О. Мельхиседек, иеромонах Мценского Петропавловского монастыря (Орловской губ.), и юродивый Иван Коробочкин

(Память 11 сентября)

Иеромонах Мельхиседек, до поступления своего в монашество, назывался Михаилом. Отец его был причетником села Козинок, Орловской губернии и уезда, имя ему было Филипп Орнаутов, а матери – Мария Афанасьевна; у них кроме Мельхиседека, было еще три дочери и сын Павел. Жизнь этого бедного, но добродетельного семейства, текла тихо и спокойно. Мельхиседек утешал своих родителей отличными успехами и скромным поведением в училище, за что, как способный и достойный, был переведен в семинарию. К немалой скорби всего семейства, отец Мельхиседеков скончался, оставив после себя сиротам в наследство бедность и честное имя. Смерть отца едва не вынудила Мельхиседека заступить его место, для пропитания сиротствующего семейства; на семинарское начальство, в уважение сиротства и отличных успехов, приняло его на казенное содержание, чем дало ему возможность продолжать учение, а для пропитания семейства был впоследствии принят к одной из его сестер зять.

Семинарская жизнь Мельхиседека не представляла ничего особенного. Он в кругу товарищества был резв и весел; так что, смотря на него, никто не мог когда-либо стать о. Мельхиседеком. На последнем году богословского курса жизнь его начала носить печать особенности и какой-то таинственности: прежде резвый и веселый, он, к удивлению сотоварищей, становиться тихим и кротким, не принимает никакого участия в общих шутках и забавах; на разговор его можно было вызвать только предметами серьезными. Все свободное время от классных занятий время, днем и ночью, поздно легши и рано вставши, а иногда всю ночь без сна проводил Мельхиседек в чтении библии; слово Божие сделалось пищей для его ума. За чтением слова Божия часто видели его горько плачущим, а иногда в подобные минуты он, орошаемый слезами, поспешно вставал с скамейки, снимал икону, с тихим рыданием плакал над нею и с необыкновенным чувством горячности лобзал ее. Неопытная юность сверстников не увидала и конечно не признавала в таких поступках Мельхиседека благодатного настроения его души и сердечного покаянного умиления. Многие и нередко издевались над ним, называя его святошей; а некоторые полагали, что он от постоянного напряженного чтения Библии начал повреждаться умственными способностями. В последней мысли некоторые еще более утвердились и других уверяли, когда он однажды, ночною порою, во время чтения и молитвы, вдруг приостановился, чем то необыкновенно встревоженный и ограждая себя крестным знамением, поспешно взволнованным голосом произнес: отступите! Вон! Вон!... Между тем, никто никого и ничего не видел, а потому никто и не понимал, к кому относились эти слова; только впоследствии для некоторых сделалось известным, что Мельхиседек так силою креста прогонял от себя соблазнительные мысли и желания.

По окончании курса, Мельхиседек вышел из семинарии в числе первых учеников по успехам и поведению. Успешное окончание семинарского учения Мельхиседеком было радостным событием для всего его семейства: особенно радовалась мать, льстясь при этом надеждою, что он, приискавши для себя священническое место. Успокоить ее старость и облегчить участь прочих сирот. Но не таково было намерение сына. Смерть отца, оставившего по себе значительное семейство. Которое проводило жизнь не без горя, имела сильное влияние на Мельхиседека. Размышляя о непостоянстве всего мирского и о том. Что человек в мире странник и пришелец, он возымел сильное влечение к иноческой жизни и решился поступить в какой-либо монастырь. Заявление его о поступлении в монастырь мать приняла сначала с недоумением и недоверием. Убедясь же в непреклонности намерения сына, эта благочестивая женщина, несмотря на свою крайнюю нужду, не стала прекословить его желанию: служение Богу она всегда поставляла выше житейских интересов и потому, по усердной молитве. Со слезами благословила Мельхиседека на новую жизнь и благополучный путь.

Рассказы о Белобережской пустыни, находящейся в уединении среди окружающих ее дремучих лесов, о продолжительном богослужении и строгой суровой жизни тамошних монашествующих, как вполне согласовавшиеся с настроением души Мельхиседека, возбудили в нем желание определиться в число братства сей обители. По его приходе туда, бывший в то время строитель пустыни Моисей, сначала благосклонно принял его в своей келье, но потом, рассмотрев аттестат Мельхиседека, сказал, что он не может принять его в число братства: «нет для него места». Что было причиною к такому решительному отказу, – неизвестно. На обратном пути домой, Мельхиседек зашел в Карачаевский Одрин монастырь с целью определиться сюда в число монашествующих, но и здесь так же, как в Белобережской пустыни. Ему было отказано. Эти неудачи болезненно отозвались в душе Мельхиседека, и хотя не поколебали его намерения, но повели к разным размышлениям и недоумениям: «верно. – думал он, – нет благословения Божия на мое предприятие». Для разъяснения своих недоумений, он отправился к ректору семинарии архимандриту Клименту, любившему его за успехи и благонравие. Архимандрит Климент, отобравши от Мельхиседека сведения. Что он желал и желает поступить в монастырь, только нигде его не принимают, с охотою предложил ему причислиться в число братии Мценского Петропавловского монастыря, над которым он значился настоятелем; на сделанное ему предложение, как на указание Самого Промысла Божия, Мельхиседек выразил свое полное согласие.

Мельхиседек поступил в Мценский Петропавловский монастырь в 1839 г., 14 октября; во время искуса, Мельхиседек проходил все монастырские послушания. Всякое послушание, на него возлагаемое, какого рода оно ни было, не считал для себя низким и обременительным, а принимал с кротостью и смирением, и проходил с особенным усердием и терпением, что немало удивляло прочих. «Новичок-то наш не спесив, от дела не прочь, что-то будет дальше», говорили братия, и такой разговор часто слышался в кругу монашествующих. По окончании послушания, тогда как некоторые предавались покою, он занимался чтением слова Божия, читал творения св. отцов, но с особенным усердием и любовью читал беседы Иоанна Златоуста: глубина мыслей св. отца питала ум и увлекала его сердце. Усердное чтение, разумное понимание и сердечная приемлемость прочитанного доставили ему тот богатый материал христианского нравоучения, которым он впоследствии с таким удивительным искусством воспользовался, при назидании других. В житиях св. отцов и древних подвижников он почерпал побуждение к молитве и посту и соревнование к подражанию им. В храм на молитву он являлся неопустительно по первому удару колокола. Чтобы по немощи не проспать лишнее, он ложился на голую кровать, сделанную зубцами, в виде рубеля, употребляемого обыкновенно при катанье белья. В пище наблюдал строгую умеренность и воздержанность. Причиняемые ему порою огорчения он переносил великодушно, и никогда не противоречил обидчикам. Поэтому в монастыре все любили и уважали его, а многие с особенным удовольствие и не без пользы для души проводили с ним время в назидательных беседах. Его быстрые и меткие ответы вопрошающим, его оживленная речь невольно заставляли некоторых вопрошать самих себя: «что-то из него будет»? Таким образом, в юных летах и к тому же по недавнем поступлении в монастырь, Мельхиседек вел жизнь, подобно испытанному старцу, мудрому в деле и слове. Находясь на послушании, он начал делаться известным и вне монастыря по своей строгой, трудолюбивой и благоговейной жизни.

За короткую жизнь Мельхиседек был посвящен в иеродиакона, а потом в иеромонаха. По обязанности пастыря, Мельхиседек с научным знанием христианских истин, при сердечном детском убеждении в них, вышел на дело назидания ближним. Он говорил и поучал с кафедры церковной, говорил и поучал во всякое время и во всяком месте, где только представлялся случай. И Мельхиседек был силен в слове. Отсюда понятно, почему скоро пронеслась молва о Мельхиседеке, как о мудром наставнике и строгом подвижнике. Толпы народа из города и соседних селений – пешие и в экипажах – часто стекались в монастырский храм: кто -слушать беседы Мельхиседека в храме, кто – получить от него благословение, кто – испросить советов на пользу души, – словом, многие и многие из приходящих обращались к нему с своими духовными нуждами. У юного по летам, но зрелого по уму жизни, часто и старость, убеленная сединами, искала советов и наставлений. Многие из всех званий и состояний, по живому убеждению в благоговейно-назидательной жизни Мельхиседека, с особенным желанием старались иметь его своим духовным отцом. И это были люди не одни простые, но и принадлежавшие по своему значению к высшим слоям общества. Нельзя при этом умолчать о неограниченной любви к Мельхиседеку г. Шеншиных, землевладельцев Мценского уезда. Они следовали советам его как послушные дети; научаемые нестяжательности в надежде вечных благ на небе, они щедрою рукою благотворили нуждающимся, подавали значительные пожертвования для украшения храмов, каковых пожертвований не чужд и монастырский храм. Бывает в храме монастырском г. г. Шеншины считали необходимою для себя потребностью; несмотря на то, что имение их отстояла от монастыря верстах в шести, они не опускали ни одного дня, мало того, ни одного богослужения, начиная с раннего и до вечернего: ни весенний разлив воды, ни летние дожди и лучи палящего солнца, ни осенняя грязь, ни зимний холод и метели, – ни что не могла задержать их в доме; они всегда бывали в храме, и часто приходили сюда раньше многих монашествующих; здесь они молились и, слушая беседы Мельхиседека, иногда забывали о пище. Самый домашний строй их жизни, после знакомства с о. Мельхиседеком. Во многом изменился; при своем значительном состоянии и удобствах к жизни, они имели весьма умеренный стол, а некоторые из семьи их, совершенно оставив мясные яства, довольствовались неизысканною постною пищей, и намерены были посвятить себя иноческому житию.

Благоговейная жизнь Мельхиседека имела влияние и на присных его по плоти. Меньший его брат Павел, по окончании курса в семинарии со степенью студента, не пожелал священнического места, а, следуя примеру его, вступил в этот же монастырь в число послушников, был впоследствии иеромонахом, с именем Палладия, и по смерти Мельхиседека управлял несколько лет монастырем. Братии и всему градскому духовенству о. Палладий известен, как искусный ученый ответчик всем совопросником. Престарелая шестидесятилетняя мать, пожелав видеть своими очами, как живут и спасаются о Господе ее дети, сопутствуемая двумя дочерями, прибыла также в монастырь. Жизнь Мельхиседека пленила старицу: она радовалась и умилялась сердцем. Оставив дом, в котором так долго жила, в котором испытала и много радости, и много горя, она решилась провести остаток дней своих на глазах сына и быть погребенной его руками. Г.г. Шеншины, ознакомясь с нею, предлагали ей свои услуги ходатайствовать об определении на места дочерей ее – девиц, при ней находившихся. Но как мать, так и дочери ее с благодарностью отклонили от себя это предложении, сознавшись при этом, что они не могут расстаться с Мельхиседеком, – они не разлучились бы с ним и по смерть свою, только стесняются в средствах для приобретения постоянной квартиры. Г.г. Шеншишы, как по своему человеколюбию, так и особенно по искреннему и глубокому уважению к о. Мельхиседеку, и приобрели покупкой близ монастыря небольшой домик для старицы, матери о. Мельхиседека. Но желание престарелой матери быть погребенной сыном не исполнилось: О. Мельхиседек скончался гораздо прежде ее, – и она остаток печальных дней своих провела в постоянной церковной и домашней молитве. По смерти она погребена в ограде монастырской; быв неразлучно душой с сыном, она не разлучалась с ним и своими бренными останками. Две сестры Мельхиседека – девицы и потом еще жили в означенном домике.

За просвещенный ум и христианские добродетели многие духовные, авторитетные лица уважали и почитали Мельхиседека. Мценский протоиерей, маститый старец о. Илия Соколов, уважаемый за свою ученость и строгую жизнь, часто приезжал к Мельхиседеку и проводил по нескольку в назидательных разговорах. Сам покойный архиепископ Смарагд, как по отзывам других, так и по собственному архипастырскому наблюдению, видел в нем человека жизни благодатной и поучительной. Мельхиседек, по должности казначея, часто бывал у архиепископа Смарагда, – и он удостаивал его особенного внимания, проводил продолжительное время в разговорах с ним, и всегда оставался им довольным. Когда в Елецком монастыре произошла какая-то неурядица, и не оказывалось из братии достойного и способного на должность казначея, владыка указом консистории перевел Мельхиседека в тот монастырь на эту должность, по уверенности, что он своим словом и жизнью восстановит мир и тишину. Что успел там Мельхиседек к восстановлению порядка, при исполнении им должности казначея, мы не знаем: знаем только, что пребывание его в Елецком монастыре было непродолжительно. Граждане г. Мценска, как только узнали о перемещении Мельхиседека в Елецкий монастырь, пришли в крайнее огорчение; разлука с ним для них казалась невыносимою. А потому многие представительные и влиятельные лица, во главе коих находились г.г. Шеншины, лично подали владыке прошение о возвращении Мельхиседека, выражая при этом, что без отца, и что разлука с ним есть живое разлучение с жизнью, которою они дышали о Христе. Владыка дал слово уважить просителей в непродолжительном времени; а между тем затребовал от настоятеля монастыря, архимандрита Флавиана, сведения об образе жизни Мельхиседека. Архимандрит Флавиан в донесении своем засвидетельствовал благоговейную иноческую жизнь его. Посему Мельхиседек был перемещен обратно в Мценский монастырь на ту же должность казначея, к немалому утешению братии и всех его духовных питомцев.

Мельхиседек со всеми обращался кротко и ласково; для него все были братья о Христе; но, по замечанию других, особою его расположенностью пользовался житель г. Мценска Иван Коробочкин, который Христа ради юродствовал и между жителями всегда назывался: «Иванушка дурачок», или «Иванушка-юродивый». Для многих он был предметом разных насмешек, которые он переносил терпеливо; укорительные и бранные слова как бы не касались его слуха, даже нередко получаемые им толчки принимал с незлобием. Но – люди благочестивые. По своим наблюдениям, заметили, что под странною наружностью Коробочкина скрывается особая благодать Божия, содействующая ему переносить всякого рода озлобления, и потому уважали его, с особым радушием принимали его, когда он заходил в их дома, и предлагали ему всякого рода услуги, которые он, с обычною причудливостью, или отвергал. Или оставлял без внимания. Он часто посещал монастырь, бывал в кельях у некоторых из монашествующих, и по неоднократном свидании и разговоре с Мельхиседеком, эти два лица – Мельхиседек и Коробочкин – поняли друг друга, поняли и тот путь, коим каждый из них стремился благоугождать Богу. Между ними установилась та возвышенная любовь, по которой они готовы были положить друг за друга живот свой, если бы этого только требовала польза и спасение души. Посещение Мельхиседека Коробочкиным было частое. Если же Коробочкин в продолжение нескольких дней не приходил к нему, то последний, особенно когда был свободен от посетителей, скучал и бывшим при нем говорил: «Иванушка к нам что-то долго нейдет; верно за что-нибудь обиделся». Бывая у Мельхиседека, Коробочкин, при сторонних, вел себя странно, говорил загадочно и, по-видимому, без всякого смысла. И иногда грубо. По удалении же сторонних, он, как некоторым случалось помечать, оставлять свою причудливость, – и они проводили время в душеспасительных разговорах, и беседа их часто растворялась обильными слезами; появлялись сторонние, и Коробочкин опять становился Иванушкою. Для многих эта дружба тогда казалась странною и смешною.

Круг деятельности о. Мельхиседека не ограничивался только словом назидания других. Замечательная черта из его душевных свойств была любовь к нищим. Раздавая милостыню, он не взирал не лица и количества подаваемого: один получал больше, другой меньше, и, по наблюдению других, такое по-видимому случайное различие в раздавании соответствовало нуждам и нравственным качествам просящих. От щедрого посильного подаяния милостыни рука Мельхиседека не оскудевала. Многие достопочтенные христолюбцы, зная сострадание его к бедным, приносили ему значительные пожертвования, – одни явно, другие тайно, – для раздачи бедным, прося его молитв о здравии или упокоении своих родственников; с усердием это они делали в том убеждении, что поданная ими милостыня чрез его руки будет иметь более значения пред очами Божиими. Самое раздаяние милостыни иногда представляло зрелище довольно трогательное. Едва только о. Мельхиседек выходил из храма, тотчас окружали его угнетенные бедностью, смиренно кланяясь и простирая к нему свои руки, а он, пробираясь среди них и низводя на них своею десницею благословение Божие, уделял от избытков своих каждому на его потребу, и, останавливаясь почти с каждым, с сердечным участием вступал в разговор и применительно положению каждого, одному давал советы, другого укреплял надеждою на помощь Божию, иного взоры обращал к жилищу небесному, где нет печали и воздыхания. Находясь между ними, как отец между детьми, он утолял голод телесный, и душевный.

«В темнице бых, и приидосте ко Мне». Твердо помнил Мельхиседек и эти слова Спасителя. А потому в светлый день Воскресения Христова он с первым поздравлением отправлялся к заключенным в тюрьму преступникам, со всеми ими христосовался и давал каждому, что мог, с словами утешения и надежды на исправление и лучшую жизнь.

Подобным образом поступал и в праздник Рождества Христова и в других случаях. В подобном случае, по недостаточности своих средств, он сам не раз обращался к известным ему благотворителям, которые, по его внушению и просьбе, давали ему возможность облегчить участь несчастных, одному ему известных.

В отношении образа своей жизни Мельхиседек во всем наблюдал строгую умеренность и простоту. Поставляя достоинство человека не во внешнем мишурном блеске, а в душе, сияющей добродетелями, Мельхиседек, несмотря на то, что был казначеем и исправляющим должность настоятеля монастыря, носил одежду очень простую. Некоторые из его приближенных достаточных людей, полагая, что он по случаю своей нестяжательности и нищелюбия не имел возможности иметь у себя хорошей одежды, жертвовали ему довольно ценные рясы и подрясники; он же, чтобы не оскорбить чувство любви своих благотворителей, принимал, но никогда таковых не одевал, а отдавал их другим. В отношении пищи Мельхиседек соблюдал строгую умеренность и был постник; он употреблял самую простую, приносимую ему из трапезы, пищу в незначительном количестве, и то не каждый день. Восходя от воздержания к воздержанию, он дошел до такого бесстрастия к пище, что довольствовался в день одною просфорою. Посещая, по приглашению, дома некоторых благочестивых граждан, он предлагаемое вкушал в незначительном количестве только для одной видимости, – для сокрытия своих подвигов. Соблюдая сам строгий пост, Мельхиседек. По обязанности казначея и впоследствии правящего должность настоятеля монастыря, заботился, чтобы по имевшимся средствам, для братии приготовлялась пища достаточная и доброкачественная. Мельхиседек по нескольку ночей проводил без сна; для одного вида в кельи имел постель, но никогда на нее не ложился; несколько лет не спал на боку; если же нужно было уступить требованиям природы – смежить очи сном на краткое время, обыкновенно садился на стул, причем надевал на свою голову шапку, скованную из железа на подобие венца, толщиною более полувершка.

Богослужение, особенно литургию, о. Мельхиседек всегда совершал с особенным благоволением, которое выражалось даже во внешних его действиях, во взорах, в поступи и во всех телодвижениях; а о внутреннем настроении его духа свидетельствовали обильные слезы. Один из келейных Мельхиседека рассказывал, что он вставал иногда ночью с намерением узнать, что делает Мельхиседек и, подсматривая сквозь щелку перегородки, отделявшей его комнату от келейной, с удивлением смотрел, как этот человек при слабом свете лампады стоит на коленях в молитвенном положении, не мог выждать, когда его учитель ляжет спать. Однажды, когда этот келейник захотел еще посмотреть на молящегося ночью Мельхиседек, то последний, не видя келейника глазами, сказал ему: «зачем встал; ложись спать»! С тех пор келейник прекратил свои наблюдения.

Изнуряя плоть свою со всеми ее страстями и похотями бдением, молитвою и постом, Мельхиседек все свои подвиги считал ничтожными и несовершенными. Он еще возложил на себя тяжелые железные цепи, весящие около 30 фунтов, и опоясывался железным поясом, запаяв связь наглухо, и, вместо рубашки, надевал на себя черную стальную кольчугу. Об этих веригах знали только 2–3 особенно близких к нему лица.

При таком крестоношении, Мельхиседек не оставлял обычных своих занятий. По смерти настоятеля обители, архимандрита Стефана, с 9 мая 1846 года, управляя монастырем, он с особенным рвением занимался делами монастырскими, и постоянно находился при производимых постройках; сам вел всю отчетность по управлению; принимал посетителей; неопустительно бывал в храме и совершал богослужение; словом, – он жил и действовал как всякий обыкновенный хороший настоятель.

«Дух бодр, плоть же немощна». Мельхиседек почувствовал себя больным; телесные силы его начали ослабевать; приключившаяся болезнь более и более развивалась в нем от напряженных подвигов и трудов. Но еще прежде заболел друг его юродивый Коробочкин. Лежа на смертном одре им чувствуя приближение своей кончины, Коробочкин пожелал, чтобы Мельхиседек напутствовал его в загробную жизнь Святыми Тайнами Тела и Крови Христовой и чтобы, при совершении над ним елеосвящения, он занимал первое место между другими священниками. По совершении христианского обряда над Коробочкиным, Мельхиседек, по случаю предстоящей разлуки, с умилением и душевным прискорбием смотрел на своего друга. Сочувствуя слезам и скорби своего духовного отца и друга, и желая утешить Мельхиседека в предстоящей разлуке, Коробочкин в присутствии окружавших его одр, с обычною причудливостью и как бы грозно сказал ему, чтобы он и сам готовился: он увидится с ним через шесть недель. Мельхиседек ясно понял, и сказанное сложил в сердце своем. Коробочкин скончался. Мельхиседек находился при погребении и предании праха его земле. При погребении Коробочкина удивительная была картина. За гробом Коробочкина шли целые сотни народа, никем не званного; на пути к храму и могиле гроб был постоянно останавливаем усердствующими отслужить об усопшем панихиду; у многих на глазах были непритворные слезы. Впоследствии городское общество, по единодушному усердию, воздвигло над могилою юродивого памятник.

Мельхиседек с каждым днем более и более ослабевал; это хорошо видели сторонние, видевшие его, и предлагали ему, для восстановления здоровья, прибегнуть к медицинским средствам; но он не внимал этому. При всем своем изнеможении не оставлял посещать храм Божий, сам служил и приносил бескровную жертву; и только за три дня до смерти своей он не мог удовлетворить влечению горящего любовью сердца в дому Божием: три эти он провел в келье.

День шестинедельного срока, по смерти юродивого Коробочкина, наставал. Мельхиседек, по крайнему своему изнеможению, не мог удовлетворить своему желанию почтить память друга своего присутствием на сорокадневном поминовении его. Он послал родного брата своего иеромонаха Палладия в Харлампиевскую кладбищенскую церковь, отслужить литургию за упокой юродивого Иоанна. За три дня до смерти снял он вериги. В 40-же день друга, сам без всякой посторонней помощи переменил на себе всю одежду, начиная от сорочки до сапог, и одевшись, как бы собираясь в какой-либо путь, пожелал выйти из кельи. Стоя на крыльце, он взоры свои в слезах обращал то на храм, то на келью, то на небо. Потом, положа три земных поклона, возвратился в келью и, севши на стул, сказал предстоящим: «сегодня шесть недель; не обманул-ли нас Иванушка»; и начал петь на любимый им напев: Милость мира, – Достойно есть, – Тебе поем, – но, не успев допеть последнее, стал кончаться. И еще брат его Палладий не успел окончить раннюю литургию, как о. Мельхиседек, сидя на стуле, тихо и безболезненно предал дух свой 10 сентября 1846 года.

Звон колокола, раздавшийся в обители, возвестил о кончине Мельхиседека. Все монашествующие поспешили в келью почившего; одни, взирая на него, плакали, другие молчали, и только их бледные лица и неподвижный взор красноречиво свидетельствовал о том, как мрачно и пусто было в их душе, и какая тяжкая скорбь угнетала их сердце.

Весть о кончине Мельхиседека скоро пронеслась по городу, – чрез несколько часов вся обитель наполнилась народом, а ко дню погребения его такое было стечение народа, что не только в храме, но и в самой ограде с большим трудом можно было добраться до желаемого места. Тело Мельхиседека лежало в гробу три дня; в продолжении всего этого времени, начиная с раннего утра до поздней ночи, служение панихид об упокоении почившего, по желанию усердствующих, не прекращалось ни на одну минуту. Многострадальное тело Мельхиседека было предано земле 14 сентября 1846 года за алтарем Александро-Невского придела соборно-монастырской Покровской церкви. Искреннее усердие г.г. Шеншиных не охладело к Мельхиседеку и по смерти его: они оградили могилу его чугунною решеткой, и по их желанию, пока они находились в своем имении Мценского уезда, в продолжение двадцать лет совершалось в храме монастырском поминовение об упокоении его. В редком помяннике городских жителей не значится имени Мельхиседека. Прошло со времени кончины Мельхиседека уже много лет, а могила его часто посещается богомольцами, и память о нем у жителей города и окружных селений жива и переходит из рода в род.

Жизнь Мельхиседека была непродолжительна: он жил около 28 лет, монашествовал только 7 лет¹⁶.