областных переписок, находим, между прочим, длинную грамоту, в которой, как в слове поучительном, читаем пространное поучение о любви, на основании священного писания. Слово это было разослано по всем областям и живо отозвалось в сердцах народа. Началась многознаменательная переписка областных общин о любви, совете и соединеньи. Не насильственной московской централизации хотели областные массы народа – нет, вся сущность, весь смысл, все историческое значение смутного времени, розни областей, именно и заключается в энергически-жизненной, хотя и инстинктивной реакции областного начала против московской централизации. Не к централизационному союзу, а к полюбовной, излюбленной земской союзности, к федерации стремились областные общины. Они полагали начала такой федерации, которая бы не нарушала их географической, территориальной и этнографической целостности и самобытности, а основывалась единственно на совет и любви, такой федерации, в которой бы отдельные части, находясь в федеративной связи, в состав целого политического организма всеобластного союза, свободно совершали все свои внутренние, жизненные, органические действия, сообразно с местными географическими, этнографическими и другими условиями. В таком смысле областные общины начали свою замечателную переписку «о любви, союзе, совете и соединении, о сборе земско-областных народносовещательных и ратных сил в Москву, для организации всеобщего великого всенародного, всерусского земского совета. Областные города или общины, находившиеся около Москвы, образовавшиеся в одно время с нею и одним и тем же путем колонизации, раньше других привыкшие к союзу с Москвой, по причине раннего присоединениья к ней – эти средневолжские города первые отозвались на братский призывный голос Москвы и согласились быть с нею в любви, совете и соединеньи. Затем, другие волжские города – Нижний-Новгород, Кострома, Ярославль, Владимир, Суздаль, вслед за Москвою, пишут к северо-восточным украинам городам о добром совете и соединеньи. Если центральные областные общины, лежавшие около Москвы в верхних и средних частях волжской системы, скоро и легко согласились быть в союзе и в совете с Москвою, по причине их земской, колонизационной связи и внутренней однородности, залто не скоро, не вдруг могли согласиться на совет, союз, любовь и соединенье с Москвою украинные областные общины, особенно государство новгородское с сухоно-двинскими областями, Казанское царство и Пермская Земля.

Прежде всего северно-поморекие области, находящиеся на особой, полярно-балтийской речной системы, образовавшиеся путем особой новгородской колонизации, жившие много веков особною, отдельною жизнью, области, лежащие на северными увалами, не вдруг могли согласиться на любовный союз с Москвою и с верховскими и низовыми городами, лежащими на противоположной волжско-каспийской системе и образовавшимися путем другой, ростовско-московской колонизации. Там, в северных новгородских областях, весь строй городов и волостных общин напоминал средневековую, обшинную свободу, местное самоустройство и народоправление. Еще незадолго до смутного времени, во второй половине XVI века, как мы видели, все сухоно-двинские общины вытребовали себе право общинного земского самоуправления. Здесь же, в областях волжской системы, все проникнуто было началами московской централизации и московского византизма: меньше было внутренней общинной самодеятельности. По причине такой противоположности географической и земско-бытовой, средневолжским городам стоило хлопот и переписок, чтоб убедить северо-двинские областные общины к союзу и совету с ними и с Москвою. Чтоб склонить все северо-двинские города к союзу с волжскими городами, нужно было склонить главный северо-двинский город – Вологду. И нижегородцы, костромичи и ярославцы писали вологжанам несколько грамот о любви, совете и соединеньи в феврале 1611 года нижегородцы пишут «о согласии и соединеньи» в Вологду, извещают вологжан о союзном движении всех ннзовых и окольных городов к Москве, для освобождения ее от польских и литовских людей, общих врагов всех великорусских областей, и просят немедленно прислать ратных людей во Владимир для соединения с князем Рениным, который шел из Нижнего с ополчением низовых и всех окольных городов. В феврале же 1611 года, костромичи, по поводу только-что полученной ими ниже- городской призывной грамоты о любви и совете, отписывали также к волгожанам о немедленной присылке доверенных лиц, добрых людей всяких чинов для совета. Все костромичи били челом господам вологжанам, всем посадским и уездным людям: «Писали к нам, в Кострому, из Нижнего-Новгорода, февраля в 7-й день, о добром сувете, и к вам, в Вологду и в Вологодский уезд, писали такие же грамоты о добром совете, чтоб нам стоять за дом пречистой Богородицы, за чудотворцовы мощи и за святые Божии церкви и за православную крестьянскую веру. И вы, господа, к нам, на Кострому, для доброго совету не присылывали. А из Галича к нам, на Кострому, для доброго совету прислали дворяне и дети боярские дворянина Захарья Перфирьева, а от посадских людей посадского человека, Полиевкта. И вам бы, господа, по нашему совету с нами стоять и в одном совете быть. Да к нам же, господа, в Кострому, пясал из Суздаля Андрей Захаревич Просовецкий о добром же совете, и мы с той суздальской грамоты списав список слово-в-слово и подклея под сию отписку, послали к вам... И вам бы также от себя писать на Бело-озеро и в другие города, а вам бы нас не выдавать, стоять вместе за один». В тот же год и месяц, ярославцы писали в вологжанам, убеждали их стоять в одном совете с ними и со всею землею, очистить русскую землю от польских и литовских людей, уведомляли их о военных действиях Ляпунова, о разбитии литовских людей Просовецким при Владимире, и проч. При отписке своей, ярославцы приложили крестоцеловальную запись о единодушном решении: креста не целовать польскому и литовскому королю, против польских и литовских людей стоять заодно, не делать ни каких скопов и заговоров, которые бы могли нарушить спокойствие всех областных общин и расстроить всенародный земский совет. «А кого нам (прибавляли ярославцы) на московское государство и во все города и во все государства российского царства Бог даст государя, и нам ему, государю, служить, прямить и добра хотеть во всем в правду. А буде по кого пошлют из Москвы бояре, а велят, поймав, привести в Москву, или по каким-нибудь городам разсылать, или какую-либо пеню и казнь велят учинить, и нам за тех людей стоять друг за друга всем единомысленно не выдавать, покамест Бог нам даст на московское государство государя».

В марте 1611 года солигаличане писали к тотмичам: «В нынешнем году писали мы к вам о добром совете и о ратных людях много раз, и какие грамоты к нам приходили, мы к вам посылали с них списки, а вы к нам ни о чем не отписывали и своего совету к нам не присылывали... И вы-б, господа, послали-б тотчас ратных людей, которые у вас есть в сбор, под Москву к воеводам; а какие грамоты присланы в Галич, мы с тех грамот написав списки, послали к вам в Тотьму; а вы-б, господа, с тёх грамот списав же списки, и послали бы их на Устюг, и в поморские города, и к Вологде, и в Новгород-Великий, и к нам бы пожаловали отписать тот же час про свой совет подлинно, и мы ваш совета отпишем к воеводам».

Эту грамоту солигаличан тотмичи отправили к устюжанам, а устюжане, с приложением своих и других областных отписок, отправили к пермичам, сообщая им свою мысль и свой совет. В волжско-камской системе областей не скоро согласились быть в любви, совете и союзе с прочими областными общинами и с Москвой

Казанское Царство и Перм-Великая. И очень естественно.

Выше было сказано, как в первую минуту смутного времени Казанское Царство взбунтовалось против московского государства, по причине вековой исторической и этнографической особности, как татары, чуваши, черемисы и мордва поднялись против русских. Понятно, что этот этнографический, националный дух антагонизма к Москве не мог скоро перемениться в тот дух любви, совета и соединенья, о котором теперь твердили все великорусские областные общины. Притом, крайние юго-восточные области казанского государства так были далеки от Москвы, а главное, так неорганически были присоединены к ней, что естественно не сочувствовали ее сердцебиению и страданиям. Нужны были посредствующие соединительные органы – более близкие области, через которые могли бы отозваться в дальних украинных областях болезненные, кровавые страдания московского государства. Ярославцы, костромичи, владимирцы и нижегородцы, так много убеждавшие отдаленные северо-поморские областные общины к любви, совету и соединению, и на юго-восток явились посредниками московских областей к отношению к казанскому государству. Ярославцы пишут в царствующий преславный град Казань ко всем людям казанского государства: и Казанскому народу ничего того неведомо, что здесь, под Москвою, делается, потому что Казань от Москвы место дальнее», и извещают казанцев, что бояре прельстились для уделов хотят разделить русскую землю на уделы и воцарить польского короля в Москве, и что Москва и около- московские города уж все между собой согласились и учинили совет, пошли к Москве освободить московское государство от польских и литовких людей, и избавить народ, областные общины от ига боярской удельности. Костромичи побуждали казанцев к общему совету, любви и соединенью также этим общим союзом городов Нижнего, Владимира, Мурома, Суздаля, рязанских и украинских городов и своим собственным советом и соединеньем с городами Галичем, Ярославлем, Романовым и со всеми подмосковными городами, единомысленно согласившимися в своем совете со всеми собравшимися под Москвой городами. Прокопий Ляпунов, от лица всего собравшегося под Москвой областного народа, писал жителям Казанского Царства: «И вам бы всем, общее со всею землею, попещись о земском деле, чтоб со всеми нами в общем единомыслии и совете быть... А какой, господа у вас      о земском деле ответ будет, и вы бы, господа, тотчас отписали».

Наконец, особенно сильно и возбудительно было воззвание Авраамия Палицына. Описав бедствия самозванства, междоусобия и междуцарствия, Палицын призывал, во имя земского единства, к любви, совету и союзу всех разноплеменных и равноверных жителей казанского государства и его пригородов. Во время розни областей ясно сказалось, что в таких дальних от Москвы провинциях и так разноплеменных по населенно, как Казанское Царство, много было, по выражению актов, недоволов, то-есть недовольства и антипатии к Москве. Палицын, намекая на это, писал к казанцам, князьям, мурзам, служилым татарам и чувашам и черемисам и вотякам, так же, как и всем русским поселенцам казанского края: «Сами знаете, что всякому делу одно время бывает, безвременное же начало всякого дела пусто и бездельно бывает; хотя буде и есть в ваших пределах которые недоволы. Бога ради, отложите то на время, чтоб об одном всем вам с нами положить подвиг свой... Смилуйтесь и умилитесь, не медля сделайте это дело; о том много и слезно всем народом вам челом бьем».

Получив столько призывных, увещательных грамот об общем совете и соединеньи, казанцы, наконец, послушались, порешили на своем земском совете присоединиться к общему союзу и совету. В июне 1611 года они уже от себя писали в Пермь-Великую о том, чтоб пермичи были с ними в любви, совете и соединеньи.

Пермь-Великая также долго не соглашалась на областной совет и союз в пользу московского государства, по причине этнографического разнообразия и особого колонизационного самообразования. В Пермской Земле также, по словам исторических актов, были недовольны. Потому пермичи могли согласиться только на призыв своей братьи, областных общин, а отнюдь не на призыв Москвы. Казанцы, от имени всех людей всего казанского государства, били челом пермичам: «Во всех грамотах из-под Москвы, из полков и из городов пишут, чтоб нам быть со всею землею в любви, и в совете и соединеньи и, собрав казанских ратных людей, идти под Москву,в сход к боярам и ко всей земле, очищать московское государство от врагов, от польских и литовских людей. И мы, господа, всею землею казанского государства целовали крест по записи, которая к нам прислана из полков от всей земли, чтоб нам быть со всею землею в любви, в совете и соединении... Да и в Свияжске и в Чебоксарах и в понизовых городах по той же записи крест целовали, чтоб и им с вами быть в любви, в совете и в соединеньи и идти на земскую службу под Москву, ко всей земле. А по которой, господа, записи мы и вся земля казанского государства, и в Свияжском и в Чебоксарах и во всех понизовых городах крест целовали, и мы с той записи прислали к вам список под сею грамотою; да и с володимирской, и с ярославской, и с костромской грамотою, которые к нам прислали бояре из полков и вся земля, списав списки, послали к вам в Пермь с сею отпискою вместе, запечатав в листе печатью Царства Казанского. И вам бы, господа, по той записи, по которой мы в казанском государстве всею землею крест целовали и к вам послали, крест целовать, буде вы по ся места крест не целовали, и быть бы вам с нами в любви, в совете и в соединеньи». В крестоцеловальной записи своей казанцы-мурзы, служилые-новокрещевы, и татары, и чуваши, и черемисы, и вотяки и все люди казанского государства, между прочим, обязывались стоять в своем совете все заодно против бояр. Пермичи согласились на эту увещательную грамоту и на крестоцеловальную запись казанцев, и, в свою очередь, отписали к своим соседям, вычегодцам, извещали их о своем согласии быть, вместе с казанцами, в общем совете и союзе, на общем земском совете и сборе, и спрашивали совета у вычегодцев. Следует заметить здесь, что в смутное время областные общины так стояли за общие, всенародные, земские интересы, за интересы всей земли, что не только не терпели исключительных олигархических замыслов боярства, как было сказано выше, но и единодушно шли против исключительных демократических притязаний казачества. Например, казанцы, 30 августа 1611 года, согласно с отпиской нижегородцев, писали к пермичам, с приложением грамоты Ермогена о непризнании сына Марины Мнишек государем: «И мы, господа, выслушав с патриаршей грамоты список, приговорили... со всею землею казанского государства, что отнюдь не хотеть на царство проклятого панкина, маринкина сына; а буде казахи стануть выбирать на московское государство того маркина сына, или другого кого, по своему произволу не согласясь со всею землею, и нам того государя на московское государство не хотят, и против него стоять всем казанским государством единодушно; а выбрать бы нам на московское государство государя, сославшись со всею землею... И вам бы, господа, быть с нами в совете и в соединеньи и в любви, и стоять бы нам за такое великое дело... всем заодно, а по казачью выбору того проклятого панкина маринкина сына на государство не хотеть». Наконец, исходил уже 1611-й год. Города понизовые, северские, украинные и большая часть верховых городов, находившихся в системе верхней Волги, мало-по-малу сговорились «на любовь, совет и соединенье». Только северные и поморские города, принадледжавшие к сухоно-двинской и полярно-балтийской системе, к системе Новгородской колонизации, еще не совсем согласны были с понизовыми и около-московскими городами на совет и соединенье. В псковском и новгородком государствах обнаруживалось даже стремление отделиться от Москвы, образовать особые государства, избрать своих царей; в Псков явился новый самозванец, Сидорко, называясь Дмитрием царевичем, и многие ему целовали крест. В то время, как Дмитрий Пожарский собирал представителей городов на земский совет в Ярославль, и призывал, в том числе полномочных посланников от Новгорода, новгородцы вели переговоры с шведским королем, Карлом IX. Они, по словам актов, «все соединясь, приговорили и избрали на новгородское государство одного из двух сыновей Карла шведского, который люб – королевича-принца Густава-Адолфа, или принца Карла-Филиппа». Наконец, выборные представители Новгорода прибыли на общий земский совет в Ярославль. Здесь, на совете и договор с воеводами собравшегося в Ярославле земского ополчения, выборные посланники новгородские, между прочим, ясно высказали первоначальную причину розни областей, особенно рязанских, северских и украинных городов, говорили, что смуты самозванства в областях были выражением областного протеста против выбора на престол Шуйского немногими городами, а не всею землею; «На московском государстве учинился государем царем великий квнязь Василий Иванович Шуйский всея Русии по избранию немногих городов, а иные многие украинные города его себя государем не хотели и в послушании быть не почали, а учали Себя избирать воровских царевичей, Петрушку и иных, и теми именами московскому государству много зла учинили». Потом, выборные новгородские на ярославском земском совете, от лица всего Новгорода, призывали земское ополчение быть с ними «в совете, и в любви и в согласии» относительно избрания королевича шведского. Новгородцы не только не хотели присоединиться к Москве, но и Москву совсеми прочими областями хотели присоединить к новгородскому совету, и таким образом устроить новгородское государство. «И Великий-Новгород весь, преосвященный митрополит Исидор, и бояре, и воеводы, и всяких чинов люди служилые и земские, по вашей присылке и по доброму совету, прислали нас к вам (договариваться) о том, чтоб вы все между собой договор учинили, похотели быть с Великим-Новгородом в общей любви и в добром совете, и похотли бы все на государство московское и на все государства российского царствия государя нашего, пресветлейшего и великого князя Карла-Филиппа Карловича: и ведомо вам самим, что Великий-Новгород от московского государства никогда отлучен не был, ни в какое время, и ныне бы вам также, общий совет учиня, быть с нами в любви и в соединеньи под рукою одного государя». Представители московско-ярославского земского совета не соглашались с послами новгородскими призывать на новгородское государство шведского королевича и подтверждали ту мысль, что «искони», как учали быть государи на российском государстве, Великий-Новгород от российского государства отлучен не бывал; и ничто бы и ныне то видеть, чтоб Новгород с российским государством был попрежнему; только уже мы в том искусились: не так бы ныне учинилось, как при выборе польского и литовского короля».

Таким образом, представители московского земского сбора и совета выражали опасение, чтоб в российском государстве не произошел раскол, Новгород не отпал бы от Москвы, избрав себе королем шведского принца, и потому настаивали на том, чтоб не избирать его не только в московское государство, но и в новгородское. Послы новгородские, однакож, продолжали настаивать на своем, говорили, что после смерти Карла шведского, супруга его – мать королевича, и брат его уже отпустили вь Новгород Карла-Филиппа, что новгородцы уже со-дня-на-день ждут его прибытия, и что «той статьи, как учинил над московским государством литовский король, новгородцы не чают от свийского королевича». Стольник и воевода князь Пожарский, представитель московского государства и земского московского ополчения, говорил в ответ Новгородским послам: «Мы все единомысленно у милосердого, в Троице славимого Бога нашего, милости просим и хотим того, чтоб как всем людям российского государства, в соединении быть, и обресть бы на московское государство государя царя и великого князя, государского сына, только бы был в православной крестьянской вере греческого закона, а не в иной которой. А как королевич придет в Новгород и будет в нашей православной крестьянской вере греческого закона, и мы тотчас от всего российского государства с радостью выбрав честных людей, которые к тому великому делу будут годны, и дадим им полномочный наказ о государевых и о земских добрых делах говорить и установлять, как государствам быть в соединеньи». Таким образом, новгородские выборные выражали готовность Новгорода образовать отдельное новгородское государство и рассуждали, согласно с приговором и полномочными грамотами всего Новгорода, о том, «на каких мирах шведскому королевичу быть государем на новгородском государстве и всякие дела править, и как Новгороду быть с Свийским Королевством»; а Пожарский, представитель московского государства, московского земского совета, все-таки стоял за общий союз, шел против отделения, отлучения Новговода от московского государства, поднимал вопрос для обсуждения на земском совете, «как государствам российского царства быть в соединеньи». Следовательно, новгородские послы, выразители общего земского совета вольного Новгорода, разошлись в мнеиях и речах с Пожарским и его товарищами, представителями земского совета, и сошлись только в одном, «чтоб за истинную христианскую веру стоять, а не-греческой веры государя на государство не хотеть». Однакож, и москвичи, и новгородцы наплакались за зту долговременную рознь. Шведские немцы, сетовавшие о неудачи своих переговоров, надоели и новгородцам. Одна историческая песня смутного времени так отметила это:

Ино что у нас в Москве учинилося,

С полуночи у нас в колокол звонили

А росплачются гости москвичи:

А тепере наши головы загибли,

Что нестало у нас воеводы,

Васильевича князя Михаила

      А съежалися князи, бояре супротиво к ним,

Мстиславской князь, Воротынской,

И между собою он слово говорили,

А говорили слово усмехнулися

Высоко сокол поднялся

И о сыру матеру землю ушибся.

А расплачются свецкие немцы,

Что не стало у нас воеводы,

Василевича князя Михаила.

Побежали немцы в Нов-город,

И в Нов-город заперлися

      И многой мир народ погубили

      И в латынскую землю превратили

Кроме новгородцев, еще мешкали присоединиться к общему союзу московско-волжских городов, понизовых и верховых сухоно-двинские и поморские города, и во главе их Вологда. Нижегородцы настоятельно призывали и эти города быть в любви, совете и соединеньи с московскими городами. Они писали к вологжанам: «Все города московского государства, сослався меж себя, утвердились на том крестным целованием, что быть нам всем православным христианам в любви и в соединеньи и прежнего междоусобия не зачинать, и московское государство от врагов польских и литовских людей очищать неослабно, до смерти своей, и грабежей нашему православному христианству отнюдь не причинять, и своим произволом на московское государство государя, без совету всей земли, не обирать... И вам бы, господа, вологжанам, дворянам и детям боярским, и стрельцам и всяким ратным людям помнить общее свое, на чем мы все советуя крест целовали... Будет, господа, вы опасаетесь от казаков какого налогу, или других каких воровских людей, к вам бы однолично того не опасаться, как будем все, верховые и понизовые города, сходу, и мы всею землею о, том совет учиним и дурна никакого ворам делать не дадим... А однолично-б вам с нами быть в одном совете... и учиним совет о всяком земском деле, утвердим крестным целованием... Да и во все бы вам поморские города от себя писать о утверждении и о совете, чтоб по всем городам всякие люди от нашего совету не отставали... а как будем все понизовые и верховые города в сходе вместе, и мы всею землею выберем на московское государство государя, кого нам Бог даст». Вследствие таких увещательных грамот, наконец, согласилась на общий союз и совет и поморские города. После таких продолжительных договоров и переписок, наконец, все областные общины согласилась быть в любви, в совете и в соединеньи, и послали своих выборных от всяких чинов на великий московский и земский собор или совет 1613 года. Все города, по выражению актов, явились в сходе под Москву и составили земский собор или совет всею землею.

-------------------------------

Мы рассмотрели далеко еще не все областные переписки. Но здесь остановимся, и сообразим общие исторические начала второй половины смутного времени. Невольно рождаются вопросы: что выразил дух народный в этом всеобщем требовании областными общинами любви, совета и соединенья? Почему областные общины, во время этой семилетней, политической самодеятельности, не организовали постоянных, народно-правительственных учреждений, институций народосоветия и народоправления из своих областных земских советов и из всеобщего, всенародного, центрально-федеративного московского земского совета? Наконец, почему и в каком смысле избрали областные общины царя всею землею, на всенародном земском соборе?

Прежде всего повторим тот вывод наш из подлинных сказаний русского народа в смутное время, что вовсе не централизации хотели областные общины, когда переписывались между собою о любви, совете и соединеньи. Напротив, они инстинктивно выразили этим естественную потребность самостоятельно- выработанного союза, соединенья и свободной земско-областной, общинной самодеятельности, местного общинного саморазвития, самоустройства, во взаимной любви, в совете и в соединеньи, то-есть в федеративном союзе. Эту естественную потребность свою они выразили, говорим, бессознательно, инстинктивно, в самой жизни и деятельности своей во время междуцарствия, во всех своих переписках «о любви, совете и соединеньи». Областные общины, в самой колонизационной основе и земской общинной организации своей залючавшие естественно-исторические начала местной самобытности, внутренно, существенно не согласовались с насильственно-собирательной, московской централизацией⁹. Весь историко-географический и этнографический строй их внутренно не гармонировал с завоевательной московской централизацией XV и XVI столетий и с той уничтожительной для областной жизни централизацией, какая окончательно развилась до того времени. И великая рознь областей в смутное время была, так – сказать, земско-областным переворотом древней России, была естественной, последовательно-исторической, необходимой реакцией областных общин против насильственной централизации, и вместе с тем, выражением потребности добровольной, самим народом созданной союзности, федерации областных общин, основанной на договоре, на любви, совете и соединеньи. Жизненную естественную потребность и принцип местной, земско-областной, общинной самодеятельности и совещательности местного самоуправления и самоустройства областные общины ясно выразили в своих областных земских советах, несмотря на всю первоначалную нестройность их организаций. Потребность соединительного начала, федерации, союзности, общинности, общей земной совещательности – провинциальные общины выразили в великом всенародном земском совете московском. Естественно, последовательно, из самой жизни и потребностей областных общин, из их семилетних местных саветов о любви, совете и соединеньи развивалась такая организация и форма их союзности. Проследите переписку областей в смутное время от первоначальной розни их до так называемого в актах схода всех городов под Москву: вы приметите последовательный процесс развития общего, всенародного земского совета из разрозненных местных, областных земских советов, приметите жизненно-практический процесс организации великого земского собора 1613 года. Сфера земского народосоветия постепенно расширялась посредством взаимных договоров и взаимного соединения, соглашения разрознившихся местных советов. Из малых кругов местных советов постепенно ширилось, увеличивалось пространство областного народного совета и в объеме предметов и в степени общинной союзности, совещательности. Сначала союзный дух областных общин комбинировал земские, местные, посредствующие инстанции всенародного совета, обобщая местные общинные интересы. Потом, от местных, областных, частных интересов сфера областного народосовия расширилась до взаимных, общих интересов всех областных общин, и, наконец, в исходе 1612 года, возрасла до интересов всенародных, всерусских, до выражения земского единства.

Таким образом, сначала каждая область, на своих местных советах, как мы видели, заботилась только о своих интересах, или, по выражению исторических актов, только своих мест оберегала. Потом областные общины стали между собою совещаться, спрашивать одна другую: «что ее мысль, какой ее совет, будет ли та или другая область держать с нею один крепкий совет». В это время областного народосоветия, мы видели, во-первых, земские советы, исключительно местные, в пределах каждой области, производившиеся городскими и уездными жителями; во-вторых, земские советы, составлявшиеся из выборных, посылаемых или вызываемых одною областною общиною в другую. Наконец, результатом областных общинных советов, результатом взаимного, постепенного соглашения всех областных общин между собою быть в любви, совете и соединеньи – было сознание необходимости так характеристично названного в актах схода всех городов, сбора всей земли. Окончательным результатом выводом местных земских советов и сбора, схода городов под Москву – был великий московский земский совет 1618 года.

Как ни смутно было бурное, хаотическое брожение земских элементов народосоветия в замутившихся и разрознившихся областях, но и в этом хаосе, повторяем, нельзя не заметить естественного, инстинктивного стремления областных общин к земскому народосоветию, нельзя не заметить естественной закладки, естественного самообразования областных земских начал народосоветия. Хоть и не стройна, груба была организация, нескладна форма местных советов и развившегося из них общего федеративного земского совета, как и все в древней России, было сугубо; но эта организация местного, областного и общего, конфедеративного совета проистекала из духа народного, из естественной жизни и потребностей областных масс народа. Она так была естественна, заключала сама в себе столько благоустроительной силы, что мирила, соглашала, уравновешивала самые нестройные, хаотические, разрозненные элементы и силы областных общин, останавливала их взаимную борьбу, водворяла порядок внутри области в самое смутное время. В эпоху междуцарствия, пока областные общины еще не согласились все избрать царя всею землею, в них господствовало полное самоуправление и самостоятельная общинно-административная распорядительность. Вся инициатива в делах и предприятиях земско-областных, все обсуждение местных вопросов, интересов, способов и направления областной деятельности принадлежала местным земским советам. Только в вопросах, касавшихся всей русской земли, как вопрос об изгнании поляков и литовцев, или об избрании царя – в таких вопросах распорядительная власть каждого земско-областного совета основывалась на федеративном совещании с другими областными общинами, взаимно согласившимися быть в любви, совете и соединеньи. Земский совет поморской области даже имел самостоятельные сношения с шведским королем Карлом IХ, самостоятельно и единомышленно решил в 1611 году не избирать на московский престол шведского королевича, а избрать кого-нибудь из прирожденных бояр. В Новгороде, во время междуцарствия, земской самодеятельности и местного самоустройства, земское правительство самостоятельно заботилось о колонизации новгородской области, начертывало наказы местным властям. Так, например, в 1612 году, правителство новгородского государства, в наказе приказчику Нехорошему-Веляшеву, старостам и целовальникам, предписывало: «На Олонце и в заонежских погостах крестьян на пустые выти называть и погосты полнить; а буде которые крестьяне, от отцев дети и от братьи братья и от дядь племянники и бобыли, и иные какие вольные люди похотят взять пустые выти в жило и на льготу: и Нехорошему тех людей на пустые выти, на пашню, в жило и на льготу сажать, а льготу им давать на год и на два, и на три, смотря по пустоте и по земле, и по угодью; брать на тех крестьянах в дворовом поставленьи и в земляной роспашке крепкие поруки с записьми; а старых крестьян из тех погостов никуда не выпущать и возить их никому не давать, а за государя (если он будет выбран) в те погосты крестьян ни из-за кого не возить же, опричь вольных людей» и прочее. Даже в такие областные общины, которые представляли самую хаотическую, бессвязную комбинацию разнородных этнографических элементов, в такие общины, где совершались рознь и борьба племенных интересов – местные общинные земские советы вносили некоторые начала общественного единства и порядка. Вот, например, казанская грамота к пермичам, в которой выражается деятельность или распорядительность разно-составного казанского земского совета:

«Мы, всякие люди, вся земля казанского государства, и князья, и мурзы, и татары, и чуваши, и черемисы, и вотяки, сослалися с Нижним-Новгородом и со всеми городами повольскими, и горными, и луговыми татарами, и с луговою черемисою, положили на том, что нам быть всем в совете и в соединеньи, и за московское, и за казанское государство стоять, и друг друга не побивать и не грабить, дурна ни над кем не делать; а кто до вины дойдет, и ему указ учинить с приговору, смотря по вине; и воевод, и дьяков, и голов, и всяких приказных людей в города не пущать, и прежних не переменять, быть всем попрежнему; и казаков в город не пущать, и стоять на том крепко до тех мест, кого нам даст Бог на московское государство государя, а выбрать бы вам на московское государство государя всею землею российской державы, а буде казаки начнут выбирать государя по своему изволенью, не сославшись со всею землею, и нам того государя на государство не хотеть. А что, господа, ваша мысль, и что у вас каких вестей будет, из Новгорода- Великого, и с Вологды, и с Устюга, или из иных каких городов – и вам бы вас без вести не держать, писать нам о том почасту; а что у вас про московское государство каких вестей будет, и мы о том будем к вам писать потому же». Так и мурзы, и татары, и черемисы, и вотяки, и русские, все, на казанском земском совете уладились между собой и положили одни общие начала политического действования.

Почему же, однако, областные общины не удержали за собою права местного народосоветия после избрания царя, и не видно местных земских советов после 1613 года? Нельзя сказать решительно, чтоб после смутного времени в областях вовсе не было земских светов. Следы их заметны почти до самого ХVIII-го века. Все эти многочисленные областные челобитные ХVII-го века, подававшиеся царям от имени целых областных общин, во всех место, по обычному выражению актов, то есть от лица всех жителей области – все эти областные челобитные, что такое были, как не результаты и решения местных, областных земских советов? В них многозначительно выразились элементы областного народосоветия, принципы местных земских советов: это мы подробно раскроем в другой статье. Потом, видим в областных общинах мирские сходы, распоряжения миром.

Иной вопрос: почему областные земские советы, в эпоху политической самодеятельности областных общин, в эпоху междуцарствия, не получили такой крепкой организации, такой прочной, определенной формы постоянной, юридической и административной институции в областях, чтоб навсегда заявить право на свое земское значение и неприкосновенность, чтоб потом государственная централизация не могла разрушить их форм? Причина этому была не одна. Первая причина та, что в областных общинах не развито было юридическое сознание. Форма земских советов естественно вылилась, как мы сказали, из непосредственно-натуральных, инстинктивных потребностей областной общинной жизни. Но, что вызывает, создает естественная жизнь, история народа, то требует, по закону общественной цивилизации, осмысления, разумно-сознательного, рационального благоустройства, улучшения, требует гармонической, стройной, правильной организации. А в наших областных общинах ХVII-го века не было такого рационального, юридического смысла, такта, сознания чтоб данной непосредственною жизнью форме земских советов дать стройную, прочную, рационально-юридическую организацию постоянной институции... Русские люди первой половины ХVII-го века еще не знали начал европейской, юридической жизни, руководились непосредственностью. Другая причина слабого развития областных земских советов и неустойки их против централизационных учреждений заключалась в недостатке нравственного единства между членами областных общин. Иностранцы Маржерет, Буссов, русский писатель Палицын, акты смутного времени и летопись о мятежах изобразили нам самыми мрачными красками, тот раздор, те несогласия, ту страшную своекорыстность и недоверчивость брата к брату, какие господствовали в велико-русских общинах в эпоху смутного времени. Недостаток союзного духа между членами областных общин еще более увеличился от того разлада и борьбы городского и сельского элемента, начавшихся со времени присоединения крестьян к сельской земле, посадских – к посадской, от того хаотического смешения и брожения народонаселения, какое произошло вследствие взаимного разлада и розни тяглых и нетяглых общин, тяглых и избылых людей, вследствие неравенства прав и состояния. Вся эта недостаточность общинной союзности и морального единства между членами областных общин, естественно, препятствовала полному, цельному и гармоническому строю и развитию областных земских советов, даже разлагала их в самой основе. Наконец, нечего и говорить о том, как мало гармонировала с цельностью и стройностью областных земских советов бессвязная смесь и рознь этнографических, племенных элементов, славяно-русского и инородческих, особенно в южных восточных и северо-восточных областных общинах. Тут и племенной антогонизм вносил в областные земские советы начала несогласия безсоветия – следовательно, непрочность и разлад. Остается последний вопрос: почему и в каком смысле областные общины избрали царя, и избрали по совету всей земли на всенародном земском соборе 1613 года? Во-первых, потому же, почему не признали царем Шуйского. Областные общины, как мы знаем уже из их переписок, не терпели никаких исключительных, избирательных прав, крепко держались начала всеобщего земского выбора, всенародной воли.

Принцип выборного земского начала, принцип излюбленного выбора, был таким священным законом воли народной, что народ простирал его на самого царя... Шуйского признали царем немногие города, и все прочие областные общины, недовольны притом усилением при нем власти бояр, не целовали ему креста, отвергли его. Бояре, крамольничавшие и враждовавшие между собой, во время междуцарствия, домогались захватить в свои руки верховную власть и разделить Россию на уделы: областные общины, особенно не терпевшие боярской олигархии, восстали против их исключительной притязательности, и в областных переписках своих о взаимном совете писали: «а бояр нам не хотеть, против бояр стоять нам вместе за-один». Казаки покушались подставить в свою ползу, своего самозванца-царя: областные общины восстали и против казаков, и переписались между собой: «а буде кого казаки станут выбирать на московское государство, по своему изволенью, не сославшись со всею землею, и того государя нам не хотеть». Далее, по словам одного сыскного дела первой четверти ХVII-го века, многие воцарились и большими деньгами подкупали народ, чтоб собрать голоса о признании кого-либо из них царем. И для устранения этих притязаний необходимо было избрание царя всею Землею, по совету всей земли. Наконец, юному государству русскому все-таки угрожала опасность нового распадения на части. Не только инородческие провинции, но и многие старые области могли еще отпасть от общего союза. Притом же, поляки, литовцы и шведы угрожали разорвать Россию на многие части. Все это побуждало областные общины, сильные сознанием любви, совета и соединенья, образовать прочный союз, или союзное государство, и для общего посредничества и контроля избрать одного общего царя. И вот на великом земском совете 1613 года избран был всею землею царь Михаил Федорович – избран на полном земском выборном праве всего народа. В государственной книге об этом земском соборе читаем: «Лета 1613, московского государства бояре, воеводы и всяких чинов всякие люди, которые в то время были в Москве, и писали во все города всего великого российского государства к митрополитам, архиепископам, епископам, архимандритам, игуменам и ко всему освященному собору, и к боярам, и к воеводам, и к дворянам, и к гостям, и к посадским, и ко всяким служилым и жилецким людям, чтоб изо всех городов всего великого российского царства, изо всяких чинов, послали в Москву, для земского совета и для избрания государя, лучших и разумных людей, и с их бы земского совета выбрать государя, кого Бог даст, на владимирское, на московское и на новгородское государства, и на Царства Казанское, Астраханское и Сибирское и на все великие российские государства. И из всех городов всего великого российского государства в царствующий город Москву на совет съехались власти и всякий иерейский чин соборне, и государские дети, цари и царевичи и мурзы разных земель, которые служат в московском государстве, и бояре, и окольничие, и дворяне, и дети боярские, и гости, и всякие служилые, и посадские, и уездные люди. И те выборные лучшие люди к Москве съехались, договорясь в городах накрепко и взяв у всяких людей полные грамоты». Выборные земские люди признали необходимым избрать царя для поддержания между областными общинами федеративной связи или любви, совета и соединенья, на чем порешено было на областных земских советах, для устранения исключительных удельно-олигархических притязаний боярства и военно-демократических стремлений казачества, для сохранения русской земли от распадения на части. «Без государя (говорили выборные земские люди), московскому государству быть не можно: без государя московское государство не строится и воровскими заводами на многие части распадается». Избрав царя, выборные земские люди дали ему запись, какая уложена была по совету всей земли. Запись эта, по всей вероятности, определяла самодержавие и была обычная со времен Грозного до Алексея Михайловича. Котошихин говорит об этом следующее: «Вопрос: для чего пишется самодержец? Ответ: как прежние цари, после царя Ивана Васильевича, обираны на царство: и на них были иманы письма, чтоб им быть нежестоким и неопальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что, и мыслить о всяких делах с боярами и с думными людьми собча, а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делать. А нынешнего царя (Алексея Михайловича) выбрали на царство, а письма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому он наивысочайше пишется: самодержцем, и государство свое править по своей воле; и с кем похочет учинить войну и покой, и по миру что кому по дружбе отдать, или какую помочь чинить, или иные всякие дела великие и малые похочет по своей мысли учинить, то с боярами и с думными людьми спрашивается о том мало; в его воле, что хочет, то и может сделать. А отец его, царь Михайло Федорович, хотя самодержцем писался, однако, без боярского совету не мог делать ничего». И не только без боярского совета, но и без земского собора, новоизбранный царь Михаил Федорович не мог ни начать войны, ни назначить сбора на ратных людей, и т п. Выборные земские люди, избрав царя всею землею, по совету всей земли, удержали за народом право на земские соборы и на общинно-областную челобитную гласность и представительность перед правительством. Великий земский совет 1613 года удерживал за собою значение всенародного земского правительства около четырех с половиною месяцев, пользовался полною государственно-распорядительною властью с февраля до половины июня...

О земских соборах и об общинных или земских областных челобитных ХVII-го века скажем в следующих статьях.