М.П. Погодин, как археолог

Русская археологическая наука, естественно, почитает своим долгом помянуть столетие со дня рождения Погодина, как одного из своих прямых родоначальников и ее поминки получают особую знаменательность в среде Отделения Русского Языка и Словесности Имп. Академии Наук, в самое последнее время почтившего русскую археологию введением ее и общей науки Истории искусства в свой научный состав. Предлагая вниманию высокого собрания свой краткий набросок оценки археологической деятельности Погодина, мы по счастью, не нуждаемся ни в ссылках, которые сами собой придут слушателям на память, ни в доказательствах, так как верность сообщаемых взглядов может быть ими легко подтверждена или отвергнута.

Главная задача нашего чтения заявить память о том, что Погодин, бывший по профессии литератором, по политическому призванию славистом, по науке русским историком, был на пространстве всей жизни своей наиболее деятельным, общепризнанным, страстным археологом. К его знанию русской археологической библиографии, к его сочувствию и живому слову обратился граф Уваров для открытия общих собраний 1 Арх. Съезда общей речью о «Судьбах Археологии в России». В этом широком обозрении всего хода археологических занятий в России. Погодин совместил и самый внимательный перечень всего сделанного, очерк всего прошлого русской археологии, от сотрудников графа Румянцева до своих современников, на всем пространстве России и во всех исторических поприщах. Для расширения ее успехов в будущем, он требовал умножения общедоступных обзоров по археологии, открытия публичных лекций по предмету, заявлял о необходимости провинциальных музеев, о важности составления всякого рода археологических карт, о желательности применения государственных мер к делу сохранения и восстановления древних памятников.

Вам известно, что к его древней русской истории приложен и обширный археологический атлас, в котором много памятников до татарской Руси были воспроизведены среди карт, планов, факсимиле рукописей и объяснены в особом прибавлении.

Погодин был, в свое время, наиболее известным и счастливым собирателем Русских древностей и конечно, богатством своих собраний был обязан, прежде всего тому, что никогда не старался специализироваться в своих поисках и приобретениях, и что вся русская вещественная археология была ему любопытна, и все памятники древности искусства старинного, и быта России ему казались важны по отношению к общей святыне – русской старине.

В этом преклонении пред русской стариной, Погодин не знал никаких оговорок, сомнений и ограничений, которыми задавались и тяготились иные его современники, ставшие представителями археологии, и конечно, оставлявшие его позади в своих научных работах. Остановимся на одном из них – незабвенном Ф. И. Буслаеве. Вам живо памятен еще ход занятий этого ученого, бывшего одно время столь живым представителем нового литературного и научного движения. Это движение, возникшее из общего национального, пробужденного отныне, интереса к русской старине, примкнуло к романтизму и сосредоточило свои литературные и художественные идеалы в европейском средневековом, в широком смысле этого слова, народно-варварском и начальном периоде европейской истории. Буслаев переходил к археологии от русской народной словесности, обобщая памятники письменные и вещественные общим признаком, так наз. «двоеверия», открывая «романский стиль» в песне о Егории Храбром, определяя одинаково древнюю словесность и искусство со стороны их основной народной стихии. Но, в тоже время, Буслаев, с самого начала, т. е. в первых общих этюдах «о народности в литературе и искусстве», и до последних монументальных работ, ограничил избранную им область русской археологии иконописью, лицевыми рукописями, подлинником. В этой отмежеванной области, он полагал единственный интерес, который можно и должно иметь к русской старине, здесь было содержание древнего искусства на почве религии, народных верований, здесь интерес древнерусского искусства сказывался в мысли и иконографическую часть археологии Буслаев полагал достойным предметом преподавания в высших учебных заведениях. Он полагал возможным утвердить исторический взгляд на художественную бедность древней Руси, проистекавшую от разъединения, бедности материальной и невежества, указывал недостатки в древней России артистической деятельности и отсутствие личного художества, разнородность всяких влияний чужеземных, их непонятность для народа (скульптуры Суздальских церквей), недостатки самого византийского наследия, доставшегося нам будто бы уже в периоде упадка византийского искусства. Правда, Буслаев приглашал, не смущаясь бедностью художественной формы, искать вознаграждения в мысли, в символизме древнерусского искусства и его глубоких преданиях, сближающих его иконографию с древнехристианским искусством, а бытовые формы с Скандинавской стариной, но, вместе с тем, Буслаев принципиально и настойчиво сопоставлял, для оценки, древнерусское искусство с древнехристианским на западе, наш 16-й век с ХІІ веком в Германии, чуждался интересов бытовой и этнографической стороны русской жизни и стал против исторической постановки ее на исследовании ее составных восточных элементов. Приемы изучения самой русской иконографии, сводившие все ее содержание к неизменному будто бы преданию, в ней исключительно действовавшему, обезличивали древнерусское искусство, разлагая его на древние образцы, позднейшие формы и их искажения, подобно тому, как в современных Буслаеву исследованиях отделов, так наз. «романского» искусства, национальные искусства Европы сводились к изучению памятников Рима и романских стран. И между тем, подчиняясь, в противность высказанным взглядам и придуманным теориям, общему движению к изучению народности и родной старины, тот же незабвенный ученый полагал основы ее научного исследования.

Погодин оставался чужд теоретических взглядов, ограничений и уступок, держась в практической сфере наглядки коллекционера, в ученом деле стоя на широком поприще археологии, как родной сестры истории: «памятники вещественные, бытовые, письменные имеют тесную связь между собой и разделены быть не могут» и археология доставляет материал для той же истории. Этот живой взгляд на нераздельную родную старину, он должен был найти у староверов, иконников, собирателей и торговцев древностями.

Современное движение русской археологической науки показывает, что Погодин был прав в своем живом деле, имел верные взгляды на истинное значение русской старины и ясно предугадал будущую ее государственную и общественную оценку. Так, на том же первом археологическом Съезде, наиболее видным в научном отношении вопросом был утвержденный съездом романский стиль в зодчестве древних Суздальских церквей. Коснувшись этого пункта в деятельности Съезда, Погодин в своей речи сказал: «Много было говорено на съезде о византийском и романском влиянии на нашу церковную архитектуру. Влияние там имеет место, где есть, что-нибудь ему подверженное. А у нас, до тех пор, пока не было христианства, не было и церквей; с христианством же и церкви получили образец совершенно византийский. Уже в последствии церкви наши могли подвергаться тому и другому влиянию, но вообще получали, что то и свое собственное. Вот это что то и есть русское, своеобразное, которое нам отыскать и определить следует»¹. Нет необходимости входить в детали и повторять Вам то, что было высказано в своем месте. Но взгляд ученых археологов того времени на романскую архитектуру Суздаля был верен односторонне, постольку лишь, поскольку утверждает общее сходство храмовой архитектуры XII столетия на всем пространстве Европы; в наших памятниках существенно их коренное отличие от прочей романской архитектуры и в скульптуре их исключительное богатство, их необыкновенное своеобразие. Прилепы Дмитриевского собора – прямая параллель «Стиху о Голубиной книге» и его воплощение в скульптуре.

Итак, Погодин, не будучи присяжным археологом, верно понял главный интерес научных исследований русской древности. Древнерусское искусство сложилось, действительно задолго до того, как у нас стали строить каменные храмы по византийскому шаблону и конечно, оно сложилось, в свою очередь, под сильными влияниями восточными и русские исследования должны направиться к источникам образования русского и общеславянского быта с VI по IX век, к объяснению древностей Киевского и Владимирского периодах, общему историческому анализу сербо-болгарских древностей и памятников в XIII и XIV веках, чтобы затем сосредоточиться на изучении древнерусского искусства, сложившегося окончательно в московской Руси. На этом пути, специализация отделов отыщет много влияний и заносов, покажет нужду в особых исследованиях древностей целого ряда стран и местностей, влияний Крыма, Кавказа, Средней Азии, Сербии и Болгарии, Галиции и Молдовлахии, вскроет в фактах простых и цельных, сложные исторические явления, умножит заимствования польские и турские. Но пусть эта научная специальность не чуждается такого же живого соприкосновения с общим народным интересом к родной старине, какое представляет пример Погодина. Пусть исследователи памятуют, что открытое сходство не дает тождества и предполагает существование различий и своеобразий, влияние предполагает существование среды, на которую оно действует и которая требует исследования. И в научных анализах окажется, что древнерусское искусство, будучи сложным историческим явлением, как всякое народное искусство, есть, в тоже время, целый исторический характер, самобытный и по декоративному значению своему художественный стиль. Внутреннее и верное понимание русского стиля сообщается уже живым народным чувством, и он ожидает только понимания научного и художественного, дабы оплодотворить творчество русских архитекторов и художников, и самому развиться в оригинальных художественных созданиях.