Владимир Ладыженский

Ладыженский Владимир Николаевич (1859–1932) – поэт, прозаик, общественный деятель. Из дворян. В 1870–1875 годах учился в Училище правоведения, где, по его словам, «исключительно занимался литературой». Издавал рукописный журнал, одним из авторов которого был Владимир Величко, запомнившийся ему как «нервный, богато одаренный юноша, превосходно владевший стихом». С начала 1880-х годов стихи и рассказы Ладыженского стали появляться в журналах, а в 1896 году в Москве вышел первый поэтический сборник, в 1908 году в Петербурге – второй. Но, в отличие от многих поэтов эпохи «сумерек», он подпал под влияние не Надсона, а Ушинского, его педагогических идей. Поселившись в унаследованном от матери пензенском имении Липяги, Ладыженский начал с того, что сам стал учителем в созданной им сельской женской школе, а затем открыл 56 сельских школ, 34 фельдшерских пункта, 8 уездных больниц, учреждал стипендии для крестьянских детей, издавал книги-беседы для народных школ о Пушкине, Некрасове, Кольцове, Никитине, Гоголе. «Я считал бы свою задачу выполненной, если бы этот опыт послужил хотя бы первоначальному знакомству народа с его великой литературой», – писал он об этих «книжечках». Таким знали и ценили его как подвижника Чехов, Куприн, Мамин-Сибиряк, Бунин и многие другие современники.

После революции Ладыженский возглавил Общество культпросвещения в Москве, но в 1919 году эмигрировал во Францию, убедившись, что у него с новой властью разные представления о народном просвещении, хотя в молодости одним из первых перевел «Марсельезу». Работал воспитателем в Общежитии русских под Парижем, изредка публикуя свои стихи и рассказы в эмигрантских газетах и журналах «Возрождение», «Современные Записки», «Перезвоны». В эмиграции вышла его единственная книга «За рубежом» (Белград, 1930).

Тихо в комнате. Лампадка

Озирает мрак ночной,

И дитя молитву шепчет

Пред иконою святой.

«Маму, Боже, Ты помилуй,

Няню, папу и меня,

Дай нам в счастье светлом встретить

Утро радостного дня»

И, склоняясь над малюткой,

Няня тихо говорит:

«Не забудь, дитя, что в мире

Горе горькое царит.

Помолись о тех, кто крова

Не имеет, кто с тоской

У      своих же братьев хлеба

Просит, – горек хлеб такой.

И о тех, кто в сердце горе

И печаль свою таит

Помолись: пусть всех страдальцев

Милосердный Бог хранит».

Вновь дитя молитву шепчет

Пред иконою святой.

Няня крестится. Лампадка

Озаряет мрак ночной.

(1896)

* * *

(С французского)

Ты знаешь, я, Творец, безсилен пред Тобой, –

Ты видишь, я пою, исполнен умиленья,

Цветы печальные земли моей родной,

Неполной радости бегущие мгновенья...

И если скорбь и мрак царят в душе моей,

И если я борюсь с тоской моей глубокой,

Ты сумрак разгони лучом любви своей

В душе, уставшей жить и в мире одинокой.

Так вянет на земле земная красота,

Так подо льдом трава зимою умирает.

Но свой глагол скорей пошли в мои уста, –

Животворящий – Он все в мире оживляет.

* * *

И месяц, пробудясь, за дальнею горою,

Зальет сиянием безбрежные поля,

И сумрак побежит трепещущей волною, –

От жалкой суеты и от забот душевных

Я в поле ухожу тропинкою знакомой:

Здесь не смутит ничто заветных дум моих,

И встретит ночь меня и лаской, и истомой.

А утомясь бродить, люблю в тени ветвей

Прилечь и отдохнуть у рощи молчаливой.

Часовня старая стоит там, и под ней

Забытый ключ шумит волною говорливой,

И слышно, как в лугах кричат коростели

За речкой, где туман серебряный клубится...

Душа отзывчивей в час отдыха земли:

Как в детстве я бы мог заплакать и молиться.

И я молюсь тогда. Тоскуя и любя,

Я у небес прошу в словах святой молитвы

Не долгих, тихих дней, не счастья для себя –

Бойца, уставшего в пылу житейской битвы, –

За душу чистую молюсь я в этот миг,

Чья жизнь не тронута позорной клеветою,

Кого, как в праздник, мир, – прекрасен и велик, –

Зовет обманчивой, нарядной пестротою.

Что ждет ее? Как знать! Но тщетно я порой

Так страстно у судьбы молю себе ответа.

Судьба не выдаст тайн, – как сумрак за рекой,

Исполненный безмолвного привета.

* * *

И, пробудясь, ликуют степи,

В снегах, журча, ручьи бегут

И с звонким смехом быстро рвут

Зимою скованные цепи.

Еще задумчив темный лес,

Не веря счастью пробужденья.

Проснись! Пой песню воскресенья –

Христос воскрес!

Христос воскрес! В любви лучах

Исчезнет скорби мрачный холод,

Пусть радость царствует в сердцах

И тех – кто стар, и тех – кто молод.

Заветом благостных небес

Звучит нам песня воскресенья,

Любви, и счастья, и прощенья –

Христос воскрес!

Из Байрона

Из вод Вавилонских в тоске и слезах

Тебя мы, Солим, вспоминали, –

Тебя, чьи твердыни повержены в прах,

Добычею вражеской стали.

И с грустной мечтой об отчизне своей

Сливалися стоны твоих дочерей.

С тоской мы следили, как плещут струи

Свободной реки Вавилона.

И враг нам сказал: пойте песни свои,

Священные песни Сиона.

Но нет, никогда эта песнь при врагах

Не станет звучать на чужих берегах.

На иве отчизны залог дорогой

Ты, арфа, родная, хранима,

И звук твой нам должен быть песнью святой,

Свободною песнью Солима.

Так пусть же отсохнет десница моя,

Коль с криком врагов песнь сольется моя.

* * *

(Из Виктора Гюго)

На тихом берегу, у светлых волн морских...

Ни тучки в небесах, ни паруса над бездной –

И только ночь плыла в одеждах голубых.

И горы, и леса, казалось, вопрошали

Про тайну у волны кочующей морей,

И небу, полному безжизненных огней,

Вопрос таинственный они передавали.

И волны синие, хребты свои склоняя,

Их вольные стада, которым власти нет,

На берег дремлющий в волненье набегая,

Покорно им несли торжественный ответ.

И звездный хор шептал, волнам холодным вторя,

И каждая звезда склоняла свой венец,

И в тихом шепоте, и в звучном шуме моря

Я слышал: «Это Ты, Создатель и Творец!»