История одного паломничества

Д. А. Левашов

Мир знает разных людей: богатых и бедных, добрых и злых. Монастырь – совершенно другое пространство, отличное от мирского, там неприменимо различение людей по какому-либо социальному статусу или имущественному цензу. Хотя можно различить чин (звание) иеромонаха и простого инока, но истинное отличие – в дарах благодати, которую Господь дает подвизающимся во имя Его. Старец – человек, который стяжал «доброту» сознательно, и не доброту даже, а Cверхдоброту, благодать Божию. Сердцем, исполненным любовью ко всем, он молит милостивого Господа о нас, принимая наши грехи на себя, ибо любящий призван разделить ношу возлюбленного. Принимая наши грехи на себя, он познает и нас, и наши поступки, поэтому и знает сокровенную глубину человеческую. Издревле на Руси шел православный народ за советом, молитвенной помощью и просто для радости духовной то к Киево-Печерским старцам, то в Сергиеву Лавру, то на Валаам. Много знает Русь душ святых, осиянных светом Христовым.

В годы Советов уничтожение Православной Церкви стало чуть ли не одним из направляющих внутренней государственной политики. Ибо либо во Христа верить, либо в «светлый путь» социализма. Много было убиенных новомучеников, пострадавших за Христа. Оборвалась нить старческой преемственности во многих обителях, сейчас с Божией помощью восстанавливаемых. Но «щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается, и не вовек негодует» (Пс. 102, 8–9). Не оставил и нас, христиан «века последнего», без живых свидетелей благоволения Своего.

Об отце Николае с острова Залита я узнал еще в Псково-Печерском монастыре в году 1995, даже пытался попасть к нему, но, видимо, Господь не сподобил. Позже, листая какую-то газету, на снимке я увидел лицо старого священника. Черно-белый снимок плохого качества, но даже на нем, как бы через газету, был виден свет, идущий от лица отца Николая. Позже одна моя верующая знакомая, побывавшая у батюшки, умиленно рассказывала о том, как она привезла батюшке в подарок вязаные шерстяные носки, и как отец Николай, встретив ее у храма, улыбнулся и, не зная о подарке, так как сказать ему о нем не мог никто (так как знать ему было неоткуда), сказал ей:

– А ноженьки-то у меня болят.

Долго откладывалась моя поездка к отцу Николаю в связи с разными обстоятельствами, когда наконец в конце марта мы приехали в село Большая Толба, что под Псковом, откуда надо было добираться по озеру до острова Залита. Идти надо было сначала по болоту, потом – по льду самого озера. По словам местных, пройти по болоту нам было невозможно без резиновых сапог, за машину до острова просили немыслимые деньги, как вдруг мы увидели белую машину, направляющуюся к озеру, а потом и самого водителя, на голове которого, к нашей радости, была камилавка. Иеродиакон Давид посадил нас в машину, перекрестился, и мы поехали, или, вернее, поплыли, так как вся дорога была затоплена водой. Проплыв, пробуксовав, прорвавшись через болото, мы выскочили на озеро. Ослепительно белое поле льда, машина, идущая на скорости более 100 километров в час (ехать медленнее было опасно – машина могла пойти под лед), постепенно вырисовывающиеся очертания острова, и вот – купол храма, в котором служил отец Николай. Весь двор и крыша кельи были сплошь усеяны голубями, которые садились на руки, когда мы кормили их хлебом. «Кто дал бы мне крылья, как у голубя», – вспомнили мы слова молитвы. На дверях кельи записка о том, что батюшка не принимает, так как болеет. Продрогшие, мы стояли у калитки, как вдруг старушка прибежала к нам и чуть ли не насильно увела пить чай к себе в избу.

«Оставайтесь, оставайтесь у меня, да, да, батюшка болеет, но Бог милостив, может завтра и записочку передать сподобит», – говорила она, наливая нам чай. Отогревшись, мы пошли на службу в храм, где прислуживал уже знакомый нам иеродиакон Давид. Однако главной цели – увидеть батюшку – мы не достигли. Помолившись, легли спать, надеясь на завтрашнее чудо, на то, что увидим и поговорим со старцем. Встав утром, мне что-то стало припоминаться... Сквозь череду сновидений той ночи, мне ясно запомнилось одно – как стою у калитки, надеясь хотя бы передать записку батюшке. Ко мне выходит келейница, отворяет калитку, я вхожу во двор, передаю записку, и вдруг вижу в окошке лицо батюшки. Мгновение – и я стою уже в горнице, перед старцем. Задаю так давно мучающий меня вопрос, краски исчезают, уже ничего не вижу, просыпаюсь в комнате, где сплю, а в голове – ясный и четкий ответ.

На следующий день весь остров был окутан туманом, как мягким покрывалом. Вокруг келии так же пустынно, только голуби – птицы небесные – все так же безмятежно воркуют, сидя на крыше и ветках дерева. Мы стояли у келии с легким сердцем, улыбаясь новому дню. Уже надо было уезжать. Когда меня сейчас спрашивают, видел ли я старца, я, улыбаясь, отвечаю: «И да, и нет».¹⁰