Христос веры и пестрая толпа «исторических Иисусов»

Возможно ли исследование событий, лежащих в основании христианства, с точки зрения истории? Можем ли мы взглянуть на Новый Завет не как на богооткровенный текст, к которому мы здесь и сейчас обращаемся «для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2Тим.3:16), а как на историческое свидетельство?

Разумеется, ведь по существу он и есть историческое свидетельство о жизни, проповеди и деяниях Господа нашего Иисуса Христа, и первых шагах созданной Им Церкви. Даже апостольские послания – это не абстрактные богословские трактаты, а, прежде всего, ответы на нужды конкретных христианских общин.

Для понимания Писания важно представлять себе исторический контекст, в котором создавались те или иные книги, знать, что образы, к которым обращались священнописатели, означали в их культуре. Иначе мы рискуем не понять, что нам говорит Писание.

Например, мы привыкли слушать о том, что самарянин – «милосердный». Мы привыкли считать, что самаряне – хорошие люди. На самом деле, для современников Господа, иудеев, самаряне – это инородцы и еретики, на которых первые смотрели косо, и уж от кого точно не ожидали ничего доброго – так это от самарянина.

Для современного читателя Евангелия может быть непонятно, кто такие «мытари», и даже разъяснение – «сборщики податей» – не передает и доли той острой (и заслуженной) неприязни, которую эти люди вызывали у сограждан. Мы могли бы сказать «коллекторы» – но это тоже будет не совсем точно.

Более широкий контекст отношений иудеев с их римскими властителями важен для понимания как конкретного вопроса про динарий кесаря, так и всей евангельской истории вообще.

Иначе говоря, для христианина совершенно естественно – и очень важно – стремиться к пониманию исторического фона евангельских событий, и в исторических разысканиях такого рода, конечно, нет ничего неправильного.

Однако, когда мы к ним переходим, мы сталкиваемся с фундаментальной проблемой. Дело в том, что любая попытка исторического рассмотрения неизбежно исходит из некоторых предустановок, обусловленных нашим мировоззрением.

Наука предполагает стремление к объективности, к истине, которая не зависит от наших личных предпочтений – и даже наших самых глубоких убеждений.

Ученый может быть христианином, буддистом или атеистом – это никак не должно влиять на научную истину, которую он находит.

Конечно, полнота такой объективности недостижима, даже в естественных науках на выводы ученых оказывают влияние их личные предпочтения, интеллектуальная среда, частью которой они являются, общественный заказ – сто лет назад, например, превосходство «белой расы» рассматривалось как научно установленный факт.

В гуманитарных дисциплинах, и, в частности, в древней истории, где ученые вынуждены заниматься интерпретацией (часто небогатых) документальных и археологических данных, влияние личных и коллективных предпочтений еще выше.

Но миссия ученого, тем не менее – стремиться к объективности. Он должен опираться на какой-то понятный, прозрачный для его коллег метод, должен быть готов объяснить, как именно он пришел к таким выводам. Объективность науки предполагает, что этот метод должен быть приемлем и понятен для его коллег, которые придерживаются других мировоззрений.

В идеале работа историка раннего христианства не должна зависеть от того, христианин он, иудей или атеист. Понятное желание подыграть своим должно быть оставлено за дверью научной аудитории, и исследователь должен искать истину, какой бы они ни была.

Здесь и лежит возможность конфликта между научными разысканиями и конфессиональными убеждениями. Что если выводы, к которым приходит исследователь, подрывают его веру? Что, если углубляясь в историю возникновения христианской общины, и пытаясь понять, кем же был «исторический Иисус», ученый приходит к убеждению, что между «историческим Иисусом» и «Христом веры» пролегает пропасть?

Нередко авторы, писавшие об «историческом Иисусе» говорили о жертвах, на которые их заставляла идти научная честность – их собственная вера рушилась, их карьера, связанная с теми или иными христианскими институтами страдала, а благочестивые друзья от них отворачивались. Как пишет Альберт Швейцер, «Никогда до этого мир не видел и уже не увидит такую борьбу за истину, полную страданий и самоотверженности, как эта, о которой жизнеописания Иисуса последних столетий свидетельствуют неявным образом. ... сколько должны заплатить люди, жившие в этот решающий период, за то, чтобы действительно сохранить мужественную свободу исследования...»

Рассказы о «деконверсии» – то есть отпадении от веры – которые легко найти в англоязычном (а теперь и в нашем) интернете часто говорят о том, что именно «научный» и «объективный» подход к Библии подорвал веру людей в возвещение Церкви.

Что же нам делать с конфликтом между верой Церкви и требованиями научной объективности? Прежде всего, стоит приглядеться к тому, что понимается под «объективностью».

«Благая весть» есть сообщение о сверхъестественном событии – воскресении Христа из мертвых, не говоря уже о многочисленных чудесах, которые Он творил в ходе Своего земного служения. Наше отношение к подобного рода сообщениям неизбежно определяется нашим мировоззрением. Мы не можем подойти к ним «нейтрально» или «объективно», как если бы у нас не было никаких заранее принятых философских представлений о том, что может, а что не может происходить в мироздании.

Или мы допускаем мысль о том, что Бог реален и чудеса возможны – или нет, причем та и другая позиция не является «объективной». Она предполагает определенный мировоззренческий выбор перед лицом имеющихся свидетельств.

Желание быть «научно объективными» в данном случае может быть похвальным – но оно неосуществимо.

Проблема в том, что за «объективную» позицию (как правило, даже не оговаривая этого) выдается позиция, по существу, материалистическая – Бога не существует или Он, по крайней мере, никак не проявляет себя в истории, все сообщения о сверхъественном должны рассматриваться как заведомо ложные, любые данные интерпретироваться исходя из того, что в мире существует только материалистическая причинность.

Само желание отыскать «исторического Иисуса», спрятанного за «Христом веры» исходит из определенных – либерально-протестантских или прямо атеистических – предпочтений, заранее совершенного отказа от веры свидетельству Апостолов, который надо обосновать задним числом.

В этой ситуации расхождение между предполагаемым «историческим Иисусом» и «Христом веры», которого проповедуют Апостолы, неизбежно с самого начала, причем – это важно подчеркнуть – оно является не результатом научных изысканий, а проявлением заранее принятых материалистических установок.

В рамках методологии, где предполагается за аксиомы, что Иисус не творил чудес, и, главное, не воскрес из мертвых, значительная часть свидетельства Апостолов будет отвергнута, и задача, которая будет стоять перед учеными, будет состоять в том, чтобы как-то объяснить появление новозаветных свидетельств, отвергая при этом реальность большей части событий, о которых они свидетельствуют. Любые попытки «описать Иисуса, каким Он был на самом деле» предполагают, что «на самом деле» возвещение Апостолов не соответствует действительности.

Как отмечает американский исследователь Роберт Ярброу, еще со времен немецкого теолога XIX века Давида Штрауса,

«Любое историческое явление, которое было необъяснимо с точки зрения материальной (или, что сводилось к тому же, ментальной) причинности, должно было быть отвергнуто. Никакое объяснение новозаветных событий, в котором играло какую-то роль божественное вмешательство, не принималось... Хотя мало кто следовал той версии пантеизма, которой придерживался Штраусс, его уравнивание критического метода с догматическим отвержением истории спасения с тех пор было обычным для ведущих исследователей Нового Завета»

Приняв такой, материалистический подход, исследователь неизбежно оказывается перед задачей «выкопать» «реального Иисуса» из под «наслоений» образованных не только церковной традицией, но и верой самих Его ближайших учеников.

Предполагается, что вера в воскресшего Господа, в которой ученики утвердились после смерти Иисуса, окрасила (и глубоко исказила) любые свидетельства, которые мы находим в Евангелии. Ученики проецировали свою пост-пасхальную веру на историческую фигуру Иисуса, приписывая Ему слова, которых Он не говорил, и деяния, которых Он не совершал.

Однако сама концепция «пост-пасхальной веры» создает серьезную проблему – как такая вера вообще образовалась? Если мы предполагаем, что «исторический Иисус» не творил чудес, не говорил тех величественных слов, которые нам передают ученики, и, главное, не воскрес – то каким же образом ученики пришли к непоколебимому убеждению, что Он есть воскресший Господь, Судия и Спаситель?

Если все, что было «на самом деле» – это еще один галилейский проповедник, казненный римскими властями – как были казнены множество людей до и после Него – то что же побудило учеников принять Его за Спасителя мира, и покорять этой вере все народы, преодолевая яростное сопротивление и подвергаясь жестоким гонениям?

Нам следует помнить, что вся картина, которую нарисует «объективный» исследователь, будет исходить из заранее принятого убеждения, что ни Боговоплощения, ни чудес, ни воскресения Христа из мертвых не могло быть потому, что не могло быть никогда – это запрещает подразумевая библейской критикой материалистическая картина мира.

Полученные таким образом реконструкции выглядят не слишком убедительными по целому ряду причин – в частности, потому, что исследователи не могут прийти к сколько-нибудь согласованной картине того, кем же был искомый «исторический Иисус».

Часть исследователей видит в Иисусе «апокалиптического Пророка», который возвещает своим согражданам близкий конец времен – такой точки зрения придерживается Альберт Швейцер и, в наши дни (наряду с другими) Барт Эрман. Другие, как Маркус Борг, видят в Нем «харизматического целителя». Третьи – как Джон Доминик Кроссан – странствующего «кинического философа». Четвертые – борца за социальную справедливость и предтечу феминистского движения, как, например, Элизабет Фьоренца. Пятые – раввина, которого можно было бы (отредактировав свидетельства о Его божественной природе) интегрировать в современный Иудаизм.

Все эти реконструкции отличаются большим разнообразием, и мы встречаем ненамного меньше «исторических Иисусов», чем авторов, пишущих на эту тему. Нельзя не заметить, что в этих реконструкциях отражаются личные предпочтения их создателей. Как писал еще Альберт Швейцер, «Историческое исследование жизни Иисуса имело своим источником не просто чисто исторический интерес; оно обратилось к историческому Иисусу как к союзнику в борьбе против тирании догмы. Позже, когда оно освободилось от этого, оно стремилось представить исторического Иисуса в форме, приемлемой для его собственного времени... Но не только каждая эпоха искала свое отражение в образе Иисуса; каждый индивид создавал его в соответствии со своим собственным характером. Нет другой исторической задачи, которая настолько бы полно выявляла истинное «я» человека, как описание жизни Иисуса».

Такое отсутствие консенсуса показывает именно то, чего, в теории, стремились избежать – крайнюю субъективность построений, которые больше отражают предпочтения эпохи (и конкретных лиц) чем что-либо объективное.

Это указывает на нерешаемость задачи, которую люди себе поставили; «Иисуса истории» просто невозможно отделить от «Христа веры»

Как пишет британский исследователь Нового завета Джеймс Данн, «ошибкой было предположение, что исторический Иисус должен отличаться от Иисуса, пробудившего веру. Особенностью поиска стало то, что искали не просто Иисуса, спрятанного за фигурой Христа веры, а именно исторического Иисуса отличного от Христа веры, а, в конце концов, даже отличного от Иисуса Евангелий»

Когда мы отказываемся от того принципиального недоверия к свидетельству Апостолов, которым отмечены многие труды об «историческом Иисусе», проблема исчезает – Иисус истории оказывается одновременно и Христом веры. Другое дело, что сама история Иисуса оказывается чем-то уникальным, беспрецедентным, выпадающим из всех привычных нам рамок.

Тот Иисус, который жил около двух тысяч лет назад, перестает быть древним историческим персонажем, о котором ведут бесплодные споры историки. Он оказывается именно тем, о ком говорили Апостолы – Богом и Спасителем, который действует в человеческой истории ради того, чтобы вернуть человеческий род к той жизни вечной и блаженной, для которой он был предназначен Создателем.

Мы оказываемся перед лицом Того, кто жив здесь и сейчас, и кто обращает к нам евангельский вопрос «ты веруешь ли в Сына Божия?» (Иоан.9:35)

Отвечаем мы на этот вопрос «да» или «нет» определяет наш подход к жизни вообще, и, конечно же, к свидетельствам Священного Писания.