Памяти профессора-расколоведа И.Ф. Нильского

Покойный профессор И.Ф. Нильский всегда сочувственно относился к нашему изданию и поместил в нем несколько прекрасных статей, а потому тем с большей готовностью помещаем это “поминальное слово” одного из его учеников, который, кроме того, по своему положению, имел и имеет полную возможность высказать вполне компетентное суждение о профессорской и учено-литературной деятельности покойного. Редакция.

Редеют ряды старых опытных профессоров, оставивших глубокий след своей многолетней деятельностью. 11-го августа скончался заслуженный ординарный профессор С.-Петербургской духовной академии Иван Федорович Нильский. 37 лет с честью занимал он только что открывшуюся, в пятидесятых годах, новую кафедру учения о русском расколе. Он был первый профессор-расколовед в петербургской академии, в течение почти четырех десятилетий высоко державший знамя науки. И нашей первой школой по изучению раскола, – если не брать в расчет немногих сведений, полученных еще в семинарии. – и нашей первой разумной школой была аудитория Иван Федоровича. Это было в начале шестидесятых годов (1863–65). Учение о расколе читалось в старшем курсе. Аудитория профессора еще молодого, в полном расцвете сил, но уже прекрасно освоившегося со своим предметом, была всегда полна слушателей. Профессор не читал, а говорил свои лекции, ходя по классу. Живая увлекательная речь лилась совершенно свободно, слушалась легко и шевелила наши юные головы; не утомленными выходили мы из класса, а скорее – оживленными; мы входили во вкус живых современных вопросов. Не стесненный и не стеснявшийся рамками какой-либо выработанной программы, он читал эпизодически, широко и с увлечением захватывая и разъясняя волновавшие общество вопросы. Совершенно естественно, что вопросы эти увлекали и нас. Но нельзя не вспомнить с благодарностью, что в лице Ивана Федоровича мы имели опытного руководителя, с тонкой критикой относившегося к разным модным, широко распространенным взглядам и суждениям.

В то время весьма мало занимались полемикой с расколом. Практическая идея с петербургского митрополита Григория отошла далеко на задний план. И общество и ученые интересовались не борьбой с расколом, а вопросами о сущности и происхождении раскола. Тогда высоко ценились книги профессора Щапова: “Русский раскол старообрядства” – исследование о причинах происхождения и распространения раскола (1859) и “Земство и раскол” (1862). Его взгляды на раскол как на явление не церковное, а социально-гражданское были в большом ходу. – Взгляды эти долго держались и после сего и стали замирать только в последнее десятилетие. От этих взглядов зависел, конечно, и характер борьбы с расколом. В аудитории Ивана Фёдоровича мы слушали обстоятельный разбор этих взглядов и вынесли из неё убеждение в полной несостоятельности оных. Благодаря этому и в будущем мы стали на верный путь и не тратили даром времени на уяснение разных вопросов. С другой стороны от старого времени унаследованы были представления об обрядовых разностях или мнениях раскольников как о чём-то еретическом, получившем начало от еретика Мартына армянина и осуждённым на древнем соборе в Киеве. В основании этого приводилось деяние киевского собора на Мартына еретика. В аудитории Иван Федоровича мы впервые услышали основательное рассмотрение неподлинности означенного документа. Не он придумал возражения против действительности бывшего в 12 веке в Киеве собора, – это было сделано раньше; но заслуга его в том, что он не скрыл от своих слушателей правды, не обошел щекотливого для того времени вопроса. Результатом его критики было то, что мало-по-малу, как бы незаметно перед умственным взором нашим стал предноситься иной совершенно взгляд на обрядовые разности раскольников-старообрядцев, – который в настоящее время принять бесспорно наукой и разделяется церковной властью.Высказываемое некогда подозрение в еретичестве двуперстия, сугубой аллилуия и тому подобных предметов уступило место иному, более мягкому взгляду на эти предметы, Таким образом, благодаря академическим лекциям, мы опять могли стать на настоящий путь. Правда, Иван Федорович не развивал перед нами прямо богословских воззрений на означенные вопросы, – потому ли, что он как-то не любил этого, или потому, что не пришло еще время говорить то, к чему не было подготовлено общее сознание и что требовало некоторой осторожности в суждениях. Но понятливые его слушатели, – особенно те, коим судил Бог работать на том же поприще, – могли уже делать надлежащие выводы и развивать и обосновывать этот взгляд.

Здесь мы пока имеем ввиду критический талант нашего профессора, из чтений которого вынесли хорошие уроки.

Что касается положительных чтений по истории раскола, то в аудитории Ивана Федоровича мы слышали главным образом богатые и интересные очерки правительственных к расколу отношений. В то время только что сделались известные сборники Кельсиева с официальными записками и отчетами о состоянии раскола за время царствования императора Николая (1860–62). Тогда же вышли в свет “Раскольничьи дела 18-го столетия”, Есипова (1861). Вслед за тем появились в печати Собрание распоряжений по части раскола, не вошедших в собрание законов (1863) и история министерства внутренних дел Варадинова, в коей 8-я дополнительная книга вся посвящена изложению распоряжений по расколу (1863). Перед талантливым и трудолюбивым профессором оказалась масса нового, неразработанного материала. Завеса, скрывавшая раскол и делавшая его каким-то секретом, стала спадать; открылись новые горизонты для ученой любознательности. Покойный Иван Федорович со всей энергией и увлечением отдался изучению этого материала и освещению новых сторон из жизни раскола. Изучая и знакомясь сам, он знакомил и своих слушателей, не скрывая от них добытых путем изучения сведений. И перед нами стала открываться вся широта предмета и сознаваться весь интерес протекшей и текущей жизни раскола. С особенным вниманием слушали мы рассказы из времени царствования Петра I и из недавнего прошлого, – необычайно богатого кипучей деятельностью времени николаевской эпохи. Сколько можно думать, любовь к изучению и освещению означенной стороны осталась у Ивана Федоровича на всю жизнь.

Но всему бывает конец. Скоро наступил конец и нашему пребыванию в академии, и мы должны по необходимости окончить наши беглые воспоминания о профессорской деятельности нашего наставника и руководителя, припомнив разве еще одну характерную черту. Этой чертой была искренность и какая-то задушевность. Иван Федорович никогда не говорил того, что, хотя и считалось принятым, но в чем сам он не был глубоко убежден. Когда он рассказывал, то чувствовалось, что он не только говорит то, что по обязанности говорить подобало, но душу свою изливает перед слушателями, не доказывает какое-либо предвзятое положение, прибегая к диалектике, а рассказывает лишь то, что сам чувствует и знает и чем находит нужным поделиться с теми, которые сами потом станут работать, быть может, на том же поприще. Эта-то искренность сообщала новую прелесть лекциям Ивана Федоровича и делал то, что слова его не были кимвалом только звенящим. Чтобы оценить эту черту со стороны теоретической, необходимо помнить, что наука о расколе в то время была еще очень юной, а между тем от прежнего времени унаследованы были уже известные убеждения и взгляды, критически не проверенные и скоро оказавшиеся несостоятельными. Почему особенно здесь и дорого было искреннее, убежденное слово профессора, – тем более, что взгляды эти касались таких предметов, которые относились не только к истории, но и к полемике с расколом.

Таков был Иван Федорович как профессор, в шестидесятых годах. В каком направлении развивалась и видоизменялась после сего профессорская его деятельность, мы уже не знаем. Само собой понятно, что оставаться в таком же виде она не могла. Живой человек живет вместе с другими и отвечает на запросы времени. Многое из того, что интересовало в шестидесятых годах, отошло на задний план; поднимавшиеся в то время вопросы перестали волновать общество и занимать ученых; найдены были бесповоротные решения. С другой стороны и жизнь и развитие науки выдвинули вопросы совершенно другие, требующие и решения, – все глубже и глубже задевающие сущность предмета. Думаем, что и на них был отзывчив Иван Федорович. Но не мы уже, а быть может, другие, ближе стоящие к настоящему времени, вспомнят своего, не молодого уже, а маститого профессора и поделятся с другими своими воспоминаниями. Мы же, по выходе из академии, продолжали знать Ивана Федоровича не как профессора, а только как ученого, по его литературным трудам.

Ученая репутация Ивана Федоровича создалась очень рано. Прямо со школьной скамьи он приобрел себе имя ученого своим сочинением об антихристе (1859 г.). В то время, когда мы учились, сочинение это пользовалось большим вниманием со стороны интересовавшихся расколом лиц. В Петербурге, в дружеских кружках бывших его товарищей по академии, в шутку называли Ивана Федоровича “антихристом” и “в ученом смысле кумом протопопа Аввакума”¹. утвердившееся на самых первых порах за Иваном Федоровичем имя лучшего расколоведа по всей справедливости удерживалось до самой его кончины. На самом деле, сочинение об антихристе было одним из первых ученых полемических произведений, безусловно первое по означенному вопросу и единственное в течение почти двух десятилетий. Для написания оного требовалась громадная начитанность и необыкновенная усидчивость. Таким образом Иван Федорович на студенческой скамье завоевал себе профессорскую кафедру учения о расколе, и совершенно естественно и как бы незаметно из учащегося сделался учащим, из студента профессором. Затем молодой профессор не только в аудитории, но и в литературе, выступил на борьбу с модными неправильными взглядами на раскол, о которых мы уже говорили. Труды свои он печатал частью в “Христианском чтении”, а частью в новом журнале “Дух Христианина”, который издавался в Петербурге и в котором принимали участие молодые, даровитые столичные священники, все почти товарищи Ивана Федоровича по академии. Затем, еще в наше время Иван Федорович стал сознавать важность и необходимость осветить самые интимные стороны раскольничей жизни, ознакомиться с внутренними движениями в расколе, вывести на свет раскольничью доктрину в ее историческом развитии. Задача эта – труднейшая, потому что приходилось почерпать сведения из малоизвестных и малодоступных рукописей, рассеянных по различным библиотекам, преимущественно же хранящихся в Императорской публичной библиотеке, и отчасти в бывшей библиотеке преосвященного митрополита Григория, находившейся в то время при Петербургской академии, а потом переданной в Казанскую академию. Задача – с другой стороны, чрезвычайно важная, потому что при выполнении оной мы ознакомляемся с расколом в его исторической жизни из первых, так сказать, рук. При выполнении только оной мы видим раскол лицом к лицу в его развитии, узнаем все его уродливости, приучаемся не только отличать, но и понимать все частные оттенки многочисленных его разветвлений. Без этого как бы хорошо ни были мы знакомы с внешними событиями, с показной стороной, мы многого не узнаем, а главное, не поймем бытовой его стороны, его интимной, как мы выразились, жизни. Сознание необходимости в разработке этой стороны предмета выразилось прежде всего в том, что Иван Федорович начал делать попытки привлечь своих молодых слушателей к разрешению вопросов, относящихся до внутренней истории раскольнической жизни, – к уяснению разных доктрин раскола. Темой для семестрового сочинения в нашем курсе был, между прочим, вопрос о том, от чего раскол раздробился на многие частные секты. И когда один из студентов представил, в разрешение данного вопроса, не сцепление разных побочных, случайных обстоятельств, не указание на причины чисто механические, – что было изложено в обширном сочинении, напечатанном в одном духовном журнале, – а выяснил причины, вытекающие из самых начал раскола и потому метко характеризующие самый раскол; то профессор, прочитав его хотя и неполный, спешно написанный очерк, выразил свое удовольствие, сказав, что он получил такое сочинение вместо “красного яичка” (сказано было вскоре после праздника Пасхи). Еще раньше была предложена тема для курсового сочинения: “Споры о браке между Преображенским кладбищем и Покровской часовней”. Написанное по сему вопросу сочинение было напечатано и в свое время имело значительный интерес. Разработка вопроса о браке настолько заинтересовала и самого Ивана Федоровича, что в конце шестидесятых годов он предпринял обширный труд обследовать этот вопрос во всей его широте, за все время существования раскола, описав в обстоятельном историческом очерке семейную жизнь раскольников-беспоповцев. К этому побуждало его, может быть, еще и то обстоятельство, что в означенное время шли толки о гражданском браке. В 1869 году явились два обширных тома исследования учения беспоповцев о браке, доставившие автору высшую ученую степень доктора богословия, – какая в то время стала необходимой для звания ординарного профессора академии. В этом сочинении представлена масса материала, обследованного во всех возможных частностях, обставленного правдивыми картинами внешнего положения раскола в государстве и дополненного любопытной характеристикой главных действующих лиц. Требование всеобщего безбрачия с одной стороны и учение о возможности брака в среде беспоповцев – с другой, получили полное освещение. Из описания происходивших когда-то событий сделалось ясным все то, что и теперь происходит в беспоповщинском мире, и особенно в среде федосеевцев. Современный ученый не станет уже задумываться над всем тем, что он увидит в обществе брачников и в разных разветвлениях бракоборного федосеества. Таким образом, сочинение Ивана Федоровича изменилось. Он написал очень много статей библиографических, критических и исторических, помещенных в академическом журнале, но уже из другой области. К сожалению, должно сказать, что и вообще интерес к разработке внутренней исторической жизни раскола как-то потерялся. Попадались и попадаются, конечно, в периодических изданиях небольшие отрывочные статейки, но они проходят бесследно и на общее направление исторической науки о расколе влияния не имеют. На первое место выдвигаются другие стороны; думают почему-то, что обстоятельное ученое изложение мероприятий против раскола, – гражданских и духовных – в наилучшей степени ознакомит нас с расколом и в настоящем и прошедшем. При этом как бы внимания не обращается на то, что отношения к известному предмету других не ознакомляют прямо с самим этим предметом, а если и ознакомляют, то не непосредственно, а из вторых рук. Некоторые же ставят в настоящее время вопрос о том, что должно говориться в истории раскола. Вообще, в этом отношении существует что-то неясное, есть какое-то недоразумение. От чего это происходит, сказать трудно. Быть может все дело в том, что в последнее десятилетие снова выдвинулась на первый план практическая идея борьбы с расколом, а не ученая разработка исторической его жизни, вследствие чего история раскола получила даже служебное значение, как наука, долженствующая помогать другой науке, науке полемики. Но если и так, – то и в таком случае внутренняя жизнь раскола, со всеми ее уродливостями в руках опытного полемиста может быть весьма полезной в борьбе с расколом. Разные непримиримые вопросы, породившие мелочные и странные обычаи и мнения, вопросы, неизбежно вытекающие из коренных начал раскола, служат наглядной критикой этих начал, обличением лжи, лежащей в самой его основе. Таким образом внутренняя история раскола с ее явлениями и доктринами е просто любопытна, но и назидательна не с положительной, кончено, а с отрицательной стороны.

Жаль, что Иван Федорович рано умер, не сказав по сему вопросу своего компетентного слова, не внеся света в смутные понятия нашего времени и не подвинув других на серьезные размышления.

Все оставшиеся после него статьи, о которых мы упомянули, носят тот же отпечаток, какой имели и его академические чтения. Во всех их видна богатая эрудиция, полная искренность и неподкупная прямота. Его критика бывала иногда, быть может, жесткой, но никогда не имела она характера голословных инсинуаций; она всегда была обставлена доказательствами и мотивами. Видно было, что критик стоял выше критикуемого и обладал большим знанием.

Правда то, что не со всеми взглядами ученого профессора можно соглашаться; некоторые из его взглядов и в наше время вызывали возражения, в будущем же, потомки наши и еще найдут, может быть, нечто такое, чего принять нельзя. Может случиться и так, что будет признано верным то, что в настоящее время бесспорно принимается и похваляется, но такова судьба всех ученых. Это зависит и от существа науки, постоянно развивающейся, и от положения ученого, который не только право имеет держаться известных взглядов и высказывать свои мнения, но на котором даже обязанность лежит не старому и общепринятому только следовать, но и открывать новое, и, по существу этих открытий, давать предметам овое освещение, предлагать новые решения вопросов, изобретать новые пути к достижению научных целей. Отсюда неизбежны в ученом своеобразности, увлечения и односторонности. Таким образом в этом нет ничего зазорного; в этом – не показание малосилия или малознания, а наоборот – свидетельство движения вперед, при внесении в сокровищницу науки новых вкладов,

Все сказанное об ученых заслугах Ивана Федоровича мы могли иллюстрировать частными примерами и указаниями; но это повело бы нас слишком далеко, да и писать обстоятельный разбор ученых трудов покойного, теперь, перед свежей, только что закрывшейся могилой, и неблаговременно. При виде этой дорогой могилы мы желали бы запечатлеть память умершего лишь беглыми очерками характерных черт долголетней профессорской и ученой его деятельности. Данные от Бога таланты он не зарыл в землю, но неустанно возвращал их и нам дал образец труда живого, работы энергичной, делания искреннего и не лицемерного.

Да упокоит Господь его душу в селениях праведных, где нет ни болезней, ни печалей, ни воздыхания, ни недоразумений, где все ясно, светло и жизнерадостно!

Бывший студент С.-Петербургской академии шестидесятых годов