Опытная психология и её методы

Все методы традиционной психологии делятся на две группы: на методы ознакомления с единичными фактами душевной жизни и на методы обработки этих фактов согласно с задачами психологии.

Методом для ознакомления с единичными фактами, по учению представителей традиционной психологии, служит исключительно наблюдение. Но наблюдать мы можем или над собственными душевными явлениями, или над душевными явлениями, происходящими в других людях. Отсюда психологическое наблюдение распадается на внутреннее и внешнее, или, как принято их называть, на самонаблюдение и объективное наблюдение.

Всякое наблюдение основывается на восприятии, которому в свою очередь предшествует непосредственное сознание. Чтобы какое-либо явление стало для нас существующим, для этого оно должно подействовать на нас и отразиться в нашем сознании или самосознании. А чтобы сделать его предметом наблюдения, мы должны выделить его из ряда других, как явление известного рода, т. е. воспринять его. Между восприятием и наблюдением нередко не полагают никакого различия и употребляют эти термины в качестве синонимов. На самом деле – это совершенно различные процессы мысли. Воспринять какое-либо явление, значит непосредственно сознать и отожествить его со знакомыми нам явлениями того же рода. Воспринять, например, завывание ветра значить распознать, что слышимый нами шум есть шум ветра, а не толпы, людей, напр., или стаи зверей. Произвести же наблюдение над каким-либо явлением значить активно устремить внимание на связь, существующую между отдельными его моментами или сторонами и мысленно построить из них образ целого. Увидеть, например, фазы луны ещё не значит произвести наблюдение над ними. Чтобы сделать наблюдение, для этого нужно проследить, в каком порядке отдельные фазы Луны сменяются и мысленно соединить их в одно целое.

Каждый из нас более или менее знаком как с отдельными душевными явлениями, так и с их связями. Мы знаем смысл употребляемых нами слов: представлять, чувствовать, желать. Мы знаем также, что представления вызывают чувствования, чувствования сменяются желаниями, желания переходят в действия. Этими своими знаниями мы обязаны ни чему иному, как самонаблюдению, ибо ниже мы увидим, что другой метод для ознакомления с душевными явлениями, объективное наблюдение, основывается на самонаблюдении. Таким образом самонаблюдение составляет факт, не подлежащий никакому сомнению¹. Весь вопрос относительно его сводится к тому, как оно происходит и какими особенностями отличается.

В виду того, что самонаблюдение нередко противопоставляют внешнему наблюдению и признают научное значение только за этим последним, будет целесообразно ответить на поставленный вопрос через сравнение того и другого наблюдения.

Внешнее наблюдение бывает двух родов. Мы можем наблюдать или над телами, состоящими из сосуществующих частей, или над событиями, слагающимися из последовательных моментов. Хотя оба эти наблюдения по природе своей одинаковы, но существует между ними и значительная разница. Чтобы видеть эту разницу, обратимся к примеру.

Предположим, что перед нами стоить классная доска, на которой написано слово, состоящее из четырёх букв. Требуется произвести наблюдение над этим словом, т. е. прочитать его. Для этого мы остановим сначала своё внимание на первой букве и, отождествив её с одною из знакомых нам букв алфавита, воспримем её. Пусть эта буква будет Д. Затем обратим внимание на вторую букву и также уясним её. Пусть это будет буква У. Чтобы понять, что образуют собою обе буквы вместе, мы должны снова воспринять их одну вслед за другою. Это восприятие, как простое повторение прежнего, уже не потребует отождествляющей деятельности мысли. Мысль может обратиться к уяснению отношения, существующего между созерцаемыми буквами. Видя, что они стоят рядом, причём буква Д занимает первое место, а У второе, мы поставим их в своём сознании в этом порядке, как части одного целого. Тогда буквы Д и У потеряют для нас самостоятельное значение. Вместо них мы будем созерцать перед собою слог ду. Затем мы обратимся к восприятию третьей буквы. Найдя, что это – буква Ш, мы поставим её в отношении к слогу ду. У нас получится слог душ. Наконец, уяснив значение четвёртой буквы А, поставим её в отношение к слогу душ и получим слово душа.

Возьмём теперь другой случай. Предположим, что требуется прочитать то же самое слово, но слово это не находится пред нашими глазами всё сразу, а показывается нам постепенно: сначала является пред нами одна буква; чрез нисколько времени эта буква исчезает, и на место её открывается вторая: исчезает вторая буква – является третья; скрывается третья буква – показывается четвёртая; через некоторое время исчезает и она. Чтобы прочитать это слово, мы должны проделать со своей мыслью то же самое, что и в первом случае, т. е. воспринять отдельные буквы и объединить их с точки зрения существующих между ними отношений. Но каким образом мы откроем эти отношения, когда пред нашими глазами всякий раз находится только по одной букве? Очевидно, не иначе, как через воспоминание. Восприняв букву У, мы должны припомнить букву Д, чтобы объединить их в слог ду. Мы должны припомнить слог ду, чтобы присоединить к нему букву ш. Нужно припомнить слог душ, чтобы соединить его с буквой, а и получить целое слово душа.

В рассмотренном нами примере наблюдение над событием идёт параллельно с восприятием отдельных его моментов. Но бывают случаи другого рода, когда исключается всякая возможность подобного параллелизма. Мы не можем, например, совместить наблюдения над событием с восприятием его моментов, если эти моменты слишком новы для нас или следуют один за другим очень быстро. Тогда восприятие моментов события занимает всё наше время и произвести наблюдение над событием мы можем только post factum, припомнив все его моменты в том самом порядке в каком они прошли перед нами. Эти случаи, очевидно, имеет в виду Льюис, когда говорит «несомненно, движение, наблюдаемое нами, заканчивается раньше, чем сделано наше наблюдение. Оно состояло из целого ряда следующих друг за другом в пространстве положений. Мы мысленно снова проходим сквозь этот ряд положений, связывая точку отправления с точкой прибытия. И по тому именно, что мы можем мысленно воспроизвести эти точки, мы знаем, что произошло движение. Таким образом прямое восприятие (отдельных пространственных положений) должно быть дополнено косвенным схватыванием, восстановляющим части в целое²».

Но наблюдение над движениями и другими событиями, моменты которых быстро следуют друг за другом, может принять также другую форму. Если – события обыденные, очень часто повторяющиеся, то мы можем наблюдать над ними и посредством восприятий. При первых встречах с подобным событием мы можем остановить своё внимание на отдельных его моментах. При следующих – можем заняться исследованием отношений между последовательными моментами. Наконец, когда эти отношения сделаются вполне знакомыми, всякое дальнейшее восприятие будет совмещать результаты ранее произведённого наблюдения. Мы будем видеть не отдельные моменты, а целое событие, постепенно развёртывающееся пред нами.

Указанное различие между наблюдением над телами, состоящими из сосуществующих частей, и наблюдением над событиями, протекающими во времени, ведёт за собой весьма важные практическая последствия. Главнейшие из них суть следующие:

1) Наблюдение над телами имеет для себя строго определённый предмет, потому что тела своими очертаниями обыкновенно резко отделяются друг от друга. События же в материальном мире представляют собою параллельные ряды, переплетающиеся между собою самым многоразличным образом. Разграничить эти ряды бывает очень трудно, особенно – когда события сложны. Поэтому при наблюдении над сложными событиями мы всегда рискуем ошибиться. Мы можем обратить внимание на такое явление, которое к наблюдаемому событие не относится, и упустить из виду какой-либо действительный момент его.

2) Наблюдение над телами, которые могут оставаться неизменными целые годы, может продолжаться столько времени, сколько нам будет нужно. Наблюдение над событиями должно ограничиваться лишь теми переходами, в которые они происходят перед нами.

3) Наблюдение над телами может быть методичным. Мы можем внимательно изучить каждую часть в отдельности и уяснить её отношения к остальным частям. При этом если во время самого наблюдения или на основании предварительных теоретических изысканий окажется какая-либо часть изучаемого тела особенно важной, мы можем обратить на неё особое внимание и поставить её в центре всего наблюдения. В результате мы можем получить полный и точный образ наблюдаемого тела. Наблюдение над событиями должно всегда отличаться более или менее случайным характером. Мы должны наблюдать над ними лишь в той мере, в какой они отразятся в нашем сознании и запечатлеются в нашей памяти. Но это отражение и запечатление в памяти может далеко не отвечать действительности, ибо легко может случиться, что одни моменты наблюдаемого события заинтересуют нас больше, чем следует, другие, наоборот, остановят на себе меньшее внимание, чем заслуживают, третьи совсем останутся незамеченными и пр. Так нередко и бывает, когда к наблюдению приступают лица неопытные или событие наблюдается в первый раз.

4) Наблюдение над телами происходит нераздельно с процессом восприятия. Восприятием отдельных частей тела оно начинается и восприятием целого, составленного из этих частей, оканчивается. Но наши восприятия отличаются ясностью и устойчивостью. Поэтому и результаты наблюдений над телами бывают обыкновенно ясны и устойчивы. Один и тот же земной глобус, например, мы видим перед собою как перед началом, так и по окончании изучения его поверхности посредством наблюдения. Но в первом случае его поверхность представляется нам разрисованной какими-то непонятными цветными фигурами, а во втором мы видим на ней цветные пятна, имеющие определённую форму и величину, занимающие определённое пространственное положение и обозначающие собою вполне определённые предметы: океаны, моря, озёра, реки, горы, долины и пр. Кто видит в первый раз человеческий скелет, для того он – беспорядочное соединение различных костей. Анатом же, при взгляде на скелет, видит все его части с их взаимными отношениями и может в каждой из них различить сразу все его подробности.

Иным характером отличается наблюдение над событиями. Имея дело в большинстве случаев с образами, воспроизводимыми памятью, т. е. с представлениями, оно может дать в результате не восприятие, а только представление о событии с входящими в его состав моментами. А так как наши представления, в сравнении с восприятиями, отличаются темнотой и неустойчивостью, то и наблюдение над событьями, взятое само по себе, не может дать результатов вполне ясных и устойчивых. Если исследователям удаётся иногда получить более или менее ясные и устойчивые результаты относительно наблюдаемых событий, то лишь в той мере, в какой они переводят свои наблюдения на язык пространственных восприятий. Для этого одни из них прибегают к помощи пишущих приборов, которые автоматически чертят кривые линии, изображающие последовательный ход наблюдаемых событий; другие исследователи ведут параллельно с наблюдением точную запись всего, что заметят в наблюдаемом событии. По этим кривым или по этим записям они потом и отдают себе отчёт в совершившихся пред ними событиях.

Не трудно заметить, что все указанные различия сводятся к одному. Наблюдение над событиями соединено с такими неудобствами и препятствиями, от которых свободно наблюдение над телами. Если поэтому методическое наблюдение над телами легко может привести к результатам полным, точным, устойчивым и ясным, то более или менее случайное наблюдение над событиями, взятое само по себе, требует много времени и большой осторожности, чтобы дать результат лишь приближающийся к этим.

Самонаблюдение имеет совершенно такую же природу и соединено с такими же трудностями, какие свойственны наблюдению над внешними событиями. Сходство между тем и другим так велико, что разъяснять природу самонаблюдения значило бы повторять всё сказанное выше об отличии внешнего наблюдения над событьями от наблюдения над телами. Но есть между ними и разница, обусловливаемая различием явлений душевных и материальных. Вследствие особого характера душевных явлений самонаблюдение наталкивается на новые трудности, которых не знает наблюдение над внешними событиями. Эти трудности суть следующие:

1) Самонаблюдение имеет дело с восприятиями и представлениями, основывающимися на непосредственном отражении душевных явлений в самосознании. Но эти отражения в сравнении с отражениями внешних событий в сознании, отличаются темнотой. Первоначально всё внимание человека бывает устремлено на внешний мир, вследствие чего отражения самосознания остаются совсем не замеченными. Ребёнок воспринимает окружающие предметы, переживает различные чувства и испытывает разнообразные желания, но его внимание сосредоточивается не на самых чувствах, желаниях или процессах восприятия, а на тех предметах, к которым они относятся. О существовании этих внутренних состояний и процессов он как будто и не подозревает. Даже в зрелом возрасте не всякий способен оторваться от ярких образов внешней действительности и сосредоточить внимание на смутных отражениях своего внутреннего мира.

Темнота отражений затрудняет в высокой степени не только наблюдение над душевными явлениями, но и простое восприятие их. Для их ясного восприятия мы должны обладать развитою способностью отвлечения и уметь сосредоточивать своё внимание на предметах, трудных для изучения. Но это ещё не всё. Недостаточно войти в слабо освещённую комнату и устремить взор на движущиеся там в отдалении, наподобие неопределённых призраков, фигуры, чтобы воспринять их. Для этого необходимо, чтобы отдельные фигуры проходили пред нашими глазами не однажды, а возможно большее число раз. Только при этом условии мы можем распознать фигуры, наиболее часто проходящие перед нами, и выделить их из остальных фигур. То же самое применимо к восприятию душевных явлений. Едва ли можно, например, сомневаться, что наши чувства весьма разнообразны. Но много ли чувств мы воспринимаем? Даже по названиям мы знаем лишь те, немногие чувства которые постоянно повторяются и имеют наиболее важное практическое значение в жизни людей. Ещё труднее воспринять в чувствах отдельные их моменты и уяснить их взаимные отношения. Правда, чувства суть наиболее субъективные состояния. Когда мы переживаем страх, радость и прочие, мы как бы сливаемся с этими состояниями, так что отделить их от себя и посмотреть на них как бы со стороны бывает очень трудно. Но несомненно, что и другие душевные явления мы должны пережить очень много раз, чтобы они сделались для нас, более-менее знакомыми и мы поставили их в своём созерцании в качестве особых предметов.

2) Наша духовная жизнь такова, что в ней всякое последующее состояние определяется всеми предшествующими. Поэтому в ней нет совершенно тождественных явлений. Душевные явления, раз исчезнувшие, никогда не возвращаются в том же самом виде. Они могут снова возникнуть, но с новыми чертами, определяемыми новым состоянием души. При встрече с близким человеком, например, мы испытываем обыкновенно радость. Но радость бывает различна, когда мы встречаемся с ним после долгой разлуки или часто, когда тяготимся одиночеством или заняты каким-либо срочным делом и пр. Правда, нечто подобное наблюдается также во внешнем мире – в жизни организмов. Но индивидуальные различия между однородными переменами в жизни организмов никогда не бывают так велики и разнообразны, как в душевной жизни. Этот необычайный индивидуализм душевных состояний и процессов должен сильно затруднять отождествление явлений однородных; а без отождествления не может обойтись ни восприятие, ни тем более – наблюдение.

3) Новым, крупным фактором, затрудняющим наблюдение над душевными явлениями, служит их величайшая сложность. В вызове наших душевных явлений участвуют и материальный мир, и окружающее общество, и состояние нашего тела, и наличный вклад нашей духовной жизни. При такой сложности, фиксировать какое-либо явление, или заметить действительные моменты, входящие в состав его, представляется делом необычайно трудным. Поэтому нет ничего удивительного, если в психологической литературе сплошь и рядом однородные факты описываются совершенно различно. Каждый психолог вводит в своё описание свои детали, при чём нередко отмечаются такие детали, который к описываемому факту стоят лишь в весьма отдалённом или даже случайном отношении, детали же действительно важные отсутствуют.

4) Немаловажным препятствием к наблюдению над душевными явлениями служит, наконец, их подвижность. Душевная жизнь во время бодрствования представляет собою постоянную смену одного состояния другим, остановить которую мы не в силах. Чтобы видеть, какого рода эта смена, обратимся к примеру.

Предположим, что человек сел за интересную работу. Вдруг раздаётся в его квартире звонок. Слышит, что спрашивают: дома ли он? Ему не хочется отрываться от дела. Но нужно вставать, выходить к посетителю. С чувством досады спрашивает он себя: кто бы это мог быть? Неужели какой-нибудь гость? Не может быть, решает он. Время для этого не подходящее. Наверное, это – рассыльный с повесткой о предстоящем заседании. Успокоенный этими мыслями, он выходит, но вместо рассыльного видит перед собой редкого посетителя. Изумление и вместе предчувствие чего-то необычайного овладевает им. С вопросительным выражением лица он смотрит на посетителя. Тот начинает говорить. Он слушает и не верит своим ушам. То, о чём он мечтал, как о величайшем счастье для себя, но на исполнение чего мало надеялся, случилось на самом деле. В его душе разражается буря. Рассеянно прощается он с гостем. Теперь ему не до окружающего. Он весь погружен в свой внутренний мир. Стремительным потоком проносятся пред его умственным взором разнообразные картины и на всевозможные лады видоизменяют переживаемое им волнение. Так продолжается до тех пор, пока волнение не начнёт постепенно входить в свои границы. С ослаблением волнения, игра воображения замедляется. Порванная связь с окружающей действительностью мало-помалу восстанавливается. До сознания начинают снова доходить обычные внешние впечатления. Человек приходит в себя и начинает соображать, что ему нужно делать.

Приведённый пример показывает, что даже при обыкновенных условиях смена душевных явлений происходит очень быстро и принимает самые разнообразные направления. В состоянии же сильного волнения, или аффекта, она приобретает такую быстроту, что заметить или запомнить все её последовательные моменты не бывает никакой возможности.

При такой быстроте прямое наблюдение над душевными явлениями во время их свершения часто бывает невозможно. Когда моменты явления мало знакомы, наблюдать над явлением можно только по воспоминанию. Наблюдение же через воспоминание встречает для себя две помехи:

а) не все моменты наблюдаемого явления могут быть восприняты и

б) из множества воспринятых моментов не все могут быть удержаны в памяти и воспроизведены в том порядке, в каком они следовали.

При этих условиях наблюдателям остаётся одно из двух: или отказаться от сведе́ния подмеченных моментов явления в одно целое, или дополнить недостающие моменты собственным воображением, применительно к своим взглядам на душевную жизнь. Но воображение в этом случае – плохой помощник, потому что взгляды наблюдателей на душевную жизнь расходятся до противоположности.

Хорошо – если наблюдатель, сообщая какой-либо факт, проводит ясную границу между тем, что было воспринято, и тем, что привнесено им от себя. Так поступает, например, Гоббес, когда говорит: «какая, по-видимому, связь могла быть между разговором о нашей теперешней междоусобной войне и вопросом, предложенным одним из собеседников, о стоимости римского сребреника? Однако, для меня было понятно, как произошло это. Очевидно, мысль о войне перешла в мысль о предании короля его врагам. Мысль об этом навела на мысль о предании Христа, а эта в свою очередь – на мысль о тридцати сребрениках, цене ценённого. Отсюда уже само собою должен был явиться указанный странный вопрос»³. Здесь ясно видно, в чём состоял факт и какое даётся ему толкование. Всякий психолог должен считаться с фактом; толкование же факта нисколько для него необязательно: оно может отвечать действительности, а может быть и фикцией. К сожалению, авторы психологических сочинений далеко не всегда обнаруживают такую разборчивость. Факты, искажённые и созданные воображением часто выдаются ими за действительные факты. Эти факты подвергаются новым изменениям, когда начинают переписываться из одной книги в другую, ибо каждый составитель новой книги старается приладить их к показаниям своего внутреннего опыта или к своим излюбленным взглядам на душевную жизнь. В результате факты обезличиваются и переходят в примеры, которые удобно могут быть заменены всякими другими выдуманными примерами. Психология становится собранием любопытных рассказов и занимательных историй, на основании которых нельзя сделать никаких точных выводов.

Таковы специфические трудности, с которыми соединено самонаблюдение в отличие от наблюдения над внешними событиями. И если, не смотря на эти трудности, мы приобретаем фактические сведения о своей душевной жизни, то лишь благодаря тому, что наша душевная жизнь всегда находится перед нами и процесс ознакомления с нею в форме непосредственного восприятия никогда не прекращается.

Построить психологию на одном самонаблюдении невозможно. Нельзя этого сделать по двум причинам.

1) В самонаблюдении душевные явления служат предметом наблюдения только одного лица, наблюдающего над собой. Но каждый наблюдатель имеет свои индивидуальные особенности, которые должны отражаться на всякой деятельности его вообще и самонаблюдении в частности. Поэтому в самонаблюдении вместе с объективными чертами всегда должны быть даны черты субъективные, привнесённые или присочиненные наблюдателем от себя. Это тем естественнее, что мы не остаёмся равнодушными созерцателями самих себя, а произносим нравственный суд над своими действиями, мыслями, чувствами. Но всякий ли способен быть беспристрастным судьёй самого себя? Не случается ли обыкновенно наоборот, что мы прихорашиваем себя в собственных глазах, представляя себя в лучшем свете, чем каковы мы на самом деле.

Правда, субъективный элемент присущ также внешнему наблюдению. И здесь каждый наблюдает явление так, как оно ему представляется. На примере различных астрономов можно видеть, что между наблюдениями их над временем прохождения одной и той же звезды через один и тот же меридиан всегда оказывается более или менее значительная разница. Один определяет это время несколькими десятыми секунды раньше, другой – позже и пр. Но астрономы изыскали средства исключить эту разницу или, как выражаются они, произвести личное уравнение, через сопоставление показаний того или другого наблюдателя с объективными показаниями различных приборов. В самонаблюдении мы не имеем никакого критерия для разграничения между сторонами, присущими самому явлению, и субъективным придатком к ним. Чтобы произвести подобное разграничение, необходимо сопоставить наше личное наблюдение над каким-либо своим душевным явлением с объективным наблюдением других людей над тем же явлением.

2) Самонаблюдение имеет дело с душевной жизнью одного лица и даже в душевной жизни одного лица оно должно ограничиваться лишь тем периодом, когда человек сделается способным наблюдать над собой. Наблюдать же над явлениями предшествующих периодов мы или совсем не можем, или можем в очень несовершенной степени, потому что об этих явлениях не остаётся у нас никакого воспоминания или сохраняются воспоминания недостаточно ясные и точные. Но ни одна наука не может ограничиться знакомством с одним каким-либо индивидуальным предметом. Каждая наука всегда старается собрать возможно большее количество материала, чтобы её выводы обнимали собою все предметы известного рода. И психология, чтобы стать наукой, должна изучить душевную жизнь не только всех людей, но по возможности и всех одушевлённых существ. А это может быть достигнуто лишь при содействии объективного наблюдения.

Объективное наблюдение основывается на двух особенностях нашей природы, частью прирождённых, частью благоприобретённых.

1) Всем хорошо известен факт, что душевные явления сопровождаются выразительными движениями тела. Когда мы, например, веселы; мы смеёмся, а когда постигает нас горе, плачем. При сильной боли у нас вырываются стоны. В ярости человек стискивает зубы и сжимает кулаки. Когда мы заинтересовываемся каким-либо предметом, наклоняемся к нему или приближаем его к своим глазам. Желая отметить предмет, занимающий нашу мысль, мы произносим его имя, а интонацией голоса выражаем чувство, вызываемое в нас созерцанием этого предмета. Известно, что хороший актёр и в некоторой степени каждый из нас, произнося одно и то же слово, например, человек, может выразить простой переменой интонации голоса всевозможные чувства: и восторг, и презрение, и любовь, и кичливость, и иронию, и шутку и пр. Некоторые из этих движений совершенно непроизвольны. Таковы, например, сердцебиение при радости, появление краски на лице, от расширения кровеносных сосудов его, при чувстве стыда, расслабление известных мышц при чувстве испуга и т. п. Другие движения в роде, например, смеха, плача, криков, непроизвольны. Они возникают обыкновенно помимо нашей воли; но мы можем в известных случаях ослабить, усилить, остановить и даже вызвать их по собственному желанию. Наконец, третьи вполне подчинены воле, каковы, например, суть наших слов. Но при всём этом различии, в общем между выразительными движениями и душевными явлениями существует обыкновенно более или менее определённое отношение, так что первые могут служить показателями, или знаками других. Слёзы, например, могут указывать на горе, стоны – на сильные страдания, краска лица – на стыд и прочее.

2) Всем известно, что когда мы видим или слышим выразительные движения других людей, в нашем сознании возникают чувства или представления, соответствующие душевным явлениям, выражаемым этими движениями.

Чувства возбуждаются в нас при восприятии внешних выражений чувств. Мы не можем, например, пройти безучастно мимо человека, издающего сильные стоны. Видя выражение радости, веселья, патриотического чувства, особенно в массе народа, мы сами невольно настраиваемся на тот же тон. Это заражение чувствами других составляет, по-видимому, первичный факт нашей природы. Его мы можем наблюдать не только в маленьких детях, но даже в животном мире. Когда, например, наседка, завидев ястреба, поднимает крик и начинает махать крыльями, цыплята, в силу как бы магического действия, моментально устремляются к ней и стараются спрятаться под её крыльями. Наблюдение над детьми также показывает, что они бывают отзывчивы на ласки, угрозы и прочие выражаемые им окружающими людьми даже притворно.

Иначе возникают у нас представления о душевных явлениях других людей, при восприятии их выразительных движений. Чтобы явились такие представления, необходимо научиться понимать смысл выразительных движений. А научиться этому мы можем только на основании своего собственного опыта. Мы должны подметить, с какими выразительными движениями какие душевные явления обыкновенно соединяются у нас. Тогда на основании выразительных движений мы можем заключать по аналогии, или получать представления, о душевных явлениях и других людей. Зная по собственному опыту, что когда мы думаем о чём-либо конкретном, наш взор бывает сосредоточен на одной какой-либо точке внизу, мы можем уже сознательно заключать, что купец, облокотившийся на стол и устремившей свои глаза на одну точку его, обдумывает какое-либо коммерческое дело. Первоначально подобные заключения делаются с заметным участием сознания и воли и занимают довольно много времени. Но по мере того, как одни и те же заключения начинают повторяться снова и снова, процесс заключения укорачивается и становится более лёгким. Наконец, он делается привычным, и мы совершаем его как бы механически, по ассоциации смежности. Видя выразительное движение, мы сразу, без всяких рассуждений, представляем себе скрывающееся за ним душевное явление. Этот постепенный переход первоначальных умозаключений в явления простого припоминания или узнавания может наблюдать в себе всякий, кто попадает в иностранную землю и начинает, без помощи других, знакомиться с чуждыми для него обычаями.

Инстинктивное отражение в нашем самосознании чувствований других посредством выразительных движений имеет главным образом практическое значение. В силу его люди являются членами одной семьи, призванными к одной общей работе. Для научных же целей оно мало пригодно, потому что не имеет достаточной определённости. Мы заражаемся, например, радостью толпы. Но из каких моментов слагается происходящая радость и в каком отношении они стоят между собою, определить это на основании самого чувства, возбуждённого в нас, мы не можем. Мы можем судить об этом лишь на основании истолкования выразительных движений по аналогии с нашею собственною психофизической жизнью.

Наблюдение над внешними выразительными движениями, соединённое с истолкованием их, как знаков душевных явлений, или, проще, наблюдение над душевными явлениями по внешним выразительным движениям и составляет то, что в психологии называется объективным наблюдением.

Объективное наблюдение, сравнительно с самонаблюдением, имеет два преимущества.

1) Выразительные движения, посредством которых мы судим о душевных явлениях других, доступны внешнему восприятию. Как такие, они могут быть предметом наблюдения многих лиц. Отсюда открывается возможность сопоставлять наблюдения различных лиц над одним и тем же душевным явлением. А сопоставление это имеет то важное значение, что посредством него наблюдение может быть очищено от неизбежно присущей ему субъективности. Что̀ в показаниях всех наблюдателей окажется одинаковым, то должно иметь свою основу в самом явлении. Пункты же разногласия должны быть отнесены на счёт индивидуальных особенностей наблюдателей.

2) Выразительными движениями сопровождаются душевные явления всех одушевлённых существ. Посредством их мы можем наблюдать над душевною жизнью всех людей и животных и на всех стадиях их развития. Если же мы расширим понятие выразительных движений и отнесём к ним все продукты человеческого творчества, то круг предметов объективного наблюдения ещё более расширится. По объективным следам творческой работы духа мы можем наблюдать над душевной жизнью не только настоящего времени, но и всех предшествовавших веков. «Слова и речь, – говорит Кавелин, – сочетания звуков, художественные произведения, наука, обычаи и верования, материальные создания, гражданств и политические уставы, памятники исторической жизни, словом всё, в чём только выражается деятельность человека, служит материалом для психологических наблюдений и исследований. Надо только уметь пользоваться им. Историки придумали способы извлекать из народных обычаев, легенд, мифов скрывающиеся в них исторические факты. Они научились снимать с них оболочку, сотканную психической обработкой. В психологических исследованиях всё внимание, напротив, должно быть обращено именно на эту обработку, потому что, она-то и содержит в себе объективный след психической деятельности, по которому и до́лжно изучать свойства, особенности и законы психической жизни. Греки из наблюдений над словом и речью вывели законы и формы мышления. Точно таким же образом должна быть создана и психология»⁴.

Но объективному наблюдению присущ один очень крупный недостаток, это – его неточность. Душевная жизнь других наблюдается нами в той мере, в какой она обнаруживается вовне и в этих обнаружениях понимается нами. Отсюда чтобы объективное наблюдение было точным, должны быть выполнены два условия:

1) душевное явление должно обнаруживаться в совершенно определённом и неизменном знаке и

2) знак должен вызывать в нас представление о вполне соответствующем себе душевном явлении.

Но в действительности оба эти условия никогда вполне не осуществляются.

Опыт показывает, что душевные явления не только у различных существ, но даже у одного и того же лица в различные времена выражаются довольно различно. Если мы сравним свои внешние обнаружения какого-либо чувства, возникающего при одинаковых приблизительно условиях, но в разные части дня, например, утром и вечером, перед началом работы и по окончании её, то найдём разницу в их силе. В одном случае они бывают быстры и энергичны, в другом вялы и бесцветны. То же мы найдём, если сопоставим выразительные движения лиц различного возраста или природного темперамента.

Не отличаются устойчивою определённостью выразительные движения и с качественной стороны. Даже непроизвольные выразительные движения нередко обозначают совершенно различные душевные состояния. Краска на лице, например, может выражать и смущение, и стыд, и радостное волнение; смех может сопровождать и весёлое благодушие, и злую иронию; плакать можно и с горя, и с радости. Произвольные же и полу-произвольные выразительные движения мы можем изменять и перетасовывать в самых широких размерах. Человек может, например, носить в своей душе обширные и глубокие замыслы и не подавать о том почти ни малейшего вида. С другой стороны, он может напускать на себя такие душевные состояния, каких в нём нет. Он может быть, например, по русской пословице, «спереди блажен муж, а сзади вскую шаташася». И такая замена одних выразительных движений другими может происходить без всяких усилий со стороны человека; для этого нужно только прибрести привычку. Чем чаще будет совершаться произвольное припрятывание душевных состояний от взора других или напускное лицемерие, тем меныших усилий оно будет требовать для своего совершения. В конце концов, оно будет происходить не только без всяких усилий, но даже бессознательно. Если бы рядом с произвольными выразительными движениями не совершалось движений непроизвольных, то человек мог бы оградить свой действительный внутренний мир неприступной стеной, через которую не мог бы заглянуть ни один посторонний наблюдатель. Лишь эти последние движения выдают нас. Если, например, какой-нибудь человек уверяет нас в своём расположении или уважении к нам, а мы замечаем в выражении его глаз и лица что-то неестественное, натянутое, то мы мало придаём значения такому заверению. Мы догадываемся, и наша догадка часто оправдывается, что этот человек любит и уважает нас больше на словах, чем на деле.

Таким образом, мы видим, что выразительные движения, как знаки душевных явлений, не имеют достаточно устойчивости и определённости. Они не могут поэтому служить надёжными показателями душевных явлений. Наблюдатель неосторожный и малопроницательный легко может принять одно выразительное движение вместо другого и сделаться жертвой ненамеренного или намеренного обмана со стороны существа наблюдаемого. В жизни это часто и случается. Лица, сосредоточенные и не отличающиеся экспансивностью нередко получают кличку людей чёрствых, хотя на самом деле они могут чувствовать чужое горе несравненно глубже и сильнее, чем различные кумушки, готовые испускать вздохи и проливать слёзы по всяким пустякам. Ещё бо́льшим разнообразием и неопределённостью отличаются продукты человеческого творчества. В творчестве выражается личность человека, почему каждое создание заключает в себе нечто особенное. Если поэтому сочинения, написанные самостоятельно учениками одного и того же класса и на одну и ту же тему, никогда не бывают вполне одинаковы между собою, то как бесконечно разнообразны должны быть человеческие создания всех мест и времён!

Второй источник неточности объективного наблюдения заключается в субъективности понимания выразительных движений, как знаков душевных явлений. Что происходит в душе другого человека, об этом никто не может знать непосредственно, кроме него самого. Знать о душевных состояниях других мы можем лишь по внешним обнаружениям. Но внешние обнаружения, сами по себе, суть различные движения или телесные перемены и больше ничего. Истолковать их мы можем только на основании знакомства с собственной душевной жизнью. Когда мы видим, что какой-либо человек весь побледнел и трясётся, или, когда он говорит нам, что его страшно напугало пламя, неожиданно показавшееся в соседнем доме, мы понимаем, что этот человек переживает чувство испуга. Но само чувство испуга мы можем представить и представляем не иначе, как в виде того, какое мы сами некогда пережили. Между тем душевные явления различных существ, принадлежащих даже к одному и тому же роду, например, людей, различны. Каждое лицо имеет свои индивидуальные особенности, которые отличают его душевную жизнь от душевной жизни других людей, стоящих не только на высшей или низшей, но и на равной ступени развития. При таком различии, душевная жизнь других никогда точно не может быть представлена в терминах нашей собственной душевной жизни. Воспринимая выразительные движения, мы всегда представляем себе иные душевные явления, отличающиеся от тех, которые этими движениями выражаются.

Это различие между действительными и представляемыми душевными явлениями бывает меньшим или большим в зависимости от опыта и силы постройки воображения наблюдателя. Чем шире будет наш внутренний опыт, чем ближе мы познакомимся с лицом, наблюдаемым, и чем полнее и отчётливее представим обстановку, при которой происходит переживаемое им душевное явление, тем больше будет отвечать действительному явлению наше представление о нём.

Но работа построительного воображения в высокой степени затрудняется, когда для постройки в нашем внутреннем опыте не оказывается соответствующих готовых материалов. Мы не помним душевных состояний, пережитых нами во время беспамятного детства, и потому душевная жизнь детей является для нас загадкой. Несмотря на многочисленные исследования, до сих пор остаётся, например, вопросом, каким образом дети приобретают пространственные и временные восприятия или учатся отличать себя от окружающих предметов. По этой причине, далее, являются всегда сомнительными наблюдения над идиотами и сумасшедшими, и отличаются крайней гипотетичностью наблюдения над душевной жизнью животных. Наконец, здесь кроется главная причина, почему памятники творчества древних народов подвергаются самым различным толкованиям.

Всё сказанное о методах ознакомления с фактами душевной жизни можно резюмировать следующим образом. Предметом непосредственного наблюдения может быть лишь наша собственная душевная жизнь, потому что только она отражается непосредственно в нашем самосознании. Но эти отражения сами по себе темны, а наша душевная жизнь слишком индивидуальна, сложна и подвижна. Поэтому самонаблюдению чаще всего приходится иметь дело лишь с некоторыми, случайно воспринятыми моментами душевных явлений и по ним восстановить силой воображения целое. О чужой душевной жизни, насколько она проявляется вовне, мы можем судить только по аналогии с собственной душевной жизнью. Но наши суждения никогда не могут быть безусловно точными, ибо внешние обнаружения душевных явлений не имеют устойчивой определённости, а наша собственная душевная жизнь всегда отличается в большей или меньшей степени от жизни существа наблюдаемого.

Надеяться при этих условиях на возможность точного и полного ознакомления со всеми фактами душевной жизни посредством простого, более или менее случайного наблюдения, не подкрепляемого никакими вспомогательными средствами, едва ли возможно.

Факты, собранные посредством наблюдения, являются сырым материалом, который должен быть разработан. Каждое душевное явление можно рассматривать с двух точек зрения:

1) как предмет созерцания, имеющий определённое содержание, и

2) как событие, для происхождения которого необходимы определённые условия.

С той и другой стороны душевные явления, до их разработки, представляют собою беспорядочное разнообразие. Задача психологии – свести это разнообразие к единству, открыть лежащую в основе душевной жизни сущность с неизменными законами её развития. Для осуществления своей задачи психология пользуется определёнными методами. Но эти методы психологии не заключают в себе ничего специфического, почему мы рассмотрим их лишь в самых общих чертах, насколько они являются видами сравнивающей деятельности ума.

Сведение разнообразного содержания душевных явлений к логическому единству слагается из трёх моментов.

Первым моментом является разложение содержания на составляющие его признаки. Это разложение начинается в процессе наблюдения. Наблюдение предполагает собой восприятие. A восприятие есть отождествление нового предмета созерцания со старым знакомым. В новом явлении, в силу этого отождествления, более ясно сознаётся та его сторона, по которой оно тождественно с прежним явлением. Чем чаще совершается процесс отождествления, тем яснее и знакомее становится эта сторона. Наконец, она может быть выделена из всех других сторон явления простым сосредоточием внимания. Это инстинктивное сравнение явлений сходных и выделение в них тождественных признаков находится в зависимости от случайностей опыта. Рассчитывать, что таким образом будет разложено на составляющие признаки всё содержание душевных явлений, нельзя. Это может быть достигнуто лишь путём произвольного систематического сопоставления одних явлений с другими.

Второй момент состоит в уяснении взаимного отношения признаков с точки зрения их различной распространённости, или общности. Это уяснение производится посредством сравнения. Сравнивая явления с точки зрения какого-либо признака, можно видеть, какие явления имеют его, и в каких его нет и сколько тех и других. Продолжая последовательное сравнение явлений с точки зрения всех других признаков, можно таким образом выделить самые общие признаки – рода и менее общие признаки – вида. Подобным же способом определяется взаимное отношение тех и других. Предположим, что родовые признаки суть х, y и z. Чтобы видеть, какие видовые признаки соединены с каждым из них, для этого нужно сравнить, конкретные явления. Если этими явлениями будут, например, аорх, aqrx, astx, то из сравнения их ясно откроется, что с признаком х соединён признак а, потому что только он встречается во всех явлениях данного рода, признаки же op, qr и st отличаются изменчивостью.

Заключительным моментом служит классификация явлений. Явления делятся на родовые группы с точки зрения признаков рода. Признаки же вида служат основанием для подразделения родовых групп на видовые. При этом взаимное положение родов и видов определяется степенью их относительного сходства и различия.

Сведе́ние разнообразных условий происхождения душевных явлений к единству распадается также на три момента.

Исходным моментом служит определение постоянных условий единичных явлений. Каждое явление происходит при различной обстановке и имеет различные предшествующие для себя. Чтобы выделить среди этих предшествующих постоянные условия, для этого нужно сравнить предшествующие одинаковых явлений. Предположим, что явление х имеет своими предшествующими один раз abcde, другой раз – abcdf, третий – abcgh, четвёртый – abiki. Сравнивая эти предшествующие, мы видим, что во всех них остаются неизменными ab. Отсюда мы можем заключить, что не только в рассмотренных, но и во всех других случаях предшествующие ab служат постоянными условиями явления х. Но подобные заключения никогда не могут быть вполне достоверными, если между ab и х мы не будем усматривать никакой очевидной связи, ибо всегда можно предполагать, что в опыте могут встретиться другие случаи, когда явлению х будет предшествовать не а и не b, а какое-либо другое условие, которое до сих пор мы оставляли без внимания.

Когда постоянные условия единичных явлений будут предположительно определены, они, подобно отдельным признакам душевных явлений, должны быть поставлены во взаимные отношения по степени их общности. Среди них должны быть выделены условия родовые и видовые.

В завершении всего должна быть произведена классификация душевных явлений, но уже не стороны их содержания, а с точки зрения родовых и видовых условий их происхождения.

Традиционная опытная психология закончила бы свою работу, если бы сделанные ею эти две классификации душевных явлений – со стороны содержания и условий происхождения их – объединяли собой всю психическую жизнь и находились в полном согласии между собой. Но чтобы достигнуть такого состояния, она должна выполнить два условия:

1) изучить все отдельные душевные явления со всеми составляющими их моментами и 2) сопоставить их между собой с точки зрения всех признаков их содержания и всех условий их происхождения. Между тем сопоставление содержания и условий происхождения душевных явлений, вследствие их необычайной сложности и индивидуальности, представляется делом страшно трудным и, кроме того, получаемые на основании его общие выводы, насколько они являются простой индукцией, никогда не могут быть вполне достоверными. А изучение единичных душевных явлений производится, как мы видели, при помощи её совершенных методов и встречает для себя сильную помеху в легкомысленном отношении к фактам со стороны непризванных психологов, которые, ради своих излюбленных теорий, искажают точные фактические данные и перемешивают их с вымыслами и баснями.

Не удивительно поэтому, что традиционная опытная психология очень и очень далека от идеального состояния. «Если бы, – говорит Вундт, – явился к нам житель какого-либо иного света и, будучи совсем незнаком со свойствами человеческой души, пожелал составить представление о ней по учебникам психологии, то, вероятно, он пришёл бы к заключению, что даваемые ими изображения сами относятся к существам совершенно различных миров⁵». Эти слова довольно точно характеризуют современные книги по опытной психологии, написанных на основании случайных непроверенных наблюдений, перемешанных с вымыслами и баснями.

Но такое печальное состояние опытной психологии не должно приводить нас в уныние. Существуют средства – вывести психологию на верную и широкую дорогу непрерывного развития.

Сюда относится, прежде всего, устранение от разработки психологии всех тех лиц, которые не полагают различия между фактом и вымыслом. Этим лицам раз и навсегда должно быть сказано: «руку прочь! Наука строится на точных фактах, а не на занимательных баснях. Баснями вы можете потешать толпу, зарабатывать деньги, но не служить истине»! Это средство – отрицательное.

Положительным средством служит применение к психологии экспериментальных методов.

Что такое эксперимент и чем он отличается от простого наблюдения, уяснить это можно лучше всего на примерах. Возьмём два примера – один более простой и другой более сложный.

Предположим, что мы случайно встретили озеро с солёной водой и хотим знать: всегда ли эта вода бывает одинаково солёна и если не всегда, то почему? Что солёность воды производится присутствием в ней соли, убедиться в этом мы можем очень скоро. Легко также можем догадаться, что вода бывает солёнее, когда она заключает в себе большее количество соли. Но почему в различные времена растворяется в ней соль не в одинаковом количестве? Чтобы решить этот вопрос, мы можем обратиться к наблюдению. Мы можем проследить, какие перемены в солёности воды озера происходят – при нагревании воды летом и при охлаждении её зимой, при увеличении воды во время дождей и при убыли во время засухи, при появлении свежей растительности по берегам озера весной и при увядании её осенью и пр. Но подобное наблюдение потребует от нас очень много времени и труда. Вдобавок оно едва ли даст нам какие-либо значительные и точные результаты. Мы всегда можем предполагать, что рядом с наблюдаемыми условиями существует множество других, которые ускользнули от нашего внимания, но которые, однако не безразличны к явлению растворения соли в воде. Таковы, например, другие – кроме соли – примеси воды, источники, питающие озеро, ветры, волнующее его поверхность и пр. Гораздо практичнее начать изучение этого явления по другому способу. Вместо того чтобы сидеть около озера целые годы и смотреть, как изменяется солёность его воды, мы можем обратиться к экспериментальному способу изучения. Мы можем приготовить дистиллированной воды определённой температуры и влить её в чистые сосуды различной величины затем взять несколько сосудов одной и той же величины и наполнить их водой различной температуры, наконец, в сосуды одной и той же величины, наполненные водой одной и той же температуры, вложить вещества, которые, по нашему мнению, могут оказать влияние на растворение соли в воде. Всыпая соль в приготовленные таким образом сосуды определёнными маленькими мерками до тех пор, пока она не перестанет растворяться, и обращая внимание на потраченное количество её, мы скоро придём к совершенно точным результатам. Мы увидим, что чем больше воды или чем выше её температура, тем больше соли может раствориться в ней.

Другой пример. Мы хотим знать: в силу каких условий листья растений приобретают зелёную окраску? Чтобы решить этот вопрос на основании наблюдения, мы должны, прежде всего, отыскать в природе такие растения, листья которых имеют светло-зелёный или белый цвет, и затем сличить их обстановку с обстановкой зелёных растений. Сличение должно показать, чего не достаёт в первой обстановке сравнительно со второй. Не достающие условия мы и можем принять за причину зелёной окраски, выходя из общего соображения, что где нет причины, там не может быть действия. Но выделить недостающие условия путём такого сравнения очень трудно, потому что обстановка, при которой развиваются растения, весьма разнообразна. Встречая, например, растения с белыми листьями в подвалах, под холодными камнями, и других тёмных, и холодных местах, мы можем заключить, что причиной зелёной окраски служат свет и теплота. Но мы никогда не можем быть уверены, что наше заключение правильно. Так как никакой понятной связи между светом и теплотой, с одной стороны, и зелёной окраской, с другой, мы не усматриваем, то всегда имеем право предполагать возможность отрицательных инстанций. И наше предположение может оправдаться на самом деле. Мы можем натолкнуться на такие экземпляры, которые растут в светлых и тёплых местах и, тем не менее, имеют белые листья. Чтобы не остаться без всякого объяснения, мы можем предположить, что причина зелёной окраски заключается в особенностях почвы. Но какие эти особенности? Если для решения вопроса обратимся снова к наблюдению, то в результате получим новую гипотезу, требующую новой проверки.

Совсем другие результаты может дать экспериментальный способ исследования. Догадываясь на основании наблюдения, что причиной зелёной окраски может быть свет, теплота или особый состав почвы, мы можем: или посадить одинаковые зерна в горшки с различной по составу землёй и поставить эти горшки в одинаковое по степени освещения и нагревания место, или посадить одинаковые зерна в одинаковую землю, по подвергнуть их действию различной степени света или теплоты. Когда через несколько времени зёрна прорастут, мы должны наблюдать, в каких горшках покажутся растения с листьями тёмно-зелёными, светло-зелёными и белыми. Тёмно-зелёные листья будут в тех горшках, земля которых заключает в себе наибольшее количество железа или которые стоя́т в наиболее теплом или светлом месте. В горшках, которые стоят в тёмном или холодном месте, или земля которых не заключает в себе железа, листья будут белые. Наконец, в условиях, составляющих середину между этими двумя крайностями, разовьются растения со светло-зелёными листьями. Что̀ отсюда следует, совершенно ясно. Для нас служит аксиомой положение: действие должно быть равно своей причине. Опираясь на это положение, мы можем истолковать полученные факты лишь в одном смысле, что свет, теплота и присутствие в почве железистых веществ суть факторов, взаимодействие которых производит зелёную окраску листьев растений.

Эти примеры показывают, что эксперименту всегда предшествует наблюдение. Мы должны посредством наблюдения познакомиться с существованием в природе зелёных и белых листьев или солёной воды и составить гипотезу о возможных причинах этих явлений, чтобы производить над ними эксперименты. Истину эту возвестил ещё Бэкон. Экспериментировать, говорил он, значить спрашивать природу. Но природа отвернётся от наших вопросов и не даст на них никакого ответа, если мы будем спрашивать её не по существу. А спрашивать по существу может лишь тот, кто хоть сколько-нибудь знаком с существенными свойствами природы. Из приведённых примеров, далее, видно, что сам процесс экспериментирования слагается из двух моментов. Первым моментом служит произвольное систематическое изменение условий изучаемого явления, с целью выяснения его происхождения. Мы выделяем известные условия, которые могут служить причиной изучаемого явления, и изменяем их так, что при определённом изменении одного, все другие остаются неизменными. Мы растворяем одну и ту же соль в одной и той же воде, но при различной температуре или количестве её. Выращиваем одни и те же зёрна при одной и той же степени света и теплоты, но один раз, когда в почве совсем отсутствует железо, а в другой – когда оно налицо. Второй момент состоит в наблюдении над результатами изменения условий. Размешивая соль в воде при различных условиях, мы всякий раз наблюдаем, какое количество соли употреблено, и вся ли она растворилась. Равным образом было бы бесцельно для науки выращивать растения при различных условиях и не наблюдать, что при этом происходит. Без этих наблюдений мы не могли бы выяснить происхождение изучаемых явлений.

Таким образом, эксперимент, предполагает собой наблюдение и является особым видом его. Он состоит в наблюдении над переменами, производимыми нами в явлениях посредством произвольного систематического изменения их условий, с целью выяснения их происхождения.

Сравнительно с наблюдением, эксперимент имеет два главных преимущества.

Прежде всего, он даёт возможность учащать наблюдаемые явления. Когда условия явления находятся в нашем распоряжении, нам нет нужды откладывать наблюдение над явлением, пока оно случайно не возникнет в природе. Мы можем вызвать его во всякое время, когда только нам захочется. Через это скоропреходящее явление приобретают характер устойчивости. Не изменяя своего вида, они могут быть предметом непрерывного ряда наблюдений. Но предметом таких наблюдений, как мы видели, служат тела. Отсюда экспериментальное наблюдение над явлениями должно обладать всеми преимуществами, которыми отличается наблюдение над телами сравнительно с наблюдением над событиями. Эти преимущества суть следующие.

1) Тела имеют более или менее ясные очертания, которыми они отделяются от окружающих тел. И явления начинают как бы отслаиваться и приобретать как бы пространственную определённость, когда мы вырываем их из условий места и времени, при которых они происходят в природе, и начинаем неоднократно вызывать их при обстановке, вполне знакомой нам.

2) Наблюдение над телами может продолжаться целые годы. И явления мы можем вызывать и наблюдать до тех пор, пока не изучим их вполне.

3) Наблюдение над телами может быть методическим. И наблюдать над явлениями, вызываемыми снова и снова, мы можем не торопясь, а идя шаг за шагом. Сначала мы можем заняться восприятием отдельных моментов явления. Потом можем обратиться к последовательному уяснению отношений первого момента ко второму, второго к третьему и т. д. Мы можем также выждать и остановить особенное внимание на том моменте явления, происходящего перед нами по нашему желанию, который по нашим догадкам, должен иметь наибольшее значение.

4) Наконец, наблюдение над телами производится при помощи вторичных восприятий. И наблюдение над явлениями может основываться не на представлениях, а на вторичных восприятиях, если моменты явлений будут следовать быстро один за другим.

Второе преимущество эксперимента состоит в том, что при помощи его мы можем совершенно точно изучить происхождение и природу явлений. Изменяя каждый раз одно какое-либо условие явления, и сохраняя неизменными остальные, мы можем видеть, безразлично это условие для явления или нет, и если не безразлично, то какую именно сторону явления оно собой обусловливает. Предположим, что перед нами совершилось явление, состоящее из моментов xyz, которых мы не восприняли раздельно. Предположим, что из предшествующих этого явления мы заметили условия abcdef, которые все находятся в нашем распоряжении, так что мы можем изменять и комбинировать их по произволу. Мы можем прежде всего заставить условия abcdef действовать вместе. Если в результате получится, то же самое явление, которое перед этим мы наблюдали, то для нас будет ясно, что все условия, необходимые для вызова данного явления, находятся на лицо. Но все ли из подмеченных и воспроизведённых нами условий одинаково необходимы для вызова явления? Чтобы решить этот вопрос, мы начнём изменять отдельные условия. Мы устраним сначала влияние одного условия, потом другого, третьего и т. д. Если устранение одних условий, например, асе, не будет оказывать никакого заметного влияния на явление, а устранение условий bdf будет сопровождаться изменением его, то первые условия мы отнесём к случайным, а вторые – к необходимым. Но какую роль играет каждое из необходимых условий? Это можно до некоторой степени видеть уже из опытов последовательного устранения их влияния. Мы можем заметить, что при устранении условия b, явление xyz переходит в явление yz, при устранении bd переходит в z. Но, чтобы вполне отчётливо сознать моменты явления xyz, в их зависимости от условий bdf, мы должны произвести опыты другого рода. Устранив условие b, мы должны затем снова ввести его, чтобы видеть, какой именно момент в явлении xyz, в этом случае исчезает и возникает вновь. Этот момент приобретёт для нас ещё бо́льшую ясность, если удастся нам усилить или ослабить влияние условия b. Тогда мы увидим, что с появлением, усилением, ослаблением и исчезновением b, возникает, усиливается и исчезает в явлении момент х. Подобным же образом мы можем уяснить зависимость моментов у и z от условий d и f. В результате мы увидим все существенные моменты изучаемого явления и точно определим условия их происхождения.

В виду этих преимуществ эксперимента естествоиспытатели давно обратили на него внимание и пользуются им в широких размерах при изучении явлений природы. Благодаря ему физика и химия достигли высокой степени развития и сделались точными науками. С применением эксперимента, быстро двинулись вперёд и начали успешно развиваться даже такие науки, которые изучают очень сложные явления, например, физиология. Поэтому нельзя не желать, чтобы эксперимент применялся также при изучении душевных явлений. Но возможен ли психологический эксперимент?

Возможность психологического эксперимента оспаривается многими. Говорят, душевные явления не могут быть измеряемы, а без измерения научный эксперимент не мыслим. Но признать это мнение правильным нельзя.

Измерение не составляет conditio sine qua non эксперимента. Эксперимент невозможен без произвольного систематического изменения условий явления. Но изменение условий может быть не только количественное, а и качественное. Условия, обладающие известным качеством, мы можем устранять совсем или вводить вновь, оставляя без внимания их количественную сторону. Даже изменение количественной стороны условий не предполагает собою необходимо точного измерения её. Мы можем известное условие заметно усилить или ослабить и в то же время не знать, на сколько единиц или во сколько раз оно усилилось или ослабело. И подобного рода качественные и количественные изменения, или эксперименты, имеют полное научное значение. Посредством их мы можем определить и существенные моменты явлений, и производящие их условия.

Самая мысль, будто измерение душевных явлений не возможно, составляет предрассудок, ведущей своё начало от Канта. Кант рассуждал так: явления, происходящие во времени, мы измеряем пространственными величинами. Когда, например, мы хотим определить продолжительность какого-либо события, мы обращаемся к часам. Мы смотрим. какую – между началом и концом этого события – дугу на циферблате описала равномерно движущаяся минутная или часовая стрелка. Мы судим о времени также по положению солнца на небосклоне, причём небесный свод служит для нас как бы циферблатом, а солнце – часовой стрелкой. Но душевные явления существуют лишь в форме времени, а не пространства. Ни протяжение, ни форма, ни движение к ним не прилагаются. Поэтому измерение их не возможно. Это соображение Канта имело бы значение, если бы люди были чистыми ду́хами и жили вне условий пространства. Но люди имеют тела и живут на земле. Между их душевными и телесными явлениями существует самая тесная связь, телесные явления вызывают душевные и наоборот. При этих условиях измерение душевных явлений не только возможно, но и составляет факт.

Душевные явления подлежат измерению с двух сторон. Мы можем измерять их продолжительность и силу.

Измерение продолжительности душевных явлений, сравнительно с физическими, не представляете собой ничего особенного. Оно производится при помощи часов или других более усовершенствованных приборов, например, хроноскопов и хронографов, дающих возможность измерять сотни и даже тысячные доли секунд.

Измерение силы душевных явлений, в общем, сходно с измерением явлений физических. То и другое есть измерение не прямое, а косвенное. О количестве силы мы судим по величине физических процессов. Но есть между этими измерениями и разница. Силы физических явлений мы измеряем исключительно по их действиям. Объясняется это тем, что никаких физических сил мы не воспринимаем непосредственно. О существовании их мы заключаем по явлениям, как действиям, необходимо предполагающими собою силы. По действиям мы судим и о количестве сил. Силы душевных явлений составляют факт нашего внутреннего опыта. Мы можем сравнивать их в явлениях однородных, например, ощущениях осязательных, зрительных или слуховых между собой, непосредственно усматривать между ними отношение равенства или неравенства, т. е. бо́льшие или меньшие, и различать неравенство едва заметное, ясно заметное и слишком заметное. Фактом нашего внутреннего опыта служит также отношение наших душевных явлений к вызывающим их физическим причинам и к производимым ими физическим действиям. Мы знаем, например, непосредственно, что наши ощущения органов внешних чувств суть действия внешних раздражений, а наши чувства – причины выразительных движений. Поэтому измерять силу душевных явлений мы можем не только по их физическим действиям, но и по их физическим причинам. С этой стороны измерение силы душевных явлений имеет преимущество сравнительно с измерением силы явлений физических.

Но оно имеет и свои слабые стороны. Душевные явления чрезвычайно сложны. Среди них нет ни одного которое было бы простой реакцией физических процессов. Эти реакции всегда усложняются действием внутренних чисто психологических условий. Содержание ощущений, например, определяется не только характером физических раздражений, но и сравнивающей деятельностью ума. Равным образом нет ни одного внешнего выражения душевных явлений, которое было бы простым действием их. Поэтому силу физических процессов нельзя принимать прямо, без всяких рассуждений, за эквивалент силы соответствующих им душевных явлений. Прежде чем измерять силу душевных явлений силой физических процессов, мы должны в каждом отдельном случае уяснить и привести к единообразию те особые условия, при которых душевные явления происходят или выражаются вовне. В связи с этим стои́т другой недостаток измерения силы душевных явлений. Душевные явления не только сложны, но и крайне разнообразны. Свести все силы их к одной общей силе и отыскать для них одну общую единицу, как это делается, например, в физике, по отношению к силам магнетизма, электричества, света и пр., до сих пор не удалось, да вряд ли когда-нибудь и удастся. Поэтому между измерениями сил отдельных групп душевных явлений нет однообразия и единства. Одним способом, например, измеряется сила ощущений, другим сила запоминания, третьим сила воображения и прочее.

Конт и представители материалистической психологии оспаривают возможность психологического эксперимента по другим основаниям. Они говорят: душевные явления всецело зависят от мозговых процессов, а мозговые процессы – от материальных воздействий окружающей среды. Поэтому непосредственное произвольное изменение душевных явлений не возможно. Не возможен и психологический эксперимент. Но согласиться с этим мнением нельзя.

Зависимость душевных явлений от условий физиологических, как бы широка она ни была, нисколько не исключает возможности произвольного изменения их. Изменение условий есть вместе с тем изменение производимого ими действия. Поэтому мы должны признать произвольное изменение душевных явлений возможным, если только возможно произвольное изменение физиологических условий их. А что такое изменение возможно, доказательством этого служат многочисленные факты. На наши глаза, например, действуют определённые лучи света; мы ставим на пути трёхгранную призму, и действие лучей изменяется. До наших ушей доносится тиканье стенных часов; мы приближаемся к часам или подвешиваем к ним более тяжёлую гирю, и тиканье усиливается; Пред нами в тёмной комнате стоит картина; мы освещаем, её на одно мгновение или на более продолжительное время; и она действует на нас различно. Один и тот же рассказ производит на нас различное впечатление, когда его читают другие или мы сами, читают быстро или медленно, выразительно или монотонно, на родном языке или иностранном, однажды или несколько раз, все разы подряд или через известные паузы. В наших руках находятся цветные бумажные полоски; мы кладём перед собой красную полоску рядом с зелёной и получаем от этого сочетания одно впечатление; заменяем зелёную полоску фиолетовой, и впечатление меняется и многое другое.

Изменение душевных явлений через посредство физиологических условий составляет эксперимент не физиологический и не психофизический, как утверждают психологи-материалисты, а психологический. Это изменение было бы экспериментом физиологическим, если бы мы имели в виду исключительно природу физиологических процессов и изменяли условия не душевных явлений, а физиологических. Равным образом мы имели бы эксперимент психофизический, если бы следили за отношением физических или физиологических процессов к вызываемым ими душевным явлениям. Но когда эксперимент производится с психологическою целью, чтобы изучить природу и происхождение душевных явлений, тогда безразлично, какие условия душевных явлений изменяются, физиологические или психологические. Всякое такое изменение, как изменение душевных явлений, есть психологический эксперимент.

По свидетельству внутреннего опыта, возможно и непосредственное произвольное изменение душевных явлений. Наша воля может оказывать влияние и на познавательные процессы, и на чувствования, и на желания. Усилием воли мы можем, например, отвлечь свой умственный взор от одних предметов и сосредоточить на других, рассматривать предметы рассеянно и с полным вниманием, не поддаваться угнетающим чувствам, подавлять порочные желания и пр. Сила человеческой воли ограничена. Бывают случаи, когда человек не может владеть собой. Но эти случаи не так часты. Кроме того, человек может, потеряв власть над собой, снова приобрести её. Для этого он должен только работать над собой. Как показывает пример великих аскетов, человек может посредством постоянной работы над собой развить силу своей воли до необычайной степени. Для таких лиц непосредственное произвольное влияние на душевные явления служит заурядным делом их ежедневного опыта. Но и обыкновенные люди могут управлять своим душевным миром, если только поставить их в благоприятные внешние условия. Если, например, мы желаем, чтобы человек отнёсся к тому или другому предмету с полным вниманием, мы можем поместить его в такою обстановку, где ничто внешнее не будет отвлекать его. Наоборот, если нам нужно невнимательное отношение к предмету, мы можем посадить человека за работу и в то же время вести около него разговор или читать что-нибудь вслух.

Таким образом возможность произвольного изменения условий душевных явлений не подлежит никакому сомнению. Но чтобы эксперимент имел научное значение, для этого требуется не случайное, а систематическое изменение условий. Мы можем уяснить происхождение и природу явлений только тогда, когда будем изменять их условия последовательно одно за другим, так чтобы всякий раз изменялось одно какое-либо условие, а все другие оставались неизменными. Систематическое изменение условий душевных явлений возможно, но при особой, специально созданной для того обстановке⁶. Нужны для этого специальные психологические кабинеты, снабжённые соответствующими приборами.

Вопрос о возможности экспериментального изучения душевных явлений в настоящее время потерял свою остроту, потому что экспериментальные психологические исследования составляют уже положительный факт. Некоторые из них привели уже к точным и важным по своему психологическому значению результатам. Таковы, например, исследования относительно силы ощущений или относительно памяти, о которых было сообщено в своё время читателям «Христианского Чтения» в статьях: «Психофизические исследования и их значение для психологии»⁷ и «Механическое воззрение на душевную жизнь пред судом современных строго научных психологических исследований»⁸. Если в современном обществе продолжает существовать предубеждение против экспериментальной психологии, то объясняется это главным образом тем, что экспериментальные психологические исследования ещё мало известны публике. Содействовали этому предубеждению до некоторой степени и сами представители экспериментальной психологии. В самом начале они провозгласили такой принцип, который должен был сразу ослабить интерес общества к экспериментальной психологии. Произошло это так.

Начало экспериментальным психологическим исследованиям было положено отчасти астрономами, главным же образом физиологами. Астрономы обратили внимание на личную разницу, или субъективный элемент, в наблюдениях отдельных лиц и изыскали средства к точному определению её. Физиологи, с другой стороны, занялись изучением точного отношения между раздражениями и вызываемыми ими, нервными процессами и ощущениями. Они изобрели научные экспериментальные методы для выяснения отношения между силою раздражений и ощущений, произвели многочисленные опыты, открыли закон и сделали попытку выразить его в математической формуле. Психологи, естественно, заинтересовались этими исследованиями. Видя важное значение их для психологии, они решились сами испробовать свои силы. Достали нужные астрономические и физиологические приборы и начали повторять чужие опыты. Дело пошло хорошо. Появилось желание иметь собственные приборы и особое помещение для производства опытов. Вундт возбудил ходатайство об ассигновании сумм для учреждения при Лейпцигском университете кабинета экспериментальной психологии. В 1878 году суммы были ассигнованы, и специальный кабинет экспериментальной психологии был открыт. С открытием кабинета, начались регулярные занятия. Первоначальные исследования мало-помалу стали видоизменяться и расширяться. У исследователей сам собой возник вопрос: как далеко может пойти их работа и какой характер она должна иметь. Но дать сразу правильный ответ на этот вопрос они не могли. Они видели только, что экспериментальные исследования – дело очень трудное. Прежде чем производить эксперименты, нужно придумать и создать соответствующую обстановку. А это требует очень много времени, внимания и осторожности. В каждом отдельном случае нужно предусмотреть все обстоятельства, которые случайно могут изменять условия опыта, и предупредить их. Иначе можно работать целые недели и не получить никаких определённых результатов.

Между тем исследователи чувствовали внутреннюю потребность знакомить общество с новым учреждением, его задачами и способами исследования. Побуждаемый этою потребностью, Вундт пишет и издаёт сочинение «Основания физиологической психологии». В нём он старается очертить область новых исследований. Чтобы не поселять в обществе несбыточных надежд, не имеющих для себя фактической почвы, он берёт эти исследования в том виде, какой они имели, и выставляет их в качестве предмета особой науки. Нервная физиология и опытная психология, поясняет он, стоят между собой в отношении полюсной противоположности. Первая исследует нервные процессы и основывается на внешнем опыте. Предметом второй служат душевные явления, открывающиеся во внутреннем опыте. Но между нервными процессами и душевными явлениями существует самая тесная связь, так что одни без других никогда не происходят. Психологи не могут оставлять без внимания эту связь. Пользуясь экспериментальными методами физиологии, они должны заняться изучением душевных явлений в их отношении к явлениям физиологическим. Рядом с опытной психологией и физиологией должна существовать особая наука, занимающая между ними середину, психология физиологическая. Для разработки этой науки и учреждён в Лейпциге особый кабинет, который, в отличие от физиологической лаборатории, может быть назван «психологической лабораторией». Мысль Вундта была быстро подхвачена. Нашлись горячие сторонники её. В Гёттингене, Бонне, Париже, Фрейбурге, Гейдельберге, Берлине и различных городах Америки были учреждены институты, по образцу Лейпцигского, и все они, за исключением Геттингёнского, были названы психологическими лабораториями, причём институт в Париже получил даже название «лаборатории физиологической психологии».

Но эта же самая мысль послужила причиной, почему защитники традиционной опытной психологии и общество повернулись спиной к экспериментальной психологии. В их ушах звучало чрезвычайно странно новое название – психологическая лаборатория. Со словом лаборатория соединяется обыкновенно представление о весах, ретортах, печах, банках, молотках, ножах, несчастных жертвах вивисекции и пр. Но как будто душу можно положить на весы, засадить в банку, подогреть на огне, разрезать на части и пр.? Сам предмет новой опытной психологии был для них малосимпатичен. Модные психологи, рассуждали они про себя, хотят изучать психофизику и психофизиологию. Ну, и пусть себе изучает её на здоровье! Нас это мало занимает. Мы интересуемся высшими процессами и состояниями души и будем изучать их по-прежнему.

Мысль Вундта была ошибочна. Экспериментальные исследования Эббингауса в Берлине, Мюллера в Гёттингене, Бинэ в Париже и др. показали, что душевные явления, например, памяти, воображения и прочие, можно изучать экспериментальным путём не с психофизиологической только, но и с чисто психологической точки зрения. Свою ошибку Вундт признал. В последующих своих сочинениях «Лекции о душе человека и животных» 2-го издания, «Очерк психологии», «Основания физиологической психологии» 4-го издания и Logik, 2-te Aufl. II, 2 Abth. он употребляет уже другой термин для обозначения новой науки. Он называет её экспериментальной психологией и открыто заявляет, что эта наука по своей задаче отличается от физиологической психологии. Теперь и основанный им кабинет переведён в новое обширное и роскошное помещение, и над его входом красуется новая надпись: «Институт экспериментальной психологии». Но представители традиционной психологии и общество, продолжая смешивать экспериментальную психологию с физиологической, мало обращают внимания на это.

Немного лет прошло с тех пор, когда впервые начали применяться к изучению душевной жизни экспериментальные методы. Но уже теперь можно видеть их важное значение для психологии. В чём состоит это значение, мы не будем рассматривать. О нём можно судить по теме преимуществам экспериментального изучения вообще перед простым наблюдателем, которые были разъяснены выше. Но нельзя не упомянуть об одном важном отличи экспериментальной психологии от традиционной. Традиционная психология разрабатывалась книжным путём. Каждый психолог облюбовывал какую-либо из существующих теорий и затем постепенно нанизывал на неё последующие сведения, получаемые им из книг. Когда он замечал, что его теория заключает в себе уже много нового, он опубликовывал её. При таком способе разработки, традиционная психология была собранием теорий различных лиц. Вместо одной опытной науки, постепенно обогащающейся точными фактическими данными, существовали психологии отдельных авторов, например, Гербарта, Лотце, Ульрици, Бэна, Спенсера и пр. Не то представляет собою экспериментальная психология. Ценя выше всего точные факты, она расчленяет душевную жизнь на отдельные явления и наследует каждое из них особо. Результаты её исследований отличаются конкретною определённостью, так что легко можно видеть, какие исследования доведены до конца и какие нуждаются в дополнении. Начинающему психологу нет нужды переделывать всю работу снова. Он может сразу взяться за такой предмет, который ещё совсем не был исследован или исследование которого начато, но не окончено. Между работами отдельных исследователей может существовать, таким образом, строгое преемство, при котором каждая новая работа будет заключать в себе новые фактические данные. Тогда и теоретическая разработка психологи станет на твёрдую, постепенно расширяющуюся почву.

В. Серебреников