Олеся Николаева
Певчая
В деревенском храме, в церковном хоре
было трудно, начав с мажора, кончить в миноре.
И как только кто-то неверную ноту брал,
я смолкала, поскольку шапка горит на воре,
и огарок мой догорал.
Я сюда напросилась сама, чтобы выжить,
пережить эту осень, себя не слышать,
выжечь страсть, соблазнявшую переменой мест,
обстоятельств и спутников, – выдуть, выжать
осьмигласником – восьмиконечный крест.
Вспомнилось на клиросе и в притворе
то, что девушка пела в церковном хоре
и ребенок хрестоматийный туманил взгляд,
впрочем, тут же и забывалось, как только в соборе
были певчие и священник у Царских врат.
...Каждый день по осенним хлябям безвестным,
по погосту – временем высокосным
я спешила сюда, к простительной ектинье,
чтоб мой голос со слухом, как крестник с крестным,
помолились о всех заблудших вдвойне.
Постепенно жизнь меня отпускала, то есть
не дышала в лицо, и не тыкала долгом в совесть,
и не дергала за юбку и за рукав,
но покорно ждала на паперти, успокоясь,
на корявом стуле, как нищенка, задремав.
И когда мы пускались в обратную с ней дорогу,
говорила мне: – Вы, наверное, ближе к Богу,
помяните ж когда-нибудь и меня,
ибо я к последнему приближаюсь итогу
и расстанусь с Вами еще до Судного дня...
Но мне жаль, что грядут времена другие,
а меня все не отслужили, как литургию,
как псалом, не спели, не прочли, как канон, с листа! –
говорит моя жизнь. Я гляжу – а бока у нее – нагие,
и колтун в седой голове, и нет креста...
Скит
Во всем вертограде я не нашла огня.
Во тьме утопали мои пути.
Боже милостивый, не строго суди меня,
а если можно – сразу меня прости.
И, прощая сразу, еще прости и за то,
что отвечаю себе от Твоего лица:
вроде того, что Ты сеял – сквозь решето,
подковывал – наподобие кузнеца.
Часики сердца – наподобье часовщика
перебирал: близко держал у глаз,
маятники раскачивал, раскручивал облака,
выточенный и дивный вставлял алмаз.
Потому и мир для меня получился – скит,
одичалый заросший сад.
Тикает, переливается, звенит, кипит,
вторит: о сестра моя дорогая! о прекрасный брат!..
Но забвенье – с бельмами вместо глаз
и черное у него
лицо – ощупывает каждый куст,
выказывает злость, спесь:
нет ли того, кто был мне всего, всего
дороже на целом свете – или еще он здесь?
* * *
Да минуют вас обоюдоострые стрелы
моей тоски, целящейся вслепую и напролом
прущей сквозь все дозоры, переходящей пределы...
Да не коснется вашей руки мой ангел
черным крылом.
Да минуют вас все шакалы с голосом человечьим,
все скимны,
делающие понимающие глаза
в провалах пустых глазниц,
все павианы, поющие вам льстивые гимны,
распугивающие птиц...
Да минуют вас приношенья – бездарных,
спесь – неимущих,
панибратство глумливых, поддержка крикливых,
огни
упований земных, в тесноте каморки пекуших
свои жирные-жирные ночи и бледные ломкие дни.
Да минуют вас страхи с глазами голодной рыси.
Бездны, травой полевой прикрытые,
занавешенные плащом,
а еще – населенные голосами, глазами, ушами –
выси,
демоны воздуха, переплетающиеся плющом.
И покуда тьма взбирается на котурны,
примеряя маски свои ужасные, –
в далекой вашей стране
да минует вас тяжкий, безсвязный, бурный
сон – обо мне!
Гимн свету
Слава зажигающему солнце и усмиряющему океан!
Слава рассыпающему первую зелень на черных ветках,
дунувшему – и стал ветер,
дохнувшему – и стал туман,
и в родовом колодце мы все отразились в предках.
Слава согревающему зимнее детство,
просветляющему юную кровь,
защищающему нас от ночного страха своею дланью!
Слава тому, кто женщинам дарит любовь,
а мужчинам жалует вожделенное знанье!
Слава украшающему юнцов и юниц,
укрепляющему стариц со стариками,
вскармливающему младенцев,
выпускающему на волю – птиц,
покрывающему наши низости высокими облаками!
Слава посылающему на запад – снег
и зной – на восток,
ударяющему в тимпаны средь камней и пыли,
избавляющему нас от черного дня,
чтоб не копили – впрок,
но странствовали налегке и царственно жили!
Слава благословляющему пчелу и одевающему
змею,
слышащему любую цикаду в ночном чертоге!
Слава, слава Тому, с Кем поем мы радость свою,
а страданье и сами мы пели раньше, глядя под ноги!
Похвала Ольге
Из глубины души воззову, возжалуюсь, возрыдаю,
ибо душа моя содрогается: вон и прядь у меня седая!
Взбунтовались чувства мои, данью обложенные,
выполнять повинности перестали,
как древляне, подвластные граду Киеву,
против князя его восстали.
Плачь, богомудрая Ольга, по убиенном муже –
Игоре вселюбимом!
Трепещите, денницей наученные,
древляне моего сердца, –
огнем и дымом
будете истреблены за пагубу, за служение супостату,
за погубление своего высокого повелителя
понесете расплату!
Ты, горделивое мое око,
любящее себя во всех отраженьях, во всех
одеяньях,
ты, тщеславное мое дыханье,
кричащее о добрых своих помышленьях,
благородных деяньях,
ты, немилосердное мое сердце,
не прощающее обиды, не спешащее на подмогу,
ты, походка моя неверная,
сворачивающая на унылую, толпящуюся дорогу,
ты, существо мое суеверное,
от ближних шарахающееся, как от порчи
и сглаза,
ты, сладострастное мое мечтание,
любящее убранство, любовную подоплеку
рассказа,
ты, разуменье мое житейское,
разменивающее все, что не влезает в твои карманы,
ты, сознанье мое помраченное,
вместо истины светлой избравшее
свои личные схемы и планы,
вы, лукавые мои губы,
обличающие земную несправедливость,
вы, властолюбивые мои помыслы,
присваивающие чужие владения,
забывающие про стыдливость,
вы, ревнивые мои побуждения,
требующие себе первенства, любви, признанья,
вы, стяжательные мои руки,
чужое с трудом выпускающие, не знающие
подаянья,
вы, лживые мои речи,
кичащиеся высотою смысла, любящие
суетные разговоры,
вы, чувства мои испорченные,
любви убоявшиеся, душегубы, воры!..
Вы, древляне, будете перебиты,
похоронены заживо, выжжены, подобно заразе.
Богомудрая Ольга берется за дело, хороня
любимого князя.
Но уже не вернуть ей живого тепла и таинственной
речи с любовью:
будет Ольга до смерти расхлебывать со слезами
судьбину вдовью.
Но – Бог в помощь на поприще том,
а на поле сражения старом
богомудрая Ольга на бунт окаянных древлян
отвечает мечом и пожаром!
Так и я – в развращенное сердце свое,
в город чувств обезумевших,
в крепость греха и соблазна
чистых жертвенных птиц выпускаю в огне
моего покаянья, –
светло и ужасно
полыхают посады, и гибнут древляне,
и солнце восходит с востока...
Богомудрая Ольга в Царьград собирается,
но – до Царьграда далеко!