Шестоднев и потоп

(Отношение древнего и нового мира в библейскому сказанию о шестодневе и потопе. – Новейший спор о них между естествоведами и богословами. – Взгляд на этот спор А) с богословской точки зрения. – Библейская метонимия как вообще, так и в применении к слову день. – Пределы точности библейского языка. Б) с естественнонаучной точки зрения. – Единство сил и законов природы. – Сверхъестественное начало. – Различие естественных условий. – Усовершимость богословия.)

Начиная от первой библейской страницы, раскрывающей нам подробно историю творения, и до последней строки Библии, мы нигде не найдём в ней другой истины, которая бы с такой же заботливостью была внушаема людям ветхозаветным Священным Писанием, как истина о шестидневном творении вместе с последовавшим за ним седьмым днём покоя. Всё напоминало еврею об этой истине; о ней говорил ему закон о субботе, который дан был ему торжественно на Синае и потом многократно повторялся при разных случаях и который давал всему еврейскому быту такое устройство, чтобы еврей ни на минуту не забывал о седьми днях творения и покоя, чтобы мысль его постоянно возвращалась к ним не только в день субботний на молитве или при жертвоприношении, но и во всякий другой день среди домашних занятий, или в поле на работе; о ней напоминало ему постановление касательно субботнего и юбилейного года; к ней устремляло его мысль седьмиричное число, постоянно являвшееся ему и в событиях исторических, каково, например, седьмикратное обхождение стен иерихонских или седьмикратное омовение прокажённого Неемана в Иордане, и в пророчественных видениях, каково объяснённое Иосифом сновидение фараона, или седьмины Данииловы, и в принадлежностях скинии свидения и храма, где седьмеричное число вместе с шестеричным было видимо на трапезе предложения хлебов, полагавшихся в два ряда по шести в ряд на семь дней от субботы до субботы, а одно седьмеричное число сияло, как на знамени, на «седьми светилах» золотого ветхозаветного седьмисвещника¹.

Когда этот седьмисвещник, сделавшись добычей Рима, был несом торжественно в числе трофеев в триумфе римского вождя, как это изображено на одном древнем рисунке, то и языческому миру предстала наглядно эта истина, лежавшая в основании всего ветхозаветного вероучения. Языческий мир не мог не понять того намёка, который заключался в седьмеричном числе доставшегося ему трофея. И без него он хорошо знаком был, по крайней мере в лице лучших и образованнейших своих представителей, как с историей творения, так и с историей первобытного состояния людей, и с историей всемирного потопа, и с другими библейскими предметами, как это может видеть читатель из статьи, напечатанной пять лет тому назад на страницах «Христианского чтения» под заглавием: «Происхождение мира и человека, и их последующая судьба по изображению древних римских поэтов».

Само собой разумеется, что для язычника Библия была не тем, чем была она в глазах еврея, который чтил её как слово Божие. И читатель из указанной статьи может видеть, что основная истина шестоднева: происхождение мира от Бога, Который создал его из ничего силой Своего всемогущества, прямо была отрицаема последователями эпикурейской философии. Но помимо этого пререкания, следы которого можно видеть в самой Библии², мы не находим в древнем мире даже и в зародыше тех споров, предметом которых в новейшее время сделались две библейские истины: шестидневное творение мира и всемирный потоп. И понятна причина. Эти споры возникли на почве естествоведения, достигшего в три последние века такого пышного и роскошного расцвета, о котором не мог и мечтать древний мир.

Успехи естествоведения, открывая человеку новые неведомые тайны и на небе, и на земле, и под землёй, привели его к предположению, что видимый нами мир несравненно древнее того, каким представляют его по общепринятому летосчислению, и образовался далеко не так быстро, как обыкновенно думают на основании библейского сказания о шестидневном творении. На небе с усовершенствованием телескопа усмотрены такие отдалённые светила, от которых луч света, несмотря на чрезвычайную его быстроту, может достигнуть до земли не раньше, как лишь через несколько десятков тысячелетий после своего выхода из своего источника, и которые, следовательно, в настоящее время не могли бы и быть видимы с земли, если бы древность мира не достигала, как принято думать, и семидесяти четырёх столетий. Спектральный анализ открывает между телами небесными такие, которые находятся, или вернее – находились (потому что при большом расстоянии и опаздывании светового луча наблюдения над ними производятся задним числом), в состоянии, сходном с тем, в каком, по теории Лапласа, была некогда земля, а наблюдение над исчезновением светил на небе приводит к мысли, что эти тела, остывая, перестают светить, опять подобно земле, по той же теории. Предполагая, что наша земля была сначала в газообразном, потом расплавленном состоянии, затем отвердела снаружи, остыла и перестала светить, покрылась водой и растительной почвой, учёные естествоведы назначают для этих перемен громадные периоды времени. Далее – на земле и в земле они находят громадные сооружения природы, состоящие из каменных масс и земных пластов с остатками первобытных растений, обращённых то в камень, то в уголь, и животных, из коих многие не оставили и потомства на земле, и для образования этих сооружений назначают также огромные сроки. Таким образом и составилось мнение, что под днями творения в шестодневе нужно разуметь не простые, обыкновенные дни, а огромные периоды, заключавшие в себе множество столетий и тысячелетий.

Что касается до всемирного потопа, то естествоиспытателям, как известно, он представляется делом невозможным, и потому они считают его за местное наводнение.

Такое разногласие с библейским повествованием немало смущает представителей богословской науки. Предложение принимать дни творения за длинные периоды времени представляется им по меньшей мере какой-то непонятной учёной прихотью, которая хочет навязать Библии какой-то странный, не человеческий язык: говорится день, и разумеется под днём несколько столетий или тысячелетий, и в то же время этому необыкновенному дню приписываются свойства и принадлежности простого, обыкновенного дня, то есть вечер и утро в единственном числе, и шесть таких дней ставятся в образец для шести дней работы, то есть опять для обыкновенных шести дней – по закону о субботе. Они не могут представить себе, чтобы шесть дней и шесть миллиардов дней могли быть равны между собой. А попытки к примирению спорящих сторон, употребляемые людьми, бесспорно благонамеренными, не только не удовлетворяют и не успокоивают богословов, а напротив, ещё более усиливают их тревогу, возбуждая в них мрачные опасение, что эти попытки могут вести к уступчивости, которая грозит богословию унижением и посрамлением. Вот что говорит один из богословов в превосходной статье, в которой он произнёс свой суд о сочинении одного германского учёного, написанном в примирительном духе, и которая была два года тому назад перепечатана из «Христианского чтения» в одном из светских повременных изданий³: «Общий вывод из всего исследования автора сводится к тому, что богословие и естествознание и исторически, и самым существом своим поставлены в необходимое тесное взаимоотношение и тем самым обязаны к взаимной помощи друг другу, а не к борьбе между собой». «Справедливость, однако же, требует сказать, что апологетика автора не отличается достаточной силой и твёрдостью. Его защита библейского повествования о творении скорее имеет вид сделки с теориями новейшего естествознания, чем действительной и строгой защиты. Примыкая по своим воззрениям к партии так называемых конкордистов (Рейш и др.), имеющих в виду соглашение учения Священного Писания с теориями новейшего естествознания, он довольствуется лишь самым общим согласием естественно-научных гипотез о мироздании с библейским учением. Ему кажется, например, достаточным, что громадные эпохи в истории мироздания, допускаемые естественными гипотезами, и библейские дни творения соответствуют друг другу в отношении к их преемственной последовательности. Вопрос же о продолжительности тех и других для него безразличен. На библейский потоп он смотрит согласно с мнением некоторых геологов как только на частное большое наводнение, происшедшее будто бы долго спустя после так называемого геологического делювия и имевшее главным образом место в западной Азии. При этом, однако же, автор хочет защитить и всемирность библейского потопа. Ему думается, что всемирное значение библейского потопа будет в достаточной степени оправдано, если признать, что он простирался на всё современное ему человечество, которое в то время не успело ещё далеко распространиться за пределы своего первоначального обитания, то есть западной Азии. Сообразно с этим автор ограничивается доказательством всемирности библейского потопа лишь в отношении к предпотопному человеческому роду. Вопрос же о том, был ли библейский потоп повсеместным на земном шаре, точно так же, как и вопрос о продолжительности дней творения, автор считает безразличным». «Его исторический обзор отношений между богословием и естествознанием был бы объективнее и имел бы больше достоинства, если бы к нему не примешивались субъективные и по местам слишком уступчивые мнения автора в пользу ещё далеко не бесспорных естественно-научных гаданий и предложений относительно истории мироздания. Автор думает достигнуть через подобные сделки и компромиссы полезных результатов для богословской науки. Нам кажется это больше, чем сомнительным. Что в самом деле выигрывает богословие от конкордистских теорий, подобных теориям автора? Библейское повествование о творении ими нисколько не защищается. Теории эти превращают библейское повествование в нечто совсем иное сравнительно с тем, каково оно на самом деле». «Та готовность, с какой новейшая либеральная теология как протестантская, так и католическая открывает доступ в свою область модным естественным гипотезам, вызывает нередко высокомерное пренебрежение к богословию со стороны его противников. Эта услужливая готовность подала повод Гартману, известному германскому философу-пессимисту, к резкому сравнению либеральной западной теологии новейшего времени с „Одиссеевым Терситом”».

Таким образом, перед нами стоит открытым величайший вопрос, возбуждающий нескончаемые споры и пререкания. Не нам решить этот мировой вопрос, не нам покончить этот вековой спор. Не мечтая ни о победе, ни о мире как плодах наших единоличных усилий, мы намерены только вместе с читателем взглянуть со стороны на эту борьбу не в качестве борцов, а в качестве непричастных к делу и беспристрастных наблюдателей и поделиться с ним теми впечатлениями, которые производит на нас эта великая борьба.

Что же мы видим в этом споре о шестодневе и потопе? Видим то же самое, что можно видеть почти во всяком другом споре. И здесь как с той, так и с другой стороны дело не обходится без увлечений, доходящих часто до крайности, без важных недосмотров и крупных недоразумений.

Представители богословской науки, стоя на почве библейского повествования, стараются с самой строгой точностью держаться его буквы. Что, кажется, может быть лучше такого отношения к делу. Но дело в том, что эту строгую точность они понимают по-своему – в смысле неограниченном, безусловном. Всякий знает, что при чтении какого бы то ни было автора, а тем более священного писателя давно минувших времён нужно как можно точнее понимать его слова, но это – только тогда, когда и речь у него точная. Если же мы захотели бы понимать точно неточную речь писателя, то такая безусловная точность может довести нас до непонимания самых простых вещей. Чтобы объяснить это на примере, представим себе, что вы, читатель, случайно попали в общество таких строгих поборников безусловной точности. Не зная, с какими людьми вы имеете дело, вы любезно приглашаете их в себе, в свой новый, превосходный дом и по этому случаю говорите им таким образом: «Я живу по милости Божией в своём собственном прекрасном доме; он строился у меня целых десять лет; дом мой – ещё совершенно новый, – Бог помог мне выстроить его весьма недавно, всего только лишь в 1878 году». Эти простые, донельзя ясные слова ваши, сверх всякого ожидания, вдруг обращают к вам широко раскрытые взоры недоумения и вызывают шумные вопросы: «Что такое вы сказали нам, милостивый государь? Как это возможно, чтобы дом ваш строился десять лет и выстроен был только в одном 78-м году?». Слово одном прибавлено по избытку точности. «Разве 78-й год был какой-нибудь необыкновенный год, продолжавшийся чрезвычайно долго? Но ведь, вероятно, не заключал же он в себе сто двадцать месяцев вместо двенадцати! Или может быть, обладая громадными материальными средствами, вы вели постройку с необычайной энергией и быстротой и в один год произвели дело десятилетней работы? Но как же вы можете тогда говорить, что дом ваш строился десять лет? Иль может быть, наоборот, вы тянули дело чересчур медленно, прерывая его частыми и более или менее продолжительными остановками, и считаете только то время, которое в течение десяти лет действительно употреблено вами на постройку и которое в общей сложности составит не более одного года? Но поймите же ради Бога, что этот составной год не будет 78-м и вы, значит, не можете говорить, что дом вам выстроен в 78-м году, точно так же, как не можете говорить опять и того, что он строился целых десять лет». Сдерживая улыбку, терпеливо выслушиваете вы этот гром красноречия и, склонив покорно голову, говорите своим собеседникам: «Извините меня, господа, я выразился неточно. Мне следовало сказать, что дом мой выстроен в десять лет, начиная с 69-го и по 78-й год включительно; это самое, собственно говоря, я и намерен был сказать вам. Но для краткости речи из десяти годов постройки я указал вам только на один последний год, употребив известный оборот речи, или троп, который называется метонимией и состоит в том, что часть употребляется вместо своего целого».

Мы представили с вами, читатель, такой случай, который в обыкновенной жизни едва ли с кем когда встречался или встречается, да едва ли и может встретиться. Если ваши слова о постройке дома так правильны и ясны, что кажется и невозможно выразиться проще вашего, то непонятливость ваших собеседников, которые усмотрели в них явную несообразность и непримиримое противоречие, действительно представляется делом невероятным, невозможным, почти немыслимым в обыденной жизни.

Но несмотря на то, что взятый нами пример по крайней мере одной своей половиной выходит из круга действительных явлений и примыкает к области фантазии, откуда, впрочем, и большей частью берутся примеры для объяснения, – несмотря на это, представленный нами случай имел весьма близкую аналогию с тем вопросом, о котором у нас идёт речь; спорный вопрос о шестидневном творении и наш пример имеют так много общего и представляют такое большое сходство между собой, что невозможное, почти немыслимое отношение к делу в простом житейском быту представляется более чем возможным в спорном вопросе о творении. Укажем эту аналогию подробно по пунктам.

Пункт первый: говоря о постройке своего дома, вы, читатель, сказали своим собеседникам, что он выстроен в 78-м году, но строился не в этом только году, а ещё в другие девять лет, потому что вся постройка продолжалась, по вашим словам, десять лет, – и именно в другие девять лет, предшествовавшие 78-му году, как это открылось из вашего ответа на возражение ваших собеседников. И Моисей также говорит, что мир сотворён в шесть дней, но творился не в эти только шесть дней, а и прежде их, в начале, когда Бог сотворил небо и землю.

Второй пункт: из ваших слов о постройке дома видно, что до 78-го года над ним производилась предварительная, черновая работа, что раньше 78 года он ещё не удовлетворял вашим потребностям и не соответствовал вашим желаниям. А Моисей прямо говорит, что, хотя небо и земля и были сотворены в начале, но состояние их после этого первого творения было неудовлетворительно и не соответствовало их назначению, потому что земля раньше шестидневного творения была невидима и неустроена, пуста и необитаема, она была ещё покрыта водой и мраком, одним словом не годилась для жительства человеку.

Третий пункт: из ваших слов о вашем доме видно, что в 78-м году он отстроен окончательно и отделан начисто, так что после этого он сделался, по вашим словам, прекрасным домом. А Моисей прямо говорит, что в шесть дней творения небо и земля доделаны, докончены со всеми своими принадлежностями, – и совершишася небо и земля и все украшение их⁴, что в эти шесть дней они явились в своём законченном виде, который, хоть и не вполне⁵, сохраняют и доселе и который давал Творцу возможность произвести о своём творении такой же одобрительный отзыв, какой произнесли и вы о своём доме, – и виде Бог свет, яко добро, и виде Бог твердь, яко добро, и виде Бог вся, елика сотвори, и се добро зело.

Четвёртый пункт: ваши собеседники, держась строго безусловной точности, поняли ваши слова таким образом, будто дом ваш строился только в одном 78-м году, а следовательно, не мог строиться десять лет. Подобно им и представители богословской интеллигенции понимают слова Моисея о шестидневном творении таким образом, что мир сотворён только в эти шесть дней и что, следовательно, под шестью днями творения нельзя разуметь ничего больше шести обыкновенных дней и мнение об эпохах и периодах творческой деятельности, продолжавшихся весьма подолгу, находится в прямом и непримиримом противоречии с Библией.

Пятый пункт: ваши собеседники высказали предположение, что при огромном состоянии и необычайной энергии вы могли и в один год совершить десятилетнюю работу. Так же точно и представители богословской учёности думают, что Бог силой Своего всемогущества и в один день мог совершить такие дела, которые по обыкновенному порядку природы при действии естественных причин могут происходить лишь в весьма продолжительные сроки, причём, однако же, не следует упускать из вида, что и обыкновенный порядок природы и обыкновенные естественные деятели находятся под влиянием того же всемогущества Божия, которое вызвало их к деятельности для выполнения своих предначертаний.

Шестой пункт: другое предположение ваших собеседников о том, что вы вели постройку вашего дома чрезвычайно медленно и дело одного года растянули на десять лет, напоминает рассуждения естествоведов, которые в вопросе о творении, держась строго своей основной идеи о единстве сил и законов природы и не принимая во внимание не только участие сверхъестественной силы, но и различия естественных условий, назначают для тех или других перемен с их результатами чрезвычайно длинные сроки, превышающие не в десять раз, а, вероятно, несравненно больше время, употреблённое на них в действительности.

Наконец седьмой пункт – как бы в соответствие с тем седьмеричным числом, которое сияло на золотом знамени ветхозаветного седьмисвещника: разрешая недоумение ваших собеседников, вы сказали им, что ваши слова о постройке вашего дома в 78-м году неточны, и объяснили эту неточность употреблением части вместо целого, или одного года вместо десяти по свойству метонимии. Но что же Моисей? – спросите вы, читатель. Разве и он являлся к кому-нибудь из совопросников, рассуждающих о творении, чтобы повиниться им в своей неточности и сослаться в извинение её на метонимию? Мы этого не говорим и думаем, что это – невозможно. Не может же он в самом деле прийти к нам сам для разрешения наших недоумений, оставив своё блаженное жилище, из которого он всего только один раз и отлучался на Фавор. Да и зачем ему приходить? Для нас довольно и того, что как сам Моисей, так и другие священные писатели Ветхого Завета в своих писаниях оставили нам множество примеров, доказывающих употребление ими метонимии во всех её видах, начиная с употребления части вместо целого и единственного числа вместо множественного и кончая употреблением дня в единственном числе вместо множественного.

Метонимия и по названию – не новое слово, а по сущности дела она так же стара, как стара Библия. Библейский язык, отличающийся от других древних и от новейших языков некоторыми особенностями, или идиоматизмами, совершенно сходен с ними по употреблению метонимии. Как теперь на разных языках называют одну часть предмета, разумея под нею весь предмет в целом его составе, как теперь употребляют название предмета в единственном числе, говоря не об одном предмете, а о многих предметах, как теперь говорят день вместо того, чтобы сказать дни, так точно говорили и в старину, так точно говорит и Библия. В пример первого рода метонимии обыкновенно приводится следующий прекраснейший стих: Рука Всевышнего отечество спасла. Но что такое – этот стих, как не буквальный снимок с того стиха, который читатель пять лет тому назад мог видеть в нашем сочинении между стихами дохристианской Сивиллы в том месте, где говорится, что рука Божия будет на них⁶? А этот последний стих – разве не буквальный сколок со слов Ездры и Неемии, которые говорят о себе, что рука Божия была на них, и с подобных же слов пророка Иезекииля⁷, разве он составлен не по подражанию пророческих слов: было слово Господне рукою Аггея, или рукою Малахии⁸ и других бесчисленных изречений Библии в этом же роде? Восходя дальше и дальше в древность до времён Давида и самого Моисея, мы встречаемся с подобными же словами псалмопевца: руце Твои сотвористе мя и создасте мя, встречаем у Моисея употребление не только руки, – десница Твоя, Господи, прославися в крепости, или «истребит их рука Моя», а даже и одного перста, как части вместо целого, – «это перст Божий»⁹, встречаем у Давида метонимическое употребление и других частей: очи Господни на праведныя и уши Его в молитву их, лице же Господне на творящия злая. Этот последний оборот речи с употреблением лица как части вместо целого был самым любимым оборотом и у Моисея, который и в самом повествовании о творении постоянно его употребляет даже и тогда, когда говорит о предметах безличных; там мы находим лицо бездны, лицо воды, лицо тверди, лицо земли.

Второй вид метонимии, как мы сказали, состоит в употреблении единственного числа вместо множественного. Мы говорим теперь: «Русский человек любит своего царя» или: «Русский солдат не жалеет себя на войне». Но так же точно говорится и в Библии; там мы читаем в книге Неемии: «Ты отдал их в руку врагов их»¹⁰, в книге Иеремии: «развею их пред лицем неприятеля» или: «при виде меча, который Я пошлю», или: меч на халдеев, на лживых прорицателей, на коней и проч.¹¹, в книге Исаии: меч вас пояст¹² и наконец у самого Моисея: коня и всадника его ввергнул в море, или: десница твоя, Господи, сражает врага, или ещё: и поразил его (Сиона Амморейского) Израиль мечом буквально: при устах меча¹³, – в трёх словах перевода четыре метонимии по подлиннику!

Третий и самый важный для нас в настоящем случае вид метонимии состоит в употреблении слова день в единственном числе вместо множественного. Мы можем, например, сказать таким образом: «Об этом я написал ему в письме от такого-то числа, например, хоть в письме от 10 сентября», хотя письмо написано не в один, а в несколько дней, или мы говорим «Береги денежку на чёрный день», или: «Все други, все приятели до чёрного лишь дня», разумея под днём отнюдь не один день, а весьма многие дни. Но так же точно говорят и священные писатели Ветхого Завета, в том числе и сам Моисей, так точно говорит и сам Бог их устами. В доказательство этого берём первый, и притом самый поразительный, пример, который находим ещё в самом повествовании Моисея о творении. Описав шестидневное творение, Моисей говорит в заключение: «И совершены небо и земля и все принадлежности их. И совершил Бог в день седьмой дела Свои, которые сделал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые сделал. И благословил Бог день седьмой и освятил его, потому что в оный перестал делать все дела Свои, которые Бог сотворил. Вот происхождение неба и земли при сотворении их в то время, когда создал Господь Бог землю и небо», буквально: в день делания, или устроения Господом Богом земли и неба¹⁴. Что же это значит? – спросит читатель с изумлением. Неужели Моисей забыл, что небо и земля сотворены не в день, а в дни, то есть в шесть дней творения, предшествовавших седьмому дню покоя? Как же он говорит, что Бог закончил свои дела в седьмой день, когда всё было сделано Им в шесть дней? Очевидно, что здесь должна снова повториться история постройки вашего дома, читатель, и разрешением загадки будет служить такой же точно ответ, какой дали вы своим собеседникам, – что Моисей указывает здесь, как на конец концов, на день успокоения Творца от всех дел творения и этот один день берёт вместо всех дней творения, как часть вместо своего целого, по свойству метонимии.

Берём второй пример, которым будут служить нам слова Самого Бога, сказанные Адаму. Давая человеку первую заповедь, Бог говорил Адаму, что в тот самый день, когда он вкусит от древа познания добра и зла, он непременно умрёт¹⁵. А на деле между тем вышло как будто бы не так, потому что после своего грехопадения Адам прожил целых 930 лет. Как же это могло случиться? Неужели Бог но знал наперёд, когда умрёт Адам? Но как же псалмопевец мог обратиться к Нему с молитвой: скажи мне, Господи, кончину мой и прочее? Нет, такая необычайная живучесть Адама ни в каком случае не могла быть неожиданностью для Бога, и Бог, угрожая ему немедленной смертью в день вкушения (буквальный перевод) им запрещённого плода, говорит не то, что смерть его последует в этот самый день, а что она наступит в этот день, – что в этот день он лишится блаженного бессмертия, потеряет доступ к древу жизни, вследствие чего сейчас же, немедленно и начнёт умирать, хоть и весьма не скоро умрёт окончательно. Один и тот же день, таким образом, представляется днём совершения двух событий, из которых только одно – вкушение от запрещённого плода – действительно совершилось в этот день, а другое – смерть Адама – только началось в этот день, а кончилось много лет спустя после него. В отношении к первому событию слово день употреблено в самом строгом и точном смысле, тогда как в отношении ко второму событию оно взято метонимически, как часть вместо своего целого, как один день, бывший первым и главным в ряду других, вместо тех весьма многих дней, которые заключались в 930 годах жизни Адама.

Третий пример мы находим в книге пророка Исаии, где говорится¹⁶: «день мщения Господа и год воздаяния в защиту Сиона». День приводится к равенству с годом. Как это возможно? – спросите, читатель. В строго точной речи это, конечно, невозможно, но возможно при употреблении метонимии в такой речи, где как день, так, вероятно, и год принимаются для обозначения более длинного, чем год, периода времени, как часть вместо своего целого.

Четвёртый пример даёт нам тот же пророк Исаия вместе с пророком Михеем в предсказании о явлении горы Господней¹⁷. Будет в последняя дни, – говорится у пророка Исаии, – явлена гора Господня и дом Божий на версе горы. И смирится высота человеческая, и вознесется Господь един в день оный, день бо Господа Саваофа на всякого досадителя. И смирится всякий человек, и падется высота человеча и вознесется Господь един в день оный. В день бо оный изринет человек мерзости своя златыя и сребреныя. Этот пример имеет большое сходство с предыдущим. Как там день уравнивался с годом, так здесь он уравнивается с днями, и причина этого неожиданного равенства заключается всё в той же метонимии. То же самое мы видим и в предсказании пророка Иеремии о разрушении Вавилона¹⁸, имевшем совершиться в те дни и в то время, которое ниже обозначается именем одного дня в словах: в тот день, их день, твой день, день озлобления, – и пророка Амоса, говорящего подобным же образом о временах духовного голода¹⁹.

Пятый пример представляют нам слова Божии, передаваемые пророком Иеремией²⁰: Се дние грядут, глаголет Господь устами этого пророка, и завещаю дому Израилеву и дому Иудину завет нов, не по завету, его же завещах отцем их в день, в оньже емшу Ми за руку их, извести я от земли египетския. Бог говорит об установлении Ветхого и Нового Завета. Ветхий Завет установлен, по Его словам, в день изведения евреев из Египта. Какой же это – день? День, когда заключён был договор между Богом и еврейским народом; условия этого договора, написанные на каменных досках, известны всему свету из слов первой заповеди Моисеева десятословия и состоят в том, что Бог вывел избранный народ свой из Египта, вырвал его из тяжкого рабства, извлёк «из железного горна» и за это Израиль обязывается признавать Его, и только Его одного, и больше никого, кроме Его, своим Богом. Таким образом, речь идёт здесь о дне синайского законодательства. Но это событие совершилось в третий месяц по выходе евреев из Египта²¹. Значит, изведение евреев из Египта началось за несколько недель раньше синайского законодательства, да и не кончилось в день этого законодательства, потому что только через сорок лет странствования по пустыне евреи вошли в обетованную землю, в которую направлялись при выходе из Египта. Это событие, стало быть, совершилось далеко не в один день, и пророк Михей выражался весьма точно, когда говорил не о дне, а о днях исхода евреев из Египта²². Но в словах Божиих, передаваемых Иеремией, это событие приурочивается к одному дню – ко дню синайского законодательства. То же самое мы видим и в словах самого пророка Иеремии, встречаемых нами в других местах его пророческой книги, и в словах других священных писателей Ветхого Завета²³. Во всех этих изречениях мы видим применение метонимии, состоящее в том, что день принимается для означения целого периода вместо многих дней, как часть вместо своего целого.

Шестой пример мы имеем в словах псалмопевца, который говорит: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене, дóндеже положу враги Твоя подножие ног Твоих. Господь одесную Тебе, сокрушил есть в день гнева Своего цари²⁴. Здесь говорится о поражении царей в день гнева Господня. Был ли такой день в истории еврейского народа раньше Давида? Был и не раз при завоевании ханаанской земли Иисусом Навином, который действительно в один день побивал по пяти и более царей, потому что, как говорил он впоследствии времени перед своей кончиной, сам Господь сражался за евреев²⁵. Но взор псалмопевца, желавшего показать могущество другого Господа, которого Господь посадил одесную Себя, обещаясь покорить Ему под ноги Его врагов, без всякого сомнения, не ограничивался какими-нибудь пятью или десятью царями, а имел в виду всех тех царей, которых перечисляет поимённо Иисус Навин в 12-й главе своей книги, насчитывая их до 31 царя, и которые в сравнительно недолгий срок завоевания их земли, хоть, разумеется, и далеко не в один день, все до одного пали под ударами Моисея и Иисуса Навина. Таким образом, более чем вероятно, что день гнева Господня, о котором говорит псалмопевец, означает не один день, а известное, хотя и не очень продолжительное время, и употреблён псалмопевцем вместо многих дней как часть вместо своего целого по свойству метонимии. Кроме этих слов псалмопевца, мы находим в священных книгах Ветхого Завета много и других подобных мест, где говорится или также о дне гнева Божия²⁶, или о дне Господнем²⁷, о дне Иерусалима²⁸, или о каком-нибудь другом дне, или употребляется выражение: в тот день, и всеми этими словами указывается на время таких событий, которых никак нельзя отнести к числу событий однодневных, хотя контекстом речи и невозможно доказать того, что продолжительность их больше одного дня. Таковы:

А) Пророческие предсказания о дне падения и разорения царств вавилонского, сирийского, египетского²⁹, о падении Тира и Ефрема³⁰, о разорении Эдома и воздаянии ему за вражеское отношение к брату Иакову в день несчастия последнего³¹, о падении Гога³², о дне ниспровержения престолов и разорения царств, когда Господь имел принять Зоровавеля под свой защиту³³.

Б) Предсказание о перемене царствующей династии – о дне призвания на царство Елиакима и укрепления его на своём месте, как гвоздя, на месте другого³⁴, расшатанного и сломанного в тот же день.

В) Предсказание о дне смятения в долине видения, потрясения и опустошения земли³⁵.

Г) Предсказание о дне, когда будет уничтожена смерть, отёрты слёзы и скажут: «Вот Он, Бог наш!»³⁶.

Д) Предсказание о пастбище для скота³⁷ в «известный день».

Е) Предсказание о дне прекращения идолопоклонства, осквернявшего «в прежний день» святилище, и об изъятии имени Ваала из употребления³⁸, имеющем произойти в «известный день».

Ж) Слова о дне бедствия и избавления³⁹.

З) Слова о построении и возобновлении Иерусалима, о сооружении стен, и разделе земли⁴⁰ в «известный день».

И) Предсказание о дне очищения от беззаконий, возобновления и населения разрушенных городов⁴¹.

Й) Предсказание о дне нашествия Гога и Магога⁴².

К) Слова о дне, когда израильский народ должен жить в безопасности⁴³.

Л) Предсказание о дне взыскания с Израиля за преступления, падения царства израильского и восстановления падшей скинии Давида⁴⁴.

М) Предсказание о дне, когда Иерусалим будет святыней, а Египет – пустыней⁴⁵.

Н) Предсказание о дне оплакивания разорённого народа⁴⁶.

О) Предсказание о дне пришествия Вождя из Вифлеема, возвеличения и умиротворения потомков Иакова и уничтожения между ними суеверия и идолопоклонства⁴⁷.

П) Предсказание о дне, когда народам будет дан чистый язык, чтобы все призывали Господа и служили Ему единодушно⁴⁸.

Р) Предсказание о дне, когда многие народы обратятся ко Господу и будут Его народом⁴⁹.

С) Предсказание о дне, когда Господь будет защищать свой народ и спасать его от врагов⁵⁰.

Т) Предсказание о дне плача в Иерусалиме при воззрении на Того, Его же прободоша, о дне покаяния очищения от грехов⁵¹.

У) Предсказание о дне, когда Господь будет царём по всей земле и будет владеть своим народом⁵².

Этого длинного ряда цитат, кажется, довольно для того, чтобы убедиться в том, что священные писатели ветхозаветных книг и сам Бог, говоривший их устами, употребляли обыкновенный человеческий язык, не выдумывая своей собственной, более точной речи, и что точность библейского языка ни в каком случае не может считаться безграничной и безусловной, а имеет, как и обыкновенная человеческая речь, свой меру, свои пределы.

Такое положение подтверждается и ещё одним примером, – это будет седьмой и последний пример, взятый уже не сполна из Библии; впрочем, начало его, как и в предыдущем примере, принадлежит ещё Библии. Мы видели уже, что Моисей, желая как можно глубже, как можно крепче укоренить в сердцах людей истину шестидневного творения с последовавшим за ним седьмым днём покоя, старался весь быт еврейского народа как общественный, так и домашний устроить сообразно с этой истиной, чтобы всё и всегда напоминало ему о ней. С этой целью и дан был евреям закон о субботе, содержащийся в четвёртой заповеди синайского десятословия и много раз повторяемый и в других местах Библии. Но чтобы этот народ по своей неразвитости и житейской суетливости как-нибудь не сбился в счёте времени и не забыл шестоднева, а вместе с ним и Виновника шестидневного творения, для этой цели синайский законодатель указывает ему на часы, построенные Самим Богом. Эти часы были повешены у него над головой, так что ход их виден и бой их слышен всем и каждому, где бы кто ни находился; не суть речи ниже словеса, ихже не слышатся гласи их, во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их. Читатель уже понял, о каких часах мы говорим; речь идёт о золотых часах небесных светил, которые, по свидетельству синайского законодателя, нарочно с той целью и сотворены были Богом, чтобы светить на землю и показывать время. Приступая к творению светил в четвёртый день, Бог, по словам Моисея, изрёк такое повеление: да будут светила на тверди небесней, освещати землю и разлучати между днём и между нощию, и да будут в знамения и во времена и во дни, и в лета, то есть в ознаменование времён как в продолжение суток, так и в течение года. И что касается собственно до измерения недельного времени, или шестоднева с седьмым днём покоя, то для этой цели более всех светил небесных приспособлена луна, которая каждую неделю принимает на себя новый образ, резко отличающийся от других, а через каждые четыре недели начинает снова свои превращения, служащие показателями недель и называемые обыкновенно лунными фазисами. Потому-то, без сомнения, псалмопевец и имел в виду предпочтительно луну, сказав о Боге: сотворил есть луну во времена, то есть для показания времён. Но всё-таки это показание времён не отличается точностью; небесные часы луны идут неверно, отставая в каждую неделю на несколько часов, от чего и происходит то, что даже и в пределах одного месяца показания этих часов изменяют свой смысл, падая не на одни и те же, а на разные дни недели. Если, например, в первой половине января начало лунных фазисов падает на вторники, то во второй его половине и в начале февраля оно приходится уже в среду, а потом в феврале же ещё месяце переходит на четверг и на пятницу. В какое тяжкое, безысходное затруднение эта неаккуратность луны в исполнении Самим Творцом возложенного на неё поручения должна поставить строгих поборников неограниченной безусловной точности! Им никак нельзя уклониться от назойливого, неизбежного вопроса о том, как могла явиться такая неточность. Если действительно такова была воля Творца, так ясно и определённо выраженная Им Самим при творении светил, чтобы они служили для людей показателями времени, и если от измерения времени зависело исполнение людьми Божественного закона о субботе, то как могло случиться, что исполнение творческой воли в природе оказывается неточным? Если Сам же Творец был исполнителем Своей воли, если Сам же Он и сотворил луну во времена, то как могло произойти, что дело Его рук является в действительности не вполне целесообразным? Ведь нельзя же сказать того, что Он хотел, да не мог. Для всемогущества Божия, конечно, никакого труда не стоило соразмерить движение луны и суточное движение солнца, то есть земли, с самой строгой математической точностью, чтобы продолжительность каждого лунного фазиса ни на одну тысячную, миллионную долю секунды не была ни длиннее, ни короче семи суток. Но эти затруднения не существуют для нас с вами, читатель, не принадлежащих к обществу строгих приверженцев неограниченной, безусловной точности. Для нас с вами нет никакой странности или несообразности в том, чтобы сказать, что как Бог, изрекавший Свой волю при творении светил, так и псалмопевец, говоривший о сотворении луны во времена, говорили простым, человеческим языком, не придерживаясь со всей неуклонной строгостью неограниченной, безусловной точности.

Но довольно. Перенесём свои взоры в другую сторону и посмотрим на другой лагерь. Перед нами – деятели светской науки, стоящие на своей, особой точке зрения. Изучая вещественный мир в современном его состоянии при помощи научных средств и приемов, которые даже и вещественных, физических причин, производящих те или другие явления в природе, не обнаруживают, хотя отлично приспособлены к наблюдению и изучению самых явлений, они доискиваются этих причин своим умом через сравнение, группировку и обобщение наблюдений. Таким образом и составляется понятие о силах и законах природы. Объясняя этими силами и законами природы все явления, происходящие вокруг нас в настоящее время, перед нашими глазами, они их же прилагают и к объяснению давно минувших перемен, следы которых до сих пор сохранились в природе. В основании этого лежит признаваемый за аксиому принцип единства и неизменяемости сил и законов природы. Такой принцип с чистой, естественно-научной точки зрения, конечно, не может быть предметом спора, потому что наблюдение не даёт нам никаких оснований для предположения, что в природе когда-нибудь в прежнее время действовали не те силы, какие действуют теперь, или когда-нибудь после явятся на свет другие силы, которых мы теперь не знаем. Говоря таким образом, мы ограничиваемся в понятии о наблюдении пределами весьма узкой рамки, разумея под ним если и не единоличный опыт, которым, как известно, и естествоиспытатели не довольствуются, стараясь пользоваться не только своими, но и чужими наблюдениями, то во всяком случае наблюдение весьма не многих сравнительно лиц. Но дело принимает совсем другой вид, если под наблюдением мы будем разуметь наблюдения всех людей, о которых только дошли до нас верные сведения таким или другим образом. Тогда и естествовед, не отрекаясь от своего принципа относительно единства и неизменяемости сил и законов природы и оставаясь на своей естественно-научной точке зрения, может допустить существование особого, сверхъестественного начала, которое, управляя этими силами и законами, может давать им иногда новое направление и делать, например, то, что вода, наперекор всем законам гидростатики, может стать стеной с правой и с левой стороны или двинуться с известного пункта вверх против течения реки. Тут всё дело зависит от того, как понимать наблюдение, – в узком или не в узком смысле. А это последнее обстоятельство в весьма значительной степени обусловливается свойствами личности. Серьёзные и честные труженики науки, которые всего менее страшны для какой бы то ни было, в том числе и для религиозной, истины, никогда не станут отрицать сверхъестественного начала, и если они не говорят о нём в своих рассуждениях, то это – не потому, будто они отвергают его существование, а потому, что считают его предметом, не относящимся к кругу их специальности. А люди с противоположными качествами, занимающиеся наукой не с тем, чтобы служить науке, а с другими, побочными для науки целями, могут такую специализацию естествознания обратить в прямое отрицание сверхъестественного начала. Для них ничего не стоит зачеркнуть одним почерком пера всю священную историю как ветхозаветную, так и новозаветную, признать себя умнее всего человечества, которое видело чудеса и верило и верит в чудеса, и покончить раз навсегда с верой в сверхъестественное, как с остатком от темных, невежественных времён. Мир Божий, по взгляду таких людей, есть нечто вроде локомотива, который на всех парах мчится по рельсам один без машиниста и тащит за собой длинную вереницу вагонов, битком набитых пассажирами.

Впрочем, даже и допущение сверхъестественного начала не требуется как непременное условие для того, чтобы признать за несомненную истину, что силы и законы природы, даже и под условием своего единства и неизменяемости, не всегда действовали и не всегда будут действовать так же точно, как действуют теперь. Для этого достаточно и того, чтобы, держась с самой строгой точностью естественно-научной точки зрения и не выходя ни на шаг за пределы естествоведения, не упускать лишь из вида изменяемости естественных условий, от которой может произойти громаднейшая разница и в результатах, производимых известными нам силами природы и по известным нам законам. Кто из образованных людей не знает того факта, что, например, та же самая сила упругости водяных паров, которая при низких температурах едва-едва в состоянии заявить заметным образом о своём существовании – в барометрической пустоте, – та же самая сила при других условиях движет с поразительной быстротой громадные массы и разрывает крепкие паровики? Подобная же разница в действии сил и законов природы сравнительно с современным нам состоянием мира не только могла или должна была быть, но и действительно была в давно минувшие времена как результат огромного различия естественных условий. В доказательство этого мы можем привести несколько примеров.

Первый пример касается условий первобытной растительности. По опытам Соссюра, помещавшего живые растения под стеклянным колпаком в искусственной атмосфере⁵³, известно, что углерод, который, как всякий знает, по своей важности занимает первое место в ряду составных элементов растительного царства, почти весь извлекается при содействии солнечного света зелёными частями растений из атмосферы, где он распространён в газообразном состоянии, входя в состав углекислого газа. Откуда берёт этот газ атмосфера? Её снабжают им частью вулканические извержения, частью дыхательный процесс животных, а отчасти и растительных организмов (из коих первые получают свой углерод в пище также от растений), частью процесс горения, а также и процесс гниения как растительных, так и вообще органических тел. Но не все растения, какие только когда-либо покрывали своею зеленью земную поверхность, и далеко не все через процессы дыхания, гниения и горения возвратили атмосфере тот углерод, который употреблен был на их питание и вошёл в состав их организмов. Громаднейшие, почти невообразимые массы остатков первобытной, и вообще древней растительности до сих дор лежат в земле в виде торфа и каменного угля, составляя мертвый, бесполезный для растительного царства капитал до тех пор, пока рука человека не извлечёт их из земли, чтобы употребить в свою пользу на топливо или на освещение, и не воспользуется для той же цели их естественными произведениями, каковы нефть и подобные ей газообразные продукты, и таким образом не возвратит атмосфере её потери. А сколько углерода взято из атмосферы в состав тех организмов животного и растительного царства, которые теперь живут в земле или, если и умерли уже, то ещё не успели разложиться и отдать атмосфере всю свой углекислоту. Отсюда само собой, самым естественным и неизбежным образом вытекает такое заключение, что в первобытные времена, когда на земле произрастали первые растения и когда и вулканическая деятельность, снабжающая атмосферу углекислотой, как сейчас увидим, совершалась в несравненно больших против наших дней размерах, состав земной атмосферы был далеко не тот, что теперь, и количество углекислоты в воздухе, едва доходящее в наше время до 0,0005, или до половины тысячной доли по объёму⁵⁴, составляло такой громадный процент, величину которого мы теперь едва ли в состоянии и вообразить, вследствие чего развитие первобытных растений должно было совершаться с такой необычайной быстротой, о которой теперь едва ли можно составить даже и приблизительное понятие.

Второй пример касается причин и условий всемирного потопа, именно вулканической деятельности и количества воды на земной поверхности в давно минувшие времена. Что вулканическая деятельность в давно прошедшие дни совершалась на земле далеко не с такой незначительной силой и не в таких ничтожных размерах, как теперь, об этом красноречиво говорят нам такие безмолвные свидетели, как Альпы или наш Кавказ, для сооружения которых требовались такие вулканические процессы, какие в наши дни, к нашему благополучию, на земле уже более не повторяются. То же самое надобно сказать и о количестве воды на поверхности земного шара; и оно не всегда было одинаково, и оно некогда было больше, чем теперь. Об этом опять говорят нам красноречивые, хотя и безмолвные, свидетели – мы разумеем под ними вновь открывающиеся вулканы, вроде того, какой на наших глазах в самые недавние дни явился на нашей родной земле, в пределах старинного тьмутораканского царства. Как обыкновенно объясняется появление новых вулканов на новых местах, которые, как известно, избираются ими предпочтительно или среди морей, или и на суше, но вблизи морских берегов? – Объясняется тем, что вода проникает глубже и глубже в массу земного шара и, встречаясь с подземным огнём, упругостью водяных паров прорывает лежащие над нею слои земли и производит извержение. Такое предположение ведёт нас зараз к двум выводам и одним, так сказать, взмахом руки разрушает, как два карточных домика, две теории: а) теорию нептунического образования земли; эту теорию можно считать родной дочерью третьего, материального Овидиева хаоса, с которым читатель пять лет тому назад мог коротко познакомиться при посредстве нашей статьи, хотя дочь и не всеми своими чертами напоминает своего отца; по этой теории земной шар в первобытном своём состоянии был чем-то вроде огромного кома грязи, внутри которого не было, следовательно, ни одной точки, где бы не было воды, между тем как теперь сама же вода отыскивает в земле и указывает нам такие безводные места⁵⁵; б) теорию единства и неизменяемости сил и законов природы в применении её к рассуждению о всемирном потопе с упущением из вида различия естественных условий, имеющим в результате замену всемирного потопа местным наводнением. Если вода постоянно проникает внутрь земного шара, отыскивая для себя новые помещения, в которых она является в первый раз, то можно ли не признать за истину, что количество воды на поверхности земного шара во времена потопа было больше, чем теперь? Если вместе с тем допустить, что и вулканическая деятельность в то время отличалась гораздо большей энергией и совершалась в больших размерах, чем в наши дни, то можно ли не признать в этом обстоятельстве второго условия, говорящего также в пользу вероятности всемирного потопа? Последствия этой деятельности всем известны. Извергая вместе с другими разными предметами громадные массы водяных паров, вулканы и теперь заливают окрестности проливными дождями и наводят ужас на жителей страшными грозами, и теперь вулканические силы поднимают или понижают уровень земли на значительных пространствах. Что же будет в том случае, если мы увеличим в два, три раза и количество воды на земной поверхности, и массу воды в вулканических дождях, и подъём и понижение уровня земли как в вышину, так и в ширину и длину и направим подъёмную силу на морское дно, а силу понижения на сушу?

Третий пример относится к принадлежностям и спутникам всемирного потопа. В этом отношении время всемирного потопа представляет большое сходство с временем, предшествовавшим первому дню творения, когда земля была тоже вся под водой. Как тогда на земле не было дневного света и потому день, говоря словами Библии, не был разлучён от ночи, то есть не было такого резкого различия между днём и ночью, какое видим теперь, как тогда, кроме суточных перемен на земле, и годовые были скрыты до четвёртого дня творения, в который Творец возложил на светила небесные обязанность обнаруживать, делать видимыми те и другие перемены, или, говоря Его словами, быть в знамения и во времена и во дни и в лета, так и во время всемирного потопа изменился весь порядок природы как в отношении к суточным, так и по отношению к годовым переменам. Это видно из слов самого Бога, произнесённых Им по окончании всемирного потопа. Произнося после потопа в тайне своего Божественного решения дышащее беспредельной благостью и любовью обещание: не приложу ктому поразити всякую плоть живущую, якоже сотворих – обещание, прямо доказывающее всемирность потопа, потому что местные наводнения и на наших глазах весьма не редко повторяются⁵⁶, Бог говорит в заключение: во вся дни земли сеятва и жатва, зима и зной, лето и весна, день и нощь не престанут⁵⁷. Такая, по-видимому, не важная подробность из истории потопа на самом деле должна иметь огромное значение не только для богослова, но и для естествоведа, несмотря на то, что она взята из Библии, а не из области естествознания. Эта подробность такого рода, что даже и человек, не признающий авторитета Библии, не может ни отвергнуть её, считая её за вымысел писателя, ни перетолковать по-своему, смотря на неё, как на принадлежность местного наводнения, ошибочно приписанную всемирному потопу. Как вымысел, так и ошибка всякому здравомыслящему человеку должны казаться одинаково невозможными на том основании, что даже и как принадлежность всемирного потопа эту подробность не всякий даже и из современной нам интеллигенции в состоянии допустить, и только допустить, когда она уже дана готовая, а тем более выдумать из своей головы⁵⁸.

Всё это, конечно, – не новость; всё это, вероятно, известно естествоведам, и может быть, им известно и ещё кое-что, что говорит в пользу той же истины. И если, несмотря на всё это, они остаются и останутся при своём мнении, то такое разногласие между Библией и естествознанием нисколько нас не смущает. Истина, кто бы ни восставал против неё и чтобы ни говорилось наперекор ей, рано или поздно, но непременно восторжествует. О судьбе её мы нисколько не беспокоимся. Не боимся и за судьбу богословия. Люди той категории, к которой принадлежат упомянутые выше серьезные и честные труженики науки, несмотря на своё разногласие с библейскими сказаниями, никогда не станут ратовать против Библии, считая область её истин и область естествоведения совершенно отдельными, хотя и соприкосновенными между собой, специальностями. Кроме них, есть, конечно, люди и другого разбора, с другими, противоположными качествами. К ним-то, без всякого сомнения, и принадлежит тот «философ», который позволил себе сравнить богословие с Терситом. Но и подобные грубые выходки вас нисколько не тревожат, потому что в основании их лежит огромнейшее недоразумение. Очевидно, что люди этого разряда, занимающиеся наукой совсем не для науки, обращая чужие открытия и не их трудами добытые результаты в оружие для нападения на богословие, злорадно думают, что эти открытия и результаты ставят богословие в безвыходное положение, предоставляя ему на выбор одно из двух: или твердо стоять на своём, не делая ни в чём ни малейшей уступки, и за это подвергаться постоянным нападкам и обвинениям в отсталости и мертвечине, или в случае уступчивости обрекать себя на нелестное сравнение с Терситом. По их понятиям, всё, о чём только ни говорится в Библии, есть уже непременно предмет богословский, и всякий богословский предмет непременно составляет неизменяемый догмат веры. По их понятиям выходит так: из Библии известно, что Бог, изрекая свой суд первому человеку после его грехопадения, сказал Адаму: земля еси и в землю отидеши. В этих словах выражается истина, которая составляет аксиому современной химии, что человеческий организм составлен из тех же элементов, которые вместе с другими входят в состав и земной почвы, а отсюда вытекает такое заключение, что, если химик разлагает то или другое органическое начало, входящее в состав человеческого тела, чтобы определить со всей точностью процентное содержание углерода или азота, фосфора или железа, или сельский хозяин производит химический анализ почвы, то они оба занимаются богословием, и предмет их занятий есть неизменный догмат веры, и если агроном, например, найдёт в земле весьма много таких элементов, которых химик не отыщет в человеческом теле, то это будет жестоким поражением для богословия. А так как Библия в разных местах касается самых разнообразных предметов, относящихся и к минералогии, и к ботанике, и к разным другим естественным или историческим наукам, то и выходит, что нам нигде нельзя сделать ни одного шага без того, чтобы не столкнуться с богословием и не наткнуться на неизменный догмат веры.

Но не вечно же такие плоские остроты, как сравнение богословия с Терситом, будут пугать почтенных тружеников богословской науки. Придёт время, когда для всех и каждого будет ясно, как дважды два – четыре, что не всё то, о чём говорится в Библии, составляет предмет богословский, и не всякий богословский предмет есть неизменный догмат веры, да и в самом догмате веры можно различать две стороны: одну объективную, которая касается той формы, в какой этот догмат дан нам в Откровении, и которая действительно не может подлежать никакому изменению, и другую – субъективную, касающуюся той формы, в какой откровенный догмат веры усвояется сознанием людей, и выражающуюся в догматических определениях церкви, которая сама же законным порядком может и изменять свои определения. Придёт время, когда и богословие, подобно не богословским наукам, доводящим специализацию своих предметов до последних пределов, решится наконец разобраться в массе своего материала, чтобы отделить неизменные догматы веры от всех других богословских предметов. Тогда оно может сказать прямо таким образом, что в библейском учении о творении мира заключается только один неизменный догмат веры, выраженный в первом члене Символа веры, что Бог есть Творец всего существующего как в видимом, так и в невидимом мире; а что мир сотворён Богом в шесть дней, это уже не догмат веры, хотя и составляет ещё предмет богословский, относящийся к области библейской истории; что же касается наконец до вопроса о том, как понимать эти шесть дней творения, в строгом ли буквальном смысле, как шесть дней и не более того, или в смысле библейской метонимии, принимая их за шесть таких дней, которые берутся писателем вместо весьма многих дней, как часть вместо своего целого, для означения весьма длинных периодов времени, то это – уже не только не догмат веры, а даже и – не предмет богословский, и даже почти и не библейский предмет, а предмет, относящийся почти всецело к области светской учёности. Подобным же образом оно тогда может сказать и об истории всемирного потопа, что в этой истории и даже вовсе вет никакого догмата, выраженного ясно и открыто, что только скрытно предполагается ею так же, как и седьмым членом Символа веры, догматическая истина правосудия Божия; что сама эта история есть только предмет богословский, составляющий достояние библейской истории; а что касается до вопроса о том, был ли это всемирный или только местный потоп, то это опять – не только уже не догмат веры, а и не предмет богословский; хотя он и составляет ещё предмет библейский, но – библейский опять только отчасти, а отчасти это – предмет, выходящий за пределы Библии и служащий достоянием светской науки.

Пожелаем, читатель, в заключение, чтобы такое время скорее наступило. Тогда и стрелы остроумия, направляемые легкомысленной и бесчестной рукой против богословия и напоминающие собой сравнение его с Терситом, понесутся мимо цели и не будут иметь никаких других последствий, кроме того только, что докажут остроумным образом тупоумие своих авторов.