Опровергают ли разногласия в рассказах о Воскресении благую весть?

Говоря о том, что доказывают – или не доказывают – разногласия в сообщениях о Воскресении, нам важно, прежде всего, определиться с тем, из какого взгляда на реальность мы исходим. Важно уточнить наши фоновые предпосылки, которые люди часто полагают по умолчанию верными, не проговаривая их вслух.

Мы неизбежно предполагаем какую-то картину мира, и в этой картине что-то возможно, а что-то – нет.

Если мы – материалисты, то мы исходим из того, что любые – абсолютно любые – сообщения о сверхъестественном являются ложными. В этом случае нас устроят какие угодно – сколь угодно натянутые – объяснения имеющихся свидетельств, до тех пор, пока они исключают сверхъестественное. Даже если объяснений вообще нет, мы, пока мы остаемся материалистами, будем вынуждены твердо стоять на том, что имело место что угодно – хитрая подделка, массовая галлюцинация, какая-нибудь пока неизвестная науке природная флуктуация, – но только не сверхъестественное вмешательство.

Материалисты при этом часто ссылаются на довод против чудес, сформулированный шотландским мыслителем Дэвидом Юмом. Ошибочность этого аргумента (прежде всего, из-за его кольцевой природы) подробно рассматривалась в другой статье.

Здесь мы только обратим внимание на то, что материализм задает интерпретационные рамки, в которых мы рассматриваем любые данные – и в этом случае проблема совсем не в противоречиях, реальных или предполагаемых. Уверенность в том, что чудеса Иисуса (и, главное, Его Воскресение) – это позднейшие домыслы, появляется не как результат рассмотрения данных, но как заранее принятая позиция, которую не могут поколебать никакие данные.

Сообщения о сверхъестественном событии могут содержать разногласия, а могут быть согласны между собой как несколько экземпляров одной и того же выпуска газеты – это, пока мы остаемся материалистами, не имеет значения. Материалист должен отвергнуть его в любом случае, потому что оно говорит о сверхъестественном.

Но какие у нас основания считать материализм верным? Он является популярным, даже преобладающим в интеллектуальных кругах – это правда. Но интеллектуальная мода не делает что-либо истинным; моды меняются, и не всегда к лучшему.

Иногда говорят, что научный подход неизбежно материалистичен; что ученый не может и не должен рассматривать сверхъестественную причинность в своей лаборатории. Это верно, когда мы говорим о естественных науках, которые, по самой своей природе, рассматривают воспроизводимые явления.

Вы не можете исследовать в лаборатории явления невоспроизводимые – такие, как вмешательства личностной сверхъестественной силы. Бывают ли такие вмешательства, наука просто не может сказать – они не входят в ее область рассмотрения.

Наука, таким образом, ничего не говорит нам о том, истинен ли материализм и бывают ли чудеса. Некоторые ученые – материалисты, некоторые – нет.

Более того, материализм сталкивается с непреодолимыми проблемами в описании нашего повседневного опыта сознания и свободной воли. Никто не знает, как свести мир, в котором есть личностные, самосознающие, мыслящие, волящие, свободные существа, к движению безличной, бессознательной и полностью подчиненной законам природы материи.

У нас нет причины быть материалистами, а когда мы допускаем (хотя бы допускаем), что материализм неверен, и сверхъестественное возможно, мы обретаем способность рассмотреть евангельские данные по существу.

Впрочем, мы можем и не требовать от людей, чтобы они отвергли материализм – достаточно будет попросить их пойти на определенный мысленный эксперимент. Просто представьте себе – именно в порядке мысленного эксперимента – что Воскресение, в принципе, могло произойти. Что эта возможность не исключена с самого начала. Что мы можем рассматривать сообщения апостолов так же, как мы бы рассматривали любые другие исторические свидетельства.

Такое допущение не требует веры как таковой, но оно помогло бы нам избежать вольной или невольной подмены – когда люди говорят о противоречиях в Евангелии, но на самом деле заранее исходят из того, что Воскресения в принципе не могло быть, и никакие свидетельства не могли бы убедить их в обратном.

Но тут нам могут возразить и некоторые христиане – разве свидетельства апостолов можно рассматривать как «любые другие исторические свидетельства»? Ведь Новый Завет – это Святое и богодухновенное Писание, истинность которого гарантирует Сам Бог.

Эта благочестивая мысль совершенно понятна – и ошибка тут, конечно, не в том, что ревностные фундаменталисты считают Писание богодухновенным словом Божьим. Оно им, несомненно, является. Ошибка в том, что они навязывают Библии свои, исторически сложившиеся в их общинах критерии богодухновенности.

В Интернете легко найти длинные списки «библейских противоречий». Перед тем как входить в их рассмотрение, нам стоит обратить внимание на то, в рамках какого состязания они выдвигаются, по каким правилам в нём играют – и имеет ли смысл нам играть по этим правилам.

Списки «противоречий» призваны подорвать определённое представление о Библии, которое можно было бы назвать «наивным фундаментализмом». Это представление обусловлено историей развития протестантизма – и даже более узко, протестантизма в США. Реформация выдвинула доктрину «ясности Писания» – для понимания Библии не нужно посредничество Церкви, как не нужны специально обученные священники. Любой искренний христианин, желающий понять слово Божье, с помощью Духа Святого поймет его правильно, потому что слово Божье ясно. Ведь Бог не хочет никого запутывать – и если Он дал людям Своё слово, люди в состоянии его понять.

Другая доктрина – это непогрешимость Писания. Библия есть слово Божье, Бог не может лгать или ошибаться, следовательно, в Библии не может быть лжи или ошибок.

Эту-то веру и атакуют списки «противоречий» из Писания. «Вот вам, – говорят критики Библии, – примеры явных противоречий. Следовательно, Библия – не слово Божье, а из этого следует, что Христос не воскресал, и Бога нет».

Но сами правила, по которым ведется игра, сомнительны.

Фундаменталистский подход рассматривает Библию примерно так же, как мусульмане рассматривают Коран, который считается прямой речью Всевышнего, а Муххамед – передатчиком, но никак не автором.

В отношении Библии это, однако, не так. Она не является от начала и до конца прямой речью Бога. Непогрешимость относится к тому, чему Библия, как целостное послание, учит. Она не означает, что в Писании не может быть ошибочных утверждений, – они там самым очевидным образом есть.

Например, в Библии написано, что Бога нет. Является ли это утверждение безошибочным? Разумеется, нет. В псалме оно приписывается «безумцу»: «Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога». Они развратились, совершили гнусные дела; нет делающего добро» (Пс.13:1). В Библии содержатся призывы к совершению грабежей и убийств: «иди с нами, сделаем засаду для убийства, подстережем непорочного без вины, живых проглотим их, как преисподняя, и целых, как нисходящих в могилу; наберем всякого драгоценного имущества, наполним домы наши добычею; жребий твой ты будешь бросать вместе с нами, склад один будет у всех нас» (Прит.1:11–14). В контексте понятно, что это слова «грешников», против которых отец предостерегает сына. Евангелие, несомненно, содержит и лживые слова – это слова сатаны, искушающего Господа (Матф.4:3–10), лжесвидетелей, обвиняющих Христа на суде (Матф.26:61), противников Христа вообще.

Понимание того, чему Библия безошибочно учит, предполагает восприятие того или иного фрагмента в контексте библейского Откровения вообще. Писание имеет вполне определенную цель: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Иоан.20:31).

Словом Божьим в абсолютном смысле является не текст, а Личность – Господь наш Иисус Христос. Библия – это боговдохновенное свидетельство о Христе, Который должен явиться (Ветхий Завет), и уже пришедшем (Новый).

Это свидетельство возвещают нам люди, избранные для этой цели Богом, – пророки и апостолы, движимые Святым Духом. Святой Дух выступает гарантом того, что все истины, которые нужны для нашего спасения, передаются Писанием верно и со всей необходимой полнотой.

Однако это действие Духа не уничтожает личности и культурного контекста священнописателей. Боговдохновенные авторы Писания не являются механическими репродукторами глаголов Божьих; их человеческая природа не подавлена и не уничтожена. Они говорят на своем языке и так, как это было принято в их эпоху.

Наивный фундаментализм, который полагает, что апостолы разговаривали по-английски (или по-русски) и находились примерно в том же культурном и литературном контексте, что и мы, неизбежно порождает массу недоразумений. Препирательства между фундаменталистами и атеистами оказываются столкновением между людьми, которые ошибочно понимают текст, и людьми, которые вообще не пытаются его понять.

Евангелия – это не видеозаписи. Это свидетельства живых людей о пережитых ими событиях, которые имели для них самое решающее значение и определили весь дальнейший ход их жизни.

Свидетельства живых людей всегда расходятся в деталях – что никак не подрывает их достоверности. Более того, свидетельства, совпадающие дословно, немедленно навлекли бы на себя обоснованные подозрения в фальсификации. Еще святой Иоанн Златоуст говорит, что дословное совпадение евангелистов дало бы противникам возможность говорить о сговоре:

«И, однако, скажешь ты, случилось противное, так как они часто обличаются в разногласии. Но это-то самое и является вернейшим знаком истины. В самом деле, если бы они были до точности согласны во всем – и касательно времени, и касательно места, и самых слов, то из врагов никто бы не поверил, что они написали Евангелия не сошедшись между собой и не по обычному соглашению, и что такое согласие было следствием их искренности. Теперь же представляющееся в мелочах разногласие освобождает их от всякого подозрения и блистательно говорит в пользу писавших. Если они, относительно места и времени, кое-что написали различно, то это нисколько не вредит истине их повествований, что мы и попытаемся, с Божьею помощью, доказать впоследствии. Теперь же просим вас заметить, что в главном, заключающем основание нашей жизни и составляющем сущность проповеди, они нигде один с другим ничуть не разногласят. В том, что Бог стал человеком, творил чудеса, был распят, погребен, воскрес, вознесся на небо и придет судить; что Он дал спасительные заповеди, ввел закон, не противный ветхозаветному; что Он – Сын, единородный, истинный, единосущный Отцу, и тому подобное. Во всем этом мы находим у евангелистов полное согласие. Если же относительно чудес не все всё сказали, а один описал одни, другой – другие, то тебя это не должно смущать. Если бы один евангелист сказал всё, то были бы излишни остальные; если бы каждый написал различное и новое сравнительно с другими, то не очевидно было бы доказательство их согласия. Вот почему они сказали о многом и сообща, и каждый из них выбрал нечто особое, чтобы не оказаться, с одной стороны, излишним и писавшим без цели, а с другой – чтобы представить нам верное доказательство истины своих слов» (Святитель Иоанн Златоуст «Беседы на Евангелие от Матфея», Беседа I).

Вопрос о том, насколько люди запоминают детали, важен, например, для расследования преступлений – и он подробно исследовался. Еще в 70-е годы, будучи школьником, я смотрел научно-популярный фильм, в котором лекция, которую читает профессор, внезапно прерывается тем, что на сцене, размахивая автоматами, появляются какие-то опереточные бандиты, одевают профессору на голову мешок и утаскивают его за кулисы. Через несколько минут профессор – живой и невредимый – возвращается в аудиторию и просит студентов подробно описать происшествие: сколько было «бандитов», как они выглядели и т. д. Люди дают довольно разные описания и сильно расходятся в деталях.

Но это, как мы знаем, не делает свидетельские показания бесполезными – это просто не делает их идентичными во всех мелочах. Добросовестные свидетели, которые искренне хотят помочь следствию, могут по-разному запомнить детали.

Но что именно может быть предметом таких расхождений? Люди, которых следователь опрашивает относительно дорожно-транспортного происшествия, могут по-разному запомнить детали – но будет ли это означать, что происшествия не было? Нам это в голову не придет. Если человек сообщает, что стал свидетелем аварии, то он либо говорит правду, либо лжет – сам по себе факт аварии не может быть ложной деталью. Свидетели «похищения» профессора в аудитории могут путаться относительно внешнего вида «бандитов», но они точно помнят, что само происшествие имело место – какие-то люди утащили профессора за кулисы.

Когда мы сталкиваемся с расхождением в деталях в описании того или иного исторического события, нам обычно в голову не приходит делать на этом основании вывод, что его не было.

Приведем пример воспоминаний о событиях, в реальности которых никто не сомневается.

Наш великий писатель Ф.М. Достоевский в молодости оказался вовлечен в революционный кружок петрашевцев. Петрашевцев арестовали, часть из них приговорили к расстрелу, уже привезли на место исполнения приговора, но в последний момент объявили о том, что смертная казнь заменяется каторгой. Большинство из нас знает эту историю и не сомневается, что она произошла на самом деле. Но как только внимательнее приглядимся к дошедшим до нас свидетельствам, мы обнаружим, что они полны непримиримых противоречий. На это обращает внимание, например, Константин Васильев в своей статье «Кто был третьим».

Например, Достоевский пишет брату через несколько часов после самого события: «Из окон кареты, когда везли на Семён<овский> плац, я видел бездну народа...».

Однако по ряду достоверных свидетельств все события происходили утром, когда толпам народа неоткуда было взяться, а сообщение о казни было опубликовано только в газете «Русский инвалид», которая ещё не поступила подписчикам и в продажу. По свидетельству А.Е. Врангеля, бездны народу не наблюдалось: «Любопытных зрителей вообще на площади было немного, всё случайно прохожий народ; из чистой публики почти никого, – о времени казни в городе никто не знал».

Достоевский пишет брату: «Я стоял шестым, вызывали по трое, след<овательно>, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты». В действительности в списке подлежащих расстрелу Достоевский шел десятым – и никак не мог быть во второй очереди.

Впрочем, десятилетия спустя – в «Дневнике писателя» за 1873 год – Достоевский пишет о том, что приговоренные «вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти».

При этом С.В. Корвин-Круковская пишет в своих воспоминаниях, как Достоевский говорил о том, что ожидал смерти, будучи сам лично привязан к столбу.

Участники события расходятся в своих воспоминаниях о том, кто был в первой тройке приговоренных, которых уже было привязали к столбам – Петрашевский, Момбелли и Григорьев? Петрашевский, Момбелли и Стешнев? Или Петрашевский, Момбелли и сам Достоевский?

Список несогласующихся деталей можно продолжать. Выяснить их может быть интересной, но не всегда решаемой задачей. Но приходит ли кому-нибудь в голову отрицать на этом основании сами события? Едва ли.

Мы признаём, что то, в чем все свидетельства сходятся – петрашевцев приговорили к расстрелу, привезли на место казни и в последний момент зачитали отмену приговора, – произошло на самом деле. Нам в голову не приходит объявить все события фальсификацией или галлюцинациями на том основании, что в дошедших до нас свидетельствах есть расхождения.

Американский исследовать Майкл Ликона обращает внимание на то, что античные биографии, как жанр, обладали рядом особенностей, которые для нас непривычны – в частности, обращение автора с хронологией или деталями определялось главной задачей: рассказать о главном герое. Старинный портрет отличается от современной фотографии тем, что все детали – такие, как пёс у ног героя, оружие на стене или вид за окном – были подобраны так, чтобы сообщать что-то важное о заказчике.

Античные биографии в этом отношении больше похожи на портреты – их авторы выделяют то, что должно сказать что-то об их герое, а не просто быть случайным фоном. Ликона приводит в пример Плутарха с его «Сравнительными жизнеописаниями».

Мы легко найдем в них то, что мы бы сегодня сочли «противоречиями». Рассказывая об одних и тех же событиях, например, заговоре Катилины, Плутарх излагает их по-разному, в зависимости от того, о ком он в данный момент ведет речь.

Приведем пример. Плутарх рассказывает, как Красс передал Цицерону письмо, предупреждавшее его о злодейских планах Катилины. Вот как об этом сказано в жизнеописании Красса:

«Цицерон рассказывает, как Красс, явившись к нему ночью, принес письмо, касавшееся дела Катилины, и уже тогда под­твер­дил, что заговор существует» (Красс 13.3).

Здесь мы видим, как письмо приносит один Красс. Но в жизнеописании Цицерона картина выглядит иначе:

«Немного спустя, когда приверженцы Катилины в Этрурии уже собирались в отряды, и день, назначенный для выступления, близился, к дому Цицерона среди ночи пришли трое первых и самых влиятельных в Риме людей – Марк Красс, Марк Марцелл и Метелл Сципион. Постучавшись у дверей, они велели привратнику разбудить хозяина и доложить ему о них. Дело было вот в чём. После обеда привратник Красса подал ему письма, доставленные каким-то неизвестным. Все они предназначались разным лицам, и лишь одно, никем не подписанное, самому Крассу. Его только одно Красс и прочел и, так как письмо извещало, что Катилина готовит страшную резню, и советовало тайно покинуть город» (Цицерон 15:1–4).

Тут уже трое знатных римлян являются к Цицерону, и упоминается не одно, а несколько писем. Это не путаница со стороны Плутарха – это вполне сознательный литературный прием. В жизнеописании Красса речь идет о Крассе – и автор подчеркивает его роль, оставляя остальных в тени. Мы могли бы счесть это противоречием, исходя из наших современных представлений о том, как пишутся биографии, но для античных жизнеописаний это было общепринято.

Трудно не заметить параллели (на что Ликона и обращает внимание) с теми расхождениями, которые мы видим в евангельских повествованиях. У Матфея и Марка ко гробу приходят три женщины: «По прошествии субботы Мария Магдалина и Мария Иаковлева и Саломия купили ароматы, чтобы идти помазать Его» (Мар.16:1).

У Иоанна повествование сосредоточено на Марии Магдалине: «В первый же [день] недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было еще темно, и видит, что камень отвален от гроба» (Иоан.20:1), хотя в следующем стихе появляется множественное число, которое подразумевает присутствие других женщин: «Итак, бежит и приходит к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его» (Иоан.20:2).

Здесь мы видим не ошибку и не противоречие, а обычный для античных биографий стиль повествования, когда фокус сосредотачивается на наиболее важном лице, о котором в этом эпизоде идет речь.

Конечно, в наше время так обычно не пишут. Но когда мы подходим к биографиям I века с представлениями об этом жанре, принятыми в XXI, мы делаем грубую ошибку.

Итак, что доказывают расхождения в деталях – и в евангельском повествовании в целом, и, особенно, в рассказах о Воскресении? Мы можем сказать две вещи – то, что в античности люди писали биографии несколько иначе, чем сейчас, и то, что люди могут расходиться в деталях, сохраняя верную память о главном.

Я позволю себе обратиться к примеру из моей собственной жизни. Тридцать лет назад, в один день, я крестился и женился. Если я возьмусь писать подробные мемуары о событиях того дня, вполне вероятно окажется, что я запомнил какие-то мелкие детали не так, как другие свидетели событий. Возможно, регистраторша в ЗАГСе была блондинка, а не брюнетка. Возможно, скатерть на столе была красная, а не белая. Возможно, в церкви в этот день крестились и дети (я запомнил только взрослых). Возможно, мы по-разному запомнили последовательность событий.

Но, если наши воспоминания не совпадут в каких-то деталях, это никак не будет означать, что я не крещён или не женат. Я хорошо помню эти события – их помнят и другие. Они, очевидно, имели серьезное влияние на мою последующую жизнь – я до сих пор принадлежу к той же Церкви и женат на той же женщине.

Доказывать, что это не так, придираясь к (возможным) расхождениям в деталях, было бы настолько абсурдным, что это едва ли придет кому-то в голову.

Событие, которое превратило апостолов из людей перепуганных, сокрушенных и подавленных страшной смертью своего Учителя в бесстрашных и неутомимых проповедников Благой Вести, лежит в основании всей их последующей жизни и проповеди, изменившей лицо мира.

Могут ли расхождения в деталях доказать, что этого События не было?