Наука в XIX веке
Конец эпохи Просвещения тоже был обычен: под высокими словами о свободе, равенстве и братстве мелькали либо фанатичные лица французских революционеров с гильотиной наперевес, либо корыстные руки рвущихся к деньгам американских хозяйственников [Прим. – Заметим, война между США и Англией благородно называлась «войной за освобождение колоний», но освобождение кого? Если брать покоренных аборигенов – индейцев, то они всеми руками держались за Англию, живущую «по понятиям», по сравнению с «беспредельщиками» – колонистами. То есть восстали против своей родины те же англичане, выехавшие по разрешению своей страны на освоение новых земель; в России это выглядело бы как война за независимость Сибири или Урала].
Испуганные народы стали возвращаться к долготерпеливому Помощнику и Заступнику, однако наука уже крепко встала на войну с Церковью, поставив себе в одну из задач победу над «религиозным дурманом».
Конечно, среди ученых еще было множество глубоко верующих, и, как мы указывали вначале, чем выше ранг ученого, тем крепче он сохраняет веру. Имеют значение и национальные традиции. Так, в консервативной Англии Дарвин боялся прямо нападать на Библию, а в созданной лордом Кавендишем лаборатории, ставшей знаменитым физическим факультетом Кембриджского университета, все директора вплоть до Резерфорда в XX веке были верующими. Первый и, возможно, самый знаменитый директор Джеймс Клерк Максвелл повелел выбить на фронтоне слова: «Велики дела Господни, явлена во всех воля Его» («Magna opera Domini exquisite in omnis voluntates ejus») (псалом царя Давида 110, стих 2).
Много глубоко верующих ученых было, конечно, в православной России, но Россия – страна контрастов, и наряду с Ломоносовым были и такие, как Писарев.
Хотя в XIX веке еще множество ученых вырастали в церковных школах, для большинства людей это лишь служило поводом кинуть камнем в Мать свою. К тому же все время возрастал вес светских школ с высочайшим научным уровнем, но полным безразличием к духовному воспитанию. Хотя, как мы уже писали, мы встречаем в XIX веке самую горячую веру в ученых первой величины, но, как говорил греческий комедиограф Аристофан: «У кого короткий ум, у того удивительно длинный язык». Поэтому рупором науки, особенно по духовным вопросам, обычно служат люди типа Писарева. Как писал другой директор Кавендишской лаборатории сэр Джон Рэлей: «В литературе есть много адвокатов науки, делавших себе занятие из распространения связей естествознания с материализмом… Но чтобы расходились с духом науки религиозно-философские убеждения, которыми жили Ньютон, Фарадей, Максвелл, – это, конечно, такое положение, опровержением которого я не считаю нужным заниматься».
В первой половине XIX века вольнодумствующие ученые стали задумываться над тем, а почему бы миру не создаться самому? Первая задумка такого рода принадлежит Канту. У него родилась гипотеза, как Земля могла образоваться из формирующегося Солнца. Гипотезу эту развил Лаплас, и эта гипотеза Канта-Лапласа до сих пор серьезно рассматривается в науке.
Второй заезд был сделан в связи с массовыми открытиями в конце XVIII – начале XIX века останков вымерших животных. Путем тончайшей и остроумнейшей работы Кювье удалось воссоздать из обломков много целых скелетов, и люди увидели диковинных, вымерших, не похожих ни на что живущее существ. Верный католик, Кювье предположил, что некоторые виды животных погибали в катастрофах. Трудность, однако, заключалась в том, что в тех слоях почвы, где находили останки вымерших животных, практически не обнаруживали останков ныне живущих видов. Кювье пришлось предположить, что Господь после катастроф создавал новые виды, а его ученик Д’Обиньи насчитывал, по крайней мере, 19 актов творения.
Используя ряд наблюдений, частью истинных, частью натянутых, современники Кювье Ламарк и Сент-Илер предложили теорию, согласно которой все живые существа образовались путем развития и совершенствования из одной первичной живой формы. Используя ошибки и натянутости в этой теории, Кювье без труда разгромил своих оппонентов, однако предоставить какое-либо разумное объяснение смене живых форм на Земле не смог.
Следующий шаг исходил от английского геолога Чарлза Лайеля. Он написал большую книгу, в которой собрал свидетельства в пользу того, что смена ландшафтов на Земле происходит не за счет быстрых катастрофических изменений (как все думали), но за счет медленных процессов, идущих постоянно: выветривания, осадкообразования и др. Серьезных доказательств его книга не содержала (сегодня они вообще кажутся смешными), но зато он предложил мысль, что Библия врет, и миру на самом деле гораздо больше лет. Этой соблазнительной мыслью Лайель победил без боя. «Учение Лайеля теперь также преобладает, – свидетельствовал английский ученый Ранке, – как некогда господствовало учение Кювье». При этом нередко забывают, что учение о катастрофах едва ли так долго могло бы давать удовлетворительное объяснение геологических фактов в глазах лучших исследователей и мыслителей, если бы оно не опиралось на известную сумму положительных наблюдений.
Следует отметить, что учение Лайеля приняли в первую очередь не профессионалы-геологи, лучше других видевшие его слабости, но передовая молодежь, и, когда она или их дети пришли в геологию, учение Лайеля было в них всосано с молоком матери.
В 1844 году английский натуралист Чемберс, горячо желающий лишить мир Творца, издал анонимно книгу, повторяющую идеи Сент-Илера и Ламарка. Книга выдержала колоссальное количество изданий, но повторить успех Лайеля ей не удалось – уж больно она была научно беспомощной.
Решающее событие в этой истории произошло в 1858 году, когда Чарлз Дарвин и независимо от него пришедший к тем же выводам Алфред Уоллес доложили Линнеевскому обществу теорию происхождения и усовершенствования всех известных организмов из одной или нескольких примитивных форм путем естественного отбора случайных наследуемых изменений. Подробно мы разберем эту теорию в специальном разделе. Здесь же заметим, что хотя против нее могло быть и было выдвинуто множество возражений, теория Дарвина все-таки представляет собой какую-то самосогласованную логически теорию, превосходящую непоследовательные рассуждения Лапласа и Сент-Илера и тем более галиматью Чемберса.
Виднейшие старшие современники Дарвина – Огасис, Седжвик, Оуэн, Вирхов – не приняли теорию. Однако передовая молодежь, в том числе передовая биологическая молодежь, восприняли новую теорию на ура, и сопротивление стариков было вскоре сломлено. Дарвиновская теория была именована величайшим теоретическим обобщением за всю историю биологии, а ее автор – первым биологом всех времен и народов.
В чем причина такой бурной любви к новой теории? Причина одна, и ее раскрывает лучший и умнейший среди сегодняшних апологетов Дарвина Ричард Докинз. «Я не понимаю, – пишет Докинз, – как можно было быть атеистом до 1858 года». То есть теория Дарвина затыкает логическую прореху в цельном атеистическом мировоззрении. Все же остальные ее достоинства оказываются чистой ложью. Мы можем вычеркнуть теорию Дарвина и все, что из нее следует, из всех наших биологических рассуждений, и ни один факт даже не колыхнется на своем стебелечке. Таким образом, дарвинизм есть не ствол, из которого произрастает биология, а столп, поддерживающий над ней опахало атеизма.
Приведу еще один пример. В эпоху, когда на сцену вышел Дарвин, в российскую науку ворвалась толпа разночинцев, воспитанных в пореформенных учебных заведениях и вооруженных «очень передовыми» общественными воззрениями. Один из таких мальчиков – талантливейший эмбриолог Александр Ковалевский – встретился с Бакуниным и смущенно спросил: «Не стыдно ли, что я, молодой и полный сил, сижу в лаборатории, а не устраиваю заговоры, не сражаюсь на баррикадах и не свергаю тиранов?» И Бакунин ответил ему: «Это очень хорошо, ибо если бы вы держали в руках оружие, то непременно перебили бы своих, а то, что вы делаете для нашего общего дела, значит гораздо больше, чем взрывать бомбы, строить баррикады и свергать тиранов».
Чем же все это кончилось? К настоящему моменту к великому Дарвину накопилось столько вопросов, что от него начинают отходить очень многие видные биологи. Один из них – знаменитый открыватель двойной спирали ДНК Джеймс Уотсон – сказал следующее: «Теория Дарвина принимается не потому, что ее можно наблюдать или доказать с помощью логически непротиворечивых данных, а потому, что ее единственная альтернатива (творение – Авт.) является очевидно неправдоподобной».
Итак, теория Дарвина как выдвинулась, так и стоит, как необходимая часть последовательного атеизма. Осторожный Дарвин в 1858 году ни слова не сказал о человеке, но в 1871 – 1872 годах расправил рамена и выпустил две книжки, в которых и человека рассмотрел, как вид, самообразовавшийся из примитивной формы [Прим. – Идут споры, верил ли сам Дарвин в Бога или нет. В силу того, что Дарвин был очень сложный и замкнутый в себе человек со слегка едущей «крышей», на этот вопрос трудно ответить. Он был церковный староста, закончил похвалой Богу свою первую книгу «Происхождение видов», временами высказывался как христианин. В некоторых же его дневниковых записях можно найти высказывания, полные ненависти к христианству]. К этому времени эволюцией человека уже занялся очень талантливый, очень врущий и помешанный на атеизме немецкий сторонник Дарвина – Эрнст Геккель. Скрупулезные немцы выгнали его из университета за подрисовки к картинкам животных и их зародышей (талантливый, талантливый, а картинки не трожь!). Освободившись от работы, Геккель стал изобретать гипотетических обезьяночеловеков – питекантропов, и со всем своим талантом художника рисовал их тошнотворные портреты. Он почему-то решил, что питекантропы должны были обитать в Индонезии. Поклоннику Геккеля голландскому врачу Дюбуа удалось доказать голландским чиновникам, что обезьянолюдей надо искать не в Голландии, а ехать за ними в Индонезию. В Индонезии Дюбуа нашел какие-то подозрительные череп и ногу, которые сразу же приписал питекантропу. Геккель послал Дюбуа поздравление: «Открывателю питекантропа от его изобретателя». Свою жизнь Геккель закончил, арендуя залы в рабочих кварталах, вывешивая там в стиле иконостаса изобретенные им скелеты обезьянолюдей и читая популярные лекции для рабочих.
Поскольку проблемы дарвинизма будут нами еще подробно обсуждаться, мы не будем сейчас акцентировать внимание на судьбе черепа и ноги, привезенных Дюбуа. Но отметим, что уже по привычной нам схеме, не через специалистов, а через «передовую молодежь» в общество незыблемо вошла идея, что обезьянолюди должны быть.
К концу XIX века противостояние религии и науки достигает апогея. Борьба с «религиозным дурманом» становится одной из основных задач науки. Наука берется решить все задачи, стоящие перед человечеством, в том числе и те, которые традиционно ставились перед религией.
В ученом обществе сформировалось так называемое современное научное мировоззрение. Оно не является какой-нибудь осознанной логической системой, но является совокупностью подсознательных и очень твердо усвоенных постулатов. (Их подсознательность не дает сражаться с ними в открытом бою научной же аргументацией.) Попробуем сформулировать эти принципы:
1. Наука и искусство есть высшее дело человечества.
2. Наука – сила, преобразующая мир.
3. Наука всесильна: любые знания и любые преобразования мира в конце концов становятся доступными науке.
4. Наука есть высший источник истины, и все другие истины поверяются научной.
Если святые Отцы учили нас, что лишь Богооткровенная истина абсолютна, а науке доступна лишь относительная, то «святой отец» от современной философии (Б. Рассел) учит так: «Наше знание должно быть получено исключительно научными методами, а то, что наука не может открыть, человечество не может знать».
5. Бог не может присутствовать в научных построениях (Вульгарный вариант: «Наука доказала, что Бога нет»).
В этом месте обычно заходит в тупик критика теории Дарвина. Оппонент соглашается с вами, говорит: «Да, да», и спрашивает: «Что вы предлагаете?» Если же вы говорите о сотворении живых существ Богом, то эта теория отвергается, так как противоречит постулату № 5. Поскольку постулат является подсознательным, то ваш оппонент процеживает: «А-а-а, Бог…», – и с кислым видом отходит в сторону.
6. Что не познается наукой, то не существует. Сверхъестественные явления либо естественны, либо их нет.
Классическим примером на эту тему является письмо жителей одного французского городка в Академию наук Франции, которую составляли такие знаменитости, как Лавуазье и др. В письме сообщалось о падении с неба раскаленного камня близ городка. Вместо благодарности горожане получили ответ, что камни с неба не падают. Конечно, «бессмертные» (так называли членов Французской академии) вцепились бы в это научное открытие, если бы предположили, что оно имеет естественную природу, а не является целенаправленным Божиим актом.
7. Наука не может стоять на месте, возможно только движение вперед.
Поэтому там, где науке не хватает фактов или материалов для исследования, она, ничтоже сумняшеся, снижает уровень строгости, гипотезы превращает в теории, догадки в гипотезы, предположения в факты и т.д. Эту разницу ясно видно на науках, которые изучают то, что здесь и сейчас, и тех, которые пытаются изучать то, что было очень давно или очень далеко. В самом плачевном состоянии находятся науки, изучающие то, что ими не изучаемо – человеческую душу. Удивительно, что пункт №4 («наука есть высший источник истины») присваивают себе все науки без различия: и физика, когда она говорит о поведении твердых тел, и история, когда она обсуждает события в каком-то давно забытом тридевятом государстве, и дарвинизм, когда он фантазирует на тему о том, произошла ли большая медуза из маленькой или маленькая из большой. (Некоторые необыкновенные претензии наук на обладание истиной мы рассмотрим ниже.) Если же говорить о физике на грани XIX – XX веков, то казалось, что грандиозный труд близок к завершению. Талантливым молодым физикам не советовали заниматься теорией, ибо для них могло уже не остаться интересных тем. Казалось, можно было, осуществляя программу продвижения по «древу наук», уже строить на незыблемом фундаменте физики химию, чтобы потом построить биологию и т.д. Лишь два облачка наводили тень на плетень. Это, во-первых, формула Рэлея – Джинса о том, что остывающая печка должна активно излучать в коротковолновой части спектра: у-лучи, рентгеновское излучение, ультрафиолет, что, как мы знаем, не происходит. Второе – это был тщательно спланированный и поставленный эксперимент Майкельсона, который должен был обнаружить абсолютное движение Земли сквозь эфир, но не обнаружил.
К счастью, решение этих двух маленьких задачек настолько перевернуло наше представление об окружающем мире, что об этом необходимо специально поговорить в следующей главе.