Новооткрытый фрагмент из мнимого Первоевангелия

(К вопросу о происхождении и взаимном отношении наших первых трех так называемых синоптических евангелий).

Многие из новейших ученых западных считают наши синоптические евангелие не за подлинные первоапостольские писания, на за позднейшую, уже вторичную или даже третичную, обработку подлинно-апостольских, до нас не дошедших, первозаписей евангельских. Полная несостоятельность этой, так называемой теории письменных первоисточников со стороны её общих и главных оснований, раскрыта нами в одной из статей этого журнала, к которой и отсылаем желающих познакомиться с делом ближе¹. Настоящую же заметку посвящаем одному, в прошлом году открытому фрагменту, который для теории первозаписей евангельских может дать, по-видимому, весьма благодарный материал, – более благодарный, чем каким принуждена была она пробавляться доселе. Вместо прежних гадательных предположений о характере первоапостольских записей защитники этой теории находят в новооткрытом фрагменте так сказать вещественное доказательство бытие текста евангельского, более древнего чем текст синоптический и до нас не дошедшего, из которого возникли наши первые три канонические евангелия: приверженцы упомянутой гипотезы могут видеть и действительно уже видят в новооткрытом фрагменте отрывок именно из самого этого мнимого первоевангелия.

Фрагмент найден между многочисленными папирусными свитками, написанными в среднем Египте и составлявшими провинциальный архив в Файюме – прежний арсеноитский номос. Весь этот архив куплен в 1884-м году австрийским эрцгерцогом Райнером (Rainer) и передан им Венскому Музею искусств и промышленности. Над разбором манускриптов трудятся теперь ориенталист И. Каребасек и классический филолог К. Бесселей, по сообщениям которых² архив имеет, кроме бумаг официального характера, остатки многочисленных папирусных свитков, содержащих в себе произведение древнеегипетской, классической, первохристианской, иудейской и мусульманской литератур, начиная со второго и кончая десятым веком по Р. X. Для изучающих Новый Завет примечателен один фрагмент, помеченный названными учеными так: «отрывок Матфеева Евангелия принадлежащий 3-му веку»,³ на который обратил особенное внимание Dr. F. Biccel и который он издал в Zeitschrift für katholische Theologie, 1885, III, S. 498–504. По описанию Биккеля фрагмент представляет небольшой клочок папирусного свитка в 3½ сантиметра длины и 4⅓ сантиметра ширины, написанный, как и многие древние свитки, только на одной стороне. Письменный материал (красный карандаш) и знаки сокращение (две точки вместо позднейших горизонтальной черты и титла) заставляют Биккеля утверждать, что «фрагмент написан без сомнения в 3-м столетии, если не ранее». Он имеет только семь строк греческого текста, и то неполных, – начала и конца каждой строки нет, – также и в средине не все буквы видны явственно. Факсимиле фрагмента мы пока не имеем и воспроизводим его по изданию Биккеля, причем минускулами отмечаем в 1, 4 и 7-й строках буквы сомнительные, которых не читает Каребасек, но которые, по уверению Биккеля, видны во фрагменте, хотя и очень неявственно.

ΦΑΓΕΙΝΩΣεξΗγονΠΑ

ΊΉΝΥΚΤΙΣΚΑΝΔΑΛΙΣ

ΤΌΓΡΑΦΕΝΠΑΤΑΞΩΤΟΝ

πΡΟΒΑΤΑΔΙΑΣΚΟΡΙΙΙΣΘΗΣ

ΥΠΕΤΚΑΙΕΙΠΑΝΤΕΣΌ

ΟΑΛΕΚΤΡΥΩΝΔΙΣΚ0Κ

ΠΑρν

Занимающий третью и четвертую строку известный цитат из Захарии 13:7 дает возможность дополнить недостающие здесь буквы и чрез то определить среднее количество букв для каждой строки. Судя по этой цитате, каждая строка имела приблизительно – 28 или несколько более букв, что вполне согласуется с приводимым Гарнаком⁴ наблюдением Вирта⁵, что «строка папирусных свитков, которые дошли до нас, не имеет постоянно однообразной длины, но большею частью она не превышает 28 букв». Таким образом все семь строк фрагмента должны были иметь от 196 до 203 букв. Вычитая отсюда 97 вполне сохранившихся букв и 7 сомнительных, находим, что для реставрации всего фрагмента требуется дополнить 91 или 98 букв. Утверждаясь на этих данных, Биккель восстановляет фрагмент в таком виде:

[Μετά δέ τοΙ φαγεῖν, ὡς ἐξηγον, Πά[ντες ἐν ταύτῃ] τῇ νυκτί σκανδαλισ[θήσεσθε κατά] τό γραφέν Πατάξω τόν [ποιμένα, καί τά| πρόβατα διασκορπισθήσ[ονται. εἰπόντος το[ῦ Πέτρου Και εἰ πάντες, ο[ὐκ ἐγώ, ἔφη αὐτῷ| Ὁ ἀλεκτρυών δις κοκ|κὺξει, και σύ πρῶτον τρίς ἀ]παρν|ήσῃ με]⁶.

Сравнивая воcстановленный в таком виде файюмский фрагмент с текстом канонических Матфея (Мф.26:30–34) и Марка (Мк.14:26–30), Биккель усиливается доказать, что «папирус представляет отрывок из какого-либо древнейшего и до нас недошедшего евангелия неканонического или точнее доканонического, которое отличалось от канонических Матфея и Марка более, чем сколько эти последние уклоняются друг от друга, но которое было более сходно с Марком, чем с Матфеем». Таким образом, по Биккелю, предположение которого принимает и развивает Гарнак, «мы имеем здесь дело с одним из тех многочисленных первичных опытов по евангельской истории, о которых говорит Лука в начале своего Евангелия (1:1–4) и из обработки которых, возник текст канонических синоптиков».

К такому заключению ведут названных ученых следующие соображения:

а) Весь вообще текст файюмского фрагмента почти вдвое короче не только Матфея, но и Марка: между тем как в соответствующем фрагменту отделении у Матфея насчитывается 379 букв, а у Марка по меньшей мере 332, – папирус мог иметь никак не более 196 или 203 букв.

б) Связь предсказания Господа о соблазне учеников с тайною вечерею у Матфея и Марка иная, чем во фрагменте. Если там читаем: «и воспев вышли на гору Елеонскую, тогда (Марк "и») говорит им Иисус», – то во фрагменте, по реставрации Биккеля, это предсказание Христа непосредственно примыкает к какой-либо другой речи Его, сказанной Им на вечери, так что связь фрагмента с предыдущим приблизительно можно восстановить в таком виде: «на вечери Господь сказал ученикам… после же вечери, когда вышли, «все соблазнитесь».... Здесь нет даже обычного у синоптиков ἔφη. λέγει, или είπεν, что может указывать на первичную литературную наивность первоевангельского текста. Такое же заключение Гарнак извлекает из более разговорного и наглядного ἐξῆγον нашего фрагмента вместо более литературного ἐξῆλθον Матфея и Марка.

в) Предсказание Господа у Матфея и Марка изложено в полном и округленном предложении: «все вы соблазнитесь обо Мне в эту ночь» ; фрагмент короче и отрывочнее: «все в эту ночь соблазнитесь».

г) Вместо Матфеева и Маркова: «потому что написано» (пред цитатой из Захарии), фрагмент: «по написанному».

д) В самой цитате из Захарии вместо Матфеева: «поражу пастыря и рассеются овцы стада», фрагмент короче и сходно с Марком: «поражу пастыря и рассеются овцы».

е) Фрагмент не имеет пророчества Христа, которое у Матфея и Марка помещено вслед за цитатой из Захарии: «но после того как воскресну, предварю вас в Галилее» (Мф.26:32; Мк.14:28).

ж) Вместо полного и округленного предложения перед словами Петра: «Петр же сказал Ему» (Марк.) или: «отвечав же Петр сказал Ему» (Матф.), во фрагменте стоит придаточное предложение в форме родительного самостоятельного, малоупотребительного в канонических евангелиях вообще, и никогда при изложении речей: «сказавшу Петру», – оборот менее литературный и более свойственный первоначальному наивному рассказу евангельской истории.

з) Слова Ап. Петра фрагмент передает в более отрывочной и более приближающейся к обычному разговору форме, чем Матфей и Марк, которые излагают их в полном и закругленном предложении. У Матфея: «если все соблазнятся о Тебе, то я никогда не соблазнюсь», – Марк: «если все соблазняются, но не я», – фрагмент: «и если все, не я».

и) И если далее мы читаем у Матфея: «сказал ему Иисус», а у Марка: «и говорит ему Иисус» фрагмент только: «сказал».

к) Уже все предыдущие наблюдения, по мнению Гарнака, показывают, что стиль фрагмента, сравнительно с каноническим текстом, отличается большей краткостью и наивностью, меньшей литературностью: несомненный будто бы признак большей оригинальности и древности папирусного текста. Но особенное внимание свое критик останавливает на изложении пророчества Христа о троекратном отречении Ап. Петра. Фрагмент не имеет священно-торжественной (hieratische), как выражается Гарнак, формулы Матвея и Марка, предваряющей пророчество: «истинно говорю тебе». Затем вместо торжественно-поэтического выражение: «πριν ‘αλέκτορα φωνῆσαι – петел возгласит» – фрагмент имеет вульгарное и звукоподражательное: «о’ «αλεκτρυών κοκκόξει – петух прокукаречит». И, наконец, всё изречение Христа, изложенное у Матфея и Марка в полном и литературно-округленном предложении: «истинно говорю тебе, что (Марк: «ты сегодня») в эту ночь, прежде чем петел (Марк: »дважды") возгласит, трижды отречешься от Меня « – фрагмент короче и ближе к разговорному простонародному языку: «петух дважды прокукаречит, и ты прежде трижды отречешься от Меня».

Это текстуальное сравнение фрагмента с Матфеем и Марком представляет будто бы наглядную историю евангельского текста, его постепенное распространение и преобразование из простого, отрывочного и наивного в более полную, литературно-округленную и священно-торжественную форму. Для большей удобопонятности заключений Гарнака и наших дальнейших рассуждений приводим в буквальном переводе весь текст фрагмента (по теории – первичный) параллельно с текстом Марка (по теории – вторичная обработка) и Матвея (третичная рецензия):

Но какие же данные имеем мы для того, чтобы признавать папирусный свиток, от которого уцелел рассматриваемый фрагмент, за сочинение историческое, излагавшее в последовательном порядке жизнь, учение и дела Господа? Почему не признать этот папирус за отрывок из какой-либо проповеди, послания, гармании, или другого сочинение, в котором рассматриваемая цитата из Евангелий был приведен по памяти, что нередко встречаем в произведениях древнехристианской письменности? – Гарнак не отрицает абстрактной возможности такого предположения. «Но, прибавляет он, что оно в высшей степени невероятно (ausserordentlich unvarscheinlich), это показывает точное сравнение папирусного текста с Матфеем и Марком. Едва ли можно допустить, продолжает критик, чтобы вследствие простого непреднамеренного воспроизведения по памяти известное место (из наших Евангелий) случайно могло принять именно такую форму, в которой мы, по многим основаниям, должны признать его древнейшую форму. И в конце концов, спрашивает критик, не имеем ли мы здесь отрывок из известных Логий Матфеевых, о которых свидетельствует Папий?»⁷.

***

Таковы рассуждения ученого немецкого критика, построенные на Биккелевой реставрации фрагмента. Но реставрация эта, как более или менее гипотетическая, не есть единственно возможная и безусловно правильная. Так уже Гильгенфельд, держась того же принципа, т. е. полагая по 28 букв на строку, вносит в Биккелеву реставрацию некоторые изменение и поправки, сближающие фрагмент с текстом Марка, – именно: вместо διασκορπισθήσονται 4 стр. и πρώτον 7 стр. он читает, как у Марка по Тишендорфу (7–8 изд.): διασκορπισθήσεται и σήμερον⁸. Следуя тому же правилу, мы с своей стороны можем предложить некоторую иную реставрацию, при которой текст фрагмента становится не столь отрывочным и наивным, как у Биккеля и Гильгенфельда.

(Μετά δέ το| φαγεῖν, ὡς ἐξήγον, ΙΙά[ντες, ἐφη, ⁹ ἐν ταύτῃ( τῇ νυκτί σκανδαλισ|θήσεθε κατά) τό γραφέν Πατάξω τόν (ποιμένα και τά{ πρόβατα διασκορπισθήσ|εται. εἰπόντος (δέ) το]ύ Πέτ(ρου) Και εί πάντες ο|ὐκ ἐγώ, εἲπεν (ἔφη αὐτῶ или λέγει)] ὁ ἀλεκτρυών δίς κοκ(κύξει,

καί σύ σήμερον τρίς ἀ[παρν[ηςῃ με.

Но 28-буквенную строку имеют, по наблюдению Вирта, не все без исключения папирусные тексты, а только большая часть сохранившихся до нашего времени свитков. И сам Биккель в 6-й строке читает 31 букву. При том в тексте фрагмента могли быть и другие сокращения, кроме НЕТ 3-й строки. Таким образом если принять среднюю длину строки в 31–32 буквы, мы получим возможность сделать такую реставрацию:

[Μετά δε τό| φαγεῖν, ὡς ἐξῆγον (ἐξῆλθον), Πά|ντες, ἔφη ἐν ταύτῃ) τῇ νυκτί ακανδαλισθήσ|εσθε κατά] τό γραφέν Πατάξω τόν [ποιμένα καί τά π|ρόβατα διασκορπισ|θήσεται. Έιπόντος

δε το|ῦ Πέτ(ρου) Καί εἰ πάντες ο[ὐκ ἑγώ, ἔφη. Άμην λέγω σοι. πρίν ἤ] ὁ ἀλεκτρυών δίς κοκ[κύξῃ σήμερον, τρίς ἀ|παρν|ήςῃ με (ἐν ταύτῇ τῃ νυκτί)],

Эта последняя реставрация, столь же вероятная, как и Биккелева, сближает текст фрагмента с текстом канонических евангелий, особенно Марка, в такой мере, что отнимает у Гарнака добрую половину его аргументов. С другой стороны, если мы, следуя предписанию Гарнака, точнее рассмотрим и сравним текст файюмcкого фрагмента и текст канонического Матфея и Марка, со всеми существующими в нем вариантами, то уклонения фрагмента почти низойдут на степень простых разночтений, какие нередко встречаются в нашем каноническом тексте. Наглядным доказательством может служит нижеследующая сравнительная таблица греческих текстов.

Эта сравнительная таблица текстов папирусного и канонического, во 1-х, показывает нам, что количественная разность между обоими текстами могла быть не так велика, как воображают Биккель и Гарнак: текст папируса по нашей реставрации № 2-й, если даже исключить выражение помещенные нами в скобах, имеет 217 букв: текст Марка – minimum 272, maximum – 365; текст Матфея – 335: таким образом количественная разность между папирусным текстом и minimum’ом Марка (=55) почти равняется разности между Тишиндорфовыми текстами Марка и Матфея (=49) и почти вдвое менее разности между minimum’ом и maximum'ом самого Марка (=93). – Во 2-х, мы отнимаем у Гарнака его наглядное доказательство истории преобразование евангельского текста из простого в священно-торжественный, ибо получается полная возможность читать αμήν λεγω σοι во фрагменте, так что разность в данном изречении Христа между Марком и фрагментом не превышает той, какая существует в вариантах канонического текста. В 3-хъ, теряет доказательную силу и рассуждение Гарнака о литературной наивности и отрывочности папирусного текста, потому что при нашей реставрации он получает литературно-округленную и вполне законченную форму.

При всем том файюмский папирус не может быть признан за непосредственный фрагмент из канонического Евангелие от Марка. Несколько иная чем у Марка связь предсказание Господа о соблазне и рассеянии учеников с тайною вечерею, – отсутствие пророчества Христа о предварении Им учеников в Галилее после воскресения, – родительный самостоятельный, не употребляющийся в синоптическом тексте при изложении бесед: эти и другие особенности заставляют видеть в файюмском папирусе отрывок не из Евангелия Марка непосредственно, но из какого-либо другого произведения. Какого же?

Соглашаясь пока с Биккелем и Гарнаком, что рассматриваемый фрагмент принадлежал произведению, излагавшему евангельскую историю, мы должны указать сначала на слабость и произвольность тех общих критериев, по которым названные ученые видят здесь евангельский текст сравнительно более древний чем канонический. Что сравнительно большая краткость и наглядность текста отнюдь не может свидетельствовать о его сравнительно большей древности, это хорошо известно каждому, кто занимался сравнительным исследованием апокрифических параллелей нашему каноническому тексту, в которых встречаются нередко совершенно аналогичные файюмскому фрагменту отношение текста позднейшего к древнейшему. Чтобы не быть голословными, приведем несколько параллелей каноническому тексту из позднейших апокрифических обработок его: первоевангелие Иакова, Евангелие Маркиона и Актов Пилата ¹⁰.

Если бы из Первоевангелие Иакова до нас дошли только вышеприведенные места, и притом в таком же неполном виде как файюмский фрагмент, то новейшие критики получили бы полную возможность видеть в них отрывки древнейшего первоевангельского текста, из которого позднее возник наш канонический Лука. Не говорим уже о том, что весь вообще приведенный текст апокрифического Евангелия втрое короче Луки, что последний округлённее первого и, по-видимому, представляет распространение его, – укажем на следующие особенности:

1., у Луки определенно называется имя Ангела и местности, где жила Елизавета, чего нет в Первоевангелии:

2., в Первоевангелии говорится, что Мария зачнет по слову Его (Бога), – у Луки: Дух Святой найдет на Тебя, – что, в глазах новейшей критики, может служить признаком позднейшей догматической тенденции и указывать на такое время, когда было уже формулировано учение о триипостасности Божества: подобный же признак тенденциозный критик увидит в наименованиях: Сын Вышнего (в Первоевангелии– теократическое наименование) и Сын Бога (у Луки –догматическая тенденция):

3., рассказ Первоевангелия, что Мария постучала в дверь, что, услыхав стук, Елизавета бросила тканье червленицы, побежала поспешно к двери и отворила ее и прочее отличается большею наглядностью, чем краткое «и вошла в дом Захарии» Луки;

4., приветствие, сказанное Елизаветою Богоматери, в Первоевангелии короче, ближе к обычной разговорной речи, не имеет священно-торжественного и поэтического оттенка, как у Луки:

5., вместо вдохновенной и библейско-ритмической песни Богоматери, в Первоевангелии читаем только: «Мариам устремила взор к небу и сказала: «кто Я, Господи, что все роды земли благословляют меня?»

6., вместо литературного выражение Луки: έμεινεν συν αὐτῇ ὡς μῆνας τρεῖς, в Первоевангелии ближе к народному говору: ἐποίησεν τρεῖς μῆνας πρός Έλησάβετ;

7., наконец отсутствие у Луки наглядного описания беременности Марии (ημέρᾳ καί ημέρᾳ ἡ γαστήρ αὐτῆς ὠγκοῦτο) теория могла бы объяснять той же позднейшей догматической тенденцией. Эти и многие подобные же наблюдения можно бы было привести в доказательство того, что приведенные отрывки из Первоевангелия Иакова представляют древнейшую и более оригинальную форму евангельского текста, К счастью, древность сохранила нам этот апокриф не в отрывках, а во всем его объеме, что дает полную возможность убедиться в обратном отношении его к каноническому Луке.

Берем другой пример – из позднейшего апокрифического евангелия (средины 2 века) Маркиона. Будучи во многом буквально сходно с нашим 3-м евангелием, все оно вообще в то же время более чем вдвое короче Луки. В частности, предлагаем сравнить с Лук.4:16–40 следующее место; (Thilo, Codex apocryphus Novi Testamenti, 1, p. 404–405): καί ἦλθεν εἰς την Ναζαρέτ, καί εἰσῆλθεν εις την συναγωγήν. Καί ἐκάθισε, καί πάντων ἐν τῇ συναγωγῇ οι ὀφθαλμοί ἦσαν ἀτενίζοντες αὐτῷ. Ἤρξατο δέ λέγειν προς αὐτούς. καί πάντες ἐθαύμαζον ἐπί τοῖς λόγοις τοῖς ἐκπορευομένοις ἐκ τοῦ στόματός αὐτοῦ. Καί εἶπε πρός αὐτούς. πάντως ἐρεῖτέ μοι την παραβολήν ταύτην ἰατρέ, θεράπευσον σεαυτον ὄσα ἠκούσαμεν γενομενα εἰς Καπερναούμ, ποίησον καί ὠδε. Καί ἐπλήσθησαν πάντες θυμοῦ ἐν τῇ συναγωγῇ ἀκούοντες ταῦτα κ.τ.λ. ). Биккель и Гарнак могли бы подвергнуть этот отрывок таким же операциям, какие совершают они и над файюмским папирусом, и установить

такое же отношение Маркионитского текста к каноническому Луке. Между тем и внутренний анализ маркионитского текста сравнительно с каноническим, и свидетельство Тертуллиана, и наконец ясные показания самого Маркиона: все убеждает нас в том, что оригиналом для Маркиона был канонический Лука, которого он рецензировал и сокращал для догматических целей. ¹¹

Приводим наконец третий пример из такого апокрифа, которого позднейшее происхождение не может подлежать никакому сомнению. Разумеем Acta Pilati, написанные не ранее 5-го века. Вместо подробного и округленного рассказы канонических Евангелий о торжественном входе Господа в Иерусалим мы могли бы иметь из этого апокрифа следующий фрагмент, заключающий в себе почти все Гарнаковы критерии первичности евангельского текста (Тischend. op. cit. Gesta Pil. A. 1, 3 pag. 210); αὐτόν καθήμενον ἐπί ὄνου, καί οί παίδες τῶν Ἐβραίων κλάδους κατεῖχον ἐν ταῖς χερσίν αὐτών καί ἔκραζον, ἄλλοι δε ὑπεστρώννυον τα ίμάτια αὐτῶν λέγοντες. σῶσον δή, ὁ ἐν ὑψίστοις. εὐλογημένος ὁ ἐρχόμενος ἐν ὀνόματι κυρίου. Ср. Μф. 21:1–11; Марк.11:1–10; Лук.19:29–44; Иоанн. 12:14–19. Особенно ясный и убедительный пример сокращений нашего канонического текста в позднейших апокрифических обработках его представляют главы 10 и 11; о распятии, смерти и погребении Господа (Tischendorf, р. 231–235). Кроме того предлагаем сравнить следующие места: Acta Pil. III, 2 Tischend. р. 219 и Иоан. 18:37; Acta Pil. 13:3 Tischendorf р. 241–242 и Матф. 28:12–15; Acta Pil. 1:2 Tisch. 208 и Ин.19:21–22; Acta 2:1 Tisch. 214 и Матф.27:19; Acta 3:1 Tisch. 218 и Ин.18:30–32; Acta 4:1 Tisch. 220 и Ин.18:38.

Мы так долго остановились на этих параллелях не столько для доказательства того, что файюмский фрагмент мог принадлежать позднейшей апокрифической обработке канонического текста, подобной одной из вышеуказанных, – сколько для того, чтобы яснее раскрыть произвольность тех приемов, которыми руководствуется современная модная критика наших Евангелий на западе. Биккель и Гарнак в настоящем деле представляют не единичные какие-либо и исключительные явления, но следуют по торной дороге, какою уже целое столетие идет немецкое богословие в критике как наших Евангелий, так и всех вообще древнехристианских исторических памятников. Внимательное сравнение приведенных выше параллелей даст каждому возможность воочию увидеть, как ненадежна эта дорога и какую цену имеют все эти новейшие теории о генетическом и постепенном образовании древнехристианских письменных памятников. Во всяком случае мы имеем все права сказать, что на основании неполного семистрочного фрагмента, хотя бы он даже и принадлежал сочинению исторического характера (апокрифическому Евангелию), строить столь существенно важные теории, какова теория первозаписей евангельских, в самом корне изменяющая вековые церковные воззрения на характер и происхождение наших Евангелий, а вместе с тем и на всё христианство – по меньшей мере легкомысленно.

Но спросим: действительно ли файюмский папирус представляет отрывок из евангельско-исторического сочинения, подобного синоптическим евангелиям и в частности Марку, как предполагают Биккель и Гарнак?

Всматриваясь пристальнее в текст рассматриваемого отрывка, мы находим в нем такие особенности, которые вынуждают дать на поставленный вопрос ответ отрицательный.

Судя по началу фрагмента, связь его с предыдущим течением речи можно восстановить приблизительно так: «во время вечери, когда ели, Господь сказал то и то; после же вечери, когда вышли: все соблазнитесь в эту ночь»... Μετά δέ τό φαγεῖν предполагает непосредственно предшествовавшее ἐν τῷ φαγεῖν или ἐσθιόντων αὐτῶν εἷπεν (Мф.26:21 ср. Мк.14:22). И так как μετά δέ τό φαγεῖν относится к предсказанию Христа о соблазне учеников и в частности об отречении ап. Петра, то и предыдущий член противоположения должен был служить определением к подобным же словам Господа, но сказанным во время вечери. Действительно из Лук.22:34 и Ин.13:38 мы знаем, что уже на вечери Господь предрек отречение Петра почти в таких же словах, какие по Матфею и Марку сказаны были после вечери, на пути к Елеонской горе. На это двойное предсказание об отречении Петра обращал внимание уже Тациан, который в своем Диатессароне отдавал предпочтение известиям Луки и Иоанна пред Матфеем и Марком¹². Имея все данные предполагать, что и в файюмском фрагменте сопоставлялись эти два предсказания Господа, можем определённее восстановить контекст отрывка в таком виде: «ἐσθιόντων μέν αὐτῶν (ἐν τῷ φαγεῖν) ὁ Ἰησοῦς εἰπεν. λέγω σοι, Πέτρε, οὐ φονήσει (κοκκύξει) σήμερον ἀλέκτωρ (ἀλεκτρυων) ἔως (καί σύ) τρίς ἀπαρνήση με» (Лук. 22:34); или «ἀμήν ἀμήν λέγω σοι, οὐ μή ἀλέκτωρ (ἀλεκτρυών) φωνήςῃ (κοκκύξῃ) ἔως οὗ (καί σύ) ἀρνήςῃ με τρίς» (Ин.13:38); – μετά δέ το φαγεῖν, ὡς ἐξῆγον, πάντες ¹³….      По всему видно, что главное внимание писателя фрагмента сосредоточено собственно на словах Христа об отречении Петра и рассеянии апостолов. Выражение же: «во время вечери» и «после вечери, когда вышли» представляют лишь ближайшие обстоятельственные определения, которыми аноним пользуется как известными уже читателю историческими датами. Такой строй речи, вполне естественный и понятный в позднейшей обработке евангельских повествований (будь это огласительное поучение, послание, гармония, или другое что), решительно невозможен в первоначальном последовательно – историческом изложении их.

К такому же заключению ведёт и то явление, что слова Христа «все соблазнитесь» во фрагменте непосредственно примыкают к предыдущему вводному предложению «как вышли» без предварительного ἔφη, εἷπεν или λέγει, для которых в начале первой строки нет места. Если, следуя Биккелевой реставрации, совсем опустить этот глагол, то получим не имеющую себе в наших Евангелиях аналогии и для последовательно-исторического рассказа странную форму изложения бесед и речей Христа. Как бы ни был наивен и бессвязен первичный текст гипотетических Логий Матвеевых, во всяком случае трудно предполагать, чтобы в них, после того как указаны второстепенные и придаточные определение, могли отсутствовать сказуемое и подлежащее главного предложения. Подобные явления возможны только в таких сочинениях, в которых главное внимание сосредоточено не на историческом повествовании самом по себе, но на сопоставлении и логической комбинации исторического материала, уже известного читателю по другому источнику. Но мы не видим никаких препятствий читать ἔφη в первой строке после πάντες, какого бы принципа реставрации мы не держались – 28 или же 31–32 буквенного. В таком случае предыдущее рассуждение наше получает еще большую силу. Ни в канонических, ни в апокрифических Евангелиях мы не находим аналогичного явления, которое возможно было только или в позднейшей более живой и драматической обработке евангельских повествований (напр. в проповеди) или же в рассуждении о евангельских повествованиях относительно отречения Петра (напр. в евангельской гармонии). Во всяком случае это ἔφη, стоящее не пред πάντες, что должно бы быть в последовательно-историческом повествовании, но после πάντες, служит ясным признаком уже вторичной обработки канонического текста.

Вполне сохранившееся в 3-й строке выражение «το γραφέν» заставляет дополнить перед ним предлог «κατά». Такое цитирование Ветхозаветного пророчества представляет две особенности:

1) вместо обыкновенного в Новом Завете прошедшего совершенного (pertectum) – γέγραπται или γεγραμμένον ἐστι) здесь стоит причастие аориста исторического то γραφέν;

2) вместо обычного γάρ и ότι – здесь предлог κατα. И обе эти особенности служат признаком вторичной и позднейшей обработки нашего канонического текста. Глагол γράφω, при указаниях на Ветхий Завет, встречается в Н. Завете почти 100 раз, – и всегда в прош. совершенном, когда цитата приводится ad demonstrationem, в качестве пророчества, прообраза или вообще Слова Божия. Мы знаем только 6 исключений, где употреблены аористы ἔγραψεν и έγραφη. Первый у Марка 10:5; 12:19; Луки 20:28; Ин.1:46 и 5:46 – в живой беседе и в связи с личным указанием на Моисея, причем имеется в виду сам Моисей, как лицо историческое, более чем написанное им, – и кроме того – о таком постановлении, которое имело только временно-историческое значение для жестоковыйных предков евреев и которое потом было отменено в дальнейшей истории домостроительства божественного (в Н. Завете)¹⁴. Второй только дважды у Ап. Павла в 1Кор.9:10 и 10:11; в первом месте Апостол берет цитату ad explicationem и притом применительно к себе самому и другим апостолам, следовательно в смысле личном и частно-историческом; во втором делается подобное же применение к Коринфянам ветхозаветных исторических фактов – идолослужения еврейских предков и под.; в обоих случаях цитата связана с Моисеем как лицом частно-историческим, а не вообще с Писанием как Словом Божиим. В прочих 90 местах γράφω стоит в прош. совершенном. Явление это объясняется тем, что в сознании тогдашнего еврея Библия олицетворялась как существо живое, говорящее сердцу и уму верующего голосом живым и действенным ¹⁵).

Отсюда аорист исторический τό γραφέν при цитировании ветхозаветного пророчества был бы, если и не психологической невозможностью, то во всяком случае странным исключением для природного еврея, каковым был ап. Матфей, отрывок из Логий которого склонен видеть Гарнак в файюмском папирусе. Такая форма цитирования выдает в авторе фрагмента позднейшего христианина-грека, в сознании которого вместо еврейского олицетворения Слова Божия преобладало абстрактное представление священной истории, ветхозаветных постановлений и пророчеств, т. е. вообще Библии, как священной и богодуховенной книги с пророчественно-историческим содержанием. – То же самое свидетельствует и вторая особенность рассматриваемого выражения. Во всех не только исторических, но и дидактических книгах Н. Завета ветхозаветные цитаты приводятся в форме демонстративно: ὅτι, γάρ, ὡς, καθώς γέγραπται или γεγραμμένον ἐστί, τ. е. потому что, так как, поскольку написано ест¹⁶. Объяснение этому явлению мы должны искать в субъективных особенностях того психологического процесса, каким развивалась вера во Христа у первых Его учеников, апостолов-евреев. Если основное зерно этого процесса посеяно было в сердцах апостолов учением и делами Христа, то почвой, на которой он возрастал, и стихией, которою питался и укреплялся, служило Ветхозаветное Писание. В Евангелиях мы находим частые указание на то, что апостолы верили во Христа именно потому, что так написано о Нём в Ветхом Завете. Напротив, в субъективном процессе развитие веры у христиан позднейших генераций, из язычников-греков, первое и существенное место имела проповедь христианских апостолов-миссионеров; значение же Ветхого Завета должно было сознаваться не так живо и более абстрактно, в форме отвлеченного доказательства или аккомодации. Мы хотим, одним словом, сказать, что отношение Ветхого Завета к Новому апостолами-евреями сознавалось в форме: «потому что написано есть», – и потому только позднейший христианин-грек мог написать: «сообразно с тем, что было написано.»

Примечательна, затем, и сама цитата из Захарии 13:7: πατάξω τόν ποιμένα και τά πρόβατα διασκορπισθήσεται поражу пастыря и овцы рассеются. В еврейском подлиннике это место читается так:

חַצּאֹן ותְפוצֶיןָ אֶת־הָרֹעֶח חַךְ порази пастыря и рассеется стадо (овцы). В переводе LXX: πατάξατε τούς ποιμένας καί ἐκσπάσατε τά πρόβατα – поразите пастырей и рассейте овец¹⁷. Очевидно, цитата как во фрагменте, так и в канонических Евангелиях приведена не по подлиннику и не по переводу LXX, но представляет своеобразную вариацию еврейского текста. Кому же, спрашивается, должны мы приписать первоначальную концепцию такой оригинальной формы цитаты: автору ли фрагмента, составителю ли 2-го Евангелия, или же писателю 1-го Евангелия? – Всего менее автору фрагмента: аккомодативная формула цитаты κατα τό γραφεν не представляет достаточного мотива к столь оригинальной форме цитаты и вообще к отступлению от подлинника или же от LXX. У Марка сравнительно с Матфеем вообще немного ветхозаветных цитат, и хотя мы находим некоторые своеобразные их концепции, тожественные с Матфеевыми, но характер Евангелия от Марка ясно дает нам видеть, что здесь эти концепции не первоначальны, а заимствованы извне. Простой, краткий и наглядный рассказ евангельской истории сам по себе не требовал от второго евангелиста таких своеобразных изменений ветхозаветного текста, так что контекст речи и сила мысли у Марка нимало не ослабляются и в том случае, если привести эти цитаты буквально или по подлиннику, или по LXX. Иное сказать надо о Евангелии от Матфея. Отличительный характер и особенная цель этого Евангелия – не только рассказать историю земной жизни Господа, но и показать христианам-евреям, что в частных моментах этой истории исполнились со всею точностью ветхозаветные пророчества мессианские – требовали от первого евангелиста более чем от второго постоянно обращаться к параллелизации евангельских событий с ветхозаветными изречениями, выдерживать до буквальной точности и как бы выставлять в рельеф эту параллелизацию, чтобы тем сильнее напечатлеть ее в уме читателя. Отсюда в Евангелии от Матфея вообще гораздо более параллелей из Ветхого Завета чем у Марка, – здесь же имеет свой мотив и то явление, что евангелист, в большинстве случаев следуя буквально переводу LXX (когда параллелизация выдерживалась со всею точностью), нередко обращается к еврейскому подлиннику (когда параллелизация пo LXX оказывалась бы менее ясной) и иногда допускает своеобразные концепции ветхозаветных мест, отступающие от буквы подлинника и перевода LXX. В пример можем указать на 2:15, где изречение Осии (11:1), относящееся у пророка ближайшим образом к исходу евреев из Египта, евангелист типологически применяет к возвращению Святого Семейства из Египта в Назарет (LXX: τά τέκνα αυτου, подлин. ללִּבִני) – и особенно на 2:23, где в словах: «дабы исполнилось реченное пророком, что Назореем назовётся» имеется в виду пророчество Исаии 11:1 и кроме того объединяются некоторые другие пророчества (Суд.13:5; 1Цар.1:11) – по мысли, а не по букве¹⁸. Подобный же мотив имеет и рассматриваемое изменение в подлинном тексте Захарии повелительного 2-го лица в будущее 1-го лица, причем параллелизация пророчества с новозаветным событием становится заметнее и яснее. Таким образом эта своеобразная цитата могла перейти во фрагмент или от Матфея непосредственно или же чрез Марка (что, как увидим, вероятнее)¹⁹. Предполагать же с Гарнаком, что эта цитата перешла в наше 1-е Евангелие из гипотетических Логий Матфеевых отрывок из которых (в греческом переводе) представляет файюмский папирус, кроме всех других оснований, не позволяет уже одна только аккомодативная формула κατά το γραφέν, психологически невозможная для апостола Матфея.

Обращает на себя внимание и та форма, в какой приводит фрагмент слова ап. Петра рядом с пророчеством Христа. Уцелевший в 5-й строке γ перед ПЕТ очевидно есть окончание члена (τоῦ), – таким образом слова ап. Петра приведены в форме придаточного предложения (родительного самостоятельного) при главном ἔφη: «на слова Петра (сказавшу Петру) отвечал (Иисус).» Как особенность гения греческого языка, родительный самостоятельный и вообще периодическая речь новозаветными писателями-евреями употребляются неохотно, всего реже в синоптических Евангелиях (особенно в первых двух) и никогда от глаголов εἰρεῖν и λέγειν при изложении бесед и речей. Это и понятно. Первичный и безыскусственный рассказ всегда вообще предпочитает обороты простые, приближающиеся к обычному разговорному языку, который не любит периодического строя речи; – в частности от писателя-еврея всего естественнее ожидать оборотов, более или менее приближающихся к обычному строю еврейской речи. Если же во фрагменте слова ап. Петра приводятся в форме придаточного предложение при главном ἔφη пред словами Христа, то это служит ясным признаком рефлексии над евангельскими рассказами уже позднейшего писателя-грека, который хотел оттенить логическое значение (в периоде) слов ап. Петра сравнительно с изречением Христа, последние выставить в рельеф, а первые поставить в качестве служебного момента. Во всяком случае мы находим здесь преднамеренное сопоставление собственно двух предсказаний Христа, что вполне естественно в гомилетической или другой какой обработке евангельского текста и совершенно непонятно в простом объективно-историческом повествовании.

Сравнивая этот родительный самостоятельный с параллельными выражениями у Матфея и Марка, Гарнак, как мы знаем уже, находит здесь наглядную историю распространения евангельского текста из краткого είπόντος Πέτρου фрагмента сначала в ὁ δέ Πέτρος ἔφη αὐτῷ Марка, а потом в ἀποκριθείς δε ὁ Πέτρος εἶπεν αὐτῷ Матфея. Между тем все данные заставляют переставить историческое отношение этих текстов в обратном виде. Плеонастическое выражение ἀποκριθείς λέγει, εἷπε и под,, часто встречающееся в наших Евангелиях.–причем ἀποκρίνομαι употребляется в значении ответа без предварительного вопроса, – есть оборот чисто еврейский (гебраизм), представляющий буквальный перевод библейского וַיּאֹםֶר וַיַּעַן (Быт.18:27; Исх.4:1; Втор.27:7)²⁰. Ясное дело, что этот еврейский колорит стиля мы должны считать признаком большей древности и оригинальности евангельского текста, так как первыми составителями евангельских записей были апостолы-евреи, а Матфей первоначально написал свое евангелие даже прямо на еврейском языке. Отсюда историю рассматриваемых текстов мы должны представлять так: первоначальное, с еврейским оттенком, выражение Матфея ἀποκριθείς δέ ὁ Πέτρος εἴπεν, у Марка изложенное без гебраизма ὁ δέ Πέτρος έφη, фрагмент передает в чисто греческой конструкции родительного самостоятельного εἰπόντος δέ τοῦ Πέτρου. Подобные же замечания мы должны сделать и относительно неопределённого с членом το φαγεῖν после предлога κατά в 1-й строке, – оборот чисто греческий, неохотно употребляющийся в первых двух Евангелиях, особенно у Матфея.

Легко объясняются и другие особенности фрагмента, в которых Гарнак видит признаки его большей древности сравнительно с Матфеем и Марком. Так, глагол ἐξῆγον вместо канонического ἐξῆγον ²¹ свидетельствует о позднейшей рецензии нашего канонического текста – под влиянием уже 4-го Евангелия. Глагол этот часто встречается в переводе LXX²² и имеет два значения: переходное – выводить, заставить выйти, – и непереходное – выходить по приказанию или принуждению. В простом и первоначальном изложении евангельской истории этот глагол, стоящий без разъяснительного дополнения, был бы непонятен и ничем не мотивирован. Напротив, в позднейшей обработке евангельского текста он мог явиться под влиянием приводимого в 4-м Евангелии повеление Христа, сказанного Им ученикам после тайной вечери: ἐγείρεσθε, ἄγωμεν ἐντεῦθεν (Ин.14:31). Таким образом это ἐξῆγον, вместо ожидаемого и более естественного ἐξῆλθον, предполагает в составителе фрагмента знакомство не только с синоптическими Евангелиями, но и с Евангелием Иоанна.

Слова ап. Петра приведены во фрагменте несколько короче, чем у Марка; – нет двух слов: σκανδαλισθήσονται и ἀλλά. Но если и не считать эту особенность за простой вариант, она легко объясняется стремлением фрагментиста выставить в рельеф собственно изречение Христа, причем слова Петра, как побочная часть предложение и в логическом отношении второстепенная, приведены возможно короче и как бы мимоходом, в качестве служебного мотива к изречению Христа.

Относительно ὁ ἀλεκτρυών и κοκκύξῃ заметить должно, что, хотя они более вульгарны и более конкретны чем канонические ἀλέκτορα φωνῆσαι, но это отнюдь не свидетельствует об их сравнительно большей первичности. Общеизвестно, что иностранная речь усвояется прежде всего и преимущественно в правильной литературной форме, а не вульгарной. И это потому, что изучение чужого языка совершается большею частью по литературным произведениям его. Для палестинских евреев эпохи Христа главным источником при изучении греческого языка служил александрийский перевод Библии. Отсюда греческий язык новозаветных писателей приближается вообще к языку LXX и, как и самый еврейский язык, имеет некоторый священно-торжественный оттенок. Теперь: так как у LXX не встречаются нигде вульгарные ἀλεκτρυών и κοκκύζω, но вместо первого находим литературно-поэтическую форму ἀλέκτωρ (Притч.30:31),²³ а соответствующего второму совсем нет, и только уже в позднейшей греческой книге употребляется κράζω (3 Макк.5:23²⁴, то ничего нет странного, если в священно-торжественном предсказании Христа мы встречаем не народные, но литературно-поэтические формы слов, более соответствующие той торжественной минуте, в которую они были сказаны Христом. Что рассматриваемый вульгаризм не может служить признаком большей древности файюмского фрагмента, показывает нам перевод цитированного места Притчей (30:31) у позднейших Феодотиона и Симмаха, которые вместо ἀλέκτωρ древнейшего LXX ставят народное ἀλεκτρυών.²⁵ Таким образом насколько неестественны и непонятны эти вульгаризмы в подлинно-апостольских произведениях, настолько же они вполне возможны в позднейшей гомилетической или другой какой обработке евангельского текста писателем-греком и для читателей-греков.

Особенно видным признаком первичности папирусного текста может на первый взгляд служить отсутствие в нем торжественно-удостоверительной формулы ἀμήν λέγω σοι, в которой Гарнак находит позднейшую священно-литургическую обработку евангельского текста. Но, во 1-хъ, нет никаких оснований не читать этих слов в файюмском фрагменте, так как есть полная возможность, при 31–32 буквенной реставрации, поместить их после O(ὐκ) – в конце 5-й строки и пред ὁ ἀλεκτρυών– в начале 6-й строки. Во 2-хъ, изречение это принадлежит к обычным особенностям учительного (раввинского) еврейского стиля, каковой нередко употреблял и Христос. Поэтому как присутствие этой формулы в синоптическом тексте свидетельствует о его древности и оригинальности, так наоборот – отсутствие её указывает уже на вторичную

обработку, сделанную специально для греческих читателей и греческим писателем, доказательством чего может служить опущение её в апокрифических греческих обработках евангельской истории и сравнительно редкое употребление её у Луки, стиль которого более чем у других новозаветных писателей приближается к литературно-классическому. В третьих, как слишком обыкновенное торжественно-уверительное присловие, изречение это принадлежит к таким, которые во многих местах Нового Завета не имеют устойчивого чтения; разными кодексами оно 9 раз опускается в Евангелиях²⁶ и 21 раз в других книгах Нового Завета²⁷, так что отсутствие его в файюмском фрагменте мы имеем полное право признать простым вариантом.

Не трудно объяснить и отсутствие во фрагменте пророчества Христа о предварении Им учеников в Галилее после воскресения, в котором (пророчестве) приверженцы гипотезы первоевангельских записей видят позднейшее наслоение к подлинно-апостольскому тексту. Подлинность этого изречение Христа заподозрена уже давно, между прочим, Гильгенфельдом²⁸, по чисто внутренним основаниям, – и главным образом потому, что она прерывает контекст речи и является в виде позднее внесенной глоссы. Но всевозможные перерывы и уклонения в живой речи всегда возможны и вполне естественны, так что заподозривать подлинность тех или других речений на одном только этом основании является делом крайнего научного легкомыслия. Это – с одной стороны. С другой – все текстуально гарантированные позднейшие глоссы к подлинно-апостольскому тексту Нового Завета представляют: или толкование какого-либо тёмного места, или внесение новых событий, или же оправдание какой-либо догматической идеи. Ни одного из указанных мотивов для внесение предполагаемой глоссы в данное место евангельского текста невозможно подыскать. Если указывают на Марка 16:7, где Ангел говорит женам: «идите, скажите ученикам Его, и Петру, что предварит вас в Галилее, там Его увидите, как Он сказал вам», то надо заметить, что конец евангелия от Марка в древних кодексах сохранился не в полном и не в однообразном виде. Очевидно, здесь у Марка разумеются: повеление Христа, данное Им Самим женам «идите, возвестите братьям Моим, чтобы отошли в Галилею, и там Меня увидят » (Мф.28:10) и слова Ангела: «вот предварит вас в Галилее, там Его увидите» (Мф.28:7). И если бы глоссатор желал разъяснить и дополнить текст Марка в 16:7, то всего лучше и всего естественнее ему было бы приписать в конце Евангелие продолжение речи Ангела по Матфею. Почему же именно здесь, в пророчестве Христа о соблазне учеников и отречении Петра, а не в другом каком месте, глоссатору вздумалось поместить предполагаемую глоссу? Во всяком случае в виду того, что пророчество Христа о предварении Им учеников в Галилее после воскресения по-видимому

не мирится с повествованием Иоанна о двукратном явлении воскресшего Господа всем апостолам во Иерусалиме (Ин.20:19–34), скорее могло бы случиться обратное, т.е. опущение этого пророчества в данном месте, чем его внесение сюда. Что же в частности до файюмского фрагмента, то отсутствие в нем рассматриваемого пророчества легко объясняется, если принимать текст папируса за гомилетическую или иную какую-либо обработку евангельского текста. Так как мы имеем все данные утверждать, что фрагментист сопоставляет собственно два предсказания Христа о соблазне учеников и отречении Петра, изреченные во время тайной вечери и после неё, то в этой преднамеренной и логической обработке евангельских повествований очевидно не могло быть места пророчеству Христа о предварении Им учеников в Галилее после воскресения; пророчество это лежало так сказать вне той специальной сферы, в которой вращалась мысль фрагментиста. Наконец, и это главное, мы имеем твердое ручательство за подлинность этого текста в свидетельстве, принадлежащем если и не более древнему, то во всяком случае тому же самому времени, к какому относится происхождение фрагмента. Разумеем одну, сохранившуюся у Феодорита, цитату из Валентинова сочинения, где рассматриваемое пророчество читается буквально сходно с нашим каноническим текстом; καί προάξω ὑμάς, λέγει (Χριστός), τῇ трίтῃ тῷν ἡμερῶν εἰς τήν Γαλιλάιαν ²⁹.

С точки зрения нашего предположения легко объясняется и та особенность фрагмента, что его уклонения от канонического Марка падают собственно на историческую часть изложения, между тем как тексты изречений; особенно Христа, почти совпадают. За исключением пророчества Христа о предварении Им учеников в Галилее после воскресение, прочие слова Христа и Ап. Петра содержат у Марка 182 буквы, во фрагменте же по нашей реставрации № 2 – 166. Эта разница падает главным образом на слова Петра, в которых фрагмент опускает ἀλλ’ и σκανδαλισθήσονται, что можно признать простым вариантом, – и на конец фрагмента, восстановленного нами только по четырем не ясно читаемым буквам. Если таким образом верно то, что фрагментист все внимание свое сосредоточивает на сопоставлении собственно двух пророчеств Христа о соблазне всех учеников и отречении Петра, изреченных за вечерей и после неё, то нетрудно понять, почему папирус уклоняется от Марка только в побочных и обстоятельственных частях рассказа, между тем как в словах Христа он совпадает с каноническим текстом.

Нам остается объяснить еще одну и последнюю особенность фрагмента – его большее приближение к тексту канонического Марка чем Матфея. Основываясь на том, что изложение евангельской истории у Марка значительно короче, эпизодичнее и в то же время нагляднее, чем у Матфея, многие ученые считают текст 2-го Евангелия более древним сравнительно с 1-м Евангелием, которое признают уже позднейшею и вторичною обработкой. Но так как текст фрагмента, приближаясь ко 2-му евангелию, в то же время отличается еще большею краткостью и наглядностью, то это и дает Гарнаку возможность видеть в файюмском отрывке чуть не оригинал Матвеевых Логий. Пределы настоящей заметки не позволяют нам входить в обследование вопроса о сравнительной древности текстов 1-го и 2-го канонических евангелий; – ограничиваемся только фрагментом. Из выше помещённой сравнительной таблицы греческих текстов Матфея и Марка видим, что в рассматриваемом отделении текст Марка отличается некоторой неустойчивостью и обилием вариантов: в иных рукописях он почти дословно совпадает с текстом Матфея, а в других – даже превышает этот последний количественно. Уже в виду этого одного явление научная осторожность не позволяет делать каких-либо решительных выводов относительно сравнительной древности обоих текстов, по крайней мере в данном отделении. Впрочем, мы не хотим заподозривать наибольшую правильность того чтения, какого держатся Тишендорф (7 и 8 изд.), Лахман, Лондонское издание и др., – и отрицать ту мысль, что файюмский фрагмент приближается более к Марку чем к Матфею. Но в крайнем случае это может свидетельствовать только о том, что фрагментист пользовался и перерабатывал текст именно Марка, а не Матфея, – и ничего более. Для объяснение этого явление мы должны принять во внимание: с одной стороны то, что местом происхождение фрагмента был Египет, – а с другой то, что Евсевий, Иеронимъ, Епифаний, Хроникон Алекс, и др. сообщают нам древне-церковное предание об апостольской деятельности Марка в Египте, об основании им церкви в Александрии, о мученической его там кончине и погребении³⁰. Оригинал фрагмента мог появиться в такое время, когда в поместных церквах память об их основателях была еще очень жива, когда писание сих последних имели в основанных ими церквах сравнительно большее распространение и читались в церковных собраниях преимущественнее перед другими книгами Нового Завета. Так объясняется, почему александрийский писатель пользуется текстом Марка, причем нет, конечно, никакой необходимости полагать, чтобы прочие Евангелия ему не были известны.

В виду всего сказанного мы имеем бесспорное право не признавать в файюмском папирусе отрывок из мнимого подлинно-апостольского первоевангелия, но считать его за позднейшую, чисто-греческую и при том популярную обработку евангельского текста вообще, и в особенности нашего канонического Марка. Какой характер имела эта обработка – гомилетический, гармонистический, или какой-либо иной – решить это не имеем возможности. Быть может при дальнейшей разработке файюмского архива найдется и весь свиток, часть которого представляет рассмотренный фрагмент. Как бы то ни было, во всяком случае то несомненно и очевидно для каждого беспристрастного исследователя, что 98-буквенный фрагмент величина слишком ничтожная для того, чтобы поколебать всеобщее и всегдашнее верование церкви, подтверждаемое и внешне-историческими свидетельствами древних мужей и внутренним характером Евангелий, в их подлинно-апостольское происхождение. И если мы уделяем так много внимание этому небольшому фрагменту, то единственно лишь с тою целью, чтобы дать русским образованным читателям наглядный урок из области весьма специальной и мало доступной не теологу. В подобных случаях читающая и думающая масса обыкновенно довольствуется лишь поверхностным знакомством с общими выводами теорий, и притом из вторых рук, чрез популяризаторов в роде Ренана, которым свойственна слабость – смутные и неустойчивые гадания солидных ученых выдавать за якобы непреложные выводы науки. У нас в России таким недугом страждет известный граф Л. Толстой, не пошедший в изучении вопроса далее жиденького и популярного введения к Ренановой Vie de Jesus. Если бы наш непризванный теолог снизошел до желание ближе познакомиться с предметом, о котором он имеет столь мутные представление, он без сомнение устыдился бы той самоуверенности и категоричности, с какими он объявил канонические евангелие за позднейшую обработку древнейших, до нас недошедших, первозаписей апостольских. Из нашей статьи читатель получит наглядное представление о всех тех искусственных операциях, к каким прибегают приверженцы модной теории евангельских первозаписей. При этом заметить надо, что файюмский фрагмент представляет для подобных операций гораздо более удобств, чем все другие материалы, доселе бывшие в распоряжении теории. Поэтому мы с совершенно покойною совестью можем видеть в этом фрагменте пробный камень для всей вообще теории. И если она оказывается немощною в анализе рассматриваемого отрывка, то еще более бессилие, произвола и искусственности обнаруживает она в своих операциях над другими, менее для сего удобными, материалами.