Можно ли позитивным философским методом доказывать бытие чего-либо сверхчувственного – Бога, духовной бессмертной души и т. п.?

Позитивная философия принимает только реальное объективное знание за истинное знание, – доступным истинному познанию считает то, что́ или непосредственно основывается на опыте, наблюдение, свидетельстве чувств, или логически верно, строго-позитивным индуктивно – дедуктивным методом вытекает из непосредственного опыта, наблюдений, свидетельства чувств и что́ в выводе своем может быть проверено тем же способом, опытом, наблюдением, свидетельством чувств.

Таким образом, позитивное, реально-объективное знание как источником своим, так и критерием имеет опыт, наблюдение, свидетельство чувств, – эмпирическое, чувственное.

Что́ мы называем реальным? То, что́ есть, іn rе, что существует в действительности.

Что́ называем объективным? На философском языке субъектом называется мыслящая личность; объектом – мыслимый предмет. Понятием или представлением субъективным называется понятие или представление, соответствующее только законам мышления мыслящего субъекта, без соотношения понятия или представления к мыслимому или представляемому, вне мыслящего ума существующему объекту. Знанием или истиною субъективными называются знание или истина, соответствующие только законам мышления и познания без соотношения к законам бытия предметов; а знанием или истиною объективными называются знание или «истина» которые соответствуют сколько законам мышления в познания, столько же законам и действительного бытия мыслимых и познаваемых предметов.

Что́ мы называем чувственным? То, что́ подлежит чувствам, или действует на чувства.

Все ли чувственное – чувством постигаемое объективно?

Решению этого вопроса мы должны предпослать другие вопросы для возможно – точного анализа:

1) Сколько у нас чувств, и какие?

Чувства разделяются на внешние и внутренние. Разделение с эмпирической точки зрения не строго точное. В отношении к воспринимающему субъекту все чувства суть внутренние, внутри субъекта действуют как физиологически, так и психологически: все ощущения суть деятельности внутри субъекта происходящие. Только в отношении к воспринимаемым предметам это разделение чувств на внешние и внутренние может быть удержано: из предметов, действующих на чувство, одни находятся вне чувствующего субъекта, другие внутри его.

К так называемым внешним чувствам обыкновенно относятся пять: зрение, слух, вкус, обоняние и осязание, при чем, осязание должно быть понимаемо широко, как общая восприимчивость, в разных местах разностепенная, всей поверхности человеческого тела.

К внутреннему чувству, понимаемому в обширном смысле, – как оно является не в школьных системах, а в факте ощущения, – должно отнести: 1) низшую степень ощущения физического, как то: боли, голод, усталости и т. п. и 2) высшую степень ощущения движения и деятельностей душевных: страха, радости, тоски, умиления, любви, разнообразных движений воли и мысли, – ощущения, которое в этой сфере – сфере мышления переходит в сознание и самосознание.

2) Вопрос: всё ли чувственное объективно – значит: так ли существуют в действительности предметы, как свидетельствуют нам наши чувства, – имеют ли объекты в себе те свойства, какие придаются им нашими ощущениями?

Тут нужен точный анализ.

1) Сначала рассудим о внешнем чувстве, объективно ли его свидетельство?

Свойства предметов, открываемые в них чувством вкуса, совершенно субъективны: ощущения вкуса – сладкое, кислое, горькое и т. п., это – состояние, принадлежащее ощущающему рту, свидетельствующее об объекте только то, что он имеет в себе какое-то свойство, в данный момент способное производить в моем рту известное ощущение. Крайняя субъективность свойств, открываемых в предметах чувством вкуса, доказывается тем, 1) что у одного и того же человека в разных возрастах, положениях и состояниях ощущения вкуса, как по степени, так и по привлекательности и даже по значимости своей, весьма переходчивые, 2) у разных людей, по различию рас, развития и состояния, различны, 3) у животных, как напр. у свиньи, отличны от ощущений у человека.

О свойствах, открываемых в предметах чувством обоняния, должно сказать то же самое, что и о чувстве вкуса: запахи суть возбуждение обонятельного нерва каким-то свойством частиц, механически отделяющихся от обоняемого тела: эти ощущения у животных, у людей, даже у одного и того же человека различны.

Свойства, открываемые в предметах чувством слуха, субъективны до того, что в предметах – можно сказать – не существуют. Звук в звучащем предмете есть только движение частиц, которое звуком становится только в слуховом нерве, сотрясаемом этим движением. В природе же вне слухового нерва нет звуков: немая она только движется. Субъективность свойств, открываемых этим чувством, видна из того, 1) что у животных, у которых слуховой орган устроен далеко несходно с нашим, как-то у рыб, ощущения звука должны быть весьма отличны от нашего, тем более, что на значимость звука у водяных животных должна много влиять среда, в которой они живут. 2) У животных высших, каковы птицы и млекопитающие, ощущения звука должны быть отличны по напряженно (собака, кошка слышат, что нужно им слышать, лучше человека) и привлекательности (если животные и могут различать тоны, чего отрицать нельзя, то едва ли эти тоны имеют для внутреннего животного ощущения тоже значение привлекательности, как для человека; можно даже сказать решительно, что не имеют); 3) у разных людей ощущения звука различны по степени напряжения, по значимости (некоторые, весьма многие люди мало восприимчивы к различению тонов, напр. дикари, огрубелые поселяне), по привлекательности (дикарям, даже нередко нашим поселянам, нравятся безмерно нескладные сочетания звуков в местных народных песнях, напр. в С-е, и конечно решительно непонятны сонаты Бетховена и т. п.); 4) у одного и того же человека эти ощущения могут разнообразиться, опускаться и подниматься в своем качестве весьма много, – до глухоты и немоты, а с другой стороны до крайней степени тонкости и раздражительности слухового нерва.

Подобным же образом и свойства, открываемые в предметах чувством зрения, также весьма субъективны, и субъективны во многих и разнообразных отношениях. 1) Нет возможности проверить, одинаково ли по размерам, по цвету, даже по форме, не говоря уже о привлекательности цветов и сочетания их, представляются предметы животным, также как и человеку. Несомненно, что некоторым животным, напр. ночным птицам, нетопырям и т. п., предметы должны представляться иначе, чем человеку. 2) В отношении к человеку на свойства предметов, открываемых зрением, влияет во-первых внешняя среда, чрез которую смотрим: а) день светлый или пасмурный, б) лунное и солнечное затмения, в) времена дня, день и ночь, утро и вечер, г) времена года, весна и осень, лето и зима, д) географические пояса и страны света, е) положение зрителя в разных слоях атмосферы, у горизонта, на высоте полета аэростатов, на крайнем пределе атмосферы, где свет исчезает: вне атмосферы нет ни солнца ни звезд, а в атмосфере они являются всегда и неизбежно под влиянием атмосферной аберрации. 3) ...Влияет среда зрительного органа: доказано, что отпечаток предмета, действующего на зрительный нерв, получается именно в глазе и притом чувствуется в глазе, отпечаток представляется в обратном виде, движение отпечатка в глазе происходит обратно движению предмета в действительности, отпечаток предмета всегда бывает меньше предмета и больше или меньше смотря по расстоянию, одним словом зритель, касаясь падающего от предмета светового луча, по отраженно этого луча на зрительном нерве, субъективно приучается приписывать предметам величину, известное положение, известное расстояние, известное движение. 4) Доказано, что цвета вовсе не принадлежат предметам, им принадлежит только способность принять светящийся луч, всегда часть его поглотить – и за тем, преломив его, отразить в одном ли направлении (как отражают полированные плоскости, хотя и те никогда не отражают луч абсолютно в одном направлении), или в разнообразном, отразить луч возможно в целостном его виде или разложив его на элементарные цвета, – отразить всё ли разложенные элементарные цвета или только некоторые или один, один в чистом ли виде одного из радужных лучей, или в смешанном. 5) Не говорим о напряжении ощущения зрения, о значимости, о привлекательности как отдельных цветов, так и сочетания у разных людей; у одного и того же человека эти ощущения бывают различны по возрасту, душевному развитию, по состоянию здоровому или болезненному, ко внешней среде чрез которую человек смотрит – очки, зрительный трубы и т. п.

Наконец самое по-видимому непосредственное чувство осязания – и то дает нам свойства предметов больше субъективные, чем объективные так, что и здесь трудно, если только возможно, определить, что есть здесь объективное и что субъективное. Этим чувством мы определяем в предметах степень температуры, гладкость и шероховатость, упругость, твердость и фигуру. Но 1) тепло и холод – степени температуры в природе не существуют: там есть только движение частиц тела, большее или меньшее расширение или сжатие их; 2)ощущения степеней температуры, гладкости и шероховатости, даже упругости, твердости и фигуральности тел у разных людей, даже у одного и того же человека в разных положениях, весьма различны; а у человека и животных различны до того, что некоторые из названых свойств животным более или менее недоступны по не существованию у них специального чувствилища осязания подобного нашим пальцам: атласистая гладкость тела для животных не существует; упругость воды и воздуха для рыб, плавающих и летающих птиц, для животных насущных весьма различна; даже фигуральность тела для одного осязания животных, вне связи с чувством зрения, должна быть весьма мало доступна. Самым объективным ощущением для чувства осязания остается ощущения твердости тела, когда оно переходит в ощущения неподатливости тела, непроницаемости: но и это ощущение, рассматриваемое только как ощущение, не касаясь его субъективности – его существования только внутри чувствующего субъекта, у разных ощущающих, человека или животных (например, медведя гнущего в дугу дубину, как прутик), должно быть различно. Субъективность ощущения даже твердости – непроницаемости тел тем несомненее, что абсолютная непроницаемость тела до сих пор есть только физическое предположение, но не эмпирический факт, так как предел сжимаемости тел под влиянием холода с одной стороны, а с другой, например, в сжимаемости глины, под влиянием высокой температуры, а также под влиянием высокого давления, например, в сжимаемости воздуха в трубке под влиянием внешнего давления, пока не установлен. Мыслимо даже то, что если бы в природе абсолютно воцарился холод – сила тожественная мировой силе притяжения и противоположная мировой расширяющей силе тепла, то все вещество мировое сжалось бы до атома, иначе сказать – до ничтожества...

Субъективность данных, получаемых из ощущений внешних чувств, доказывается еще тем, что, как доказано теперь наукой, чувствует в нас собственно центральное чувствилище – мозг головной с своим продолжением – спинным мозгом, хотя нам кажется, будто ощущение получается на конечных узлах чувствующих нервов – глаз, ушей, пальцев, ноздрей, рта, поверхности кожи, будто именно эти нервы прикасаются к объектам, тогда как отделенные от общего чувствилища они не чувствуют и объекты со своими свойствами перестают для них существовать; и наоборот общее чувствилище может быть возбуждаемо не в самих органах внешних чувств, а получать ощущения как будто в самих органах, например, ощущение света в зрительном нерве без светящего предмета и отражения его в глазе, ощущение осязания предметов, когда пальцы отрезаны и т. п.

Крайне ненормальное развитие подобной неправильно – действующей чувствительности оканчивается болезненными галлюцинациями чувств, всех чувств, не только вкуса и обоняния, но и слуха и зрения и даже осязания; при чем сознание чувствующего, большею частью, или по крайности весьма часто, никак не может отрешиться от уверенности в бытие ощущаемых предметов с их свойствами.

Итак принимая во внимание, что 1) все ощущения внешних чувств суть деятельности внутренние, совершающиеся внутри чувствующего субъекта, что 2) формулируются они в ощущения определенные, доступные сознанию, не иначе как в центральном чувствилище мозга головного с его продолжение – мозгом спинным, 3) формулируются в определенные ощущения, как-бы воспринимаемые от вне существующих предметов, нередко при не существовании не только предметов, но и самих подлежащих органов чувств, 4) что целые области свойств, открываемые чувствами в предметах, или не принадлежат предметам, или имеют в действительности иную форму существования, напр. а) свойства, относящиеся к определению температуры, в объективном были суть только разные перемещения частиц тела, б) цвета – движение эфира, возбуждаемого светящими телами или даже истекающего из светящих тел, так что без светящих тел, нет цветов в телах темных, с другой стороны, если свет светящихся тел не отражается в несветящихся, то и светящиеся тела для нашего чувства исчезают: вне темной земной атмосферы нет света ни солнечного ни звездного, в) звук в природе есть только известного рода немое движение частиц тела: звука в природе вне чувств слуха нет, г) точно также вне чувств вкуса и обоняния нет ни горького ни кислого, ни благовонного ни зловонного; есть только опять же известного рода перемещение частиц, при чем ощущаемый предмет в ощущении перестает быть тем, чем был до ощущения, механически и химически соединяясь с соками рта или носа, 5) для чувства животных многие свойства тел или не существуют или существуют иначе, как для человека: а) так вкусы и запахи для животных имеют иное значение; даже невозможно увериться, существуют ли для птиц, рыб и пресмыкающихся сладкое, кислое, горькое, розовое, фиолетовое и т. н. б) для рыб, не говоря о пресмыкающихся, звуки должны иметь иное значение, в) для рыб, нетопырей, ночных птиц и т. п. цвета должны иметь иное значение, а некоторые цвета без сомнения вовсе не существуют: картинность, как и музыкальность для животных даже высших, едва ли существуют г) для рыб, птиц, животных четвероногих степени температуры и упругости должны быть различны, а свойства гладкости, шероховатости фигуральности для животного осязания если и существуют!., то в весьма малой мере; в) и у людей. даже у одного и того же человека в разных положениях, ощущения различны и переходчивы, так что можно сказать – некоторые свойства предметов, для целых классов людей в известных состояниях не существуют: а) для людей, живущих в зловонии, зловонное не зловонно, сильное благовоние только благовоние, тонкое благовоние не существует; б) для рта грубых людей тонкости гастрономии неуловимы; в) картинность, высокая музыкальность для них вовсе непостижима; г) атласистость поверхностей, тонкая фигуральность (в роде грамоты доступной для слепцов) недоступны; 7) для самого обширного по деятельности в сфере опыта и наиболее изученного чувства зрения существуют не предметы с их свойствами, а отображение их на сетчатой нервной оболочке глаза, отображения в уменьшенном, сравнительно с предметами виде и обратном положении, отображения, движущиеся на нервной оболочка обратно движению предметов и существующие не иначе как внутри глаза на сетчатой оболочка, хотя бы отображенный предмет отстоял от глаза так далеко, как самое дальнее из туманных звездных пятен; представления же величины, расстояния, положения и движения предметов суть только чисто субъективные умозаключения, какие человек привыкает делать из отпечатков видимых предметов в глазу, – принимая все это во внимание, мы должны утвердительно сказать, что все свойства, приписываемым объектам на основании ощущений внешнего чувства, решительно субъективны, так, что о некоторых нельзя сказать, существуют ли они в известном объекте или нет, о других же можно сказать, что существуют только в субъекте, но не в объекте.

Но этого мало. Известно и принято и очевидно, что ощущение само по себе, как таковое, бессознательно; сознательным становится оно с того момента, как посредством чувственного воззрения или восприятия оно в виде представления является в области сознания, где воспринятые чрез ощущения отдельные черты предметов мгновенно сливаются в конкрет, который в дальнейшей деятельности рассудка становится конкретною схемою, поставленною под известное видовое и родовое и т. д. понятие. Это превращение чувственного восприятия в конкретное представление, в обособленный индивидуум, оттенённый видовою и родовою схемою, совершается в нашем сознании с быстротой молнии двумя путями или методами: 1) восхождения, собирания, индукции, 2) нисхождения – аналогии – дедукции: например, этот лимон жёлт, бугрист, кисел, пахуч, овален; другой лимон желт, бугрист, кисел, пахуч, овален, – все лимоны кислы, пахучи, бугристы, желты, овальны, – индукция; дедукция – аналогия: этот предмет желт, бугрист, овален, значить и кисел и пахуч, значит лимон, при чем под этот конкрет мгновенно подкладываются схемы тропический, садовый, фрукт, растение, органическое, материальный предмет известного времени, пространства и т. д., при чем все общие свойства видов и родов, под который мы подводим этот индивидуум, мы мгновенно усвояем и ему, хотя бы в нем непосредственным восприятием и не усмотрели этих общих видовых и родовых свойств. Не будем здесь воскрешать старый столько же, сколько и неразрешимый, и потому бесплодный между номиналистами и реалистами, равно как современными нам идеалистами и позитивистами спор о том, приспособлены или нет общие схемы – категории понятий, или приобретаются нами из опыта, существует ли например, в природе время и пространство, или это только общие прирожденные человеку формы чувственного воззрения. Но то дознано и общепринято, равно как и очевидно, что 1) с одной стороны ни один конкрет не может быть адекватен представляемому предмету, – что чем индивидуальнее предмет, тем необъятнее содержание соответствующего ему понятия, неуловимее, безмернее количество принадлежащих ему свойств и признаков, – что наиболее конкретные понятия мыслятся в нашем уме не иначе, как под более или менее обобщенною схемою, наприм. Зефиров – III курса, студент, казанской, духовной, академии, духовный, воспитанник русский. европеец, XIX века, человек и т. д., а 2) с другой стороны никакое родовое или видовое понятие не может быть представляемо в нашем сознании иначе, как в конкретированной, ни одному индивидууму точно несоответствующей субъективно-формулированной форме, наприме, человек не может быть представлен только как животное духовно-разумное, но без носа, головы, рук, ног и т. д., и именно известных носа, головы, рук, ног» и т. д. Отсюда следует, что ни наиболее конкретное понятие не бывает так полно по содержание, как представляемый предмет, ни самое высшее общее понятие так скудного содержания, как хотел бы того рассудок, те и другие понятия не адекватны своим предметам, иначе сказать не объективны, формулируются в нас произвольно-субъективно, иначе сказать – все наши понятия, представления предметов, как индивидуальные так и общие, как конкретные так и отвлеченные субъективны.

По всем этим соображениям явствует, что res in se – объекты с реальными их свойствами для нас недоступны, как учил Кант после которого Фихте утверждал, что разум наш есть сила не теоретическая, а практическая, творящая не только субъективный, но и объективный мир по прирожденным ей законам мышления, – после которого вынуждаемый крайностью теории измышленной Фихтом, Шеллинг провозглашал теорию абсолютного тожества – равновесия в универсе объективного и субъективного, – после которого Гегель утверждал, что идеи и объекты соотносительны, что ни субъект ни объект нереальны, а реально отношение их – идея, что все есть идея, отчуждающаяся от себя в форме инобытия в природе, возвращающаяся к себе в форму для себя – бытия в абсолютном сознании истины всего бытия. Во всяком случае, позитивисты самим позитивным анализом деятельности таких внешних чувств, и основанной на них первичной работы рассудка вынуждают сознаться, что внешние наши чувства свидетельствуют не о свойствах 6ытия объектов, но о свойствах, производимых объектом в субъекты, внутренних состояний на основании которых рассудок, составляя понятия об объектах формулирует их по законам мышления не адекватно действительному бытию предметов, т. е. опять же не объективно, а субъективно.

Таким образом – что же можно, если только можно что-либо, признать объективным в сфере действия внешних чувств – в области внешнего опыта? 1) Доказано, что чисто объективного понятия ни у одного человека нет ни единого. 2) Опыт показывает, и греческая философия справедливо провозгласила еще искони, что человек есть мера всех вещей. 3) Это совершенно справедливо во-первых в отношении к каждому частному лицу; каждый человек невольно верит тому, о чем настойчиво свидетельствуют ему его внешние чувства: это справедливо до того, что даже высоко развитым людям часто трудно бывает убедиться разумным сознанием в доказанной свидетельством других галлюцинаций чувств. 4) Человечеством же признается за объективное то, что обще-субъективно; при чем должно сделать следующую дистинкцию понятий: а) нет ни одного ощущения, которое было бы абсолютно тожественно, само себе равно у всех людей; б) относительно ощущений, который признаются наиболее тожественными, невозможно увериться, что они тожественны у всех людей, потому что для подобного уверения нет масштаба; даже может быть мыслимо, что напряжение и даже быть может значимость чувствительности в роде человеческом изменяется; у дикарей граничащие с животными инстинктами чувства несравненно острее, даже инороднее, чем у цивилизованных; за то в свою очередь у цивилизованных развились такие тонкости чувств, каких у людей приземистых – наиболее близких к материальной природе, можно сказать, нет и не было; в) относительно простых ощущений обыкновенно признается объективным то, что одинаково чувствовалось всегда и чувствуется везде большинством здоровых людей; г) относительно же высших сложных ощущений признается объективным то, что чувствуется большинством более развитых людей: так в тонкостях вкусов, напр. гастрономических, в тонкостях запахов, напр. косметических, в музыкальности звуков, в привлекательности цветов и сочетании видимых форм объективно не то, что чувствует или лучше сказать – чего не чувствует масса неразвитых людей, но то, что чувствует более развитое утонченное меньшинство человеческая рода, и против их ощущения хотя бы стояла с отрицанием вся масса огрубелого человечества, начиная от первых потомков Каина и кончая сотнями миллионов дикарей и простецов современных Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии, должно быть признано объективным то, что открывается в предметы чувствами лучшей части человечества, особенно если оно опирается на свидетельство чувств лучшей части человечества всех веков.

II) Перейдем теперь к внутреннему чувству и сравним его свидетельство со свидетельством чувства внешнего в отношении к объективности или субъективности.

А) Разделив чувство внутреннее на две области 1) низшую область ощущений физических и 2) высшую область ощущения движений и деятельностей душевных, полагая источником этих ощущений вложенные в природу нашу, телесные и душевный потребности мы усматриваем следующие виды ощущений: 1) в низшей области: а) проистекающие из потребности питания ощущения голода и утоления его, также ощущения жажды и утоления оной, б) из потребности дыхания легкими и всею поверхностно кожи особое ощущение спокойствия при дыхании, посредством, горла и кожи, воздухом благорастворенным, и ощущение асфиксии при затруднении или остановке дыхания, в) из потребности движения ощущение особого удовольствия при движении умеренном и усталости при недостатке или избытке движения, г) из потребности правильного хода всех жизненных отправлений тела известные ощущения здоровья, спокойствия, или страдания, боли и т. п. 2) В области высшей душевной а) происходящие из потребностей высшего душевного эстетического чувства, в случае их удовлетворения, ощущения душевной тишины, веселия, радости, восхищения, восторга, привязанности, любви, самоотвержения, умиления, благоговения, всесовершенного погружения в созерцаемое, при созерцании прекрасного, благородного, великого, высокого, бесконечного, и обратного свойства ощущения при неудовлетворении сердечных потребностей, б) проистекающие из потребностей воли – ощущение спокойствия и одобрения совести при созерцании в себе ли или в других поступка нравственно хорошего, и обратные ощущения при нарушении нравственного идеала, в) наконец из потребностей ума проистекавшие ощущения удовлетворения при сознании правильного и успешного хода умственных работ, и неудовлетворении при расстройстве, ложном направлении и бесплодности этих работ. Над всеми же этими как низшими, так и высшими ощущениями должно поставить особое чувство внутреннего душевного зрения – сознанье и самосознание, которым субъект прикасается к своим собственным состояниям, как будто вне его существующим объектам.

Б) Объективно ли свидетельство этих внутренних ощущений? Это значит, имеют ли объекты в себе те свойства, какие придаются им этими ощущения? Скажем решительно, что свидетельства этих чувств более объективны, по крайней мере – более обще-субъективны, чем свидетельства чувств внешних. И утверждаем это относительно чувств не только а) низших физиологических, но и б) высших душевных.

а) Сначала оценим достоверность свидетельства чувства низшего физиологического.

аа) Какие свойства это чувство открывает в предметах? 1) Чувство, проистекающее из потребности питания, открывает предметы имеющие свойство утолять физиологический голод и жажду, 2) проистекающее из потребности дыхания открывает предметы имеющие свойство поддерживать дыхание легкое правильное, а с другой стороны предметы, имеющие свойство асфиктировать или портить дыхание как в легких так и на поверхности кожи. 3)проистекающее из потребности движения открывает предметы или акты имеющие свойство утолять томительное чувство недостатка или избытка движения. 4) наконец разнообразные чувства, проистекающие из потребности общего благосостояния чувствующей особи, открывают в предметах свойства и условия, содействующие этому благосостоянию или подрывающие его или даже разрушающие.

бб) Утверждаем, что указания этих чувств наиболее объективны. Это явствует из того, что никаким рассудочным отвлечением нельзя подвергнуть сомнению принадлежность предметам тех свойств, какие открываются в них этими чувствами. Напротив более чем что-либо несомненно, что предметам, которым названными чувствами приписываются подлежащие свойства, эти свойства принадлежат: 1) утоляющим голод и жажду – свойство утолят голод и жажду, 2)поддерживающим правильное дыхание – свойство поддерживать правильное дыхание, 3)утоляющим потребность движения – свойство утолят эту потребность. 4) соответствующим потребности родопродолжения – свойство соответствовать этой потребности, 5)поддерживающим, общее благосостояние организма и отвращающим от него всякого рода искажения и страдания – свойство поддерживать общее благосостояние чувствующей особи и отстранять от него разные страдания, – Тут представляется вопрос, отчего происходило сравнительно более близкая объективность свидетельства этих чувств, чем указания чувств внешних? От двух главных очевидных причин: оттого 1) что внутренние физиологические чувства наиболее непосредственно соприкасаются с действующими на них предметами, – гораздо непосредственнее чем чувства внешние: от зрения видимые предметы часто отстоян, на беспредельное расстояние, непосредственно же у глаза вовсе не могут быть видимы: от слуха звучащие предметы находятся большею частью вдали и иногда весьма далеко, а звучащие непосредственно около самого уха или внутри черепа производит фальшивое ощущение: наиболее из внешних чувств соприкасавшийся с предметами чувства осязание, обоняния и вкуса совершенно почти сливаются в своих отправлениях с отправлениями внутреннего органического чувства, и имея специальное назначение, наряду с чувством внутренним, служить общему благосостояние организма, наименее дают материала для познания и наименее суть чувства теоретические, имея животно-практический характер; оттого и показания их ближе к объективности и менее могут быть подвергаемы оспариванию посредством рассудочного анализа, чем показания чувств наиболее дающих материала для познания именно чувств слуха и зрения; 2) оттого во-вторых, что внутренние физиологические чувства имеют почти исключительно животно-практический характер, приближаясь к чувствам вкуса, обоняния и осязания и наименее теоретические свойственный чувствам зрения и слуха руководствуясь в своей деятельности задачею разобрать не столько то, что такое вещь в себе и для себя Ding an und fttr sich, сколько то, что такое вещь для нас – в отношении к чувствующему субъекту. На этот-то практический вопрос физиологическое чувство и отвечает с наибольшею непогрешимостью, что т. е. «данный предмет действует, на чувство таким-то известным, образом». Имеете ли оно однако же какое-либо теоретическое значение – открывает ли в предмете какое-либо объективное свойство? Бесспорно, открывает большую область, действительно – реально принадлежащих предметам свойств действовать на чувство известным образом, – и принадлежащих тем более непререкаемо, что в отправлениях физиологического чувства непосредственно действующей на него объект, в наибольшей части случаев, переставая быть самим собою, сливается с чувствующим субъектом, следовательно – субъект в момент такого слияния начинает знать об объекте непосредственно, как о себе самом. В самоощущении же человек не обманывается, так что самый скептический идеалист может быть вынужден согласиться, что ощущенье есть ощущенье, и что известный объект действует на него известным чувствуемым образом.

вв) Утверждаем, что указания внутреннего физиологического чувства как более объективны, точно также и более обще-субъективны, чем свидетельства внешних чувств. Не говорим 1) О согласии то всех без исключения, то огромного большинства людей в признании известных предметов имеющими способность удовлетворять требованиям физиологического чувства в человеческом организме. 2) Не говорим о том, что и животные ближайшего к человеческому организму строения признают очевидно те же или аналогичные предметы способными удовлетворять тем же самым или аналогичным в них потребностям 3) Но кроме того утверждаем, что здесь есть больше возможности поверить согласие или даже тожественность ощущения у разных людей, чем тем – в отправлениях чувств внешних. Никакой нет возможности увериться, что А) мое зрение, видит предметы на том же расстоянии, в тех же размерах, в тех же цветах, как эти предметы представляются другим людям: напротив опыты показывают, что более выпуклым – близоруким глазам предметы должны казаться ближе и больше, чем дальнозорким плоским, – острому зрению предметы представляются яснее – светлее, чем тупому; разноцветно окрашенным внутри глазам предметы должны представляться более или менее огненными разноцветными, как это замечается иногда даже у одного и того же субъекта при различии в устройстве одного глаза от другого, – невозможно увериться, что Б)моему слуху звуки представляются не только в одинаковом напряжении, но и на одинаковой высоте: опыт нередко заставляет предполагать противное; так, в вокальных хорах слишком часто замечается явление, что известные слухи – голоса в пении не доносят, по техническому в хорах термину, а другие переносят, – явление отражающееся в голосе, но корень свой, но тесной связи голосовых нервов с нервами слуха, имеющее без сомнения в слухе, и именно в том, что одному слуху известные тоны слышатся выше, а другому ниже, чем всем прочим певчим. В) Относительно остальных трех чувств – вкуса, обоняния, осязания должно сказать тоже: факты показывают значительное неравенство в чувствительности органов этих чувств, так что некоторые ощущения, существующие для большинства людей, не существуют для меньшинства; и наоборот ощущения меньшинства не существуют для большинства. Господствующая же тожественность ощущений внутреннего физиологического чувства, нагляднее и принудительнее, чем тожественность ощущений чувства внешнего, может быть поверена 1)тожественностью явлений предшествующих, сопутствующих и последующих удовлетворению чувства, например чувств голода, жажды, асфиксии, изнурения от утомления, половой страсти, болезни и. т. п.. а потом 2) особенно резко и принудительно сказывающимися сочувствием одного чувствующего субъекта с другим в тожественном или аналогичном состоянии чувства. Так, что в отправлениях именно этих внутренних органических чувств единство законов природы сказывается наиболее или просто – безусловно принудительным образом как явление не только субъективное или более или менее обще-субъективное, по непререкаемо объективное, которое становится основанием веры, начальным исходным пунктом убеждения, что тем же единством законом природы проникнуты отправления и внешних чувств во всём человеческом роде, не смотря на разные проявления в них значительной разностепенности. недоразвитости, угнетения и аномалий.

б) Приступим теперь к оценке достоверности, т. е. большей или меньшей объективности и общесубъективности свидетельства внутренних душевных чувств.

аа) Первым делом здесь с наибольшею позитивною точностью следует определить, что в сфере душевных деятельностей и сил должно назвать чувством. Как в деятельности разных сил природы, как то: притяжения – отталкивания, электричества, магнетизма и т. д., замечается поляризация, такое коренное свойство, по которому каждая из этих сил, будучи сама в себе единством, проявляется в деятельности более или менее сказывающимся двойством двух противоположностей: точно также нечто подобное замечаем мы и в деятельности единой силы человеческого чувства, именно при основном единстве некоторое ощутительное двойство, две стороны единой деятельности и силы: теоретическую силу и практическую, которые будучи существенным единством, в проявлении взаимно себя связывают проникают и определяют. Одна из этих сил теоретическая определяет, что такое предмет есть; а другая – практическая, как предмет относится к чувствующему субъекту. Так в 1)чувствах внешних каждое из них есть единство той и другой силы – теоретической и практической; темь не менее в некоторых, именно в чувстве вкуса и обоняния ощутительно преобладание характера практического, в чувстве зрения и слуха – преобладание характера теоретического, а в осязании как-бы равновесие того и другого. 2) В отдельных проявлениях внутреннего физиологического чувства хотя не замечается так отчетливо преобладание одной из этих сторон над другою также, как в отдельных проявлениях чувства внешнего, так чтобы в одном из особого рода внутренних органических чувств преобладал характер, практический, а в другом теоретический, тем не менее однако же мы ощутительно замечаем в них те же две стороны действования: при господстве практической стороны, которая определяет или скорее пассивно ощущает, как предмет действует на чувство, замечаем действование и теоретической стороны чувства, которая посредством свободного чувственного воззрения, на основании пассивных чувственных восприятий, определяет, как предмет есть.

3) Туже аналогию усматриваем мы в отправлениях и душевного чувства: в его целостном единстве; видим раздвоение его на те две стороны: практическую и теоретическую, из коих одна определяет пассивно, как предмет чувствуется в душе, а другая свободным воззрением, как предмет есть.

Но здесь в душевном чувстве раздвоение этих сторон чувствуется еще резче, чем во внутреннем физиологическом чувстве, и по меньшей мере – также ощутительно, если только опять же не ощутительнее, как в чувстве внешнем. Именно в области душевных деятельностей, отнесенных к сфере сердца или эстетического вкуса, мы видим преобладание характера практического, пассивно указывающего, как предметы относятся к общему строю нашего душевного благосостояния, при чем, теоретически анализ ощущения противоборствует, ему, ослабляя его цельность; в области деятельностей, отнесенных к сфере воли, видим равновесие характеров – практического и теоретического, которое при посредстве совести взвешивает, как известный нравственный факт относится к душевному нашему ощущению и каков потому он сам по себе; наконец в области деятельностей, отнесенных к сфере познавательной силы, видим преобладание характера теоретического, который при посредстве сознания определяет, как предмет, сам в себе есть, хотя не исключает, напротив в корне всякого убеждения предполагает решение и практического вопроса, как познание известного предмета относится в нас к чувству истины, удовлетворяющим или раздражающим образом. При этом следует помнить, что при дроблении сил душевных, весьма важном и нужном в школах и системах, в действительности является единая разносторонне, неуловимо-раздельно и неуловимо – слитно, проявляющаяся душа. В системах принято разделение души на три главные области, познавательную, желательную и чувствующую, и принято конечно только в видах возможно – обстоятельного обследования, по господству в известной области душевных явлений характера познавательного, в других желательного, а в-третьих чувствующего. Но в факте все эти три силы взаимно себя проникают, и коренная сила души есть чувство по божественно-философскому изречению божественной Софии: от сердца исходить помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы. Это на школьном языке значит, что и ум и воля в корне своем суть чувство. Ум есть сила, имеющая свои стремления, чувствующая свои потребности; и воля есть сила, имеющая свои стремления, чувствующая свои потребности, как и сердце; равно как то и другое и третье (и ум и воля и сердце) испытывает, каждое по своему, ощущение удовлетворения при удовлетворении своих потребностей, при достижении цели своих прирожденных стремлений, и обратное ощущение неудовольствия при неудовлетворении потребностей. Чувство сердца есть, как принято называть, вкус, чувство воли – совесть, чувство ума – сознанье. Эстетический вкус, совесть и сознанье суть разные проявления единого коренного душевного чувства – суть чувств, как и физиологические, внутренние, как и внешние чувства единой целостной души.

бб) Какие свойства открываются этими чувствами в предметах. Всякое чувство указывает предмет ему подлежащий, тогда как наоборот предметы, неподлежащие ему, для него не существуют, и успокаивается или даже сочувственно возбуждается, когда открывает в предметах стороны ему самому – чувству – сродные, сочувственные, нужные, способные удовлетворить его. Таким образом 1) чувство сердца, в обширном смысле понимаемом эстетиками вкус ищет и открывает в предметах прекрасное в разнообразных его видах; 2) чувство воли – совесть ищете и указываете нравственно-доброе а 3) чувство познавательной силы ищете и открывает в предметах истинное, согласное с законами мышления, действительно – сущее реальное, соответствующее в предметах требованиям нашего ума – объективное, исключающее всякие несовпадения объективного с обще субъективным абсолютное.

вв) Объективны ли показания внутреннего душевного чувства? Есть ли в объектах, вне мыслящего субъекта находящихся, свойства открываемые этими чувствами? Есть ли вне человека прекрасное нравственно-благое, истинное? Или эти ощущения прекрасного, благого, истинного суть только состояния происходящие внутри чувствующего субъекта? Но этот вопрос равняется аналогичному вопросу относительно как внешнего, так и внутреннего органического чувств: есть ли вне чувствующего субъекта в объектах кислое или горькое, благовонное или зловонное, атласистое или шершавое, дискантовое или басовое, голубое или зеленое, хлебное по вкусу или рыбное, жгучее или нежащее и т. д. ? Обо всех подобных чисто физических ощущениях должно сказать, что они суть состояния, происходящие внутри чувствующего субъекта; и хотя в большей части случаев они производятся прикасающимися к чувству предметами, но тем не менее не могут быть приписаны в целом своем виде предметам, как свойства им присущие независимо от чувствующего субъекта, а напротив иногда посредством рассудочного анализа можно доказывать, что находимые чувством в предмете свойства ему решительно не принадлежат, на прим. звук звучащему, цвет предмету красному, только отражающему солнечный цвет, гладкость гладкому предмету, который под микроскопом является изрезанным горами и рытвинами, ущельями и долинами.

По этой строго позитивной аналогии точно также и о свойствах предметов, открываемых душевным чувствам, справедливо спрашивать не то, есть ли эти свойства в предметах, а то, есть ли в не чувствующего субъекта предметы, возбуждающие в нем определенные душевные чувствования соответствующие ощущением прекрасного, благостного, истинного? На этот вопрос человечеством уже отвечено, что такие объекты есть. Вне меня, во внешней природе и в обществе человеческом есть предметы, возбуждающее во мне ощущения, соответствующие присущей моему духу идее прекрасного, благого, истинного. При чем в объективности этих свойств – в существовании их вне меня – я убеждаюсь: 1) совпадение отражением названных идей в явлениях природы и человеческого общества с отражением их в моей собственной деятельности. Такт например, а) если известный предмет является моему вкусу красивым в природе, напр. картина вечерней зари, то осуществляя сам эту идею в том же очертании я создам живописную или описательную картину вечерней зари; если построенный мною дом или храм кажутся мне грандиозными, то подобное и во внешней природе представляется мне грандиозным, например, вековой раскидистый дуб, гора, небесный свод; б) если моей совести чувствуется не хорошо, когда я дерусь на смерть со своим братом, а напротив хорошо когда я берегу и защищаю присного – ближнего, – то подобное не только в обществе человеческом, но и во внешней природе, производит на меня ощущение мирового зла, когда например, два родственных животных дерутся на смерть, и мирового добра, когда напр. мать питает и греет и защищает своих детенышей; в) если моему сознанию обидно, что я 20 лет разделял с другими убеждение в истинности лапласовой и дарвиновой теории, который ниспровергнуты теперь фактически, – то мне также мучительно сознание, что сия юная особа ищет своего счастья там, где даже нельзя найти забвения ожидающего ее горя, как обидно также глядеть на мечущуюся во время пожара скотину, неудержимо рвущуюся в пылающий уже хлев. 2) В объективности этих свойств меня убеждает невозможность подвергнуть сомнению посредством рассудочного анализа принадлежность этих свойств предметам, в которых мое чувство их открывает, подобно свойствам предметов, открываемых посредством внутреннего физиологического чувства: как невозможно доказывать мне вопреки настойчивому свидетельству моего физическая чувства, что известный предмет утоляет мой голод и жажду, известный затрудняет моё дыхание, известный жжет, также точно абсолютно-невозможно доказать, что данный предмет в данную минуту в данном состоянии моего духа не производит во мне душевного восторга, нравственного упокоения, умственного удовлетворения. Если же и возможно самообольщение, в котором мне чувствуется, будто известное душевное ощущение происходит во мне от известного предмета, тогда как оно происходит от другого вне или внутри меня находящаяся, то подобное же самообольщение возможно в ощущениях и внутреннего органического и внешнего чувств, и самообольщение это может касаться не ощущения моего самого в себе, как такового, а только связи его как известного явления или действия с тою или другою причиною: чувство мое открывает во мне известное явление ощущения, указывая для него и причину известную; здесь чувство, как чувство, не ошибается, подобно и внешнему чувству, которое в красном предмете чувствует источник красного цвета, исходящего от солнца, а ошибается рассудочный анализ, который, велит ему угодно и нужно и возможно, должен изыскать другую верную причину несомненного факта ощущенья, которое приписываем известному предмету известное объективное свойство, известным образом действовать на чувство субъекта. 3) Если преимущественную пред свидетельством внешнего чувства объективность свидетельству чувства внутреннего органического мы приписываем между прочим потому, что ощущения этого чувства имеют господствующей в себе животно-практический характер, руководствуясь в своей деятельности задачею разобрать не столько то, что такое вещь сама в себе и для себя, сколько то, что такое, вещь для чувствующего субъекта, приближаясь к внешним чувствам вкуса, обоняния и осязания и отдаляясь от чувств, имеющих более теоретический характер, слуха и зренья: то тоже преимущество должны мы приписать и душевным ощущеньям эстетического вкуса и совести из коих в первом мы нашли преобладание, во второй же – равновесие с теоретическим характера практического, направленного к различию в предмете той стороны, что он такое не как res in se но как вещь для чувствующего субъекта. При чем, на этот практический вопрос и душевное чувство подобно внутреннему органическому должно отвечать с наиболее непререкаемою непогрешимостью, что данному предмету принадлежит свойство действовать на чувство известным образом. Если же при этом в третьей специально-познавательной области, душевного чувства – сознанье преимуществует характер теоретически направленный к разрешение вопроса, что такое res in se: то должно сказать, что вообще душевное чувство имеет наивысшее преимущество пред чувствами не только внешним, но и внутренним органическим 4) в преимущественной непосредственности соприкосновения чувствующего субъекта с чувствуемым объектом. Эта преимущественная непосредственность открывается из того, что а) в деятельности чувства внешнего от двух самых важных в теоретическом отношении чувств зрения и слуха предметы отстоят большею частью вдали; – всеми пятью внешними чувствами душа прикасается к внешнему миру только с внешней его стороны, при чем чистому отражению и этой внешней стороны в чувстве и сознании часто препятствует среда, чрез которую предметы действующие на чувство, – при чем для более правильного и сильного действования чувства зрения нужны бывают телескопы и микроскопы и разного рода увеличительный и уменьшающая зрительный стекла с искусственным освещением, – для слуха нужны слуховые трубы и другие акустические инструменты, – неточность ощущений осязания должно поправлять зрением, особенно же усиленным зрительными инструментами, так что где палец не ощупывает да и простой глаз не видит ничего – в незаметной капельке воды глаз вооруженный открывает целые семейства инфузорий; тупость указаний вкуса и обоняния должно бывает изощрять разными чистительными химическими средствами; для возможного проникновения внутрь чувственной природы ее нужно бывает анатомировать, рассекать, расчленять, разлагать химически, при чем чувство опять таки проникает только до поверхности уже расчлененной природы, которую расчленить до последних уже более неделимых частей её до сих пор пока не удалось; при чем нашему чувству подлежит только бесконечно малая часть и этой поверхностной стороны вселенной, когда и на этой пылинке универса – земле чувству доступна только поверхность её, внутренность же глубже нескольких сот футов пребудет закрытою навсегда; а поверх земли за атмосферною её оболочкою только чувство зрения ловит мелькающую тень исчезающего в беспредельной дали бытия, для прочих же чувств вкусы и запахи, температура и упругость веществ даже ближайшего к нам небесного тела луны, гадательно уловляемые только рассудочным анализом, пребудут неуловимы навсегда, равно как и ухо наше никогда не услышит гармонии сфер небесных, которую душевным слухом слышал Пифагор. В этом отношении душу не без основания сравнивали с хозяйкою безысходно пребывающею в доме – в теле – на земле, из которого она соприкасается с внешним миром не иначе как посредством пяти внешних чувств, как окошек в доме, проводов и продухов: что и как прикоснется, к этим проводам и продухам, что и как видно из этих окошек, то и так и потолику становится доступно сознанию души. А Платон еще глубже философски сравнивал душу с узницею в пещере, прикованною цепями к стене так, что лицом она обращена не к отверстию пещеры, а к стене, при чем она видит мелькающие на тускло из отверст освещаемой стене тени бытия и по ним гадает об истинно сущем. Это глубоко-философское сравнение совершенно точно не только по отношению свидетельства, наших внешних чувств к неизменным и непостижимым сущностям бытия – к идеям, но также и по отношению беспредельности бытия к малости того, что доступно нашему внешнему чувству: по мелькающему отраженно несущейся мимо нас количественной и качественной беспредельности бытия в ничтожно малой сфере земной атмосферы, вне и мимо которой ничто даже зрению нашему – не говоря о прочих внешних чувствах – недоступно, в безмерно малейшей еще сфере нашего тела с его чувственными органами узник прикованный к стене тускло освещенной пещеры, или точнее – заключенный в стеклянный тусклого матового стекла шар, или еще точнее – в тесную с тусклыми закоптелыми окошечками темницу – мыслящий дух гадает о действительном бытие безграничного универса. – б) В деятельности внутреннего органического чувства оказывается другая своя невыгодная сторона – при посредственности соприкосновения с ощущаемым предметом, особенная тусклость и слитность чувственного свидетельства, так что все органические процессы, возбуждавшие это чувство, подлежать ему только самою незначительною своею долею, и отражением своим в чувстве дают – положим – самую важную, но количественно весьма скудную долю материала для своего определения в области рассудочного анализа: в чем наприм. состоят процессы питания – пищеварения, кроветворения, кровообращения и выделения из крови, – процессы дыхания – окисления крови кислородом – выделения воздушного азота и угля крови в виде углекислоты и других частей тела в виде испарений кожи, – процессы мускульного движения, плодотворения, нервного ощущения и т. д., это непосредственному внутреннему ощущению определить крайне трудно, можно только весьма немногое, хотя и самое существенное, все же остальное должно определять по наблюдению посредством внешних чувств, над строением органов и совершением аналогичных процессов как в человеческом, так и других животных телах, – по наблюдению которое раздвигает область познаний о внутренних органических наших процессах безмерно далее пределов, очерчиваемых непосредственным внутренним ощущением. – в) В деятельности же чувства душевного эти неудобства чувств внешнего и внутреннего органического не существуют: в этой области субъект чувствующий и объект чувствуемый суть единство – сам человеческий дух со своими проявлениями и действиями, силами и законами; если же тут предметом ощущения бывает проявляющееся и во внутреннем мире, в природе и человеческом обществе, то прекрасное, благое и истинное вне меня тожественно с таковым же внутри меня, а не тожественное не может для меня существовать: вне меня отражающаяся идея чувствуется мною потолику, поколику сливается с моею аналогичною идеей. И потому здесь никакая среда, никакое расстояние не отделяет субъект от объекта, не затемняет, не окрашивает объект не свойственным ему светом: может окрашивать рассудочный анализ на основании ложно понятого чувства, но не самое чувство; субъект насквозь пронизывает, в каждом пункте проникает и собственным светом озаряет чувствуемый объект: ни какие вспомогательно увеличивающие чувствительность инструменты здесь абсолютно неуместны; никакое анатомирование или химическое разложение, никакое расчленение души, возможное для рассудочного анализа, для чувства невозможно: возможно разве более тщательное и точное чувственное воззрение в известный, менее других освещенный сознанием, угол души; но и здесь это освещение опять же ни под каким видом не может быт позаимствовано извне, а должно быть не иначе, как из того же чувства, хотя и может быть усилено особым, даже искусственным (как напр. в сомнамбулизме) возбуждением чувств. Наконец если и возможно в деле изучения душевных процессов вспоможение чувству душевному, со стороны чувств внешнего и внутреннего физиологического, посредством наблюдения над отражением моей собственной души в моем теле, равно как и над проявлениями души в других людях: то внешнее и внутреннее физиологическое чувство во мне самом, как неотделимое в действительности продолжение единого моего чувства, настолько помогает в познании души, как и во всяком другом, чувству специально душевному, насколько отражается в общем фокусе чувств – в сознании; а в наблюдениях над проявлениями души других людей помогает настолько, насколько эти проявления могут если не точно – тожественно повторится, то, по закону однородности человеческих душ, хотя бледно отразиться аналогичными ощущениями в моем собственном чувстве: без этого же отражения чуждые душевные состояния были бы абсолютно недоступны и сознанию моему и рассудочному анализу, -Наконец сверх всего этого внутреннему душевному ощущению не полагается никаких пределов: от центрального фокуса внутреннего субъективно – реального мира в сознании, по распростирающимся во все стороны бесконечным радиусом, душевное чувство не стесняясь углубляется до недоступного всякому другому чувству центра земли и всякого атома, пронизывает насквозь луну и солнце и звезды и туманные звездные пятна и летит за пределы мироздания в идеально-реальную беспредельность, со своим непреложным и бесконечным математическим вычислением, со своими непререкаемыми рассудочными категориями, со своими неотступными, не уступающими никакому скептицизму идеями, постулатами, ощущениями единого бесконечного, высокого, прекрасного – блаженного, благого – праведного – святого, истинного идеально и реально-всеведущего- всепроницающего- творческого неизменного первоисточного корня и центрального фокуса всякого бытия, абсолютного, – смело прикладывая законы бытия субъективного к условиям бытия объективного и получая при строгом мышлении нередко результаты сколько изумительные, столько же и непреложные, силясь увлечь за собою иногда быстрейшее и обширнейшее и из внешних чувств – чувство зрения и во многих, случаях, как показал прогресс науки, не без успеха, так что прежде непроглядная для всего человечества даль или малость вселенной становилась физически прозрачною, открывая изумленному взору неисчислимые беспредельно великие и беспредельно малые миры, оправдывая объективными открытиями идеальный гаданья и предчувствия души, а что всего ценнее – утверждая веру нашей души в непреложность всех её законов и основных чаяний.

Таким образом оказывается, что по вопросу объективности своего свидетельства внутреннее душевное чувство совершенно аналогично с чувствами как внутренним органическим, так и внешним, и в одних отношениях равнозначительно с ними, а в других выше их, выше их уже как корень, как гнездилище, как фокус всех отправлений чувства. Рассудочная же поверка достоверности душевного, равно как и органического внутреннего и внешнего чувств, возможна не столько в области объективного прикладывания ощущений к предметам, сколько в области обще-субъективного признания, что именно известные предметы имеют свойство производить именно известные душевные ощущения.

гг) Но есть ли в показаниях внутреннего душевного чувства что-либо обще-субъективное?–Есть ли что-либо общепризнанное 1)в сфере эстетического вкуса, в области ощущений собственного сердца? Есть, что доказывается существованием в роде человеческом общепризнанных идеалов прекрасного – высокого – дивного, осуществленных и осуществляемых в архитектуре, пластике, живописи, поэзии, вообще в слове, в снаряде всяких житейских удобств, в устроении общественного и в общем частного человеческого счастья, в культурном эстетическом развитии частных лиц и народов и всего человечества, в религиозном культе и религиозных учреждениях – целых церквах и особых с возвышеннейшими целями и характерами религиозных общинах, – существованием общепризнанных идеалов прекрасного, величественного, высокого, целесообразного, приспособленного к общечеловеческому счастью, созерцаемых в известных определенных явлениях внешней природы, – наконец существованием общепризнанных идеалов божественно – прекрасного, всесовершенного, бесконечно – блаженного, вседовольного, безболезненного, безмятежного, беспечального, бессмертного, вечного, всем человечеством чаемых от жизни загробной.–2) Есть ли что-либо общепризнанное в сферы ощущений, испытываемых человеческою совестью? Есть больше, чем в какой-либо другой сфере, или по крайней мере – столько же, что доказывается основным единством общечеловеческой морали, поразительным сходством основ нравоучения и законодательства во все века и у всех цивилизованных народов, – общим непререкаемым признанием высоко-нравственных идеалов, какова напр. истинно Бого- человеческая жизнь Искупителя человеческого рода, и других менее совершенных идеалов праведника, подвижника, бесстрастного, нестяжательного, милосердого, самоотверженного, любвеобильного, героя, патриота, гуманного, честного, рыцаря без страха и упрека, истинного философа – ядрена, не смотря на различие национальных в этих идеалах и вероисповедных оттенков, будь это Сократ или Нафан мудрец, Саладин или Баярд, Конфуций или Вашингтон, Галилей или Ньютон – наконец всеобщим возношением общечеловеческого духа к премирному небесному идеалу всесовершенного, всеправедного, всеблагого, бесконечного милосердия, беспредельной любви. 3) Есть ли наконец что-либо общепризнанное в сфере сознанья – Да все, что общепризнано человечеством за истинное в сфере всех трех чувств, как внешнего, так и внутреннего, внутреннего как низшего физиологического, так и высшего душевного, потому что признак самого конкретного простейшего чувственного представления за истинное составляется, положим, при помощи чувства внешнего, но не иначе как в сфере чувства высшего душевного – в сознании. Но есть ли что – либо общепризнанное за истинное в сфере именно этого высшего душевного чувства, в признании чего за таковое чувства низшего принимали бы наименее или даже нимало участия?

Здесь нужно коснуться спора между реалистами и идеалистами, метафизиками и позитивистами о так называемой априорности понятий, прирожденности идеи, о способности человеческого ума иметь и приобретать трансцендентные независимые от внешнего опыта познания. Спор старый, как старо в человечестве начало философствующей мысли и даже до днесь неоконченный, явный знак, что-и бесплодный. Сократу, Платону казалось, что основные понятая – идеи мы приносим с неба в высшей части человеческой души, вселяемой в вещественное тело; а Аристотелю уже приписывается, хотя и ложно, учение о tabula rasa и положение: nihil est in intelectu, quod non fuerit in sensu. Зная это, как и всю предшествующую философию, Кант допускал априорные понятия; позитивисты же их отрицают, утверждая, что даже математические понятия человек приобретает из опыта, – даже высшие категории, напр. категорию причинности, отвлекает от внешних явлений,–не говоря уже об идеях, которые в некоторых развитых людях суть продукт долгого культурного развитая всего человечества, а в большинстве человеческого рода вовсе не существуют, – что одним словом никаких прирожденных идей или понятием в души человека нет. Весь этот старый бесконечный спор ведется с той и другой стороны не от недостатка эрудиции, наблюдений данных опыта, но от различного толкования непосредственных данных опыта, многочисленных сделанных над познавательною силою непосредственных наблюдений. Но так как здесь различно толкуются самые непосредственные опытные воззрения, то нам с надеждою на безусловную победу продолжать этот спор, эту и без того бесконечную серию опровержений и доказательств, не приходится; а остается только стать под то или другое или третье знамя, по непосредственному влечению нашего личного сочувствия, что мы и сделаем. Итак, наше сочувствие клонит нас пройти срединою между крайними идеалистами и позитивистами, не отнимая у нас однако же надежды, что мы и здесь останемся на строго позитивной почве. Есть ли врожденные представления у животных? Вот этот цыпленок, вылупившийся из яйца без матери, всматривается пристально в раскрошенные пред его носом печёные яйца, в ползающую пред его носом муху, или мелкого гнуса, – и вдруг у него раздается представление, что их можно съесть, тогда как ничто несъедобное, очевидно, не возбуждает в нем подобной идеи; в первый раз выпускают его на двор и, увидев сор, он очевидно комбинирует в своей голове представление, что этот сор можно рыть ногами, что там окажется червяк, которого можно будет съесть, которого он действительно и отыскивает и съедает, тогда как о самом соре он очевидно знает, что глотать его не следует. Сия ласточка, оторванная от родителей, от гнезда, осенью без всякого научения комбинирует идею, что надо улететь на юг и летит по прямой линии меридиана к экватору, а весною по той же прямой линии возвращается не в иное место, как именно в Казань. На основании бесчисленного ряда подобных фактов мы своим сочувствием располагаемся утверждать, что животным почти все их представления прирождены, каковые при благоприятствующих данных, непременно и совершенно правильно, у них и развиваются до известной указанной природою грани. Есть ли прирожденный идеи у растений? Сия груша, своевременно на одном сучке привитая отростком от другой хорошо во многих поколениях воспитанной груши, дает в благоприятный год с привитого сучка груши доброго качества, а с не привитого груши же, но дикого качества, во всяком же случае никак не капусту; а в другой неблагоприятный год она не дает ни того ни другого; но сия вот груша выросла от неблагоприятных обстоятельств совершенно бесплодною. На основании бесчисленного ряда под фактов мое сочувствие нудить меня утверждать, что груше прирожден закон, вложена в её природу предначертанная высшим творческим разумом идея производить по роду своему, конечно–бессознательно, именно груши, а не капусту, и культивированной груше – груши доброго качества, а дикой – дикие груши; но та же самая по роду груша при неблагоприятствующих обстоятельствах не приносит своих плодов, не смотря на лежащий в её природе закон, на прирожденную ей творческую идею приносить плод по роду своему. В этом же смысле наше сочувствие побуждает нас признать многое прирожденным и человеку. Разве человек не есть существо органическое – растение – животное? На это и самый строгий позитивизм отвечает, что есть. Разве нет в природе человека предначертанных Зиждителем природы идей, которые человек осуществляет в жизни то бессознательно, как груша, то полусознательно, как цыпленок или ласточка, то сознательно, как существо высшее всех существ видимой природы-существо разумное? Бессознательно в подробностях развития осуществляет он закон или прирожденную идею плодоприношения по роду своему подобно груше и другие подобные, – с чем и позитивизм не может не согласиться. Сначала бессознательно, а потом полусознательно ребенок, – что очевидно и для позитивиста, – носить прирожденную себе творческую идею питательной матерней груди, которую с великою прирожденною ловкостью и эксплуатирует в пользу продолжения своей жизни, а если бы дали ему в рот что-либо непитательное, он кричит, выражая ощущения неудовольств1я, что ему дают не то, что следует. И подобных инстинктов у человека немало. Бессознательно, полу-бессознательно и наконец сознательно человек носить в своей природе и осуществляет в жизни прирожденные ему законы и формы мышления, относительно которых питает прирожденную себе веру, что они, при правильном приложении, непременно должны совпадать с природными законами и формами объективного бытия; прилагая же одни к другим – первые к последним по прирожденному себе стимулу развивать свое познание, подобно прирожденному ласточке стимулу вить гнездо, воздвигает в себе громадное здание субъективного соответствующие объективному бытию Мира, в основу и расчленение которого, как черты основного плана, кладутся наиболее общие схемы понятий – категории рассудка, когда в тоже время животворящею душою, основным стимулом и верховною целью является в этом умственном мире идея бесконечного-истинного и вообще бесконечно-совершенного. Ясно, что в этом строении умственного нашего мира есть и прирожденное и благоприобретенное из опыта; неразрешимое же затруднение заключается только в том, как отличить одно от другого. Пускаясь за разрешением этого неразрешимого затруднения в частности, позитивисты утверждают, что и математические понятия не суть априорные понятия, – что и они извлекаются не чисто из природы человеческого ума, а непременно из внешнего опыта; с чем и мы согласны, но только на половину, полагая, что эти понятия по единству и совпадению законов природы и ума суть априорные и апостериорные, в чем т. е. в их наполовину априорности мы убеждаемся тем, что человек, в истории развития своего ума, настроил много математических совершенно непогрешимых комбинаций, которые взял чисто из своего ума, как в свою пору доказывали еще Сократ и Платон, – из гипотетического склада умственных предгаданий, которые только уже впоследствии и часто не вдруг блистательно оправдались в приложении и к опыту. Льюису и другим позитивистам угодно производить математические понятия из опыта потому, что человек научается считать: два – три – четыре, 375 и 375 по сложении 750, а не 740; известному же Кантом доказанному положению, что все без исключения математические, разумеется – правильные положения всеобщи и безусловно категоричны, позитивисты противопоставляют положение, что всякая и опытная истина, например, истине, что огонь жжет человеческое тело, всеобща и категорична также, как и математическая. А нам представляется, что Кантово положение позитивными соображениями не опровергнуто. Это видно из того, что не только простые и ясные сами по себе математические положения, но и самые тонкие и сложные математические выводы, как те, которые уже сделаны человечеством до настоящего времени, так и те, какие еще будут когда-либо вновь сделаны, если только были и будут сделаны по логическим законам математически – правильно, были и будут безусловно всеобщи всегда и везде; тогда как об опытных наиболее всеобщих положениях Кант утверждал, что в отношении к ним всегда мыслится возможность исключений. И это совершенно основательно. Возьмём одно из наиболее всеобщих опытных положений, что огонь жжет человеческое тело, а вода топит, как и воздух на себе не держит. Тем не менее здесь возможны тысячи исключений в отношениях нашего чувства и вообще существа к предметам. Всегда ли огонь жжёт человеческое тело, всегда ли будет жечь? Всегда ли у всех людей ощущение жжения было, есть и будет тожественно? Ощущение жжения есть ощущение прикосновения высокой температуры к человеческому телу. Но всегда ли, у всех ли людей тело относилось, относится и будет относиться к степеням температуры одинаковым образом? Известно, что это и прежде бывало, и теперь бывает не всегда. Негр выносит свой тропический жар в котором лапландец растаял бы, а лапландец выносит холод полюсов, в котором негр вымерз бы. Ощущение температуры известным образом относится к температуре крови; но температура крови у всех ли людей была, есть и будет одинакова? Теперь, известно, она неодинакова, хотя разность эта и незначительна, колеблясь между известными, высшим и низшим, градусами средней температуры. Но позитивно- утверждая чуть не вечное существование человеческого рода, по крайней мере современность его с мамонтами, в тоже время утверждают, что на земле были периоды и высокого тропического жара и так называемый ледяной: ужели же в оба эти периода,– продолжительность которых позитивисты определяют по меньшей мере десятками тысяч лет, – люди или вообще – животные и температуру крови имели всегда одинаковую и относились своим ощущением к температуре внешней совершенно одинаково? Ужели вообще на всем пространстве бытия органического – животного и человеческого царств всегда отношение животного-человеческого чувства к свойствам вещей было не только равнокачественное, но и равномерно? Ведь Дарвин и по принципам и по методу исследования хочет же быть позитивистом, и позитивисты преклоняются же пред его авторитетом. Но если так, то ужели сотни тысяч лет тому назад, когда по Дарвину природа только еще приспособлялась сделать только первую завязь нервной системы, и тогда уже первые зачатки человеческого организма также относились своим чувством к свойствам предметов, как вполне развитые человеческие нервы относятся теперь? Да на этот вопрос впрочем, не ходя так далеко за сотни веков назад, приблизительный ответь мы можем получить и из современного нам опыта: растения в огне горят, но не чувствуют жжения, подобным же образом и человек, если существовал на свете когда-либо с крайне слабо развитою нервною системою¹, без сомнения имел слабейшую восприимчивость в отношении к влияниям внешней природы сравнительно с восприимчивостью нервов в настоящем состоянии. А дважды два четыре было аксиомою, как и все математические положения непреложными категорическими положениями были и тогда, в те периоды, и будут таковыми же всегда, даже в тот чаемый позитивистами золотой век, когда организм человеческий так утончится, что станет далеко выше настоящего вредного влияния стихии, когда и огонь не станет так жечь и вода, напротив, как и воздух станут носить на себе паровидное, световое человеческое тело. – Крайним позитивистам хотелось бы также, чтобы все так называемые категории человек производил также из опыта, чтобы например категории причинности и целесообразности опытно приучался извлекать из простейшего природного, явления простой, последовательности явлений одного после другого, которые беспрерывным своим последовательным учащением приучают человека впадать в обольщение, будто некоторые явления вытекают не только после других, но именно из других и для других явлений. Мы же опять склоняемся нашим сочувствием приписывать и категориям некоторую долю прирожденности потому, что не смотря наприм. на такую простую очевидность – постоянной последовательности некоторых явлений одного за другим, человек не может отрешиться от стимула искать именно причинной и целесообразной связи явлений – происхождения одного из другого и для других, тем более, что действительно, тогда как некоторые явления вынуждают его усматривать между ними связь только последовательности, другие вынуждают, именно вынуждают видеть между ними связь не только последовательности, но и причинности и целесообразности: например, птица свила гнездо под окном дома и дом загорелся, – здесь только последовательность; птица свила гнездо и снесла яйцо и вывела птенца, – здесь и причинность и целесообразность; – еще тем более, что после бесплодных усилий в бесчисленных случаях связать явления нитью причинности и целесообразности, человек не смотря на это испокон века силится связать нитью разумности все миросозерцание и миробытие, в чем успеть когда-либо и не отчаивается. Касаясь существования в нашем сознании идеи бесконечно-истинного и вообще бесконечно–истинного, позитивисты желали бы, чтобы эти идеи были не более, как бессодержательным отвлечением от конечного и в той силе, как это угодно идеалистам, чтобы вовсе не существовали, будучи представлениями чисто отрицательными, т.е. будто бы мы можем иметь представления только о конечно-великом и большем и большем без конца, но всегда и исключительно только о конечном, о бесконечном же представления никакого. Но наше сочувствие клонить нас, к самой сущности этого возражения видеть его логическое ниспровержение и подтверждение нашего убеждения в прирожденности идеи бесконечного, в возникновении её именно из недр человеческого духа, а не из отвлечённого от, опытных наблюдений над природою: в этом убеждаемся мы соображением, что действительно, мысля ли бесконечное в его целостности, расчленяя ли его на частнейшие понятия бесконечного истинного , бесконечно доброго, бесконечно прекрасного, мы получаем представления только большего и большего, высшего и высшего, совершеннейшего и совершеннейшего, но не бесконечного, т. е. представления, в акте самого мышления, а не слововыражения, отрицательные небезконечные; однако же при всем том в акте составления таких отрицательных представлений большего и большего, а не бесконечного, мы в каждый момент остановки полета нашей мысли в разностороннюю беспредельность сравниваем пройденное великое не бесконечное с не пройдённым бесконечным и положительно усматриваем, что пройденное еще не без- конечно, а не пройденное впереди еще также велико, как будто мы и не начинали идти, т. е. бесконечно. Имеем ли мы после этого положительное представленье о бесконечном? Очевидно, имеем, – хотя очевидно и то, что вошедшее в пределы нашего представления, несмотря на всю свою громадность, которую мы можем увеличивать без конца, не беспредельно. Сию коллизию невидимому несовместимых противоречий философы издревле мирили в человеческом сознании тем, что отделяли рассудок от разума и за тем отличали рассудочное понятие о бесконечном от разумной идеи без конечного, считая первое рассудочное отрицательное понятие отвлеченным от опытного наблюдения над великими и высокими предметами, а разумную идею прирожденною человеческому разуму. И делали это не без основания, так как несомненно существующую в разуме положительную идею бесконечного из ограниченного во всех отношениях пределами опытного мира отвлечь никаким образом невозможно: хотя в тоже время учили и всячески доказывали, что бесконечное и конечное неразрывно связаны как в мышлении, так и в бытие, что бесконечное становится доступным сознанию чрез отрицание себя – постановление себе предела – ограничения, – что таким образом чрез отрицание абсолюта – ограничение абсолютного бытия абсолютным небытием – соприкосновение бесконечного с своим ограничением – умножение бесконечного на ничто происходить бытие ограниченное, что в самой крайней глубине человеческого мышления подтверждается в некотором роде математически аксиоматическим, хотя и непостижимым положением, что как 1/∞, так и ∞. о = 1, и опять 1/о=∞; что одним словом и бесконечное становится доступным сознанию чрез отрицание себя – чрез конечное, и конечное становится бытным, а следовательно и сознано доступным не иначе как чрез тоже отрицание – ограничение бесконечного, как учили древни неоплатоники, а из новейших Яков Бем, Фихте Шеллинг, Гегель и разные древние религиозные философы. В том же направление на подобных же основаниях философы и всякие высшие мыслители учили, что идея высшего блага есть премирная идея, что человек природою, а не навыком научается ценить изящное, не навыком научается приходить в восторг при виде ночного ясного неба, или прекрасного весеннего утра, которым очевидно восторженно сочувствуют и бессмысленные животные, – что от высокой музыки может прийти в восхищение развитый человек, который прежде не слыхал никакой музыки, – что глас совести есть глас Божий, – что глагол Божий близок природе человека, во устах его и сердце его, что нравственный закон начертан в сердцах людей, что некоторый сочувственные нам проявления мирового добра возникают и из животной природы, где все неискалеченное искусственным влиянием человека прирождено: так видим, что и животным убийство однородных противоестественно, напротив естественно защищать друг друга в опасности, естественно питать и беречь детей; в значительной части животных родов естественно целомудрие – парность и верность полов, при чем резко проявляющаяся ревность мужского пола бессознательно знает физиологический закон, что бес разборное смешение другого пола вредит не только крепости, но и чистоте прокреации, что смешение двух полов есть совокупление в единство существенно – важное не только для взаимного влияния друг на друга двух особей мужеской и женской, но и для продолжения рода, как показывают зоологические факты, что самка, имевшая первый плод от одного вида, а потом понесшая от другого вида, рождает и второй плод иногда с резким отражением первого вида, что можно объяснить не иначе, как существенным влиянием первого мужского вида на самую природу женского, чем даже в царстве животных подтверждается и выясняется божественное слово, изреченное относительно людей: буде два в плоть едину, Бог сочета, – со всеми относящимися сюда предписаниями божественного закона, имеющего очевидно, вопреки тенденциям современного позитивизма, спою основу в природе нашей; равно как очевидно в природе же человека лежать заповеди почитать родителей, не убивать и не обижать ближних, заповеди относительно умеренности и обуздания страстей и т. д., со всеми относящимися сюда разветвлениями нравственного закона.

Теперь разлагая общий вывод, который мы считаем достаточно позитивно обоснованным из всего этого рассуждения о прирожденности высшему душевному чувству человека и вытекающей оттуда обще-субъективности высших идей, понятий и т. п., на элементы, мы усматриваем в них следующие частнейшие положения: А) как в природе растений есть прирожденные творческие идеи или законы, выполняемые ими в своем развитии бессознательно, как в природе; животных есть подобные же прирожденные творческие идеи или законы, выполняемые ими в своей жизни полу-бессознательно: так и в природе человека есть прирожденный идеи, выполняемый им то бессознательно, то полу-сознательно, то вполне сознательно. В) Прирождённые человеку коренные законы и формы мышления, высшие понятия – категории рассудка и высшие основные идеи разума. В) Прирожденность ручается и за всеобщность их, т. е. не только за существование их во всех людях, но и за общеобязательность их для всех людей. Не существование их, например идеи бесконечного или сложных математических понятий, необязательность их, например законов мышления, у и для некоторых людей, например простецов и дикарей, доказывается у новейших позитивистов такими поверхностными и ребяческими соображениями, которым не только после Канта, но и после Платона и Аристотеля повторять стыдно без опасения повергнуть серьезную мысль в опасение, что ум человеческий, как расплывающаяся вода, ширясь испаряется и мельчает: тогда как существование идеи бесконечного у самых неученых людей доказывается невольным парением мысли даже детской далеко – далеко, высоко – высоко бес конца, – доказывается строением безмерно разнообразных воздушных замков, к которым способен всякий дикарь, – доказывается безграничною туманностью мифов всех самых детских народов, туманностью упирающеюся в беспредельные идеи хаоса, Кроноса, Парк, Рока, Судьбы, Нирваны, Будды, китайского неба и т. д.; тогда как Кант доказал трансцендентную категоричность, безусловную общеобязательность для ума человеческого не только законов и правильных форм мышления, что известно еще со времен Аристотеля, но и бесконечного ряда математических понятий, все равно–ясно ли они представляются сознанию известного человека, или неясно: выясненные, они безусловно обязывают человеческий рассудок, и что всего важнее – категорически исключая всяким исключения. Г) Вообще можно решительно сказать, что если бы прирожденные законы и формы мышления, основные категории рассудка и высшие идеи разума не были общеобязательны для человечества, то тогда ничего в нашем уме не было бы общеобязательно, никакою S t a n d – P u n c t – а для установки общечеловеческой мысли никакой надежды найти общепризнанную истину. Д) Будучи же общеобязательны прирождённые законы и формы мышления, коренные категории и идеи, хотя в целое здания умственного мира развиваются при помощи и внешнего и внутреннего физиологического чувства, но сами в своем бытие и проявлениях обнаруживаются главным образом, если только не исключительно, внутреннему душевному чувству, равно как тому же чувству подлежит и самый субстрат не только всякого, внешнего и внутреннего чувства, но и всех душевных сил и свойств и законов и внутреннего идеального содержания, т. е. человеческая душа. Е) Не предрешая здесь вопроса, что такое человеческая душа, есть ли особое субстанциальное существо – самостоятельный субстрат и носитель душевных деятельностей и состояний, или только конгрегат душевных явлений, субстанциальное седалище которых есть не иное что, как человеческий организм, но ставя только вопрос, каким чувством душа чувствует себя – высшим ли душевным, или внутренним органическим или даже внешним, скажем положительно, стоя на позитивной точке зрения, что душа чувствует себя и внешним чувством, поколику она же – душа видит, слышит, осязает, обоняет и различает вкусы, и внутренним органическим, поколику она же ощущает и голод и жажду, потребности дыхания и движения, здоровье и боль и прочие органические состояния; но как сила сознающая, самосознающая, мыслящая, нравственно-деятельная, эстетически – чувствующая, душа чувствует себя бесспорно внутренним высшим душевным чувством. Следовательно, есть бесспорно целая и громадная область мыслимых предметов, подлежащая то главным образом, то исключительно высшему душевному чувству, и в этой области не только есть весьма много общепризнанных всем человечеством за истину, но здесь покоится последнее основанье того, почему что-либо признается человечеством за истинное.

III) Чтобы теперь осветить отношение высшего душевного чувства к низшему, внутреннему органическому и внешнему, и чтобы показать общеобязательную и общесубъективную достоверность показаний первого, должно сказать, что а) не внешнее и не внутреннее низшее чувство есть носитель высшего душевного, а наоборот высшее душевное – носитель низших чувств. Это открывается из того физиологического факта, что как внешнее, так и внутреннее физиологическое чувство чувствует не органами, в которых, по-видимому, сосредоточивается чувствительность, не глазом светлое, не пальцами шершавое, не желудком голод, даже не сердцем радость или печаль, а центральным чувствилищем – мозгом:

это доказывается тем, что когда у животных срезывается известная часть мозга, то в животном прекращается всякое ощущение и сознание, хотя на некоторое время и остается еще жизнь, т. е. кровообращение и движение организма. Эти опыты показывают не только то, что седалище чувствительности находится в мозгу, по и то, что чувство и сознание суть единство, что сознанье есть чувство и чувство – сознанье, что как чувствительные нервы концентрируются в мозгу, без которого не могут исполнять надлежащих отправлений, так и разнородные чувства тела концентрируются в сознанье, без которого перестают быть чувствами, тогда как сознание без многих, если не без всех чувств, продолжает еще быть сознанием, что подтверждается состоянием летаргии, сомнамбулизма, лунатизма, глубокой задумчивости и т. п. б) что даже низшие чувства, внешнее и внутреннее органическое, более суть душевные чувства, чем органические: так как все они показывают не столько, даже крайне мало то, какой при известном ощущении происходит процесс в организме (как наприм. при зрении преломляется и отражается видимый луч в глазу, при ощущении вкуса как элементы вкушаемого химически разлагаются и соединяются с соками языка, при насыщении – как пища соединяется с соками желудка и т. д.), сколько то, как известное ощущение и воспринимаемое им свойство предмета отражаются в высшем душевном чувстве, которое в свою очередь, имея своим непосредственным органом центральное чувствилище – мозг, вовсе не интересуется происходящими в нем при душевной деятельности процессами, даже не особенно способно чувствовать их бесконечное разнообразие, кроме разве общего ощущения возбуждения мозга при начале работы приятной и утомления при конце работы долгой, процессы же собственно душевные, при всем бесконечном разнообразии и беспрерывной текучести отправлений мышления, желания, чувствования, проникает всё насквозь, обзирая их всесторонне и в беспредельной дробности и в общих схемах и в господствующих характерах служащих основанием к различению в душе главных способностей, и в основных законах и главных целях каждой из этих сил, как-бы внутренним душевным зрением. в) Отсюда явствует, что сознанье или вообще внутреннее душевное чувство есть совершенно аналогичное внешнему внутреннее зрение или вообще чувство, и в тоже время корень и центре и душа всех низших чувстве и производимое им ощущенье есть в собственном смыслы ощущение, воззрение есть чувственное воззрение, наблюдение есть чувственное непосредственное наблюдение, а рассудочно скомбинированная совокупность этих наблюдений есть внутренний душевный психологический опыт. И все, что открывается этим внутренним опытом, имеет по меньшей мере столько же общесубъективного, равно как и объективного значенья, сколько принадлежишь его и низшему чувственному внутреннему органическому и внешнему опыту; даже нет, не столько же, а больше значенья.

Подведем здесь нисколько итогов всему вышесказанному о сравнительном значение свидетельств чувств внешнего и внутреннего низшего органического и высшего душевного; проведем между ними нисколько параллелей. 1) Что внутреннее душевное чувство может открывать в предметах объективные свойства, в этом мы убеждаемся невозможностью подвергнуть, посредством рассудочного анализа, сомнение принадлежность свойств предметами в которых наше душевное чувство их открывает, подобно свойствам предметов, открываемых посредством внутреннего физиологического чувства: тогда как относительно свидетельств внешнего чувства эта возможность есть даже тогда, когда оно действует совершенно нормально. Это преимущество внутреннего душевного чувства пред внешним проистекает из преимущественной непосредственности соприкосновения чувствующего субъекта с чувствуемым объектом: так как от двух самых важных в теоретическом отношении чувств зрения и слуха предметы отстоять большею частью вдали, при чем чистому их действованию сколько помогает, столько и препятствует среда – всеми пятью внешними чувствами душа прикасается к внешнему миру только с внешней его стороны, между тем как и с этой поверхностной стороны вселенной им принадлежит только бесконечно малая часть: ощущений внутреннего органического чувства, при непосредственном соприкосновении чувства с ощущаемым предметом, тусклы и слитны, так что все органические процессы, возбуждавшие это чувство, подлежать ему только незначительною по количеству своею долею; в деятельности же душевного чувства субъект чувствующий и объект чувствуемый суть единство – сам человеческий дух, внешне возбуждающее это чувство объекты должны быть тождественны с таковыми же внутренними и чувствуются потолику, поколику сливаются в это тожество, субъект насквозь пронизывает, в каждом пункте проникает и собственным светом озаряет чувствуемый объект. Сверх всего этого когда прочие чувства, внешнее и внутреннее физическое, ограничены определенными более или менее тесными, сферами, внутреннее душевное чувство не встречает себе окончательного предела нигде ни на земле в земном, ни поверх земли в небесном, ни на конец в духе и в сфере духов, чувствуя в себе аналогичность видимых миров с землёю, а относительно мира духов аналогичность их с духом человеческих и непреложность в приложении основных законов и форм, коренных категорий и высших идей человеческого разума даже к самым отдаленным и таинственным сферам миробытия. 2) Что в свидетельстве высших душевных чувств есть показания общесубъективные, общеобязательные, общепризнанные это доказывается существованием общепризнанных идеалов прекрасного и высокого в сфере эстетического вкуса, в области собственно сердца, единством основ морали и законодательства всех веков и народов, равно как и существованием общепризнанных нравственных идеалов праведного и святого, всем, что признано человеком за истинное в сфере сознания, в области всех трех чувств внешнего и внутреннего , низшего и высшего доказывается в сфере особенно высшего душевного чувства бесспорным существованием прирожденных, общеобязательных законов и форм мышления, основных категорий рассудка и высших идей разума. 3) При этом должно иметь в виду, что чувствуя себя и внешним чувством и внутренним органическим как сила видящая, слышащая, осязающая, ощущающая голод и жажду и т. д., душа как сила самосознающая, мыслящая, нравственно деятельная, эстетически чувствующая, чувствует себя собственно высшим душевным чувством!.; это душевное чувство есть носитель низших чувств, внутреннего физического и внешнего, что доказывается физиологическими опытами отделения чувствующих нервов от мозга и взрезыванием мозга, откуда открывается не только то, что седалище чувствительности находится не в органах чувств, а в мозгу, но и то, что чувство и сознание суть единство, и чувства без сознания перестают быть чувствами, тогда как сознание без многих, если только не без всех внешних чувств, по крайней мере с сильным ослаблением их и задержкою, как наприм. в летаргии, продолжает еще быть сознанием; даже низшие чувства суть более душевные чувства, чем органически, так как все три чувства, весьма мало способный определять происходящее при ощущениях органических процессов, безмерно способнее указывать то, как воспринимаемое ими свойство предмета отражается в высшем душевном чувстве и в фокусе его – сознания: откуда явствует,

что сознание или вообще внутреннее душевное чувство есть совершенно аналогичное внешнему внутреннее зрение или вообще чувство и в тоже время корень и центр и душа всех низших чувств. 4) Если в сфере высшего душевного, равно как и в сфере внешнего чувства, с одной стороны, можно сказать, нет ни одного ощущения абсолютно – тожественного, самому себе равного у всех людей: то и с другой стороны справедливо же сказать о нем, как и о чувстве внешнем, что объективным в сфере простейших душевных ощущений должно признавать то, что одинаково чувствовалось всегда и чувствуется везде большинством здоровых людей, напр. восхитительность хорошего весеннего утра, а в сфере более сложных душевных ощущений то, что чувствуется большинством более развитых людей (наприм. безусловная обязательность всех положений чистой математики), особенно же если оно опирается на свидетельство чувств лучшей части человечества всех веков (наприм. в признании обязательности нравственной идеи вообще или закона целомудрия в частности). В тоже время справедливо и то сказать о высшем душевном чувстве, как сказано о чувстве внутреннем физиологическом, что тожественность высших душевных ощущений у разных людей может быть, наглядно и принудительно для каждого личного чувства, поверена тожественностью явлений предшествующих, сопутствующих и последующих удовлетворенно потребностей чувства, а также особенно резко и принудительно сказывающимся сочувствием одного чувствующего субъекта с другим в тожественном или аналогичном состоянии чувства (наприм. в состоянии религиозной экзальтации, театральных увлечений, народных торжеств и т. п.). 6) Если поэтому в отправлениях внутреннего органического чувства единство законов природы сказывается безусловно – принудительным образом, как явление не только субъективное или более или менее общесубъективное, но непререкаемо объективное,. которое принудительно становится основанием веры, что тем же единством законов природы проникнуты отправления и внешних чувств во всем человеческом роде и что вообще вся природа своим бытием и свойствами соответствует отражению в человеческом чувстве: то тем с большею настоятельностью должно сказать тоже о высшем душевном чувстве, потому во-первых, что А) именно это чувство, как доказано, есть носитель и объединитель, корень и центр не только внешнего, но и внутреннего органического чувства, следовательно единый основной закон их общего действования должен иметь свой источник именно в высшем душевном чувстве; – далее потому, что Б) именно эти чувством ощущаются прирожденные человеку всеобщие общеобязательные, принудительно действующие законы и формы мышления, коренные категории рассудка и высшие идеи разума; потому наконец, что В) именно этим чувством носится наиболее ясное, наиболее неотступное, наиболее тожественное и себе равное у всех людей, наиболее коренное – центральное ощущение, – это именно ощущение Я с коренными принудительно определяющими деятельность этого Я его законами и требованиями, с возникающими из исполнения этих коренных законов и потребностей коренными ощущениями этого Я, из коих самым первичным ощущением, один великий мыслитель (Декарт) признал: «Я мыслю, следовательно существую; а другой (Фихте) „Я есьм Я, – Я есмь»,–справедливо видя в этом первичном положении абсолютную истину, основание и критерий всякой истины, а в основанном на нем законе тожества – первичный абсолютный закон но только познания, но и бытия.

Постараемся теперь дать возможно связный с строго позитивной точки зрения ответ на вопросы все ли чувственное объективно?

Чувств три: внешнее, область которого ограничивается с одной стороны туманными звездными пятнами, а с другой поверхностью человеческого тела, – внутреннее органическое, область которого ограничивается внешнею сферою и центральною осью человеческого организма, – и высшее душевное, область которого начинается от центра души и теряется в беспредельности. Всю чувственную область, крайнею сферою, которую можно провести по крайним туманным звездным пятнам, мы можем разделить на две части: одна по сю сторону очерченной нами сферы туманных пятен, а другая по ту сторону.

Начнем с первой, которая по эту сторону. Отделим область чувства зрения от других чувств. Центром области зрения будет человеческий глаз, а крайнею сферою проведенная нами по крайним туманным пятнам сфера. В этой области зрения все чувствуемое или чувственное в строго объективном смысле есть чувственная фиксия. Прежде всего в этом геометрически правильном шаре два центра – два зрачка глаза, что есть математически абсурд, тогда как чувствуется один центр; предметы отражаются в глазах вдвойне; если же получается отображение одиночным, то это только навык умозаключения, который некоторым людям при беспечности или недостаточной концентрации глаз и изменяет так, что предметы представляются вдвойне. Кажется, будто чувствует глаз и именно его поверхность, тогда как чувствует сетчатая оболочка внутри глаза или лучше мозг. Кажется, будто чувствуется предмет, тогда как чувствуется отображение предмета в глазу, так что ощущение расстояния предмета при существовании отображения внутри глаза, величины при сравнительной малости отображения, движения и положения при движении и положении отображения внутри глаза обратном движению и положению предмета, суть чувственные фиксиии. Чувствуется бытие во вселенной тихого света, тогда как света, и особенно тихого стоячего света в природе нет; есть или основательно предполагается только чрезвычайно быстрое движете эфира, возбуждаемое раскалённым состоянием светящих тел, происходящих от высокой температуры веществ светящего тела, возбуждаемой силою в больших массах сконцентрированного в солнце электричества или магнетизма; тогда как опять магнетизм и электричество, будучи тоже, что теплота и свет, являются чувству нетождественными; тогда как высокое каление, высокая температура есть опять нечто отличное в роде от ощущаемого – только известное движение частиц вещества. Чувствуется мгновенное распространение света, тогда как ему нужны промежутки времени для прохождения пространства Чувствуется до солнца и звёзд светло, тогда как это не так: светло только в области мрака – темных тел в низших слоях атмосферы верст до 10 вверх – не больше, а далее совершенно темно, ни солнца пи звезд не видно. Атмосфера кажется по большей части голубою, иногда серою, иногда красною, лиловою и т. д.; тогда как она сама ни светла ни сера ни красна, а просто темна, разность же её цветов есть только различное разложение в ней солнечного луча, белого в своей цельности. Где с высоты полета аэростатов чувствуется прекращение освещенной атмосферы, там это не значит, что атмосфера прекращается, так как той же атмосферой, только в более разреженном, виде, наполнено все небесное пространство; даже не значит, что там прекращается и свет, а значит только, что в разряженной атмосфере небесного пространства наш глаз не видит света, равно как и грудь наша в разряженной атмосфере не может дышать. Чувствуется в конце атмосферы и весьма недалеко светло-голубая плотная сфера неба, по которой на одинаковой дальности от земли раскиданы солнце, лупа и звезды; тогда как нет ни плотного неба ни светло-голубой сферы, тогда как небесные светила светят на землю не с гладкой светло – голубой поверхности неба, а из беспредельных глубин небесного мрака, отстоя одно от другого на безмерном расстоянии. Небесные светила одни и те же в разные времена дня и года и в разных пунктах земных поясов кажутся разноцветными, тогда как эта разноцветность происходит не от них, а от состояния атмосферы; кажутся самосветящими, тогда как некоторые из них темны. Звёзды и планеты кажутся только светящими точками, а луна и солнце незначительными и почти равномерными кругами, тогда как все они суть шары размеров громадных и крайне разномерных. Звезды кажутся почти одноцветными, тогда как они весьма разноцветны; кажутся одиночными, тогда как много между ними двойных; кажутся по числу весьма исчислимыми, тогда как они бесчисленные. Метеоры кажутся столь же или даже еще более и блестящими и большими, как звезды, тогда как они и светят светом заимствованным или даже светом каления, происходящим от горения их в атмосфере, и по размерам своим в действительности весьма малы. Кометы кажутся такими же большими, как звезды, и столько же или еще больше яркими, тогда как они и светят светом заимствованным и гораздо менее по размерам и меньшую имеют плотность. Звезды кажутся меньшими по размерам и по светлости не только солнца, но и луны, тогда как все они безмерно больше луны, а некоторый больше и светлее самого солнца. Туманные пятна кажутся только бледными пятнами свеча, тогда как они суть целые мириады миров, и такими пятнами застлана, как бисерным ковром, вся крайняя сфера, отделяющая чувственную область от нечувственной для телесного чувства. Хотя чувству чувствуются в голубой сфере неба большие ничем якобы не наполненные промежутки, однако же ни в одну точку неба, направляясь по бесконечным радиусам от центра нашего глаза, нельзя указать, чтобы не попасть в целый мир. За крайнюю сферу крайних туманных пятен ни зрение ни другое какое-либо из внешних чувств уже не проникает, там чувствуется пустота, но опять несправедливо, так как и там должна быть беспредельная полнота... Полетим назад на землю, остановимся, успокоимся. Вот все эти мириады светил пускают лучи по прямой лишь к центру моего глаза, – опять обманы только вот эта одна звездочка, прямо над головою стоящая, пускает свой луч по прямой линии радиуса, все же прочие по изогнутой атмосферической аберрации круговой, но и это только при неподвижном состоянии атмосферы, чего не бывает почти никогда, так как атмосфера волнуется то общими пассатными, то частными и местными течениями ветра, колебание же атмосферы доносит луч до глаза по линии спиральной или даже изломанной, чего уже не избегает и эта одна прямо в зенита стоящая звездочка. Отсюда, что звезды или солнце кажутся стоящими на определенном месте, – это фальшь: они не там, где видит их глаз, а в звездных расстояниях это фальшь громадная, неизмеримая даже миллионами миль; в данном месте эта полярная звезда чувствуется в нескольких аршинах от зенита, на северном полюсе в зените, у экватора исчезает, за экватором не может быть видима; равно как и солнце в Казани в полдень равноденствия видится приблизительно на половине прямого угла, образуемого линиями вертикальною и горизонтальною, у экватора в зените, у полюсов – почти у горизонта. Вот с палубы корабля видится, что солнце взошло, – обман; оно еще за горизонтом и видимо по прямой линии быть не может; а вечером видится, что солнце еще не потонуло в море, – опят обман, уже несколько минут тому назад потонуло. Луна, или лучше – атмосфера на счет времени восхождения и захождения луны – обманывает так же, как и на счет солнца. А с звездами она поступает еще хуже, не дозволяя им будто бы, как видится глазу, не доходить и до горизонта, тогда как они доходят, но у горизонта бывают слабо или вовсе не видимы от густоты атмосферы и слабости световых лучей. В небесном же звездном времени и отношении его к звездным пространствам эта разность времени и места чувствуемых с временем и пространством действительными ведет к большим результатам в отношении даже к ближайшим светилам луне и солнцу, в отношении же к дальнейшим – неподвижным звездам ведет к обману едва вообразимому по своим размерам, тем не менее несомненному. Так как свету нужно время для про- хождения известного пространства, между тем чувствуется, будто бы он распространяется мгновенно: то вот это туманное пятно светить моему глазу, как и это солнце и эта луна светят теперь, – обман: от луны этот светлый луч оторвался положим теперь, от солнца несколько минут назад, а от туманного пятна несколько тысяч лет тому назад. Вот эта неподвижная звезда, загоревшись ярким светом, потухла, – полагают – от великой катастрофы, от возгорания на ней водорода; случилось это – по видимому – сегодня, – обман и громадный: свет от этой звездочки доходить до земли в 3000 лет, звезда эта потухла 3000 лет тому назад, и потухшая светила человеческому глазу целых 3000 лет! Из этих мириад одновременно теперь светящих звезд многие тысячи их без сомнения уже целые тысячи лет назад потухли; вместо их другие тысячи загорелись на доступном земному зрителю расстоянии, но для нашего глаза еще не горят и не будут гореть еще тысячи лет, потому что от них свет доходить до земли в тысячи лет и пока еще не дошел! Итак глаз видит не сущее и сущего не видит. Если при этом взять безмерно разные светил небесных расстояния от земли, то настоящий чувственный вид звездного неба есть невообразимый обман в каждом своем пункте в соотношении каждой звезды к каждой другой относительно места и времени. Что было и исчезло или переместилось в каждую из минут, составляющих целые тысячелетия, то наше чувство пригвоздило в определенный занимаемый якобы и доднесь пункт пространства и в один якобы настоящей момент времени! Но спустимся опять из этой сферы хаотического обмана вниз – в атмосферу. Тут – в атмосфере только и видим, что эти громады облаков, такие грозные массивные твердыни, – обманы это туман, улетучивавшийся по мере нашего к нему приближения. Больше в атмосфере не видим ничего, сама она есть для нашего зрения нечто не сущее до самой поверхности земли; нам кажется, будто мы видим предметы в атмосфере, по не атмосферу, – обманы атмосфера не только сущее, но и грубо материальное тело, способное механически производить те ужасные сокрушительный действия, какие мы видим в бурях, вихрях и ураганах, а всегда обнаруживающее страшное давление. И все небесные цвета – это цвета атмосферы, так как она преломляет и разлагает солнечные лучи, как и всякое прозрачное тело, вода, стекло и т. п. Но, что всего поразительнее, атмосфера есть тело переполненное неизмеримыми массами воды и землистых веществ, неисчислимыми мирами растительных и животных спор, целыми родами летучих растений и инфузорий. Вот глаз видит опять сущее – безмерное разнообразие цветов, источаемых безмерным разнообразием предметов, – обман грубейший: предметы, быть может, и существуют, но не для глаза, а что для глаза в них существует, т. е. цвета, то в них не существует, то есть атрибуты солнечного света, только отражаемого, так сказать – отталкиваемого прочь от себя предметами. На поверхности земли все так по-видимому мирно, спокойно, довольно неподвижно, – обман невообразимый. В этих так называемых твердых, по видимому – наиболее неподвижных в своем составе телах, в каждый момент времени мириады частиц твердых, жидких и газообразных механически и . химически разлагаются, вмешиваются, улетучиваются, поступают вновь; в жидких и газообразных телах, при общей их текучести, частные смешения и разложения совершаются еще с большею совершенно невообразимою быстротой и повсюдностию. Эта гладкая неподвижная поверхность моря, – эта обзираемая глазом вдаль и вширь волнующаяся даль суши, то зеленая от общего колорита велени, то желтая от массы солнечных лучей, отражающихся на песке или созревшей ниве, то тускло – серая суглинисто – черноземная, – эта сумрачная глубь недр земных, освещаемая большею частью искусственными светильниками, изредка у поверхности земли или в выносимых на свет Божий своих частях освещаемая солнечным светом, – та и другая и третья во всяком случае довольно однообразная, – какое закрывает она от глаз невообразимое количество всяких механических изменений, химических процессов, органических рождений и смертей, возрастаний и разложений. Вот эта морская поверхность издает по ночам сильный сплошной свет, – это мириады инфузорий, из коих ни одного нельзя видеть простым глазом. Вот эта белая меловая гора, – то мириады панцирей мириад инфузорий, некогда живших, которые и под микроскопом различаются плохо. Вот эти растения покрылись на листьях красноватым отблеском, – это мириады живых сплошною массою залегших микроскопических паразитов! На каком-нибудь едва заметном для глава паразите свои паразиты, едва заметные для микроскопа, а на тех свои паразиты весьма заметные для сильного микроскопа и так дальше без конца, и целые миры этих существ со своею весьма сложною организацией, с своим размножением, развитием, моментальною жизнью, исчезновением. И все это простой невооруженный глаз давно уже, на пределе еще весьма крупных сравнительно существ, перестал видеть, – все это для него гладь и небытие, как небытие начинается для него и с того предела крайней, весьма неглубокой сравнительно с длиною земного радиуса глубины, до которой человек успел врыться в землю. Там для глаза преисподни аид, не имеющий и теней блуждающих. Возникая оттуда вверх опять, мы видим, что земля стоить спокойно и неподвижно, а небесная сфера совершает вокруг неё своё суточное вращение и совершает так медленно, что это вращение едва может быть замечено в течении часов по медленному перемещению светил в отношении к неподвижным пунктам на земле, при чем все части небесной сферы хранят между собою вековечно пропорциональное и почти неподвижное положение,– обман невообразимо грубый, когда земля беспрерывно движется, то качаясь наклоняется окружностью по меридиану взад и вперед,– то в тоже время вертится окружностью около оси; в тоже время бежит вперед всею своею массою со скоростью десятков верст в секунду, совершая годичное свое течение вокруг солнца, – в тоже время со скоростью еще неизмеренною и неизмеримою бежит вслед за солнцем, как луна вслед за землею, вокруг светила ли или просто пункта небесного равновесия центрального для самого солнца, – вслед за этим центром, быть может, опять бежит около другого массивнейшего или могущественнейшего без массы центра небесного тяготения и т. д. И все эти, все до единого небесные тела несутся и несутся и несутся со скоростью буквально невообразимою, действительно даже немыслимою, не только что не чувствуемою, но тем не менее несомненно действительною, так что для человеческого глаза нигде во вселенной нет пункта стояния; если же глаз те пункты указывает, то обманывает!.. И счастье, что обманывает, что глаз чувствует то, чего нет, и не чувствует того, что есть. Иначе у человека закружилась бы голова от этого всеобщего повседневного всестороннего неудержимого движения, как кружится на пароме, когда идет мимо лед...

Счастливо ли в своей области ухо? Эта область чувства слуха простирается от уха человеческого, как центра, до сферической окружности, заканчиваемой высотою разряжения электричества в громких тучах и разрыва аэролитов, а также высотою поднятия аэростатов и незначительною высотою над ними, с которой могут быть слышны на аэростатах редкие звуки, происходящие в высших слоях атмосферы, каковыми может быть только треск разрывающихся аэролитов. В этой звуковой сфере фиксии ощущений весьма аналогичны с фиксиями ощущений зрения. Во-первых, в слуховой правильно геометрической сфере; два центра, два слуховых органа одного и того же человека. Если звуки в слухе человека не двоятся, то причина этому не в двух его ушах, а наоборот, не смотря на два его уха, в единстве центрального чувствилища – в мозге. Тем не менее бывает, что звуки двоятся в ушах, при разности одного уха от другого в чувствительности , что случается весьма часто, а также при редкой, но возможной разности самой значимости звуков для двух ушей одного .человека. Вся совокупность звуков почти без исключения происходить на деле; не так, как отражается в нашем чувстве; не в той силе, степени, даже значимости: вот раздаются в ушах, в одном или обоих, трубы и литавры, а вина всему этому нисколько лишних капель крови, беззвучно приливающей к голове; вот раздается треск, будто бы медведь в лесу ломает сучья чащи, то мелкое насекомое ворочается, случайно заползши в ухо; вот раздается выстрел из пушки, то кто-либо заговорил над самым ухом. Не в одинаковой силе звуки чувствуются не только у разных людей при разной остроте; слуха, но и у одного человека при разной чувствительности одного уха от другого; мыслимо, хотя и не может быть поварено, по недостатку масштаба для подобной поверки, что один и тот же звук чувствуется разными людьми неодинаковой значимости, наприм. несколько выше, нисколько ниже, что может быть ощущаемо и одним человеком при разной чувствительности одного уха сравнительно с другим, что обнаруживается также и в том факте, что одни и те же звуки одному и тому же человеку кажутся чище и гармоничнее в том состоянии его здоровья, когда его собственный голос чище, сильнее и свободнее, а наоборот менее гармоничными и чистыми, когда его собственный голос нечист и горло затруднено, что зависит от связи голосовых нервов с слуховыми. Большею частью звуки чувствуются не в тоже время, когда происходят в природе, так как дрожащей волне воздуха нужно известное время, чтобы пройти известное пространство, чтобы достигнуть слуха, и но в том соотношении звуков, как устанавливается оно в природе, потому что правильному отраженно массы звуков в слухе мешает разность времени, нужного для достижения уха звуками но только ближайшим и дальнейшим но и сильнейшим и слабейшим, высшим и низшим, – мешает разность и разное состояние среды, чрез которую звук проходит, так как проводящими звук средами бывают кроме воздуха – вода, земля, металлы, камень; воздух может быть чист или наполнен парами и пылью, может быть теплый и холодный, подвижный и неподвижный, тихо стоящий и ветряный, а все эти состояния влияют на разность передачи звука, равно как на тоже влияют разные расположения около нашего уха разных отражателей: вот последней отчаянный крик утопающего, но вы слышите его, когда человек уже утонул; вот звук выстрела, но достигает уже слуха уже умирающего, сраженного этим выстрелом; вот молния бродить уже по комнатам и только после этого уже гром сотрясает стены вашего дома; вот издали долетающая до слуха гармония, по не совсем складная, потому что звуки долетают до слуха смешанными средою, которую им нужно было расшевелить, чтобы достигнуть уха; вот страшный вопль в лесу, раздающейся хохотом лешего, то разносимый лесным эхом голос самой невинной птицы. Наконец звук есть величайшая из загадок природы и науки: по- тому что звука в природе нет, там есть только дрожательное, в разные стороны распространяющееся движение частиц вещества; в безвоздушном пространстве, в верхних слоях атмосферы звук ослабевает или даже исчезает, как и свет: на вершине высоких гор выстрел раздается не слышнее хлопанья в ладоши; под воздушным колоколом при высасывании воздуха звук колокольчика ослабевает, а потом почти исчезает совсем; на аэростатах, чтобы один человек услышал другого, нужно кричать над самым ухом. В известных предметах царство звука, царство сущего для слуха человеческого оканчивается; оканчивается, где в действительности без сомнения не оканчивается, – где наоборот едва ли не начинаются две великие гармонии природы, одна в малом, а другая в великом: с одной стороны тот гармонический говор растущей травы, который слышен быль вещему уху Одина, который слышен и нашему уху в тихую весеннюю ночь, тогда как днем его неслышно; а с другой стороны та „божественная гармония небесных сфер“, которую слышал Пифагор, гармония не только поэтическая , но и действительно позитивная: так как земля и мириады других громаднейших небесных тел, рассекая невообразимою быстротой своего полета и громадностью масс атмосферу разлитую везде в небесных пространствах, должны производить невообразимую массу дрожательных волн не только в этой атмосфере небесных пространств, но и в собственном составе подобно летящим бомбам, – та радужно-гармоническая музыка солнечных лучей, которая с восходом солнца слышалась в статуе Мемнова, которую могли бы слышать все и всюду, если бы люди выучились делать такие же микроскопы для уха, какие изобретены для глаза, – так как масса солнечных лучей, распространились дрожательными волнами с необычайною быстротой, пронизывая атмосферу, приводить в движение и трепетный восторг не только всякую жизнь на земле, но и самую землю, как и другие тела солнечной системы, – та божественная гармония, которую поют в хвалу Богу солнце и луна и все звезды и свет, как и все сотворенное, которую слышал вдохновенно – вещим ухом и Давид пророк. А наше грубо позитивное ухо для этих наиболее вещих звуков тупо: для него они не существуют.

Сфера чувства осязания, начинаясь поверхностью человеческого тела, оканчивается теми пределами, каких может достигнуть человеческая рука с своими пальцами, т. е. известною глубиною морского дна и разрытия недр земли, а с другой стороны известною высотою полета аэростатов. Подобно чувствам зрения и слуха, и это чувство немало обманывает нас в указании объективных свойств предметов: так как степени температуры в природе не существуют, там вместо того есть только большее или меньшее расширение и сжатие частиц вещества; да и кроме того собственно ощущаемое осязанием расширение или сжатие частиц вещества происходить не в прикасающемся к нашему телу предмете, но вследствие этого прикосновения внутри нашего тела. Другие производимые этим чувством ощущения фигуральности предметов, шершавости или гладкости, даже упругости и нетвердости, будучи разнозначущи у разных людей, очень рано оканчиваются у всех.; так что это чувство отказывается служить человеку там, где чувство вооруженного зрения только, что начинает указывать целые микроскопические миры: палец едва ощущает. на гладкой поверхности сырость, которая кишит микроскопическими животными; рука ощущает только легкое прикосновение разбегающегося вдыхаемого и выдыхаемого человеком воздуха, будучи вовсе неспособна поймать в них что-либо осязаемое, тогда как каждый вздох несет опять лее мириады микроскопических существ; даже вообще тупо чувствуется осязанием материальность и самое быте воздуха, когда он тих и имеет подходящую к человеческому телу температуру, не говоря уже о бесконечном разнообразии его содержания.

Сфера чувств обонянья и вкуса, начинаясь внутренними оболочками носа и рта, как центром, ограничивается теми же крайними пределами, какими ограничивается сфера и осязания. Тогда как в чувствах зрения и слуха преобладает теоретически характер, направленный к решению вопросов, что такое есть res in se, в этих двух чувствах вкуса и обоняния начинает преобладать характер практически, направленный к решению вопроса, что такое вещь не столько в себе и для себя , сколько для нас; между тем как в чувстве осязания видится равновесие обоих характеров. Но и эти чувства в отношении к решению вопроса, принадлежат ли предметам те свойства, которые им приписываются, являют свои неудобства в том, что эти чувства у различных людей значительно разностепенны и даже разнозначущи; кроме того вводят нас в обольщение тем, что относят к предметам свойства, которые больше, если только не исключительно, суть состоянья субъекта, чем свойства объекта, – которые по крайней мере единственно и исключительно суть отношенья между субъектом и перестающим быть собою объектом, как например сладость сахара есть свойство не того сахара, который мы держим в руках, но того химического соединения которое совершилось у нас на языке с разрушением почувствованной нервами языка части сахара.

Таким образом объективность показаний чувства внешнего, основательно и разносторонне разрушаемая рассудочным анализом, который справедливо показывает, что это чувство большею частью с предметом непосредственно не соприкасается и приписываемые – им свойства предметам не принадлежать, была бы крайне сомнительна , – если бы деятельность этого чувства не была тесно связана с деятельностью чувства внутреннего физиологического, если бы непререкаемая достоверность показаний этого последнего чувства не переносилась частно и на первое – внешнее.

Относительно достоверности показаний внутреннего физиологического чувства сомневаться труднее, потому что никаким рассудочным анализом нельзя подвергнуть сомнение принадлежность предметам тех свойств, какие открываются в них этим чувством. Это чувство наиболее непосредственно соприкасается с действующими на него предметами, и нося в себе главным образом практически характер с задачею решать о предмете не столько то, что есть он сам в себе, сколько то, как он относится именно к чувству, в самоощущении не ошибается тем более, что действующей на него предмет, в наибольшей части случаев переставая быть самим собою, сливается с чувствующим субъектом. В отправлениях этого чувства единство законов природы сказывается безусловно принудительным образом, как явление не только субъективное или более или менее обще-субъективное, но непременно-объективное. Оно- то принудительно становится основанием философской веры, что тем же единством законов природы проникнуты отправления и внешних чувств во всем человеческом роде, и что вообще вся природа своим бытием и свойствами соответствует отражению в человеческом чувстве. Но в тоже время внутреннее физиологическое чувство дает показания о явлениях, внутри человеческого организма происходящих, тусклые и слитные, так что все возбуждающие его ощущение органические процессы подлежав ему весьма малою своею долею, узнаются же больше посредством внешних чувств. Сверх того область этого чувства переполнена таким же неисчислимым количеством бытий и процессов, как и область внешнего чувства: части человеческого организма, то существенно к нему относящаяся, то паразитные в количестве неизмеримом, ежеминутно меняются, вновь поступают, образуются, отлагаются, исчезают; органические, химические и механические процессы, в разнообразии неуловимом, несутся чрез тело человека один за другим и один в другом и один вопреки другому, рядом с бегом самого времени не останавливаясь; общеорганическое человеческое чувство проносится над ними – нельзя сказать – весьма поверхностно, но весьма обще, не имея способности даже прикоснуться к миллионам внутренних бытий и совершающихся в них изменений, а не то, что раздельно осветить их для сознания. В тоже время при миллионах бытий и процессов в области этого чувства само ощущение его, как и прочих чувств, опять мелькают беспрерывною слитною вереницею, при чем даже в одном человеке одно индивидуальное ощущение абсолютно не может быть адекватно другому, – а индивидуальное представление о каждом отдельном ощущении еще менее может быть адекватно представляемому, – а тем менее может быть адекватно целому возбуждающему отдельные ощущения процессу, как необъятной сумме отдельных изменений, происходящих в необъятной же сумме отдельных участвующих в процессе бытия. Поэтому и внутреннее физиологическое чувство не давало бы нам не только объективного, адекватного неуловимой текучести бытия и процессов, в наш организм включенных, но и никакого разумного познания, если бы деятельность этого чувства не была органически связана с деятельностью высшего внутреннего душевного чувства.

Но душевное чувство в своей области находит уже не один особый мир души, а целых три мира: подлежащий внешнему чувству внешний мир, подлежащий внутреннему физиологическому чувству мир органических процессов и частей человеческого тела, наконец специально подлежащий душевному чувству мир души, с взаимными их – всех этих трех миров отношениями и отражением в сознании. Но этого мало. душевному чувству, и ему одному исключительно подлежит особый мир чувственного небытия и бытия абсолютного Область этого чувства, начинаясь от центра человеческой души и центральной оси человеческого тела, простираясь далее чрез внутренность и самый центр и внешнюю атмосферическую оболочку земного шара, чрез поверхности и внутренности и центры всех подлежащих, и не подлежащих внешнему зрение миров небесного пространства, объемля все неорганические и органические находящееся на этих мирах существа с законами и свойствами их бытия, простирается до сферы проведенной нами по дальнейшим доступным зрению туманным пятнам, но не останавливается и здесь, а устремляется в безбрежную даль беспредельности где чувство допытывается, что такое там, конец ли мира материального, или только берег нового безбрежного океана материальных миров, – есть ли что помимо материального бытия – миры чисто духовные с живыми существами аналогичными нашему духу, проходить ли по всему этому бесконечному разнообразию бытия единство бытия, – царит ли над бытием множественным, единое, над изменяющимся неизменное, над ограниченным беспредельное, над условным безусловное. И что же это чувство в своей безграничной области чувствует? Что чувствует внешнею своею стороною – внешним чувством? Заметим, что ощущения внешнего, точно также как и внутреннего чувства, будучи внутренними состояниями чувствующего субъекта, свидетельствуют все до единого о том, как объект действует на чувство, а не о том, что он такое как res in se , – что зрение и слух с предметами не соприкасаются, – что осязание, подходя к предмету – по видимому – близко, касаясь его почти непосредственно, определяет тонкости подлежащих ему свойств хуже даже не вооруженного, а не только что вооруженного зрения, – что обоняние и вкус, касаясь предметов непосредственнее прочих чувств, разрушают его механически и химически и ощущают собственно не предмет, а смесь объекта и субъекта – что свойства, открываемый внешним чувством в объектах могут быть от объекта отделяемы и оспариваемы, как им не принадлежащие, что внутреннее органическое чувство дает показания о предметах его области слитные, тусклые и общие весьма мало проникая в совершающиеся в человеческом организме процессы, весьма мало прикасаясь к находящимся в нем особым бытиям. При всех этих ограничениях, стесняющих возможность получить объективную и вообще какую бы то ни было истину, внешнею своею стороною, т. е. внешним чувством, чувство душевное испытывает бесконечное количество отдельных ощущений, соответствующих безмерному количеству отдельных бытий внешнего мира с беспрерывным их и повсюдным течением: так как не стоя ни секунды луна бежишь около земли; земля, качаясь на полюсах, вертясь около оси, бежит кругом солнца; солнце аналогичным образом бежишь около своего центра; неисчислимые мириады видимых и невидимых солнцев бегут за своими центрами куда-то в безбрежную даль без какого бы то ни: было пункта стояния в универсе; как в этих далеких мирах, так и на нашей земле все опять же не стоя ни мгновения движется: силы земные – магнетизм – теплота-электричество и другие ,только и знают, что двигаться и двигать; атмосфера во всех своих частях движется; твердые, жидкие и газообразные тела беспрерывно мимо друг друга и внутри друг друга -движутся; организация – жизнь потому и есть жизнь, что в мириадах существ, органических частей и процессов движется. Везде вне человека головокружащее движение. Но не может ли голова отдохнуть – устояться в самом человеке – в организме человеческом? Нет. И здесь тоже головокружащее движение. В дыхании человека, в крови, во всех жидкостях мириады паразитных живых существ, как рыб в море, – мириады органических особей, принадлежащих к строению самого организма, – мириады особых и собственных и паразитных. органических процессов: во всех этих отправлениях движения бесконечно больше того, сколько вообразить можно. Ну в глуби человеческого духа – там покой, там отдохновенье, там тишина? Нет, тоже бесконечно пестрое и бесконечно быстрое мелькание ощущений – представлений – образов – понятий – желаний – стремлений, – вечное и бесконечное вращение, ни секунды стояния. При таком вечном и бесконечно-пестром мировращении, при взаимной условности всех частей миробытия и миросозерцания, ни одно индивидуальное явление, как и соответствующее ему отражение его в нашем духе, не может быть абсолютно тожественно с другим; ни одно индивидуальное представление, соответствующее индивидуальному ощущению, по безмерному количеству относящихся к нему в факте признаков, не может быть адекватно ощущению. Т. е. предмет несется мимо ощущения и не точно отражается в нем; ощущение пронеслось мимо представления и не точно отразилось в нем; на представлении обосновалось понятие и опять не точно согласно с представлением. Дух человеческий вечно кружится в сфере мелькающих теней, клубящегося дыма, одуряющего чувственного обмана... О том ли тут спрашивать, так ли все это существуете, как чувствуется? Не скорее ли о том, существует ли все это, или только исчезает, как спрашивали первые философствующие мыслителя – древние греки?! Да остановись же исчезающее, не бегите тени... Но увы! все течет – плакался еще старый мыслитель Гераклит. Но за что ухватиться, чтобы сдержать неудержимый бег увлекающий и самого человека и чувство человека необъятной вселенной?..

(продолжение будет)