Мысли Горация о поэзии и условиях совершенства поэтических произведений в «Послании к Пизонам»

Речь на публичном акте в Московской Духовной Академии 1 октября 1885 года, произнесенная экстраординарным профессором П. Цветковым

В ряду наук, достигнувших в наш век осо­бенного развития, одно из первых мест занимает классическая филология. Ею не только при­обретена масса фактов, но открыты новые области ведения, вследствие чего получили начало новые филологические доктрины; для уже известных ей от­раслей выработаны новые основания; наконец, ею твердо установлен метод, которого она должна держаться в своих изысканиях.

Особенный успех имела классическая филология в решении вопроса происхождении и взаимоотношении классических языков и в исследовании письменных памятников классической древности самих в себе.

Не прошло еще ста лет с тех пор, как Европа познакомилась с санскритом – языком древних индейцев. Но теперь, благодаря, в осо­бенности, трудам Боппа, Бенфея и некоторых других великих языковедов нашего времени, стало несомненным, что все европейские языки, а равно некоторые азиатские произошли из санскрита, – на что указывает очевидная зависимость этих языков от санскрита в корнях, этимологических формах и синтаксис,– а языки греческий, латинский, славянский, немецкий суть как бы родные братья по про­исхождению. Началось сравнительное языкоизучение, сравнительное исследование миеологических представлений индоевропейских народов и т. д. Благо­даря этим новым филологическим доктринам, уже добыто много в высшей степени важных исторических и этнографических данных и еще большего можно ожидать при дальнейших работах¹.

Письменные памятники, в которых язык – соб­ственный предмет филологии, – служит посредником для выражения мыслей, разделяются обыкно­венно на два класса: 1) надписи, т. е. начертания на твердых веществах: камнях, металлических предметах и т. д.; сюда могут быть отнесены и монеты; 2) рукописи, т. е. начертания на бумаге и т. под. материалах.

О великом значении, которое надписи, не смотря на свою краткость и сухость, имеют для изучения языков, как и для изучения истории вообще, едва ли нужно распространяться. В надписях мы имеем подлинные, не искаженные и не переиначенные чуж­дою рукой памятники древних языков и древней жизни. Относясь к разным эпохам, они дают возможность начертать историю языков. В них, далее, заключается много исторических и т. под. данных, о которых не сохранилось сведений в других памятниках древности. Они суть фунда­мент для изучения способа писания и правописания у древних народов (для палеографии и ореографии)².

Чтобы извлечь всю пользу из этих памятников, нужно было их найти, собрать и разобрать. Эта работа, начатая еще в эпоху Возрождения наук, увенчалась в наш век драгоценными изданиями надписей, драгоценными не только потому, что из­даны надписи высокой научной важности, но и по­тому, что изданы с точным соблюдением способа начертания. Во главе этих изданий должны быть поставлены: «Corpus inscriptionum graecarum» (труд Бёка, Франца, Курциуса и Кирхгофа)³ и «Corpus inscriptiunum latinarum» (труд Моммсена, Гюбнера, Цаигемейстера и др.)⁴ Несколько почтенных трудов по изданию надписей представлено и неко­торыми из наших соотечественников: разумею «Sylloge inscriptionum oscarum» (Снктп., 1878 г.) – проф. Цветаева, «Сборник греческих и латинских надписей Кавказа» (Снктп. 1881 г.), – проф. Номяловскаго и вышедшее в настоящем году издание проф. Латышева: «Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini graecae et latinae» (Petropoli, 1885 г.).

Высокое достоинство эпиграфических изданий на­шего времени ясно с первого взгляда; благодаря собственно этим изданиям, оказалось возможным извлечь из надписей все, что они могут дать.

Не меньшим вниманием ученых филологов на­шего времени пользуется и другой класс памятников классической древности, в которых посредником для выражения мыслей служит язык, т. е. рукописи, содержащие классические тексты. В наш век чтение еще не исследованных рукописей и их критика поставлены в основу исследования класси­ческих литератур. Новые издания сочинений классических писателей обыкновенно имеют фундаментом вновь найденные рукописи, тщательно разобранные и сличенные с уже известными, при чем строго соблюдаются начала филологической критики. Вследствие этого не только устанавливаются более верные чтения литературных памятников класси­ческой древности, но и дается возможность просле­дить историю рукописей, их происхождение и даль­нейшее распространение, открываются, так ска­зать, новые горизонты для деятелей в области филологии.

***

От беглого обозначения пути, которым в наш век, преимущественно, шествует классическая фи­лология, и тех предметов, в исследовании кото­рых она сделала наибольшие успехи, обращаюсь к раскрытию одного, так сказать, факта в класси­ческой филологии, – факта частного, но, однако, та­кого, который кидает свет на всю сферу античного мировоззрениия.

И не занимающимся изучением классического мира известно имя Горация. Представляя крупную величину в области римской поэзии, он был, вме­сте с тем, проницательный критик, тонко понимавший сущность искусства и его задачи, был, мож­но сказать, Лессинг своего времени. Род и характер поэтических произведений Горация изменя­лись с годами и обстоятельствами его жизни. Но в суждениях по вопросам искусства он обнаружил замечательную устойчивость.

Свои мысли об искусстве вообще и о поэзии в частности Гораций высказал в особенности полно в «Послании к Низонам», хотя и многие другие его произведения: сатиры, послания, лирические стихотворения касаются нередко с той или другой сто­роны вопросов искусства.

Изложение мыслей Горация о поэзии и поэтическом творчестве в «Послании к Пизонам» есть предмет настоящей речи. Задача моя будет состо­ять в том, чтобы сгруппировать и привести в си­стему мысли, разбросанные в «Послании», и, при пособии других произведений Горация, разъяснить не совсем в них ясное. Но прежде я скажу несколько слов о самом «Послании к Пизонам» и представлю в последовательном порядке его содержание.

Ни одно, может быть, произведение античной ли­тературы не было, при общем уважении к нему, так различно понимаемо и объясняемо, как «Послание к Пизонам»⁵ Гете говорит справедливо о «Послании к Пизонам»: «это произведение, труд­ное для изъяснения, будет понимаемо одним (изъяснителем) так, другим иначе, и через каждые десять лет одним и тем же иначе». Различны мнения, прежде всего, относительно композиции это­го произведения: одни находили, что здесь помеще­ны отрывочно и без системы различные правила на­уки стихотворства, друге же видели в «Посланнии к Низонам» полное и систематическое изложение пиитики в стихотворной форме. Различны мнения и относительно задачи «Послания к Низонам»: одни думали, что составитель «Послания» имеет целью осмеять разных безталантных стихотворцев и стихоплетов своего времени, другие же признавали «Послание» образцовою дидактическою поэмою, на­писанною собственно для назидания, хотя и не чуж­дою сатирических уязвлений. Различны мнения, наконец, и о том, для Пизонов ли только –отца и сыновей написано «Послание», или для всей читаю­щей публики.⁶ «Послание к Пизонам» начинается сравнением поэтического произведения, не имеющего цельности и единства с картиною, на которой к прекрасной человеческой голове присоединены шея лошади и части тела других животных, покрытых сверх того разнообразными перьями. Как эта уродливая картина не может не возбуждать смеха, так точ­но смешно поэтическое произведение, в котором ни начало, ни конец не находятся в согласии с целым и фигуры которого, подобно грёзам больного, не имеют соответствия в действительности⁷.

Затем разъясняется, отчего происходит эта сме­шная пестрота в поэтических произведениях. Очень часто поэты увлекаются удающимися им частностя­ми и не кстати помещают их в своих произ­ведениях. Но стройность целого никаким образом не должна быть разрушаема. Единство и простота пусть непременно будут в поэтическом произведении⁸.

Чтобы избегнуть пестроты, а равно других недостатков, нужно поэту долго взвешивать предва­рительно избранную материю и соображать: вынесут ли ее плечи его. В произведении того, кем пред­мет будет избран по силам, не будет недо­статка ни в ясном расположении мыслей, ни в изящном их изложении⁹.

После этого делаются замечания о расположении мыслей, а равно об изложении и языке в поэти­ческих произведениях.

Относительно расположения мыслей сказано, впрочем, только, что его сила и красота состоят в том, чтобы сказать лишь то́, что́ должно быть ска­зано в известном месте¹⁰.

Напротив об изложении и языке «Послания»говорит со значительною подробностью: сначала в нем даются советы относительно выбора слов для выражения мыслей и относительно соединения их¹¹, а потом относительно стихотворных размеров, свойственных тому или другому роду поэзии¹².

Далее «Послание» распространяется о необходи­мости для Поэта – наблюдать свойственный каждому лоду поэзии колорит представления и выражения, от­рицать изображаемые лица теми чертами, какие они имеют в действительности,– причем все равно, будут ли это лица, уже выводившиеся в других поэтических произведениях или выдуманные самим поэтом; предостерегает от пышных вступлений и туманности¹³.

Вслед за этими наставлениями, касающимися всех родов поэзии, даются наставления специально для драматических поэтов, особенно трагиков¹⁴.

Потом «Послание» снова обращается к общим вопросам поэзии и искусства вообще, говорит о не­обходимости для поэта углубляться в изучение нрав­ственной философии и наблюдать над жизнью, о несовместимости поэтического творчества с жадной погоней за материальным благами, о разности це­лей в произведениях поэзии, о высоте миссии по­эта и налагаемой этим на него обязанности – трезво взвешивать свои силы и тщательно заниматься об­работкой своих произведений¹⁵.

Заключается «Послание к Низонам» подобно то­му, как начинается, юмористической картинкой, именно юмористическим изображением поэта, ко­торый не понимает существа поэзии и пренебрегает своим поэтическим развитием. От такого по­эта все бегут, как от сумасшедшего; постигает его беда,– не находится желающих его выручить из нее, потому что является подозрение, не умы­шленно ли он ей подвергся. Состояние такого по­эта есть как бы некоторая кара богов за тяжкий грех.¹⁶

Такова в «Послании к Низонам» ткань мыслей о поэзии и поэтическом творчестве. Хотя они не расположены по строгим логическим схемам и несколько разбросаны, но в расположении их есть своя связь, свой порядок. Переходы от одной мысли к другой иногда неожиданно смелы; но они имеют цель – ослабить скуку, – неразлучную спут­ницу произведений наставительного содержания¹⁷.

Перехожу к изложению самих мыслей о поэзии в «Послании к Пизонам».

Основной вопрос художественной критики: в чем состоит сущность поэзии? решает Гораций сходно с Аристотелем¹⁸. Поэзия есть подражание действительности. Поэт из жизни черпает дан­ные для характеристики выведенных им лиц¹⁹. Впрочем, не одна действительность имеет место в поэтических произведениях; в них есть и элемент вымысла, и от поэта требуется, чтобы он не переходил границ правдоподобия: «пусть из­мышленное им ради удовольствия будет близко к истине»²⁰. Гомер прославляется, между прочим, за то, что он особенно хорошо выдумывает, осо­бенно хорошо соединяет ложное с истинным²¹.

В отношении к цели Гораций различает два рода поэзии: поэзию обучающую и поэзию забавляю­щую. В стих. 343–344 «Послания к Пизонам» он замечает: «общим одобрением пользуется тот, кто соединил с приятным полезное, достав­ляя читателю удовольствие и, вместе, назидание»²². Но хотя Гораций признает равноправность в поэзии элемента назидания²³, – к родам поэзии, имеющим целью назидание, должны быть, конечно, отнесены сатира, дидактическая поэма и т. д., – тем не ме­нее он решительно в ст. 368 поэтическое творчество противополагает «rebus certis» – предметам положительным, таким предметам, в которых, по выражению Цицерона²⁴, «имеется в виду не­обходимая польза, а не свободное некоторое услаждение духа»²⁵.

Удовольствие, доставляемое поэзией, есть удовольствиe высокое, удовольствие, соединенное с облагорожением и нравственным улучшением. Поэзия образует человечество, переводит его из состояния дикости в состояние просвещения²⁶. Потому из­древле были чтимы произведения поэзии и поэтам усвояемо было имя божественных²⁷

Эти мысли «Послания к Пизонам» полнее рас­крыты Горацием в других произведениях. Поэт не только полезен, но и необходим; он «образует нежные и едва лепечущие уста отрока, отвращает (его) ухо от гадких речей, устрояет его сердце нежными наставлениями, отклоняя от жесто­кости, ненависти, гнева, правдиво рассказывает события, назидает будущие поколения переданными им примерами (доблести), утешает бедного и больного»²⁸ Далее, поэзия спасает от забвения до­блесть, дарует бессмертие подвигам людей, кото­рые она прославляет. Классическое место об этом находится в Od. IV, 9, 18–28: «не однажды был в беде Илион, великий Идоменей и Сеенел – не одни отличили себя битвами, достойными прославления; яростный Гектор и стремительный Деифоб – не первые подъяли жестокие раны в за­щиту целомудренных жен и детей; и прежде Ага­мемнона жило много храбрых; но всё они не оплаканные и неизвестные закрыты глубокой тьмою (urguentur... longa nocte): они не имели священного певца“ (который воспел бы их деяния)²⁹.

Высказывая такой взгляд на значение поэзии, Гораций отнюдь не был одинок в древности. Точно так же высоко ценил поэзию и его знаменитый соотечественник – Цицерон³⁰. Вообще взгляд на поэзию и ее значение, высказанный Горацием, преобладал в классическом миpе³¹.

Есть одно место в произведениях Горация, в котором он, высокий поклонник поэзии, как буд­то ставит ее, однако, ниже философии. «Подлин­но – читаем в послании к Флору – полезно за­няться мудростью, оставивши пустяки (nugis abjectis), и уступить молодежи соответствующую еe возрасту игрушку, и, вместо того, чтобы составлять лирические песни на латинском языке, изучать размеры и мелодии истинной жизни»³². Но в этом месте Гораций более указывает на несоответствие занятия лирической поэзией его зрелому возрасту, чем на низшее, сравнительно с философией, положение по­эзии.

Вследствие идеального, высокого значения поэзии, посредственность должна быть вне сонма поэтов (равно как и художников вообще). «Справедливо допускается в известных предметах (т.е. положительных предметах) посредственное и сносное – юрист и стряпчий имеют цену, хотя они далеко ниже в искусстве красноречивого Мессалы и не знают столько, сколько Касцеллий Авл, –но по­средственностей в числе поэтов не могут допу­стит ни люди, ни боги, ни колонны» (при книжных лавках)³³

Поэтический талант есть дар божественный³⁴. Вследствие этого не толпе судить поэта. «Прочь, ненавистная толпа непосвященных! безмолвствуйте! Я –совершитель священнодействий музам начинаю новую песнь», – такими словами начинает Гораций 1оду 3 книги³⁵. И это – взгляд всей жизни Го­рация. В 10 сат. 1 книги, принадлежащей к первым годам его поэтической деятельности, он с одобрением приводит слова мимистки Арбускулы, которая, быв на театре ошикана чернью, отважно заметила: «с меня довольно, что мне рукоплещет всадник³⁶» Иногда толпа видит истинное³⁷ но, вообще, легкомысленна, слишком увлекается пус­той внешностью³⁸.

На вопрос: что важнее в области поэтического творчества – природный талант или уменье – резуль­тата образования? Гораций отвечает так: «по мо­ему мнению ничего не может сделать – ни выучка без богатого природного дарования, ни дарование без выучки; и то, и другое требуют взаим­ной поддержки и находятся в дружеском союзе³⁹»

Но что составляет сущность поэтического талан­та, и кто должен быть называемым поэтом?

Прямой ответ на этот вопрос находится в одной из сатир Горация, именно в 4 сат. 1 книги. «Поэтом должен быть назван тот, кто обладает даром оригинального творчества, кто имеет божественное вдохновение (и, вследствие этого, одушевлен, н неотразимо увлечен своей поэтической миссией), кто обладает, наконец, возвышенным словом (т. е. словом, составляющими середину меж­ду прозаичностью и высокопарностью⁴⁰). Отсюда проистекает огонь и сила в поэтических произведе­ниях⁴¹. Подобным образом выражается Гораций и в «Послании к Пизонам»⁴².

Такой талант не есть непременная принадлеж­ность свободно- рожденного человека или всадника, не есть непременная принадлежность даже честного и доброго человека. Это– особый дар природы, не имеющий ничего общего ни с правами рождения, ни даже с добродетельной жизнью⁴³. Он уживается лишь с идеальным настроением и несовместим с практическим материализмом, доказательством чего служат целые страны–Греция и Рим. Пер­вая ничего не жаждала, кроме славы; Рим, напротив, с ранних пор учил своих детей счето­водству и вообще практическим знаниям. Но кому же не известно, насколько Греция превосходит Рим своим искусством и своею литературою⁴⁴?

Если мы будем иметь в виду взгляд Горация на высокое значение поэзии и сущность поэтического таланта, то, конечно, не удивимся тому раздраже­нию, с которым он отзывается о мании стихо­творства, овладевшей многими из его современников, которые, без таланта и образования, вы­ступали в роли поэтов⁴⁵.

Образование необходимо таланту потому, что без него он, избегая одного недостатка, будет впа­дать в другой и, притом, больший⁴⁶. По замечанию Крюгера⁴⁷ мысль эта сопровождает читателя через все «Послание к Низонам».

Источник образования для поэтического таланта или, как выражается Гораций, основание и источ­ник истинного, здравого поэтического творчества есть мудрость⁴⁸, заключающаяся, в особенности, в сочинениях философов из школы Сократа⁴⁹. В них может уразуметь поэт нравственные обя­занности, как например обязанности в отношении к отечеству, к друзьям, к родственникам, к чужеземцам, обязанности сенатора, судьи, пол­ководца⁵⁰. И кто уразумел эти обязанности, у того свободно польется речь⁵¹. Главная задача по­эта, особенно драматического поэта, состоит в том, чтобы каждое лицо характеризовать соответственным образом. А на высоте этой задачи будет поэт, когда он углубит свой дух изучением философии, постигнет сущность нравствен­ности⁵².

Kpoме того, поэт должен приглядываться к явлениям жизни, наблюдать над действительными представителями и образцами нравственности; от­сюда почерпается им жизненность для своих фигур⁵³.

Наконец, поэту нужно знакомство с общими правилами стихотворства. Мысль эта, прямо не вы­раженная, с достаточною ясностью может быть выведена из разных мест «Послания к Пизонам».⁵⁴

Заботливость поэта, желающего быть совершенным, не прекращается с образованием и пpиoбpетенным, вследствие образования, уменьем. Поэт должен заботиться и о тщательной обработке сво­их произведений. Эту мысль часто высказывает Гораций и в «Послании к Пизонам», и в других своих произведениях. Прославляя римских трагиков за то, что они перепробовали всякого рода способы изображения трагических сюжетов, что осмелились освободиться от рабского копирования греческих трагедий и решились избрать сюжеты для своих трагедий из римской жизни, он замечает, что «Лациум был бы и литературою не менее славен, чем доблестью и оружием, если бы римские поэты не пренебрегали старательной и продолжи­тельной отделкой своих произведений⁵⁵» Вслед за тем делается такое обращение к Пизонам: «вы, потомки Помпилия, охуждайте то поэтическое произведение, которое не подверглось продолжитель­ной обработке и не доведено этою обработкою до полного совершенства⁵⁶» И еще в том же «Послании» Гораций, обращаясь к одному старшему юноше Пизону, дает такой совет: «ты ничего не должен предпринимать против воли Минервы (т. е. не посоветовавшись со своим здравым смыслом); если же некогда что либо напишешь, то представь это на суд Меция⁵⁷, и отца твоего, и наш (суд); и пусть оно обрабатывается девять лет, оставаясь никому неизвестным⁵⁸». Заботиться о тщательной обработке своих произведений и об устранении недостатков поэт должен и в том случае, когда он имеет в виду доставить назидание, и в том, когда имеет в виду доставить удовольствие, хотя есть, впрочем, недостатки, которые неизбежны и которым можно простить⁵⁹.

Выше было замечено, что Гораций считал необходимым для поэта знакомство с правилами сти­хотворства. Некоторые из этих правил он сам изложил в «Послании к Пизонам». Хотя это «Послание» не есть полное изложение пиитики или науки стихотворства, однако в нем находятся наставления и о содержании поэтических произведений, и о расположении оного, и о языке.

Содержание для своего произведения поэт может заимствовать из всех сфер жизни, – отовсюду, от­куда захочет⁶⁰. В частности, драматическому по­эту –полная свобода: взять сюжет, уже избиравшийся и обрабатывавшийся другими, или изобрести но­вый⁶¹. Но так как изобретать новый сюжет трудно, то Гораций советует драматургам пользо­ваться, как источником, Илиадою Гомера⁶². Впрочем, как в этом случае (т. е. при заимствовали сюжета из Илиады), так и вообще при воспроизведении сюжета, уже избиравшегося другими, поэт не должен быть рабским подражателем. Он должен на известное уже и обрабатывавшееся содержание наложить печать своей индивидуальности⁶³.

Но если поэт свободен в выборе содержания, то пусть он, во всяком случае, является глашатаем истины, проповедником святого, благородного, честного. Такую нравственную задачу имели перед собой древнегреческие поэты, уча отличать общественное от частного, священное от мирского, воспрещая незаконное сожительство, определяя права и обязанности супругов, наставляя гражданствен­ности, внушая повиновение законам⁶⁴.

Далее, пусть поэт выбирает себе предмет по силам, ибо в таком случае ему работать будет легко, и он скорее достигнет совершенства⁶⁵.

Все отдельные части содержания в поэтическом произведении должны быть сгрупированы и состав­лять единое целое. Тонко подсмеивается Гораций над теми, которые не умеют придать единства своим произведениям, у которых – по его выра­жению, начало обещало амфору, а в конце выходил кувшин⁶⁶.

Необходимо соблюдать меру в раскрытии пред­мета, необходимо уметь сказать лишь то, что отно­сится к предмету⁶⁷.

Необходима краткость; ибо тогда сказанное легче будет воспринято и удержано; все лишнее вытекает из сердца, как из переполненного сосуда⁶⁸. Не в том важность, чтобы написать много, а в том, чтобы написать хорошо⁶⁹. Пусть не будет громких, многообещающих вступлений, пусть речь не начинается слишком издалека, пусть не будет утомительных, затемняющих дело частностей. Пусть подражают Гомеру, который всегда спешит к окончанию и развертывает события не иначе, как познакомив с ними слушателя, и оставляет то, что не надеется сделать ясным⁷⁰.

С особенной подробностью распространяется Гораций о том, что каждому поэтическому произведению должен быть придаваем свойственный коло­рит. Имея ввиду собственно драматические произведения, он замечает, что комедия имеет свой язык, свой колорит и образ изложения, точно также есть особый тон и колорит у трагедии⁷¹.

Наконец, недовольно, чтобы поэтические произведения были изложены сообразно требованиям искусства; пусть они говорят сердцу и, куда хотят, увлекают дух слушателя⁷².

Немало в «Послании к Пизонам» очень умных замечаний и относительно языка в поэтических произведениях.

В век Августа в Риме, вместе со множест­вом недовольных новым государственным строем, явилось немало недовольных состоянием и направлением литературы. Их идеалом было про­шедшее. В произведениях поэтов Августова века они находили недостаток силы, порицали обновле­ния в языке, считая развитие латинского языка законченным⁷³.

Вопреки этим поклонникам старины Гораций защищал прогресс, как в области литературы, так, в частности, в области языка⁷⁴. «Все в Mиpе – говорит он – подлежит закону разрушения⁷⁵» От этого закона разрушения не изъят и язык; бывшие в обращении слова выходят из обращения и, подобно всему в миpе, как бы погибают, заменяясь другими, если захочет употребление (usus), «которому принадлежит суд и право, и норма речи⁷⁶». Изменения в языке, разделяющем участь всего смертного, происходят таким образом, что, с одной стороны, расширяется значение ходячих слов посредством нового соединения их, с другой, вводятся слова, совершено но­вые⁷⁷. Если новые слова взяты, с легким видоизменением, из греческого языка, то им можно обещать будущность⁷⁸. С расширением круга идей должна непременно развиваться и область языка; «зачем же – замечает Гораций – римлянин недозволяет Виргилию и Вapию то, что дозволил Цецилию и Плавту?»⁷⁹.

Предлагая в «Послании к Пизонам» наставления относительно поэзии, Гораций, по преимуществу, имел в виду поэзию драматическую; отчего это произошло, – оттого ли, что драма была наиболее слаба в Рим в век Августа, или оттого, что Пизоны, в особенности старший сын, писали дра­мы, или оттого, что Гораций отдавал драме предпочтение перед другими родами поэзии⁸⁰, – сказать трудно. Но как бы то ни было, почти треть «Послания» (ст. 153–294) специально занята советами драматическим поэтам; да и вообще «Теория драмы составляет» – как справедливо заметил О. Риббек – «зерно этого поэтическаго произведения Горация»⁸¹ Кроме наставлений, которые могут относиться столько же к драматической поэзии, сколько и ко всякой другой, «Послание» дает ряд практических советов специально драматургам. Вот эти советы:

1)Пусть драматический поэт не все то представляет, что представляет эпик⁸².

2)Пусть драматическое произведение заключает. в себе не более и не менее пяти актов⁸³.

3)Пусть лишь в крайнем случай допускается deus ex machina⁸⁴.

4)Пусть четвертое лицо не произносит речей, но является в качестве статиста⁸⁵,

5)Пусть хор как бы играет роль актера, пусть его пение имеет связь с ходом пьесы, пусть он проповедует святые истины⁸⁶.

6)Пусть музыкальный аккомпанимент и словесное выражение в драматическом произведении будут чужды излишней игривости и распущенности⁸⁷.

7)Пусть драматург соблюдает тот стихотвор­ный размер, какой свойственен драме, и пусть не делает отступлений от правил версификации⁸⁸.

О других родах поэзии мало встречается замечаний в «Послании к Пизонам». В стих. 73–85 только указываются стихотворные размеры, наибо­лее свойственные тому или другому роду поэзии. Эпопеи, описывающие деяния царей и полководцев и горестные войны, могут пользоваться гекзаметром, пример чему подал Гомер⁸⁹. Елегия, первоначальник которой неизвестен, употребляет дистих – сочетание двух неравностопных стихов. Ямбический размер свойственен выражению горечи и раздражения; он употребляется, также, драматическою поэзией. Разнообразие лирических размеров находится в связи с разнообразием содержания лирических произведений: лирическая поэзия воспевает богов и героев, победителей на состязаниях в борьбе и в езде на конях, кроме того, любовь и вино.

Множество чрезвычайно метких отзывов о разных поэтах, как греческих, так и римских, рассеянных в «Послании к Пизонам», проясняют и дополняют теоретические замечания Горация касательно поэзии. Как отъявленный грекофил, решительный поклонник и почитатель Эллады, Гораций, при каждом удобном случае, с одушевлением говорит о высоком совершенстве произведений греческой му­зы и в ст. 268 «Послания к Пизонам», рассуждая о стихотворном размере драмы, прямо обра­щается к своим соотечественникам с такими словами: «читайте днем, читайте ночью образцовые произведения Греков⁹⁰».

Особенные похвалы расточает «Послание» Гоме­ру. Гомер ничего не вымышляет неразумного; он стремится не затемнить дело ненужными подробно­стями, но прояснить; он не начинает издалека; он всегда спешит к окончанию и не иначе развертывает перед слушателем события, как познакомив его с ними; он оставляет то, что не на­деется сделать ясным, и так вымышляет, так соединяет ложное с истинным, что середина не разнится с началом, конец с серединой⁹¹.

Но не одно чувство меры и совершенство композиции Гораций возвышает в Гомере. Гомер угадал своим гениальным чутьем, какой размер на­иболее годен для эпопеи⁹². Образец во всем, – он есть предпочтительный источник содержания для драматических произведений⁹³.

В высшей степени сочувственные отзывы встречаем в «Послании к Пизонам» и о некоторых других представителях греческой поэзии⁹⁴.

Напротив, отзывы о представителях римской му­зы в «Послании» большею частью неблагоприятны. Признавая в своих соотечественниках великое поэтическое дарование, Гораций утверждает, что этим дарованиям повредила небрежность⁹⁵. Удивление предков остроумно и версификации Плавта свидетельствует о терпении их, чтобы не сказать, о глупости их⁹⁶. Недостатком старательной верси­фикации страдают, также, произведения Аттия и Энния⁹⁷.

Нельзя отрицать, что мысли Горация о поэзии в «Послании к Пизонам» не оригинальны. Его вдохновителем и наставником был философ Аристо­тель, – тот великий мыслитель Греции, влияние которого простерлось не только на весь древний образо­ванный мир, но и на Средние Века, даже иногда чувствуется и теперь. В самом деле, сравнивая «Послание к Пизонам» с «Поэтикою» Аристотетеля, единственным его до нас дошедшим сочинением по теории поэзии, нельзя не поразиться сходством мыслей в этих произведениях. Говорит ли «Послание к Пизонам» о существе поэтиче­ского творчества, оно утверждает то же, что утверждает «Поэтика». Говорит ли о трагедии, – повто­ряется снова изложенное в «Поэтике». Сходство обнаруживается нередко и в мелочах.

Впрочем, Гораций остался самим собою и в «Послании к Пизонам». Его практическая натура чуждалась отвлеченностей. И вот, между тем как в «Поэтике» Аристотеля на каждом шагу определения и логические схемы, «Послание» не дает даже определения трагедии, о которой всего бо­лее распространяется. Напрасно также мы будем искать в «Послании» даже каких либо намеков на такиe элементы трагедии по Аристотелю, как перипетия и узнание, завязка и развязка, сострадание и страх⁹⁸.

Самая теория трагедии, предложенная Аристотелем, существенно видоизменена в «Послании». Между тем как Аристотель придает в трагедии особое значение событию или мифу, Гораций всего более настаивает на соответствующем действи­тельности изображении характеров⁹⁹.

Схолиаст Порфирион говорит, что Гораций, при составлении «Послания к Пизонам» пользовался наставлениями грамматика Неоптолема о науке стихо­творства: hunc librum, qui inscribitur de arte poetica, ad L. Pisonem... ejusque filios misit... in quem librum congessit praecepta Neoptolemi τοῦ Παριανοῦde arte poetica, nonquidem omnia, sed eminentissima. Но, по мнению Тейфеля, эти слова Порфириона от­нюдь не вынуждают думать, что Гораций пользо­вался таким второстепенным источником в таком предмете, в котором он сам был полный господин¹⁰⁰».

Во многих случаях Гораций сходствует с Цицероном. То, чего требует Цицерон для оратора, считается у Горация необходимым для поэта¹⁰¹. Одинаково было и отношение их к общему учи­телю и руководителю: разумею Аристотеля. Как Цицерон видоизменил с римской точки зрения и применительно к потребностям римской публики и дополнил своею опытностью риторическую систему великого Стагирита, так и Гораций в «Послании к, Пизонам», хотя воспроизвел начала пиитики Аристотеля, но претворенные им в собственную плоть и кровь, переработанные в горне его соб­ственного мышления и опыта.

Представляя воспроизведение, хотя с характером самостоятельности, идей Аристотеля, мысли Горация о поэтическом творчестве, изложенные в к Послании к Пизонам», суть, вместе с тем, отголосок и самое лучшее в популярной и изящной форме выражение мнений всей классической древно­сти. Классическая древность не только в созданиях поэзии, но и в созданиях образовательного ис­кусства. как можно судить по сохранившимся до нас памятникам, выражала тот самый взгляд на искусство и художественную деятельность, который проводил Гораций, требовала от созданий искусства совершенства как в содержании, так и в фор­ме. Посмотрите на произведения античной скульп­туры. Не носят ли лучшие из них печать воссоздания действительности, которое считает сущно­стью поэзии «Послание к Пизонам?» Не представляют ли фигуры богов на античных статуях идеального воспроизведения черт человеческой приро­ды? Не суть ли они образцы, истинные «антики» и в своей внешней форме? Та художественная красота, которая отобразилась в них, есть свиде­тельство гения и духовной цельности классического миpa. Он сошел со сцены истории, но продолжает жить в произведениях ума и творческой фантазии, им оставленных.