Об отношении философии и естественных наук к науке введения в богословие

Лекция, читанная 18 августа 1892 г. студентам Московской духовной Академии в присутствии отца ректора и господ членов совета академии.

Никакая наука не может существовать изолировано от других наук. Имея свой метод и свои источники, каждая наука при своих исследованиях нуждается в помощи и услугах других наук: астрономия пользуется услугами математики и механики, химия – в помощи физики, история – данными географии и т. д. В интересах успешного развития науки важно определить, содержание каких наук может быть полезно для данной науки. Определить это не всегда легко и неумение определить это иногда надолго задерживало развитие науки. До времени Декарта не догадывались при геометрических исследованиях пользоваться услугами алгебры, и от этого геометрия находилась в младенческом состоянии. Пока психология не пользовалась услугами физиологии, многие ныне окончательно решенные психологические вопросы получали чисто фантастическое объяснение. В настоящее время относительно многих наук совершенно точно определено, какие науки по отношению к ним должны являться вспомогательными, но это определено не относительно всех. Во многих сферах знания вопрос об отношении одних наук к другим является спорным. На мне лежит обязанность в настоящем чтении выяснить пред слушателями отношения философии и естествознания к науке Введения в Богословие. Вопрос об этих отношениях может получать весьма различное решение, смотря по тому, что будут понимать под философией и какой метод Введения в Богословие будут находить наилучшим для достижения этой наукою ее конечной цели. На Введение в Богословие возложена задача – раскрыть и обосновать существенные истины православно-христианской религии. Если мы под именем философии будем разуметь лишь ее несомненную часть – гносеологию, общим мнением теперь возвышенную на степень науки, то отношение к Введению в Богословие будут одним; если мы частью философии признаем и метафизику, разумея под ней науку о сущности и первопричине бытия, то отношение философии к науке Введения в Богословие будет иным. Равным образом, если мы будем рассматривать религию лишь c ее исторической стороны и отыскивать исторические доказательства истинности откровения и т. д., то у Введения в Богословие к естествознанию не будет никакого отношения и, наоборот, если мы истинность христианства будем доказывать психологическим путем и путем анализа действительности, то у Введения в Богословие явятся очень тесные отношения к естествознанию.

В нижеследующем я попытаюсь выяснить, какие существуют и какие желательны отношения философии и естественных наук к Введению в Богословие.

Я начну с рассмотрения отношения Введения в Богословие к бесспорной части философии – к гносеологии. «Philosophia Theologiae ancilla», говорили в средние века. В новое время провозгласили самостоятельность и равноправность всех наук и название ancilla стали считать оскорбительным для философии. Но едва ли это название можно считать обидным, если понимать его в том смысле, что философия оказывает услуги Богословию, что своими исследованиями она служит Богословской науке. Для раскрытия православно-христианского вероучения требуется, чтобы предварительно был определен и выяснен целый цикл понятий, существование объектов, соответствующих которым, утверждается религиею. Но этот цикл понятий исследует гносеология. Понятия субъективного и объективного, абсолютного и относительного, свободы и необходимости, времени и вечности выясняются в гносеологии и постоянно употребляются в науке о религии. В интересах последней науки требуется употреблять их в возможно строгом и точном смысле. Удовлетворить этому требованию ей и помогает гносеология. Различные философы могут решать диаметрально противоположно вопросы о том, соответствуют или не соответствуют исследуемым ими понятиям объекты, но все они самым уже исследованием понятий оказывают услугу науке Введения в Богословие, и лицо, занимающееся этой наукой, поэтому может пользоваться услугами не только философов, расположенных к христианской религии, но и философов враждебных христианству, может находить полезное себе не только в сочинениях Секретана или Бовна, но и в трудах Лааса и Риля.

От отношения гносеологии к Введению в Богословие перейдем к рассмотрению отношения к Введения в Богословие той части философии, которую считают сомнительной, разумею метафизику. Ни одно имя не опозорено в науке более, чем это несчастное имя. Между учеными есть много неверующих, но никто их них мало-мальски благоразумный не усмотрит в Богословии ничего позорного. Религия, скажет он, исповедуется массой, и пока она исповедуется, у массы должно существовать какое-либо учение о религии, т. е. богословие. Другое дело – метафизика. Богословие передается по традиции, метафизика создается личными претензиями, каким то особым методом открыть высшие тайны существующего, уразуметь сущность и первопричину бытия. В одном философском трактате автор, защищая право метафизики исследовать сущность вещей, высказывает, что ведь и другие науки стремятся отыскивать сущность в тех явлениях, которые исследуют, понимая под сущностью понятие об объекте, освобожденное от субъективных элементов нашего восприятия, следовательно, и метафизика имеет право отыскивать такие сущности. Автор, мне кажется своим рассуждением произносит смертный приговор тому, что он считает метафизикой. Если он говорит, что физика и другие науки стремятся узнать, что лежит за материальными явлениями, узнать сущность материи, и если, следовательно, все науки в совокупности отыскивают сущность всех вещей – а это совершенно верно, – то тогда на долю метафизики не останется никакого рода сущностей, которые нужно отыскивать: науки естественные находят сущность мира физического, психология и Богословие дают нам учение о сущности мира духовного. Богословие дает нам еще и учение о Первопричине бытия. Что же остается на долю метафизики? Метафизику иногда делят на следующие части: естественное Богословие, рациональную космологию и рациональную антропологию, к которой примыкает этика. Не трудно показать, что содержание всех этих частей метафизики похищается ею у других наук. Естественное Богословие обыкновенно представляет собой или попытку обосновать существующее религиозное учение или критику религиозных учений. Едва ли еще кто может верить, что может существовать какое то Богословие без предварительного изучения религиозных верований, составленное одним естественным разумом, такого Богословия никогда не было и не будет. Если же то, что предлагают нам под именем естественного Богословия, представляет попытку обосновать православно-христианское учение о Боге, то оно должно войти в Введение в Богословие, ибо дело обоснования православного учения есть задача Введения в Богословие, и Введение в Богословие имея постоянно своим коррективом Православное учение, только одно и может выполнить эту задачу надлежащим образом. Таким образом, если метафизика будет предлагать правильное учение о Боге, то она не нужна, а если неправильное, то она вредна. Точно также космологию или миропостроение можно, конечно, давать только на основании изучения наук о мире, т. е. наук естественных. Чем меньше знания таковых наук и чем худшего качества такое знание положено в основание построения космологии, тем менее она заслуживает названия рациональной, т. е. разумной; рациональную космологию может дать только натуралист, а не метафизик. У метафизиков остается учение о душе, ее бессмертности и нравственной деятельности человека, но обо всем этом учит и психология и Богословие и если у метафизиков по этим вопросам встречаются дельные рассуждения, то они должны выйти в указанные науки, а если у метафизиков встречаются рассуждения неосновательные, то они должны быть отброшены. В том и другом случае на долю собственно метафизики ничего не остается. Правда, некогда метафизика предлагала решение таких вопросов, которые не решала наука, но дело в том, что, когда являлась наука, то все эти решения оказывались никуда не годными. Что же касается до современных метафизических систем, то они или представляют собой антирелигиозные фантазии – в роде философии Гартмана – или сборник кусочков из разных наук, не всегда ладно сшитых между собою. Однако вековая живучесть метафизики показывает, что для ее существования имеются разумные и законные требования. Что метафизика в прошлом оказала услугу религии, это бесспорно. Греческие философы внесли поправки и дополнения в народные религиозные верования, значительно возвысившие и очистившие эти верования, и недаром учителя церкви значение классической философии в этом отношении приравнивали значению Моисеева закона. Идеи Платона сделали умы греков способными воспринять христианское откровение, но за всем тем все эти великие метафизические системы древности показали, что человек своими силами не способен возвыситься до откровенного учения о Боге, тем менее может он предложить что-нибудь большее, чем это учение. Гносеологический анализ помогал и помогает выяснению вероучения, и мы видим что великие отцы и учителя Церкви в своих сочинениях часто заимствуют метод у эпикурейцев, форму и систему у стоиков и идеи у неоплатоников, но классическая метафизика не дала ничего Богословию: ее доказательства бытия Божия и бессмертия души при неправильном понимании существа Божия и неясном представлении бессмертия только по исправлении должны были войти в нашу науку.

Тем не менее метафизика продолжала и продолжает существовать, выполняя задачи части Богословия, части других наук, но настоящее время, нам кажется, ясно подсказывает, что должно стать задачей метафизики. Дело вот в чем. Совокупность всех наук изучает совокупность всего существующего, но нет науки и однако должна быть наука, которая определяла бы взаимоотношения всех родов и видов бытия. Такою наукою и должна стать метафизика. Как гносеология должна нам представить взаимоотношения наук о существующем, так метафизика должна нам представить взаимоотношение различных элементов существующего. Вместо того, чтобы, сторонясь от других наук, заниматься исследованием какой то особенной стороны бытия, метафизика должна воспользоваться выводами всех наук, чтобы представить нам все бытие в его целости и гармонии. Есть и психологическая и научно-практическая потребность в такой науке. Человек тратит гораздо меньше душевных сил, когда он представляет что-либо в системе, чем когда представляет без системы, но каждая отдельная наука дает ему возможность мыслить в системе только группу явлений, и должна быть наука, которая позволила бы ему представить в системе все существующее. Этою наукой является философия. Вот почему один из современных мыслителей Авенариус и определяет философию, как мышление о мире сообразно с принципом наименьшей затраты сил.

Есть затем практическая потребность в такой науке. При сопоставлении выводов различных наук о бытии может оказаться, что эти выводы стоят в несогласии между собой, метафизика уже тем, что констатирует это, делает наукам полезное предостережение, что некоторые из них, очевидно, попали на ложный путь. Затем метафизика может иногда и прямо указывать выводы именно какой науки должны признать ошибочными. В ее системе должны быть непременно какие-либо незыблемые, несомненные элементы и затем по необходимости в нее должны входить многие элементы сомнительные. Очевидно, те из сомнительных элементов, которые стоят в противоречии с несомненными, должны быть отвергнуты а priori.

Для нас, конечно, желательно появление православных систем философии. Учение Введения в Богословие о сущности христианской религии, очевидно, войдет как элемент в такую систему философии и должно явиться полезным руководительным началом при оценке теорий многих наук. С различными науками в настоящее время происходит то же, что случилось в нынешнем году с ружьями на Тульском оружейном заводе. Когда по присланным из Петербурга лекалам для различных частей ружей, части эти были сделаны и их начали складывать, то оказалось, что они не подходят одна к другой и составлять из них ружья нельзя. Точно также нельзя составить одной системы из выводов современного естествознания, принимаемых большинством натуралистов. Даже в различных частях естествознания встречаются противоречивые выводы, так астрономы для образования солнечной системы назначают немногие миллионы лет, а палеонтологи эволюционисты насчитывают для истории земли биллионы веков. Разумеется, не всегда легко разобраться в этих противоречиях, иногда даже может случиться, что там, где находили противоречие, его на самом деле нет. Это особенно должно помнить при сравнении научных положений с учением религии. Когда какое-либо положение приобретает характер научной истины и в тоже время является стоящим в противоречии с откровением, то лучше всего – если можно – следовать правилу, повелевающему ждать открытия третьей истины сокрытой у Бога, которая бы примирила между собой две первые. Во всяком случае для всякого православного единственно нормальным и желательным должен представляться такой порядок, при котором в мышлении о мире положена в основании православно-христианская истина. Тогда взаимодействие наук – философии и Введения в Богословие представится нам таковым. Гносеология будет ancilla theologiae: она во 1) будет выяснять понятия, которыми пользуется Введение в Богословие, во 2) выяснением понятий причинности в приложение к творению и свободной воле будет помогать Введению в Богословие доказывать религиозные истины. Затем само Введения в Богословие даст элемент для содержания метафизики, но из самой метафизики Введение в Богословие не будет извлекать материал для обоснования своих истин, потому что таким материалом метафизика не владеет и сама она могла лишь брать его из других наук, пример чего я приведу ниже, когда буду говорить об отношении естествознания к Введению в Богословие.

Представленные мною взаимоотношения между философией и Введением в Богословие суть желательные, но мало соответствующие действительности. И философы, признающие метафизику, и философы, отрицающие ее, в большинстве случаев относятся враждебно к христианской религии и поэтому Введению в Богословие приходится отводить значительное место для опровержения их доктрин. Причинами вражды этих философов к христианству является во 1) то, психическая настроенность их не соответствует требованиям христианской религии и во 2) то, что их мышление не способно переварить и усвоить христианские догматы. Мышление этих людей слишком опростилось, потому что оно воспитывалось и развивалось крайне односторонне. Изучая только физическую природу, они стремились объяснять из нее и природу духовную и поэтому пришли к ряду гносеологических и этических выводов, исключающих возможность всякой религии. Установление принципа единства существующего и необходимости совершающегося, признание субъективности и ограниченности наших познаний, признание фиктивного характера за понятиями «абсолюта», «субстанции», «свободы», вот, что мы встречаем у современных гносеологов позитивистов. Философы метафизики, веря в абсолютное и признавая субстанции, тоже однако исходят из принципов единства бытия и необходимости совершающегося и потому тоже становятся в решительную оппозицию с откровенной религией. Как на пример метафизика, относящегося враждебно к христианству, я укажу на Гартмана. Еще в 1874 г. он издал сочинение «саморазложение христианства и религия будущего», в котором утверждал, что «христианская идея прошла свой жизненный путь до конца», что «христианское учение вместе с другими учениями должно послужить лишь навозом (Dunger) для возникшей новой жизни». Гартман отрицал возможность какого бы то ни было слияния науки с тем, что до того времени называлось религией. Указывая на то, что религия без затруднений проглатывает страшнейшие возражения (Тертуллиан говорит: certum, quia impossible), Гартман замечает, что если иногда и происходит что-то в роде союза науки с религией, причем религия софизмами заглаживает свое несогласие с наукой, то обыкновенно это – скоро ли долго ли – открывается, союз с наукой религии является для последней печальной необходимостью, объятиями от которых она не может отделаться». Это говорил Гартман в 1874 г. С тех пор он не переменил своего мнения, он допускает лишь пантеизм, а не теизм. Что касается до философов позитивного направления, сводящих философию исключительно к гносеологии, то у них постоянно встречаются советы опасаться поддаться влиянию религии. Так, наприм., Лаас, между прочим, отмечает, что правильному познанию действительности препятствует наследственно привитые нам: стремление свести все познания и действия к абсолютному принципу – единому абсолюту, вера в существование в природе нормативных законов, вера в свободу нашего «я», вера в верховный сверхчувственный принцип – аналогичный познаваемому бытию. Только подавив в себе эти стремления и верования, мы, по мнению Лааса, можем построить здание позитивной философии. Точно также Авенариус рекомендует устранять из опыта субъективные примеси, к которым прежде всего он причисляет мифологические, т. е. религиозные. Подобные же наставления можно встретить у Алоиза Риля и т.д.

Мы можем пока только пожелать, чтобы они строго и неуклонно следовали своим принципам, тогда очень скоро они придут к таким выводам, которые заставляют их отречься от своих оснований. Из их гносеологических принципов следует отрицание самодостоверности мышления и неизменности нравственных норм, они еще не достаточно вдумались в значение этих отрицаний и живут пока на старых началах, а не на началах своей философии, при попытке провести свою философию в жизнь они немедленно должны будут убедиться в ее негодности. За всем этим в их сочинениях есть много ценных мыслей и верных замечаний, полезных для лица, служащего науке Введения в Богословие. Их заблуждение заключается в том, что они метод всецело и единственно употребляющийся в науках физических и лишь отчасти допускаемый в науках нравственных распространили на все существующее. Отсюда у них получился ряд выводов враждебных интересам религии и нравственности. Но не нужно упускать из виду, что злоупотребление эмпирическим методом явилось как реакция противоположной крайности и чрезмерно пренебрежительному отношению к этому методу, отношению породившему в системах самой благонамеренной философии ряд фантастических утверждений и нелепых промахов. Помня это, богослов должен читать не только философов благоприятного ему направления, но и философов враждебно расположенных к религии и читать не за тем только, чтобы опровергать и сокрушать их системы, но чтобы и учиться у них. Иногда и друг может оказать медвежью услугу и добросовестный враг может подать кусок хлеба, не всегда чистая истина находится в сочинениях озаглавленных «атеизм, опровергнутый наукой» или «полное опровержение дарвинизма», но но блестящие крупицы истины находятся и в «истории материализма» Ланге и в «идеализме и позитивизме» Лааса.

За недостатком времени я ограничиваюсь изложенным о желательных и действительных отношениях философии к науке Введения в Богословие и перехожу теперь к выяснению отношения к этой науке естествознания. Естествознание представляет собой совокупность наук о материи и совокупность наук биологических. В своих основаниях эти науки, если еще не стали, то станут элементом общего образования. Кроме того лицам, работающим в области совсем иного круга науки, часто приходится заводить специальное знакомство с тем или другими из наук естественных. Юристу, историку и филологу приходится считаться с географией, метеорологией и климатологией, лицу работающему в области доисторической археологии, приходится практически знакомиться с геологией. Лицу, занимающемуся изучением Введения в Богословие, необходимо приходится сталкиваться с естествознанием уже через философию. Гносеология всецело опирается на психологию, а знание психологии немыслимо без знания физиологии. Должно признать справедливым и изречение nemo psychologus nisi physiologus и изречение nemo physiologus nisi psychologus. Физиологические процессы иногда могут изменять свое течение исключительно вследствие духовных причин и, наоборот, душевные состояния обуславливаются состоянием телесного организма. Для гносеологии, учащей о познании внешнего мира, очевидно, необходимо знать тот аппарат, посредством которого душою приобретается это познание. А этот аппарат есть наше тело. Таким образом для понимания гносеологии и психологии богослову нужно быть знакомым с физиологией. Но лицу, обязанному иметь дело с философией, необходимо знакомится с естествознанием и по другой причине. Дело в том, что современная философия стоит в очень тесной связи с естествознанием, и лицо, не знающее наук естественных, лишено возможности многое понимать в философских трактатах. Гельмгольц, Гексли, Геккель, Мах, Спенсер, все предлагают нам философские опыты или по частным вопросам или целые системы и все в их философии построено на естественно-научном базисе. Свое учение о сущности бытия современные ученые строят, руководствуясь механико-атомистической теорией строения вещества и свое учение о процессе мировой жизни они всецело основывают на теории эволюции. Для понимания первой теории требуется знание физики, химии и минералогии, для понимания второй теории нужно знать биологию.

Но кроме того, что данные естествознания способствуют выяснению философских вопросов, часто они могут способствовать и уразумению и обоснованию религиозной истины. Я приведу три примера того, как это может быть и бывает.

1. Данные естествознания, насколько мне кажется, заставляют признать неизбежным постулатом, что мир был некогда сотворен, а не существует от вечности. Созерцая единообразность и законообразность существующего, люди с давних пор стали склоняться к мысли о непрерывном и вечном существовании мира. И мы знаем, что во времена Св. Ап. Петра люди учили о неизменности существующего хода вещей (2Петр.3:4), продолжают учить так и теперь, но наука дает основания для противоположного взгляда. В современной механике и физике имеет важное значение принцип Карно. Я не буду говорить о той алгебраической формуле, которой он выражается, но скажу о его сущности, которая мне представляется имеющею важное апологетическое значение. Карно определяет, чем обуславливается механическая работа, происходящая при физических и химических явлениях в их организмах. Она обуславливается различием температуры в различных телах или в различных частях тела. Раз существует различие в температуре, температура стремится уравновесится, это стремление выражается в движении, которое может принять вид всякой работы. Теперь обратим внимание, что без этого различия не может быть жизни в мире, и что это различие вообще (не говорим о местных явлениях) не возникает естественно, а только естественно уничтожается. Отсюда вытекают два следствия: 1) что различие температуры было произведено когда то какою-то высшей силой, 2) что это различие при естественном ходе вещей некогда уничтожится, это значит, что мир некогда получил начало и будет иметь конец. К этому учению о конечном и не вечном существовании мира приводят и вообще науки о материи, которые устанавливают, что количество движения и материи в мире конечно, что процесс мировой жизни состоит из перехода потенциальной энергии в кинетическую, и что значит этот переход когда-либо кончится. Самое современное учение о материи, как обнаружении энергии (учение, правда, не общепринятое) способствует нам выяснить себе истину творения, которая всегда представлялась материализму, рассматривающему материю как что-то инертное, неподвижное, несостоятельное.

2. Как другой пример того, как естествознание можем способствовать выяснению религиозной истины, я укажу на исследования об изменчивости органических типов. Три важные христианские догмата: творения, падения и искупления человечества утверждаются на том начале, что все ныне существующее человечество произошло от одной пары. Это утверждение многим мыслителям многих веков представлялось неясным при сличении его с наличною действительностью. Здесь прежде всего приходилось констатировать резкую обособленность различных рас, такую обособленность, которая с самого древнего времени возбуждала сомнения в возможности их общего происхождения. Мыслители древности приходили к заключению, что каждая нация произошла особенным образом, и что различие наций обуславливается различием гениев управляющих тою или иною страною. Такой взгляд противополагает, наприм., в своем сочинении «Против христиан» Юлиан Отступник христианскому учению о единстве рода человеческого. Четырнадцать веков спустя после Юлиана Вольтер с пафосом восклицал, что только слепой может утверждать, что негр и европеец произошли от общего предка. До XIX века в естествознании господствовала теория безусловного постоянства органических форм: полагали, что вариации в человеческом, животном и растительном мире могут происходить лишь около некоторых, так сказать, неподвижных центров и в весьма ограниченных размерах. Естествознание XIX века констатировало с несомненностью, что люди прошлого медленное движение природы приняли за полную неподвижность, что изменчивость в организмах происходит гораздо в больших размерах, чем предполагали, и что негр и европеец, происходя от общих предков, в течение весьма небольшого периода времени могли отлиться в настоящие формы под действием естественных условий. Таким образом изучение естественных наук сделало для нас понятною истину религиозную, которая на первых порах казалась сьтоящей в противоречии с действительностью.

3. Как на последний пример услуг, оказываемый естествознанием Введению в Богословие я укажу на то, что естествознание дает основание для телеологического понимания действительности в духе православно-христианском, каковое понимание часто отсутствовало даже у теологов. Авторы теологических доказательств во 1) постоянно забывали слова Св. Ап. Иоанна, что «весь мир лежит во зле» (1Ин.5:19) и во 2) очень старательно закрывали глаза перед недочетами действительности. Сущность телеологического доказательства бытия Божия обыкновенно сводилась ими к следующему. В мире мы видим порядок, гармонию, целесообразность, видим, что строение организма тварей удивительно приспособлено к потребностям их существования. Так, зубы у животных травоядных приспособлены к пережевыванию растительной пищи, напротив, остробугорчатые зубы хищных, желудок которых может варить только мясо, приспособлены к разрываю последнего. Каждый организм в природе является удивительно целесообразно устроенным механизмом, таким механизмом является и вся природа. Кроме целесообразности мы видим, что создания природы и сама природа отличаются красотою. И голубое небо, и радужное крыло бабочки, и роза, и песнь соловья и догорающая вечерняя заря прекрасны. Эта красота и эта целесообразность не могли быть делом случая (это недопустимо с точки зрения теории вероятности), их должно признать произведениями высшего разума, всемогущего художника. Но еще в глубокой древности одно положение Эмпедокла сильно колебало убедительность этого рассуждения: в природе, говорил он, может сохраняться только целесообразное. Это положение Эмпедокла в настоящее время развили так. Удивляются, что в природе видна целесообразность, но не хотят понять того, что противоположного и не может быть потому, что из бесчисленного ряда возникающих форм могут продолжать свое существование только имеющая целесообразное устройство. Представим себе, что в известный момент в известном месте возникает миллион сочетаний атомов, и из этого миллиона только одно сочетание окажется приспособленным к условиям среды, очевидно, только одно это сочетание и сохранится. Говорят, что случайно не могут возникать целесообразные создания, но возникают действительно всевозможные создания и целесообразные и не целесообразные, а естественный подбор – это критикующее начало вселенной – сохраняет только целесообразные. И легко видеть, что чем дальше, тем более и более целесообразными будут являться организмы и тем менее будет возникать уродливых и нецелесообразных созданий. С точки зрения телеологов это недопустимо, при отрицании телеологии вполне понятно как то, что они должны появляться, так и то, что они должны исчезнуть. Говорят о красоте природы, но забывают, что красота условна. Голубое небо само по себе не прекрасно и не безобразно, но оно нам нравится, потому что производит успокаивающее, ласкающее действие на глаз. Причина последнего лежит в том, что глаза организмов образовывались под преимущественным воздействием голубого цвета и поэтому приспособились к последнему. Если бы глаза образовывались при других условиях, то на них может быть успокаивающее действие производил бы цвет красный, теперь вызывающий раздражение.

Однако, скажем теперь мы, современное естествознание дает основание и для иной философии природы вовсе несогласной со взглядами Эмпедокла. Современное естествознание рассматривает мир не как Seyn, а как Werdende: вселенная – не механизм, однообразно функционирующий, но организм развивающийся. Развитие этого организма происходит по некоторому принципу совершенствования не открытому, но необходимо предполагаемому. Не естественный подбор совершенствует мир, потому что подбор может лишь сохранять старое, а не производить новое и не случай, потому что слепой эмпедокловский случай может только способствовать умножению в мире устойчивых форм, между тем как жизнь в мире обуславливается неустойчивостью. Изучение действительности открывает нам в организмах и предметах такие свойства и начала, которые нужны для отдаленных целей, изучение действительности открывает нам,что законы изменчивости не случайны: это доказывается соответствием между изменением среды и организмов. Мы думаем, что старое учение о целесообразности, утверждавшее, что все идет наилучшим образом в наилучшем из миров, должно уступить место новому учению, что не все добро теперь, но все направляется к добру.

Этими тремя примерами я ограничиваюсь в деле выяснения того, как естествознание может оказывать услуги Введению в Богословие, и, кончая с этим, замечу, что выше я сказал, что метафизика не располагает никаким материалом для доказательства истин религии, но обыкновенно черпает его из других наук. Думаю, что приведенные мною примеры подтверждают мое положение и показывают, что метафизика, давая, наприм., доказательства бытия Божия, была иногда только лишним передаточным звеном между физикой и апологетикой.

За всем тем то обстоятельство, что в естествознании существуют положения, подтверждающие и разъясняющие религиозные истины, само по себе не может быть признано за основание для обязательного изучения естественных наук лицу, занимающемуся наукою «Введение в Богословие». Лицо верующее a priori обязано предположить, что всякая наука, если она будет идти правильным методом, должна привести к Богу: и история, которая может найти, что не просто рок, а нечто высшее управляет судьбами человечества, и право, которое глубочайшее основание для себя может находить в Боге, и ассирийские клинообразные надписи, которые могут способствовать обоснованию учения о единстве книги Бытия и помогать уразумению этой книги. Что же изучать? Всех наук изучить нельзя и не представляется оснований отдавать предпочтение изучению Естествознания. Мы выше показали, что с естествознанием богослову нужно знакомиться для понимания философии, и ему, скажем мы теперь, было бы достаточно познакомиться с ними настолько, насколько это требуется для этого понимания, если бы не то обстоятельство, что естествознание в настоящее время приняло решительно антирелигиозное направление. В 1859 г. в естествознании явилась теория происхождения животных видов путем естественного подбора и затем эта теория быстро подчинила себе умы ученых обоих полушарий так, что в 60-х, 70-х, 80-х годах по-видимому трудно было найти натуралиста, не подчинявшегося этой теории: по крайней мере все громко кричавшие голоса кричали в духе этой теории. Теория эта, носящая теперь имя дарвинизма, или теории эволюции, представляет собой попытку из эмпедокловского принципа объяснить все существующее. Своим учением о происхождении человека она стала в решительное противоречие с христианской религией. Эволюционисты обратили внимание на то, что весь животный мир можно расположить по степени совершенства в ряд, начинающийся монерой и оканчиваемый человеком, причем между каждыми двумя соседними членами степень различия будет весьма незначительной. Принимая во внимание, что в мире все должно совершенствоваться (ибо все, что является в мире животном, растительном или даже неорганическом более совершенным, имеет более шансов на сохранение и продолжение существования), они провозгласили, что сначала возникли и существовали только самые несовершенные организмы, и что от них происходили все более и более совершенные, пока наконец от животных, подобных ныне существующим человекообразным обезьянам (горилле, орангутангу, шимпанзе и др.) не произошел человек. Эволюционисты показали, что их теория опирается на палеонтологию, открывающую, что действительно на земле организмы появлялись в строгой постепенности в порядке восхождения от несовершенного к совершенному, они показали, далее, что виды организмов могут изменяться и совершенствоваться, наконец, они подробно и тщательно исследовали те начала, которые, по их утверждению, заправляют развитием органического мира, и дали подробное изложение этих начал. В частности, изложению доказательств животного происхождения человека были посвящены целые книги. Нет нужды объяснять, к каким последствиям по отношению к христианству вело это учение, отрицающее творение человека и непременно предполагающее отрицание бессмертия человеческой души. С догматом творения должны были пасть догматы падения и искупления, должна была пасть и вся христианская догматика. Это отлично поняли сами натуралисты и уже сам Дарвин икренне думал, что наука покончила с Христом. Он высказал это по следующему случаю. В 1879 г. в Иенском университете под руководством Геккеля изучал зоологию некто барон Менгдень – юноша глубоко благочестивый. Скоро ему пришлось констатировать, что то, что но изучал, стоит в противоречии с тем, во что он верил. Он начал мучаться сомнениями, его угнетала мысль об отношении дарвиновской теории происхождения видов к христианству. Геккель, которому он поведал свои сомнения, посоветовал ему с вопросом о христианстве обратиться к Дарвину. Дарвин прислал ему следующий ответ:

Милостивый государь!

Я слишком занят, я стар, у меня плохое здоровье и я не могу найти времени отвечать полно на Ваш вопрос, хотя и полагаю, что на него можно отвечать. Науке нечего делить с Христом кроме того пункта, что привычка к научным изысканиям делает человека разборчивым в деле доказательств. Что касается же меня, то я не верю, чтобы когда-нибудь было какое то откровение. В вопросе же о жизни будущей каждый должен составлять себе решение по своим соображениям между многочисленными и противоречивыми вероятностями. Чарльз Дарвин.

Очевидно, игнорировать воззрения натуралистов, пришедших к таким роковым выводам, как Чарльз Дарвин, и игнорировать основания их воззрений невозможною необходимо их узнать и разобраться в них. Лицо, служащее интересам «Введения в Богословие» обязано сделать это. На христианство могут делать нападения и со стороны истории, со стороны права и со стороны ассириологии, но разбираться в тех возражениях обязаны церковные историки, канонисты, экзегеты, с возражениями протестантов и католиков должен иметь дело православный догматист, но с возражениями естествознания, если не будет иметь дело ученый, служащий интересам Введения в Богословие, то и никто не будет иметь дело. Поэтому такое дело обязан иметь он, он должен разобраться в тех основаниях, из которых эволюционисты делают такие роковые выводы для христианской религии. Если апологеты не будут заниматься этим, то много лиц может быть подобно несчастному барону Менгдену отвратится от религии. Если апологет займется этим, то он принесет во 1-х пользу церкви, во 2-х пользу и естествознанию, так как тот скользкий и ложный путь, на который стала философия природы, может только повредить истинным интересам науки. Действительное изучение природы покажет богослову, что не все ложно в том учении, которое в общем так враждебно интересам религии и не все всеми в нем принимается за истину: за шумным криком торжествующих дарвинистов он услышит другие голоса, говорящие менее громко, но более основательно, он узнает, что натуралистов гораздо более, чем дарвинистов, что наприм., в 1875 г. 453 известных натуралиста решились совместно бороться против антирелигиозной доктрины, что в 1877 году уже совсем другая плеяда натуралистов возвысила свои голос против дарвинизма и в защиту «устарелого символа веры», он узнает, что в течение всех 80 х годов не найдено ни одной кости, ни одного обломка кости, подтверждающего дарвиновскую теорию происхождения человека, и что, напротив, открытия и исследования в области палеонтологической антропологии и этнографии лишили всякого значения многие из прежде представлявшихся доводов в поьзу этой теории так, что, когда в 1889 г. Уоллэс – не в меньшей мере творец дарвинизма, чем и сам Дарвин – издал сочинение «о естественном подборе», то был вынужден повторить сказанное им за много лет ранее, что происхождение человека невозможно объяснить, если не допускать вмешательства Высшей Силы. А когда в августе 1892 г. открылся конгресс по антропологии и зоологии в Москве, то Рудольф Вихров – один из крупнейших авторитетов современного естествознания, заявил, что он со своей стороны полагает, что можно объявить учение Дарвина совершенно необоснованным.

Я думаю, что многими по поводу выставленного мною положения о необходимости апологету изучать естественные науки будут представлены два возражения: 1) что изучать такую массу наук невозможно, что результатом попыток предпринять такое изучение в конце концов может явиться лишь хвастливое и вредное дилетантство, 2) что такое изучение, если даже допустить его возможность, будет всегда безрезультатно, потому что богослов все-таки останется богословом, а не станет натуралистом, он только поймет учение о природе, но никогда не будет в силах изменить воззрения на природу (для этого нужно быть гением). Его работа будет сизифовым трудом. Я попытаюсь ответить на эти возражения, как умею.

Апологетику необходимо знать естественные науки настолько, чтобы понимать всякое сочинение по естествознанию и уметь разбираться в нем. Такой степени познания при средних способностях, при среднем уровне развития и при специальных занятиях достигают в два года, как показывает опыт наших университетов, потому что основные естественные науки проходятся на первых двух курсах естественных факультетов; если же часть их проходится и на дальнейших курсах, то ведь и наоборот, специальные курсы там тоже начинаются с первого года. О лицах, которые делали попытки изучать естествознание в апологетических целях и потом бросили эти попытки, если эти лица были, – я думаю, что их испугал не громадный объем естествознания, а нечто другое. Мышление, воспитанное на изучении известной группы наук, с трудом сначала работает над усвоением новых наук, далеко отстоящих по своему содержанию, изложению и методу от знакомой группы. Но нужно побороть эту трудность вначале и затем дело кажется простым. Могут сказать, что у аппологета есть много дела кроме этого. Но это неверно. Ему приходится считаться с возражениями против христианства, идущими лишь со стороны философии и естествознания, опровержением других возражений займутся специалисты других отраслей богословия, а он может пользоваться их готовыми выводами, причем даже и с философией апологет должен иметь дело только с современной, а современная философия стоит на естественнонаучной почве. Затем должно заметить, что при изучении весьма важен метод и, пользуясь хорошим методом, может быть и при худших способностях можно узнать и изучить гораздо больше. В деле изучения должно руководиться принципом наиболее полезного употребления силы, заставляющим отбрасывать несущественное и останавливать внимание на главном. Как пользоваться этим принципом, нам указывают и существующие правила и должна подсказывать личная сноровка.

Выяснить, что такое изучение непременно будет полезно, гораздо легче, чем показать возможность такого изучения. Прежде всего даже положительное раскрытие христианских истин перед натуралистами гораздо успешнее может сделать богослов знакомый с естествознанием, чем не знающий его, потому что первый может приспособиться к своим слушателям, а второй не сумеет сделать этого. Затем апологет, не делая сам открытий, может подмечать апологетический элемент в открытиях других и останавливать на нем внимание натуралистов. Наконец, дело вот в чем. Натуралистов ведь можно разделит на 2 группы: на верующих и неверующих. Как ни мала первая группа, мы однако знаем, что истина на ее стороне, подвинуть эту группу на борьбу со второю, пользоваться открытиями и теориями ученых этой группы должен апологет. И чем усерднее будет богослов призывать натуралистов христиан к защите религии, чем больше будет таковых богословов, чем больше любви к людям они вложат в свое дело, тем больше лиц привлекут на свою сторону и тем скорее в естествознании исчезнет антирелигиозное направление.

Сергей Глаголев