Богословие

Хотя и невозможно постигнуть, что такое Бог, однако же можно сказать, чем Он не <является> есть (свт. Афанасий Великий, 2, 104).

* * *

Если же рассуждают о Боге, создавшем человеков, то пусть представляют не человечески, но иначе и выше естества человеческого (свт. Афанасий Великий, 2, 307). Источник.

* * *

...Кто по недоумению примышляет себе неподобающее и говорит о Боге, что недостойно Бога, тот не извинителен в своей дерзости... (свт. Афанасий Великий, 2, 309). Источник.

* * *

...Доброта небесного Слова не может быть ясно передана в учении, если, по долговременном изведании учений истины, не возможем собственным опытом постигнуть благость Господню (свт. Василий Великий, 5, 255). Источник.

* * *

Нет ни одного имени, которое бы, объяв все естество Божие, достаточно было вполне его выразить. Но многие и различные имена, взятые в собственном значении каждого, составляют понятие, конечно, темное и весьма скудное в сравнении с целым, но для нас достаточное. Из имен же, сказуемых о Боге, одни показывают, что в Боге есть, а другие, напротив, чего в Нем нет. Ибо сими двумя способами, т. е. отрицанием того, чего нет, и исповеданием того, что есть, образуется в нас как бы некоторое отпечатление Бога (свт. Василий Великий, 7, 28). Источник.

* * *

...Как одного имени недостаточно к выражению всех совершенств Божиих в совокупности, так и каждое из имен не без опасности может быть взято вообще (свт. Василий Великий, 9, 25). Источник.

* * *

...Понятия, которое бы вполне было достойно Бога... никто никогда не достигнет, хотя бы соединились все умы для исследования и стеклись все языки для выражения оного (свт. Василий Великий, 9, 26). Источник.

* * *

Как жалок и окаянен, а вместе и весьма бесстыден, кто входит в исследование о своем Создателе! Тьмы тем и тысячи тысяч Ангелов, Архангелов славят Его со страхом и поклоняются Ему с трепетом, а перстные люди, исполненные грехов, небоязненно разглагольствуют о Божестве (прп. Ефрем Сирин, 33, 381). Источник.

* * *

Благочестие поставляйте не в том, чтобы часто говорить о Боге, но в том, чтобы больше молчать; ибо язык, не управляемый разумом, – претыкание для людей (свт. Григорий Богослов, 12, 14).

* * *

Всегда держитесь той мысли, что безопаснее слушать, нежели говорить, вожделеннее учиться, нежели учить о Боге... (свт. Григорий Богослов, 12, 14). Источник.

* * *

Хочешь ли со временем стать богословом и достойным Божества? – соблюдай заповеди, и не выступай из повелений. Ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию (свт. Григорий Богослов, 13, 174).

* * *

Лучше изнемочь в умствованиях под водительством Духа, нежели, гоняясь за легкостью, без труда согласиться на нечестивые мнения (свт. Григорий Богослов, 13, 289). Источник.

* * *

Любомудрствовать о Боге можно не всякому – да! Не всякому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать, когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем, потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере, очищают и душу и тело. Для нечистого же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения к солнечному лучу. Когда же можно? – Когда бываем свободны от внешней тины (не порабощаемся плоти) и мятежа, когда владычественное в нас (ум) не сливается с негодными и блуждающими образами, как красота племен, перемешанных с племенами худыми, или как благовоние мира смешанного с грязью. Ибо действительно нужно упраздниться, чтобы разуметь Бога (ср.: Ис. 45, 11), и егда приимем время, судить о правоте богословия (ср.: Пс. 74, 3). Пред кем же можно? Пред теми, которые занимаются сим тщательно, а не наряду с прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристаний, зрелищ и песней, по удовлетворении чреву и тому, что хуже чрева; ибо для последних составляет часть забавы и то, чтоб поспорить о таких предметах и отличиться тонкостью возражений. О чем же должно любомудрствовать, и в какой мере? – О том, что доступно для нас, и в такой мере, до какой простираются состояние и способность разумения в слушателе. Иначе, как превышающие меру звуки или яства вредят, одни слуху, другие телу, или, если угодно, как тяжести не по силам вредны поднимающим, и сильные дожди – земле, так и слушатели утратят прежние силы, если их, скажу так, обременить и подавить грузом трудных учений.

И я не говорю, будто бы не всегда должно памятовать о Боге (да не нападают на нас за это люди, на все готовые и скорые!). Памятовать о Боге необходимее, нежели дышать, и, если можно так выразиться, кроме сего не должно и делать ничего иного. И я один из одобряющих слово, которое повелевает поучаться день и ночь (Пс. 1,2), вечер и заутра, и полудне поведать (Пс. 54, 18), и благословлять Господа на всякое время (Пс. 33, 2). А если нужно присовокупить и сказанное Моисеем; то лежа, и востал, и идый путем (Втор. 6, 7), и исправляющий другие дела должен памятовать о Боге, и сим памятованием возводить себя к чистоте. Таким образом запрещаю не памятовать о Боге, но богословствовать непрестанно; даже запрещаю не богословствование, как бы оно было делом не благочестивым, но безвременность, и не преподавание учения, но не соблюдение меры (свт. Григорий Богослов, 14, 7–9).

* * *

...Сами образовавшись и других образовав, по образу Писания, приступим уже к изложению богословия. Управить же словом предоставим Отцу и Сыну и Святому Духу, о Которых у нас слово, – Отцу, да благоволит о нем, Сыну, да содействует ему, Духу, да вдохнет его, лучше же сказать, да будет на нем единого Божества единое озарение, соединительно разделяемое и разделительно сочетаваемое, что и выше разумения (свт. Григорий Богослов, 14, 16–17). Источник.

* * *

Мы как бы строим огромные здания малым орудием, когда человеческою мудростью уловляем видение Сущаго, когда к предметам мысленным приступаем со своими чувствами, или не без чувств, которые заставляют нас кружиться и блуждать, и не можем, неприкровенным умом касаясь неприкровенных предметов, подойти сколько-нибудь ближе к истине и напечатлеть в уме чистые его представления. А слово о Боге чем совершеннее, тем непостижимее, ведет к большему числу возражений и самых трудных решений. Ибо всякое препятствие, и самое маловажное, останавливает и затрудняет ход ума, и не дает ему стремиться вперед, подобно тому, как браздами вдруг сдерживают несущихся коней, и внезапным их потрясением сворачивают в сторону. Так Соломон, который до преизбытка был умудрен паче всех, и до него живших и ему современных, получил в дар от Бога широту сердца и полноту созерцания обильнее песка (3Цар. 4, 29), чем более погружается в глубины, тем более чувствует кружения, и почти концом мудрости поставляет найти, сколько она удалилась от него (Еккл. 7, 24). А Павел покушается, правда, исследовать, не говорю естество Божие (он знал, что сие совершенно невозможно), а только судьбы Божии; но поскольку не находит конца и отдохновения в восхождении, поскольку любоведение ума не достигает явно окончательного предела, а всегда остается для него нечто еще неизведанное, то (чудное дело! О, если бы со мною было то же!) заключает речь изумлением, именует все подобное богатством Божиим и глубиною (Рим. 11, 33), и исповедует непостижимость судеб Божиих, выражаясь почти так же, как и Давид, когда он то называет судьбы Божии бездною многою (Пе. 35, 7), в которой нельзя достать основания ни мерою, ни чувством, то говорит, что удивися разум от него и от состава его, и утвердися паче, нежели на сколько простираются его силы и его объем (ср.: Пс. 138, 6) (свт. Григорий Богослов, 14, 37–38).

* * *

...К изображению Бога, заимствуя некоторые черты из того, что окрест Бога, составляем мы какое-то неясное и слабое, по частям собранное из того и другого, представление, и лучший у нас богослов не тот, кто все нашел (эти узы не вместят в себя всего!), но тот, чье представление обширнее и кто образовал в себе более полное подобие, или оттенок (или как бы ни назвать сие) истины (свт. Григорий Богослов, 14, 96). Источник.

* * *

...Крайне стыдно, и не только стыдно, но большей частью бесполезно, подобие горнего брать в дольнем, неподвижного – в естестве текучем и, как говорит Исаия, испытывать мертвыя о живых (Ис. 8, 19) (свт. Григорий Богослов, 14, 111). Источник.

* * *

...Порядок богословия, который и нам лучше соблюдать, – не все вдруг высказывая, и не все до конца скрывая, ибо первое неосторожно, а последнее безбожно, и одним можно поразить чужих, а другим – отчуждить своих (свт. Григорий Богослов, 14, 127). Источник.

* * *

Говорить о Боге – великое дело, но гораздо больше – очищать себя для Бога, потому что в злохудожную душу не внидет премудрость (Прем. 1,4) (свт. Григорий Богослов, 14, 144–145). Источник.

* * *

..Что со мною? Опять ниспадаю до речений человеческих. Ибо как можно назвать простое таковым? И не количественное толиким? Но простите слову – орудию малому; я говорю о Высочайшем! Великий и Долготерпеливый – Естество неописуемое и бестелесное, потерпит и то, что говорим о Нем как о теле, и употребляем речения, далеко не соответствующие истине. Ибо если Он принял плоть, то не погнушается и подобным словом (свт. Григорий Богослов, 14, 215).

* * *

Терпит и ныне <Господь> побиение камнями не только от наветующих, но даже от нас, которые почитаем себя благочестивыми. Ибо рассуждая о бестелесном, употреблять наименования свойственные телесному, значит, может быть, то же, что клеветать, то же, что побивать камнями, но, повторяю, да будет дано извинение нашей немощи! Мы не произвольно мечем камнями, потому что не можем вы разиться иначе, употребляем слова, какие имеем (свт. Григорий Богослов, 14, 216).

* * *

Рассуждая о Боге, смертные, любите меру в слове! (свт. Григорий Богослов, 16, 45). Источник.

* * *

Женщинам прилично не много говорить о Боге, именно, сколько можно им знать о досточтимом естестве Троицы, о тройственной в Божестве единой благодати, ибо глаголы благочестия нехорошо предавать и молчанию. Должны же они больше слушать. Но то и другое, и говорить и слушать, обязаны с трепетным умом и благоговейно, на все налагая покров стыдливости. В словах же прекословных пусть упражняются люди мудрые, низлагающие неверных (свт. Григорий Богослов, 16, 90). Источник.

* * *

Подлинно крутая и неприступная гора – богословие, и к подгорию его едва подходит большая часть людей; разве кто Моисей, и при восхождении будет вмещать в слух звуки труб, которые, по точному слову истории, по мере восхождения делаются еще более крепкими (Ис. 19, 19). А проповедь о Божием естестве действительно есть груба, поражающая слух; велико открываемое с первого раза, но больше и важнее достигающее до слуха напоследок. Закон и пророки вострубили о Божественной тайне Домостроительства о человеке, но первые гласы слабы были для того, чтобы достигнуть до непокорного слуха, и потому отяжелевший слух иудеев не принял гласа труб. Но с продолжением времени трубы, как говорит Писание, соделались более крепкими; потому что последние звуки, изданные евангельскою проповедью, достигли слуха. Так Дух впоследствии громче звучал в своих орудиях, и звук делался более напряженным. Орудия же, издававшие один духовный звук, были пророки и апостолы, от которых, как говорит псалмопение: во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенным глаголы их (Ис. 18, 5). Если же множество не вмещает сходящего свыше гласа, но предоставляет самому Моисею узнать тайны и преподать народу учение, какое дознает он по наставлению свыше, то это введено и в Церкви. Не все сами собою доходят до уразумения тайн, но, избрав из себя способного вместить божественное, с благопризнательностью преклоняют пред ним слух, почитая верным все, что услышат от сего, посвященного в Божественные тайны. Ибо не все, как сказано, апостолы, не все пророки (ср.: 1Кор. 12, 29). Но не во многих Церквах соблюдается сие ныне. Ибо многие, имеющие еще нужду в очищении от сделанного в прежней жизни, какие-то неомытые, оскверненные житейскими привязанностями, прикрываясь своим неразумным чувством, осмеливаются на божественное восхождение, где приводятся в колебание собственными своими помыслами, потому что еретические мнения делаются какими-то камнями, совершенно погребающими под собою самого изобретателя худых учений (свт. Григорий Нисский, 18, 313–315). Источник.

* * *

Тебе потребен разум знать о Нем <Боге> только то, что, будучи произнесено, не послужит в хулу. Приличное служит Ему в похвалу выше того, что может быть изобретено человеческим естеством. Для нас же так вожделенно найти и не то, что должно о Нем знать, но то, что не может Он быть сравниваем ни с чем отличным от Него (свт. Григорий Нисский, 19, 72–73).

* * *

...<Должно> не без рассуждения избирать речения, употребляемые в славословие Богу, чтобы в неосмотрительном каком-либо стремлении, даже не приметив того, не приписать Божию величию неприличных понятий (свт. Григорий Нисский, 19, 72).

* * *

...Для Бога нет ничего, ни будущего, ни прошедшего, но все в настоящем, так что при речениях о Божией силе, имеют ли они какое значение прошедшего или будущего, понятие не выходит из пределов настоящего (свт. Григорий Нисский, 19, 150). Источник.

* * *

...Кто истинно, и как должно, взирает на богословие, тот, без сомнения, покажет жизнь согласную с верою. А сие не иначе возможно, как но низложении плотского восстания упражнениями в добродетели (свт. Григорий Нисский, 19, 160). Источник.

* * *

...Чего отторгшаяся от зла душа непрестанно ищет божественного, и с чем, обретши это, желает быть сошвенною, то, превосходя всякое понятие и наименование, выше всякого к истолкованию служащего слова. И упорно старающийся вместить это в значение слова, сам того не примечая, погрешает против Божества. Ибо о чем веруем, что все превышает, то, конечно, выше и слова. А кто предприемлет неопределимое объять словом, тот не соглашается ли уже, что превыше всего вводимое им вместо всепревышающего, потому что собственное слово свое почитает чем-то сему подобным и столько же великим, поскольку и в какой мере вместило сие слово, не зная, что боголепное понятие об истинно сущем сохраняется только при уверенности, что Божество превыше ведения? Посему все сущее в твари взирает на то, что сродно с ним но естеству: и нет существа между тварями, которое бы пребывало в бытии, исшедши из себя самого. Нет ни огня в воде, ни в огне воды, ни суши в глубине, ни влажности в суше, ни в воздухе земляного, ни в земле также воздушного, напротив того, каждое существо, оставаясь в собственных своих естественных пределах, дотоле и существует, пока пребывает внутри собственных своих пределов. Если же что станет вне себя самого, то оно будет и вне бытия. И так сила чувствилищ, оставаясь при естественных деятельностях, не может перейти в деятельность чего-либо ближайшего: глаз не действует, как слух, слух не имеет вкуса, осязание не беседует, язык не производит того, что делают зрение и слух; но каждое чувство имеет пределом собственной своей силы свою естественную деятельность: так и всякая тварь не может обширностью своего воззрения выйти из самой себя, но всегда в себе пребывает, и на что ни смотрит, видит себя, хотя и думает, будто видит нечто высшее себя, однако же не имеет по естеству и способности смотреть вне себя, так, например, при обозрении существ усиливается отрешиться от представления пространства, но не отрешается. Ибо со всяким вновь обретаемым представлением непременно вместе усматривает и пространство, объемлемое существенностью представляемого умом. Пространство же есть не иное что, как тварь. А то благо, которого искать и которое сохранить научились мы, будучи выше твари, выше и постижения. Ибо наша мысль, совершая путь по пространственному протяжению, как постигнет непространственное естество, всегда через разложение времени изведывая, что из находимого его старте? Хотя своею любознательностью протекает она все познаваемое, однако же не находит никакого способа перейти представление вечности, чтобы поставить себя вне, стать выше и существа прежде всего созерцаемого, и самой вечности. Но, как бы нашедши себя на некой вершине горы, предположи, что это какая-то скала, гладкая и круглая, внизу по наружности красная, простирающаяся в беспредельную даль, а вверху подъемлющаяся в высоту утесом, который нависшим челом падает в какую-то обширную пропасть. Посему, что естественно терпеть касающемуся краем ноги этого клонящегося в пропасть утеса и не находящему ни опоры ноге, ни поддержки руке, – это же, по моему мнению, терпит и душа, прошедшая то, что проходимо в протяженном, когда взыскует естества предвечного и непротяженного, не находя, за что взяться, ни места, ни времени, ни меры, ни чего-либо другого сему подобного, к чему доступ возможен для нашего разумения, но повсюду скользя при соприкосновении с неудержимым, приходит она в кружение и смущение, и снова обращается к сродному, возлюбив такую только меру познания о Превысшем, при какой можно убедиться, что Оно есть нечто иное с естеством вещей познаваемых. Посему, когда слово приходит к тому, что выше слова, тогда настает время молчать, и неизъяснимое чудо оной неизглаголанной силы содержать в тайне сознания, зная, что и великие мужи глаголали о делах Божиих, а не о Боге, говоря: кто возглаголет силы Господни? (Пс. 105, 2) и: повем вся дела Твоя (ср.: Пс. 9, 1); и еще: род и род восхвалят дела Твоя (Пс. 144, 4). Дела глаголют и о делах возвещают, и убеждают гласно исповедать о том, что сделано. Но когда слово о Самом, превосходящем всякое слово, тогда тем самым, что говорят, прямо узаконяют молчание. Ибо глаголют, что великолепию, славее, святыни Его чести конца (ср.: Пс. 144. 5, 3). Подлинно чудо! Почему слово убоялось приблизиться к славе Божественного чуда, так что удивление не коснулось чудесности чего-либо из усматриваемого отвис? Ибо не сказало, что сущности Божией нет конца, почитая весьма дерзновенным составить о сем понятие, но только выражает словом удивление усматриваемому в слове великолепию. Пророк не мог также видеть и сущности самой славы, но изумевал, представив мысленно славу Его святыни. Посему сколько далек был <он> от того, чтобы любопытствовать о естестве, что оно такое, кто не имел сил даже подивиться последнему из проявляемого? Потому что не святыне Его и не славе святыни дивился, но предположив удивляться только великолепию славы святыни, чудом оной приведен в изнеможение. Ибо не объял мыслию конца в возбуждающем удивление. Почему говорит, что славе, великолепию, святыни Его несть конца (ср.: Пс. 144, 5, 3), Итак, если речь о Боге, то когда вопрос о сущности, время молчать, а когда о каком-либо благом действии, ведение о котором доходит и до нас, тогда время возглаголить силы, возвестить чудеса, поведать дела и до сих пределов пользоваться словом; а в рассуждении того, что вне оных, не позволять твари выступать из своих пределов, довольствоваться же, если познает сама себя. Ибо, по моему рассуждению, если тварь не познала сама себя, не постигла, какова сущность души и естество тела, откуда существо, откуда рождение одного от другого, как несуществующее осуществляет, как существующее разрешается в несуществующее; какая стройность в мире сем из противоположностей, – если тварь не познала сама себя, то как объяснить то, что выше ее? Посему время молчать об этом, потому что молчание о сем лучше. Время же говорить о том, чем жизнь наша возрастает в добродетели, о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава и держава во веки веков! Аминь (свт. Григорий Нисский, 19, 329–334).

* * *

...Что же такое Бог? Как скажу что-либо о том, чего невозможно ни видеть, ни в слух вместить, ни сердцем объять? Какими словами изображу естество? Какое подобие блага сего найду в известных нам благах? Какие речения изобрету к означению неизреченного и неизглаголанного? Слышу, что Священное Писание повествует великое о превысшем Естестве, но что сие значит в сравнении с самим Естеством? Столько изрекло слово, сколько способен я принять, а не сколько вмещает в себе означаемое. Как вдыхающие в себя воздух приемлют его, каждый по своей вместимости, один больше, другой меньше, но и тот, кто содержит в себе много, не всю стихию вмещает внутри себя, а напротив того, и он, сколько мог, столько и принял в себя из целого, и это в нем целое, так и богословские понятия Святого Писания, у богоносных мужей изложенные нам Святым Духом, для нашей меры разумения высоки, велики и превосходят всякую величину, но не достигают до величины истинной. Сказано: кто измери горстию воду и небо пядию, и всю землю горстию (Ис. 40, 12)? Видишь ли, какая высокая мысль у описывающего несказанное могущество? Но что сие значит в сравнении с действительно Сущим? Пророческое слово в таких высоких выражениях показало только часть Божественной деятельности, о самой же силе, от которой деятельность, не говорю уже о естестве, от Которого сила, не сказало, не имело в виду говорить, а напротив того, касается словом, но некоторым догадкам, изображающего только собою Божество, как бы от лица Божия произнося такие слова: кому Мя уподобисте? (Пс. 46, 5), говорит Господь. Такой же совет предлагает и Екклесиаст собственными своими словами: не скор буди износити слово пред лицем Божиим, яко Бог на небеси горе, ты же на земли долу (Еккл. 5, 1), взаимным расстоянием сих стихий, как думаю, показывая, в какой мере естество Божие превышает земные помыслы (свт. Григорий Нисский, 19, 452–454). Источник.

* * *

...Естество неопределимое не может в точности объято быть словом, имеющим значение имени, напротив того, вся сила понятий, вся выразительность речений и именований, хотя бы, по видимому, заключали в себе что великое и боголепное, не касаются естества в Сущем, но разум наш, как бы но следам только и озарениям каким, гадает о Слове с помощью постигнутого, по какому-то сходству представляя себе и непостижимое (свт. Григорий Нисский, 20, 32). Источник.

* * *

...Всякое учение о неизреченном Естестве, хотя оно, по-видимому, представляет всего более боголепную и высокую мысль, есть подобие злата, а не самое золото; ибо невозможно в точности изобразить превысшее понятия благо. Хотя будет кто и Павлом, посвященным в тайны рая, хотя услышит несказанные глаголы, но понятия о Боге пребудут неизразимыми, потому что, по сказанному Апостолом, глаголы о сих понятиях неизреченны (2Кор. 12, 4). Посему сообщающие нам добрые некие умозаключения о разумении тайн не в состоянии сказать, в чем состоит самое естество; называют же сиянием славы, образом ипостаси (Евр. 1, 3), образом Божиим (Кол. 1, 15), Словом в начале, Богом Словом (Ин. 1,1); все же это нам, которые не видим этого сокровища, кажется златом, а для тех, которые в состоянии взирать на действительное, есть не золото, но подобие золота, представляющееся в тонких пестротах серебра. Серебро же есть означение словами, как говорит Писание, – сребро разложенное язык праведного (Притч. 10, 20). Посему такова выраженная сим мысль: естество Божие превышает всякое постигающее разумение, понятие же, какое о Нем составляется в нас, есть подобие искомого, потому что показывает не тот самый образ, егоже никто-же видел есть, ниже видети может (1Тим. 6, 16), но как в зеркале и в загадочных чертах оттеняется некоторое представление искомого, составляемое в душах по каким-то догадкам. Всякое же слово, означающее таковые понятия, имеет силу какой-то неделимой точки, которая не может объяснить, чего требует мысль, так что всякое разумение ниже мысли божественной, а всякое истолковательное слово кажется неприметною точкою, которая не может расшириться до всей широты смысла. Посему Писание говорит, что душа, руководимая такими понятиями к помышлению о непостижимом, должна одною верою уготовлять себя в обитель Естеству, превосходящему всякий ум (свт. Григорий Нисский, 20, 75–76). Источник.

* * *

...Простота догматов истины, уча тому, что такое Бог, предполагает, что не может Он быть объемлем ни именованием, ни помышлением, ни иною какою постигающею силою ума; пребывает выше не только человеческого, но и ангельского, и всякого премирного постижения, неизглаголан, неизречен, превыше всякого означения словами, имеет одно имя, служащее к познанию Его собственного естества, именно, что Он один паче всякого имене. (Флп. 2, 9), которое даровано и Единородному, потому что все то принадлежит Сыну, елика имать Отец (Ин. 16, 15). А что речения сии, разумею нерожденность и бесконечность, означают вечность, а не сущность Божию, – сие исповедует учение благочестия; и нерожденность показывает, что выше Бога ни начала какого, ни причины какой, а бесконечность означает, что Царство Его не ограничивается никаким пределом (свт. Григорий Нисский, 22, 256–257).

* * *

...Беспредельное по естеству не может быть объято каким-либо примышлением речений, а что Божие величие не имеет предела, о сем ясно гласит пророческое слово, проповедуя, что великолепию, славе, святыни Иго несть конца (Пс. 144,3, 5). Если же свойства Его бесконечны, то гораздо паче Сам Он по сущности во всем, что Он есть, не объемлется никаким пределом и ни в какой части. Посему если истолкование посредством имен и речений значением своим объемлет сколько-нибудь подлежащее, беспредельное же объято быть не может, то несправедливо стал бы кто обвинять нас в невежестве, когда не отваживаемся, на что и отваживаться не должно <т. е. описание и изложение Божией сущности>. Ибо каким именем объять мне необъятное? Каким речением высказать неизглаголанное? Итак, поскольку Божество превосходнее и выше всякого означения именами, то научились мы молчанием чествовать превышающее и слово и разумение (свт. Григорий Нисский, 22, 415).

* * *

...Что значит горсть по отношению к целому морю, то же значит вся сила слов по отношению к неизреченному и необъятному Естеству (свт, Григорий Нисский, 23, 92). Источник.

* * *

...Какое бы ты ни высказал имя, оно укажет на то, что есть при Сущем, а не то, что Он есть; Он благ, нерожден, но при каждом из этих имен подразумевается: есть. О сем-то Сущем благом, Сущем нерожденном если бы кто обещал дать понятие, как Он есть, – тот был бы безрассуден, говоря о том, что созерцается при Сущем, он молчит о самой сущности, которую обещает изъяснить словом. Ибо быть нерожденным есть одно из свойств, созерцаемых при Сущем, но иное понятие бытия и иное – образа бытия... (свт. Григорий Нисский, 23, 94–95). Источник.

* * *

...Божеское существо ни с какой стороны не ограниченное, а во всех отношениях бесконечно превосходящее всякий предел, далеко от тех признаков, какие находим мы в твари. Ибо протяженная, неколичественная и неописуемая Сила, в Себе Самой содержащая века и все творения в оных, и во всех отношениях вечностью собственного естества превышающая беспредельность веков или не имеет никакого признака, который бы указывал на естество Ее, или какой-либо совершенно иной, а не тот, какой имеет тварь (свт. Григорий Нисский, 23, 131–132). Источник.

* * *

Я же, наученный Богодухновенным Писанием, дерзаю утверждать, что Превысший всякого имени у нас получает многоразличные наименования по различию благодеяний. Он называется Светом, когда рассеивает тьму неведения; Жизнью, когда дарует бессмертие; Путем, когда руководит от заблуждения к истине; так и Столпом крепости (Пс. 60, 4), и Градом ограждения, и Источником, и Камнем, и Виноградом, и Врачом, и Воскресением, и всем таковым именуется Он у нас, многоразлично разделяя Себя в Своих к нам благодеяниях. А призирающие далее человеческой природы, видящие непостижимое, но просматривающие попятное объясняют именами сущность... (свт. Григорий Нисский, 23, 175). Источник.

* * *

...Мне кажется человеколюбивым делом посоветовать новым стрелкам <богословам>, чтобы они не старались стрелять ко власу (ср.: Суд. 20, 16) (думаю, что слова Писания указывают здесь суетность их занятия, – на то, что в бесполезном и несущественном были далеко мечущими и ловкими стрелками, а в том, что очевидно полезно, неискусны и небрежны), а дверь веры оставлять без внимания, но, бросив тщетный труд изыскания о непостижимом, не теряли бы ближайшего приобретения, находимого посредством одной веры (свт. Григорий Нисский, 23, 176).

* * *

...Безопаснее и вместе благочестивее веровать, что величие Божие выше разумения, нежели, определяя границы славы Его, какими-нибудь предположениями думать, что не существует ничего выше постигаемого разумом, и даже в том случае, когда бы кто находил это безопасным, не оставлять Божескую сущность не испытуемою, как неизреченную и не доступную для человеческих рассуждений. Ибо гадание о неизвестном и приобретение некоторого знания о сокровенном из примышления человеческих рассуждений пролагает доступ и ведет к ложным предположениям, потому что составляющий догадки о неизвестном будет предполагать не только истину, но часто и самую ложь вместо истины. А ученик евангельский и пророческий тому, что Сущий есть, верует на основании того, что слышит в Священных книгах, на основании гармонии в видимой природе и дел промысла; что же Он есть и как есть, о сем не исследуя, как о бесполезном и непригодном. Он не даст лжи доступа к истине, ибо при большой пытливости находит место и неправильное умствование, а при бездействии пытливости совершенно пресекается и необходимость заблуждения. А что справедлива такая мысль, можно видеть из того, как церковные ереси уклонялись в разнообразные и различные предположения о Боге, когда каждый различно обольщал себя, судя по какому-либо движению мысли (свт. Григорий Нисский, 23, 304–305). Источник.

* * *

Все речения в Священном Писании... означают что-либо открываемое о Боге, каждое представляя особенное значение, из них узнаем или могущество, или непричастность несовершенства, или безвиновность, или неописанность, или то, что над всем Он имеет власть, или вообще что-нибудь о Нем. Самую же сущность, как невместимую ни для какой мысли и невыразимую словом, Писание оставило неисследованною, узаконив чтить оную молчанием, когда запретило исследование глубочайшего и изрекло, что не должно износити слова пред лицем Божиим (Еккл. 5, 1) (свт. Григорий Нисский, 23, 307–308). Источник.

* * *

...При помощи умозаключений мы получаем неясное и весьма малое понятие о Божеском естестве... однако из наименований, благочестиво усвояемых сему Естеству, мы приобретаем ведение, достаточное для наших слабых сил. Мы говорим, что значение всех этих наименований не однообразно, но одни из них означают присущее Богу, а другие выражают отсутствие чего-либо в Нем; называем Его, например, праведным и нетленным; именуя праведным, означаем, что Ему присуща правда, а именуя нетленным, означаем, что тление не присуще Ему (свт. Григорий Нисский, 23, 316). Источник.

* * *

Говоря о Боге, не о том должно стараться, чтобы придумать благозвучный и приятный для слуха подбор слов, а нужно отыскивать благочестивую мысль, которая бы хранила соответствующее понятие о Боге (свт. Григорий Нисский, 23, 318). Источник.

* * *

...Из многих выражений, прилагаемых к Божескому естеству, мы научаемся надлежащему образу мыслей о Боге; но не познаем из этих выражений того, что такое Он по существу. Всячески избегая внесения каких-нибудь нелепых мыслей в представления о Боге, мы употребляем многие и разнообразные наименования Его, приспособляя имена к различию понятий. Гак как не отыскано никакого имени, объемлющего Божеское естество, и пригодного к соответственному выражению Его существа, то многими именами, соответственно различным понятиям выражая то или другое особенное представление о Нем, именуем Его Божеством, извлекая из разнообразных и многоразличных обозначений Его некоторые общие наименования для познания искомого (свт. Григорий Нисский, 23, 322). Источник.

* * *

...Все, что ни постигаем мыслью о Боге, все это было прежде создания мира, но, говорим мы, это постигаемое получило наименование после происхождения того, кто именует. Ибо если употребляем имена потому, что они научают нас чему-либо относительно предметов, а требует научения только неведущий, Божеское же естество выше всякого научения, потому что объемлет в себе всякое ведение, то из сего открывается, что не ради Бога, а ради нас примышлены имена для уяснения понятий о Сущем... дабы иметь некоторое понятие о благочестиво мыслимом о Нем, мы, при помощи некоторых слов и слогов, образовали различения понятий, сочетаниями слов как бы начертывая некоторые знаки и приметы на различных движениях мысли, так чтобы при помощи звуков, приспособленных к (известным) понятиям, ясно и раздельно выразить происходящие в душе движения (свт. Григорий Нисский, 23, 331–332). Источник.

* * *

В созерцании же умопостигаемого естества, поскольку оно превышает чувственное уразумение, разум по догадкам стремится уловить то, что убегает от чувств; каждый иначе идет к искомому и соответственно рождающемуся у каждого разумению о предмете, сколько то возможно, выражает мысль, сближая, сколько возможно более, значение речений с сущностью понимаемого. При этом часто то, о чем заботимся, удачно достигается с той и другой стороны, когда и разум не погрешает относительно искомого и звук (слова) метко выражает мыслимое посредством соответственного изъяснения. Л иногда случается неудача и в том и в другом, или в одном чем-либо, когда прилагается, не гак, как должно, или постигающий рассудок, или способность изъяснения. Итак, поскольку от двух условий зависит правильное направление слова, от достоверности по мысли и от произношения в речениях, то лучше было бы, если бы оно имело достоинство того и другого. Но не менее хорошо не ошибаться относительно должного понимания (предмета), хотя бы слову и случилось быть ниже разумеваемого. Итак, поскольку разум заботится о высоком и незримом, чего не достигают чувства (я говорю о Божеском и неизреченном естестве, относительно которого было бы дерзко и мыслить что-нибудь по поверхностному разумению, а еще более дерзко каким ни попало выражениям доверять изъяснение находящейся в нас мысли), то мы, оставляя без внимания звук речений, так или иначе произносимый по мере способности говорящих, обращаем внимание на один смысл, который открывается в словах, здрав ли он или нет, предоставив искусству грамматиков эти тонкости употребления речений или имен. Поскольку одно только доступное познанию мы обозначаем посредством названия имен, а то, что выше познания, невозможно понять при помощи каких либо служащих для означения названий (ибо как мог бы кто-нибудь означить неведомое?) что, не находя никакого соответственного названия, которое бы удовлетворительно представило предмет, принуждены бываем многими и различными именами, сколько то возможно, раскрывать находящееся в нас понятие о Божестве (свт. Григорий Нисский, 23, 489–491). Источник.

* * *

...Дабы видимо было, что высочайшее Естество не имеет никакого сродства с дольными предметами, мы о Божеском естестве употребляем понятия и речения, показывающие отличие от таковых (предметов). Мы называем (Естество) превысшее веков – предвечным, не имеющее начала – безначальным, нескончаемое – бесконечным, существующее без тела – бесплотным... недоступное перемене или страданию и изменению – бесстрастным, непременяемым и неизменяемым (свт. Григорий Нисский, 23, 491). Источник.

* * *

...Мы не полагаем, что недостаток соответственного имени служил к какому-либо ущербу Божеской славы; бессилие выразить неизреченное, обличая естественную нашу скудость, тем более доказывает славу Божию, научая нас, что одно есть, как говорит Апостол, соответственное Богу имя, – вера, что Он выше всякого имени (Евр. 11, 6), Ибо то, что Он превосходит всякое движение мысли и обретается вне постижения при помощи наименования, служит для людей свидетельством неизреченного величия (свт. Григорий Нисский, 23, 494). Источник.

* * *

Как нежно любящие отцы, слушал своих детей, лепечущих и запинающихся в словах, не обращают внимания на недостатки речи, но (радуются) природному влечению, и лепет детей для них приятнее всякого риторического красноречия и философской высокопарности, – так и Богу угодны в нас не уста, лепечущие о богословии, но желание и расположение, – когда мы проповедуем с верою и воспеваем с любовью (свт. Иоанн Златоуст, 47, 827). Источник.

* * *

...Человеческим языком нельзя говорить о Боге с полной точностью, что бы мы ни сказали о Нем, все будет детским лепетом. ...Но, хотя мы и лепечем, Бог вручил нам проповедь мира (свт. Иоанн Златоуст, 47, 827–828). Источник.

* * *

Сколько бы мы ни говорили, мы не можем представить ни малейшего, ни даже слабого подобия божественной красоты (свт. Иоанн Златоуст, 49, 157).

* * *

...То, что на языке людей является весьма высоким, оказывается жалким, не служащим к славе Божией... (свт. Иоанн Златоуст, 56, 994).

* * *

Владыке вселенной угодно такое изложение богословия, которое определяется силами делающих приношение, а не Его высокой славой (свт. Иоанн Златоуст, 56, 994).

* * *

Признаю справедливым – слушателям, когда говорящий о предметах высоких не соответствует их достоинству, не осуждать его бессилия, но удостаивать извинения, слагая вину на величие предмета (прп. Исидор Пелусиот, 62, 35). Источник.

* * *

Оскверненному не надлежит отверзать уст, не говорю о догматах, но даже и о чем-либо ином, пока не очистит себя искренним покаянием. Ибо, если грешнику рече Бог: вскую ты поведаеши оправдания Моя (Пс. 49, 16), то кольми паче заградил Он уста тому, кто, находясь в таком состоянии, усиливается входить в исследование догматов, потому что догматы столько же выше оправданий, сколько небо выше земли и душа – тела. Итак, будучи препобеждаем другими в жизни, перестань состязаться о догматах, чтобы не нанести поражения и догмату, потому что многие имеют обычай по мнению о том, кто говорит, делать заключение и о том, что он говорит (прп. Исидор Пелусиот, 62, 106). Источник.

* * *

О Божией сущности и о Божием величестве уму рассуждать надлежит боголепно и возвышенно, лучше же сказать – сверхъестественно; и неисследимое, неудобовыразимое, лучше же сказать – неизразимое, если потребует нужда, выражать языком для слушающих благочестиво, с пользою и по мере возможности, утверждаясь в делах Промысла, и удостоверяясь в том, что Бог есть, а не в том, что Он такое, потому что первое постижимо и уловимо, а второе непостижимо и неисследимо (прп. Исидор Пелусиот, 62, 243). Источник.

* * *

Кто намеревается вести слово о Боге, тому надлежит просиять общежительными добродетелями; а любителю порока непозволительно даже и язык подвигнуть о Божиих оправданиях и о Боге, потому что оскорбительно для Божественных законов, когда произносятся языком оскверненным (прп. Исидор Пелусиот, 62, 261–262). Источник.

* * *

...Если чрез меру дерзки пытливо доведывающиеся о путях, т. е. о Домостроительствах Божиих, то не простираются ли за пределы великой дерзости скверным языком своим ведущие слово о Самом Боге, особенно когда допытываются, что такое Бог? (прп. Исидор Пелусиот, 62, 262).

* * *

Пределы всякой дерзости, полагаю я, преступили те, которые не прилагают никакого попечения о доблестной жизни, непрестанно же препираются о догматах. Ибо по заграждении их дерзости не дверями и печатями, что иной может и сокрушить, но Божиими словесами, которые гласят: грешнику же рече Бог: вскую ты поведаеши оправдания Моя, и восприемлеши завет Мой усты твоими? (Пс. 49, 16) – простерли они дерзость до того, что не только входят в словопрения об оправданиях, отвергаемых ими с клятвою (что, может быть, было бы меньшее зло), но даже разногласят о неизреченном и пречистом Естестве. Посему посоветую таковым не терзать им со своей стороны скверными и проклятыми устами того, что божественно и едва уловимо для самых благоискусных, но обращать испытание на самих себя; тогда, может быть, сотрут с себя, как ни есть, пятна, которые вопреки долгу сами на себя наложили (прп. Исидор Пелусиот. 63, 34–35). Источник.

* * *

Духовное слово вносит удовлетворительное убеждение в умное чувство; потому что оно (слово) действием любви исходит от Бога. Почему тогда ум наш без труда и тяжести движется в волнах богословствования, не терпя прискорбной и озабочивающей скудости светлых помышлений. В этом состоянии он свободно носится в многообъятных созерцаниях, сколько желает того действо любви. Доброе убо дело есть – для беседы о Боге всегда с верою ожидать воздействуемого любовью умного просвещения; ибо ничего нет скуднее ума, когда он без Бога берется любомудрствовать о Боге (блж. Диадох, 91, 10). Источник.

* * *

Как тому, кто не просвещен в духе, не должно касаться духовных созерцаний, так и тому, кто богатно осиявается благодатию Святаго Духа, не подобает приступать к беседе о них, ибо там скудость светлых помышлений облекает ум мраком неведения, а здесь обилие их не дает говорить, так как в эту пору душа, упиваясь любовью Божиею, желает безмолвно наслаждаться славою Господа. Итак, к богоглаголивым словесам (к беседе о Боге) надлежит приступать тогда, когда замечается средняя мерность в возбуждении духовном, ибо такая мера доставляет душе некий образ преславных словес (точно и ясно изображающих невидимые духовные предметы), между тем как в то же время вожделенное осияние духовное питает веру говорящего в вере, чтоб учащий первым вкусил от плода ведения, источаемого любовью (блж. Диадох. 91, 10–11). Источник.

* * *

Все дары Бога нашего добры вельми и всеблагоподательны, по ни один из них так не воспламеняет и не подвигает сердца к возлюблению Его благости, как богословствование. Ибо оно, будучи первейшим порождением благости Божией, первейшие и дары подает душе: во-первых, оно располагает нас с радостью презирать всякие приятные утехи житейские, так как в нем мы имеем вместо преходящих утех неизреченное богатство словес Божиих; а потом оно огненным некиим изменением ум наш озаряет и чрез то делает его общником служебных духов. Достодолжно убо приготовившись, возлюбленные, потечем к сей добродетели, благолепной, всезрительной, всякое попечение земное посекающей, в озарении света неизреченного ум питающей словесами Божиими, и, – чтобы не говорить много, словесную разумную душу к нераздельному общению с Богом-Словом благоустрояющей чрез святых пророков. Да и в душах человеков, – о, дивное чудо! – устроив богогласные песни, сия божественная невестоводительница поет громко величия Божии (блж. Диадох, 91, 44).

* * *

Небезопасно плавать в одежде; небезопасно и касаться богословия тому, кто имеет какую-нибудь страсть (прп, Иоанн Лествичник, 58, 218). Источник.

* * *

...Когда... соединение с Богом еще не совершилось, тогда и беседовать о Боге трудно (при. Иоанн Лествичник, 58, 249).

* * *

Из искренней любви рождается ведение естества, после же него наступит исполнение верха желаний, т. е. благодать богословия (авва Фалассий, 91, 314).

* * *

...Тем, кои именуются христианами и делают... дела диавола, что пользы от того, что они именуются христианами, когда явление Сына Божия не разрушило в них этих дел диавольских. Если кто скажет, что некоторые из таковых изъясняют Божественные Писания, богословствуют, проповедуют православные догматы, да ведает, что не в этом состоит дело Христово.

...Относительно же таковых скажу, что прежде надобно очистить сосуд от всякой скверны, и потом влагать в него миро, чтоб иначе не осквернилось само миро, и вместо благовония не исходило от нею зловоние. Сын Божий и Бог Слово не для того соделался человеком, чтобы только веровали во Святую Троицу, прославляли Ее и богословствовали о Ней, а для того, чтобы разрушить дела диавола. В ком из принявших веру Христову разрушены будут дела диавола, тому можно вверять и тайны богословия и православных догматов. Те же, в коих не разрушены такие дела, и кои оказываются опутанными в них к бесчествованию и похулению Бога, те по существу дела стоят еще на одной линии с язычниками, которым воспрещено и возбранено даже входить в храм Господень и молиться в нем Богу, а не только читать Божественные Писания и изъяснять их... (прп. Симеон Новый Богослов, 76, 89–90). Источник.

* * *

...Как возможно, чтобы право и чисто умствовал тот ум, который омрачен оскверненною совестью? Только тот, кто разрешился от дел диавольских и всегда содержит в памяти Бога, может верно возвещать тайны Божии, как невяжемый более делами диавола... (прп. Симеон Новый Богослов, 76, 91). Источник.

* * *

Говорить о Боге, исследовать яже о Нем, покушаться ясным представлять неуяснимое и понятным непостижимое для всех свойственно человеку самонадеянному и дерзкому. Между тем в эту погрешность впадают не только те, которые говорят что-либо о Боге от самих себя, но и те, которые с пытливостью исследуют и изучают, что сказали и написали против еретиков богословы Церкви нашей, не для того, чтобы получить от того некую пользу духовную, но чтоб стяжать похвалу от слушателей своих и именоваться богословами. Это очень печалит меня, печалит до изнеможения. Ибо я думаю, что сие покушение страшно, и что те, которые дерзают на него, будут осуждены Господом (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 76). Источник.

* * *

...Святая Троица есть единый Бог, неизреченный, безначальный, несозданный, непостижимый, неразделимый. Источник.

И невозможно нам ни умом постигнуть Его, ни достойно определить словом. Но чтоб нам совсем не забыть Бога, и храня о Нем полное молчание не казаться живущими, как какие-нибудь безбожники, для того снисходительно позволено нам говорить о Боге и божественном, сколько сие под силу человеческому естеству, говорить так, как научены мы божественными апостолами и богодухновенными отцами нашими, чтоб, воспоминая о Нем часто, славили мы Его благость и человеколюбивое Домостроительство, совершенное Им для нас. Но мы, как бы сведения не имея о том, что земля есмы и пепел, выходим за пределы меры своей и не трепеща исследуем, пытаем, гадаем, надумываем и в воображении своем произвольно <строим> то, что недомыслимо и неизреченно для самих Ангелов и для всех Небесных чинов, – произвольно мудрствуем о Боге и говорим о том без всякого благоговейнства и страха, как бы какие неверные, нисколько не наученные тайнам Божиим (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 80–81).

...Что сквернее того, кто, не хотя покаяться и предочистить себя, но минуя сие, приступает богословствовать с одним лжеименным знанием и внешнею мудростью и рассуждать с дерзостью и самоуверенностью о сущем, и сущем всегда неизменно одинаково? Такой, если бы не сделал никакого другого греха, – хотя это и невозможно, – за это одно делает себя повинным вечному мучению. Ибо всякий высокосердый нечист в очах Божиих. Некоторые же из таких до такого доходят несмыслия, что начинают говорить и думать, будто никакого не имеют греха (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 85). Источник.

* * *

...Удивляюсь я тем немалочисленным людям, которые прежде рождения от Бога и прежде вступления в чадство Ему не трепещут богословствовать и беседовать о Боге. Когда слышу, как многие, не понимая божеских вещей, философствуют о них и, будучи исполнены грехов, богословствуют о Боге и о всем Его касающемся без благодати Святаго Духа, дающего смысл и разум; трепещет, ужасается и некоторым образом из себя выходит дух мой, помышляя, что, тогда как Божество для всех непостижимо, мы, не знающие ни самих себя, ни того, что пред очами нашими, с дерзостью и бесстрашием Божиим приступаем философствовать о том, что непостижимо для нас, особенно будучи пусты от благодати Святаго Духа, просвещающего и научающего всему. Грешим мы даже тем самым, что допускаем при таком положении своем желание говорить что-либо о Боге (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 92). Источник.

* * *

Ни к тому, кто богословствует, не идет покаяние, ни к тому, кто кается, не идет богословствование. Ибо сколько отстоит восток от запада, столько богословие выше покаяния. Кто находится в состоянии покаяния и воистину творит дела покаяния, тот себя <являет> как человек больной, день за днем проживающий среди разнемоганий, или как бедный, одетый в рубища и просящий милостыню. А кто богословствует, тот походит на человека, который проводит время в царских палатах, в светлом царском уборе, всегда находится близ царя, беседует с ним и от него самого слышит ясно повеления его и все, чего он хочет (разумеется состояние созерцания, а не научное богословствование) (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 552).

* * *

Кто, с помощью созерцания и бесстрастия <пройдя> средину и миновав прелести мирского чувства, вступил с помощью слова, разума и ипостасной Премудрости Божией во мрак богословия, тот силою смирения поднимает теперь оружие против духа славолюбия, душу сокрушая священными откровениями и заставляя ее неболезненно проливать слезы, мудрование же свое низлагая памятованием о человеческой немощи и возвышая его разумениями Божественного разума (прп. Никита Стифат, 93, 101).

* * *

Всякий, износящий из уст своих полезные к созиданию ближнего слова, из благого сокровища сердца своего износит их, по слову Господа (Мф. 12, 35). Но никто не может войти в богословие и сказать подобающее о Боге, как только Духом Святым; и никто, Духом Божиим говорящий, не говорит того, что противно вере во Христа, но одно то, что назидает, что к Богу возводит и в Царствие Его вводит, древнее благородство восстановляет и с Богом соединяет. Если теперь явление «(уха каждому дается на пользу (ср.: 1Кор. 12, 7), то обогатившийся словом премудрости Божией и благую часть слова разума принявший, состоит под действием Божественного Духа и храм есть неистощимых сокровищ Божиих (при. Никита Стифат, 93, 171).

* * *

Если желаешь... сделаться богословом и созерцателем, путем жизни взойди до сего и чистотою стяжи чистое (боговедение). Помянув о богословии, напоминаю тебе – смотри, не простирайся в высоту его до безмерности и ведай, что не пристало нам еще млеком добродетелей напояемым покушаться воспарять туда, чтоб понапрасну не растерять перьев, как бывает с молодыми птенцами, хотя сладость ведения и сильно влечет наше желание. Когда же, по очищении целомудрием и слезами, восторгнемся от земли, как Илия или Аввакум, предначиная или предызображая имеющее некогда быть восхищение на облацех, и молитвою созерцательною, чистою и непарительною, став вне чувств, взыщем Бога, тогда, может быть, коснемся сколько-нибудь и богословия (прп. Феогност, 91, 378).

* * *

О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости; однакож со страхом, помышляя, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив простые сердца слышащих. <Поэтому> люби паче внимать беседам о сем других, слагая словеса их во внутреннейшие хранилища сердца своего (прп. Никодим Святогорец, 70, 106).