История одного паломничества⁵⁰. Д. А. Левашов

Мир знает разных людей: богатых и бедных, одетых хорошо и не очень, добрых и злых. Монастырь – совершенно другое пространство, отличное от мирского, там неприменимо различение людей по какому-либо социальному статусу или имущественному цензу. Хотя можно различить чин (звание) иеромонаха и простого инока, но истинное отличие – в дарах благодати, которую Господь дает подвизающимся во имя Его. Старец – человек, который стяжал «доброту» сознательно, и не доброту даже, а Сверх-доброту, благодать Божию. Сердцем, исполненным любовью ко всем, он молит милостивого Господа о нас, принимая наши грехи на себя, ибо любящий призван разделить ношу возлюбленного. Принимая наши грехи на себя, он познает и нас, и наши поступки, поэтому и знает сокровенную глубину человеческую. Издревле на Руси шел православный народ за советом, молитвенной помощью и просто для радости духовной то к киево-печерским старцам, то в Сергиеву, то на Валаам. Много знает Русь душ святых, осиянных светом Христовым.

В годы Советов уничтожение Православной Церкви стало чуть ли не одним из направляющих внутренней государственной политики. Ибо либо во Христа верить, либо в «светлый путь» социализма. Много было убиенных новомучеников, пострадавших за Христа. Оборвалась нить старческой преемственности во многих обителях, сейчас с Божией помощью восстанавливаемых. Но «щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается, и не вовек негодует» (Пс. СII, 8 – 9). Не оставил и нас, христиан «века последнего», без живых свидетелей благоволения Своего.

Об отце Николае с острова Залит я узнал еще в Псково-Печерском монастыре в году 1995, даже пытался попасть к нему, но, видимо, Господь не сподобил. Позже, листая какую-то газету, на снимке я увидел лицо старого священника. Черно-белый снимок плохого качества, но даже на нем, как бы через газету, был виден свет, идущий от лица отца Николая. Позже одна моя верующая знакомая, побывавшая у батюшки, умиленно рассказывала о том, как она привезла батюшке в подарок вязаные шерстяные носки и как отец Николай, встретив ее у храма, улыбнулся и, не зная о подарке, так как сказать ему о нем не мог никто, сказал ей:

– А ноженьки-то у меня болят.

Долго откладывалась поездка к отцу Николаю в связи с разными обстоятельствами, и вот наконец в конце марта мы приехали в село Большая Толба, что под Псковом, откуда надо было добираться по озеру до острова Залит. Идти надо было сначала по болоту, потом по льду самого озера. По словам местных пройти по болоту нам было невозможно без резиновых сапог, за машину до острова просили немыслимые деньги, как вдруг мы увидели белую машину, направляющуюся к озеру, а потом и самого водителя, на голове которого, к нашей радости, была камилавка. Иеродиакон Давид посадил нас в машину, перекрестился, и мы поехали, или, вернее, поплыли, так как вся дорога была затоплена водой. Проплыв, пробуксовав, прорвавшись через болото, мы выскочили на озеро. Ослепительно белое поле льда, машина, идущая на скорости более 100 километров в час (ехать медленнее было опасно – машина могла пойти под лед), постепенно вырисовывающиеся очертания острова, и вот купол храма, в котором служил отец Николай. Весь двор и крыша кельи были сплошь усеяны голубями, которые садились на руки, когда мы кормили их хлебом. «Кто дал бы мне крылья, как у голубя», – вспомнили мы слова молитвы. На дверях кельи записка о том, что батюшка не принимает, так как болеет. Продрогшие, мы стояли у калитки, как вдруг старушка прибежала к нам и чуть ли не насильно увела пить чай к себе в избу.

«Оставайтесь, оставайтесь у меня, да, да, батюшка болеет, но Бог милостив, может завтра и записочку передать сподобит», – говорила она, наливая нам чай. Отогревшись, мы пошли на службу в храм, где прислуживал уже знакомый нам иеродиакон Давид. Однако главной цели – увидеть батюшку – мы не достигли. Помолившись, легли спать, надеясь на завтрашнее чудо, на то, что увидим и поговорим со старцем. Встав утром, мне вспомнилось что-то. Сквозь череду сновидений той ночи, мне ясно запомнилось одно – как стою у калитки, надеясь хотя бы передать записку батюшке. Ко мне выходит келейница, отворяет калитку, я вхожу во двор, передаю записку, и вдруг вижу в окошке лицо батюшки. Мгновение – и я стою уже в горнице, перед старцем. Задаю так давно мучающий меня вопрос, краски исчезают, уже ничего не вижу, просыпаюсь в комнате, где сплю, а в голове – ясный и четкий ответ.

На следующий день весь остров был окутан туманом, как мягким покрывалом. Вокруг келии так же пустынно, только голуби – «птицы небесные» – все так же безмятежно воркуют, сидя на крыше келии и на ветках дерева рядом. Мы стояли у келии с легким сердцем, улыбаясь новому

дню. Уже надо было уезжать. Когда меня сейчас спрашивают, видел ли я старца, я, улыбаясь, отвечаю: «И да, и нет».