Мозг, нейронаука и бессмертная душа

Одно из утверждений, на которое легко можно натолкнуться в Сети, – «нейронаука опровергла существование души». Как и другие подобные утверждения, это подается как нечто несомненно установленное и всем известное, так что и рассматривать этот вопрос не стоит. Зачем тратить время на то, что и так ясно любому грамотному человеку?

Ученые уже нашли области мозга, повреждения которых – в результате ранений, или болезней, или хирургических операций – могут приводить к утрате человеком способности к речи, или распознаванию образов, или восприятию музыки, или к глубоким изменениям в его характере.

Разве не ясно, что наши мысли, чувства, переживания – не более чем продукт деятельности мозга?

Иногда любят ссылаться на эксперименты, показавшие (как считают некоторые материалисты), что у нас нет свободной воли, и наш мозг принимает решения до того, как мы их осознаем. Почему это утверждение ошибочно? По нескольким причинам.

Потому что ментальные состояния невозможно свести к физическим.

Потому что отрицание свободной воли логически абсурдно. Сам акт такого отрицания является не чем иным, как актом свободной воли.

Потому что корреляция ментальных и физических явлений никак не означает их тождества.

Потому что отрицание свободной воли сделало бы бессмысленным сами эксперименты, которые, предположительно, должны доказывать её отсутствие.

Но рассмотрим всё по порядку.

В чем состоит позиция наших оппонентов?

Это материализм – или, как чаще говорят в наши дни, физикализм – представление о том, что вся реальность сводится к материи, поведение которой полностью описывается физическими законами, а то, что мы называем «душой», наша личность с её мыслями и переживаниями – результат каких-то очень сложных, но чисто материальных процессов в мозгу.

Как сказал знаменитый космолог Стивен Хокинг, «Я рассматриваю мозг как компьютер, который прекращает работать, когда его детали приходят в негодность. Нет рая или жизни после смерти для сломанного компьютера; это волшебная сказка для людей, боящихся темноты». В рамках этого представления ваше сознание тождественно мозгу и происходящим в нём материальным процессам.

В «декларации в защиту клонирования» об этом сказано несколько подробнее: «Богатство мыслей, чувств, упований и надежд человечества возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в мозге, а не из нематериальной души, способы действия которой не может обнаружить ни один прибор».

Ту же мысль выражает нейрофизиолог Френсис Крик:

«Вы, Ваши радости и скорби, Ваши воспоминания и устремления, Ваше чувство личной идентичности и свободной воли на самом деле не более чем определённое поведение огромного скопления нервных клеток и связанных с ними молекул. Вы – не более чем набор нейронов... хотя и кажется, что мы обладаем свободной волей, наши решения уже предопределены для нас, и мы не можем этого изменить».

Мы, люди, в рамках таких представлений являемся чисто физическими объектами – хотя и очень сложными – и можем быть, в принципе, полностью (как и всё в мироздании) описаны на языке естественных наук.

Физикализм отрицает бессмертную душу – и обычно говорит о том, что сознание навсегда исчезает со смертью.

Но нам стоит сделать одну оговорку. Из утверждения «человеческое сознание порождается электрохимическими процессами в мозге» никак не следует утверждение «Бога нет».

Первое утверждение неверно – но даже если бы оно было верным, оно никак не опровергало бы бытия Божия. В принципе, вполне возможно верить в Бога (и бессмертие) и не верить при этом в бессмертную душу.

Некоторые религиозные общины верят, что в промежутке между смертью и Воскресением человека просто нет. Он теряет сознание в момент смерти и вновь обретает его в момент, когда Бог воскресит его из мёртвых. Вне тела его просто не существует.

Итак, если бы физикалистский взгляд на человека был верен, это не опровергало бы бытия Божия; но если этот взгляд неверен, вся материалистическая картина мира рушится.

Основной альтернативой физикализму является дуализм – мы, люди, состоим из материального тела и нематериальной души. Хотя душа и тело тесно связаны, наша личность может существовать и вне тела и переживать какой-то сознательный опыт – утешаться или страдать, общаться с другими душами и с Богом и т.д.

Мы, православные, в этом отношении дуалисты. Наше конечное назначение – телесное воскресение мертвых, подобное Воскресению Самого Христа. Бог никогда не замышлял нас бестелесными духами.

Но между смертью и Воскресением люди продолжают переживать некий сознательный опыт, находясь вне тела. На это указывает ряд фрагментов Священного Писания – например, в притче о богаче и Лазаре говорится, что страдающий в аду богач просит Авраама послать Лазаря к его пяти братьям, которые еще живы, а значит, обладает способностью чувствовать, мыслить, помнить, желать – и это происходит до всеобщего Воскресения. Мученики, о которых повествуется в книге Откровения (Откр.6:10), очевидно, в курсе происходящих на земле событий и просят Бога ускорить Его суд – то есть явно находятся в сознании после своей телесной смерти и до всеобщего Воскресения.

Однако дуализм вовсе не является уникально православной позицией. Это позиция по умолчанию, которую мы находим в большинстве человеческих культур.

Индийцы и китайцы, жители Африки и Тибета, Ближнего Востока или доколумбовой Америки могли очень сильно расходиться в своих представлениях о мире, но везде мы находим представление о том, что человек обладает душой, и смерть – это момент, когда душа покидает тело, чтобы продолжать существование где-то еще.

Люди – стихийные дуалисты. Мне доводилось читать исследование, авторы которого обратили внимание на то, что даже в статьях по нейрофизиологии, которые, казалось бы, должны быть написаны стерильно научным языком, ученые постоянно срываются на дуалистическое описание, например, допуская фразы типа «мой мозг знал это до того, как я это сделал» (проводя различие между «мной» и «мозгом»), или «наш мозг сбивает нас с толку».

В самом деле, материалист не должен говорить «мой мозг», потому что это подразумевает отношения объекта и субъекта, который им обладает (как фраза «мой мобильник» подразумевает, что «я» и «мобильник» – разные сущности). В материалистической картине мира вы и есть ваш мозг.

Однако мы постоянно говорим «моё тело» или «мой мозг». Почему? Потому что мы так ощущаем – тело есть что-то очень важное, связанное с нами гораздо ближе, чем что-либо еще, но в то же время не вполне тождественное нам самим как личностям.

Может быть, это какая-то иллюзия, игра слов, которая рассеется при более подробном рассмотрении? Наоборот. Чем внимательнее мы рассматриваем ментальное и физическое, тем отчетливее мы видим непреодолимую разницу между ними.

Причем эту разницу видят в том числе и философы-атеисты, которые полагают, что сознание каким-то непостижимым образом возникает из электрохимических реакций в коре головного мозга. Они тщетно бьются над вопросом о том, как это предположительно происходит, – и признают, что у них нет ответа.

Но прежде чем подробно их выслушать, рассмотрим разницу между ментальным и физическим.

Представьте себе, что в аэропорту из-за чьей-то оплошности мне дали чужой чемодан вместо моего. Чемодан – это физическая сущность, обладающая физическими свойствами.

Он виден всем, пассажирам и сотрудникам аэропорта. У него есть объем, форма, вес, цвет, плотность. Он занимает определенное место в пространстве.

При этом я испытываю, как говорят в таких случаях, «гамму чувств» – некоторое раздражение, тревогу, что я из-за этого всего опоздаю, сочувствие к тому пассажиру, которому по ошибке дали мой чемодан и который оказался в таком же положении, что и я.

Это – ментальные состояния. Они доступны только мне – другие люди могут о них догадаться по моему поведению, но не видят их непосредственно. Я вполне могу их скрыть, при должной выдержке, или, наоборот, имитировать, если я хороший актер.

Я обладаю по отношению к ним тем, что философы называют «привилегированным доступом».

Допустим, я мечтал избавиться от моего чемодана и ничуть не раздражен – внешним наблюдателям этого не видно.

При этом я обладаю восприятием от первого лица: «Я обнаружил подмену чемодана, я раздражен, я встревожен, я предпринимаю такие-то действия». Я воспринимаю себя как бы изнутри. Материю мы всегда воспринимаем снаружи. Научный взгляд – это всегда взгляд от третьего лица.

Ментальные состояния не обладают физическими свойствами – ни весом, ни формой, ни объемом, ни цветом. Мы можем говорить о «тяжелом унынии» только иносказательно. Выражение «моя печаль весит пятнадцать килограмм шестьсот грамм» было бы совершенно бессмысленно. Мои переживания не локализованы в пространстве – они перескакивают от злосчастного чемодана к улетевшему самолету, от гостиницы к башне аэропорта.

Они могут быть только моими. Я могу сказать: «Что за безобразие! Вы подсунули мне чужой чемодан! Верните мне мой!». Но если я заявлю: «Возмутительно! Вы подсунули мне чужое раздражение! Верните мне мое!», – люди просто не поймут, о чем я говорю.

Ментальные состояния могут существовать только в чьём-то сознании – бесхозных переживаний не бывает, – а вот чемодан, сущность физическая, в этом не нуждается.

В ментальных состояниях может присутствовать телеология (целеполагание), связанная с предвидением будущих событий – я думаю о том, как вернуть свой чемодан, я планирую успеть вовремя, в то время как материальные объекты, события или процессы ничего не предвидят и такого целеполагания лишены.

Интересно, что и здесь материалисты постоянно срываются на телеологический язык – «эволюция наделила нас», «такие-то свойства выработались, чтобы...» – но, если мы говорим только о материи, никакого целеполагания у неё быть не может.

Материалисты могут говорить об эволюции как о разумной, целеполагающей силе – но если вы уточните, они подчеркнут, что это не больше чем метафоры, а на самом деле (в их картине мира) эволюция не имеет и не может иметь никаких целей. Это просто грандиозный, сложный, но ни в коем случае не целенаправленный процесс. И в самом деле, чтобы ставить себе цели (и помышлять о будущем), надо обладать сознанием и волей. Материя ими не обладает.

Итак, мы имеем дело с двумя разными реальностями – материей и сознанием, которые обладают разными свойствами – физическими и ментальными. Наш стихийный дуализм только укрепляется, если мы рассмотрим ситуацию подробнее.

Физикалисты, однако, полагают, что мы – вместе с большинством человеческого рода – пали жертвой иллюзии. На самом деле существует только материя, а то, что мы принимаем за нематериальную реальность, наше сознание, мысли и чувства, – чисто материальный процесс в нашем мозгу.

Материализм, таким образом, сталкивается с проблемой – как объяснить существование сознания, ментальных состояний, целеполагания, исходя из того, что всё, что есть в мире, – это материя, которая сама по себе никакими ментальными свойствами не обладает.

Популярный атеизм, с которым легко столкнуться в Сети, пребывает на том уровне, на котором сама проблема еще не осознана. Вам бодро заявят что-нибудь вроде: «Разум – один из способов приспосабливаться к окружающей среде. Как и другие эволюционные приспособления, он отчасти развился под действием закономерностей, а отчасти – благодаря случайностям».

Однако серьезные философы-атеисты проблему определенно видят. К ним мы и обратимся.

Сведение сознания к «электрохимическим процессам в мозге» – задача, которую серьезные философы не только не считают решенной, но и не знают, как к ней подступиться. Те из них, кто являются материалистами, верят (и это именно вера) в то, что сознание должно порождаться мозгом, – но признают, что понятия не имеют, как это происходит.

Например, атеист Томас Нагель в своей классической статье «Каково быть летучей мышью» приводит ряд примеров, показывающих несводимость ментального к физическому.

Летучие мыши ориентируются в пространстве при помощи ультразвуковой локации. Мы, люди, лишены такого органа чувств – и мы в принципе не можем представить себе опыт летучей мыши, понять, каково это – воспринимать мир при помощи эхолокации.

При этом, как пишет Нагель, «Ничто не мешает человеческим ученым досконально изучить нейрофизиологию летучих мышей, а разумные летучие мыши или марсиане могли бы узнать о человеческом мозге больше, чем можем надеяться узнать мы сами... Марсианский ученый, лишенный зрительного восприятия, может понять радугу, молнию и облака как физические явления, но никогда не сможет понять, как воспринимает эти явления человек и какое место они занимают в его феноменологическом мире».

То есть никакой объем объективных данных о мозге летучей мыши не даст нам понимания её субъективного опыта.

Как пишет Нагель,

«И если где-то во Вселенной существует жизнь, обладающая сознанием, скорее всего, мы не сможем понять её даже в самых широких из имеющихся у нас терминов опыта. Эта проблема касается не только экзотических инопланетных цивилизаций: она существует также и на уровне людей. Например, субъективные переживания человека, слепого и глухого от рождения, мне так же недоступны, как ему недоступен мой опыт. Однако это не мешает нам предполагать, что опыт другого имеет субъективный характер».

В сознании, таким образом, существует неустранимый субъективный элемент, «каково оно», который не может быть выражен в объективных, физических терминах.

Какой бы полноты ни достигли наши научные знания о том, как функционирует мозг – человека или другого существа, научный взгляд всегда остается взглядом снаружи, «от третьего лица», он никогда не откроет нам, «каково это», как это переживает сам обладатель мозга.

Даже если ученый сможет полностью описать события, происходящие в мозгу летучей мыши, – какие нейроны возбуждаются в то время, когда мышь пользуется эхолокацией, – это ничуть не приблизит его к пониманию её субъективного опыта.

Ментальные состояния, таким образом, не тождественны физическим процессам в мозгу – и физикализм ложен.

Философ Джон Серль – тоже атеист и материалист – обращает внимание на другую сторону проблемы. В рамках материализма свобода воли может быть только иллюзией. Но жить, считая свободную волю иллюзией, просто невозможно. Вот что говорит Серль в одной из телепередач:

«Мы ничуть не продвинулись в понимании свободной воли за последние лет двести... Насколько мы знаем, человеческое поведение – это часть природного мира, и, похоже, оно должно быть объяснено в терминах природных причинно-следственных связей. Но, если это так, и всё имеет свои определяющие причины, то мы полностью во власти этих причин – тогда свободная воля является иллюзией.

В случае с другими иллюзиями, вы можете спокойно жить, сознавая, что это просто иллюзии... Но когда речь заходит о свободной воле, вы не можете жить, исходя из детерминизма.

Например, вы приходите в ресторан, и официант говорит: «Вам телятину или стейк?» Вы не можете сказать «Я детерминист. Что будет, то и будет. Я просто подожду, что произойдет», – потому что в этом случае, если вы откажетесь проявить свободную волю, сам такой отказ может быть мыслим только как акт свободной воли. Еще Кант на это указывал – мы не можем избавиться от убеждения в реальности свободной воли...»

Вопрос ведущего: «То есть у нас есть два потока информации. Каждый из них последователен, каждый основан на огромном объеме данных – физический мир, где каждое событие определяется своими причинами, и наше чувство личного произволения, наше восприятие свободной воли... – и они абсолютно несовместимы?»

Ответ Серля: «Да. Они не только несовместимы, трудно понять, как мы могли бы отказаться от какого-либо из них...»

Или, как Серль говорит в другом месте,

«Например, в высказывании: „На последних выборах я голосовал за кандидата от демократов, но я мог бы легко проголосовать и за республиканца. Это было мое решение, мое решение не было детерминировано”. Как я решаю это для себя? Я думаю, что мы можем действовать только при условии свободы воли. Здесь я на стороне Канта. Детерминизм как позиция невозможен в жизни, даже если мы абстрактно в нем убеждены».

Материалист Джон Серль, таким образом, блестяще объясняет, почему материализм абсурден. Материализм неизбежно отрицает реальность свободной воли – но само такое отрицание может быть только актом свободной воли.

Итак, сознание обладает рядом свойств – свободной волей, целеполаганием, субъективным опытом, которые в принципе не могут быть сведены к материи. Но это означает, что физикализм попросту ложен. В человеке есть нечто нематериальное. Сознание не тождественно мозгу и происходящим в нём процессам.

Итак, физикализм ложен по достаточно очевидным философским причинам. И, если вы захотите это отрицать, вы еще раз это докажете – потому что само такое отрицание будет актом свободной воли.

Но что делать с тем, что сознание достаточно очевидно связано с мозгом – причем это можно было заметить еще задолго до появления нейрофизиологии? Такие физические состояния, как травма головы, болезнь или опьянение могут заметно изменять состояние человеческого сознания.

Что же, в христианской картине мира это вполне ожидаемо – и многих тут сбивает с толку ошибочное представление о душе как о «призраке в машине».

Состояние водителя в машине не изменится, если мотор заглохнет – разве что он огорчится или рассердится. Водитель может легко пересесть из одной машины в другую. Его связь с машиной носит случайный характер. У него нет нервов ни в колесах, ни в приводе.

Душа с телом соединены по-другому – между ними существует глубокая двусторонняя связь. Мы – не бестелесные духи, каким-то случайным образом оказавшиеся заключенными в телах. Мы с самого начала созданы как существа, обладающие духовно-телесным единством. Как сказал поэт,

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты Духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Поэтому в том, что состояние нашего тела сказывается на нашей душе, нет ничего противоречащего нашей вере. Если провести аналогию – памятуя, что всякая аналогия хромает, – диск компьютера, который начал сыпаться, будет вызывать сбои, зависания и неправильную работу программ, так что вам будет трудно работать на этом компьютере, редактировать тексты или переписываться с друзьями. Но это не будет означать, что вы и есть компьютер. Просто компьютер был инструментом, необходимым вам для общения с миром.

Или – попробуем другой пример – повреждение красок картины, в результате сырости или, наоборот, пожара, помешает нам видеть содержание картины. По крайней мере, так, как художник её замыслил. Но значит ли это, что мы можем свести содержание картины к химии красок?

Мозг, пораженный, например, деменцией, не дает душе проявить себя – но из этого не следует, что душа сводится к мозгу. Из этого следует только то, что она с ним связана.

Причем тело и душа связаны в обе стороны. «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости» (Притч. 17:22). Существует доказанный эффект плацебо (пустышки) – когда здоровье человека улучшается просто потому, что он верит в то, что получает действенное лечение, как и обратный эффект – «ноцебо», когда он может умереть, ошибочно полагая, что смертельно отравлен.

Существует очевидная корреляция между мозгом и сознанием, которую, вероятно, нейронаука еще будет уточнять. Но она никак не доказывает физикализма и вполне сочетается с традиционными представлениями о душе. Выдающийся физиолог Джон Экклз, лауреат Нобелевской премии, например, верил в существование души – и это никак не мешало его научным изысканиям.

В 1983 году группа исследователей во главе с Бенджамином Либетом опубликовала результаты эксперимента, в ходе которого испытуемых просили поднимать один палец всегда, когда у них «возникает желание это сделать». В это время у них измеряли электрическую активность мозга. Как уже было известно, непосредственно перед тем, как человек спонтанно совершает какое-либо движение, например, поднимает палец, в этой активности происходит изменение, которое можно заметить при помощи приборов. Выяснилось, что подобное изменение можно отследить примерно за полсекунды до того, как человек действительно поднимает палец, и примерно за триста миллисекунд до того, как он сам принимает решение это сделать.

Таким образом, наблюдая активность мозга, можно предсказать решение человека до того, как он сам его осознает. Результаты Либета привлекли огромное внимание, и из них поспешили сделать вывод – свободной воли не существует, решение принимается мозгом до того, как мы его осознаем, а уже потом сознание воспринимает его как сознательное и свободное.

Надо сказать, сам Либет так не думал. Он установил, что после осознания желания у человека остается еще 100 мсек, чтобы «наложить вето» на возникшее побуждение, так что свобода воли существует.

В самом деле, побуждение сделать что-то может возникать у меня до того, как я его осознаю. Доказывает ли это, что у меня нет свободной воли? Допустим, я иду мимо киоска с сосисками. Мое обоняние улавливает запах сосисок, мое зрение видит вывеску и, если бы мой мозг был в это время опутан электродами, вполне вероятно ученые отметили бы соответствующий «потенциал готовности» – моего сознания достигает сигнал «хорошо бы перекусить».

Но этот сигнал никак не лишает меня личного выбора – я могу решить, что с ним делать. Перекусить – или вспомнить о том, что сегодня постный день, да и вообще фаст-фудом лучше не питаться.

Но на главную проблему такого рода экспериментов обратил внимание британский православный философ Ричард Суинберн.

Они предполагают, что испытуемые честно сообщают о своих решениях и о том, когда они были приняты. Но чтобы делать это, они должны обладать свободной волей – и принять решение сотрудничать с экспериментатором.

Если то, что исходит из уст испытуемых, не есть результат их свободных решений, а предопределено каким-то безличными процессами в их мозгу, полагаться на них нельзя – что делает любые эксперименты такого рода бессмысленными.

Вера в то, что у нас нет души, а наше сознание есть продукт деятельности мозга (а это именно вера), порождена не наукой как таковой, а определенной философией, которой (чаще неосознанно) в наши дни придерживаются многие.

Это сциентизм – вера в то, что наука является единственным источником и критерием истины. Почему сциентизм ложен – на «Азбуке веры» уже есть подробная статья. Здесь мы заметим только одно – он логически противоречив, потому что тезис «наука является единственным источником истины» не может быть обоснован научно.

Естественные науки – важный источник истины о мире; наука отражает стремление к познанию, вложенное в нас Богом. Однако, когда мы впадаем в сциентизм, мы неизбежно приходим к глубоко искаженной картине мира.

Ключевое слово научного метода – «воспроизводимость». Этот метод имеет дело с материей, которая лишена свободы и сознания, и поэтому экспериментатор (или наблюдатель) может не опасаться, что реактивы в его лаборатории или звезды в его телескопе в этот раз захотят повести себя иначе. Материя всегда подчиняется законам природы.

Она инертна и пассивна – чтобы произвести в ней какие-то перемены, всегда нужно внешнее воздействие.

Извержение вулкана может быть очень разрушительным и опасным – но совсем не потому, что вулкан почему-то разгневался на неосторожно поселившихся на его склонах людей. Просто в недрах земли происходят определённые безличные процессы – один слой магмы толкает другой, давление возрастает, наконец оно оказывается достаточным для того, чтобы взломать кратер и выбросить потоки лавы.

Вулканологи могут проследить цепочку причин, приведших к извержению, – вплоть до времени образования нашей планеты и (хотя этим занимаются уже космологи) нашего Солнца, галактики и Вселенной в целом.

Во всех этих событиях материя остается безвольной и пассивной: событие Г неизбежно следует за событием В, Д – за событием Г и так далее, подобно тому, как каждая следующая стоящая костяшка домино падает, получив импульс от предыдущей костяшки.

Конечно, взаимосвязи между событиями в природе могут быть многосторонними и очень сложными для понимания, но они всегда лишены свободы, в них нет личного произволения. Костяшка домино не может сказать: «Нет, я отказываюсь падать» или «а я упаду пораньше». Она неизбежно упадет, мы можем рассчитать, когда именно.

Поэтому мы и можем заниматься наукой – наши наблюдения и эксперименты воспроизводимы, потому что материя ведет себя всегда одинаково. Но когда речь заходит о нас, людях, мы обнаруживаем в себе явную двусоставность.

Человек, с одной стороны, обладает материальным телом. Его нейроны (как и, скажем, клетки печени) состоят из атомов и молекул и подчиняются всё тем же законам природы. С другой стороны – он обладает свободой и сознанием.

Наука может изучать человеческое тело (включая мозг) как сложную материальную систему – и это имеет огромное значение для медицины.

Но она не может подобраться к свободе и сознанию, потому что сам её метод требует механической воспроизводимости.

Если придерживаться материализма и сциентизма, мы будем вынуждены считать, что свободы не существует, а сознание каким-то образом сводится к физическим процессам в мозгу. Но такая позиция абсурдна, потому что само её провозглашение будет актом той самой свободной воли, которую она пытается отрицать.

Мы можем спокойно признать, что наука, в том числе нейронаука, – это очень хорошо и важно, достойно и полезно, но не вся реальность описывается естественными науками. Существует человеческое сознание и свобода, которые связаны с этим миром механической воспроизводимости, но не являются его частью. Тот стихийный дуализм, свойственный человеческому роду, указывает в правильном направлении.

У нас есть бессмертная душа, которая покидает тело в момент смерти, чтобы пожать результаты того свободного выбора, который она совершила, живя в теле.