Вопрос 141. О благоразумии

Соблюдая установленную последовательность, мы переходим к рассмотрению благоразумия: во-первых, самого благоразумия; во-вторых, его частей; в-третьих, его предписаний. Что касается благоразумия, то нам надлежит исследовать: во-первых, само благоразумие; во-вторых, противные ему пороки.

Под первым заглавием наличествует восемь пунктов:

1) является ли благоразумие добродетелью;

2) является ли оно особой добродетелью;

3) связано ли оно только с желаниями и удовольствиями;

4) связано ли оно только с осязательными удовольствиями;

5) связано ли оно с вкусовыми удовольствиями как таковыми, или только как с разновидностью осязательных;

6) что является правилом благоразумия;

7) является ли оно основной, или главной, добродетелью;

8) является ли оно наибольшей из добродетелей.

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие [или умеренность] не является добродетелью. В самом деле, никакая добродетель не направлена против природной склонности, поскольку, как сказано во второй [книге] «Этики», «приобрести добродетель для нас естественно»²²². Но благоразумие удерживает от удовольствий, к которым, согласно сказанному во второй [книге] «Этики», мы склонны по природе²²³. Следовательно, благоразумие не является добродетелью.

Возражение 2. Далее, нами уже было сказано (ΙΙ–Ι, 65, 1) о том, что добродетели взаимосвязаны. Но некоторые бывают благоразумными, не обладая при этом другими добродетелями, поскольку многие благоразумные люди бывают жадными или робкими. Следовательно, благоразумие не является добродетелью.

Возражение 3. Далее, из ранее сказанного (ΙΙ–Ι, 68, 4) очевидно, что каждой добродетели соответствует какой-то дар.

Но дело представляется так, что у благоразумия нет соответствующего ему дара, поскольку все дары были уже усвоены нами другим добродетелям. Следовательно, благоразумие не является добродетелью.

Этому противоречит сказанное Августином о том, что «благоразумие – это имя добродетели».

Отвечаю: как уже было сказано (ΙΙ–Ι, 55, 3), добродетели присуще склонять человека к благу. Затем, как говорит Дионисий, благо человека состоит в том, чтобы сообразовываться с разумом²²⁴. Следовательно, человеческая добродетель склоняет человека к тому, что сообразовано с разумом. Но благоразумие явно склоняет человека именно к этому, поскольку самое его имя указывает на обусловливаемое разумом разумение [блага]. Следовательно, благоразумие является добродетелью.

Ответ на возражение 1. Природа склоняет к тому, что подобает. Поэтому человек по природе желает подобающих ему удовольствий. Однако поскольку человек есть к тому же разумная сущность, из этого следует, что человеку подобают те удовольствия, которые сообразованы с разумом. Но благоразумие удерживает не от таких удовольствий, а от тех, которые противны разуму. Отсюда понятно, что благоразумие согласно со склонностью человеческой природы и нисколько не противостоит ей. Противостоит же склонности одушевлённой природы то, что не подчинено разуму.

Ответ на возражение 2. Благоразумие, которое соответствует требованиям, предъявляемым совершенной добродетели, не лишено рассудительности, которой недостаёт тем, кто находится в состоянии греха. Следовательно, те, которым недостаёт других добродетелей, вследствие чего они подчинены противоположным порокам, лишены того благоразумия, которое является добродетелью. Но при этом они могут исполнять акты благоразумия в силу некоторого естественного расположения в той мере, в какой некоторые несовершенные добродетели либо, как мы уже говорили (ΙΙ–Ι, 63, 1), для них естественны, либо приобретены ими по навыку, но по причине недостаточной рассудительности не приведены разумом к совершенству, о чём также было сказано (ΙΙ–Ι, 65, 1).

Ответ на возражение 3. Благоразумию соответствует свой дар, а именно страх, посредством которого человек отказывается от плотских удовольствий, согласно сказанному [в Писании]: «Трепещет от страха Твоего плоть моя» (Пс. 118:120). Главным объектом дара страха является Бог, преступления против Которого он избегает, и в этом отношении он, как было показано выше (19, 9), соответствует добродетели надежды. Но у него может быть и вторичный объект, а именно всё то, чего сторонится человек, чтобы избежать преступления против Бога. Более же всего человеку нужен страх Божий для того, чтобы избегать наибольших соблазнов, которые являются материей благоразумия, и в этом смысле дар страха соответствует благоразумию.

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие не является особой добродетелью. Так, Августин говорит, что «благоразумию ради Бога надлежит хранить целостность и свободу от порчи». Но это свойственно всем добродетелям. Следовательно, благоразумие не является особой добродетелью.

Возражение 2. Далее, Амвросий говорит, что «в благоразумии мы в первую очередь чаем обрести спокойствие души». Но это общо всем добродетелям. Следовательно, благоразумие не является особой добродетелью.

Возражение 3. Далее, Туллий говорит, что «прекрасное неотделимо от добродетельного» и что «что справедливое прекрасно». Но, по его же словам, прекрасное приличествует благоразумию. Следовательно, благоразумие не является особой добродетелью.

Этому противоречит следующее: философ считает его особой добродетелью²²⁵.

Отвечаю: в человеческой речи принято использовать общий термин в ограниченном смысле, обозначая с его помощью то, к чему этот общий термин прилагается особенно часто; так, антономазически слово «город» означает Рим. Поэтому слово «благоразумие» имеет двоякое значение. Во-первых, общее, и в этом смысле благоразумие является не особой, а общей добродетелью, поскольку слово «благоразумие» указывает на то разумение блага, которое разум предписывает человеческим деятельностям и страстям, что общо всем нравственным добродетелям. Впрочем, между благоразумием и мужеством даже в их общем значении существует логическое различие, поскольку благоразумие уклоняет человека от того, что побуждает желание не повиноваться разуму, тогда как мужество побуждает его выносить или противостоять тому, из-за чего он уклоняется от блага разума.

С другой стороны, если понимать благоразумие антономазически как воздержание от наибольших соблазнов, то в таком случае оно является особой добродетелью, поскольку, подобно мужеству, имеет дело с особой материей.

Ответ на возражение 1. Портит человеческое желание в первую очередь то, что соблазняет его отвратиться от правила разума и божественного Закона. Поэтому целостность, усваиваемую Августином благоразумию, можно, как и само благоразумие, понимать двояко: во-первых, в общем смысле и, во-вторых, в смысле совершенства.

Ответ на возражение 2. То, с чем имеет дело благоразумие, более всего тревожит душу постольку, поскольку оно для человека естественно, о чём мы поговорим [несколько] ниже. Поэтому спокойствие души, будучи общим достоянием всех добродетелей, усваивается благоразумию в смысле совершенства.

Ответ на возражение 3. Прекрасное, будучи присуще любой добродетели, тем не менее, усваивается благоразумию в смысле совершенства, причём двояко. Во-первых, с точки зрения родового понятия благоразумия, предполагающего некоторое благоустройство и должную соразмерность, что, по свидетельству Дионисия, прекрасно²²⁶. Во-вторых, потому, что то, от чего уклоняет благоразумие, суть самое низкое из того, что есть в человеке, и свойственно ему, как мы покажем ниже (4), со стороны его животной природы, вследствие чего подобные вещи естественным образом оскверняют его. Таким образом, коль скоро благоразумие более всего остального препятствует осквернению человека, прекрасное в первую очередь усваивается благоразумию. По той же причине особым атрибутом благоразумия является благообразие; так, Исидор говорит, что «благообразным является тот, в ком нет никакой скверны, поскольку благообразие означает благородное состояние»²²⁷. Это более всего приличествует благоразумию, которое противостоит самым бесчестящим человека порокам, о чём речь у нас впереди (142, 4).

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие связано не только с желаниями и удовольствиями. Ведь сказал же Туллий, что «благоразумие является устойчивостью разума и искусством умерять похоти и иные изменчивые волнения ума»²²⁸. Но волнениями ума принято считать все душевные страсти. Следовательно, похоже, что благоразумие связано не только с желаниями и удовольствиями.

Возражение 2. Далее, «добродетель связана с благим и трудным»²²⁹. Но сдерживать страх, особенно если он обусловлен смертельной опасностью, представляется гораздо более трудным делом, чем умерять желания и удовольствия, которые, по словам Августина, легко оставляются из страха перед страданием или смертью²³⁰. Следовательно, похоже, что добродетель благоразумия по преимуществу связана не с желаниями и удовольствиями.

Возражение 3. Далее, как говорит Амвросий, «благодать умеренности относится к благоразумию»; и Туллий говорит, что «делом благоразумия является успокаивать все умственные волнения и понуждать к умеренности». Но умеренность нужна не только в желаниях и удовольствиях, но и во внешних актах и вообще во всём том, что направлено вовне. Следовательно, благоразумие связано не только с желаниями и удовольствиями.

Этому противоречит следующее: по словам Исидора, «благоразумие сдерживает похоти и желания».

Отвечаю: как уже было сказано (123, 12; 136, 1), нравственным добродетелям свойственно оберегать благо разума от восстающих против разума страстей. Затем, мы уже говорили (ΙΙ–Ι, 23, 2) при рассмотрении страстей о том, что движение душевных страстей бывает двояким: одно, посредством которого чувственное желание стремится к чувственным и телесным благам; другое, посредством которого оно избегает чувственных и телесных зол.

Первое из этих движений чувственного желания противно разуму по преимуществу вследствие недостатка умеренности. В самом деле, чувственные и телесные блага со стороны своего вида не противны разуму, но подчинены ему как орудия, которые разум использует для того, чтобы достичь приличествующей ему цели. Противными же разуму они становятся тогда, когда чувственное желание оказывается не в состоянии стремиться к ним в соответствии с модусом разума. Следовательно, нравственной добродетели надлежит умерять те страсти, которые связаны со стремлением к благам.

С другой стороны, движение чувственного желания при избегании чувственных зол по преимуществу противно разуму не вследствие своей неумеренности, но главным образом со стороны самого избегания. Ведь когда человек избегает тех чувственных и телесных зол, которые сопутствуют благу разума, он, таким образом, избегает блага разума. Следовательно, нравственной добродетели надлежит делать так, чтобы человек при избегании зла твёрдо удерживался в благе разума.

Поэтому подобно тому, как добродетель мужества, которая по самой своей природе сообщает твёрдость, по преимуществу имеет дело со страхом, то есть с той страстью, которая связана с избеганием зол, а также с отвагой, которая нападает на объекты страха в надежде на достижение некоторого блага, точно так же благоразумие, которое указывает на своего рода умеренность, по преимуществу имеет дело с теми страстями, которые стремятся к чувственным благам, а именно желаниями и удовольствиями, а также со страданиями, которые порождаются отсутствием таких удовольствий. Ведь как отвага предполагает наличие объектов страха, точно так же страдание возникает из отсутствия вышеуказанных удовольствий.

Ответ на возражение 1. Как мы уже говорили (ΙΙ–Ι, 23, 1; ΙΙ–Ι, 25, 1) при рассмотрении страстей, те страсти, которые связаны с избеганием зла, предполагают наличие страстей, которые связаны со стремлением к благу, а раздражительные страсти предполагают наличие страстей вожделеющих. Следовательно, благоразумие, непосредственно умеряя склоняющие к благу вожделеющие страсти, тем самым умеряет и прочие страсти, поскольку умеренность предшествующих страстей обусловливает умеренность последующих; так, не проявляющий неумеренности в желании, умерен в надежде, и его страдание от отсутствия желаемого тоже умеренно.

Ответ на возражение 2. Желание означает влечение желания к объекту удовольствия, и это влечение нуждается в сдерживании, которое присуще благоразумию. С другой стороны, страх означает уклонение ума от некоторых зол, против которых человек нуждается в твёрдости ума, которую сообщает мужество. Следовательно, благоразумие в строгом смысле этого слова связано с желаниями, а мужество – со страхами.

Ответ на возражение 3. Внешние акты проистекают из внутренних страстей души, и потому их умеренность зависит от умеренности внутренних страстей.

С четвёртым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие связано не только с осязательными желаниями и удовольствиями. Так, Августин говорит, что «задачей благоразумия является сдерживать и подавлять желания, склоняющие нас к тому, что уклоняет от законов Бога и от плода Его благости», и несколько ниже добавляет, что «благоразумие обязано отвергать все телесные соблазны и людские превознесения». Но мы уклоняемся от законов Божиих не только желанием осязательных удовольствий, но и желанием удовольствий от других чувств, поскольку и в них наличествует телесный соблазн, а ещё – желанием богатства или мирской славы, в связи с чем [Писание] говорит, что «корень всех зол есть сребролюбие» (1Тим. 6:10). Следовательно, благоразумие связано не только с желанием осязательных удовольствий.

Возражение 2. Далее, философ говорит, что «достойный малого и считающий себя достойным малого благоразумен, но не величав»²³¹. Но как большие, так и малые почести, о которых он ведёт речь, являются объектом удовольствия не от осязания, а в восприятии души. Следовательно, благоразумие связано не только с желанием осязательных удовольствий.

Возражение 3. Далее, вещи одного и того же рода, похоже, принадлежат материи частной добродетели под одним и тем же аспектом. Но все удовольствия чувственности явно относятся к одному и тому же роду. Следовательно, все они в равной мере принадлежат материи благоразумия.

Возражение 4. Далее, как было показано нами выше (ΙΙ–Ι, 31, 5) в трактате о страстях, духовные удовольствия сильнее телесных. Но люди подчас оставляют закон Божий и состояние добродетели из желания духовных удовольствий, например, из любопытства, как когда дьявол пообещал человеку знание, сказав: «Вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3:5). Следовательно, благоразумие связано не только с удовольствиями от осязания.

Возражение 5. Кроме того, если бы осязательные удовольствия были надлежащей материей благоразумия, то из этого бы следовало, что благоразумие связано со всеми осязательными удовольствиями. Но оно связано не со всеми; например, [оно не связано] с теми, которые доставляют игры. Следовательно, осязательные удовольствия не являются надлежащей материей благоразумия.

Этому противоречат слова философа о том, что «благоразумие связано с желаниями и удовольствиями от осязания»²³².

Отвечаю: как уже было сказано (3), благоразумие связано с желаниями и удовольствиями подобно тому, как мужество связано с отвагой и страхом. Но мужество связано с отвагой и страхом в отношении наибольших зол, могущих разрушить самую природу, каковыми являются опасности смерти. Поэтому и благоразумие необходимо должно быть связано с желаниями наибольших удовольствий. А так как удовольствие обусловливается естественной деятельностью, то оно тем больше, чем более естественной является та деятельность, которая его обусловливает. Затем, наиболее естественными для животных деятельностями являются те, которые сохраняют природу индивида посредством еды и питья и природу вида посредством соития. Поэтому благоразумие в строгом смысле слова связано с удовольствиями от еды, питья и соития. Но эти удовольствия зиждутся на чувстве осязания. Таким образом, из этого следует, что благоразумие связано с удовольствиями от осязания.

Ответ на возражение 1. Здесь Августин говорит о благоразумии не как об особой добродетели со своей конкретной материей, а как об умеренности разума в отношении какой бы то ни было материи, что является общим условием всех добродетелей. Впрочем, можно также ответить, что если человек может сдерживать наибольшие удовольствия, то он тем более может сдерживать и меньшие. Поэтому благоразумию в первую очередь и по преимуществу надлежит умерять осязательные желания и удовольствия и во вторую – все прочие удовольствия.

Ответ на возражение 2. философ говорит о благоразумии вымысле умеренности в отношении внешних вещей, когда, так оказать, человек стремится к тому, что ему соразмерно, а не в смысле умеренности в отношении душевных волнений, что свойственно добродетели благоразумия.

Ответ на возражение 3. Удовольствия от других чувств играют для человека иную роль, чем для остальных животных. В самом деле, все удовольствия других животных связаны с чувственным осязанием; так, льву приятно видеть или слышать барана постольку, поскольку тот является его пищей. С другой стороны, человек получает удовольствие от других чувств не только поэтому, но также и по причине привлекательности чувственного объекта. Поэтому благоразумие имеет дело с удовольствиями от других чувств, в связи с удовольствиями от осязания, не прямо, а опосредованно. Те же удовольствия, которые доставляются другими чувствами по причине привлекательности чувственного объекта (как, например, когда человек получает удовольствие от гармоничной мелодии), никак не связаны с сохранением природы. Следовательно, эти страсти не столь важны, и потому благоразумие усваивается им антономазически.

Ответ на возражение 4. Хотя духовные удовольствия по своей природе превосходят телесные, тем не менее, они не столь различимы чувствами и потому оказывают менее сильное воздействие на чувственное желание, от побуждений которого благо разума оберегается нравственной добродетелью. А ещё можно ответить, что в строгом смысле слова духовные удовольствия сообразованы с разумом, и потому если и нуждаются в каком-либо сдерживании, то разве что акцидентно, а именно в той мере, в какой одно духовное удовольствие препятствует другому, более значимому и обязательному.

Ответ на возражение 5. Не все осязательные удовольствия связаны с сохранением природы, и потому благоразумие имеет дело не со всеми удовольствиями от осязания.

С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие связано с удовольствиями, присущими вкусу. В самом деле, удовольствия от вкуса возникают в связи с едой и питьём, которые более необходимы для человеческой жизни, чем относящиеся к осязанию любовные утехи. Но мы уже показали (4), что благоразумие связано с удовольствиями от того, что необходимо для человеческой жизни. Следовательно, благоразумие в большей степени связано с удовольствиями, присущими вкусу, чем с теми, которые присущи осязанию.

Возражение 2. Далее, благоразумие имеет дело скорее со страстями, чем с самими вещами. Затем, согласно сказанному во второй [книге трактата] «О душе», «осязание есть ощущение от пищи», то есть от субстанции пищи, тогда как «вкус», то есть надлежащий объект вкуса, «является доставляющим удовольствие свойством пищи»²³³. Следовательно, благоразумие связано не столько с осязанием, сколько со вкусом.

Возражение 3. Далее, как сказано в седьмой [книге] «Этики», «благоразумие и распущенность имеют дело с тем же, что и воздержанность и невоздержанность, упорство и изнеженность»²³⁴, к которой относится смакование. Но смакование, похоже, связано с наслаждением от вкусовых ощущений, которые являются объектом вкуса. Следовательно, благоразумие связано с удовольствиями, присущими вкусу.

Этому противоречат слова философа о том, что «благоразумие и распущенность, пожалуй, мало или даже вовсе не связаны со вкусом»²³⁵.

Отвечаю: как уже было сказано (4), благоразумие связно с наибольшими удовольствиями, которые в первую очередь касаются сохранения видовой или индивидуальной человеческой жизни, причём кое-что здесь является главным, а кое-что – вторичным. Главное состоит в том, что́ необходимо использовать, а именно в женщине, которая нужна для сохранения вида, а также в еде и питье, которые нужны для сохранения индивида, тогда как самому использованию этого необходимого присуще некоторое присоединённое к нему удовольствие.

Что касается использования, то вторичным является то, что́ делает использование более приятным, например прелесть и красота женщины или доставляющие наслаждение вкус и аромат пищи. Следовательно, благоразумие по преимуществу связано с удовольствиями от осязания, которые сущностно возникают из использования необходимого, каковое использование во всех случаях достигается осязанием. Однако вторичным образом благоразумие и распущенность связаны с удовольствиями от вкуса, обоняния или зрения, поскольку телесные объекты этих чувств содействуют приятности связанного с осязанием использования необходимого. А так как вкус больше, чем все остальные чувства, подобен осязанию, из этого следует, что благоразумие связано в большей степени со вкусом, чем с остальными чувствами.

Ответ на возражение 1. С использованием пищи и сущностно обусловливаемым им удовольствием имеет дело осязание. Так, философ говорит, что «осязание является тем чувством, которое связано с пищей, поскольку она бывает горячей или холодной, влажной или сухой»²³⁶. Вкусу же свойственно распознавать вкусовые ощущения, которые делают пищу приятной постольку, поскольку свидетельствуют о её пригодности к употреблению.

Ответ на возражение 2. Обусловливаемое вкусовыми ощущениями удовольствие является, так сказать, дополнительным, в то время как удовольствие от осязания сущностно обусловливается использованием еды и питья.

Ответ на возражение 3. Смакование первично связано с субстанцией пищи, а с приятностью её вкуса и способом подачи – вторично.

С шестым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что правило благоразумия не обусловливается нуждами нынешней жизни. В самом деле, высшее не упорядочивается низшим. Но благоразумие, будучи добродетелью души, возвышеннее телесных нужд. Следовательно, правило благоразумия не обусловливается нуждами тела.

Возражение 2. Далее, нарушающий правило грешит. Таким образом, если бы правилом благоразумия были телесные нужды, то потворство любым другим удовольствиям помимо тех, которые связаны с естественными потребностями, было бы грехом против благоразумия даже в том случае, если бы речь шла о довольствовании малым. Но такой [вывод] представляется необоснованным.

Возражение 3. Далее, соблюдающий правило не грешит. Таким образом, если бы правилом благоразумия были телесные нужды, то всякое связанное с телесными нуждами, например, со здоровьем, удовольствие не было бы грехом. Но это, очевидно, не так. Следовательно, телесные нужды не являются правилом благоразумия.

Этому противоречит сказанное Августином о том, что «в обоих Заветах благоразумный находит подтверждение правила, запрещающего ему любить вещи нынешней жизни или полагать какие-либо из них желанными ради них самих, и предписывающего ему пользоваться такими вещами не с привязанностью любящего, а с умеренностью употребляющего и лишь постольку, поскольку они необходимы с точки зрения жизненных нужд и его положения».

Отвечаю: как уже было сказано (1; 109, 2; 123, 12), благо нравственной добродетели по преимуществу связано с порядком разума, поскольку, как говорит Дионисий, «благо человека состоит в том, чтобы сообразовываться с разумом»²³⁷. Затем, главным порядком разума является тот, посредством которого он упорядочивает определённые вещи к их цели, и благо разума по преимуществу состоит в этом порядке, поскольку благо обладает аспектом цели, а цель является правилом того, что к этой цели определено. Но все находящиеся в распоряжении человека связанные с удовольствиями объекты определены как к своей цели к той или иной потребности нынешней жизни. Поэтому правило использования связанных с удовольствиями объектов для благоразумия обусловливается нуждами нынешней жизни, и оно пользуется ими в той мере, в какой это необходимо для удовлетворения жизненных нужд.

Ответ на возражение 1. Как мы уже показали, нужды нынешней жизни считаются правилом постольку, поскольку они являются целью. Затем, до́лжно иметь в виду, что иногда цель делателя отличается от цели делаемого; так, очевидно, что целью строительства является здание, тогда как целью строителя подчас является нажива. Поэтому непосредственной целью и правилом благоразумия является блаженство, в то время как целью и правилом используемой им вещи является потребность человеческой жизни, по отношению к которой всё то, что полезно для жизни, является низшим.

Ответ на возражение 2. Нужду человеческой жизни можно понимать двояко. Во-первых, в том смысле, в котором мы используем термин «необходимый», обозначая им то, без чего нечто не может существовать вообще; так [например] животному необходима пища. Во-вторых, её можно понимать как то, без чего вещь не может существовать надлежащим ей образом. Так вот, благоразумие имеет дело не только с первым [видом] таких нужд, но и со вторым. Поэтому философ говорит, что «благоразумный будет стремиться к удовольствиям, связанным со здоровьем или закалкой тела»²³⁸. Всё прочее, что не является для этого необходимым, можно разделить на две группы. Так, некоторые вещи препятствуют здоровью и благополучию тела, и их благоразумие не использует никогда, поскольку это было бы грехом против благоразумия. Другие же [вещи] им не препятствуют, и их благоразумие использует умеренно, сообразуясь с обстоятельствами места, времени и тех [людей], с которыми имеет дело [благоразумный]. Поэтому философ говорит, что «благоразумный будет стремиться и к другим удовольствиям», то есть к тем, которые не связаны со здоровьем или закалкой тела, «если они им не препятствуют»²³⁹.

Ответ на возражение 3. Как уже было сказано, под нуждами благоразумие понимает потребности жизни, которые связаны не только с телесными нуждами, но и с внешними обстоятельствами, например богатством и [общественным] положением, а более всего – с добродетельным поведением. Поэтому философ замечает, что «благоразумный будет стремиться к удовольствиям, если они не препятствуют здоровью и закалке тела, не противоречат добру», то есть добродетельному поведению, «и соответствуют его положению», то есть имущественному состоянию²⁴⁰. И Августин говорит, что нуждами благоразумный считает необходимое с точки зрения как «жизненных нужд», так и «положения».

С седьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие не является главной добродетелью. В самом деле, благо нравственной добродетели зависит от разума. Но благоразумие связано с тем, что менее всего зависит от разума, а именно с удовольствиями, которые, как сказано в третьей [книге] «Этики», общи нам и более низменным животным²⁴¹. Следовательно, похоже, что благоразумие не является главной добродетелью.

Возражение 2. Далее, чем сильнее порыв, тем труднее его обуздать. Но обуздываемый кротостью гнев является более сильным порывом, чем обуздываемое благоразумием желание. В связи с этим [Писание] говорит: «Жесток гнев, неукротима ярость, и кто устоит перед порывом неистовства?»²⁴² (Прит. 27:4). Следовательно, главной добродетелью, пожалуй, является кротость, а не благоразумие.

Возражение 3. Далее, нами уже было сказано (ΙΙ–Ι, 25, 4) о том, что надежда как движение души первенствует над желанием и вожделением. Но смирение обуздывает превозношение неумеренной надежды. Следовательно, похоже, что главной добродетелью является смирение, а не обуздывающее желание благоразумие.

Этому противоречит следующее: Григорий считает благоразумие одной из главных добродетелей²⁴³.

Отвечаю: как уже было сказано (123, 11), главной, или основной, добродетель называется потому, что она в первую очередь заслуживает похвалы за что-либо из того, что принадлежит понятию добродетели в целом. Но необходимая любой добродетели умеренность в первую очередь похвальна в случае осязательных удовольствий, с которыми имеет дело благоразумие, причём как потому, что эти удовольствия наиболее для нас естественны, вследствие чего от них труднее всего воздержаться и обуздать их желание, так и потому, что их объекты, как было показано выше (4), более всего остального нужны для нынешней жизни. Поэтому благоразумие считается главной, или основной, добродетелью.

Ответ на возражение 1. Чем более удалено то, на что простирается деятельность, тем очевидней становится сила деятеля, и потому само то, что разум способен умерять крайне далёкие от него желания и удовольствия, доказывает величие силы разума. Вследствие этого благоразумие и является главной добродетелью.

Ответ на возражение 2. Порывистость гнева обусловливается акциденцией, например тяжкой обидой, и потому даже сильный его порыв скоропреходящ. С другой стороны, порывистость желания осязательных удовольствий обусловливается естественной причиной, и потому она длится дольше и является более общей, вследствие чего её сдерживание связано с более значимой добродетелью.

Ответ на возражение 3. Объект надежды возвышеннее объекта желания, и потому надежда считается главной страстью в раздражительной [части души]. Однако объекты желаний и удовольствий от осязания, будучи естественными, сильнее движут желание. Поэтому благоразумие, которое устанавливает в подобных вещах середину, является главной добродетелью.

С восьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что благоразумие является наибольшей из добродетелей. Ведь сказал же Амвросий, что «мы отмечаем в благоразумии и ищем в нём то, что защитит нашу честь и расположит к прекрасному». Но добродетель хвалят за то, что она почётна и прекрасна. Следовательно, благоразумие является наибольшей из добродетелей.

Возражение 2. Далее, добродетель является тем большей, чем труднее связанное с ней дело. Но сдерживать желания и удовольствия от осязания, с которыми имеет дело благоразумие, труднее, чем упорядочивать внешние действия, с которыми имеет дело правосудность. Следовательно, благоразумие является большей добродетелью, чем правосудность.

Возражение 3. Далее, похоже, что более общее является в большей степени необходимым и лучшим. Затем, мужество связано со смертельными опасностями, которые случаются гораздо реже, чем осязательные удовольствия, поскольку последние случаются ежедневно. Поэтому благоразумие имеет более общее применение, чем мужество. Следовательно, благоразумие как добродетель превосходнее мужества.

Этому противоречат следующие слова философа: «Величайшими из добродетелей необходимо будут те, которые наиболее полезны для других. Поэтому наибольшим почётом пользуются люди правосудные и мужественные»²⁴⁴.

Отвечаю: как говорит философ, «благо многих людей прекрасней и божественней, чем благо одного»²⁴⁵. Следовательно, добродетель тем лучше, чем в большей степени она имеет дело с благом многих. Но правосудность и мужество связаны с благом большего числа людей, чем благоразумие, поскольку правосудность имеет дело с взаимоотношениями двух людей, а мужество – с опасностями в бою, которые переносят ради общественного блага, тогда как благоразумие умеряет только те желания и удовольствия, которые касаются его обладателя. Отсюда понятно, что правосудность и мужество как добродетели превосходней благоразумия, а ещё превосходнее рассудительность и теологические добродетели.

Ответ на возражение 1. Честь и прекрасное особо усваиваются благоразумию не по причине превосходства присущего благоразумию блага, а по причине бесчестья противоположного зла, от которого оно уклоняет, удерживая от удовольствий, которые общи нам и более низменным животным.

Ответ на возражение 2. Поскольку добродетель связана с благим и трудным, превосходство добродетели рассматривается в большей мере под аспектом блага, в каковом отношении превосходнее правосудность, чем под аспектом трудности, в каковом отношении превосходнее благоразумие.

Ответ на возражение 3. То, что является более общим потому, что относится к многим, совершенней того, что является более общим потому, что случается чаще. Мужество превосходит другие [добродетели] в первом смысле, а благоразумие – в последнем. Поэтому мужество является большей [добродетелью] просто, хотя в некотором отношении благоразумие может превосходить не только мужество, но и правосудность.