Христианство и «языческие заимствования»

«Христиане всё заимствовали у язычников!». Этот тезис достаточно легко встретить в Сети – его могут выдвигать с разных позиций. Атеисты стремятся показать, что в Библии нет ничего исключительного – мифология как мифология, у других народов не хуже. Иудеи и мусульмане – что христиане уклонились от «чистого» монотеизма. Неоязычники – показать свое первенство.

Сама критика библейской веры через предполагаемые языческие параллели – явление довольно старое, восходящее к XIX веку, как минимум.

Можем ли мы найти в языческих мифах параллели с библейскими повествованиями? Смотря о чем идет речь. Под видом таких «заимствований» могут фигурировать разные явления.

Во-первых, общие для всего Ближнего Востока сюжеты, которые у священнописателей получают совсем другой смысл и звучание – как, например, повествование о Потопе. В этом случае мы можем говорить о реальных параллелях, которые (как мы сейчас рассмотрим) никак не ставят под вопрос уникальность и богодухновенность Писания.

Во-вторых, мы можем иметь дело с параллелями явно натянутыми, которые рассыпаются при ближайшем рассмотрении, – как, например, аналогия между Христом и Аполлонием Тианским.

В-третьих, мы можем столкнуться с явными и грубыми фейками, которые настолько глубоко въелись в общее сознание, что воспринимаются как нечто «известное всем образованным людям», так что никому в голову не приходит интересоваться первоисточниками.

В-четвертых, речь может идти о чисто внешних сходствах, которые вообще никак не связаны с вероучением.

В 1872 году британский исследователь Джордж Смит частично перевел древнейший памятник мировой литературы – «Эпос о Гильгамеше».

Царь Гильгамеш, после трагической смерти своего друга Энкиду, с ужасом обнаруживает свою смертность – и отправляется на поиски бессмертия. В своих поисках он встречается с единственной парой, которой боги даровали бессмертие, – Утнапиштимом и его супругой.

Утнапиштим (как и библейский Ной) пережил Всемирный потоп, построив ковчег по совету покровительствовавшего ему божества. Как он рассказывает Гильгамешу,

«Богов великих потоп устроить склонило их сердце.

Совещались отец их Ану, Эллиль, герой, их советник,

Их гонец Нипурта, их мираб Эннуги.

Светлоокий Эа с ними вместе клялся,

Но хижине их он слово поведал:

„Хижина, хижина! Стенка, стенка!

Слушай, хижина! Стенка, запомни!

Шуриппакиец, сын Убар-Туту,

Снеси жилище, построй корабль,

Покинь изобилье, заботься о жизни,

Богатство презри, спасай свою душу.

На свой корабль погрузи всё живое.

Тот корабль, который ты построишь,

Очертаньем да будет четырехуголен,

Равны да будут ширина с длиною,

Как океан, покрой его кровлей!

…

Утром хлынет ливень, а ночью

Хлебный дождь ты узришь воочью, –

Войди на корабль, засмоли его двери”».

Ряд деталей совпадает с историей Ноя, представленной в Библии, – что вызвало в викторианской Англии немалый шок. Библия не уникальна, она повторяет повествования, которые можно найти в языческих мифах! Это сильно озадачило благочестивых верующих и ободрило язвительных атеистов.

Однако в наши дни внебиблейские повествования о Потопе используются, напротив, для обоснования его историчности – предания об этом катастрофическом событии сохранили и другие народы.

Интересно, что одни и те же данные могут быть использованы для нападок на Библию, и для её защиты. Как так получается?

Дело в том, что любая полемика развивается в определенном культурном контексте. В протестантском мире Библия часто воспринимается, особенно простыми верующими, как «чудо-книга», текст которой в готовом виде упал прямо с неба. Сама мысль, что библейский текст формируется в среде народа Божьего веками, и это происходит в определенном культурном окружении, в ходе реальной человеческой истории, подрывает такое простодушное представление.

Богодухновенные священнописатели не перестают быть людьми определенной эпохи и культуры. В отличие от оккультных практик вроде «автоматического письма» вдохновение Святого Духа не уничтожает и не подавляет личность человека.

Нет ничего удивительного и странного, что в Библии присутствует сюжет о Потопе, предание о котором, хотя бы и в искаженном виде, сохранилось в памяти целого ряда языческих народов. Как современный проповедник может обращаться к образам и примерам, взятым из современной ему культуры, так и священнописатель излагает Откровение в образах и символах, понятных его адресатам.

При этом богословское и нравственное послание библейской истории о Потопе резко отличается от языческого мифа.

В песне о Гильгамеше боги выступают капризными и непредсказуемыми существами, которые не обладают ни благостью, ни всемогуществом, ни мудростью. Их решение наслать на людей потоп – вовсе не кара за грехи людей. Это просто необдуманный каприз, в котором они потом раскаиваются:

«Иштар кричит, как в муках родов,

Госпожа богов, чей прекрасен голос:

„Пусть бы тот день обратился в глину,

Раз в совете богов я решила злое,

Как в совете богов я решила злое,

На гибель людей моих войну объявила?

Для того ли рожаю я сама человеков,

Чтоб, как рыбий народ, наполняли море!”»

В Библии Потоп – проявление суда Божьего, Его противостояния упорному злу: «Но земля растлилась пред лицем Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт.6:11,12).

Утнапиштим обретает спасение не потому, что он отличается праведностью – просто, по неясным причинам, один из богов, Энки, решает предупредить его о потопе.

Ной, напротив, выделен потому, что «был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил пред Богом» (Быт.6:9).

Таким образом, сходный сюжет – Потоп, из которого один человек с семьей и животными спасается, построив ковчег, – наделяется совершенно другим смыслом и отражает радикально иные представления о мире.

Античный философ Аполлоний Тианский часто призывается на помощь скептиками, желающими подорвать доверие к Евангелию. Неверующий библеист Барт Эрман, например, пишет:

«Еще до его рождения его матери явился посланец с небес, который сообщил ей, что её сын будет не простым смертным, но существом божественным. Его рождение сопровождалось чудесными знамениями с неба. Уже взрослым он покинул свой дом, чтобы стать странствующим проповедником. Он ходил по городам и деревням, говоря всем, кто готов был его слушать, что им не следовало заботиться о земной жизни и о материальных благах, но жить ради того, что было духовным и вечным. Он собрал вокруг себя множество последователей, которые пришли к убеждению, что он был не обычным человеком, но сыном бога. И, чтобы укрепить их в этом убеждении, он творил чудеса: мог исцелять больных, изгонять злых духов и воскрешать мертвых. В конце жизни он вызвал противодействие со стороны правящих властей Рима, которые отдали его под суд. Однако они не могли убить его душу. Он вознесся на небо, где и продолжает жить до сего дня. Чтобы доказать, что его существование не прервалось после того, как он покинул земную юдоль, он явился по крайней мере одному из своих усомнившихся последователей, который тем самым убедился в том, что их учитель остается с нами и поныне. Позже некоторые из его учеников написали о нем книги, которые мы можем прочитать и сегодня» (Эрман Б. Д. Как Иисус стал богом [Эксмо, 2014], с. 13).

Это описание относится к Аполлонию Тианскому – и Эрман хочет подчеркнуть его предполагаемое сходство с Иисусом. Эрман тут не одинок – на Аполлония постоянно ссылаются как на «главного конкурента Иисуса Христа».

Но есть ли тут параллели?

Прежде всего, сопоставим возможную достоверность данных, которые есть у нас об Аполлонии и о Господе Иисусе. Какие мы имеем источники? Существуют довольно очевидные и здравомысленные критерии при оценке исторических сообщений. Согласное сообщение группы лиц, как правило, заслуживает большего доверия, чем сообщение одного; сообщение современника событий обычно более достоверно, чем сообщение, записанное столетие спустя; сообщение, на истинности которого люди настаивают, несмотря на высокую цену для себя, заслуживает большего внимания, чем то, которое человеку ничего не стоит.

Сопоставим сведения, которые мы имеем об Аполлонии и о Господе Иисусе, по этим критериям.

Прежде всего, откуда мы знаем о жизни Аполлония? Из романа «Жизнь Аполлония Тианского», написанного Филостратом Старшим по поручению императрицы Юлии Домны. (Сам текст в русском переводе легко найти в Сети.) Филострат трудился над книгой много лет и закончил, по-видимому, уже после смерти Юлии в 217 году. Сам Аполлоний жил, как предполагается, в 1–98 годах н. э. – то есть мы узнаем о его жизни из источника, вышедшего в свет примерно через 120 лет после его смерти, и от одного автора.

Откуда мы знаем об Иисусе? Из свидетельства ранней Церкви, которое нашло отражение в текстах Нового Завета – причем, как признают и верующие, и неверующие исследователи, большинство этих текстов действительно написаны при жизни первого-второго поколения учеников Иисуса. Здесь мы имеем дело с группой авторов, представляющих общину учеников.

Филострат не мог знать ни Аполлония лично, ни тех, кто знал его; новозаветные Писания создаются в круге ближайших учеников Иисуса.

Филострат не подвергался никаким опасностям за свое повествование об Аполлонии – апостолы сразу же столкнулись с яростным сопротивлением их проповеди.

Текст Филострата – это, скорее, роман с элементами нравоучения, цель которого – отчасти развлечь читателя, отчасти преподать ему кое-какие идеи о добродетели.

Евангелие – возвещение, на основании которого люди призывались (и призываются) к радикальной перемене жизни. Есть множество христианских мучеников, начиная с самих апостолов, но идея принимать мученическую смерть за героя романа Филострата Старшего едва ли приходила кому-либо в голову.

Уже это делает любые параллели крайне натянутыми.

Но есть ли решающие сходства между самими фигурами, о которых идет речь?

Аполлоний рождается вполне обычным порядком.

«Отец его был ему тезкою, принадлежал к древнему роду, происходящему от первых поселенцев, и был богаче прочих горожан, притом что народ в этих краях вообще зажиточный». Далее Филострат сообщает: «Когда мать еще носила Аполлония во чреве, ей явился египетский бог Протей, чей изменчивый облик воспет Гомером, и, ничуть не испугавшись, она спросила, кого ей предстоит родить. «Меня», – ответил тот. «Но кто ты?» – «Я – Протей, египетский бог». Стоит ли объяснять знатокам словесности, какова мудрость Протея, как многообразны его обличья, как он неуловим, как славен ведением прошедшего и будущего? Следует запомнить всё это о Протее, ибо далее в повествовании своем я покажу, что Аполлоний превзошел его и прозорливостью, и способностью выходить из затруднительных, а то и безвыходных положений в миг наибольшей опасности».

Аполлоний тут даже не провозглашается сыном языческого бога – Протей является его матери, когда она уже беременна.

В Евангелии мы обнаруживаем поразительное свидетельство Иисуса о Себе. Он был с Отцом прежде бытия мира (Ин.17:5), Он сошел с Небес, чтобы творить волю пославшего Его Отца (Ин.6:38). Он придет судить все народы в последний день (Мф.25:31), Он посылает пророков (Мф.23:34) и так далее. Иисус постоянно говорит не только о Своей уникальной связи с Богом – Он говорит о Себе как о Боге. Что его слушатели вполне понимают: «не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом» (Иоан.10:33).

Аполлоний, хотя и совершенно не страдает заниженной самооценкой, чрезвычайно далек от чего-либо подобного. Его уверенность в своей добродетели способна вызвать улыбку – но он говорит о себе просто как о человеке, ученике Пифагора. Советы, которые он дает, отражают здравый смысл и сводятся к тому, что не стоит увлекаться материальными благами и гнаться за наслаждениями. Аполлоний не считает себя посланцем божества. Когда у него спрашивают «Чьим посланцем ты явился к нам?», он отвечает: «Своим собственным». Он отказывается признавать себя пророком.

Приписываются ли ему воскрешение мертвых? В некотором роде:

«А вот еще одно из чудес Аполлония. Некая девица в час своей свадьбы вдруг – по общему мнению – умерла. Жених неотступно шел за погребальными носилками, рыдая, что брак остался незавершенным, а вместе с ним плакал весь Рим, ибо девица была из весьма знатной семьи. Узрев такое горе, Аполлоний сказал: „Опустите носилки, ибо я остановлю слезы, проливаемые вами по усопшей”, – а затем спросил, как ее звали. Многие решили, что он намерен произнести речь, какие обычно произносят на похоронах, дабы подстегнуть всеобщие сетования, однако Аполлоний ничего подобного делать не стал, а коснулся покойницы, что-то потихоньку ей шепнул – и девица тут же пробудилась от мнимой смерти: и собственным голосом заговорила, и воротилась в отеческий дом, точно как оживленная Гераклом Алкестида. Родственники ее хотели подарить Аполлонию сто пятьдесят тысяч, но он сказал, что отдает эти деньги отроковице в приданое. То ли он обнаружил в мнимой покойнице некую искру жизни, укрывшуюся от тех, кто ее пользовал, – не зря говорили, что под дождем от лица покойницы шел пар, – то ли уже угасшую жизнь согрел он своим прикосновением – так или иначе вопрос этот остался неразрешим не только для меня, но и для свидетелей описанного события».

Хотя в общей канве повествования можно найти сходство с евангельской историей о воскрешении сына наинской вдовы, смысл повествования совсем другой. Аполлонию приписывается необычная проницательность – но отнюдь не сверхъестественная власть над жизнью и смертью.

Более того, нам стоит помнить, что «Жизнь Аполлония» завершена в 217 году – и вполне вероятно, что евангельские повествования уже были известны автору и оказали на него влияние. В любом случае речь может идти о влиянии Евангелия на «Жизнь Аполлония» – но уж точно не наоборот.

Главные события Евангелия – это смерть и воскресение Христа. Есть ли какие-то соответствия в романе об Аполлонии?

Принимает ли он мученическую смерть? Нет. Аполлоний вообще пользуется успехом и расположением у царей. Они почтительно выслушивают его советы и осыпают его дарами, которые он, впрочем, будучи принципиальным веганом и бессребреником, отклоняет.

Правда, в итоге он всё же сталкивается с клеветой и оказывается под судом Нерона – однако с большим достоинством и остроумием ведет свою защиту и добивается оправдания: «Тут император заметил, что слушатели сочувствуют подсудимому, и, будучи к тому же впечатлен твердостью и разумностью возражений Аполлония, объявил: „Я снимаю с тебя обвинение, но ты останься здесь, покуда не переговорим мы наедине”».

Высказав Нерону ряд упреков и обличений, Аполлоний чудесно исчезает из зала суда – так что Филострат пишет: «Вот так Аполлоний окоротил тирана, внушавшего ужас всем эллинам и варварам, и потешился над ним, словно над игрушкой премудрости своей».

Улизнув от тирана, Аполлоний является к друзьям, уже оплакивающим его смерть: «И вот Дамид, разразившись рыданиями, воскликнул: „Боги! ужели никогда более не увидать нам благочестивого нашего товарища?” Услыхав такие слова, Аполлоний – а он к тому времени был уже в пещере – отвечал: „Увидите или, вернее сказать, увидели”. – „Неужто ты живой? – спросил Деметрий. – Потому что, ежели ты мертвый, так мы станем плакать по тебе дальше!” – „Потрогай меня! – промолвил Аполлоний, протянувши ему руку, – и ежели я ускользну, тогда я и вправду призрак, явившийся к тебе от Ферсефонеи, – таких призраков преисподние боги посылают тем, кого вконец одолела скорбь. Но ежели, пойманный, останусь я на месте, тогда заставь и Дамида поверить, что я жив и не расстался с плотью”. Тут же Дамид и Деметрий, оставив сомнения, сначала кинулись обнимать и целовать друга, а потом стали допытываться, как он защищался в суде; Деметрий полагал, что никакой защиты и не было, ибо иначе-де Аполлоний бы погиб, пусть и безо всякого приговора, а Дамид думал, что защита состоялась, да только очень уж скоро, – он и вообразить не мог, что суд вершился в этот самый день. „Я защищался, друзья мои, и выиграл дело, – отвечал им Аполлоний”».

Радостная сцена возвращения Аполлония к друзьям, возможно, и отражает влияние Евангелия – но речь в ней идет вовсе не о воскресении мертвого.

После своей смерти Аполлоний в видении является некоему юноше, чтобы уверить его в бессмертии души. Но текст не оставляет сомнений, что это именно видение – а не телесное воскресение.

То есть ничего похожего на жертвенную смерть и Воскресение мы в этом повествовании не находим.

Итак, о жизни Аполлония Тианского мы узнаем из романа, написанного примерно через 190 лет после евангельских событий и примерно через 120 после кончины самого Аполлония. Персонаж романа совершенно не похож на Господа Иисуса. Эпизод с воскрешением невесты подается не как собственно воскрешение, а как проявление проницательности философа, который обнаружил, что она не умерла, – к тому же автор романа, вероятно, уже был знаком с повествованиями о воскрешении в Евангелии.

Параллель с между Аполлонием и Иисусом является явно натянутой – если не сказать попросту, несуществующей.

Многие из нас читали роман Булгакова «Мастер и Маргарита» и помнят сцену, где Берлиоз учит Бездомного, как правильно бороться с христианством:

«Нет ни одной восточной религии, – говорил Берлиоз, – в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, – поэт узнавал всё больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике».

Хотя сам Михаил Булгаков придает диалогу явно иронический оттенок, многие сетевые атеисты цитируют первую фразу из него с глубокой серьезностью. Почти то же самое недавно писал, например, Александр Невзоров:

«Невозможно найти образ, который был бы столь же вторичным и собирательным, как Иисус Х. Беззастенчивость, с которой его евангельская «биография» сшивалась из обрывков полузадушенных магий и мертвых культов, можно извинить лишь поспешностью, с которой создавалось новое верование, а также необходимостью набрать хоть какую-нибудь биографическую фактуру для нового божества».

Фильм Zeitgeist, набравший миллионы просмотров в интернете, излагает всё ту же версию происхождения христианства из языческих мифологий.

Но что если мы захотим ознакомиться с первоисточниками – откуда мы знаем о схожести Евангелия с языческими мифами? Такой первоисточник вполне возможно обнаружить – и это не древние тексты или артефакты, оставленные нам почитателями древних божеств, а текст, который гораздо ближе к нам по времени. Это книга Керси Грейвса «Шестнадцать распятых спасителей: христианство до Христа» (1875). Грейвс пишет:

«Изучение истории Востока показывает удивительный факт: рассказы о воплощенных богах, напоминающих чудесный персонаж Иисуса Христа, существовали у большинства (или даже у всех) языческих народов древности. Рассказы о некоторых из этих боговоплощений столь разительно схожи с рассказами о христианском Спасителе, – не только в общих чертах, но иногда и в самых мелких частностях (от легенды о непорочном зачатии до легенды о распятии и последующем вознесении на небеса), – что их можно едва ли не перепутать».

Но откуда Грейвс берет свою информацию? Он не указывает древних источников, и это неудивительно – его главный тезис попросту ложен. Это признает даже такой критик христианства, как уже цитировавшийся Барт Эрман:

«Можно спросить: откуда всё это взято? Грейвс никак не документирует свои утверждения. Читатель обязан верить ему на слово. Если кто-то захочет проверить, действительно ли с Буддой, Митрой или Кадмом происходило нечто подобное, он не будет знать, куда смотреть. Грейвс не сообщает источники своей информации.

Впрочем, разве он в этом одинок? С тех пор прошло 140 лет, а подобные голословные утверждения кочуют из одной мифологистской книжки в другую».

Как обращает внимание Эрман, античный мир не знает никаких «рождений от Девы». У язычников были мифы о телесной связи между богами и земными женщинами, но эти женщины, естественно, не были никакими девами, а их полубожественные дети рождались обычным порядком – от близости между мужчиной и женщиной, даже если в роли мужчины выступал языческий бог.

Искупительная смерть за грехи мира также не имеет языческих параллелей:

«Какие античные источники говорят о божественном муже, распятом за грехи мира? Насколько мне известно, параллелей этому центральному христианскому учению не существует. Если кто-то здесь и занимается вымыслами, это мифологисты. Оговорюсь: я не хочу сказать, что Иисус действительно умер за грехи людей. Я лишь говорю, что христианское учение об искупительной жертве Иисуса не находит параллелей в языческих сказаниях о божественных мужах. Да и вообще, смерть за грехи мира не была частью античной языческой мифологии. Мифологисты, которые утверждают это, попросту выдумывают».

Эрман, неверующий ученый, приходит к выводу: «Перед нами чистой воды выдумка».

Другое часто вспоминаемое «заимствование» – празднование Рождества Христова 25 декабря. (Мы отмечаем его 25 декабря по юлианскому календарю, этот день выпадает на 7 января по григорианскому.)

25 декабря действительно было праздничным днем задолго до христиан – в самых разных культурах язычники поклонялись своим богам в этот день. Можно вспомнить хотя бы римский праздник в честь Sol Invictus, «Непобедимого Солнца».

У популярности этой даты есть достаточно простое объяснение – это зимнее солнцестояние, когда начинает понемногу прибавляться световой день, и появляется уверенность, что зима – время холода и голода у людей древности – начинает отступать под натиском непобедимого светила.

Священное Писание не дает нам точной даты Рождества Спасителя, но у Пророка Он назван «Солнцем правды»: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его» (Мал.4:2).

Поэтому праздновать Его Рождение в день зимнего солнцестояния вполне уместно.

Время от времени в Сети появляется картинка – икона Богородицы с Младенцем на руках, и рядом с ней другое изображение матери и младенца – только это языческая богиня Исида, с ее сыном Гором.

На это сходство указывают самые разные критики Православия – от атеистов до приверженцев культов, которые полагают, что почитание Богородицы – это трансформированный культ богини-матери.

В самом деле, поискав, мы можем найти довольно много сакральных изображений матери и младенца – Исида и Гор, Деваки и Кришна, Намму и Энки. Статуэтки, изображающие мать и дитя, входят в число древнейших археологических находок.

О чем это говорит?

Мы можем и дальше замечать сходства – Господь Иисус изображается обычно в виде мужчины царственного вида с бородой. Ознакомившись с религиозным искусством языческих народов, мы обнаружим, что языческие боги – кто бы мог подумать! – тоже изображаются в виде мужчин царственного вида с бородами.

Как говорят в интернете, «Совпадение? Не думаю!»

Но продолжим рассматривать почитаемые изображения. В атеистическом СССР Карл Маркс и Фридрих Энгельс изображались в виде... мужчин с бородами!

А на советском плакате, прославляющем материнство, было изображение... матери с младенцем!

Означает ли это, что в позднем СССР поклонялись Исиде, а образы Маркса и Энгельса списаны с языческих богов? Скорее всего, нет.

Это просто значит, что женщины рождают детей (а материнство в самых разных культурах окружено понятным почтением), а у мужчин растут бороды.

Кроме того, внешнее сходство античных языческих и христианских изображений может быть связано с тем, что обращение ко Христу не меняло навыков и стиля художника – который использовал их для проповеди уже совсем другого послания.

Довод против христианства, построенный на предполагаемых сходствах с язычеством, можно подытожить примерно так:

– христианство похоже на такие-то языческие религии;

– эти языческие религии (как мы все согласны) ошибочны;

– следовательно, христианство тоже ошибочно.

Такое сходство, как мы рассмотрели, чаще всего придумано или натянуто; но сама логика аргумента ошибочна. Из того, что ложное учение А «похоже» на учение В, никак не следует, что учение В – ложное.

Ложное учение может содержать элементы истины; язычники могли смутно предвидеть Евангелие. Промысл Божий подготавливал почву для проповеди апостолов.

Да и как мы определяем «сходство»? По каким критериям?

Впрочем, аргумент и не обращается к логике. Его цель – вызвать автоматическую реакцию: мы не верим в Исиду с Гором, вот и Богоматерь с Младенцем это то же самое.

Минимальное знакомство с материалом покажет нам, что нет, не то же самое. Поэтому нам стоит избегать автоматических реакций – и потратить некоторое время на то, чтобы разобраться в вопросе.