Новый учебник по Литургике. Рецензия на книгу Г. Нестеровского.

Мы имели уже случай высказать свое первое и общее впечатление от книги г. Нестеровского. В одном из примечаний к помещенной в «Богословском Вестнике» (1896 г., сент.) статье: «Наличные и желательные условия преподавания литургики в духовных семинариях» мы писали: «Насколько мы знакомы с нею, эта новинка делает не один шаг вперед в сравнении с подобными ей книгами» (стр. 359). Ближайшее знакомство с работой г. Нестеровского, к сожалению, заставляет нас разъяснить и дополнить этот благоприятный отзыв в смысле значительного его ограничения. Утверждая по-прежнему, что новый учебник делает не один шаг вперед своих предшественников, – именно, в отношении количества сообщаемых им сведений, – мы должны теперь прибавить, что вместе с тем он нередко остается и позади их, а всего чаще стоит на одном с ними, в общем далеко не высоком, уровне.

Таков наш окончательный приговор о новом учебнике по литургике. И этот приговор нельзя назвать строгим. Дело в том, что при оценке произведения г. Нестеровского мы не выпускали из внимания «смягчающего обстоятельства» в виде надписи па обложке и выходном листе книги, что «Учебным Комитетом при Святейшем Синоде (она) одобрена в качестве учебного пособия при преподавании литургики в IV классе духовных семинарий». В виду этого обстоятельства мы не входили в критику общего содержания и плана книги,¹ как заранее указанных её составителю наличной семинарской программой по литургике. Мы рассматриваем в настоящей критической заметке только то, как раскрыто заранее определенное содержание учебника, как осуществлен предначертанный ему план. Больших требований мы не имели нрава предъявлять и не предъявляли... Не говорим уже о том, что наш последний приговор о книге г. Нестеровского – сравнительный приговор, т. е. тем более снисходительный, что другие учебники по литургике, с которыми только и можно сличать новый, очень и очень далеки от совершенства.²

Странно было бы требовать от пособия для среднего учебного заведения научности академического курса. Но в известной мере полнота, верность, точность и свежесть сведений обязательны и для первого. Отличается ли этими качествами содержание нового учебника? Уже один следующий ниже перечень пособий, которыми пользовался автор, заставляет отрицательно отвечать на этот вопрос. Перечень этот очень невелик, с другой стороны, те пособия, которые входят в него, в большинстве чужды вполне научного характера. Учебник литургики П. Лебедева, «Руководство по литургике, или наука о православном богослужении» архим. (епископа) Гавриила, да «Пособие к изучению устава богослужения православной Церкви» протоиерея К. Никольского, – вот главные пособия, которыми почти постоянно и очень широко пользовался составитель нового учебника. Помимо этих главных пособий, автор, по его собственным указаниям, руководился, – но немного, – «Историческим обзором песнопевцев и песнопения греческой церкви» Филарета, архиепископа Черниговского, сочинением г. (ныне протоиерея) И. Вознесенского «О церковном пении», брошюрой священника Хитрова: «Подлинный лик Спасителя», одной статьей «Воскресного Чтения» (XXIII, 35 №), одной статьей «Христианского Чтения» (1892, № 5–6). Следует предполагать, наконец, у г. Нестеровского некоторое знакомство и с другими, впрочем весьма немногочисленными, статьями «Православного Собеседника», «Прибавлений к Творениям св. Отцов», «Христианского Чтения», «Воскресного Чтения», «Руководства для сельских пастырей», также с «Новой Скрижалью», с известной историей русской церкви проф. Е. Е. Голубинского (слегка и мимоходом) и, может быть, с диссертацией проф. Покровского о «происхождении древне-христианской базилики». Таким образом, при составлении своего учебника г. Нестеровский имел под руками действительно очень мало пособий, тем менее пособий, вполне удовлетворительных в научном отношении. И уж, конечно, автор не может заявлять претензии, что он хорошо изучил русскую литургическую литературу, как ни бедна эта последняя.³ О знакомстве с иностранной литературой после этого нечего, конечно, и спрашивать. Между тем при добросовестном отношении к делу следовало бы не только тщательно изучить русскую литургическую литературу,⁴ но, в виду бедности последней, позаимствоваться кое-чем и у иностранных ученых.

И самое отношение автора к бывшими у него под руками пособиям таково, что нельзя и ждать от нового учебника надлежащей полноты, верности, точности и новизны сведений. Придерживаясь почти исключительно трех основных своих пособий, автор доверчиво, без всякой критической проверки то и дело черпает из них не только мысли, но и фразы, – последние порой ipsissimis verbis.

Конечно, в отношении количества сведений книга г. Нестеровского, – повторяем, – «делает не один шаг вперед в сравнении с подобными ей». Но значительное в третьей⁵ и четвертой главах книги, во второй главе это превосходство обнаруживается уже много меньше, еще меньше в пятой, и совсем незаметно оно в первой главе. С другой стороны, в силу отмеченного отношения автора к пособиям, многие сведения нового учебника неверны, неточны и случайны, а иногда представляются недостаточными.

Сейчас мы отметим главнейшие из промахов новой книги. Этим мы докажем только что изложенные обвинения. Затем наши критические замечания, может быть, пригодятся г. Нестеровскому при втором издании его учебного пособия. В появлении этого издания едва ли можно сомневаться: рассматриваемая книга пока единственный учебник по литургике, вполне приспособленный к наличной семинарской программе.

Промахи нового учебника начинаются буквально с первого параграфа, с определения задачи литургики. Сказав, что «вся наука о христианском богослужении, как деле общественном (всегда?), и формах его получила название» от главнейшей христианской службы – литургии, г. Нестеровский пишет: «Задача литургики состоит в том, чтобы на основании исторических данных доказать ту истину, что богослужение православной церкви есть одно (?) из совершеннейших и богоустановленных средств к общению с Богом, что оно, как в целом своем составе, так и в отдельных частях, запечатлено характером апостольской древности, простоты и истинности, а потому вполне удовлетворяет всем высшим религиозным потребностям человеческого духа, стремящегося к единению с Богом» (последнее придаточное предложение производит тавтологию). Насколько можно судить на основании не совсем определенных и точных выражений данной выдержки, автор ставит здесь науке о богослужении некоторым образом апологетическую задачу, для семинарской литургики слишком широкую и неподходящую. Литургика в духовных семинариях задается более скромной, практической целью – научить вполне сознательному присутствованию при богослужении и совершению его. Сообразно с этим, помимо изложения его содержания и порядка, она сообщает главнейшие сведения по истории и символике богослужения. Но г. Нестеровский, указав вместе с первой и последней из упомянутых задач и невозможную для семинарской литургики задачу «изъяснения внутреннего достоинства» богослужения,⁶ упускает в тоже время отметить историческую цель литургики. Впрочем, на деле, как бы забывая о своих предначертаниях, автор осуществляет в своем учебнике совершенно правильный взгляд на общую и частную задачи литургики, и ошибку первого § нельзя поставить ему в особенную вину.

Немало промахов делает сочинитель и в первой главе, где даются общие понятия о богослужении и идет речь об его цели и установлении.

Не говоря уже о бьющей в глаза почти повсюдной неясности, неточности и неустойчивости содержания этой главы, одним из главнейших недостатков её представляется нам то, неточное по крайней мере, определение, какое дается здесь религии. По взгляду г. Нестеровского, религия обнимает, по-видимому, область только мысли и чувства. Между тем в действительности она обнимает и волю, – все вообще душевные силы человека. И встречать в учебнике литургики такой неточный или неточно выраженный взгляд тем нежелательнее, что в том же 4 классе, где будет проходиться этот учебник, преподаватель основного богословия должен настаивать на вышеуказанном правильном взгляде на религию и таким образом разойдется с литургистом, в чем, конечно, нет ничего хорошего для учеников.⁷

Другим, не менее важным, промахом первой главы кажется нам то, что в ней официальному читателю, ученику 4 класса семинарии, с первых же страниц приходится иметь дело с такими понятиями, которые сделаются для него ясными только позже, в 5 и 6 классе. Кроме понятия религии, имеем в виду понятия благодати, искупления и пр. Если уж нельзя обойтись в 4 классе без отдела, где даются общие сведения о богослужении и говорится об его цели и установлении, то следовало бы приблизить изложение этого отдела к пониманию учеников, только еще приступающих к изучению философии и богословия, а не довольствоваться, как это сделал г. Нестеровский, очень плохим, прямо невразумительным порой перифразом мудреных рассуждений из учебника Лебедева.

В доказательство необходимости «догматико-церковной» цели богослужения, – т. е. внешнего выражения внутренней религиозной жизни, – не только для отдельных людей и христиан в частности, а и для всей Церкви, как совокупности последних, сочинитель ссылается на то, что «без внешнего выражения религиозной жизни общая вера и общая религиозная жизнь не могут входить в общее сознание, а потому не могут содействовать единению верующих, общему служению их Богу и вечному спасению» (8). Все это, конечно, справедливо. Но автору следовало бы привести более сильные доказательство необходимости «догматико-церковной» цели богослужения. Он мог бы указать на то, что внешнее выражение внутренней религиозной жизни, неизбежное для всякого человека, в особенности для христианина, еще неизбежнее для общества христиан – Церкви, в силу своей святости через Главу – Христа находящейся в несравненно более тесных и полных отношениях к Богу, чем каждый, даже самый совершенный, её член.

В главной «догматико-церковной» цели христианского богослужения автор указывает три более частные цели – «именно: выражение нашего отношения к Богу, к Церкви и к религии» (8). В чем состоят две первые цели, мы можем себе представить, потому что автор дает нам нужное объяснение. Но относительно того, как понимать третью частную «догматико-церковную» цель богослужения – выражение им нашего отношения к религии, мы оставлены, можно сказать, в недоумении.

Понятие символа в литургическом смысле слова автор определяет неполно (13). По нему, литургический символ ничем не отличается от богослужебного действия (12). Между тем стоило бы только прибавить, что символ есть такой «чувственный образ, посредством которого» условно «обозначается» известное религиозное движение души, и точность определения была бы достигнута.

Некоторые из доказательств необходимости в богослужении обрядов и символов (§ 8, пп. 5 и 7) представляются нам не особенно убедительными и даже не вполне идущими к делу.

Ведя речь об отличительных признаках христианского богослужения, автор едва ли удачно и как бы в некотором противоречии с самим собой (24–25) определяет (19), в каком смысле должно понимать «истину» (Ин. 4:23) этого богослужения.

Данные о взаимоотношениях Господа Иисуса Христа, апостолов и последующих пастырей Церкви в деле установления христианского богослужения (18–33) в общем неясны и неточны, а в частностях, может быть, противоречивы (20–21; ср. 26–27; 32, 33) и неверны (26–27 и 33).⁸ Говорим нерешительно: может быть, потому что невразумительное и неточное изложение не дает права на категорический приговор.

В числе частных недостатков второй главы учебника (о молитвах, песнопениях, обрядах при них, чтении св. Писания, поучениях и священнодействиях) следует указать, прежде всего, на некоторые ошибки, равно как неточности и неясности. К первым следует отнести не совсем верное и полное перечисление глав типикона, указывающих аллилуиарии (71; ср. 257), и утверждение, будто св. Иоанн Златоуст «ни разу не был допущен на церковную кафедру, пока не получил пресвитерства».⁹ В разряд неточностей и неясностей второй главы мы отнесли бы название ектений «диаконскими» (38), вм. «диаконствами», двусмысленный взгляд автора на литургическую деятельность св. Иоанна Златоуста (41), определение понятия «самогласна» (67), мнение учебника о проповедническом праве пресвитеров в древне-христианской церкви (103–104).¹⁰

Затем, нам кажется, в некоторых случаях автору не следовало бы скупиться на объяснения и доказательства. Сюда следует отнести недостаточное объяснение без настоятельной нужды введенного термина disciplina arcani (44), такое же объяснение понятия «песней духовных» (44), отсутствие всякого объяснения относительно названия «изобразительных» антифонов (65), недостаток исторических сведений об обнажении головы при молитве (89), об окроплении святой водой, помазании елеем, осенении светильником (110–111) и о тайносовершительных действиях (111–112). О последних и вообще сказано слишком мало.

Кроме этого, мы находим сказать нечто против § 12 («знаменитейшие составители церковных молитв»...) и § 16 («умножение песнопений в IV и следующих веках»). Обращенные г. Нестеровским, как и нужно было ожидать, почти в одни перечни, часто весьма неполные и случайные, молитв и песнопений, принадлежащих разным христианским писателям, эти параграфы дают самое общее и поверхностное представление о предмете и едва ли могут долго удержаться в памяти читателя нового учебника.

О третьей главе, предмет которой – «времена православного христианского богослужения», следует прежде всего и вообще заметить, что она имеет, можно сказать, конспективный вид и потому мало принесет пользы имеющему изучать литургику по учебнику г. Нестеровского. Но конспективный характер главы не избавил, все-таки, её от некоторых частных недостатков. Так, напр., рассуждая здесь о «праздничном характере» субботы (114), автор едва ли совсем правильно толкует 16 правило Лаодикийского собора.¹¹ Сообщения о древности праздника Рождества Христова (117 и 118), взятые вместе, не отличаются полной ясностью и согласованностью. Очень неопределенные сведения даются о древности богородичных праздников (118). Слишком скудны и в частностях едва ли точны данные о древности многодневных постов (119–120).¹²

Четвертая глава (о «местах богослужения и принадлежностях их») – самая большая и самая лучшая качественно глава учебника. Впрочем, в виду тех довольно многочисленных хороших пособий даже на русском языке, которые автор мог бы иметь под руками при рассмотрении большинства вопросов этой главы, она должна бы быть много лучшей, по крайней мере, свободной от тех недостатков, которые мы сейчас отметим в постраничном порядке.

Едва ли справедливо утверждение, что «Константин Великий отдал христианам общественные здания, называвшиеся базиликами» (124, ср. 131).¹³

«Люминарий» катакомб, во избежание недоразумений, может быть, было бы лучше определять словом «отверстие», «отдушина», а не «труба» (129).

План и устройство древне-христианской базилики автор описывает, собственно говоря, два раза – кратко (131 –133) и подробно (138 и сл.). Но первое из этих описаний представляется лишним, и его следовало бы заменить общими сведениями о первообразе христианской базилики – базилике греко-римской,¹⁴ равно как о греко-римском доме.

Устройство «гинеконитов» (131) описано едва ли удачно, и помещались они всегда ли и только ли там, где указывает наш автор.¹⁵

Можно ли утверждать, что во всякой христианской базилике «посредине... висело паникадило» (132)?

Неясное понятие «портика» (133 и др.) оставлено автором без всякого объяснения.

«Нарфикс» ошибочно и в противоречии со сказанным на стр. 138 называется на стр. 133 «притвором внешним».

Название средних врат нарфикса «царскими» на том основании, что «цари, при входе во храм, слагали с себя в них знаки царского достоинства» (133), представляется двусмысленным.¹⁶

О «влиянии устройства ветхозаветного храма на устроение храмов христианских» (133–134) сказано пожалуй недостаточно.

Само по себе несколько неясно, что именно имеет в виду автор, когда говорит о делении базилики на части соответственно, между прочим, «различию... состояний» и «соответственно потребностям христианского богослужения» (135).

Объяснение, как соединялись в новом типе базилико-образный и центрический типы христианских храмов (135–136), не отличается достаточной ясностью и полнотой.¹⁷

Описывая устройство храма св. Софии, г. Нестеровский, между прочим, замечает: «В центре креста стояли... четыре столпа...» (136). Недоумеваем, как следует понимать это замечание.

Филология слова «паперть» (примеч. на стр. 139) едва ли из удачных;¹⁸ тоже, кстати, следует сказать и о филологии слов «антиминс» (149)¹⁹ и «фелонь» (215).²⁰

Сообщения о лицах, имеющих право восходить на церковный амвон (142), нельзя назвать точными и соответствующими 15 правилу Лаодикийского собора и параллельным ему правилам 33-му VI вс. собора и 14-му VII вс. собора.

Не совсем точны данные учебника о солее (142– 143).²¹

Случайные признаки алтарных престолов, что они были иногда мраморными и снабжаемы были надписями (148), не следовало бы и упоминать.

Киворий «знаменует гробницу» (154). Но чью?

Едва ли уместны в семинарском учебнике сообщения, что «крест такой формы (в виде греческой буквы тау) был сходен с египетским иероглифом, служившим знаком Нильского ключа и считавшегося (считавшимся?) символом жизни и бессмертия» и что «эта форма креста была особенно пригодна для мистических богословских толкований» (167).

«...Орудием спасения», – читаем на 168 стр., – «был крест четырехконечный, как наиболее целесообразный». В каком, именно, отношении?

На той же странице сказано: «древние учители находили подобие креста... в плывущем корабле». Для ясности нужно бы добавить: с парусом, поднятым на мачте.

Почему крест в форме греческой буквы хи называется, между прочим, и «бургундским» (168)?

Сильно сказано, что «изображение солнца и луны, померкших в час страданий Спасителя», являются «необходимыми принадлежностями распятия» (170).

Не достает объяснения, почему павлин и феникс служили у первых христиан символами идеи бессмертия (172).

Следовало бы коротко определить устройство туники, паллиума, столы или далматика (178, 179).

В § о «способах созывания христиан к богослужению в первые века христианства» возбуждают некоторые недоумения сообщения об «особых вестниках» и о том, что «сам епископ (а не предстоятель вообще?) объявлял о времени и месте будущего богослужебного собрания за ранее бывшим собранием» (193).

Говоря о «происхождении колоколов и формах их» (§ 53), автор не упоминает даже о названии их «нолами» и некоторыми другими уставными терминами

Данные о колокольнях и звонницах (196) не отличаются ясностью и не установляют ясного различия между теми и другими.²²

«Установления церкви относительно освещения» (202– 205) в некоторых частностях изложены не совсем точно.

Положения: «по свидетельству древности, сами апостолы уже употребляли при богослужении некоторые особенные одежды» (206–207) и: «при богослужении могли быть употребляемы те же самые одежды, какие употребляемы были клириками и мирянами в общественном быту» (208) не совсем согласуются одно с другим.

15 правило Лаодикийского собора с параллельными ему 33 правилом VI вс. собора и 14 правилом VII вс. собора едва ли особенно ясно свидетельствуют о древности короткой фелони (209).

Мнение, будто священническая фелонь, в древней своей форме, «для более удобного действования при священнослужении... могла подниматься и опускаться посредством шнурка» (215), признается не всеми²³ и требовало бы подтверждения.

О набедреннике и палице (216–217), мантии, жезле и орлецах (222–223) не мешало-бы дать исторические сведения. Тоже самое следовало бы сделать как следует и относительно завесы и царских врат (§§ 63 и 64).

Помимо указанных, недостатком четвертой главы мы не можем не считать совершенное отсутствие рисунков в отделе об устройстве древне-христианских храмов.

Пятая и последняя глава учебника трактует о богослужебных книгах. То, что дал здесь автор, можно назвать удовлетворительным, принимая ко внимание особенную скудость литературы об этом предмете. Тем не менее против некоторых частностей и этой главы можно возражать. Так, содержание второго отдела первой части типикона указано, по нашему мнению, не совсем точно (239). Сведения о происхождении и особенно о дальнейшем развитии иерусалимского и студийского уставов (240 сл.) могли бы быть яснее. Устав о чтении евангелия и апостола в неделю св. Праотец изложен едва ли верно (252–253).²⁴ Доказательства древности служебника (268 ab init.) и минеи месячной (271) представляются нам прямо наивными. Напрасно автор сообщает исторические сведения не о всех богослужебных книгах, а лишь о тех, относительно которых требует этого программа.

Отметив в конце концов, как общий недостаток книги, неверные (3, 19, 42, 44, 91, 95, 103, 126, 171, 174, 209, 232), неточные (20, 21, 24, 25, 34, 35, 36, 46, 90, 113, 114, 124, 232) и недостающие (20, 34, 35, 36, 40, 44, 63, 72, 73, 92, 125, 126, 127, 174) цитаты из св. Писания и церковных правил, мы можем считать исчерпанными рассуждения о содержании книги г. Нестеровского.

Теперь следует сказать несколько слов об её внешней стороне.

По объему своему книга очень велика: в ней 288–2 стр., напечатанных, правда, довольно разгонистым и довольно крупным шрифтом. И если даже, – как это обыкновенно и делается с разрешения объяснительной записки к программе по литургике, – не проходить в 4 классе последней главы учебника, на каждый из 30 приблизительно годовых уроков литургики в этом классе придется по 8 страниц. Это более, чем много для настоящего усвоения урока. Конечно, несоразмерно-большой объем книги зависит отчасти оттого, что автор вдается порой в совершенно лишние подробности (напр., 35, 53, 68, 69, 76–85, 92 ad fin., 148, 167). Но главная причина, все-таки, в том, что количество страниц книги далеко непропорционально количеству её мыслей, что изложение её, говоря вообще, страдает чрезмерною растянутостью (особенно 15–18, 26–33, 96–98, 102–103, 188–190, 223–225) и прямыми повторениями. Так, мы можем отметить повторения о седальне (69 и 258), о прокимнах (70, 256–257 и 262), об аллилуиариях (71 и 257), о деисусе (144 и 146–147), о богослужебном употреблении епитрахили (214 и 223). Но растянутость не единственный недостаток изложения в книге г. Нестеровского. Будучи многословным, оно в тоже время очень и очень часто непоследовательно, неясно и неточно, а по местам прямо тяжело, нескладно и неправильно. И если сравнить изложение г. Нестеровского с мудреным часто, но всегда точным и сжатым слогом в учебнике Лебедева, то нужно будет не обинуясь сказать, что наш автор остается далеко позади своего предшественника. Мы могли бы привести многое множество доказательств справедливости последних обвинений против слога г. Нестеровского, чуть ли не с каждой страницы его книги. Но это потребовало бы слишком много места. Поэтому, чтобы убедиться в справедливости нашего строгого приговора относительно слога нового учебника, мы рекомендуем прочитать внимательнее одно введение и первую главу его, всего 31 страницу. Правда, потом, на дальнейших страницах, изложение становится сравнительно много лучшим, но и только, вообще же оно очень и очень далеко от совершенства. В виду этого, если г. Нестеровскому придется во второй раз издавать свою книгу, – что, повторяем, весьма возможно, – ему необходимо будет тщательно исправить в отношении слога каждую почти страницу своего учебника. Впрочем, стилистическим погрешностям г. Нестеровского не приходится удивляться. Причина их – все тоже отмеченное нами рабское отношение автора к своим пособиям (вследствие чего он повторяет порой даже опечатки последних) и, нам кажется... желание скрыть свое рабство. – Что касается, наконец, собственно типографской внешности книги, то она, хотя и носит провинциальный отпечаток, вполне прилична: бумага сносная, шрифт четкий, корректорских опечаток, кроме отмеченных в конце книги, немного (71, 140, 147), больше в переносах слов.

Стоит книга скорее недорого, – 1 р. без пересылки и 1 р. 20 к. с пересылкой.

11 дек. 1896 г. П. Л.