Путь Кассандры, или Приключения с макаронами

Путь Кассандры, или Приключения с макаронами - Глава 9

Вознесенская Юлия Николаевна
(570 голосов4.1 из 5)

Глава 9

А водителем монашка оказалась никудышным. Пока она шла впереди, мы раза три-четыре сбивались с дороги и попадали на «оборвыши», а один раз и вовсе застряли на «гнилой аквастраде». В конце концов я не выдержала, просигналила ей и заставила остановиться в очередном тупике «оборвыша».

– Священнейшая моя мать Евдокия, – начала я, выйдя из джипа и уперев руки в боки, – знаете, что я вам скажу? Если мы так будем тащиться и плутать всю дорогу, то мы не скоро доберемся до нашей обители.

– А я и не говорила, что мы скоро до нее доедем, – лучезарно улыбнулась мать Евдокия.

– Сколько у вас уходит обычно на дорогу от бабушки до вашего монастыря?

– Неделя, если без приключений.

– Я очень надеюсь на приключения. Но доберемся мы дня за три-четыре – я уже поняла, что вас задерживало в пути.

– Что же?

– Абсолютная неспособность к вождению.

– Да, вы правы, водитель я плохой. Только другого-то у нас нет…

– Как это нет? А я? Мы с вами сделаем вот что. Возьмите самое необходимое и перебирайтесь ко мне на пассажирское сиденье, а ваш мобиль мы прицепим сзади на буксир. Вы будете делиться со мной вашими интересными соображениями о дороге, а я буду проверять их с картой в руках на практике – так, я думаю, мы в значительной степени увеличим скорость приближения к святой обители.

– Вы думаете? Тише едешь – дальше будешь…

– От того места, в которое едешь.

– Что ж, можно попробовать…

Мать Евдокия достала из кабины мобиля полотняный мешочек, в котором держала свои личные вещи, и безропотно полезла в кабину джипа, не слишком изящно подобрав подол длинной рясы. Я подцепила тросом ее мобишку, и дальше мы поехали уже с нормальной скоростью.

Я следила за картой и дорогой, а мать Евдокия, убедившись, что мы действительно передвигаемся теперь гораздо быстрее, достала из своего мешочка рукоделие и занялась им уже больше не интересуясь дорогой. Плела она что-то вроде бус из тонкого шелкового шнура, сплетая на пальцах петельки и протаскивая их одну через другую с помощью толстой иглы. Я покосилась на ее работу и спросила:

– Что это за бусы вы плетете, мать Евдокия? Разве монашки носят украшения?

– Это не бусы, а монашеские четки. Мы по ним молимся.

– Ведете учет молитвам?

– Можно и так сказать.

– Не проще ли купить калькулятор?

– Традиция…

– А, ну если традиция, тогда конечно…

Я почти сразу же заметила, что, вопреки моим ожиданиям, присутствие матери Евдокии в кабине меня не раздражает. От нее, конечно, пахло, как пахнет от всех людей, но ведь и запахи бывают разные, как и люди. От бабушки, например, пахло шелком, чистой водой, хорошим мылом и ее травками, всегда немножко разными. От матери Евдокии пахло приемлемо. Главное, это не был густой запах человеческого тела, который я так не люблю, хотя мать Евдокия уже много дней была в дороге. Конечно, в гостях у бабушки она отмылась и выстирала свою одежду, но оставалась ведь обувь, этот нелепый ее солдатский ремень, дорожный мешочек, и тем не менее пахло от нее приятно: сухим запахом ветхой натуральной ткани, пчелиным воском и чуть-чуть какими-то очень тонкими растительными духами. Я не удержалась и сказала;

– Если бы кто-нибудь мне сказал, что монашки употребляют косметику, я бы не поверила.

– Что это вы такое говорите, Сандра! – засмеялась мать Евдокия. – Какая, прости Господи, косметика? С чего это вы взяли?

– Не отпирайтесь, я выяснила ваш тайный грех! Вы употребляете духи, и они у вас в мешке – оттуда запах всего сильнее.

– В мешке?… – Мать Евдокия недоуменно поглядела на лежавший у нее на коленях полотняный мешочек, откуда тянулся шелковый шнур ее рукоделия. – Ах вот оно что!

Она вынула из мешка небольшую сумочку и, порывшись, достала из нее серебряный медальон старинной работы и приоткрыла его. Благоухание затопило всю кабину.

– Вы этот запах имели в виду?

– Именно этот. Что это за духи? У них есть название?

– Это совсем не духи. Это миро от Иверской чудотворной иконы Божией Матери.

– Что такое миро?

– А этого никто не знает. Просто была такая икона, которая мироточила вот этим чудотворным целебным миром.

– Что значит «мироточила»?

– Это значит, что в ответ на молитвы верующих на иконе появлялись капли небесной росы. Иногда их было так много, что они стекали струйками. Мы собирали их на ватку и хранили.

– Вы что, хотите сказать, что сами видели, как появляется это самое миро?

– Видела и не раз. Хранитель иконы мученик Иосиф Муньос часто бывал в нашей обители и привозил икону.

– Почему «мученик»?

– Его убили еще в конце того тысячелетия.

– Кто убил?

– Слуги сатаны, конечно. Уже тогда по всему миру темные силы готовили приход Антихриста. А икона пропала и объявилась только перед восшествием на престол нового российского государя, причем объявилась в России.

– Любопытно! Вот бы сделать химический анализ этого мира, чтобы выяснить его подлинное происхождение.

– Уже делали и не раз!

– Ну, и каков же был результат?

– Миро имеет явно растительное происхождение сходное с душистыми маслами, добываемыми из цветов.

– Вот видите! Я так и думала.

– Но есть одна деталь. Когда решили выяснить у химиков-ботаников, из каких именно растений извлечено это масло, выяснилось, что таких цветов на земле нет.

– А где же они выросли? На Марсе?

– В раю, надо полагать.

– Мать Евдокия, вы что, на самом деле верите в эти сказки?

– Трудно не верить в то, что видела своими глазами.

– И чудеса от этой иконы вы тоже сами наблюдали?

– Сандра, милая, я их столько видела, что даже не смогу все припомнить! Вы лучше свою бабушку как-нибудь расспросите.

– Вы что, хотите сказать, что моя бабушка тоже верит в это?

– Несомненно, верит, но дело не в этом; с нею тоже было чудо – масло от Иверской иконы её исцелило.

– Когда?!

– Задолго до вашего рождения. Мне помнится, тогда еще и вашей матери не было на свете.

– Подождите, мать Евдокия, а вам самой-то сколько лет?

– Шестьдесят с небольшим.

– Что-о? Вот бы никогда не подумала. Да вам на вид ровно вдвое меньше!

– Простите, что ввела в заблуждение, я не хотела, – усмехнулась мать Евдокия. – А чудо с нашей бабушкой было самое простенькое и вместе с тем самое обычное – исцеление. Она несколько лет страдала каким-то тяжелым кожным заболеванием, и ни за какие деньги, а уж денег у них с Ильей Георгиевичем хватало, никакие врачи не могли ее вылечить. Они в это время часто приезжали к нам в обитель, а когда брат Иосиф привозил к нам икону, они бросали все дела и обязательно прилетали к нам в монастырь, чтобы поклониться ей. У Ильи Георгиевича был свой самолет, а неподалеку от обители был небольшой спортивный аэродром. С братом Иосифом оба очень дружили, но почему-то им не приходило в голову попросить у него мира от иконы именно в качестве лекарства. Однажды летом, когда стояла жуткая жара, Елизавета Николаевна работала в цветнике, а мы с братом Иосифом неподалеку сидели на скамейке в тени и разговаривали. Она проходила мимо с охапкой цветов для церкви, вдруг споткнулась и выронила цветы, а когда стала их поднимать, нечаянно зацепила розовыми шипами подол юбки. И тут мы с братом Иосифом увидели, что ноги у Елизаветы Николаевны покрыты чешуйчатыми красными пятнами. Брат Иосиф сказал только одно слово: «Искушение!» – а дня через два принес ей большой пакет ваты, пропитанный собранным от иконы миром. Бабушка ваша стала мазать им больные места, и меньше чем через неделю ее кожа совершенно очистилась. Мы все за нее очень порадовались, а удивились только тому, что она раньше не догадалась обратиться к брату Иосифу «за лекарством».

– Бабушка мне никогда этого не рассказывала…

– А вы ее спрашивали?

– О чудесах? Нет, как-то не приходилось.

– Я замечала, что неверие в чудеса больше всех декларируют те, кто упорно не желает проверить их; они боятся приблизиться к чуду и пытаются разоблачить его издали. Вот, например, Небесный Огонь, который сходит на Гроб Господень в Великую субботу. Кажется, что проще – садись на самолет, лети в Иерусалим и проверяй. Нет. Потому что если не предстанут в этот день против Гроба Господня, им останется сказать одно из двух: либо «Я там был и видел чудо», либо «Я там был, и чуда не было». Вместо того они отворачиваются, закрывают глаза и твердят, что чуда нет, потому что не может быть никогда.

Совершенно чужой и чуждый мне человек, мать Евдокия дорогой расспрашивала меня о моих делах так, как будто они и в самом деле были ей интересны. От скуки, надо полагать.

– Вы ведь живете постоянно в Лондоне, Сандра?

– Да.

– А почему не с бабушкой? Ведь она старенькая и вы так любите друг дружку.

– Я должна зарабатывать себе на жизнь. В Баварском Лесу я не найду себе оплачиваемой работы.

– А какая у вас профессия, можно спросить?

– Я реалист-декоратор.

– Что это такое? Расскажите поподробней.

Я рассказала. Мать Евдокия внимательно меня слушала, не прерывая своего узелкового рукоделья, а потом вдруг спросила:

– А вам никогда не приходилось создавать интерьер монастыря?

– Нет, не случалось. Но я изучала архитектуру, историю костюма и мебели, просто историю, так что, наверное, как-нибудь справилась бы. От декоратора массовых Реальностей много и не требуется.

– А как бы вы его изобразили?

– Сначала я бы спросила, какой именно монастырь желает видеть заказчик: католический, православный, буддистский?

– Православный, конечно.

– Ну, я начала бы с выбора эпохи. Про современные монастыри я ничего не знаю, даже не предполагала до недавнего времени, что они вообще сохранились.

– Возьмем хотя бы конец девятнадцатого века.

– Страна?

– Россия.

– Отлично. Я изобразила бы остров в холодном северном море, на нем вековой дремучий лес, а в нем квадратный участок земли, обнесенный высокой каменной стеной. Железные ворота, а в них смотровое окно с решеткой. В центре участка я бы построила церковь. Конец девятнадцатого? Храм будет с разноцветными куполами, крытыми майоликой и золотом, а внутри – росписи в стиле Васнецова. Возьмем за образец Храм Спаса на Крови в Петербурге, хотя он закончен уже в начале двадцатого века.

– О! А почему именно этот храм?

– Бабушка говорит, что в этом храме есть фрески, выложенные из мозаики нашим предком, мастером Фроловских мозаичных мастерских…

– Сандра!

– Что-нибудь не так?

– Все так, но вы меня поражаете. Откуда такие познания?

– Из лесу вестимо! Из Баварского Леса, от бабушки. Неужели вы думаете, в колледже декораторов Реальности можно этому обучиться? Там нас больше гоняли по маркам автомобилей и парижским модам. Итак, я продолжаю… Стены сплошь из мозаики, а на них – портреты святых.

– Иконы, вы хотите сказать?

– Я всегда считала, что иконы – это и есть портреты святых. Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет. Я могу вам прямо сейчас показать, в чем тут разница.

Мать Евдокия порылась в своем мешочке, достала кожаный бумажник, а из него – маленькую иконку и фотографию в прозрачном пластиковом футляре.

– Вот это икона святого мученика Иосифа Монреальского, а это – его фотография. Видите разницу?

Разница была очевидна хотя бы потому, что на фотографии живой мученик застенчиво улыбался, а представить себе улыбающегося святого на иконе у меня воображения не хватало. На иконе вокруг его головы было сияние, и все же это было лицо того же самого человека.

– Я не совсем могу объяснить разницу, но теперь я ее понимаю. А откуда у вас фотография святого?

– Сам подарил, – улыбнулась мать Евдокия. – Ну, так продолжайте, какие же иконы вы изобразили бы в храме?

– Этот ваш знакомый святой какой-то слишком добрый даже на иконе. Я говорю это не только потому, что он исцелил мою бабушку. Я представляю себе святых с жесткими проницательными глазами, которые смотрели бы со всех стен, строго следя за каждым движением монахинь, своего рода камеры Надзора.

– Ух, как страшно… Дальше?

– Вокруг храма я расположила бы в форме каре низкие каменные бараки с решетками на окнах. По звону колокола монахини выходят рядами из дверей бараков и уныло шествуют в церковь на службу, опустив головы и держа руки за спиной.

– Не слишком ли мрачно?

– Я так это себе представляю. Монахини одеты в черное, даже апостольники у них черные, а не белые, как у вас.

– Тут вы угадали, Сандра. Белые апостольники мы надеваем только летом. А вот монахинь, идущих на службу колоннами и с руками за спиной, мне как-то описывали. Правда это было очень давно.

– Значит, и это я угадала?

– В каком-то смысле. Однажды к нам приехала молоденькая девочка из Германии – это было еще до потопа. Такая рыженькая хохотушка, певунья, спортсменка-баскетболистка. Она любила кино, а в кино уже тогда именно так изображали мрачную монашескую жизнь. Вот она и приехала поглядеть, так ли это на самом деле, и с тайной мыслью спасти кого-нибудь из молодых монахинь – увезти из обители.

– Ну и что же?

– Поглядела, пригляделась да и осталась с нами. Теперь она сестра Дарья. Я вас с нею познакомлю, когда приедем. Да вы ее и сами узнаете: она у нас принимает паломников, следит за порядком во дворе обители, кормит кошек и поет на клиросе – ее трудно не заметить. Ну а какой сюжет развивался бы в этом вашем суровом интерьере?

– Вообще-то я сочиняю только декорации, а сюжеты строят реалисты-режиссеры. Но и могу попробовать.

– Попробуйте!

– Вы выступаете в роли заказчицы? Я спрашиваю, потому что есть три рода сюжетов – мужские, женские и смешанные.

– Хорошо, пусть я буду вашей заказчицей. Итак?

– Итак, героиня – монахиня. Ее пожизненно заточили в монастырь за непослушание отцу. Она страдает и знает, что ей оттуда не выйти на свободу. Однажды она возвращается после церковной службы в свою камеру…

– Комната монахини называется кельей.

– Да, я вспомнила – келья. Так вот, она входит в свою келью, садится в кресло и плачет. И тут ее кто-то вызывает по персонику. Она надеется, что это отец, решивший ее простить, но это ошибочный вызов: на экране прекрасный юноша, русский граф, который хотел вызвать свою невесту, но перепутал код.

– Дальше все ясно! – засмеялась мать Евдокия. – Прекрасный граф освобождает юную монахиню, и она, счастливая, уходит с ним в обнимку на свободу.

– Ну, примерно так. Впрочем, умный заказчик сам дальше развивает предложенный сюжет. А вот как бы вы сами его продолжили?

– Освобожденная монахиня бросается покупать себе наряды в модных магазинах, с упоением танцует на балах, с восторгом слушает комплименты своего рыцаря-освободителя. А потом постепенно наряды и веселье ей надоедают, разговоры окружающих кажутся скучными и ничтожными, а любовь жениха – эгоистичной и мелкой. Она понимает, что настоящая жизнь осталась в монастыре, и возвращается туда уже добровольно. Монахини и подруги-послушницы встречают ее с радостью и любовью, теперь она спокойна и счастлива – она нашла свой путь.

– Какой странный получился сюжет, не думаю, чтобы Банк-Реаль хорошо за него заплатил – он не будет иметь успеха у потребителя.

– А мы и не станем его предлагать, пусть Банк-Реаль на нас не рассчитывает… Вообще-то, в жизни такой сюжет встречается. Обычно, если молоденькая девушка готовится поступить в монастырь, на нее насылаются искушения – вдруг откуда-то появляются красивые ухажеры, женихи… Но если в ней крепко решение уйти от мира, она все эти соблазны отвергает и даже благодарит Бога за их попущение; она убеждается, что уходит от мирских радостей по доброй воле, а не потому что судьба ее обделила.

– Значит, это полезно для будущей монахини – сознательно отказаться от спелого винограда, а не твердить, как та лисица, что виноград зелен?

– Вы знаете басни Лафонтена?

– Это русская басня, мать Евдокия, ее написал Иван Крылов. Бабушка знает много его басен и любит приводить к случаю.

– Простите меня, по вообще-то басню про лису и виноград написал Эзоп, потом Лафонтен перевел ее с греческого на французский, а Иван Крылов уже с французского перевел на русский.

– Я этого не знала… Мать Евдокия, вы так образованны, у вас такие разнообразные интересы, неужели вам самой не наскучила монашеская жизнь? Она ведь такая однообразная и бедная.

– Бедная? Да что вы, Сандра! Духовная жизнь так богата и столько вмещает в себя, что никакой жизни не хватит, чтобы ее понять, углубиться в нее.

– А что, собственно, есть духовная жизнь?

– И как на нее настроиться?

– Нет, настраиваться на нее я отнюдь не собираюсь.

– Мне просто пришло на ум название книги «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться»[3].

– О Месс, можно ли читать книги с таким скучным названием?

– Можно и нужно.

– Ну уж я-то воздержусь… Впрочем, сама я книг не читаю, мне только бабушка кое-что пересказывает и читает вслух. Мать Евдокия, а вам самой никогда не хотелось заглянуть в Реальность?

– Нет. Я люблю настоящую жизнь.

– Вы монахиня и любите жизнь?

– Конечно. Не мирскую жизнь, а просто жизнь.

– Но игра в Реальность – искусство, а искусство разве не часть жизни?

– Вопрос в том, какое это искусство. Я воспринимаю только то искусство, которое говорит о Боге. Вы встречали такое в Реальности?

– Конечно. Есть множество сюжетов, в которых действует Мессия-бог: он спасает героев, направляет их поступки, одобряет и награждает правильные действия, порицает и наказывает дурные. Но если вам нравятся другие боги, то к вашим услугам целый пантеон: боги Древней Греции и Рима, Ассирии и Египта, Индии и Африки…

– Речь не идет об Антихристе или языческих богах. Хотя искусство древних, еще не познавших Единого Бога, часто посвящалось языческим богам-демонам, и в нем была своя особая красота – творческие люди через искусство искали Истину и во тьме многобожия. Но с тех пор, как Господь явил Себя людям, искусство либо ведет к Богу, либо уводит от Него в другую сторону – к сатане. Это опасное занятие, недаром корень его – «искус»[4], искушение.

– Вы так говорите, как будто прошли через это искушение.

– Прошла. Когда я была молода, в мире еще не царила Реальность, а были книги, музыка, театр и кино, изобразительные искусства. Я была искусствоведом и работала в Метрополитен-музее, крупнейшем музее Америки. Кроме того, я получила музыкальное образование и у меня была огромная любовь к литературе — словом, было из чего выбирать. Но уже тогда я поняла, что мне скучно любое творение человеческое, даже самое гениальное, если оно не служит богопознанию.

– Но это же скучно – все только о Боге и о Боге!

– Книга или картина необязательно должны впрямую говорить о Нем. Есть особое благоухание христианства, и оно ощущается далее тогда, когда слово Бог не у поминается напрямую; скажем, в тексте книги нет даже слова «Бог», но вся книга пронизана Его присутствием. Но если высказанное или невысказанное понятие о Боге отсутствует полностью, тогда произведение искусства наполняется сатанинским смрадом – мир духовный не терпит пустоты. Между прочим, так это и в людях: человек может не осознавать себя верующим, но духовность присутствует в нем неощутимо для его разума, и она открывается другим людям, верующим, через особое духовное благоухание исходящее от его души. В конце концов Господь открывает таким людям глаза, и они с радостью понимают, что всегда были христианами, хотя и не догадывались об этом. Они находят своего Отца. Это очень счастливый миг в жизни человека.

– Вам не кажется, что это немного похоже на сказку из детской Реальности? Королевского сына крадут и отдают на воспитание чужеземцам. Он растет среди них, но остается чужим, и они для него чужие. Он сирота до тех пор, пока случай не открывает ему, кто его отец.

– Примерно так это происходит и в жизни.

– Так что же было с вами? Вы могли выбрать искусство, а избрали монастырь?

– Я попробовала одно, другое и убедилась, что в служении Богу через искусство очень трудно полностью отрешиться от служения себе: человек слаб, и, когда он пытается выразить свои мысли о Боге, он все равно как бы ненароком выражает и себя самого, свое Я, свое Эго, полное грехов и грешков, страстей и страстишек. Наше Эго – это такая пронырливая козявка! В конце концов мое Я настолько мне обрыдло, что я решила спасаться от него в монашестве.

– И вам удалось полностью отказаться от своего «я»?

– Далеко нет, куда там! Полностью это удавалось только святым, но даже им приходилось до конца быть настороже. Эго похоже на вирус: кажется, человек вылечился, а вирус загнан в уголок, но стоит возникнуть благоприятным условиям, как наше неуемное Эго тут как тут и разрастается, как плесень в тепле.

– А оно, это самое Эго, не может разве довольствоваться каким-нибудь скромным уголком в вашем сознании? Пусть бы жили себе на равных и ваш Бог, и ваше собственное Я. Вот я бы никогда не смогла отказаться от себя, такой единственной, неповторимой и любимой, с которой я так давно и так близко знакома, ради неведомого Бога!

– Самоограничение не в природе Эго. Как вирус, как раковая опухоль, Эго стремится к бурному и неограниченному росту. Если ему дать волю, оно заполняет всю душу человека, каждую клетку его физического организма и в конце концов, как и раковая опухоль, губит и человека, и самое себя.

– Как же с ним справиться?

– Человеку это невозможно, а Богу возможно все. Молиться надо.

– Странное у вас мировоззрение, мать Евдокия! А вот наша Реальность служит именно для того, чтобы человеческое Эго ничем себя не ограничивало в проявлении и могло бы полностью выразить себя хотя бы на экране. У нас есть, например, возможность изжить в Реальности любые свои комплексы, создать мир, в котором побеждают именно мои идеи и ничьи другие. Мой собственный мир, мною сотворенный и мне подвластный, – это так прекрасно!

– Скажите, Сандра, а какое состояние наиболее характерно для вас между уходами в Реальность?

– Вы меня подловили, мать Евдокия! Я вам честно скажу, что вне Реальности меня просто одолевает скука. Теперь-то мне некогда унывать, теперь мне стало любопытно жить, а до этих поездок с макаронами я часто впадала в полное уныние и только в гостях у бабушки избавлялась от него. Я думаю, вне Реальности уныние нападало на меня именно из-за несовершенства вне реального мира.

– Уныние. Я так и думала. Уныние, дорогая Сандра, святые отцы называли «печалью дьявола».

– Странные вы люди, христиане, верите в Бога, а сами на каждом шагу поминаете то Антихриста, то дьявола.

– Когда идет война, приходится думать о враге чаще, чем хочется.

– Что вы такое говорите, мать Евдокия! Третья мировая война уже давно кончилась, а новой войны наш Мессия не допустит. Что же касается уныния… Знаете, это, может быть, происходит со мной еще оттого, что я не такая как все: до излечения в адаптационной школе я была очень запущенным и трудным ребенком, и возможно, что это до сих пор дает о себе знать на уровне моего подсознания…

Почти все время, что мы ехали по островам Баварии, мы провели вот в таких примерно беседах. Странное дело, мы были с матерью Евдокией такие разные, что, казалось бы, и говорили на разных языках, но мне с ней было интересно: пусть она была совсем чужая мне по взглядам, но она была какая-то очень цельная, настоящая. Почти как моя бабушка.

К вечеру первого дня мы нашли укромный старый съезд, сделали несколько поворотов среди елового леса, нашли подходящую полянку и остановились на ночлег. Я достала из большой корзины, набитой едой и сверху завязанной клетчатой красной скатертью от пыли, термос с чаем и готовые бутерброды, выложила на пластиковую тарелку вареные овощи для матери Евдокии, расстелила скатерть на траве и разложила на ней наш ужин. Мать Евдокия прочла вслух молитву перед едой и перекрестила все, что лежало на скатерти. Я привыкла к тому, что бабушка тоже крестит еду, но мать Евдокия, конечно, могла бы и спросить, нравится ли мне, что она размахивает голыми руками над едой. Но я решила не придираться – нам ведь еще вместе ехать и ехать. Я с аппетитом съела пару бутербродов, а потом принялась и за овощи матери Евдокии; она ограничилась куском хлеба и двумя вареными картофелинами. Мы поели, выпили по кружке чая и разошлись спать по своим машинам. Ночь была теплая, мы оставили окна приоткрытыми. Я несколько раз просыпалась и слышала со стороны мобишки тихое пение, видно, матери Евдокии не спалось и она коротала бессонницу в молитве.

На второй день кончились бесконечные аквастрады, мы ехали уже по берегу Швейцарских Альп. Альпийский массив уцелел после Катастрофы, но превратился в длинный гористый остров, отделяющий Европейское море от Средиземного океана. Центральная его часть и южный берег были густо застроены и заселены, там было множество новых городов и прекрасных шестиполосных дорог. Особенно тесно было застроено побережье: здесь был лучший в Европе климат, часто светило солнце, а потому люди стремились сюда. Конечно, не у всех хватало средств, чтобы жить постоянно в этом благодатном крае, но провести здесь неделю-другую мог всякий планетянин, имеющий работу первой или даже второй категории. Зато северные склоны Альпийских гор, полого опускавшиеся в гнилые воды Европейского моря, были довольно безлюдны.

Там было множество топей, а в море – опасных мелей, и потому невозможно было судоходство. В первый период после Катастрофы по берегу были проложены руками военных неплохие автострады, поскольку именно сюда вывозили спасенных от наводнения и почти весь берег был тогда занят временными палаточными лагерями беженцев. Лагеря эти были обнесены колючей проволокой, а кое-где и бетонными стенами, и очень строго охранялись. Это была суровая, но необходимая мера: измученные, нетерпеливые беженцы пытались оттуда прорываться в перенаселенные города, производя беспорядки и совершая множество крупных и мелких преступлений – от кражи продуктов питания до убийства граждан, уже получивших жилье, с целью занять их квартиры и комнаты. Беженцы врывались в города и располагались со своим скарбом и детьми прямо на улицах, скрывались в подземных коммуникациях, в канализации, в гаражах для мобилей и даже на крышах зданий, откуда их снимали полицейские вертолеты. Наш дорогой Месс откровенно плакал перед всем миром, когда говорил о страданиях беженцев; он постоянно о них думал и делал все возможное, чтобы облегчить их судьбу. И мы знаем, что положение в лагерях очень скоро изменилось к лучшему: люди имели крышу над головой, пищу и получали медицинское обслуживание. Но самое главное, они все были снабжены персониками за счет личных средств Мессии и могли, выходя бесплатно в Реальность, совершенно забыть о своих житейских невзгодах. Работали они только на санитарной очистке собственных лагерей, а потому могли проводить в Реальности почти все свое время. И все это оплачивал Мессия! Всем необходимым беженцев снабжали с помощью вертолетов армии и полиции, ими же их эвакуировали весной и осенью на время паводков, а потом возвращали обратно в просохшие лагеря. Грабежи и нападения на города прекратились. А совсем недавно я услышала в новостях сообщение о том, что последний городок беженцев ликвидирован, а его обитатели переселены в новые города на постоянное место жительства.

Сухопутных дорог и аквастрад здесь не было, но при большой нужде проехать было можно: в зарослях дьяволоха, покрывавших почти весь этот унылый берег, сохранились остатки допотопных асфальтовых и бетонных автострад. У матери Евдокии был с собой старинный дорожный атлас Европы, в который от руки были внесены изменения. По нему мы и пробирались через эти унылые земли. Впрочем, на атлас нельзя было полагаться даже с учетом после катастрофических изменений, поскольку изменения продолжали происходить: море наступало, подмывая берег; побеги дьяволоха, набравшись сил в темноте под асфальтом и бетоном, взрывали целые участки дорог, превращая их в тупики. Но дороги, которые когда-то шли из Швейцарии на север, в Германию и Францию, теперь вели только под воду. Зато ехать по этим одичавшим местам было безопасно в смысле Надзора с воздуха, надо было только придерживаться южной, подветренной стороны дорог: гибкие стволы дьяволоха под ветром постоянно дующим через горы со стороны Средиземного океана, переплетясь верхушками, образовали над автострадой сплошной нависающий козырек – под этим прикрытием мы и ехали. Вот только езда эта была скучной и утомительной: слева буро-зеленая колючая стена, справа такие же островки дьяволоха, перемежающиеся болотами, песчаными проплешинами и голыми скалами, а за ними – неподвижная гладь Европейского моря ржаво-оливкового цвета с зелеными полосами «водяной чумы» и радужными пятнами много лет назад разлившейся нефти. Если бы не разговоры с матерью Евдокией, я бы давно уснула за рулем.

Где-то к полудню справа, недалеко от дороги, появилась бетонная стена.

– Мать Евдокия, вы ведь здесь недавно проезжали, что это за стена?

– Я по другой дороге ехала, ближе к Альпам. Здесь я проезжала года два назад, но тогда тут не было стены, а стоял палаточный городок беженцев. После него должен быть поворот налево.

По верху стены кольцами вилась колючая проволока, кое-где перепутанная побегами вьюнка-быстряка с огромными белыми колокольчиками.

– Наверное, идет какое-нибудь строительство, – предположила я. – Надо поскорей проехать это место, на стройках обязательно стоят камеры Надзора.

Но вокруг не видно было ни людей, ни машин. Мы увидели только большую надпись: «Осторожно! К стене не подходить!». В воздухе над стеной стаями вились чайки. Через полкилометра дорога резко свернула влево, а стена ушла под воду подступившего совсем близко моря. Неподалеку, возле самой стены, там где она была ниже, торчал остов обгоревшего вездехода времен войны. Я остановилась напротив него и вышла из кабины. Мать Евдокия открыла окно со своей стороны.

– Ну, что там? – спросила она.

– Вокруг всё тихо, никого нет. Можно влезть на вездеход и заглянуть через стену, – предложила я.

– А зачем это? – спросила мать Евдокия.

– Просто так. Мне хочется размять ноги, да и любопытно посмотреть: я только в новостях видела лагеря беженцев.

– Не ходите, прошу вас, – сказала мать Евдокия тонким голоском испуганной девочки. – Я чувствую там что-то жуткое, прислушайтесь, как страшно кричат чайки!

– Да что вы, мать Евдокия! Вот уж не думала, что вас могут испугать птицы. Похоже, что тут уже давно никого нет. Но в самом деле интересно, почему там, за стеной, столько чаек? Я обязательно погляжу.

– Ну, как хотите, а я не пойду, посижу в машине.

Я вышла из кабины и пошла по вязкой земле прямо к вездеходу. Влезть на него было совсем не трудно, только руки сразу же запачкались гарью и ржавчиной. Но и вскарабкавшись на кабину вездехода, я не смогла заглянуть через стену, хотя вставала на цыпочки и даже подпрыгивала, рискуя провалиться сквозь проржавевшую крышу. Я спустилась вниз и вернулась к джипу.

– Ну и что же там такое? – спросила мать Евдокия, не поднимая головы от своего плетения.

– Еще не знаю. Сейчас я отцеплю трос и попробую забраться с его помощью.

Мать Евдокия хотела что-то сказать, может быть, посетовать на то, что из-за моего любопытства мы теряем время, но, взглянув на меня, раздумала и только молчала неодобрительно.

С крыши вездехода мне удалось зацепить крюком буксировочного троса железный штырь, к которому крепилась колючая проволока. Теперь мне надо было с помощью троса преодолеть каких-нибудь два метра высоты, и я довольно ловко это проделала. Взобравшись на стену, я выпрямилась, держась за железную палку, и посмотрела за стену.

Мать Евдокия была права: я увидела остатки палаточного города, почти целиком ушедшего под воду; только на узкой полосе земли, уже покрытой ползучими побегами дьяволоха, у той части стены, которая отделяла городок от дороги, стояли палатки. От самих палаток почти ничего не осталось – только клочья зеленого брезента на ржавых железных прутьях. Ветер гонял между ними мусор, закручивая его небольшими смерчиками. Тысячи чаек копались на грудах тряпья внутри бывших палаток, дрались из-за каких-то темных ошметков, взлетали и опять возвращались. Верхний край стены был довольно широк, и я пошла по нему, придерживаясь за проволоку, туда, где суетились чайки… Когда я вернулась к джипу, меня все еще продолжало выворачивать наизнанку, хотя весь сегодняшний рацион я выбросила из себя еще со стены. Как я отцепила трос и дотащила его до наших машин, я и сама не понимала.

– Полейте мне на руки, мать Евдокия! – просипела я сквозь очередной приступ тошноты.

Выдержке монахинь можно позавидовать: мать Евдокия ни о чем меня не спросила, пока доставала канистру с водой и мыло, поливала мне на руки и подавала бумажные салфетки.

– Скажите честно, от меня воняет? – спросила я, изведя всю канистру.

– Ничем от нас не воняет, Сандра, не выдумывайте – вы стояли высоко на стене.

– Да, но ветер дул в мою сторону!

– И ветер никак не мог дуть на вас со стороны моря, здесь всегда ветер с океана. Давайте-ка поскорей уедем отсюда.

Я отдышалась, снова прицепила мобиль, села за руль джипа и рванула с места, стараясь как можно скорее оказаться подальше от стены и от того что я увидела за стеной.

– Мать Евдокия! Вода к ним подступала, а стена не давала им выбраться. Они лезли на стену, громоздились друг на друга и в таком положении погибли. Огромные кучи! И руки все еще тянутся, тянутся вверх, а рты открыты… А другие просто лежат, скорчившись, в своих палатках, и маленькие трупики тоже… И чайки, тысячи чаек, которые до сих пор…

– Молчите, прошу вас, – тихо сказала монахиня.

Я взглянула на нее. Из-под ее закрытых глаз катились слезы, а губы что-то шептали. Наверно, она молилась за тех, кого я видела. Что ж, если ничего нельзя сделать, то и это неплохо…

Я вела машину в полной прострации, стараясь только не врезаться в стену колючек справа. Наверно, этот шок продолжался бы еще очень долго, если бы не опасная встреча, которая нас поджидала где-то в часе езды от бывшего палаточного города. За одним из поворотов дороги я увидела впереди несущийся на нас огромный красный мобиль полиции Надзора. Сообразив, что джип заслоняет мобишку, если смотреть на него спереди, я резко остановилась. Надзорный мобиль тоже затормозил метрах в пятидесяти перед нами. Из него вышел пожилой полицейский и направился к нам. Быстро расстегнув комбинезон на груди, я обнажила шею, закатала рукава и приветственно помахала ему из окна голой рукой. Он приблизился, и я разглядела нашивки сержанта.

– Уа, сержант! Вы из местного участка?

– Да. А вы…

– Так какого же черта вы не уберете старую развалину там, у стены? – я показала большим пальцем назад, в сторону палаточного городка. Уж теперь-то он точно разглядел мои голые руки и шею, скользнул взглядом по моим отросшим волосам: ни одна планетянка не станет носить волосы, нарушать принятую форму одежды и обнажаться, если у нее нет на это особых прав. – Ваш Надзор сообщил в Центр экологии, что асы повадились посещать этот ваш могильник. Ничего удивительного, у вас там для них чуть ли не лифт приготовлен. Почему экологическая служба должна за вас думать о таких пустяках?

– Вы имеете в виду, достопочтенная…

– Майор Юлия.

– … достопочтенная майор Юлия, обгоревший вездеход там, под стеной?

– Сообразили наконец! Вечером я лично проверю с вертолета, будет ли он убран, и если вы его не оттащите на свалку, сержант…

– Сержант Пукарес.

– Отвечать будете лично вы, сержант Пукарес! Все! Можете быть свободны.

Я рванула машину, оставив сержанта Пукареса утирать пот после разноса. Он так и стоял, глядя нам вслед, пока мы не скрылись за новым поворотом. Тут я взглянула на мать Евдокию: она по-прежнему плела свои узелки, только на ее голову и плечи была накинута бабушкина красная клетчатая салфетка, из под которой виднелись две тонкие, обнаженные до локтей руки. Уловив мой взгляд, она подняла голову:

– Я правильно поняла смысл маскировки?

– Гениально! Вас можно принять за кого угодно, только не за монахиню и не за простую планетянку. Голые руки, как известно, привилегия немногих, а клетчатый апостольник – это даже оригинально, простенько и со вкусом. А как это вы догадались закатать рукава?

– Я это сделала, глядя на вас. Сообразила: раз уж вы в первую очередь решили обнажить руки, значит, вы знаете, зачем это надо делать.

– С вами можно возить макароны, мать Евдокия, – заметила я покровительственно.

– Вы думаете? Вот и матушка игуменья, наверно, так считает, – кротко вздохнула мать Евдокия, – иначе она не благословляла бы меня на эти поездки по три-четыре раза в году.

Ловко она меня поддела! Но я не сдалась.

– Так почему же у вас ручки такие белые, мать Евдокия? Как это вы уберегли их от загара, обнажая перед каждым полицейским?

– Нехорошо смеяться над бедной монахиней! – совсем елейным голоском пропела мать Евдокия.

– Это нервный смех, – успокоила я ее. Тут мы обе начали хихикать, а потом разошлись вовсю и не могли остановиться минут пятнадцать. Но я думаю, смеялись мы потому, что нам обеим действительно требовалась разрядка.

– А знаете, мать Евдокия, – сказала я, отсмеявшись и вытирая слезы, – в прежних автомобилях надо было управлять не только руками, но и ногами: в полу машины были две педали – для правой и для левой ноги. Это бабушка мне рассказывала.

– А почему вы об этом сейчас вспомнили, Сандра?

– Да потому, что у меня до сих пор дрожат ноги; представляете, что бы было, если бы пришлось ими работать?

– Значит, вы тоже испугались полицейского?

– Еще как! Но у меня, видимо, инстинкты не поспевают за действиями: сначала я реагирую на опасность, причем реагирую правильно, как будто мне кто-то диктует, как я должна поступить, а потом, когда опасность уже позади, я ее осмысливаю и вот тогда уже, так сказать в свободное время, пугаюсь до паники. Вот как сейчас.

– Со мной происходит то же самое. Пока вы разговаривали с полицейским, я вязала четки и читала Иисусову молитву, и все узелки получились ровными как один; зато все то, что я потом навязала, придется полностью распустить. У вас паника выходит через ноги, а у меня через руки – вот и вся разница.

– Интересно, какой психический закон нами управляет в этих случаях?

– По-вашему психический закон, а по-нашему – Ангел-Хранитель.

– Ну, нет! Я за свои поступки сама отвечаю! Нет у меня Ангела-Хранителя, кроме бабушки.

– Это вы хорошо сказали, Сандра, то есть про бабушку, хорошо. Я только одного не понимаю: вы согласны признать, что вами управляет какой-то абстрактный психический закон, и это вашей гордости не задевает, а вот мысль о помощи Ангела-Хранителя вызывает у вас бурный протест.

– Я не верю в ангелов!

– А в бесов верите?

– Тоже не верю. Кто их видел? Разве что в Реальности…

– Вы разве никогда не видели существа, которого сегодня мир величает Мессией?

– Мессия – бес?!

– Даже хуже. Это воплощение сатаны, верховного беса, это Антихрист.

Ну вот, опять началось!

– Что вы такое несете, мать Евдокия? Как у вас поворачивается язык? Правитель, отдавший столько сил спасению человечества от последствий мировой войны и Катастрофы – и вдруг сатана, бес и вообще не человек!

– Сандра, то, что вы видели за стеной бывшего палаточного городка, – это тоже дело рук Лжемессии.

– Как вы можете говорить такое? Вы – глупая черная ворона с птичьими мозгами! Вы, наверно, с утра налакались елея в честь воскресенья и теперь несете что попало! – Я изо всей силы ударила кулаком по стоп-клавише – джип с визгом остановился. – Выходите из машины и убирайтесь ко всем своим ангелам с вашими макаронами!

Мать Евдокия молча взяла свой мешочек, вылезла, путаясь в подоле, из кабины и сразу же пошла вперед по дороге.

Я развернула джип и погнала его в обратную сторону. Меня трясло, кровь стучала двумя молотками по вискам, я просто задыхалась от ярости. Как хорошо, что я догадалась высадить ее из машины, ведь я могла бы наброситься на нее и избить, даже убить, быть может. Что бы я тогда сказала бабушке? О Месс! А что я теперь-то ей скажу? Фф-у-у!

Я опять остановила машину, вышла и встала посреди пустой дороги. Да что же это со мной творится? Откуда такая ярость? Ну хорошо, она так думает, да и пусть себе думает что хочет! Мессия так велик, Мессия так великодушен и великолепен, как могут задеть его славу жалкие слова ничтожной монашки? Но почему, почему не спасли тех людей? Почему они оказались между морем и непреодолимой стеной? Почему они лезли на стену, пытались поднять на нее детей? Что их гнало – вода или голод? Месс не знал, не знал об этом ничего!

Нет, я должна немедленно успокоиться: что такое стало с моими нервами? Ведь я никогда не впадала в такую ярость… Да нет, она все время бесила меня, когда вела свои дурацкие разговоры с бабушкой. «Бесила» – это ведь от слова «бесы»? Еще есть выражение «Бес вселился». Надо полагать, из-за таких состояний древние и сочиняли легенды о бесах, чтобы оправдать свои гневные вспышки. Нет, я не стану сваливать на бедных бесов собственную невыдержанность и хамство, я сама должна немедленно успокоиться. Что мне помогло два дня назад? Психотерапия. Да. Я лежала в траве, смотрела в затянутое дым кой небо и представляла себе, что надо мной появился голубой просвет в виде круглого окна. И я просила: «Небо, помоги мне! Очисти меня!» Я могу это сделать и сейчас.

Я легла прямо на горячий бетон, расслабилась и стала смотреть в небо. Через несколько минут мне удалось вообразить себе, что в серо-голубой дымке появляется круглый просвет, и тогда я начала твердить: «Небо, помоги мне! Небо, очисти меня от ярости! Я не хочу ненавидеть бедную монашку за её заблуждения, ведь на самом деле она мне нравится. Небо, успокой меня!» И это нехитрое упражнение опять сотворило со мной чудо: я совершенно успокоилась, как будто с меня сняли тесную, холодную и колючую одежду. Все, что у меня внутри было скрючено гневом, расправилось, распрямилось. Я поднялась на ноги, несколько раз глубоко вздохнула и весело сказала: «Вот и спасибо тебе, Небо!» Я пошла к джипу и похолодела, увидев сзади мобишку: я ведь про него забыла, совсем забыла! Если я не хотела ехать с матерью Евдокией, не проще ли было пересадить ее в мобиль, ну и пусть себе едет одна. Вот это уж полное затмение! Я села в джип, развернулась и помчалась догонять мать Евдокию,

Я увидела ее издали, и такой маленькой и одинокой показалась она мне, бредущая со своим белым мешочком в руке по этой пустынной дороге, в тени угрюмых стволов дьяволоха. Я обрадовалась, что она никуда не исчезла, хотя куда она могла исчезнуть? – и, перегнав ее, остановила джип и распахнула дверцу со стороны пассажирского сиденья.

Мать Евдокия размеренным шагом поравнялась с джипом, и я увидала, что она и на ходу продолжает вязать свои четки. Она прошла мимо меня, не повернув головы, и тем же неспешным шагом пошла дальше по дороге.

Я постояла немного, а потом снова поехала за ней.

– Мать Евдокия! Простите меня и садитесь в машину! Пожалуйста!

Она опять прошла мимо, не взглянув на меня даже искоса. Я уронила голову на руки, лежавшие на руле, и заплакала. Потом снова поехала за ней, но уже не стала перегонять, а потащилась за ней сзади, по крайней мере так я могу ее охранять.

Потом мать Евдокия остановилась и подняла руку, как это делают в Реальности XX века, когда хотят остановить попутный автомобиль. Я обрадовалась, быстро подъехала к ней и распахнула дверцу.

– До обители не подвезете? – спросила она своим тонким голоском.

– Нам по пути, садитесь!

Она закинула в кабину рюкзак и следом залезла сама. Уселась и, не дав мне успеть вымолвить слово, сказала:

– Простите меня, грешную! Я виновата, ввела вас в искушение.

– Это вы меня простите, мать Евдокия! Я сама не знаю, что на меня вдруг нашло.

– Да, вы этого не знаете и потому ни в чем не виноваты. А сейчас не будем больше это обсуждать, давайте лучше помолчим.

Наше взаимное молчание успокоило мою душу, как успокаивается вода в бабушкином пруду после того, как большая рыба, ударив хвостом по воде и подняв круги, уходит в глубину. Почти до самого вечера мы говорили только о дороге. Но за ужином, когда мы остановились на обочине под стеною дьяволоха и разложили на клетчатой скатерти свои припасы, мать Евдокия осторожно вернулась к моей дневной вспышке.

– Сандра, если хотите, я вам попробую объяснить, что произошло между нами днем. Но только при условии, что вы не станете волноваться.

– Говорите.

– Вы помните ваши последние слова?

– Какие именно?

– Желая меня задеть, вы сказали, что я с утра «налакалась елея в честь воскресенья».

– Да, кажется, я так и сказала. Глупость какая!

– Совсем не глупость. Сандра, а вы знаете, что такое елей?

– Что-нибудь вроде святой воды?

– Нет. Елей – это просто-напросто постное масло.

– Растительное масло?

– Да. А какой сегодня день недели?

– Восьмерик, день отдыха. Я, значит, в пылу назвала его «воскресеньем», как в Реальности, где счет дням недели идет иногда по старому календарю. Как, однако, работает мысль, подстегнутая гневом!

– Сегодня и по церковному календарю воскресенье, иногда это совпадает. А какая связь между елеем и воскресным днем, вы знаете?

– Нет.

– Очень простая. Сейчас идет строгий Успенский пост, а во время поста монахам елей разрешается только по особым дням, в частности, по воскресеньям. Вы разве знали, что я действительно сегодня могу потреблять елей?

– Откуда же мне было это знать?… Уау! Получается, что я сказала то, чего сама не знала и не понимала, но что должно было вас задеть?

– Получается так. Кто же подсказал нам эти слова?

– Не знаю… Не хотите ли вы сказать, что как Ангел-Хранитель подсказывает добрые слова и поступки, так и бес-искуситель подсказывает злые?

– А вы сами как думаете?

– Ну… Можно предположить, например, что вы с бабушкой что-то говорили о посте и елее, а я случайно услышала, не придав этому значения…

– Мы не говорили об этом с Елизаветой Николаевной. Для нее пост такое же привычное дело, как и для монахов.

Я задумалась. Как же это получается, что я произнесла слова, значения которых не понимаю, но произнесла их вовремя и к месту?

– Во время нашей стычки, мать Евдокия, я вспомнила то, чего не знала, но зато забыла то, о чем знала очень хорошо, – о вашем мобишке сзади. Рассуждая здраво, я должна была снять буксировочный трос и предложить вам ехать отдельно. Но у меня была полная уверенность в том, что если я вас высажу из своей машины, у вас не будет другого выхода, как только идти пешком. Безумие какое-то!

– Гнев всегда безумен.

– Не-ет! Я думаю, у меня что-то с психикой не в порядке.

– Не фантазируйте. Психика у вас нормальная, у вас в душе непорядок.

– Да ладно вам… А если не психика, то мораль хромает.

– И тут не угадали, и в моральном отношении вы заведомая вегетарианка.

– То есть?

– Не станете ближних угрызать ради своей пользы. А вот с душой дело обстоит хуже – душа ваша открыта для бесовских нападений, она у вас на семи ветрах сиротствует, бедная.

Мне пришла в голову мысль кое что о себе открыть матери Евдокии.

– Мать Евдокия, я хочу рассказать вам что-то по секрету от бабушки. Пожалуй, это единственное, что я скрываю от нее.

– Если это ваша тайна, надо ли мне ее знать?

– Может быть, вы поможете мне разобраться в одном важном для меня вопросе.

– Тогда слушаю.

– В детстве я прошла курс социальной реабилитации в специальной школе. Из моего сознания были вычищены многие детские воспоминания, вера в Бога, молитвы, русский и греческий языки и многое другое. Пожалуй, сохранилась только моя любовь к бабушке. Я думаю, ее можно было стереть только вместе с жизнью. Сохранились и некоторые разрозненные отрывочные воспоминания. Кое-что из прошлого я потом самостоятельно восстановила по рассказам бабушки, но полной, связной памяти о годах, проведенных с дедом и бабушкой, у меня нет. Бабушка этого не знает, она думает, что у меня скверная память и обвиняет в этом мое увлечение Реальностью,

– Почему вы скрываете это от Елизаветы Николаевны? Она могла бы помочь вам восстановить все утраченное, может быть, вплоть до веры в Бога, ведь вы верили в Бога в детстве?

– Да. Я это знаю, но я этого не помню. Напротив, всё, что касается веры, церкви и, простите, монахов, вызывает у меня раздражение, чтобы не сказать больше.

– Я это давно почувствовала.

– И было с чего. А с бабушкой все гораздо сложнее, но это долго рассказывать.

– У нас предостаточно времени, нам еще ехать и ехать.

– Хорошо, я расскажу вам всю свою жизнь и постараюсь покороче.

– О нет! – засмеялась мать Евдокия. – Зачем же это, вся жизнь и вдруг «покороче»? – Она достала из своего мешка маленькие квадратные часы, которые называла смешным словом «будильник», и посмотрела на цифры: – Давайте мы вот как сделаем. Сейчас мне надо читать мое вечернее молитвенное правило, а вам – ложиться спать, вы должны выспаться. А завтра, когда мы двинемся в путь, вы и начнете свой рассказ.

Так мы и сделали. Когда я засыпала, мать Евдокия еще мурлыкала свои молитвы, а утром я застала ее уже снова молящейся. Интересно, когда она спит?


[3] Книга святителя Феофана Затворника Вышинского (Говорова) (1815—1894), епископа Тамбовского и Владимирского посвящена вопросам духовной жизни, обращена преимущественно к мирянам и представляет собой собрание писем святителя к некой особе, затрагивающих актуальные и доныне проблемы, встающие на пути желающего жить христианской жизнью.

[4] Слово «искус», «искушение», имеет двоякое значение: в первом случае оно означает опыт, пробу, попытку. Быть «искушенным» в чем-либо, значит приобрести опыт, быть испытанным, изведать что-либо. Именно от того значения произошло слово «Искусство» – опытность, мастерство.

Комментировать

13 комментариев

  • Виктория, 05.12.2014

    Я читала эту книгу когда-то… И не стала читать продолжение! А теперь, и ведь совсем не много времени прошло, — теперь, когда навалились на нас УЭКи с чипами, номерами и изотопными начертаниями, вспомнила и бросилась перечитывать в надежде отыскать, хотя бы даже в фантастике, руководство к действию против насилия над личностью. К кому обратиться, когда духовенство не видит, не слышит и помалкивает…

    Ответить »
    • Кирилл, 05.12.2014

      Давайте говорить честно. Не духовенство не видит, а это Вы, Виктория, не хотите его слышать, а впадаете в грех уныния сами и соблазняете непослушанием Церкви окружающих.

      Ответить »
  • Алексей, 01.06.2016

    А вот эта книга (в отличие от «Посмертных приключений») прочитана на одном дыхании. И вторая часть — «Паломничество Ланселота» тоже. Прекрасная художественная фантазия автора неразрывно сплетена с Православным учением о конце света. Батюшка, правда, книгу назвал «детской», но мне, взрослому человеку, очень понравилось.
    Я не отрицаю первостепенное значение Библии и Святоотеческого писания для Православного человека, но хочется иногда что-то попроще, для досуга, так сказать. Именно такая литература нужна, чтоб и отдохнуть, и обойтись без греха и грязи, свойственной современному безбожному искусству.

    Ответить »
  • Анастасия, 30.03.2020

    Книга чудесная!

    Ответить »
  • Ирина, 26.11.2020

    Прекрасная книга. Светлая и лёгкая, несмотря на всю сложность поднимаемой темы. Только глубоко верующий человек мог передать свет надежды, любви и веры в мрачном мире виртуальных реальностей, чудовищной лжи и рабства.
    Написана так, что и детям понятно и интересно. А это важно в настоящее время, когда подростки не хотят «заморачиваться».

    Ответить »
  • Ирена, 10.12.2020

    Чудесно! на одном дыхании прочитала. Но, Господи, страшно-то как…(((

    Ответить »
  • Властелина, 17.11.2021

    Очень понравилась эта книга и все её остальные. И судя по ситуации в мире, она (ей) Господь позволил донести эту информацию до нас, что этот под видом миссии уже подводит жирную черту.

    Ответить »
  • Павла, 20.11.2021

    Книгу Ю.Воскресенской прочитала за неделю, а то и меньше. Сюжет очень увлекательный, да и с реальной жизнью, к сожалению, многие моменты соприкасаются.
    У автора талант не только понятно донести православное учение о спасении, но и создать увлекательные яркие живые колоритные картины «предполагаемого будущего». Вот Господь как Юлии Николаевне открыл. А она с нами поделилась. Дивно. Но и не по себе немного. Мы будем терпеливы несмотря ни на что. «Терпением спасайте души ваши»

    Ответить »
    • Кирилл, 21.11.2021

      Насчёт правильности изложения православного учения о спасении можно поспорить, фантазию автора не будем исключать.

      Ответить »
  • Полина, 29.11.2021

    Книга, как настольное пособие в современных реалиях. К сожалению, для всех нас. Господь ей открыл, а она, пророчица, в сказочной манере повествования, фэнтези, передала для нас…., кто хочет, тот увидит, тот услышит.

    Ответить »
  • lalyapkinamail-ru, 08.05.2022

    Здравствуйте. Как сделать так, что бы та страница где читаю, сохранялась? Все время приходится, заново пролистывать.

    Ответить »
    • Редактор, 09.05.2022

      Здравствуйте! Зарегистрируйтесь на сайте, после чего Вы сможете добавлять закладки, которые будут доступны в личном кабинете.

      Ответить »
  • sakh-irina, 22.03.2024

    Очень понравилась книга! Спаси Господи всех причастных к тому, что мы её смогли здесь прочитать, ну и автора, конечно.

    Ответить »