Памяти Оливье Клемана

Оливье Клеман, французский православный богослов, член редколлегии журнала “Континент”, скончался в Париже 15 января 2009 года в возрасте 87 лет.

Отпевание состоялось в храме Сергиевского подворья, где находится парижский Богословский институт, профессором которого Клеман был много лет. Кроме главы Архиепископии русских православных церквей в Западной Европе архиепископа Гавриила, в отпевании, наряду со множеством духовенства и верующих, участвовали еще шесть епископов, представлявших Константинопольский (греческий), Антиохийский (арабский) и Румынский Патриархаты. Было католическое духовенство, представители интерконфессиональной Общины Тэзе, монашествующие из Иерусалима…

В своем надгробном слове архиепископ Гавриил назвал Оливье Клемана “предтечей” и “апостолом”. Предтеча указывает на грядущего Христа, апостолы возвещают Благую весть, следуя своему миссионерскому призванию. Оказывается, такого рода деятельность нужна и спустя две тысячи лет – в недрах христианской Европы. Только теперь это скорее следует называть “внутренней миссией” и даже “вторичной миссией” – среди христиан, принадлежащих к разным конфессиональным традициям.

Нет, Клеман никоим образом не относился к тем, кто “обращает в свою веру”. Но он был, как утверждают его западноевропейские единоверцы, одним из наиболее значительных свидетелей Православия на Западе во второй половине XX века.

Что же позволило ему выполнять эту миссию?

И как объяснить эту роль российскому читателю?

Я впервые встретился с Клеманом в Париже в июне 1990-го, посетив его дома вместе с Владимиром Порешем, а год спустя встречал его в Москве, когда он приехал в Россию (еще советскую), чтобы прочесть несколько лекций о русском богословии. Тогда это было одновременно и еще “чудесно”, и уже вполне естественно: какой-то француз из “парижского русского богословского института” с помощью переводчика рассказывает в случайном помещении небольшой группе людей (человек 50–70) о богословском понимании личности… Единицы знали это имя, – скажем, по переводам отдельных текстов в парижском русском журнальчике Татьяны Горичевой “Беседа”. Тогда же Клеман дал интервью, позднее, в 1992-м, опубликованное в “Континенте” (№ 72): “Почему я православный христианин”¹.

В Москве же мы обсуждали проект перевода книги Клемана “Истоки: Богословие отцов древней Церкви”, которая вышла спустя два года с предисловием Николая Лосского (высокой печатью, на желтой бумаге, но тиражом целых 8 тысяч экз.). Затем была буквально пара публикаций в газете “Русская мысль”, а сравнительно недавно вышло несколько брошюр². Кроме того, в 1993 году в Брюсселе был издан русский перевод книги Клемана “Беседы с патриархом Афинагором”. Вот, кажется, и всё – по-русски.

Дело, однако, в том, что и этого вполне достаточно, чтобы познакомиться с Оливье Клеманом как автором, но совершенно недостаточно, чтобы понять его роль во Франции и христианской Европе в целом.

Мне пришлось еще несколько раз общаться с Оливье Клеманом в 1990-е: в Париже и, урывками, на съездах Православного братства в Западной Европе. Опыт этих встреч был необычным. Языковой барьер не позволял поговорить “уста к устам” (Клеман не понимал по-русски, а я по-французски – очень приблизительно), но эта ситуация обнаружила вполне удивительную возможность общения с этим человеком – почти без слов, просто посредством взгляда и “присутствия”. Это было именно то “присутствие” – présence, – о котором немало говорит и сам Клеман. Сначала, с помощью друзей, я задавал ему вопросы, ставил проблемы, высказывал какие-то соображения, но он не был склонен к “дискурсивным” ответам. Клеман сам в каком-то смысле был “ответом”: он был наполнен какой-то тихой, но при этом густой, плотной, глубокой – поистине духовной – жизнью. Этот маленький, “круглый”, с совершенно французской внешностью человек – без всяких внешних признаков “православной духовности”. И достаточно было с ним где-то встретиться, мимоходом, во временном “храме” конгресс-центра или в столовой за обедом, чтобы отпало всякое желание задавать какие-то “вопросы” – о религии, о Церкви и даже “о человеке”…

“Вопросы о человеке” – так называется одна его старая книжка, специально написанная для “энциклопедически-популярной” серии (именно главы из этой книжки и публиковались в журнале “Беседа”, и очень жаль, что они не нашли своего русского издателя)³. Это текст очень характерный для времени написания, французский по стилю, обращенный прежде всего к широкой публике – и очень клемановский. Он представляет собой попытку выразить, словесно и интеллектуально, некое целостное видение: человека, как он понимается и “переживается” внутри христианства, церковного пространства, в конечном счете, православной традиции. Но увидеть того реального, “современного”, человека, который живет в западноевропейской культуре.

Это и было главным делом Клемана. Он был человек весьма ученый, очень эрудированный, одновременно историк (в том числе по образованию), философ и богослов. И он был, судя по всему, хороший “писатель” (опять же в характерно французском смысле). На вкус некоторых (мой в том числе) такой стиль разговора о духовно-богословских материях не всегда соответствует предмету, “экзистенциальной проблематике”. Но в то же время язык не повернется говорить в данном случае об экзальтации – настолько подлинным было его свидетельство, как словесное, так и личное.

И поэтому когда я слышу слова о его апостольской роли проповедника и вдохновителя для множества православных христиан (и не только православных) в Западной Европе, это подтверждает то представление о структуре его личности, которое складывалось в опыте непосредственного общения.

Оливье Клеман как действующая личность (в разных проявлениях: как пишущий, говорящий, беседующий, организующий, просто “присутствующий”) – весь на перекрестках, в точках связывания людей и смыслов. И в то же время – развязывания застарелых узлов, в общении и со-общении. Одна из его книг – о его русских учителях-друзьях богословах Владимире Лосском и Павле Евдокимове – называется “Два проводника” (имеется в виду – между Востоком и Западом). Он и сам был таким проводником – уже с западной стороны.

Но он мог выполнять эту роль и эту миссию потому, что, – как и они, – был не только и не столько кабинетным “ученым теологом”, сколько христианином, человеком, одновременно и неразделимо переживающим и продумывающим свою веру как содержание своей жизни в реальном мире. Именно эта синтетическая, вертикально-горизонтальная структура его личности и была источником его свидетельства. И источником открытости, которая позволяла быть как связующим звеном, так и провозвестником полноты той христианской, церковной традиции, в которой он жил.

И тут надо сказать несколько слов собственно о духовном пути Оливье Клемана.

Само его обращение имеет много общего с тем, что происходило у нас, в советской России. Как известно, французские секулярные, а также социалистические традиции гораздо старее, чем наши, российские. И Клеман, родившийся в 1921 году на юге Франции, вырос именно в такой среде. Среди его предков были и католики, и протестанты, но уже его дед стал приверженцем другой, третьей, “веры”: социалистов-секуляристов (именно так сам Клеман и описывает то окружение, в котором он рос: “У нас было три “религии”: католики, протестанты и социалисты”). Соответственно, в среде приверженцев той “религии”, к которой он принадлежал по рождению, браки совершались в мэрии, и детей не крестили.

Клеман получил историческое образование в провинциальном университете, затем преподавал в парижских лицеях и – одновременно – искал смысл жизни и Веру: через философию и “восточную духовность” (как это происходило со многими и у нас в советское время). И обрел Веру через общение с русскими православными парижанами, что и привело его к крещению в православной церкви (кстати, Московского Патриархата) в возрасте 31 года.

Здесь надо обратить внимание на одно важное обстоятельство. Это произошло в силу его знакомства (через тексты и личного) с Владимиром Николаевичем Лосским – одним из столпов православной неопатристики и одновременно убежденным сторонником “французского православия” (напомним, что русский по происхождению богослов Вл. Лосский писал по-французски и был одним из основателей существующего поныне франкоязычного православного прихода в Париже в юрисдикции Московского Патриархата). И тот факт, что сам Клеман стал “апостолом” западноевропейского православия, имеет своим основанием и истоком другой факт – что он был “крещен” именно в такой богословско-экклезиологической “купели”. Это была жизнь и деятельность в православной церковной “парадигме”, которая сегодня с трудом не только принимается, но даже и понимается в России.

Речь идет о переживании вселенскости, наднациональности Православия, которое, в силу этого своего качества, может и должно находить конкретно-исторические культурные выражения в новых ситуациях, в том числе и в ситуации западноевропейской культуры (равно как и североамериканской). Разумеется, эти исторически новые “воплощения” православной традиции будут иметь особые черты, особую социокультурную “физиогномию”. Но это не значит, что они не могут быть и не являются истинно православными. Более того, на них лежит особая миссия раскрытия и донесения до религиозно-культурных регионов Запада, исторически оторванных от христианского Востока, богатства восточно-христианской традиции и практики, значимого для всего христианского мира.

Вот слова самого Клемана (1977): “Во Франции культура – одновременно наиболее секуляризованная и наиболее взыскательная – пришла сегодня к осознанию того, что “смерть Бога” неизбежно приводит и к “смерти человека”. И появляются признаки новой открытости к трансцендентному, возврата к тому, что было подавлено, выражаясь в терминах психоанализа. А подавлены были смерть, любовь, тревога, удивление перед существованием. Потому-то православное свидетельство и имеет здесь сегодня такое значение – чтобы благословить и усилить те ростки, которые начинают зацветать, чтобы помочь христианам этих стран, которые полны неуверенности, но также и исканий, снова открыть для себя силу Воскресения”⁴.

Но вот что важно отметить: такая установка на православное свидетельство в западноевропейском контексте конца XX столетия имеет русские истоки, которые питали и формировали и самого Клемана (продолжаю цитату): “Именно в Европе, особенно в Париже, в первую половину нашего века русское религиозно-философское возрождение принесло свои плоды, которые – через французские переводы – были восприняты арабской, греческой и румынской православной интеллигенцией… Великие русские религиозные мыслители явили обновляющую силу православного Предания. Они обозначили перспективы творческой духовности. Перед лицом западноевропейских культур – прежде всего немецкой и французской, которые они знали, – они не испытывали ни комплекса ущемленности, ни комплекса превосходства, которые так опустошали многих православных. Они невозмутимо различали духов, вскрывали корни неразделенной Церкви, показывали, как великие изыскания атеизма могут быть включены в интегральное видение Богочеловечества”.

Клеман был одним из тех, кто способствовал переводам и “продвижению” на Западе восточно-христианского святоотеческого наследия, но при этом – провозвестником в высшей степени творческого православия, не боящегося пресловутой “современности” и вступающего с ней в содержательный диалог. С 1959 года Клеман редактировал православный французский богословский журнал “Contacts”, выходящий до сего дня, писал книги и статьи, давал интервью, выступал в разных аудиториях. Но не меньшее внимание уделял консолидации весьма разрозненных “православных сил” так называемой диаспоры. Прежде всего потому, что сам – как и многие другие православные западноевропейцы, а также потомки эмигрантов – не принадлежал ни к какой диаспоре. Важнейшим результатом его деятельности стало образование Православного братства Западной Европы, которое с начала 1970-х регулярно (раз в три года) проводит довольно масштабные съезды; в них принимают участие сотни православных христиан разного этнокультурного происхождения из разных стран Европы.

Выражаясь по-русски, можно сказать, что Оливье Клеман был широким человеком. Но его широта – прямая противоположность всеядности и поверхностности. Это именно открытость, источник которой – действительно глубокое основание, на которое он духовно опирался: подлинный христианский опыт, одновременно церковный и личный. Поэтому он и мог быть собеседником и другом очень масштабных и очень разных людей: патриарха Афинагора и папы Иоанна Павла II, архимандрита Софрония (Сахарова) и основателя общины Тэзе брата Роже, крупнейшего румынского богослова о. Думитру Станилоэ и основателя католической общины св. Эгидия Андреа Рикарди…

В заключение приведем его слова, в которых он кратко выразил свое видение православия:

“Я люблю в православной традиции соединение переживания тайны и переживания свободы, отсутствие морализаторства, простое, но глубокое понимание спасения как победы жизни, человека – как созданного по образу Троицы, то особое значение, которое придается Святому Духу и красоте космоса, молитву о всеобщем спасении – и многое другое”.

Вечная память!