Заключение

Вот и завершилось знакомство православного читателя с историей жизни и духовным наследием замечательного псково-печерского старца XX столетия – архимандрита Серафима (Розенберга).

Именно в этой книге впервые даны все те основные сведения о нем, что были выявлены ее авторами – в промыслительно найденном ими несколько лет назад рукописном наследии старца. Здесь же предстает перед нами и сам он – как сокровенный сердца человек (1Пет 3. 4), являющий в своих келейных записках многое из того, что рождалось в глубине его смиренной христианской души на протяжении долгой иноческой жизни, что было им трезво восчувствовано и еще более трезво обдумано – и что ложилось порой на страницы его духовных дневников.

Каждое слово, дошедшее до нас на этих – исписанных бисерным почерком (то уже порыжевшими ныне чернилами, то полустершимся карандашом) – тетрадочных листах, есть плод непрестанного, напряженного, порой мучительного, но всегда предельно искреннего и смиренного поиска старцем истинного пути жизни во Христе.

С немалым трудом, по крупицам, собраны в этой книге и воспоминания об архимандрите Серафиме его современников – тех, кто помнил и почитал его, кого он наставлял своим духовным советом, кому и поныне дорога память о нем. Однако слишком немногим открывал он себя, свой внутренний духовный подвиг, и потому таких свидетелей его подлинно подвижнического пути ко Спасению – очень и очень немного.

Рядом с отцом Серафимом, неотделимо от его личности, постоянно – ровным, но ярким светом преподобнической святости, – сияет фигура замечательного

псково-печерского старца, наставника монашествующих и мирян, молитвенника за страждущих, чудотворца – иеросхимонаха Симеона. Авторы этой книги особенно рады тому, что читатели узнали из нее много нового и об этом великом старце, а главное – ощутили всю силу запечатленного на страницах дневников отца Серафима живого слова преподобного Симеона, – слова, подлинно одухотворенного Божественной благодатью...

Здесь также следует сказать еще об одном.

Повествуя об архимандрите Серафиме, авторы книги на протяжении всего ее текста – постоянно и неизменно – называли его старцем. И здесь у наших читателей может возникнуть законный вопрос о правильности и допустимости такого его именования. Ведь мы привыкли к тому, что старцами в наше время обычно называют особо благодатных священноиноков, непрестанно занимающихся духовным окормлением приходящих к ним на исповедь (или просто за советом) многочисленных монашествующих и мирян, – иноков, ведущих постоянную переписку со своими духовными чадами. На ум здесь обычно приходят образы преподобного Серафима Саровского, святых оптинских старцев, того же преподобного иеросхимонаха Симеона или наших недавних современников – например, таких, как почивший несколько лет назад архимандрит Псково-Печерского монастыря отец Иоанн (Крестьянкин).

Однако, в отличие от всех этих замечательных старцев, архимандрит Серафим никогда не имел многочисленных духовных чад (стремясь как можно меньше общаться с окружающими) и, по возможности, избегал давать житейские советы. Так имеем ли мы право называть его столь высоким именем – «старец»?

И все же мы убедимся в полной допустимости именования архимандрита Серафима «старцем», если припомним, что «старцами» в Церкви издавна называли вообще всех духовно опытных, мудрых, богопросвещенных, ведших истинно подвижническую жизнь монахов, снискавших всеобщее уважение монастырской братии. Такие монахи могли дать наставление окружающим уже одним своим христианским подвигом, являя святой жизнью самую настоящую икону духовного совершенства – во образ Христов. Главный совет таких старцев окружающим – это они сами, их лик, их любовь к Богу и ближнему. Само их существование уже несет в себе их главнейший урок – пусть и молчаливый, но зато явственный и непрестанно преподносимый нам всем: ради достижения Спасения необходимо пытаться жить так, как живут эти старцы, подражая им – по мере сил – в их стремлении к единству со Христом.

Но, помимо этого, можно также смело утверждать, что одна из важнейших характеристик старчества (именно в том смысле, что она усваивается премудрому подвигу благодатных иноков-старцев всей русской аскетической традицией) вполне соотносится и с личностью отца Серафима. Ведь одним из важнейших признаков подлинности такого богоданного старчества безусловно является дар прозорливости, который был присущ также и отцу Серафиму. Сам Господь наделяет этим даром лишь избранных иноков, открывая им тайны человеческого сердца и грядущую судьбу христиан, приходящих к ним за советом и духовной поддержкой.

Как пишет замечательный русский богослов XX столетия Владимир Николаевич Лосский, «дар старчества прежде всего состоит в прозорливости. По особой, дарованной старцам благодати им раскрываются все потаенные уголки души, все сокрытое в уме, все, что остается спрятанным для сознания обычного человека... Старец всегда обращен к человеческой личности с ее единственно-неповторимой судьбой, с ее призванием и собственными трудностями. В силу особого дара он видит каждого человека, каким его видит Бог, и старается ему помочь, открывая ему, причем не насилуя его воли, его внутренний смысл, чтобы освобожденная от своих сокрытых пут человеческая личность могла раскрыться в благодати,., а личность может быть познана только откровением» ¹⁴².

И пусть в архимандрите Серафиме сей удивительный дар прозорливости открывался окружавшим монахам и мирянам не столь часто – как порой являли его другие известные подвижники благочестия – этот смиренный печерский инок безусловно обладал и таким духовным талантом: будучи одарен Самим Богом способностью видеть глубины человеческого сердца, он мог смотреть на людей тем внутренним зрением, которому открывались и их душевные состояния, и даже их грядущие судьбы…

И последнее... Ранее уже говорилось о том, что старец Серафим был подлинным монахом в том смысле, что, живя в молитвенном единстве с Богом, он, в то же самое время, был всегда одинок, предельно обособлен по отношению к окружающим и к миру. Но здесь также следует сказать и вот еще о чем: научившись за долгие годы иноческого жития совершенному равнодушию к миру, к его мнимым удовольствиям и благам, к любым земным привязанностям, он все же был духовным образом наикрепчайше сердечно привязан к одному месту на земле.

Впрочем, место это он не рассматривал как вполне земное, ибо здесь на деле исполнялось высочайшее христианское призвание и предназначение человека – стяжание равноангельного жития. Место это уже не было для него лишь жилищем, домом для обычных людей – с их мирскими заботами и человеческими устремлениями.

Здесь был дом Божий, обитель Его Пречистой Матери, селение Собора верных Господу Преподобных.

Место это – столь любимый старцем Серафимом Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, в стенах которого он прожил более 60 лет. И все эти годы, живя в Печорах, старец Серафим пребывал в радостном сознании одной и той же простой и неизменно обнадеживавшей его истины, о которой он как-то с сердечным ликованием написал в дневнике: «зде Спасение, зде Бог».

В бумагах старца, среди писем, адресованных ему чадами его же духовного учителя – преподобного Симеона, мы находим любовно сохраненное архимандритом Серафимом, прекрасное по своему внутреннему настрою стихотворение. Строки его поистине являются гимном святой Печерской обители, – этого Дома Пречистой, служению Которой отец Серафим и посвятил всю свою жизнь. Этим стихотворением авторы книги и завершают свой труд во славу Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и в светлую память замечательного старца XX столетия архимандрита Серафима (Розенберга):

Печоры

Ты знаешь ли тот край, где Русь сохранена,

Где древностью седой и благодатью веет,

Где грешник в трепете пред схимником немеет,

Где сила дивная смиреннейшим дана?

Ты знаешь ли тот край – холмы, поля и горы,

Куда я рвусь в тоске?..

Его зовут – Печоры.

Ты знаешь ли тот край, где монастырь святой,

Где Матерь Божья Дом Свой основала,

Где чудотворная икона воссияла,

Где обретает дух мятущийся – покой?

Ты знаешь ли тот край – холмы, поля и горы,

Куда я рвусь в тоске?..

Его зовут – Печоры...

Конец, и Богу нашему слава!