Скептицизм, или хорошо ли во всем сомневаться?

Слово «скептицизм» может обозначать довольно разные вещи – первоначально оно было связано с глубоко пессимистическим отношением к нашей способности познавать истину. Еще древнегреческие философы заметили, что мудрейшие среди них явно расходятся во мнениях – и значит, человеческое познание есть процесс, неизбежно подверженный ошибкам и заблуждениям. Можем ли мы вообще установить истину? Некоторые в этом сомневались.

В наше время, однако, термин «скептицизм» обычно употребляется в чуть более позитивном значении: как приверженность сомнению в качестве принципа мышления.

«Скептик» в этом смысле – человек, который не принимает на веру те или иные утверждения. У него на это могут быть разные причины: эмоциональные (например, он тяжело переживает свой опыт рухнувших надежд), интеллектуальные или мировоззренческие.

В наши дни слово «скептицизм» часто используют как синоним неверия, приверженности тому мировоззрению, которое называют «научным атеизмом».

В России, например, есть «научно-просветительский журнал», который так и называется – «Скепсис», а на главную страницу его сайта вынесен лозунг: «Свобода начинается с сомнения». Журнал нападает на религию с атеистических позиций, которые он обозначает как «скептические»

Как пишут авторы журнала, «Мы понимаем скепсис в широком смысле: как конструктивное сомнение, как основу любых форм рационализма и, прежде всего, научного знания».

Нечто похожее мы обнаружим при поиске по слову «скепсис» и на других языках. Скептики – это те, кто требуют обоснований любых утверждений, и, не найдя их, отказываются эти утверждения принимать.

У нас, как у христиан, может возникнуть соблазн счесть скептицизм чем-то однозначно плохим. Между тем, это не так – мы имеем дело со сложным явлением, в котором есть и позитивная сторона. С неё мы и начнем.

Противники христианства постоянно приписывают ему «слепую веру», «веру без доказательств» – но это говорит лишь о полном незнакомстве ни с христианством, ни с европейской интеллектуальной традицией, которая сложилась под его определяющим влиянием.

Апостолы – и последующие христианские миссионеры – обращались к людям, у которых уже были какие-то мировоззренческие убеждения и, почти всегда, религиозные верования и практики.

«Слепая вера» не могла бы ответить на вопрос «почему мне следует верить в это, а не в то». Язычник уже верил в «отечественных богов», и чтобы побудить его обратиться «к Богу живому от идолов» было бессмысленно обращаться к «слепой вере». Традиция критики ошибочных религиозных представлений восходит еще к Ветхому Завету.

Как говорит Пророк об идолопоклоннике, «Он гоняется за пылью; обманутое сердце ввело его в заблуждение, и он не может освободить души своей и сказать: «не обман ли в правой руке моей?"» (Ис.44:20).

Писание хвалит людей не за слепоту, а за добросовестное намерение разобраться: «Здешние были благомысленнее Фессалоникских: они приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая Писания, точно ли это так» (Деян.17:11).

Христиане обращались к разуму, нравственному и эстетическому чувству, историческим свидетельствам – уже в Новом Завете (тем более в трудах последующих христианских авторов) мы находим именно аргументацию, а не призывы «слепо верить».

Христос настоятельно предостерегает против «лжехристов и лжепророков», а Апостол пишет: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Иоан.4:1).

Чтобы не попасться в сети тех или иных обманщиков, нужно качество, противоположное «слепой вере», – рассудительность. «Итак, не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия» (Еф.5:17).

Тот же Апостол требует: «Негодных же и бабьих басен отвращайся» (1Тим.4:7).

Поэтому было бы ошибкой противопоставлять христианство и требование обоснований. «Приведите ваши доказательства» (Ис.41:21), – читаем уже у ветхозаветного Пророка, а святой Апостол Петр говорит: «[будьте] всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1Пет.3:15). Христиане должны быть готовы объяснить, почему они верят.

Скорее, нам стоит противопоставить не скептицизм и веру, а разные виды скептицизма.

Христианская вера побуждает нас скептически относиться к самим себе – мы существа ограниченные, нам не свойственно всеведение. Мы склонны ошибаться. Мы не обладали бы всеведением и безошибочностью, даже если бы были безгрешны – но проблема в том, что мы грешны. Наши желания и стремления находятся в большом беспорядке.

Я помню, как ещё в советские годы слышал мнение о том, что водка увеличивает запас витаминов в организме – поэтому её полезно пить, особенно на Севере.

В реальности, конечно, дело обстоит ровно наоборот – просто люди, подверженные страсти винопития, всегда пытались её рационализировать. Но это справедливо не только для винопития – мы все склонны сначала принимать решения под влиянием тех или иных страстей, по различным до-рациональным причинам, а потом уже подыскивать им основания. Мы на кого-то злы, а кто-то, напротив, нам нравится, что-то льстит нашей гордыне, а что-то, наоборот, её уязвляет, мы хотим чувствовать себя правыми и терпеть не можем признавать свои ошибки – и это оказывает существенное, если не сказать, определяющее, влияние на то, как мы мыслим и что полагаем истинным.

Мы живем в эпоху неслыханного в истории доступа к информации. При помощи небольшого устройства, которое легко помещается в кармане, мы моментально получаем новости со всего мира, доступ во множество библиотек, картинных галерей и университетских аудиторий.

Кажется, время, когда информация контролировалась теми, в чьих руках были газеты, радио, а потом и телевидение, осталось позади.

Людей, у каждого из которых в кармане смартфон, должно быть гораздо труднее обмануть. Но, увы – обмана не стало меньше, только люди уже выступают не в качестве жертв, а в качестве свободных потребителей обмана – фейков, слухов, конспирологических теорий.

Грустная истина о человеческом роде состоит в том, что мы и «сами обманываться рады». Люди часто бывают не заинтересованы в истине – они ищут того, что принесет им прямо сейчас психологический комфорт.

Они готовы слушать того, кто убедит их, что все принятые ими решения были правильны, убеждения – верны, а те, к кому они питали неприязнь – и в самом деле негодяи. Как говорит Апостол, «Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням» (2Тим.4:3:4).

В мире, где все, от популярных психологов до авторов популярных песенок, призывают «слушать свое сердце», наша традиция постоянно говорит: «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» (Иер.17:9), «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их – путь к смерти» (Прит.14:12). Мы бываем страшно неправы именно тогда, когда более всего полагаем себя кристально правыми.

История демонстрирует глубокую склонность человека к разрушительному безумию, когда целые народы во главе со своими интеллектуальными элитами приходили в самое мрачное исступление.

Человек находится под прессом мощных иррациональных сил – и его личных страстей, и страстей коллективных, давления со стороны общества, пропаганды, моды и рекламы.

Он сталкивается с постоянными попытками преднамеренной манипуляции со стороны других людей, и, как говорит нам Писание и Предание Церкви, кого-то, кто значительно хуже людей.

Поэтому мы можем сказать, что скептицизм, в определенной степени, необходимость и добродетель.

Конечно, полезным скептицизм является далеко не всегда. Что отличает «плохой» или нездоровый скептицизм?

В журнале Российского Гуманистического общества «Здравый смысл» была опубликована статья преподавателя философии Ольги Погодиной «Грани скептицизма», в которой она справедливо обращает внимание на то, что за скептицизмом может стоять «пассивность, как нежелание быть убеждённым и в этом смысле принуждённым считаться с истиной... Иными словами, скептицизм может быть формой страха потерять свою точку зрения, свою свободу и себя как субъекта скептицизма».

«Плохой скептицизм» связан с желанием спрятаться от истины, которая не устраивает.

Крайне неприятно оказаться неправым; психологам хорошо известно, что люди склонны защищать любые свои решения, включая явно ошибочные, вернее, ошибочные – особенно упорно.

Всем нам известны шарлатаны, выступающие против «официальной медицины», или изобретатели смелых теорий, разоблачающие «официальную науку».

Скептицизм такого рода нередко кончается плохо – люди отказываются принимать лечение, полагая, например, что химиотерапию придумали фармацевтические компании ради своего обогащения, а рак надо лечить солью, медом или ещё какими-то «народными средствами».

Скептицизм в отношении «официальных версий» различных событий проявляется в конспирологических теориях, которые объясняют, почему никому верить нельзя.

Люди, приверженные подобным взглядам, далеко не всегда глупы или необразованны. Они могут проявлять немалую живость ума и эрудированность в обосновании своих подозрений. Тем не менее, чем дальше они зашли, и чем сильнее они вложились, тем невосприимчивее они становятся к любым доводам и свидетельствам.

Это, по-человечески, понятно – чем более масштабную ошибку совершил человек, тем труднее ему признать её. Это напоминает ситуацию с вкладчиками мошеннической пирамиды МММ в 90-е годы – люди охотнее верили в заговор властей против честной компании, чем в то, что они доверились мошенникам, и все их вложения погибли. «Неужели я оказался таким глупцом? Может быть что угодно, но только не это!»

Наш скептицизм, естественно, будет ещё сильнее, когда речь зайдёт о данных или доводах, которые угрожают не только нашей гордости, но и чему-то более важному.

У всех нас есть свои представления о мире, позволяющие нам ориентироваться в нём и выстраивать отношения с другими людьми, – и мы склонны яростно защищаться, когда этим представлениям что-то угрожает. Ужасное чувство дезориентации – когда из-под ног уходит даже не земля, а чувство своей личной идентичности и места в мире – это то, чего люди избегают любой ценой. В том числе ценой упорного неверия в то, что достаточно хорошо установлено.

Но что отличает уместный и здоровый скептицизм от нездорового? Коротко говоря, стремление к истине. Как сказал академик Андрей Зализняк, «Истина существует, и целью науки является её поиск».

Можно добавить – не только науки, но и человеческой жизни вообще, и не только научной истины, но истины мировоззренческой, которая говорит о нашей цели и предназначении в мире.

Той истины, которая отвечает на вопросы: «что я могу знать?», «на что я могу надеяться?», «как мне следует поступать?».

Сомнение необходимо именно потому, что оно побуждает убирать преграды с пути к истине; оно не дает нам успокоиться на истинах контрафактных, пока мы не обретем подлинную.

За такого рода скептицизмом стоит определенного рода вера – ещё не вера в Бога как таковая, но признание определенных метафизических истин и нравственных обязательств.

Чтобы искать истину – и рассматривать слишком легкие и удобные заменители истины как соблазн, который следует отвергнуть, – мы должны верить в то, что истина существует, её возможно найти и её стоит найти. В истине есть подлинное благо.

Мы должны также исходить из того, что человеческий разум способен к познанию истины и, при всей ограниченности его возможностей, способен двигаться в правильном направлении.

Мы также должны признавать определенную нравственную мотивацию – наш долг состоит в поиске истины; а довольствоваться самообманом недостойно.

Такого рода взгляда на мир может придерживаться и атеист.

Но в его картине мира он не находит основания.

Если наша способность к познанию сформировалась – как всё в нас – в ходе биологической эволюции, то мозг – это не инструмент для познания истины; это инструмент для продвижения своих генов.

Эволюция – это гонка, в которой побеждают те, кто лучше справляются с единственной задачей – оставить плодовитое потомство. Абсолютно всё в этой картине мира – избежать опасности, прокормиться, привлечь самок – подчинено этой сверхзадаче, и те, кто разбазаривают ресурсы на что-то другое, просто выбывают из гонки. Между тем, способность к познанию истины является лишней в эволюционном состязании.

Религиозные люди в целом намного успешнее в продвижении своих генов – и, если считать религию заблуждением, мы должны признать, что заблуждение относительно природы мироздания может быть эволюционно полезным, и, таким образом, эволюция явно не поощряет познания истины.

Многоженец-мормон Мэррил Джессоп произвел на свет, по меньшей мере, 54 ребенка от не менее чем 10 жен – то есть продвинул свои гены гораздо успешнее, чем кто-либо из нас; никто не сочтет это свидетельством истинности его мировоззренческих убеждений.

Если наш мозг полностью сформирован эволюцией, он вряд ли годится для поиска истины.

Впрочем, если принимать атеистическое мировоззрение всерьез, это не очень большая потеря, потому что истины о смысле и предназначении нашей жизни просто не существует – у нас нет никакого предназначения, мы порождены бесцельными силами природы в ходе совершенно бессмысленного процесса, лишенного какой-либо цели и замысла.

В этом случае в мироздании не существует и каких-либо объективных этических ориентиров. Как говорит Ричард Докинз, «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого, безжалостного безразличия».

Признавать, что истина существует, её следует искать, её можно найти и её стоит найти – значит наделять мироздание (и человеческую жизнь) смыслом, которым оно бы не могло обладать в последовательно атеистической картине мира.

За здоровым скептицизмом стоит (осознаваемое или нет) мировоззрение, которое явно отличается от мировоззрения того же Ричарда Докинза.

Есть известная цитата из британского философа и математика XIX века Уильяма Клиффорда: «Всегда, везде и для всех неправильно верить во что-либо при отсутствии достаточных доказательств». Если вы интересуетесь диалогом между верующими и атеистами, вы обязательно на неё наткнетесь.

Чаще всего её цитируют атеисты, полагая, что у веры нет достаточных оснований.

Однако с ней вполне может согласиться и верующий – разумеется, верить без обоснований неправильно.

Мы все склонны верить в то, во что мы хотим верить – и охотно доверяем людям, которые льстят нам и говорят, что мы были правы с самого начала. Это может иметь самые печальные последствия – особенно во время кризисов, эпидемий или конфликтов.

Суровый психологический аскетизм – когда мы, перед тем как поверить какому-то сообщению и переслать его дальше, тщательно выясняем, правда ли это – требует немалой дисциплины.

Ещё труднее признать что-то, что не помещается в нашу картину мира – к которой мы привыкли, с которой мы сжились, которая составляет важную часть нашей идентичности и отношений с другими.

Поэтому мы можем согласиться с призывом подвергать всё сомнению и тщательно проверять, всегда быть готовыми ответить на вопрос «откуда это стало известно?» и «надежен ли этот источник?».

Ошибка атеистов не в том, что они требуют обоснований – христиане должны им эти обоснования предоставить, благо, они есть.

Она в том, что они выводят из-под этого законного требования своё собственное мировоззрение. Какие у нас есть доказательства материализма? Какие у нас есть основания принимать его по умолчанию? Как философская концепция, он не может быть доказан научно. Невозможно поставить эксперимент и по его итогам обоснованно заявить: «Вся реальность сводится к материи, обращающейся по неизменным законам».

Материализм проигрывает по собственным правилам; у нас есть доказательства бытия Божия – которые могут убеждать вас или нет. Но у нас нет никаких доказательств истинности материализма.

Итак, у нас нет оснований выводить из-под действия принципа «подвергай все сомнению», взгляды самих атеистов, которые этот принцип провозглашают.

Но не оставляет ли это нас в полной пустоте, без возможности знать что-либо о мире?

Прежде всего, что мы называем словом «знать»? Знание имеет различную степень очевидности. Например, я знаю, что обладаю сознанием и свободной волей. Даже если всё остальное является иллюзией, и я нахожусь внутри какой-нибудь огромной компьютерной симуляции, я могу знать, что, в любом случае, я обладаю сознанием и принимаю решения.

С несколько меньшей очевидностью я знаю о существовании окружающего мира – он, теоретически, может быть сном, галлюцинацией или чьим-то наваждением. Обычно нам в голову не приходит так думать – но, как уже давно отметили философы, строгих доказательств реальности чего-либо, кроме нашего индивидуального сознания, у нас нет. Солипсизм – убеждение, что существую только я, а всё остальное – мой сон, логически неопровержим.

Мы выбираем верить в то, что окружающий мир и другие люди существуют на самом деле.

Но здесь нас подстерегает ещё одна проблема – того, что называют «философскими зомби». Откуда я знаю, что другие люди обладают сознанием, подобным моему?

Я же не могу его видеть – всё, что мне доступно, это слова и поступки других людей. Но мы легко можем представить себе достаточно совершенного робота – первые попытки такого рода нам всем знакомы, гаджеты уже могут поддерживать несложную беседу – который бы имитировал речь и поведение человека, не обладая ничем похожим на сознание.

То есть речь и поступки, подобные человеческим, строго говоря, не доказывают, что мой ближний обладает сознанием. Но эта проблема вряд ли всерьез нас беспокоит – мы признаем в ближних подобных нам самосознающих личностей без каких-либо усилий.

Далее мы переходим к знаниям, которые мы получили от других людей. Большая часть наших знаний о мире состоит из того, что мы не видели своими глазами и не проверяли на собственном опыте.

Недавно известный певец заявил, что Земля – плоская, а все свидетельства её шарообразности – обман и надувательство. Над этим можно смеяться, но ведь, и в самом деле, очень немногие из нас летали в космос и видели Землю со стороны. Все остальные просто полагаются на свидетельства других людей.

В нашей повседневной жизни мы, как правило, опираемся не на непреложное знание, а на обоснованные, разумные предположения. Откуда я знаю, что могу доверять врачам в районной поликлинике? Могу ли быть уверен, что они не составили заговор, чтобы сжить меня со свету?

У меня нет достоверного знания об этом. Даже если бы я имел данные прослушки кабинета и знал, о чем врачи говорят до или после моего визита, я бы мог предполагать, что они обсуждают свои коварные планы где-то ещё.

Я просто исхожу из того, что у меня есть основания полагать врачей компетентными и добросовестными специалистами, у которых нет намерения причинить мне вред. На основании этой моей веры я следую их рекомендациям.

Можете ли вы знать, что пилот самолета, в который вы садитесь, не сошел с ума и не погубит себя и вас? По крайней мере, один такой случай был. Вы не знаете наверняка, но вы принимаете решение занять свое место в салоне.

Это вполне разумно – если бы мы требовали абсолютно достоверного знания в каждом случае, мы не смогли бы нормально жить и нуждались бы в помощи специалистов. Хотя, чтобы принять их помощь, нам, опять-таки, пришлось бы им поверить.

Наше знание Бога не является принудительным – мы можем отрицать Его, если захотим. Как мы можем отрицать шарообразность Земли или добросовестность врачей. Но оно является обоснованным.

Мы обладаем разумом, пригодным к познанию истины; мы обладаем совестью, которая говорит нам, что стремиться к такому познанию – наш долг и предназначение. Мы живем в мире, где расставлено множество указателей, развёрнутых в одну сторону, – у мира и у нас самих есть личностный, нравственно благой Создатель, Который наделил нас разумом, совестью и способностью к познанию.

Когда мы прилагаем критерии скептицизма к вере в Бога и к материализму, вера оказывается чем-то явно более обоснованным и прочным.